___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Такое поведение нетипично для гомункула – в любой, даже самой жуткой ситуации, Рахиль была для Ады защитой и опорой. А сейчас она словно… напугана. По правде, алхимику и самой не по себе. Ада с трудом давит в себе желание прикоснуться к руке няни – потому что это по-детски глупо и потому что в случае опасности у Эсавы должно быть пространство для маневра.

«Ты была здесь с отцом? Тогда случилось что-то… дурное?» – Негромко спрашивает она. Ада не знает, ответит ли няня – отец не рассказывал ничего о событиях Одиннадцатой Войны, и Рахиль, похоже, было запрещено говорить об этом с подопечной. Но даже если сейчас няня подберется и холодным тоном пресечет все расспросы – Аде будет спокойнее от звука ее голоса.

Присутствие Вайсса несколько напрягает. Как Маг она, несомненно, признает, что ей необходима помощь, но как человек… Как человеку ей нечего делать здесь. Как человеку ей следовало покинуть Нитерберг этим же утром, когда ее раны перестали быть критическими, а надежда прикоснуться к Святому Граалю рассыпалась прахом.

Она старается смотреть по сторонам и внимательно относиться ко всем деталям – и прислушиваться к собственным контурам, конечно… но гримуар определенно внимательнее. Его голос заставляет девушку вздрогнуть и поджать губы – и послушно проследовать ближе.

Она… действительно может прикоснуться? Ада нерешительно тянет ладонь – и оборачивается на странный звук, теряя драгоценные секунды, а потом все же выдыхает. От угроз физических ее защитит Эсава, а вот с магическими следует разобраться. И помощь Вайсса здесь была бы действительно уместна… если ему вообще можно доверять. Хочется верить, что сегодня он на их стороне и поступает так в интересах Амелии.

Должна ли она извиниться за утро? Или, быть может, она вправе спросить о мотивах гримуара?
Нет, едва ли.

Страниц книги Ада касается осторожно и бережно. Нужную страницу она находит без труда – и рефлекторно приглаживает ее, засмотревшись на схему, которую предстоит перерисовать. Ничего сложного – символы знакомы любому мало-мальски образованному Магу, а на нужный угол кивает Эсава, с полувзгляда поняв замешательство своей «хозяйки».

«Это обезвредит чары?» – Уточняет она у Вайсса уже за работой. Магическую формулу Ада рисует без затруднений – сколько подобных она отработала прежде, чем у нее начало выходить обращаться к Ремеслу без видимых ритуалов! – и направляет прану в восемь лучей, образующих знак солнца, стремящегося от запада к востоку.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Признанием Эсавы Ада ошарашена, и ничуть не меньше – объяснением гримуара. Верить в то, что только твое Ремесло может продолжать развиваться, когда весь Мир угасает, было бы весьма самонадеянно, но Ада – в силу своего таланта ли? наивности? – даже не задумывалась о том, насколько все это влияет на Магию Бен-Берцаллелей.

Но кроме того… Ада думает о том, что няня впервые прямо говорит о себе, об Одиннадцатой Войне и об отце, и это наводит на действительно странные и не слишком своевременные мысли. Арнольд Бен-Берцаллель умер до рождения правнучки. Он никогда не видел Аду и едва ли мог знать наперед, что его гомункул – спустя сотню лет! – будет оберегать наследницу его рода. Установкам Адама Бен-Берцаллеля Эсава перечит, рассказывая то, о чем он определенно не хотел говорить дочери. А самой Аде она сказала прямо и без ужимок – Ада ей не хозяйка.

Но несмотря ни на что, Эсава продолжает защищать ее. Является ли ее преданность совокупностью навязанных поколениями Бен-Берцаллелей жизненных целей… или собственным выбором гомункула?

[«Я не могу никуда уйти. Совершенно очевидно, что без меня ты пропадёшь».]

Ада осторожно касается руки няни и сжимает ладошкой ее ладонь. Трудно поверить, чтобы невозмутимая Рахиль-Эсава в самом деле нуждалась в поддержке и была чем-то напугана, но пренебрегать столь яркими чувствами не способна даже ее «слепая» подопечная.

«Есть что-то, что мне следует знать?» – Переспрашивает она. Конечно, если Эсава видит лишь общие образы без конкретики, едва ли это можно оформить в какую-то четкую информацию, но оценивать скорее следует няне. – «Постараемся закончить поскорее и покинем это место».

Страницы гримуара живые. Это озадачивает ее ничуть не меньше тех жутких ощущений, что чувствует она от невольного взгляда на хранящиеся в книге тайны. Вот уж действительно отличная защита от праздного любопытства! По счастью, Ада не ищет знаний, которыми владеет Вайсс. При иных обстоятельствах она предпочла бы и вовсе не прикасаться к нему.

Но раз уж прикоснувшись… раз ощутив это странное тепло, полное незнакомой жизни… Ада может не вполне осознавать это, но к жизни – в любых ее проявлениях – у нее совершенно особое отношение. В привычной ей шкале приоритетов гомункул мало чем отличается от человека, и Вайсс врывается в эту ровную картинку саркастичным шелестом удивительно теплых страниц и выстраивает новую иерархию, заставляя уважать и ценить себя как и любую другую жизнь.

«Она очень переживала, когда вас украли и искала способ спасти вас», - негромко говорит Ада и, подавив приступ тошноты, послушно и бережно разглаживает попавшийся на глаза смятый уголок.

«Жаль», - комментирует она колкость Вайсса. Те из них, которые не задевают, и проглатывать проще. Но вообще, мысли Ады все еще заняты признанием Эсавы – что-то в нем упрямо не дает ей покоя. На открывшуюся дверь Ада смотрит без эмоций… безразлично. И оглядывается на гримуар.

«Вы сказали, что гомункулы старых времен превосходят новых, но… Элеонора… была… совершенна. Она…»

Совершенна? Так ли это? Годы стерли краски из воспоминаний и сгладили углы… те самые, которых были полны движения маленькой девочки, приехавшей пятнадцать лет назад в поместье Бен-Берцаллелей. Она не была идеальной. Она стала такой, побывав в руках умелого алхимика. Алхимика, вынужденного идти на уловки, чтобы сохранить силу своих созданий.

Шокированная своим предположением, Ада переводит взгляд с Вайсса на Эсаву.

«..ты сказала, тебя и Йакову. Я… не помню среди наших никого с таким именем».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
..или все-таки Эсава исполняет указания отца? Аде остается только смириться. В конце концов, если бы от этой информации зависела ее жизнь, няня ею поделилась бы… или учтет сама, что тоже было бы неплохо.

«Если ты захочешь рассказать… я рядом», – вздыхает девушка, оглядываясь по сторонам. Почему так резко изменилась погода? Ада не может вспомнить, было ли так же по дороге к Шаттенблуту – слишком глубоко она ушла в свое горе, чтобы обращать внимание на окружающий мир. Наверное, поэтому таким как она не быть достойным Магом, в отличие от Дантэ Ренстаада или Анастасии.

«Живое платье… можно ли считать вас – живым платьем для Фиона Ренстаада?» – Спрашивает она у Вайсса. Голос ее сух и пуст – как и взгляд, который упирается в фигуру греческого божества. Под укоризненным взглядом Асклепия Ада ежится, покрепче сжимая контейнер с сердцем – свидетельство нарушенной ею клятвы. – «Вы живой, и Амелия дорожит вами, а не знаниями Мага прошлого. И Элеонора тоже… Сам Грааль признал ее Желание. Это ли не знак, что она… живая? Достойная Жизни, а не только роли… гусеницы».

Ада мотает головой, прогоняя непрошенные слезы. Как всегда, находит «удачное» время для эмоций и – главное – перед кем их показать. Если Вайсс ее назовет сейчас идиоткой – это было бы весьма заслуженно.

«At hawr», – командует она, указывая зеленым светлякам на темный прогал двери. В арсенале Бен-Берцаллель практически нет заклинаний, которые позволили бы изучить чары, таящиеся внутри здания – только совсем базовые вещи, хранящиеся в Гербе… уцелели ли они? У нее так и не было времени оценить степень повреждений.

Нервно сглотнув, Ада обращается к наследию рода, готовясь морально, что если нужные заклинания окажутся… утеряны… это может дорого ей аукнуться.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
..и почему только Амелия не могла вклеить в этот том пару вежливых и галантных страниц?..

Впрочем, тон Вайсса ощущается куда более мягким, чем был утром. Сейчас он скорее похож на беззлобно ворчащего старика, чем на сварливого негодяя, пытающегося оскорбить всех вокруг. И эта мысль вызывает у Ады неуверенную улыбку.

Отдельные части тел фамильяров в зеленоватом свечении светляков выглядят жутко – и даже вполне привычной к таким вещам Аде немного не по себе. Она оглядывается по сторонам, но не находит в помещении ни враждебных чар, ни целых человеческих организмов. Алхимик кивает, соглашаясь с вердиктом гримуара, и выходит на улицу, где стирает магическую формулу носком сапожка. Ада чуть мешкает, вспоминая, что так и не стерла импровизированную карту около Хрустального Озера. Наверное, это было глупо?..

..глупо было расслабляться в этом месте. Что-то падает сверху, и по контурам проносится яркий – на грани с болезненным – импульс, но увернуться Ада не успевает. Она не успевает ни выставить руку, чтобы закрыться, ни отскочить в сторону, ни понадеяться на…

Помощь приходит вовремя. В отличие от своей подопечной, Эсава-Рахиль бдительности не теряет и никакие полученные раны ей не помеха. Резкий удар вспарывает брюхо твари – буквально в нескольких футах от Ады, почти перед самыми глазами. Тыльной стороной ладони алхимик стирает черную жижу со своей щеки.

Пару дней назад голос ее дрожал бы, а внутри все трясло бы от страха. Теперь испуг заставляет трепетать контуры – но не саму Аду.

«В полном», – почти невозмутимо отвечает она, вытирая руку о подол юбки. Светлая ткань быстро пропитывается черной кровью, но переживать за состояние и без того потрепанной одежды не приходится. – «Идем.. те», – Ада оглядывается на Вайсса. – «Проверим сад».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Даже для простодушной Ады это чересчур странно – неужели кто-то, кому хватило силы, знаний и наглости преодолеть барьеры вокруг Шаттенблута, в самом деле может купиться на… яблоко? Сломать, возможно, одну из самых монструозных защит во всем Мире, чтобы… полакомиться…

«На месте призыва Энкиду мы видели настоящее», – вспоминает она, мгновенно мрачнея. Все ассоциации и воспоминания так или иначе теперь омрачены горем и трагедиями, случившимися здесь, в Нитерберге. Ведь там, на месте призыва, она разминулась с Элеонорой и встретила Фалберта Гамелина.

Отвлекаться нет времени. Ада одергивает себя, поправляя сумку с сердцем и выдыхает. Оглядевшись снова по сторонам, она старается заприметить возможную опасность, но не видит ничего – кроме мертвого сада, который не спас бы даже самый гениальный садовник. Трудно представить, чтобы кому-то в самом деле мог нравиться подобный уголок.

«Подобное место хорошо подошло бы, чтобы спрятать то… что хочешь спрятать», – негромко шепчет Ада, невольно сжимая и разжимая ладони. Ей не нравится это чувство – мощь чужого Ремесла, перед которым она совершенно бессильна. Силой в такое место едва ли удастся пройти «правильно», а для того, чтобы подобрать ключик, у нее не хватит ни знаний, ни опыта.

Хотя… ключик?

«Может быть, это поможет?» – Неуверенно спрашивает она, вытягивая из-под рубашки граненый аметист – ключ к подземной лаборатории, что отдал ей Эвенджер. – «Лаборатория тоже когда-то принадлежала хозяйке Шаттенблута, а значит и ключ этот может…» – Нет, едва ли подойти. – «..содержать след ее Магии».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Выражение лица Ады, когда она вдруг подумала о том, что всего этого кошмара с Ограждающими Полями, сражением против фамильяров Анастасии и цепями, сковавшими Бедивьера, можно было избежать, определенно стоит этой жестокой шутки. В широко распахнутых глазах девушки ясно читается целый спектр чувств от отчаяния и страха до полнейшего самоуничижения. В самом деле, какой же идиоткой надо быть, чтобы…

..поверить гримуару.

Ада вскидывает руку, чтобы прижать ладонь к губам и заглушить смех – нервный и усталый, но абсолютно неуместный в этом жутком месте. Ей кажется, что на этот смех немедленно сбегутся все твари, бродящие по территории Шаттенблута, – и она торопливо стягивает цепочку с аметистом с шеи и набрасывает ее на уголок книги.

Отступая на несколько шагов от гримуара, Ада успевает подумать о том, что если с камнем что-то случится, им будет непросто пробиться к Беатрис, – но вслух ничего не говорит, опасаясь очередной колкости Вайсса.

Магия его настолько же завораживает, насколько и пугает. Ада хорошо помнит вчерашнее безумие, и то, что происходит сейчас, до ужаса напоминает отголосок с таким трудом прерванного ритуала. Можно ли доверять Вайссу? Едва ли у них сейчас есть выбор, но девушка все же рефлекторно подаётся ближе к няне, практически касаясь ее горячего тела.

«Спасибо», - немного неуверенно благодарит Ада, забирая у Вайсса зачарованный ключ. Она внимательно осматривает его, прежде чем набросить цепочку через запястье и взять Эсаву за руку. Если гримуар прав в своей оценке (а сомневаться не приходится), им предстоит идти в сердце Мастерской Анастасии. О том, чтобы отравиться туда в одиночку, Ада и не думает.

«А… с вами все будет в порядке? Вдруг снова?..» – Осторожно переспрашивает она, и тут же краснеет, вспомнив, что во время боя против Зверя Вайсс показал себя отнюдь не беспомощным бульварным романом. – «Извините. Просто… будьте осторожны. Идем, Эсава».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Даже будучи подготовленной увидеть не то, чем кажется заброшенный домик садовника, Ада не может сдержать пораженный вздох – восхищение чужим мастерством и неожиданно ярким ароматом. Воздух пахнет так, как иные люди и Маги и за всю жизнь не ощущали, – и от этого даже голова немного идет кругом.

Перерождение и создание гомункулов с магическими цепями; Ограждающие поля, способные остановить даже Слугу; Искривление Пространства и многообразие флоры… где заканчиваются пределы сил и талантов Анастасии?

«Словно Ноев ковчег для растений», – оглядываясь по сторонам, бормочет Ада, но напряженная Эсава, похоже, не слишком разделяет восхищение подопечной. Отпустив руку няни, она позволяет себе осмотреться, но далеко отходить не решается, вполне справедливо опасаясь за собственную жизнь.

Но кругом никого нет. Ада проходит по нескольким ровным дорожкам, но не похоже, чтобы Эвенджер закопал своего Мастера под одной из грядок. Здесь вообще ничего не указывает на чье-либо участие в жизни оранжереи в последнее время.

Ничего? Одна из грядок привлекает внимание Ады. Издалека ей казалось, что цветы на ней просто не распустились, но вблизи картина оказывается совсем иной. Алхимик опускается на колени, рассматривая пристальнее, – и хотя флористика никогда не была ее сильной стороной, она прекрасно знает цветы, срезанные позапрошлой ночью.

«Лилии», – негромко говорит она, проводя ладонями над срезами стеблей. Символ чистоты, невинности и совершенства – и свидетель первородного греха. Срезаны – не сорваны, и в этом чувствуется своеобразная забота, граничащая с нежностью. Ада приподнимает ладонь, привлекая внимание Эсавы. – «Уверена, он сделал это для Кэролайн. Я попробую отыскать по ним».

Коснувшись ключиц кончиками пальцев, Ада закрывает глаза и замирает, делая глубокий вдох. Сосредоточиться, доверив себя няне, несложно. Сложно – довериться самой себе и своему поврежденному Гербу. Решиться снова прочитать заклинание, не удавшееся в последний раз. Сложно – не медлить, когда душа мечется в тревоге.

Отрывистые слова на иврите в устах Ады звучат подобно молитве.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Заклинание удалось. От этой мысли становится вдруг так легко на сердце, словно удалось сбросить взваленный туда неподъемный камень. Страх, засевший после неудачного поиска Вилфрида, потихоньку отпускает, – хотя она и не ощущает результата немедленно, но слышит отклик. А это уже больше, чем в прошлый раз.

Значит, дело все же не в ней, а в мастерстве Кастер. Но зачем ее Мастеру прятаться от союзников? Это никак не укладывается в голове – он не побоялся выступить против Зверя, был готов умереть ради брата и встал на защиту жителей Нитерберга от землетрясения, а теперь избегает встреч и нарушает данное слово.

..может быть Амелия все же права? Может быть именно Вилфрид Гамелин и Кастер сделали это с Беатрис, а теперь избегают возмездия? Только до вчерашним днем у младшей из сестер Нитерберг не было Слуги и едва ли кто-то стал бы опасаться ее… и уж точно не настолько, чтобы оставить Фалберта без защиты. Что такое гнев одной Амелии Нитерберг против физически ощутимого ужаса, который принес с собой Хати?

«Здесь никого нет. Пойдем», – с досадой заключает Ада, цепляясь за руку няни, невольно ища поддержки. Для того, чтобы воспользоваться зачарованным ключом-аметистом так крепко сжимать ладонь гомункула вовсе не обязательно.

Увидев Вайсса, Ада выдыхает с видимым облегчением. Слишком свежи еще воспоминания о том, как ей самой вернули едва живую и искалеченную Валлу, – и причинять ту же боль Амелии она бы не хотела

«Верно», – соглашается алхимик. – «Но там был Эвенджер… позапрошлой ночью», – спешит поправиться задумавшаяся было Ада. Подняв руку с браслетом из сплетенных листьев, она показывает его книге. – «Я думаю, они укажут, где искать Кэролайн. По крайней мере… эту теорию стоит проверить».

Размышляет она уже по дороге – у них действительно мало времени, и даже нерасторопная Бен-Берцаллель старается не отвлекаться лишнего.

«Если все эти цветы были для Кэролайн… он, вероятно, не слишком рассчитывает, что она снова очнется», – Неуверенно предполагает Ада, осматривая приближающийся гостевой дом. – «От такого количества лилий дурно станет и Магу».

Конечно, едва ли лилии помешали бы Магу прийти в сознание. Но учитывая перенесенную операцию и подавленные магические контуры… Даже зная, на что способны Маги и какого воздействия стоит ожидать на их организм от такого сильного дурмана, Ада не возьмется предсказывать, что сейчас с Кэролайн. Уверена алхимик лишь в одном: в сознание девушка так и не пришла.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Боль. Боль. БОЛЬ.

Она везде. Соки Жизни пульсируют в мышцах, норовя прорваться сквозь кожу, сжечь сухожилия и смять кости, а контуры горят так отчаянно, будто прана в них вскипела, выжигая саму душу алхимика. Боль внутри и снаружи, боль сжимает горло и заставляет кричать, болью извивается тело – и ею же парализовано. Даже разум ее скован – страхом, который кажется совершенно осязаемым. Она не может зажмуриться, чтобы не видеть, как этот воплощенный ужас мчится к ней, – и как нечто куда более ужасное встает на ее защиту.

Нет даже мысли, что она могла бы сопротивляться. Ее сознание не хочет принимать этот кошмар, просто не способно на это – и отрицает реальность, которая упрямо въедается в душу болью и ужасом.

ЭТО просто не может быть правдой… Просто… не может…

Быть?..

Ада открывает глаза, и вздрагивает, увидев Рахиль-Эсаву. Ее сил едва хватает на один короткий рывок – обнять и прижаться дрожащим телом. Ее колотит от страха и рыданий, но только спустя время она понимает, что плачет, цепляясь за плечи няни тонкими и бессильными, будто изломанными руками. Плачет постыдно и откровенно, боясь поднять глаза и осмотреться кругом. Боясь снова УВИДЕТЬ.

«Оно… оно… в меня…» – сдавленно бормочет она сквозь слезы. Собственный голос кажется чужим – и все же утешает, возвращая сознание к реальности. Отзываясь на голос гримуара, она все же решается поднять глаза… и не видит ничего из этих ужасов.

Быть может, ей только привиделось?.. Но не могла же она в самом деле придумать нечто подобное?.. Ада даже не уверена, что хуже: принять это как свершившееся в реальности или сойти с ума настолько, чтобы такое придумать.

Вайсс выглядит совершенно обычно. В шелесте его страниц Ада не слышит безумия, с которым он хохотал, разрывая на части тварь, что пришла за Бен-Берцаллель.

«Спасибо», – шепчет она, не отрывая взгляда от книги. – «Спасибо, что защитили меня».

Плечи гомункула крепкие и надежные. Ада опускает голову, прижимаясь щекой, и затихает – совсем как дитя, убаюканное материнским теплом. И лишь теперь запоздало вспоминает о Радиации Азот, которую щедро источает вышедшее из-под контроля Ремесло. Алхимик вздрагивает, отстраняясь от няни.

«Прости… прости», – бормочет она, а заметив седую прядь в волосах гомункула, чувствует себя еще более виноватой. Она тянется было рукой к лицу Эсавы, но одергивает себя. – «Прости меня».

Вдох и выдох. Ада оправдывает промедление необходимостью взять под контроль Соки Жизни, но правда в том, что ей страшно. Страшно подняться на ноги и решиться пройти дальше по этому проклятому дому.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ей удается успокоить разбушевавшееся Ремесло – но не без усилий. Ада смотрит на собственную руку, глядя как перекатываются под кожей последние спазмы, – в сравнении с той болью, что была (померещилась?) прежде, эта совершенно ничтожна. Огонь в венах и контурах затихает, повинуясь воле алхимика. Последняя черная линия – остатки меланхоле – блекнет, исчезая под браслетом из листьев.

«Да… рассчитывают», – повторяет она за гримуаром. Он, разумеется, прав; только заставить себя – сложнее, чем покорить стихию. На ноги Ада поднимается, цепляясь за руку няни, и оглядывается. Нервно закусив губу, она хмурится: в холле ничто не указывает на случившийся кошмар.

Случившийся ли?..

Она уже и сама не уверена. Кажется, единственное свидетельство этих событий – белая (седая?) прядь в волосах Эсавы.

«Ты ведь тоже видела… это?..» – Переспрашивает она у гомункула, нерешительно ступая дальше по коридору и указывая ладонью в сторону левого крыла. – «Начнем… оттуда», – выдыхает Ада, все еще мешкая – и невольно пропуская Рахиль-Эсаву вперед. – «Я… я возьму себя в руки».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Нужно ли?..

«Я… не знаю. Я не знаю», – отвечает Ада гомункулу – и самой себе – и замолкает. Думая о том, что же ей в самом деле нужно, Бен-Берцаллель не может отделаться от навязчивого желания попросту забыть то, что случилось в этом доме. Забывать – роскошь для Мага, но благо для сознания человека. Ей так было бы проще и спокойнее. Но было бы лучше?..

Когда Филипп Дариус Сизиф оставил на столе список и рассказал, какой может быть цена этого знания, – Ада не сомневалась и секунды. Чужие тайны, что могут подставить под удар ее семью, не нужны ей, но тут – дело несколько иное.

«Я хочу знать, что я не сошла с ума», – улучив момент, когда фамильяр улетит в комнату, шепотом признается Ада. Она хватает Эсаву за руку, вынуждая ее остановиться и посмотреть на подопечную. – «Хочу знать… что это безумие… не во мне».

Ада замолкает – она не знает, как это объяснить. Она даже не уверена, что сама понимает собственные чувства, – и уж точно не может понять, почему так упрямо цепляется за это, придавая случившемуся действительно колоссальное значение. Так ли это важно? Или время развеет воспоминания, оставив их лишь спутанным отголоском чего-то неприятного – но не более того?..

Хорошо бы время в самом деле так сделало. А она может помочь этому – сосредоточившись на чем-то отличном от переживаний вокруг пережитого кошмара.

Ада закрывает глаза, отпуская руку гомункула и мысленно обращаясь к импровизированному браслету вокруг своего запястья – и в этот раз она чувствует больше. Как минимум то, что нет смысла обыскивать гостевой дом…

..можно было вообще сюда не приходить…

«Что он сделала для нашей семьи? За что я должна быть ей благодарна?» – Мотнув головой, Ада невольно вздыхает. Иногда ей кажется, что отец умолчал слишком о многом… Пусть даже у него наверняка были для этого веские причины. Алхимик, впрочем, не слишком рассчитывает на ответ: если Адам Бен-Берцаллель запретил Эсаве говорить об этом, Ада может добиться ответа – если няня вообще им владеет – только радикальными методами. Она смотрит в потускневшие глаза гомункула пристально, и только сейчас обращает внимание, что няня изменилась. Вновь.

«Что с тобой, Эсава?.. Нет, не с твоим телом или боевым потенциалом. С твоим сознанием», – требовательно уточняет Ада.

В угловую комнату Ада заходит, чтобы позвать Вайсса, но взгляд рефлекторно скользит по убранству и оставашимся вещам. Кому могла оказать гостепреимство хозяйка Шаттенблута?..

«Ее нет здесь», – коротко взмахнув рукой с браслетов из стеблей и листьев, она привлекает внимание гримуара к себе. – «Лучше будет продолжить поиски в самом поместье».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Объяснение Эсавы строгое и логичное – настолько, что Ада в самом деле успокаивается. Разве что только корит себя, что простейшие вещи, касающиеся Ремесла, объясняет ей няня, – но на то она и няня. Сколько бы ни было лет ее подопечной, гомункул все равно будет опытнее и мудрее ее.

Слова Эсавы об искажении установок оседают в душе смутной тревогой, а ее неожиданный интерес к собственной внешности совершенно не типичен для тех Эсавы и Рахиль, к которым привыкла Ада. Но сомнений нет. Сколько бы перерождений ни было у ее няни, ее базовая установка – защищать Бен-Берцаллелей – не могла подвергаться изменениям.

Алхимик даже немного рада тому, что в комнате не обнаружила еще какую-нибудь мрачную и жуткую ловушку – и торопится уйти оттуда, пока ничего принципиально не изменилось. Будь такая возможность, Ада вообще предпочла бы покинуть Шаттенблут – потому что едва ли на территории поместья есть хоть одно место, в котором она могла бы чувствовать себя в безопасности.

А ведь именно здесь в свою Войну нашел пристанище Арнольд Бен-Берцаллель. Есть в этом какая-то ирония – но шутки Аду сейчас не вдохновляют.

«Она…» – успевает было заикнуться девушка, почувствовав, что ее поисковое заклинание наконец нашло свой путь. Но договорить – уже нет. Чужая могущественная аура – словно удавка, затягивающаяся на шее. В последнюю встречу с этим исполином Ада смела надеяться на снисхождение и силу детской дружбы… теперь надеяться ей не на что. Противопоставить Энкиду ей нечего. Еще и отголосок силы Кастер – что все это может значить?

С Вайссом она, пожалуй, не согласна. Ей не интересно. Ей страшно.

«..нужно… к остальным», – выдыхает она с трудом. Потянув за наплечный ремень, Ада перемещает контейнер с сердцем и обнимает его, прижимая к животу, – так драгоценная ноша будет в большей безопасности, когда Эсава подхватит свою подопечную на руки. Алхимик неловко машет ладонью в сторону поместья – несомненно, все союзники почувствовали все то же самое, а значит – тоже вернутся на исходную.

«Кэро… лайн на втором… этаже», – сбивчиво делится она информацией с гримуаром. Если с Бен-Берцаллель что-то случится, это может сэкономить всем время. Если будет кому, конечно.

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Аде явно требуется усилие, чтобы разжать руки и отпустить Эсаву-Рахиль. Она нехотя опускается на землю и ведет ладонью по волосам, откидывая непослушную челку назад. Выглядит алхимик и впрямь неважно, но – справедливости ради – кто из союзников сейчас выглядит хорошо?

А колоссальная мощь Энкиду все приближается, и хотя аура его изменилась – не похоже, чтобы Берсеркер сильно потерял в силе. К тому же…

«Я чувствую… силу Кастер. Но не знаю, что это может значить», – не знает… или не хочет признавать очевидного – того, о чем много раз говорила Амелия. Ада не отходит ни на шаг от своей защитницы и растерянно окидывает взглядом фасад поместья Шаттенблут. Похоже, выбранное Филиппом положение озадачивает ее.

«Там нет ее. Она этажом ниже», – бормочет Ада, но трудно представить, чтобы союзник мог различить ее невнятный шепот с третьего этажа. Но, быть может, он почувствует два коротких импульса праны, переданных через браслеты на их запястьях.

Многострадальный контейнер с сердцем Кэролайн все еще здесь, с Адой. Алхимик тянет наплечный ремень, перемещая сумку за спину, и замирает, уставившись пустыми глазами туда, откуда несется на них два страшных противника: Слуга, которого они не смогли одолеть в Форте-Каунт, и бессмертная ведьма, возвращающаяся в собственный дом.

«Сэр Бедивьер… Ведь у Берсеркера должна быть своя воля? Как и у вас, и у Рустама и Ракша, и любого Героического Духа», – по щекам Ады соскальзывают слезы, которых она, похоже, даже не замечает. – «Как может он… подчиняться той… кто убил его Мастера?..»

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Трудно сказать, что напутствующая речь Амелии возвращает Аде присутствие духа, но она кивает – и поджимает губы в привычном, полном упрямства жесте. И эта твердость не исчезает даже когда алхимик слышит голос Анастасии. Напротив, кажется, внешнее сходство ведьмы с ее «живым платьем» злит Аду – и она волчонком смотрит на хозяйку Шаттеблута. Алхимик сжимает кулаки и…

Золотым всполохом мелькают перед глазами звенья цепи. Ада даже не успевает понять, какая сила помогла ей на добрый дюйм разминуться с чужим оружием, а Эсава-Рахиль уже выталкивает ее из-под очередного удара – и вместо плеч алхимика золотая цепь обвивается вокруг запястья гомункула. Ада вскрикивает – словно это ее собственная рука до боли сжата бряцающими друг о друга золотыми звеньями – и отскакивает в сторону. Еще две цепи вспарывают землю у самых ее ног.

«Мама…» – Повторяет Ада следом за Энкиду, и ее собственный голос кажется неказистым и грубым в сравнении с изяществом и мелодичностью голоса Слуги. Алхимик смотрит на фигурку Анастасии, но видит – крошечную девочку с глазами, похожими на капельки запекшейся крови. Девочку, что осмелилась быть живой и мечтать. – «Элеонора тоже… звала ее мамой», – шепчет Ада со злостью и отводит руку в сторону.

В тонких пальцах мелькает серебристая сталь – и острое лезвие скальпеля вскрывает кожу запястья. Вместо крови по сжатому до дрожи кулачку стекает вязкая черная жижа и пузырящаяся желчь, а с посиневших губ срывается облачко морозного пара. Короткий взмах рукой – и отходы Ремесла Бен-Берцаллелей смешиваются с чистой водой, становясь отравленной кромкой магического клинка.

«Справишься?» – Коротко спрашивает она Эсаву прежде чем шагнуть следом за Амелией.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Отсутствие ответа заставляет Аду не на шутку испугаться – ожидая от Эсавы исключительно подтверждения ее способности выбраться самостоятельно, алхимик даже шагает вперед, вслед за Амелией, но оборачивается, чтобы увидеть, в каком состоянии гомункул.

Ада вздрагивает всем телом, когда цепи роняют Эсаву на землю и волочат в сторону, а следом за этим из окна выпрыгивает Валла – и тоже оказывается в плену золотых цепей. Замешательство отражается на лице Бен-Берцаллель: искреннее желание помочь девочкам борется в ней со здравым смыслом.

«Я. Приказываю. Вам. Выбраться!» – Вскрикивает Ада, гневно разрубив ладонью воздух. Развернувшись до того резко, что коса больно хлестнула по плечам, алхимик кидается за Амелией. И уже будучи рядом – слышит предостережение Филиппа.

«Духовное ядро Кастер», – повторяет она за ним. И замолкает, проглатывая очевидную мысль: едва ли Гвидион отдала свое ядро по доброй воле. Но если Кастер мертва… – «Тогда что с ее Мастером?»

Спрашивает она негромко – и вопрос выходит скорее риторическим. Для подобных вопросов не место и не время, но Ада есть Ада. Можно ли надеяться, что хозяйка Шаттенблута или Элеонора – до нее – пощадили бы Мастера, ограничившись смертью Слуги?

Бен-Берцаллель не отвечает на обращение Анастасии, но меняется в лице: страх и гнев причудливо сплетаются во взгляде подобно холе и меланхоле, закипающим внутри нее. Страх – перед силой, которую демонстрирует Мастер Берсеркера. Гнев – за Вилфрида Гамелина и за слова о «родном гнезде». Она знает, где ее дом – и подпускать ведьму к самому светлому, что осталось в сердце Бен-Берцаллель, она не желает.

Но если чему-то ее и научило вчерашнее столкновение с Филиппом – то это действовать, когда тебя пытаются обмануть или смутить речами.

«Да», – коротко отвечает Ада Амелии. От Вайсса алхимик отводит глаза, стараясь даже не смотреть в сторону испещренных незнакомыми ей знаками страниц. Нитерберг добавляет последний штрих, и Бен-Берцаллель припадает на одно колено, кладет ладони поверх вспыхнувшего символа и повторяет словесную формулу. Прана срывается с кончиков пальцев белесыми разрядами, заставляя рисунок Амелии засиять ярче

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Безмолвный ответ хозяйки Шаттенблута о судьбе Вилфрида заставляет Аду удивленно распахнуть глаза – и почти сразу же нахмуриться. Жест красноречив в своей лаконичности, но поверить, чтобы младший Гамелин покончил с собой, Ада не может. Это безумие.

Вся эта Война – сплошное безумие.

Сцепив зубы, Ада смотрит на фигурку Мастера Берсеркера. Она молчит, но по угрюмому взгляду видно – до последнего надеется, что бурный водный поток унесет хозяйку Шаттенблута прочь, дав союзникам возможность сгруппироваться и увести бой от Мастерской ведьмы.

Тщетно. Смешно было даже надеяться – по крайней мере, такое ощущение создает насмешливый голос этой женщины, и Ада сникает. Они действительно крошечные и бессильные в сравнении с той мощью, которую демонстрирует Анастасия. Но природное упрямство Бен-Берцаллелей не позволяет сдаться – даже когда внутри нее по воле хозяйки Шаттенблута вскипают Соки Жизни. ОСОБЕННО теперь.

Ада вскидывает руку, жестом останавливая Амелию. Слабая улыбка мелькает на бледных губах – алхимик может и уязвима, но не беспомощна. Можно только догадываться, каких усилий стоит ее сдержанная реакция: Маги не любят пускать к своим инструментам чужих, а когда твой основной инструмент – твое собственное тело, такое вмешательство и вовсе ощущается будто кто-то заживо копается в твоих кишках.

«Это мое… Ремесло», – шепчет она. Привычным движением Ада поднимает ладони на уровень груди, почти касаясь кончиками пальцев искалеченных крыльев семейного Герба. Но не пытается потушить разгоревшийся в ее груди Атанор, а использует вложенные в ее нутро магический импульс, чтобы пламя разгорелось ярче.

Сила в ней клокочет, рвется наружу бесконтрольной стихией. В уголках глаз собираются черные густые слезы, а рубашка липнет к спине, окрашиваясь желтизной от проступившей вместе с потом желчью. Алхимика лихорадит, а вместе с мощью Соков Жизни закипают и чувства, которые ей все сложнее контролировать.

Резко опустив руки вдоль тела, Ада выпускает на волю эту силу и лишь придает ей направление – за спину, где все еще скованы цепями Энкиду девочки-гомункулы.

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Слов Мастера Энкиду Ада не слышит. Ее Магия выходит из-под контроля, разрывая нутро и кожу. Ей, верно, очень больно, удар о землю выбивает дыхание из легких, и вместо воздуха их заполняет вязкий холод. Ада силится сделать вдох, но вместо этого лишь беспомощно хлопает губами и бьется от болезненных судорог в руках Валлы.

Это… жалкое зрелище. Достойное того снисходительного тона, с которым обращается к ней Анастасия. Но сдаваться нельзя – и Ада пытается бороться с взбунтовавшимся Ремеслом… вот только возможно ли бороться со стихией? Возможно ли вообще бороться, когда твой противник настолько превосходит тебя?

Валле все же удается поставить свою создательницу на ноги, и Ада, которую все еще колотит дрожью, цепляется здоровой рукой за запястье девочки – да так сильно, что кожа Валлы бледнеет. Под кожей алхимика пробегают спазмы, то и дело вздуваются и опадают мышцы, а с левой руки на капают вперемешку желчь и яд. Ада обращает на это внимания не больше, чем на едкую ауру вокруг себя. Она невольно утыкается лбом в плечо Валлы – и тут же, дернувшись, отстраняется, будто ошпарилась.

Тихий голос, многократно отразившийся от стен Шаттенблута, заставляет Аду резко обернуться – как раз вовремя, чтобы увидеть, как падет Мастер Сэйбера.

«А… мелия», – хрипло выдыхает алхимик, и на ее изуродованном Соками Жизни лице читается страх.

И все же, она не мешкает.

«Помоги ей», – коротко шепчет Ада, едва не касаясь щеки гомункула ледяными губами, и отпускает ее руку, чтобы пусть на неверных, дрожащих ногах, но все же преодолеть разделяющее их расстояние и стать между подругой и хозяйкой Шаттенблута. Или защищаться теперь предстоит от двоих противников? Ада не знает, чего ждать от Дантэ, но для человека, оставшегося умирать на берегу Хрустального Озера, он выглядит весьма неплохо…

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада открывает глаза, но нужно время, чтобы начать воспринимать реальность. Она смотрит вверх, глядя в небо, и поначалу ей кажется, что она попросту ослепла, – и когда она смыкает веки, словно насмешкой над страхами алхимика под ними горят алые узоры.

Повернуть голову удается с огромным трудом, но это же болезненное движение возвращает чувство жизни, а картинка перед глазами меняется. Амелия – совсем близко – и, похоже, тоже живая. Глядя на нее, Ада с трудом вспоминает, что же произошло. Кажется, когда Дантэ заговорил, Амелия уже пыталась подняться… Кажется, контуры Ады взвыли, едва зубы Мага вонзились в собственную плоть… но все, что она успела сделать – судорожно отпрянуть и обхватить руками Амелию. А потом на них налетел этот чудовищный вихрь, и крошечная Валла повалила их на землю, силясь закрыть девушек собой.

Кажется… все закончилось? Ада не разжимает рук, но уже различает, что хитин обвалился с кожи – бессильный и бесполезный против такой мощи. Но на запястье по-прежнему сомкнулся серебристый лаконичный браслет. Проходит маленькая вечность, прежде чем Ада вспоминает, что это, и тогда короткий импульс праны устремляется от одного браслета к другому. В нем нет какого-то тайного знака или скрытого кода, лишь единственно возможное сейчас послание: я жива, а ты?

Тяжелое дыхание поднимает в воздух облачко пыли, а к ощущениям возвращается боль. Саднят рука и бок, горит кожа, неспешно кипят внутри яды. Ада с усилием поднимает руку, чтобы нащупать контейнер – цел ли? Не поврежден?..

«Ва… лла… Э… Эсава?» - Тихо шепчет алхимик, всматриваясь в лицо девочки. Нужно бы подняться, двигаться дальше… отыскать Кэролайн и разбудить ее, но…

..кажется, сейчас это просто невозможно. Даже мысль об этом кажется непосильной.

«Как ты?» - Слабо спрашивает Ада, поймав взгляд Амелии.

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада согласно кивает, но проходит пауза, прежде чем она принимает протянутую руку. Поднявшись на ноги, она первым делом осматривает гомункулов – целы ли, живы ли? А когда они оказываются рядом, медленно – хотя в ее восприятии этот жест, наверное, был порывистым и стремительным – обнимает обеих, украдкой оглядываясь на обугленные кости, оставшиеся от Мага, который разменял свою жизнь на полдюжины других.

Сказать ему спасибо уже поздно.

Война – странное дело. Те, кого Судьба вынуждает сразиться за право исполнить свою мечту, так или иначе – достойные люди, следующие своим принципам. Но понять это почему-то удается лишь когда становится вот так… слишком поздно.

Звук падения заставляет Аду вздрогнуть одновременно с Валлой, и на пресловутый термос она смотрит растерянно и недоуменно, словно не может вспомнить, что это вообще такое. Вспомнив, устремляется к нему, спотыкается, цепляется за няню и прижимается лбом к плечу гомункула, застывая так.

Внимание ее привлекает голос Бедивьера – и когда Ада видит, в каком состоянии рыцарь, лицо становится болезненно печальным. Видеть Сэйбера таким ей мучительно – и, похоже, винит в его состоянии она отнюдь не Амелию.

«Я справлюсь. Найду. Вы… отдохните немного. Вы все», – хрипло и негромко произносит Ада, отводя взгляд от Бедивьера. Ее новые шаги уже увереннее и сильнее… возможно, она направила в мышцы ног магическую силу, коль скоро не хватает физической. Подняв термос, она вертит непослушную крышку, но перепачканные в золе и иссушенные желчью руки бессильно скользят по гладкой поверхности.

«Герр Вайсс… я… прошу вашей помощи снова. Этот дом по-прежнему опасен», – признает Ада, разглядывая фарфоровую копию Короля Рыцарей и побеждая, наконец, в схватке с термосом. Кофе она выпивает залпом – и лишь затем виновато поджимает губы, вспоминая, что стоило хотя бы предложить Амелии.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Размышления о том, как все сложилось бы, будь у нее чуть больше решимости и сил, наверное, преследовать ее до конца жизни. И гримуар, чей ворчливый голос выводит Аду из задумчивости, абсолютно прав – в том числе потому что еще есть вещи, которые необходимо сделать. И цена, которую придется уплатить, если сделано это не будет. Возможно…

Удар Валлы заставляет Аду вздрогнуть. Глаза алхимика округляются – шок в них сменяется замешательством. Драться с союзниками сейчас совершенно неуместно, а оттого велико желание отчитать Валлу. С другой стороны, общая комичность и нелепость ситуации зашкаливает – гомункул бросается с кулаками на книгу, а книга огрызается в ответ.

«Это… было грубо», – выдыхает Ада, и по тону ее не понять – были ли грубыми слова Вайсса или поступок Валлы. Но вендетту гримуара остановить все же нужно, и алхимик задает ему вопрос, что первым приходит на ум. – «Как вы думаете… ворвавшись в Замок Эвенджер может… навредить временному Наблюдателю?»

Это вызывает тревогу. Людвиг не оставит семью и родной дом, на который у Эвенджера могут быть свои планы. К тому же, если именно он был тем, кто довел Беатрис до столь плачевного состояния, то не захочет ли он причинить схожую боль и ее брату?..

И она сама бессильна что-либо сделать в этой ситуации. Только сжать кулачки до дрожи и уставиться в лестницу, по которой предстоить подняться, пытаясь ее просканировать. Нужно спешить… и пересилив тревогу и здравый смысл, Ада ступает наверх.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Слова Вайсса сделали решимость Ады угрюмой и тревожной.

А чего она ожидала, в самом деле? Что гримуар расскажет ей о чудесном сказочном мире, в котором люди живут как братья и сестры, держатся за руки и поют песни о счастье? Что успокоит ее, будто Людвигу ничего не угрожает? После колкого ответа даже наивной Бен-Берцаллель становится очевидно: угрожает и еще как. Страх волной разносится по телу, заставляя мелко дрожать изнутри, а кончики пальцев, кажется, покалывает.

Нужно найти Кэролайн как можно скорее. Но в отведенный срок – даже если найти ее удастся в ближайшие минуты – ей не сделать операцию по пересадке сердца. И от этой мысли к горлу подступает тошнота – потому что альтернативные варианты один другого страшнее.

Послушно следуя инструкциям Вайсса, Ада поднимается на второй этаж – но не успевает даже толком оглядеться, когда проклятый дом смыкает вокруг нее свою ловушку. Ада и ее спутники оказываются в западне, и это чувство пугает, но не больше, чем перспектива опоздать с нахождением Кэролайн.

«Не уверена, что это обо мне», – меланхолично отзывается она на очередную ядовитую остроту Вайсса. Интуицию Ада полагает лишь подсознательным опытом, а опыта поиска людей в лабиринтах особняков чужих ведьм у нее нет.

Чужих ли?

«Она говорила так, словно я уже была здесь раньше», – звучит с сомнением. Ада хмурится, оглядываясь по сторонам, и на короткое время задерживается взглядом на лице Эсавы. – «Ты знаешь что-то?»

Надежды на ответ, впрочем, немного. Установки няни едва ли изменились за последние полчаса. Если бы она могла ответить – рассказала бы еще в саду… но и узнавать подобное от женщины, создавшей и убившей Элеонору Ада не хочет.

«Сюда», – указывает она в сторону розовой двери, возникшей вместо лестницы. Ни темница, ассоциации с которой навевают внешний вид и запахи от маленькой двери; ни кабинет, о котором напоминает странная ручка из щупалец, не похожи на место, где оставил бы Эвенджер своего драгоценного Мастера. Розовая, совершенно чужая здесь дверь, впрочем, кажется слишком яркой – словно нарочно привлекая к себе внимание. И все же – она. Пусть это называется чутьем.

Ада касается ручки неуместно розовой двери и толкает ее.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Повторять вопрос, адресуя его гримуару, Ада не торопится. И нет – вовсе не насмешки боится Бен-Берцаллель – скорее считает вопрос не принципиальным в сложившихся обстоятельствах. К тому же, есть вещи, узнавать о которых важно из определенных источников… и если ей доведется вернуться домой, она спросит отца о словах колдуньи и верить будет именно ему, но не паре ворчливых страниц, вписанных в полную безумия книгу, и не чужой женщине, убившей Элеонору.

Коридор с розовыми стенами, исписанными и измазанными детской рукой, не вызывает у Ады никаких ассоциаций. Это место едва ли могло быть ее комнатой, и на детскую Элеоноры – вечно облаченной во все черное – это тоже не похоже. И рисунок… Ада поднимает ладонь, касаясь краешка бумаги, но не происходит ничего, что прояснило бы хоть что-то. И она толкает дверь, чтобы вновь оказаться в той же комнате.

Круг на полу привлекает внимание и оторвать взгляд от него не так-то просто. Обычный круг. Многие магические формулы начинаются с такого… но какая нужна, чтобы выбраться из этой западни?

Мешкать с выбором у нее времени нет. Ада снова осматривает двери и, остановив взор на серой двери, подходит к ней. В секундном раздумии она невольно поднимает ладонь, чтобы сжать через рубашку ключ-аметист – уж слишком похожа дверь на ту, которую видела она в подземной мастерской.

Если предположить, что выбор, который она делает, – это путь человека, то зацикливаться на детстве – розовой двери – нельзя. Тогда необходимо найти в себе смелость открыть следующую и… повзрослеть.

Может ли она с уверенностью сказать, что повзрослела за время Войны?
Скорее, что кончилось ее детство.

Ладонь алхимика касается жутковатой ручки из щупалец, и Ада тянет дверь на себя, подтверждая свой выбор действием.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Если это зрелость… то какая-то неправильная. Отчаянная… сломанная.

«Здесь… все сломанное. Везде», – негромко бормочет Ада, и голос ее, кажется сейчас, привлечет беду на их головы. Она смолкает, затравленно оглядываясь по сторонам.

Сломанными были игрушки по углам розового коридора. И ни яркие краски, ни детские рисунки на стенах, – ничто не перетянуло на себя внимания. Разбитыми были колбы и медицинские приборы, разбросанные вдоль серых стен пропахшей химией лаборатории.

Обреченным кажется человек, прошедший этот путь.

Алхимик мешкает, боясь коснуться ручки двери – боясь снова испытать этот страх прикосновения к безумию – но все же послушно открывает дверь, когда скрипучий голос Вайсса выводит ее из ступора.

За дверью – уже знакомая комната и новые знаки мелом. Алхимик рассматривает их, а затем переводит взгляд на низенькую дверь без особого энтузиазма.

Как и сказал Вайсс, куда идти дальше – очевидно. Формула не завершена. Путь не окончен. А значит, предстоит шагнуть туда, откуда пахнет затхлостью и сыростью… даже если за третьей дверью скрывается сама смерть.

Или, быть может, что-то хуже, чем смерть? Ада наклоняется, чтобы осторожно – будто боясь, что от резкого движения ржавая ручка выломает щербатую дыру в прогнившем дереве – тянет на себя.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Жуткая ретроспектива чужой жизни – такой же зловещей, как шорох шагов за спиной, – медленно тянется перед глазами. Ада и рада была бы промотать вперед, спрятать взгляд от жутких безликих фигур на гниющих фотографиях… но почему-то смотрит. И почему-то почти не пугается, увидев за спиной старика женщину с первой фотографии.

Ада открывает низенькую дверь в самом конце этого пути, ожидая, что завершенная формула выпустит ее из ловушки, – и короткие мгновения она еще верит в это, глядя на вспыхнувшие фиолетовым – совсем как чары Амелии – знаки.

Вдох – и пепел забивает пазухи, не позволяя дышать. Легкие распаляются огнем – вместо привычного мороза, – но куда страшнее чувствовать, будто что-то отбирает ее силы, ее прану… нет, саму ее жизнь. Голова идет кругом – от движения комнаты, от дрожи в контурах, дребезжащих от ужаса, – и она на едва не падает, но цепляется за Эсаву, чтобы удержаться.

Дверь? Ада щурится – глаза слезятся от золы и углей, и все мельтешит и мерцает. Выбрать? Последнюю? Их только три…

Картинки без лиц мелькают перед мысленным взором. Женщина. Старик. Мужчина. Юноша и девушка. Мальчик и девочка. Мальчик… мальчик и старик – один человек. Начало и конец пути – на одном рисунке, нарисованном рукой… маленькой девочки?

Дверей лишь три, но смерть – не конец для бессмертный ведьмы, хозяйки Шаттенблута.

Ада хватает Валлу за рукав и тянет за собой, к сияющему порталу, в который превратилась нужная дверь. Она уже не знает – темнеет ли в глазах от чар, высасывающих ее жизненную энергию, или от того, как стремительно угасает сознание… Но в мельтешении фигур с фотографий у женщины появляется лицо – такое знакомое, что в груди щемит сердце, и совершенно чужое.

[«Она любит только… себя и своего старшего сына.»]

Ей нужно только добраться до розовой двери – за которой, она уверена, будет ждать перерождение. Только… добра…

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада не спешит вступать в дискуссию с Вайссом относительно оценки ведьм и их ловушек – возможно, она даже в чем-то согласна с мнением гримуара… но слишком истощена, чтобы краснеть от столь откровенной грубости. Кивнув на вопрос Эсавы, Ада возвращается к поискам Кэролайн – и вскоре действительно находит ее…

..но не совсем так, как ожидает. Впрочем, глупо было бы надеяться, что Эвенджер оставит своего Мастера без какой-либо защиты.

Кристалл создан Магией,Аде незнакомой, но выглядит он как надежная колыбель для Кэролайн и настоящая крепость. И, похоже, ей там… спокойно. Что резко контрастирует с чувствами Ады, встревоженной и смурной. Она не успевает всерьез задуматься о том, что вообще может сделать в сложившейся ситуации, когда кристалл становится мутным – и вместо светловолосой девушки на его гранях появляется совсем другой… вызывающий подсознательный страх.

От чувства, будто Эвенджер смотрит прямо на нее – пусть даже его и нет сейчас рядом – становится еще хуже. Но если подумать… он тоже не кажется довольным увиденным. А значит, они – весь их горе-союз – в самом деле близки к тому, чтобы достать его.

Короткий импульс праны направляется в браслет. Не просьба о помощи или защите – только факт. Нашла.

«Вы знаете, что это?» – Спрашивает Ада у Вайсса, не сводя глаз с фигуры Слуги. Поняв, что за Магия перед ней, она сможет решить, как именно ей добраться до Кэролайн. А Эвенджер… пусть смотрит.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Возможно, не ступать на пол, устланный ковром из лилий, было одним из самых мудрых решений за минувший день…

Ада, впрочем, не смотрит на цветы – лишь в пугающие аметисты глаз. Девушке нужно набраться храбрости, а откуда бы ей взяться, если она даже взгляд проекции Эвенджера выдержать не способна? Бен-Берцаллель старается держаться, слушая холодные и неумолимые доводы Слуги – но сама не замечает, как бессильно сжимаются кулачки.

И все же… он сам назначает «встречу» – и Аде кажется, будто целая гора рухнула с плеч. Наверное, где-то в глубине души она боялась, что не сможет разбудить Кэролайн… и что единственным способом остановить Эвенджера будет убить его Мастера. Рисковать собой все-таки проще, чем кем-то другим – и тем более, кем-то столь беззащитным.

А еще это означает, что он не навредит Людвигу… по крайней мере пока не переступит через тело Ады Бен-Берцаллель.

Ада вздрагивает от резкого окрика. В таком состоянии ей трудно соображать быстро – и сейчас она судорожно пытается вспомнить карту, испещренную пометками Алоиса. Любое место между Шаттенблутом и Нитербергом – и ближе к Шаттенблуту. Безлюдное… и…

«Обитель Святой Жанны. То, что от нее осталось», – негромко отвечает Ада, упрямо глядя на Эвенджера. Может быть она ошибается. Может быть есть место лучше, ближе или даже удачнее для союзников… Неважно. Решение принято. Ада хмурится тревожно, закусывая губу, – и решается задать вопрос прежде, чем пугающе реальный образ Слуги исчезнет с граней кристалла.

«Ответьте мне. Это вы искалечили Беатрис Нитерберг?»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Едва выпустив няню из неловких объятий, Ада Бен-Берцаллель импульсивно кидается вперед – шаг, второй, и она замирает, переводя встревоженный взгляд с Бедивьера на Амелию, а следом – на Филиппа. Руки ее мелко подрагивают, а бледное лицо кажется совсем белым.

«Я говорила с Эвенджером», – возбужденно и суетливо тараторит она. – «Он предложил решить все, не подвергая опасности его Мастера. Мы должны встретиться в Обители Святой Жанны… сейчас».

Нервно сглотнув, Ада виновато смотрит на союзников – словно ответственна за такую суету и спешку… и продолжает говорить. Так быстро она еще никогда не говорила – даже на памяти своих же гомункулов.

«Кэролайн защищает огромный кристалл. Он сказал, что это Благородный Фантазм одного из Слуг Девятой Войны», – она оглядывается на Вайсса – вот уж кто здесь больше разбирается в Магии подобного уровня. – «Даже если нам удастся вытащить ее, за оставшееся время я не успею вернуть ей сердце».

Опустив взгляд на контейнер, держащийся на ремне, перекинутом через плечо, алхимик поджимает губы. Кажется, прежде она бы заплакала, но сейчас Ада Бен-Берцаллель полна холодной решимости – только мелкой дрожью колотит обманчиво хрупкое тело.

«Я лучше умру, нежели позволю ему попасть в Замок», – вскинув лицо и смахнув непослушную челку с лица, Ада смотрит прямо в глаза Амелии – и в зеленых глазах читается одновременно спокойствие врача, вынужденного говорить страшные вещи, и наивная надежда, что ее чувства будут поняты. – «Теперь я уверена, что именно он искалечил Беатрис».

Дав союзникам немного времени сориентироваться в ситуации, Ада стремительно пересекла коридор, чтобы перекинуть через голову ремень сумки и протянуть свою бесценную ношу Бедивьеру.

«Другого времени может не быть. Вы… позволите?» – Застенчиво спрашивает она, неловко разводя руки, – и по-детски доверчиво обнимает рыцаря, прижавшись щекой к серебру доспеха. – «Сберегите его, пожалуйста…» – так тихо шепчет Ада, что последние слова даже Слуга с его острым чутьем скорее разгадал по губам.

И почти сразу же отпрянув, алхимик окликает Валлу – очевидно, рассудив, что их горе-союзу будет полезно хотя бы добраться до Обители Святой Жанны в целости.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Если на нумерацию дурёх Ада никак не отреагировала, то на «дерганой малолетней истерички» алхимик дергается, хватая Валлу за руку раньше, чем она успеет выкинуть что-нибудь еще экстравагантное. Чего им сейчас действительно не хватает – так это склоки вместо скорейшего отправления к Обители Святой Жанны.

«Я не хочу, чтобы…» – Приобняв Валлу за шею, бормочет девушка, и взгляд ее словно мутнеет. Она вспоминает Элеонору и Вилфрида, невинных жителей Нитерберга и храбрых Блэкгард – и отчаянные жертвы Артурии Пендрагон и Дантэ Ренстаада. – «После всего… я не стану палачом».

«Эсава и Валла умеют водить», – кивает Ада на идею рыцаря. Очевидно, программа гомункулов многофункциональна и включает в себя максимум бытовых вещей, в которых слаба их горе-хозяйка. Ада обращает взгляд на Амелию. – «Мы сможем обсудить все в дороге. Хорошо?»

Времени на разговоры прямо сейчас попросту нет, и даже обычно нерасторопная Бен-Берцаллель старается ускориться – Валла уже держит ее на руках и готова бежать в сторону гаража.

«Мы заедем за вами. Не задерживайтесь, герр Филипп», – успевает мягко напомнить она, прежде чем гомункул устремляется вниз по лестнице. Ада даже пискнуть не успевает о возможных ловушках – но путь их оказывается чист.

До гаражей, обнаруженных Бедивьером, не так уж и далеко по меркам Слуг и гомункулов – и все же время тянется бесконечно долго. Эсава-Рахиль невозмутимо распахивает огромные гаражные двери, а Валла опускает свою создательницу на землю, позволяя оглядеться. Ада ощутимо нервничает, беспомощно озираясь по сторонам и рассматривая представленный ряд машин, в которых она не слишком-то смыслит.

Впрочем, массивный джип на здоровенных колесах привлекает внимание Валлы, и вслед за ней Ада останавливается именно напротив него.

«Выглядит… внушительно», – невольно роняет алхимик, оборачиваясь на Амелию. – «Беатрис… я спросила у Эвенджера о ней. Он… не ответил прямо. Но его аура стала злой и едкой – и он разозлился даже сильнее, чем когда услышал выбранное мной место. Он назвал ее лживой и надменной… сказал, что именно это ее искалечило».

Пересказ выходит сбивчивый и неровный – пока Ада собирается с силами сказать отнюдь не приятные вещи, пока она с гомункулами забирается на заднее сиденье авто…

«Может быть, это не важно сейчас… так же, как не важны смерти Элеоноры… и Вилфрида… и Дантэ… Но… я не могла не сказать об этом. Прости», – пауза. Ада виновато опускает глаза, а потом выглядывает из-за сиденья и с интересом осматривает указатели на приборной панели автомобиля. Выглядит, конечно, не страшнее медицинских приборов с их обилием разнообразных датчиков, но все же не слишком очевидно. – «Ты уверена, что справишься с этой штукой? Это… Валла, Эсава, а это что?..»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада поджимает губы на слова Амелии и какое-то время молчит – как раз пока союзница осваивается с управлением автомобиля и пытается выехать из гаража, не уничтожив все вокруг… Или такой цели нет? Едва не нырнув вперед носом от резкого рывка, Ада удерживается лишь стараниями гомункулов, и Эсава безапелляционно накидывает ей ремень через плечо и закрепляет со звонким щелчком.

«Эта женщина [ведьма] так сказала и… знаешь, там, на берегу Хрустального Озера, я пыталась найти его и не смогла сделать этого. Тогда я подумала, что Кастер прячет его, и возможно ты права в своих суждениях. Но ядро Кастер у Мастера Энкиду, а смерть… тоже объяснила бы, почему мне не удалось найти его… И почему он не был вчера с братом, ради которого готов был отдать жизнь».

..и возможно лучше [чище] быть покойником, чем предателем. Ада не говорит этого – ей, целителю и биоалхимику, претит подобная мысль. Ценность жизни и честь не безразличного ей человека, легшие на разные чаши весов ее совести, заставляют ее колебаться с окончательной оценкой – и она молчит.

Молчит она и когда в машину забирается Филипп, и пока они ждут Вайсса, и даже на слова Сэйбера Бедивьера реагирует лишь благодарным кивком – и слабой улыбкой. Откинувшись на спинку комфортного сиденья, Ада закрывает глаза и продолжает молчать. Тот энтузиазм, с которым она торопила союзников с дорогой к Обители Святой Жанны, сошел на нет – решение принято, машина движется и теперь от алхимика мало что зависит, а поднятая ею суета, кажется, потребовала от нее немало моральных сил.

«Как ваши изыскания?» – Спрашивает она негромко у Филиппа и Вайсса. – «Амелия, может быть ты знаешь, когда была основана Обитель Святой Жанны? Эвенджер… рассердился, когда я выбрала это место».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Боль от контуров искалеченного Герба действительно чудовищна – как и говорил Филипп. Аде едва удается себя контролировать, едва удается не прервать исцеление. Привычная боль от движения праны по контурам, от Соков Жизни и изменений собственного тела, ни в какое сравнение не идет с тем, что приходится испытывать теперь.

Возможно поэтому в глазах алхимика стоят слезы, когда она вновь поднимает лицо. А возможно – потому что взгляд ее падает на Филиппа, прижимающего к себе искалеченную фигурку Валлы. Лаконичным «спасибо» не передать всей гаммы ее чувств – и все же коротким импульсом вспыхивает браслет на запястье грека.

С ужасом следит Ада и за боем няни, вздрагивая всякий раз, когда, кажется, гомункулу не удается уйти от атаки каменного Кухулина. Но Эсава держится, а вот ее подопечная – упускает момент удара Эвенджера, и все что ей остается – рефлекторно обхватить руками Амелию, стремясь защитить ее.

..защитить от угрозы извне, но не от ядовитых отходов трансмутаций и не Радиации Азот. Ада жмурится, силясь отбросить страх и боль и сконцентрироваться на своем теле, взять под контроль бегущие по венам яды. Она принимает руку Амелии, и пальцы подруги покалывает тщательно сдерживаемой едкой аурой.

А приняв помощь Амелии, Ада следует за подругой – на шаг позади, но так близко, что остается лишь протянуть ладонь, чтобы коснуться. И когда она понимает, что задумала Нитерберг, – не колеблется ни мгновения.

«Я верю в тебя», – шепчет Ада. Сильные руки алхимика обнимают невероятно бережно и деликатно, а острый подбородок упирается в обнаженное плечо.

Время, когда Ульрик был Графом миновало, и на земле Нитерберга большет нет места его Владениям. У этой земли теперь новые хозяева – и, быть может, веры лишь нескольких Магов не хватит, чтобы отстоять это право… но СИЛЫ хватить должно.

«Доверься мне», – звучит еще тише, и выдох обжигает кожу. Ладони скользят вниз, к бедрам, и нежность этого прикосновения так резко контрастирует с испытанной ими болью. Ада толкает Амелию к себе, и они обе могут слышать, как оглушительно громко бьются два сердца и как пульсирует жизнь под чуткими пальцами.

И это… нормально? Довериться, открыться без остатка. Делить и боль, и нежность на двоих – а иначе никак не разделить столь необходимую сейчас жизненную силу.

С каждым мгновением эти прикосновения становятся все более откровенными. Одна ладонь скрывается под юбкой, оглаживая нежную кожу между бедер, а другая – поднимается выше, и даже сквозь Одеяние легко почувствовать отклик Амелии… Ада перебирает пальцами по изгибу груди, ведет самыми кончиками вдоль ключиц и еще выше, по точеному подбородку – словно призывая посмотреть назад.

Посмотреть – и коснуться губ губами. Мягко, но настойчиво – не спрашивая разрешения и не боясь удара… ведь и удар доведется разделить на двоих, а на двоих – совсем не страшно. Не страшно отдать все – даже собственную жизнь.

Ладонь Ады, прежде ласкавшая бедра Амелии, обхватывает опущенную руку за запястье – и поднимает ее, не направляя, но становясь опорой. Она вся тянется ближе, чтобы стать фундаментом для Власти той, кому всецело доверяет.

Эта близость – такая неуместная здесь, почти невозможная. И все же они обе чувствуют это – как тянутся друг к другу контуры двух Магов, как жадно стремятся объединиться и разделить на двоих оставшиеся крохи праны – и как близко они в это мгновение…

..только бы его не упустить.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Боль пронзает тело алхимика и воздух разрывает криком. Агония вместо мгновений единения. Кровь на руках вместо нежности прикосновений. Аду колотит – от боли и страха, от контраста и шока, от потери крови – и в первые мгновения она не может даже заставить себя пошевелиться. Тело ее разгоняет кровь и Соки в жилах, рефлекторно стремясь затянуть новые раны, и Герб Бен-Берцаллелей озаряет лицо алхимика нездоровой зеленью. Закашлявшись, Ада сплевывает черную горькую кровь на землю, – и скулит, пытаясь нащупать основания пронзивших ее шипов.

Но не успевает. Грубым и безжалостным рывком ее поднимает вверх – и Ада снова кричит. Она понимает, что новый удар сейчас прикончит ее, и Герб вспыхивает отчаянно ярко, повинуясь чувствам молодой главы рода… или диктуя их?

Глаза Эсавы смотрят строго – и Аде чудится, что точно с таким же лицом она отчитывала свою подопечную в детстве, отряхивая разыгравшуюся неусидчивую кроху. Как много изменилось: вместо грязи на одежде – каменные шипы в теле, вместо красивой горничной – живое оружие, обезображенное Ремеслом, вместо разбитых коленок – осколки надежд… А взгляд у няни все тот же, строгий и беспощадный в своей заботе.

Ада не замечает, что плачет. Но когда Эсава отталкивает ее в сторону, чтобы снова защитить, – больше не вскрикивает от боли. Она должна справиться, должна выдержать… должна выжить. Мертвая она не поможет Амелии и Филиппу.

Отпрянув в сторону, Ада спотыкается, падает на землю, перекатывается – и скрывается за ближайшим поваленным деревом. Привалившись к опаленной кроне, она пытается выровнять дыхание, но подоспевшая няня утягивает ее глубже в сгоревшую чащобу, пряча от глаз Эвенджера.

Трусость ли это? Здравый смысл? Величайший Приказ?

Философия ее не занимает. Едва Эсава позволяет ей замереть хоть на пару секунд, Ада снова пытается выудить осколки из своего бока, но перепачканные пальцы лишь бессильно скользят по каменным обрубкам.

«Помоги», - сдавленно бормочет она, полагаясь на мастерство няни. – «Склянки, колбы… что-то еще осталось?»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Они заканчиваются. Обрываются – эти бесчисленные воспоминания – но широко распахнутые глаза Ады Бен-Берцаллель не видят ничего. Все ее мысли, все чувства сжались до крошечного мира, в котором есть только она и…мама.

Мама… Такое тёплое слово, полное глубочайшей нежности, чистой любви, бескорыстной заботы… Слово, что так редко произносила Ада Бен-Берцаллель в своей жизни. Слово, что никогда не слышала от нее Эсава.

Мама.

Не уходи, мама. Не надо. Забери его обратно. Живи, мама. Живи!..

Губы лишь шевелятся, и на них пузырится черная кровь. Ни звука – лишь боль и отчаяние в глазах. Она не может пошевелиться – но должна ради Эсавы. Ради мгновений, что они еще вместе. Вместе?..

..тяжелое тело гомункула падает сверху, и ее кровь смешивается с кровью Ады…

Мама. Мама! МАМА!!!

Чувства рвутся наружу, но не находят выхода, а новое сердце неумолимо делает первый удар в грудной клетке, и боль становится частью жизни. Жизни, которую дарит ей Эсава – снова.

Ада вздрагивает всем телом и нечеловеческим усилием вскидывает руку, чтобы прижать к себе… маму. Прижать?.. сил едва хватает, чтобы сведенные судорогой пальцы сжались на обрывках одежды Эсавы и…

«Ма…ма…»

Слишком поздно.

[Как можно быть настолько слепой?..]

Она была так слепа, что щедро рассыпанные рукой Судьбы подсказки не видела в упор. Так слепа, что в погоне за своей мечтой не видела живое ее воплощение рядом с собой. Так слепа, что злясь на вечное отсутствие матери, так и не увидела, что она – такая родная и любящая – всегда была рядом. Та, кто заботилась о ней в радости и горе, в правильных поступках и ошибках. Та, кто не могла сказать ей правду – но отдавала всю свою любовь.

..ее новое сердце знает о любви куда больше, чем знала Ада Бен-Берцаллель…

Ада вздрагивает – и еще раз, и снова… Рыдания сотрясают обессиленное тело алхимика, но плач ее беззвучен. Она не может кричать, не может даже пошевелиться – лишь еще крепче сжимает пальцами одежду гомункула, царапая посеревшую кожу. Горькие слезы бегут по ее лицу, а губы повторяют одно единственное слово.

Мама. Мама. Мама.

Будь у Ады Бен-Берцаллель хоть капля сил – она цеплялась бы за надежду восстановить Эсаву, вернуть ее к жизни… но на самообман сил тоже не остается. Ничего не изменить, не исправить. Смерть необратима. И Эсава, созданная и обезображенная Ремеслом… умерла человеком.

Умерла, чтобы ее дочь смогла жить дальше.

Вскинув заплаканное лицо, Ада видит, как меч Амелии вонзается в грудь Эвенджера, и где-то в глубине душе понимает, что сейчас все закончится. Что жертвы, какими бы чудовищными они ни были, принесены не напрасно. Что весь остальной мир продолжит жить.

И что она увидит его своими глазами – этот новый мир, который построит своим желанием Амелия Нитерберг.

«Спа… сибо… мама», – едва слышно шепчет Ада, и ей чудится, будто сердце в ее груди отзывается, разгоняя боль волной тепла и покоя, который способны подарить лишь материнские объятия. – «Спа… сибо…»

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Кажется, проходит целая вечность. Ада хотела бы забыться, потеряв сознание от переполняющей ее боли, но этого не случается даже когда она закрывает глаза. Под опущенными веками пляшут золотые огоньки, а на губах остается вкус этой победы, полный горечи и отчаяния.

Она хотела бы забыться, но не может.

..еще несколько дней назад она малодушно верила, что можно одолеть соперников в Войне Святого Грааля, не убивая их. Сейчас она сомневается, что можно сделать это, не убив саму себя.

Нервные движения рук становятся слабее и нежнее. Ада не терзает больше плоть гомункула, но осторожно гладит – спину и плечи, длинные волосы… Глаза алхимика закрыты, и она видит Эсаву такой, какой хочет помнить ее – красавицей с пышными формами, чувственными губами и золотыми волосами.

А набравшись сил, Ада все же сталкивает с себя тело матери – и снова плачет, видя, как безвольно дернулась фигура гомункула. Она коротко целует высокий лоб и посеревшие щеки и что-то шепчет… кажется, просит прощения.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Ада Бен-Берцаллель находит в себе силы встать. Она видит тело Филиппа и упавший рядом с ним кувшин. Видит пустой корешок гримуара. Видит Амелию и скользит по ее фигуре усталым взглядом – и сколько бы ни злилась младшая Нитерберг за эту привычку подруги, Ада не стремится тем самым уязвить ее или унизить. Лишь оценить ее состояние – и похожие на капли крови частички Мистического Кода не могут обмануть алхимика.

«Мне жаль, Амелия», – слабо шепчет Ада. Движется она неспешно, с трудом – но Филипп удивительно близко, хоть даже у девушки и нет сейчас сил задумываться, как так получилось. Припав на колени у тела союзника, Ада проводит ладонью над раскуроченной грудной клеткой и на пару мгновений сжимает пальцами запястье у самой кромки серебристого браслета.

..проводит – и снова плачет, хотя казалось, будто слез у нее уже не осталось. Филипп мертв – и сколько бы ошибок он ни совершил при жизни, как бы ни хотел их исправить и как бы ни нуждался в нем его сын, – все оказалось разом перечеркнуто его смертью. Она не желала его смерти. Она не желала ничьей смерти.

И снова встает – с усилием и тихим стоном – чтобы найти Валлу и опуститься рядом с ней. Если девочка и жива – то лишь стараниями Филиппа, но не своей создательницы, и мысль эта колет. Ее тело и ее Герб забрали все оставшиеся силы, чтобы прижилось новое сердце и затянулась страшная рана в груди, и руки, поднявшиеся над тельцем Валлы, кажутся еще более тонкими и слабыми чем обычно.

«Амелия, знаешь… Хорошо, что Бедивьер с тобой», – тихо-тихо признается Ада, и слова эти пропитаны болью… нет, рождены ею. – «После всего… этого… я… не верю, что моя Мечта стоит такого. Но Мир… Мир наверное стоит».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада вздрагивает от крика и вспышки праны, с которой выплескивает свой гнев Амелия Нитерберг. Она не смотрит в этот момент на подругу, а на мгновение замершие руки продолжают окутывать тело Валлы белесой дымкой – настолько слабой, что сквозь нее видны все страшные раны гомункула.

Крик Амелии полон боли, и ее же полны слезы Ады. Она не прекращает колдовать над Валлой, но слезы безудержно катятся по чумазому лицу.

«Нет, Амелия… Ведь… вместе с ним… сгинут и те… кого мы любим», - голос Ады то и дело срывается, а слова – перемежаются постоянными всхлипами. – «Я… Она… была мне матерью… и она… не спросила, хочу ли я этой жертвы…»

Ада складывает сжатые в кулачки ладони на коленях и в них не осталось ни капли сил. Едва заметно мерцая, бледный туман приводит тело Валлы к состоянию, в котором она сможет дожить хотя бы до утра.

«..но от мысли, что умереть могли и другие… мне становится дурно. Родители… братья… Его сын», - рыжая челка чуть дернулась от короткого кивка в сторону Филиппа. – «Твоя сестра… и Людвиг», - Ада слабо и горько улыбается. – «Я люблю твоего брата, Амелия. Так глупо… я… но… если он будет жить, то все это… не напрасно».

Спрятав лицо в ладонях, Ада снова плачет. Ее слова становится трудно различать, и прежде чем она снова решается заговорить, проходит немного времени.

«Мы… должны гордиться ими. Чтить… Помнить. Я… Хочу похоронить их. Как людей… как героев. Они заслуживают этого».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Что можно возразить? Жизнь не поддается простой арифметике, и купить одну жизнь за другую – невозможно, как невозможно эту самую жизнь взвесить или оценить.

Будь то человек, Маг, Герой прошлого, гомункул или гримуар – все это Жизнь, бесценная и неповторимая. Будь то родитель или ребенок, одиночка или всеобщий любимец, ворчун или добряк, раскаявшийся грешник или невинная жертва Судьбы – жизнь эта важна априори, без оглядки на чьи-то ценности и домыслы.

И потеряв кого-то дорогого – утешиться мыслью, что жив остался кто-то ещё, наверное, невозможно. Как невозможно заменить одним человеком другого. Как невозможно унять скорбь и горе на сердце – даже если оно искусственное. И все же…

«..жить. Я верю, что жить».

.. потому что иначе все это действительно не имело никакого смысла. Считать бессмысленными так много жертв – слишком горько.

Ада снова поднимается, и кажется, что тело алхимика не выдержит больше ни шага – рассыплется от малейшего дуновения ветра. Рядом с Амелией она почти падает, тянет руки к подруге, чтобы обнять ее.

«Ты устала… Shnii [«Спи» - ивр.]», - короткое слово вспыхивает искрой праны. Воспротивится столь слабому заклятью было бы несложно, но нужно ли?.. Объятия алхимика такие бережные и теплые, а веки такие тяжелые… – «Я посторожу твой сон, Амелия».

..по крайней мере пока не придет помощь. Бедивьер совсем близко, а значит продержаться… нужно… совсем немного…

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Распахнув глаза, Ада еще какое-то время лежит, рассматривая потолок лаборатории. Она узнает это место без труда, а в некоторых трещинах, по которым скользит ее взгляд, угадывает те, что оставили они с Бедивьером, когда он учил ее сражаться.

Бедивьер тоже здесь – она чувствует его совсем рядом, пусть и не так, как было прежде. Чувствует неровное биение жизни в теле Валлы и спокойные удары собственного сердца…

..но чего-то все равно не хватает.

Ада смотрит вверх до тех пор, пока не приходит понимание, что именно не так.

Тишина.

Не звучит такое привычное и многоголосое «Хозяйка!». Не капает по тонкому катетеру раствор из капельницы. Не шкварчит на алхимической горелке импровизированная сковорода.

Никогда в жизни Ада Бен-Берцаллель не чувствовала себя настолько… одинокой.
И никогда в жизни она не осознавала так ясно, что случившийся вчера кошмар – вовсе не сон.

Эсава мертва. Она больше никогда не обнимет ее перед сном, не поприветствует утром и не заставит есть самую ужасную в мире кашу. Никогда не заплетет ей волосы и не обрядит в красивое платье.
Никогда не отчитает, не поможет советом и не поддержит делом.
Никогда не защитит от чужого удара и ее, Ады, глупости.
Никогда не скажет «Не будь такой жалкой, Ада Бен-Берцаллель».

Повернувшись набок и уткнувшись разгоряченным лбом в худые колени, Ада-которой-теперь-никто-не-запретит-быть-жалкой позволяет себе самое бессмысленное и бесполезное, что только можно сделать в сложившейся ситуации. Она горько плачет, перечисляя по кругу все эти бесконечные «никогда», которые когда-то были естественной частью жизни, а теперь… теперь – «никогда».

Эта боль в разы страшнее той, что терзает тело. Это короткое слово – «никогда» – в разы страшнее давящей тишины.

Кажется, вчера она храбрилась, говоря Амелии о тех, кто остался жив?..
..она просто не знала, как это – просыпаться с этим звенящим «никогда» в груди.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ни-ког-да.

Мир обретает детали, но остается все таким же серым, а щемящая тоска в груди все никак не унимается. Может быть, если она уснет еще на какое-то время, станет легче? Ада закрывает глаза, но забыться не может – истерзанное тело и изможденные контуры ноют, временами входя в резонанс, когда искорки праны касаются искалеченных перьев Герба.

[«..боль будет такая, что захочется выломать себе грудную клетку, чтобы она прекратилась…»]

Ада Бен-Берцаллель не может даже этого – только лежать беспомощным кульком и тихонько скулить, то и дело срываясь на рыдания – сдавленные и тихие, потому что в этой странной тишине любой звук пугает ее еще сильнее. Кусая горькие губы, Ада зачесывает назад непослушную челку, и перед глазами мелькает серебро браслета. Она так свыклась с ним за стремительно пролетевший день, что даже не почувствовала…

..он обещал. Столько всего обещал – научить, рассказать, помочь… Столько всего еще мог сделать… Столько…

Мысль сбивается новым приступом рыданий. Едва ли Ада смогла бы объяснить, почему снова плачет – поступки Филиппа были разными и даже противоречивыми, как и его отношение к молодой Бен-Берцаллель… но в те моменты, когда он был к ней благодушен, в нем было что-то, напоминающее Давида – или, может быть, даже отца.

Отца… Где-то вдали отсюда, сам того не зная, осиротел маленький Орфей Гамелин. Утешит ли его, что все его родные на свой лад хотели спасти этот умирающий мир? Заменит ли ему отца история о его героической смерти?..

..а заменит ли ей маму стучащее в груди сердце? Утешит ли, что Эсава хотела спасти свое дитя?..

Прижав руку к груди и обхватив тонкими пальцами ободок браслета – словно обняв последнюю ниточку, что связывала ее с Филиппом Дариусом Сизифом, – Ада снова плачет, тоскуя и о матери, и о союзнике, и о его осиротевшем сыне, чье горе видится ей сейчас особенно близким.

И она продолжает плакать – до тех пор, пока слез больше не остается.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Хотя слезы утихают – легче не становится. Где-то глубоко внутри образовалась пустота, не похожая ни на что знакомое Аде. Эта пустота не заполнится со временем, как магические контуры, и не восстановится по желанию алхимика, как оторванная рука, – но и не убьет ее, как пузырек воздуха в вене.

Ада Бен-Берцаллель – талантливый алхимик и целитель, она способна на удивительные вещи… но врачевать души она не умеет. Даже свою.

Боль накатывает новой волной, и от нее горит в груди, дрожат руки и сводит зубы – но Ада даже не пытается взять под контроль процессы, протекающие в ее теле. Будто считает это правильным… будто сама хочет, чтобы было больно.

Она переворачивается на другой бок, чтобы ясно видеть фигурку Валлы. Нужно подняться и переместить ее в колбу, чтобы начать процесс восстановления. Времени это займет немало – а чем дольше затягивать с началом, тем позднее девочка снова откроет глаза. Рефлекторно Ада воскрешает в памяти формулы элементов и химических связей, необходимых для правильного раствора. Валла – современная «модель», и для нее в этой лаборатории достаточно подходящих пептидных комплексов.

Рабочие вопросы успокаивают, но сил не прибавляют. Ада продолжает лежать, разглядывая то немногое, что осталось от Валлы, и оценивая, сколько времени уйдет на конструирование новых костей, в каком порядке будут восстанавливаться ткани и на каком этапе вновь потребуется участие алхимика для калибровки нервных окончаний. Если хорошенько потрудиться, можно снова поставить малышку на ноги к вечеру.

Если… хорошенько… если… подняться сейчас… Подняться?..

..Ада поднимается рывком, и поврежденные мышцы отзываются болью. Поднимается не потому что хочет, но потому что изнутри снова начинает саднить пустотой, а все что можно было рассчитать уже рассчитано, и дальше остается только действовать. Занять работой руки и голову, чтобы на душу времени уже не осталось, – кажется, так поступают взрослые?..

И все же, первым делом она оглядывается по сторонам в поисках тела Эсавы – со слабой надеждой, что Бедивьер, зная привязанность Ады к девочкам, не оставил бы ни одну из них на поле боя.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Рука алхимика, дрожащая от напряжения и волнения, замирает в дюйме от покрывала, скрывшего тело Эсавы. Она помнит, что успела сделать с ней прежде чем бой закончился… под покрывалом серое лицо и ломкие волосы, искалеченное монструозное тело со следами алхимии и чуждого Аде Ремесла. Ничего общего с той красавицей, которая заботилась о наследнице Бен-Берцаллелей.

Ей наверняка было бы все равно, но это важно Аде. Важно вернуть ей лицо и похоронить, напрочь игнорируя возможность использовать уцелевшие органы для усиления другого гомункула. Пусть наследие прадеда сгинет, но Эсава-Рахиль достойна последних почестей.

«Мама», – еле слышно шепчет Ада. У этого слова вкус ее слез – горький, химический… искренний. Ада заносит руку, чтобы изменить облик Эсавы, – но в этот момент снова ощущает движение со стороны Валлы, и поникает в плечах.

Покой погибших – важен, но забота о живых – в приоритете. Пропитанная темной кровью простыня ложится поверх лица гомункула, а взгляд алхимика падает на обложку гримуара. Пустой, сломанный… мертвый. Ада касается потускневшего корешка с осторожностью и нежностью. Этот странный и ворчливый том жутких знаний за короткое время их общения успел несколько раз спасти ей жизнь.

Жизнь… Где она, эта жизнь?.. Кругом все сломанное и мертвое, лишь тени и смерть. Даже серебристая печаль Бедивьера стала мрачной и чуждой.

Ада поднимает глаза, находя взглядом винтовую лестницу, ведущую наверх… но даже прими она решение сбежать отсюда – у нее едва ли хватит сейчас сил, чтобы подняться. Сил с трудом хватает, чтобы добраться до стола с Валлой, и алхимик зависает над своим творением, сжав маленькую ладошку. Я здесь, я помогу, – хочет сказать она… и молчит.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Рядом с операционным столом, выбранным Бедивьером, невысокая тумба с инструментами. Скальпели сейчас ей не понадобятся, а вот ножницы со скошенными лезвиями ложатся в дрожащую руку. Нужно срезать лишнюю одежду с малышки, а затем дотащить ее до колбы и закрепить там… Ада бросает тоскливый взгляд в сторону уцелевших колб – сейчас расстояние до них кажется практически непосильным.

Но действовать надо. Ближайший рукав с негромким шорохом расходится по неровной линии, следом за ним – второй, до которого совсем нетрудно дотянуться. Ада склоняется вперед, и волосы падают ей на лицо – грязные, слипшиеся от крови, ядов и каменной крошки.

Отпрянув от Валлы, будто почувствовав в себе угрозу для девочки, Ада неловко спотыкается, падает навзничь и, кажется, ломает заново пару недавно сросшихся костей. Перед глазами пляшут искры, а от боли уже хочется выть… выть, но все равно ничего с ней не делать.

В таком состоянии нельзя приближаться к живым, она причинит больше вреда, чем пользы. Но душ – так далеко, в другом конце залы… Придется подняться снова…

Аде хватает сил, чтобы сесть на полу, – и снова заплакать.

Слабая.
Бесполезная.
Безвольная.
Жалкая.

Ада нервно теребит слипшиеся пряди, но с каждым движением бессмысленность этого действия становится все более очевидной – даже для такой неумехи как она. Ада Бен-Берцаллель настолько беспомощна, что не способна даже позаботиться о самой себе.

А если так… то зачем все это?

Дрожащей рукой она нащупывает ножницы, упавшие рядом. Нужно совсем немного – лишь правильно взять их, притянуть к лицу и сомкнуть лезвия с глухим щелчком.

Щелк.

Щелк. Щелк-щелк-щелк.

Лезвия смыкаются снова и снова, и длинные рыжие пряди падают на колени и на пол и на худые плечи, а вместе с ними – воспоминания о полученных вчера ранах, о пролитой крови – своей и чужой, о боли потери и о собственной никчемности…

..и о том, как нежные руки Эсавы бережно перебирали непослушные рыжие волны. Как умела только она одна заплетать сотни разных причесок – настолько же прекрасных, насколько ужасными были ее блюда. Как порой они оставались только вдвоем, пока Эсава колдовала над ее волосами, и молчали – хотя могли в это время говорить как мать с дочерью, о душевных секретах и женской мудрости.

Щелк. Шелк-щелк.

Этого не будет уже никогда. Потому что нет больше этих длинных волос.

Щелк.

Нет. Потому что больше нет Эсавы. Больше… нет.

Щелк. Щелк. Щелк.

Тихий звук умиротворяет. Слезы снова катятся по лицу, а взгляд пуст, но почему-то становится легче. Словно каждый щелчок отрезает ненужные мысли и кусочек от этой жуткой пустоты внутри.

..и только теперь она наконец-то понимает, что в лаборатории есть жизнь. Ее слышно. Негромко бурлит раствор, чуть приподнимая тело Беатрис в облаке пузырьков; тихонько жужжит фильтр в ее колбе; неспешно пульсирует сердечко Валлы… и оглушительно громко стучит сердце.

Последний щелчок освобождает голову от всего лишнего. Маленький мир Ады Бен-Берцаллель сужается лишь до нее и ее нового сердца – сильного и спокойного… Ни истерика, ни боль, ни горе – ничто не тронуло этого сердца, живущего по каким-то своим законам.

Ада боится упустить это странное чувство и замирает, пытаясь нащупать, что стоит за ним. Вдох и выдох – на автомате, чтобы не спугнуть. Закрыть глаза, осторожно коснуться. Тонкая ниточка чувства, что связала ее незримой пуповиной с собственным сердцем – как мать и дитя, как Мастера и Слугу, – кажется такой эфемерной, что страшно обнаружить ее лишь пустой надеждой. В поисках опоры для своей наивной и смелой теории, она проваливается все глубже – все дальше и дальше уходя от реальности. Но где-то в глубине души она знает ответ… ведь…

Ты… здесь?

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Дверь кабинета негромко скрипит, впуская в просторную залу лаборатории Амелию и Бедивьера. Ада поднимает пустые глаза, встречая их на автопилоте, но голос рыцаря возвращает некоторую осмысленность в ее взгляд – будто выводя алхимика из транса.

«Здравствуйте, сэр Бедивьер», – хриплым эхом отзывается она. Крупные ножницы со скошенными лезвиями и тупыми концами выскальзывают из ослабших пальцев, скатываются по коленям и падают рядом с Адой поверх спутанных рыжих прядей. Она смотрит на них безразлично – словно решая в уме несложное уравнение. – «Спасибо, что позаботились обо мне».

Волосы Ады коротко острижены. Алхимик сидит на холодном полу рядом со своим искалеченным созданием, в одной лишь белой больничной робе, окруженная ворохом собственных волос. Заплаканные глаза, поникшие плечи, мерцающий болезненно зеленым Герб и задумчивость, граничащая с отрешенностью.

«Утро, Амелия», – наконец выдыхает она, принимаясь собирать собственные волосы – по-видимому, рассудив, что нет смысла попусту бросать такое богатство. – «Если у вас есть несколько часов, мы можем попробовать сделать из них эликсир, который поможет восстановить твои запасы праны в критический момент», – спокойно произносит Ада, и в этом спокойствии есть что-то по-своему пугающее.

Вновь поднимать глаза на подругу и бывшего Лансера молодая Бен-Берцаллель избегает.

«Не смотрите на меня так. Я справлюсь». – звучит упрямо. И уже тише: – «Пока я здесь – я еще способна кое-что сделать».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада не поднимает глаз. Слова Бедивьера, кажется, не трогают ее сердца – она не отвечает и продолжает бездумно собирать прядь за прядью. Холодность рыцаря принимается как должное… или скорее замыкается, чтобы не показать, что безразличие бывшего Слуги ранит ее?

[Зачем?]

Никаких эмоций, никакой реакции. Новая прядь ложится в ладонь. Она понимает злость Амелии – наверное, любой разозлился бы на ее месте. И когда подруга вскидывает руку, Ада роняет лишь тихое: «Прости».

А потом вдруг становится тепло. Ада замирает, и Амелия может почувствовать, как дрожит изможденное тело алхимика в ее руках – и как при этом размеренно, спокойно бьется ее сердце. Скользнувшая по спине ладонь без труда может пересчитать торчащие ребра, а тонкие руки вблизи кажутся совсем бессильными. Бескровные губы беззвучно шевелятся – будто желая ответить, и одновременно с тем запрещая себе это.

Но заключить Аду в объятия – это безоговорочно поставленный мат.

«Думала…» – выдыхает девушка, утыкаясь лбом в плечо Амелии. Она роняет руки на колени, сжимая изо всех внушительный рыжий хвост… и горькие слезы падают на ее маленькие кулачки. – «Я думала… думала… что ее больше нет. Она… она всегда была рядом. Всегда… Сколько себя помню… и раньше… всегда. А я… Я говорила ей, что скучаю по маме. Я… такая слепая…»

Голос Ады срывается. Она что-то невнятно бормочет, плача, и Амелия только теряет время, слушая ее бессвязные попытки заговорить снова, – но постепенно ласковые прикосновения утешают девушку, и рыдания становятся тише.

«..это я виновата, что ее больше нет… но даже теперь… когда я заглядываю в свое новое сердце… то чувствую, что она… любит меня. Я… не заслуживаю… я… ничего не сделала для нее… даже… никогда не звала ее мамой».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
[..не просто жила, а могла быть счастливой…]

Это Ада понимает хорошо. Она сама вчера говорила о том же, рассуждая о судьбе Людвига, – но примерить на себя те же речи не сумела. Какое-то время требуется, чтобы смысл этих слов пробился сквозь горе, но все же Ада притихает в объятиях Амелии – и даже дрожь в ее теле становится реже и больше похожей на отголоски физической боли, чем на рыдания.

Обхватив ладонями стакан воды, Ада послушно пьет – и так же безропотно смотрит на протянутый контейнер.

Алхимик не вздрагивает, но глаза ее округляются. Шарик глазного яблока поворачивается в растворе вокруг своей оси и чуть покачивается, уставившись на Аду Бен-Берцаллель. Неподготовленному человеку, пожалуй, стало бы не по себе.

«Спасибо, сэр», – на автомате отвечает Ада, продолжая играть в гляделки с оком мертвого Слуги. – «Ты хочешь… его… тебе?..» – Неуверенно уточняет алхимик и на какое-то время притихает.

Приняв руку Амелии, Ада поднимается на ноги – и в каждом ее движении видна скованность, свойственная людям, испытывающим боль при любой попытке пошевелиться. Отложив копну рыжих волос на ближайшую чистую столешницу, Ада склоняется над Валлой и срезает с нее остатки одежды – похоже, именно этим она и занималась прежде чем горе лишило ее здравомыслия.

Впрочем, Амелия не могла не заметить, что на тонкие манипуляции алхимик сейчас не способна – ее руки мелко дрожат.

«Это… весьма рискованная затея, Амелия. Это может дать тебе знания и даже стать оружием против Анастасии, но есть и опасность… что там остался его дух. И мы… не можем это узнать заранее наверняка».

Опершись на краешек каталки, на которой Бедивьер расположил Валлу, Ада несколько секунд задумчиво смотрит в сторону колбы с Беатрис.

«Помоги, пожалуйста… докатить ее туда», – расписывается она в собственной слабости. – «Не могу оставить ее так».

И под мерный перестук маленьких колес больничной каталки, Ада возвращается к теме глаза – и похоже, затея эта ей совсем не нравится.

«И… знания Ульрика фон Нитерберг могут сделать твою ношу еще тяжелее. Граф, о котором писал мой прадед, не был плохим человеком… но в Войну все же был призван безумцем. Возможно, приняв его знания, ты… захочешь разделить его точку зрения.

Кроме того… это глаз Слуги. Чтобы продолжать свое существование, ему потребуется якорь… и он будет потреблять прану. Это увеличит нагрузку на твои контуры.».

Но на вопрос Амелии она так и не ответила – но по себе знает, как трудно разубедить Магов в их упрямой готовности сделать что-то рискованное. Вздохнув, Ада переходит к более конструктивным вещам – и говорит уже как врач. Попутно она пытается перетащить Валлу – то немногое, что от нее осталось – в уцелевшую колбу и подключить к ней несколько катетеров.

«Будет нужно извлечь твой глаз, а затем – объединить нервные окончания и магические контуры с этим. Это потребует не только моего участия: объединить контуры я не смогу за тебя – только лишь помочь. Если что-то пойдет не так, глаз скорее всего просто исчезнет, но даже при успехе… я не могу гарантировать, что он не исчезнет после Войны. И велика вероятность, что восстановить зрение в этом случае уже не удастся… это очень тонкая работа, на порядок сложнее, чем вырастить новую руку».

Ада поджимает губы – словно что-то недоговаривает, но под пристальным взглядом Амелии сдается.

«Если честно, сделать такую операцию твоим сестре и брату было бы проще. Беатрис прошла через принятие Герба и уже понимает, как сделать чужие контуры частью своих. А Людвигу… могу помочь я. Я не хочу этого делать, но если кем-то рисковать в преддверии окончания Войны – то только не тобой».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
С помощью Амелии непосильная для Ады в ее состоянии задача – закрепить Валлу в колбе – оказывается совсем несложной. Кажется, ей даже удается взять контроль над собой – по крайней мере, иглы, ведущие от полых трубок, она закрепила ловко и уверенно. Несколько таких она закрепляет у основания головы девочки, пока Амелия придерживает затылок.

«Спасибо», – Ада кивает, указывая, что манипуляции с телом гомункула завершены. Оказавшись снаружи колбы, алхимик бережно прикрывает дверцу. На секунду может показаться, что ее отражение в зачарованном стекле улыбается – да и голос ее потеплел:

«Людвиг тоже не согласился, когда я просила его передать кому-то ношу Наблюдателя».

Странные Маги – эти юные Нитерберги, – но хорошие люди.

Ада тоже сомневается. Она дает себе время на размышления, скрывшись за колбой, – и Амелия слышит шаркающие шаги алхимика, негромкий скрип вентилей и журчание раствора, хлынувшего в колбу с гомункулом.

Вернувшись, взмахом руки Ада активирует переливающиеся радужным белые знаки и формулы на колдовском стекле. Колба еще помнит последнюю активированную программу, и взгляд алхимика мрачнеет. Последней, кого лечила в ней Ада, была Эсава-Рахиль.

«Я… боюсь, Амелия. Я смогу сделать такую операцию. И сделаю все, чтобы ты тоже была к ней готова, но…» – Еще одним взмахом Ада стирает прежние настройки и скользящими движениями записывает новые. – «..но не все зависит от меня. И то, что будет дальше, может не зависеть от тебя».

Вздохнув, Ада оглядывается на Амелию, надеясь перехватить ее взгляд.

«Я верю тебе, Амелия… но не верю Эвенджеру. И чего ждать от Ульрика фон Нитерберга – я не знаю. Поэтому… пожалуйста, подумай еще раз. Если ты веришь ему… я приму это. И сделаю все, что потребуется».

И вернувшись к колбе и бесконечным формулам и знакам, знакомым Амелии лишь отчасти, Ада вновь подняла руку, корректируя программу восстановления Валлы. Жесты алхимика по-прежнему скованные и тяжелые – боль, снедающая ее изнутри, не утихает.

«У меня нет ассистента. Ближайший, кого я могла бы попросить об этом, в замке… и… возможно, не стоит втягивать его в это… но, если честно… помощь мне сейчас не повредила бы. И нам обеим нужно принять душ. В нашем состоянии – никаких операций. Иди первой… Я закончу здесь и тоже дойду».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
У колбы Валлы Ада проводит не слишком много времени – формулы, хорошо знакомые ей и без Гебра, и без сторонней помощи, запускают процессы восстановления гомункула, чье истерзанное тельце медленно поднимается в густом янтарном растворе.

Осталась ли Ада довольна результатом своей работы – сказать трудно. Когда они с Амелией пересекаются у душевой, бледное лицо алхимика кажется высеченным из камня – но даже сквозь эту маску легко различить, насколько дорого ей дается каждое движение. В душе она тоже старается не задерживаться – возможно, опасаясь снова сорваться.

К столу, накрытому Бедивьеру, Ада возвращается почти готовой к трудовым подвигам: плотное шерстяное платье, плотные колготки и даже добротные сапоги. Только короткие волосы остаются влажными – девушка рефлекторно тянется к ним рукой, чтобы высушить простейшим заклинанием, но отказывает себе в этом, чтобы уберечь хотя бы крупицу праны.

Если Амелия решит все же взглянуть на мир глазами Ульрика фон Нитерберга, Аде потребуется вся прана, что у нее есть – и возможно даже больше.

Слова Бедивьера заставляют Аду поджать губы и кивнуть – согласно, но безрадостно.

«Вы правы, сэр. Я… не подумала об этом», – негромко отвечает она, притягивая к себе чашку кофе. Не то чтобы она была ценителем этого напитка – скорее он напоминает ей о словах человека, который учил ее, как жить с искалеченным Гербом. – «Спасибо. Я буду признательна за помощь».

На долгие разговоры выдержки не хватит даже самому суровому Магу – аромат стоит такой, что от него даже голова немного кружится, и Ада немедленно приступает к трапезе. Первая же ложка каши вызывает восхищенный выдох… и слезы в уголках глаз.

Ада, наверное, дорого отдала бы за то, чтобы сегодняшний завтрак был ужасным на вкус, но каша невероятно вкусная, как и следовало ожидать от Бедивьера – и с этим остается только смириться.

«Хорошо», – кивает алхимик, принимая решение подруги. Больше за время трапезы она не произносит ни слова – только уплетает одно блюдо за другим. Есть в этом что-то ненормальное: Ада Бен-Берцаллель, обычно неспособная даже чашку чая допить, поглощает еду с совершенно несвойственным ей энтузиазмом… и все же это неплохо.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Расправившись с парой тарелок каши, внушительной горкой оладий, сэндвичем и даже зацепив полчашечки грибов, Ада откидывается на спинку стула, внимательно разглядывая собственные руки. Хотя она старается контролировать реакцию своего тела, врач все же должен здраво оценивать свои возможности – и понимать, что даже малейший намек на тремор может искалечить пациента.

Калечить Амелию Ада не хочет. Она поднимается из-за стола и устремляется к одному из шкафов – едва ли чем-то отличному от прочих.

«Сама операция будет не слишком трудной. Мы сделаем укол в нижнее веко, чтобы все прошло как можно более безболезненно… к сожалению, я не могу предложить полную анестезию, потому что если объединить нервные окончания я смогу, то с контурами все несколько сложнее», – Ада разговаривает с полками, внимательно изучая их содержимое. От шкафа веет прохладой, а внутренняя подсветка дает разглядеть надписи на контейнерах многочисленных препаратов. Биоалхимики не дураки пренебрегать благами цивилизации, будь то медицинский инструмент или лишенный магической составляющей раствор.

Наконец, она находит нужные ей названия. Обняв свою находку, Ада семенит к ближайшей кушетке, по пути подхватывая спиртовой раствор, пакеты с шприцем и перчатками и жгут.

«Я думаю, контуры глаза будут тянуться к твоим, поэтому тебе нужно будет… постараться расслабиться, чтобы открыться им навстречу, и заставить циркулировать прану. Это увеличит шансы, что объединение пройдет успешно. Пока есть еще немного времени… возможно, тебе стоит обратиться к своим контурам, чтобы прочувствовать их. Это должно помочь».

Устроившись на кушетке, Ада сосредотачивается на выбранном лекарстве. Шприц с двумя миллилитрами препарата застывает в отведенной в сторону руке, а на другой она зубами затягивает жгут. Найти на ее тонкой руке вену – задача, очевидно, не из легких, потому что на это уходит некоторое время, но даже поднеся шприц к сгибу локтя, Ада еще какое-то время медлит, дожидаясь, пока перестанет дрожать рука.

«Я должна предупредить тебя, что если… что-то… пойдет не так, я не буду бездействовать. У меня небогатый опыт работы с чужими контурами, но я сделаю все возможное, чтобы вытащить тебя. И вас, сэр Бедивьер, я прошу о том же. Если этот глаз будет угрожать Амелии, его нужно будет… удалить».

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада немного виновато и ободряюще улыбнулась Амелии – будь у нее способ сделать операцию так, как представляла подруга, она, вне всяких сомнений, именно так и поступила бы. Но с некоторыми обстоятельствами не может бороться даже самый талантливый врач.

«Сэр, помогите мне, пожалуйста», - инъекция едва ли могла подействовать моментально, но Ада не теряет времени. Украв у сосредоточенной на письме Амелии Рыцаря, алхимик приступает к обходу лаборатории в поисках необходимых материалов. Вскоре в руках рыцаря оказывается стальной поднос с целой кипой полезных в прикладной медицине вещей: ампула обезболивающего и обеззараживающие капли, вполне безобидные шприцы и салфетки, и - вполне жутковатые! - несколько запечатанных пакетов со скальпелями и внушительные клещи.

«Формальности, говоришь», - кивает она на слова Амелии о письме. Как врач она могла бы принять такой жест за недоверие к своему мастерству… но как участница Войны Святого Грааля она понимает.

С Бедивьером Ада почти не говорит, ограничиваясь вежливыми просьбами и лаконичными пояснениями о роли каждого предмета в предстоящей операции. В ее поведении нет обиды… скорее отстраненность и печаль.

И все же, Ада Бен-Берцаллель не была бы сама собой, если бы сумела удержать формальную дистанцию. Чем дольше она остаётся на ногах, тем тяжелее дается ей всякое движение – и лишь единожды оступившись, Ада цепляется за руку Рыцаря, чтобы не упасть… и, почувствовав холод серебра под своими пальцами, сдается.

«Я… теперь понимаю», - неловко бормочет она, сжав кулачок напротив груди. – «И все же… в словах Амелии есть зерно истины. Они… сражались и умерли за нас. Так почему мы теперь сражаемся против самих себя?»

Короткие волосы Ады – такой же странный символ этой борьбы, как и потемневшие доспехи бывшего Лансера, совсем не похожего на себя прежнего.

«Я не знаю. Может быть, мы не там ищем врага?.. Может, и врага-то никакого нет?.. Мне больно видеть вас таким. Вы стали сильнее… но… разве это вы, мой добрый рыцарь?»

Отстранившись и смахнув набежавшие слезы, Ада указывает на кушетку, одновременно прося Амелию лечь на нее и Бедивьера - донести туда инструменты, а сама направляется за глазом Эвенджера.

«Мне будет проще, если я смогу прочувствовать твою нервную систему… Поэтому не торопись активировать контуры. Я скажу, когда это будет необходимо».

Среди гениальных изобретений людских врачей – банальные шапочка и маска. Ада прячет волосы и лицо, натягивает перчатки. Резкий запах дезинфицирующего раствора бьет в лицо Амелии.

Если она все же хочет изменить свое решение – сейчас самое время.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Второй раз за эту Войну Ада делает операцию, которую как врач делать не должна. Она знает – шанс, что Амелия в конечном итоге останется без глаза, очень велик. Работать со зрением в принципе непросто – и если нервные окончания замкнутся, ничего поделать уже будет нельзя. Даже у Магии есть свой предел, и здесь, в царстве тонких материй и важности мельчайших нюансов, этот предел ощущается особенно остро.

Местная анестезия действует почти моментально – но и продлится она недолго. Ада бросает взгляд на Мистический код, за реакцию которого переживает Бедивьер. Много ли понимает и чувствует Одеяние, алхимик не знает, но малейшего намека на удар может хватить, чтобы рука хирурга дрогнула.

«По правде сказать… это будет очень плохо и даже опасно для Амелии. Вы… приглядывайте за… ней, пожалуйста».

Ада кивает в благодарность за ту степень доверия, которую оказывает ей Рыцарь. Будь у нее больше сил – она и сама была бы уверена в благополучном исходе, но контуры ее иссушены, и даже чтобы прикоснуться к нервной системе Амелии, ей придется дорого заплатить, а уж чтобы быстро и аккуратно соединить нервные окончания – и подавно. Сколько лет своей жизни она уже оставила на этой Войне? И сколько еще отдаст прежде чем сядет солнце?

Клещи упираются в краешки век, позволяя раздвинуть их, а их основание удобно располагается на щеке Амелии. Широко растянутая кожа обнажает красноватую слизистую и связки, окутавшие глазное яблоко. Помутневшая фиалковая радужка кажется безразличной и пустой.

Ада еще раз оглядывается на Одеяние, прежде чем решиться. Истощенные контуры алхимика распаляются до боли, и тело живо отзывается на нее, напоминая о многочисленных травмах, которые тоже нуждаются в пране. Но сейчас крохи магической энергии уходят на то, чтобы нащупать нервы Амелии и прильнуть к ним, ощутив их как продолжение своей собственной нервной системе. Привычное и отработанное действие дается с трудом, и испарина проступает на лбу Ады.

Но теперь с этим можно работать. Скальпель опускается ближе к глазу, касаясь серебристой кромкой по периметру глазного ложа. Ада успевает подумать, что это к лучшему, что Амелия ушла в себя и не пытается смотреть за этим… Хорошо бы и Бедивьеру не видеть.

«Подготовьте крюк», – просит она. – «И лучше отвернитесь», – последнее звучит мягко, и большего проявления чувств Ада себе позволить не может.

Правда в том, что оставить глаз целым при такой операции просто невозможно. Заведя крюк за роговицу, она закрепляет его за сетчаткой – и приступает к иссечению мышц. Четыре прямых мышцы – четыре поворота глазного яблока, четыре аккуратных надреза, четыре выведенных маленькими крючками волокна. Сложнее с косой мышцей и зрительным нервом – Бедивьер подает специальные ножницы, но Ада медлит, сопоставляя то, что видит и чувствует, со своими знаниями о подобных операциях.

«Перекись и тампон», – проговаривает она. Они потребуются… прямо сейчас.

Короткий щелчок. Крюк выводит теперь уже бесполезный шарик за пределы глазницы, ножницы падают на металлический поддон. Пропитанный перекисью ватный тампон прижимается к ране, и Ада выдыхает – кажется, впервые за все время операции.

Она старается не думать о том, что уродует красивое лицо Амелии Нитерберг, но взгляд невольно соскальзывает в сторону, и Ада поджимает губы – чего почти незаметно под повязкой.

«Кровь остановится, и продолжим», – севшим голосом шепчет она.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада удовлетворенно кивает, отступая на полшага и позволяя себе промокнуть лоб бумажной салфеткой, пока Бедивьер помогает остановить кровь в ране. Действительно хорошо – она сама удовлетворена результатов своей работы… но не горда. Она, Ада Бен-Берцаллель, способна лучше.

Впрочем, для ее текущего состояния – весьма достойно. Отец похвалил бы ее, пожалуй.

Голос Рыцаря прогоняет набежавшую во взгляд печаль. Ада заглядывает в глаза Бедивьера – холодные зеленые льдинки – и стыдливо улыбается уголками губ. Несомненно, она хотела бы поступить так, как он говорит – и всей душой так или иначе она тянется к замку, вспоминая о младшем Нитерберге к месту и не к месту.

«Если я больше ничем не смогу помочь вам и Амелии, я поступлю именно так», – негромко обещает она, опуская глаза на собственные руки, которым потребовалось два кубика седативного, чтобы перестать дрожать. – «И в моем текущем состоянии… я не знаю, чем могу помочь. Это… это бессилие… убивает, если честно. Я не хочу быть обузой для вас».

Ада принимает из рук Рыцаря контейнер и поднимает его до уровня глаз, чтобы внимательно рассмотреть белесый шарик в тонкой паутинке алых вен. Глазное яблоко Слуги было безжалостно вырвано, и в таком состояние пересаживать его совершенно невозможно – шанс занести какую-нибудь инфекцию на порядок превышает шанс любого из положительных исходов.

«Есть и еще кое-что. Эта женщина… Анастасия… создала меня. И если я хоть что-то понимаю в Ремесле… она сможет обернуть это нам во вред. И обязательно сделает это, чтобы ослабить Амелию», – Ада отходит в сторону – к высокой столешнице, на которой будет удобнее работать с глазным яблоком. Она старается не думать о том, что перед ней глаз Слуги – ведь тогда пришлось бы принять, что структуру его она не знает и не понимает. Самый обычный глаз, с которым нужно быть предельно аккуратной. – «Поэтому… возможно, всем будет лучше, если я не стану поддерживать вас в этом сражении».

Пинцет с тончайшими сферическими кончиками тихо звякает в руке алхимика. Извлекать глазное яблоко из контейнера она не торопится, но поработать вполне способна и так – хотя бы убрать лишние волокна и расправить необходимые для соединения мышцы.

«Но это она убила Элеонору. Подарила ей жизнь и чувства, и убила. И… может быть я не могла спасти ее, но подарить Элеоноре покой было в моих силах», – винит себя Ада и даже на мгновение отставляет в сторону длинные щипцы, чтобы под влиянием чувств не наделать ошибок. – «Я не могу забыть этого... Но Берсеркер… неужели он совсем не помнит ее? Так… словно ее вообще никогда не существовало. Это… ужаснее всего. Если бы у меня был шанс, я спросила бы у него, почему он защищает убийцу той, чьей Судьбой должен был стать. Спросила бы его, почему он забыл своего Мастера».

Ада выдыхает, вновь возвращаясь к работе. Тонкие ножницы с крошечными острыми лезвиями позволяют сделать аккуратные срезы на оборванных краях косой мышцы. Где-то – Ада отмечает это с особым вниманием – нужно будет нарастить мышцы, чтобы сохранить подвижность глаза. Проще это будет сделать именно с Амелией – и вскоре алхимик снова склоняется над своим пациентом.

Белые искры срываются с кончиков пальцев и застывают на краешках верхней и левой прямой мышц. Нужно немного времени, чтобы их длина стала достаточной, – и чтобы Ада Бен-Берцаллель уняла головокружение.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Выслушав объяснения Амелии, Ада коротко кивает. Может и к лучшему, что Людвиг не владеет таким заклинанием – хотя бы на одну опасность над ним довлеть будет меньше. Ада больше не возвращается к этой теме – зато мрачнеет от рассуждений Амелии о связи с «учителем»… Ее сомнения понятны – одних лишь слов мало, чтобы разорвать подобные узы. Но это возможно – и это главный урок, который может извлечь сейчас Ада из слов подруги. Она кивает снова и слабо улыбается, благодаря за поддержку.

«Шакал», - Ада пробует это слово, одновременно с этим принимаясь отчищать руки от подтаявшего шоколада. Внимательный рыцарь оставляет рядом с ней пачку влажных салфеток, но замечает она их не сразу – прежде она оглядывается по сторонам.

Можно было подумать, что эта лаборатория – яркий пример такого мародерства. Даже неопытному взгляду очевидно, что здесь собраны инструменты совершенно разных – хоть и близких – Ремесел. Инновационные приборы соседствуют здесь со старинными, а рядом с совсем свежими записями прячутся древние тайны.

Но что-то не так. Ада останавливается взглядом на двери в ту часть лаборатории, которой она не решилась коснуться, и выглядит она при этом весьма задумчивой.

Возможно из-за этих мыслей, а возможно – от природной своей неторопливости, на вторжение извне Ада реагирует позже всех. Она поднимается на ноги с явным усилием и оставляет на столе салфетку, которую мяла в руках, слушая Бедивьера.

«Олива…» - негромко шепчет она, выходя из-за стола. Несомненно, не узнать стебель с длинными изящными листьями невозможно – как и символ, что они несут с собой.

Ада выходит из-за стола, подходит ближе – и поднимает руку, осторожно касаясь края длинной ветви. Нежная зелень ложится в ладонь алхимика.

«Здесь раненые, и я прошу не подвергать их опасности. Они достаточно настрадались», - тихо-тихо говорит Ада, обращаясь к этой ветви. – «Если вы пришли с миром, то можете войти».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Трудно сказать, приняла Ада такое решение по велению сердца, или же сыграла банальная усталость… Тем не менее, гости спускались вниз, и оставалось лишь надеяться, что намерениях их действительно окажутся добрыми. Алхимик успевает кивнуть благодарно Бедивьеру – в его устах ее поступок обретал хоть какой-то смысл.

Анастасия и Энкиду предстают взглядам союзников, и Ада особенно внимательно разглядывает зеленоволосого Слугу – не то разглядывая, не то решаясь заговорить… у нее ведь было столько вопросов, которые она хотела задать этим двоим! Но когда дело доходит до реальной встречи, все идет совсем не так гладко. Ада хмурится – и продолжает молчать.

Первой нарушает тишину Амелия. Ада согласно кивает, подтверждая, что тоже разделяет мнение Нитерберг, но под пристальным взглядом гостьи тушуется. Чтобы хоть как-то спрятать душевную тревогу, она приходит в движение – и жестом приглашает всех за стол.

«Вы можете сесть. Вы тоже», – последнее обращено к Энкиду – Ада даже немного приподнимается на носках, будто ей нужно быть немного выше, чтобы разглядеть Слугу Анастасии.

Ада и сама устремляется к столу, показывая на собственном примере, что так действительно можно, – и, если вспомнить, с каким трудом она передвигалась еще пару часов назад, можно предположить, что ей стало намного лучше… либо что она прикладывает максимум усилий, чтобы не показывать собственную слабость.

Уже сев за стол, Ада вдруг краснеет и неловко касается собственных волос – похоже, задумавшись, что пристальное внимание Анастасии могло быть вызвано именно ими, а не чем-то личным.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
За вином Ада не спешит. И без того мрачная от разговора о Беатрис – интересно, осмелилась ли она просить Людвига остаться в доме Бен-Берцаллелей на время Войны? – она сцепляет пальцы в замок, демонстративно опустив руки поверх стола.

«Пока так и останется», - говорит она негромко, и голос ее не кажется уверенным. Послушная и мягкая Ада скорее склонна броситься выполнять – или на худой конец предложить Анастасии отправить туда Энкиду. Не предлагает. Не дерзит. Стоит на своем, черпая силы в напутствии Бедивьера. Выйдет ли?

Она слушает Анастасию внимательно и очень старается не выказывать эмоции, но они все равно ясно читаются на ее лице – сомнение, недоверие, страх. Доводы Анастасии разумны и оспорить их, наверное, невозможно вовсе, но что-то мучает алхимика – будто она подсознательно ждет, что сразу после (или вместо?) атаки по девочке-дракону, Мастер Энкиду ударит по Амелии.

Но есть ли выбор? Анастасия, несомненно, станет сражаться, защищая Грааль, - но может демонстративно проигнорировать угрозу жителям города… В назидание наглецам, посмевшим отказаться от ее вежливого требования [просьбы].

«Я хочу кое-что сказать», - Ада коротко касается ладони Амелии, оглядываясь на нее. – «Наедине».

_________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Взгляд у Анастасии – унизительный, обидный. Даже Аду, которая редко проявляла гордость, это цепляет, но спорить здесь не с чем. Алхимик поднимает ладонь к груди, сжимая кулачок напротив ключиц… ее крылья действительно подрезаны. Буквально. И от нее действительно не будет прока в этом бою.

От идеи остаться с Анастасией вдвоем Ада бледнеет. И без того болезненно бледная кожа ее становится белой как бумага. Хотя всего с четверть часа назад Ада всерьез размышляла о том же… одно дело – размышлять и искать в себе силы, чтобы решиться, и совсем другое – принять за неизбежное и попытаться сохранить лицо. Все с тем же ровным – напуганным – равнодушием она смотрит на обнаженную спину Анастасии, очерчивая взглядом края страшной раны, нанесенной последней волей Дантэ Фаэл Ренстаада.

Ада поднимается из-за стола и устремляется в сторону кабинета, и в этот раз она уже не скрывает, что каждое движение отзывается болью в изможденном теле. Кажется, о своем маленькой браваде она попросту забыла, поглощенная речами Анастасии.

«Ты и без меня знаешь, что это похоже на ловушку», – когда Амелия притворяет за ними дверь, Ада оглядывается по сторонам, подается ближе к подруге и шепчет тихо-тихо, на самое ушко – так, словно их могли услышать. А может и правда могли? Кто знает, насколько развито чутье Энкиду?

«Я не думаю, что Энкиду будет слабее вдали от Мастера. Если он черпает силы от Матери-Земли, как говорил Бедивьер, ему могут быть безразличны такие вещи… и никто не гарантирует, что она безо всяких Командных Заклинаний не прикажет ему ударить вам в спину».

Амелия может почувствовать, как возбуждена Бен-Берцаллель. Она тяжело дышит, глаза ее выдают тревогу, а руки вновь мелко потряхивает.

«Он рассыпается. Энкиду. Здесь и здесь… и тут», – Ада проводит ладонью вдоль своего тела, указывая те точки, на которые Амелии следует обратить внимание. – «Она не может дать ему достаточно праны. Возможно, она хочет отослать его прочь, чтобы у него не было другого выбора, кроме как черпать силы из Земли».

Хватит ли этого для исцеления страшных ран Энкиду – Ада не знает. Но знает наверняка, что это существенно облегчило бы ношу его Мастера.

«А еще… она сразу заговорила об убийстве девочки-Дракона, но… ты помнишь, после того как… там на холме… Там был тот юноша, и он сдерживал ее – и вряд ли ради нас. Он в Замке Нитерберг. Быть может, он знает, как остановить ее», – Ада берет ладони Амелии в свои руки, и есть в этом жесте что-то практически умоляющее. – «Я знаю, что времени мало и что это риск… но ты слышала ее. Это Проклятие, а не ее воля. Она одна, отравлена и разбита. Если есть шанс… если мы можем дать его ей… если…»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада согласно кивает с самым серьезным выражением лица. Она, как и Амелия, не готова закрыть глаза на то, что Дракон может поглотить невинных жителей – и Анастасия неспроста рассказала им об этом.

«Она не хочет встречаться с тобой на поле боя. Думаю, она способна на многое даже с такой раной… Но ты сильна и здорова. Она не может быть уверена, что одолеет тебя в прямом бою», - и, чуть помявшись, добавляет: «А вот меня – без труда. И, возможно, она знает способ передать Командное Заклинание Филиппа».

Выслушав предложенный Бедивьером план, и прикинув риски с юношей-вампиром, Ада невольно поджимает губы. Все это сопряжено с немалой опасностью.

«Быть может, он сможет помочь победить Дракона… ради нее самой. Или Бедивьер справится сам?» - шепот алхимика становится почти нежным, ласковым. – «Дракон – не часть Войны Святого Грааля. Мы можем попросить помощи. Не обязательно нести это только вам двоим. Не обязательно связываться… с ней».

На последний вопрос Амелии Ада качает головой.

«Она… Не буду скрывать, она пугает меня. Я боюсь, что даже здесь не смогу сопротивляться ей, а эти планы… Не уверена, что хочу даже просто знать. И, что бы она ни говорила, я буду заложницей в ее руках. Сделать тебя еще хоть на йоту слабее – неужели она откажется от этого из-за моральных норм?»

.. есть ли у Мастера Энкиду хоть какие-то моральные нормы?

«К тому же, здесь много вещей, что сделают ее сильнее. Ее часть лаборатории… Командное Заклинание… Она может угрожать жизни Беатрис… она воспользуется всем, что потребуется. Если оставаться с ней – то не здесь».

Время неумолимо, и даже неторопливая обычно Ада понимает это. Нужно принимать решение… Алхимик выглядит настолько же напуганной, насколько решительной:

«Если ты дашь слово, что это не остановит тебя… не сломает твою волю к победе… я останусь. Я справлюсь.

Но… Мы можем не принимать ее… помощь. Мы можем отправиться в замок и разбудить вампира. Можем найти другой способ… или потребовать иных гарантий. Бедивьер не выдержит, если придется одновременно сражаться и с Драконом, и с Энкиду. Он не злой, но… о, будь его Мастером кто-то другой…»

_________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада криво усмехается на словах о своих силах. Искалеченный Герб и разбитое тело, малые крохи праны в контурах… как бы тут не усомниться в своих силах? И не потому что не верит в себя, а потому что объективно – их очень мало, этих сил…

Впрочем, в себе Ада тоже не слишком уверена. Она неловко обхватывает запястья Амелии разгоряченными будто лихорадкой пальцами и послушно смотрит в глаза. Во взгляде алхимика прячутся тревога и сомнение, но слова подруги зарождают новые чувства – удивление и… тепло?

«Он сказал почти так же», – пальцы ее чуть сжимаются, а на губах мелькает робкая улыбка. – «Вы сейчас… удивительно похожи. Ты и Бедивьер».

Ведь так оно и должно быть в хорошем тандеме? Единение взглядов, общая цель – и одинаковое понимание приемлемых средств. Они удивительно похожи – Мастер и Слуга, и Ада смотрит на Амелию с восхищением и благодарностью.

«Я останусь», – коротко кивает она. – «И встречу вас, когда вы вернетесь с победой».

Задумавшись, Ада оглядывает кабинет и скользит взглядом по корешкам книг – словно в самом деле рассчитывая найти среди них какое-нибудь прикладное драконоведение или другую безумно полезную в этой ситуации книгу. Шансов, конечно, не слишком много.

«Боюсь, что я ничего не знаю о Драконах… и не могу спрогнозировать ни состав подходящего транквилизатора, ни необходимую дозировку», – Ада мотает головой. Будь с ними Филипп – вместе, быть может, они и придумали что-то, но одной ей катастрофически не хватает знаний. Мысль о Филиппе наталкивает Аду на другую мысль – и она немедленно оборачивается к подруге, стягивая с руки серебристый ободок. – «Браслеты. Я могу подправить их, чтобы мы обе могли узнать, если что-то случится… или найти друг друга. Это… не займет много времени».

Кажется, эта задумка не на шутку увлекла Аду. В жестах ее мелькает деятельная суетливость – и видно, что ей не терпится приступить к работе, но в кабинете она не может этого сделать – хотя бы потому что здесь нет второго браслета.

«И… может быть ты можешь взять с нее клятву? Пусть даже этой клятве и не будет веры в Седьмой День Войны…»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
«Потому что мы ограничены во времени и ресурсах… Будь хоть малейший шанс – я сказала бы», - Ада качает головой. Ей самой не слишком радостно от этого всего, но Маги – не Волшебники, при всем желании щелкнуть пальцами и изменить этим мир.

«Я… Придумаю что-то», - обещает Ада, приняв во внимание жесты и слова Амелии. Сопоставить рассказ Нитерберг об отце Дантэ и рефлекторное движение – несложно, и мучить подругу у девушки желания нет.

Ада возвращается вслед за Амелией в зал. Она немного задерживается, отвлекаясь, чтобы подойти к телу Филиппа и снять с его уцелевшей руки браслет. Алхимик действует бережно и деликатно, но все же чувствуется, что ей не по себе. Возможно, раньше Аде Бен-Берцаллель не доводилось хоронить кого-то близкого… и уж тем более – не было нужды забирать у покойного его вещи.

«А я прошу вас дать слово, что пока Дракон представляет угрозу для жителей города или Святого Грааля, вы и ваш Слуга ни прямо, ни косвенно – ни действием, ни бездействием - не причините вреда Амелии и Бедивьеру».

Ада не возвращается к столу. Она останавливается у столешницы чуть в стороне от него, и кладет на стол два одинаковых серебристых браслета.

«Будь у меня что-то от нее, я могла бы попробовать найти подходящую формулу, чтобы успокоить ее… или на время усыпить», - размышляет она вслух, проводя ладонью над обоими браслетами. В этой магии она не настолько мастер, насколько был Филипп, но кое-что всё-таки способна сделать. – «Если у вас есть что-то такое, я прошу вас поделиться этим с нами».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада согласно кивает, когда Амелия оборачивается к ней. Несомненно, она заметила разницу в формулировках, но ждать от Анастасии иного не приходилось – она и не скрывала, что судьба горожан ее не слишком волнует. И хотя взор Мастера Энкиду режет словно острейший скальпель, девушка остается предельно собранной.

Но когда ведьма показывает свою добычу, Ада не может сдержать эмоций. Выпустив из рук браслеты, она невольно делает несколько шагов ближе к Анастасии – но взглянув на одновременно знакомое и совершенно чужое лицо, замирает настороженно.

«Десятилетия? Но она совсем дитя», – не без недоумения бормочет Ада, но глядя в стальные глаза ведьмы, чуть краснеет. Маги способны перерождаться, выбирать себе тело и внешний облик… так почему бы Магу не выглядеть как ребенок, пряча под невинным обликом монструозную мощь настоящего Дракона.

Под пристальным и насмешливым взглядом Анастасии Ада подходит чуть ближе. Она садится напротив, внимательно рассматривая прядь светлых волос и осторожно подтягивает ближе к себе блюдце с драгоценной находкой ведьмы.

«Два часа. Может быть час, если… все пойдет хорошо», – время бесценно, и начинает свою оценку Ада именно с него. – «Я могу сделать препарат, который поможет в сражении – временно парализует или замедлит Дракона, – но…»

Кинув взгляд на Бедивьера, Ада чуть поджимает губы. Чтобы использовать что-то подобное, необходимо будет подобраться к Дракону очень близко… за что кто-то из Слуг может дорого заплатить. Зная Сэйбера, Ада предполагает, по кому именно придется удар.

«..но я не хочу принимать, будто убийство может быть милосердием к ней. Должен быть другой способ», – развернув пальчиком блюдце, Ада не раз внимательно осматривает прядь, а затем перекладывает ее в ладошку, поднимая на уровень глаз. – «Быть может, можно погрузить ее в сон? По крайней мере пока не найдется иного способа… Я не сильна в подобных чарах, но может быть знаете вы? Что-то… концептуальное. Что-то, что сыграло бы на драконьей сущности».

Задумавшись, Ада опускает ладонь со светлой прядью, и бормочет, едва замечая реальность.

«..чтобы Дракон забыл о боли девочки. Чтобы действовал так, как требуют его инстинкты. В сказках Драконы охраняют принцесс и сокровища… может быть этот чем-то похож?..» – Ада скользит взглядом по убранству лаборатории, пока не останавливается на том углу, где остались тело Эсавы и пустой корешок Вайсса. – «У нас есть сокровище, которое необходимо охранять».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Выслушав предложение Анастасии, Ада немедленно сникает и бросает на подругу виноватый взгляд. Она не считает такую цену приемлемой, и ободряюще кивает Амелии, подтверждая, что понимает и не осуждает ее выбор.

«А зелье?» - Уточняет Ада, приподнимая ладонь с прядью девочки-Дракона. – «Пусть действие будет иным, но поможет выиграть хоть несколько мгновений в бою».

При этом на снова оглядывается на Бедивьера – очевидно, именно ему она скорее доверила бы подобное оружие. Впрочем, трудно сказать, чтобы Аде в самом деле удалось что-то прочитать по лицу Рыцаря, кроме очевидного напряжения.

«Перестаньте, пожалуйста. Я запрещаю сражаться там, где восстанавливаются раненые, так что вы лишь попусту нервируете нас и друг друга», - строго говорит она Слугам, а затем поднимается на ноги, опуская прядь обратно на блюдце.

«Если вы поможете мне, получится быстрее. Я знаю, что вы способны на это», - Ада смотрит внимательно в насмешливые стальные глаза, но не решается просить – будто просьбой она лишь свяжет себя сделкой с Дьяволом. – «Что до них, то я займусь немедленно».

Ада отходит от стола, так и не забрав бесценную добычу Анастасии, не зная, готова ли ждать Амелия. Но зачаровать браслеты – дело нехитрое, пусть даже и не совсем профильное для биоалхимика… Впрочем, близкое, ведь так много приборов придумано человечеством, чтобы мониторить состояние пациента, и перенести базовые принципы на уже зачарованные ранее предметы должно быть не слишком сложно.

Проведя ладонью над двумя почти идентичными серебристыми ободками, она закрывает глаза, пытаясь абстрагироваться от повисшего в лаборатории напряжения, и тихо шепчет заклинание – занятие, застать за которым Аду Бен-Берцаллель не так уж и просто.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Проводив Амелию взглядом, Ада невольно оглядывается на Бедивьера, и в зеленых глазах алхимика теплится благодарность. Хотя она и сказала подруге, что справится, ей все равно не по себе от мысли остаться с сероглазой ведьмой наедине. Впрочем, это все равно случится рано или поздно.

Ада тоже спешит надеть халат и не брезгует спрятать волосы под шапочку. Алхимик не обманывается – даже малейшая частица ее эпидермиса или полмиллиметра волоса могут полностью изменить состав и характеристики зелья. И хорошо, если это изменение не разнесет все вокруг.

И хотя в присутствии Анастасии Аде в высшей степени некомфортно и даже неловко – наряд меняет и восприятие тоже. Руки, затянутые в эластичные перчатки, принадлежат не девушке-которая-боится-ведьмы, а алхимику и хирургу – а значит, они не дрожат. Сосредоточившись на деле, можно и забыть вовсе, кто рядом с тобой… но забывать нельзя, ведь Анастасия может и навредить. Ада избегает смотреть в глаза, но следит за руками.

Первичный «бульон», на основе которого предстоит варить зелье, медленно – сейчас, когда время бесценно, кажется, что слишком медленно – закипает. Синие язычки пламени ласково гладят пузатые бока колбы, оставляя пока почти незаметный след гари. В соседнюю колбу Ада опускает несколько волос из пряди и заливает раствором, который заставляет их немедленно потемнеть и укутаться одеялом из крошечных пузырьков.

Все это лишь внешнее. Волос раствориться в химическом реагенте, но чтобы зелье подействовало против его хозяйки, нужно влияние Мага. Ада подносит ладони к колбы, едва уловимо касаясь кончиками пальцев прочного стекла, а внутри нее зарождаются огонь и лед, что контрастом бередят едва затянувшиеся раны. Лицо алхимика остаётся похожим на гипсовую маску, но вряд ли боль в глубине глаз укрылась от Анастасии, как бы того ни хотелось Аде.

Прана наполняет колбу – и внутри нее процесс ускоряется, раствор начинает бурлить, а тонкие волосы – стремительно исчезать. Пальцы алхимика сжимаются на маленьком кранике, который пустит новый ингредиент в основной – уже закипевший.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Голос ведьмы обволакивает, умиротворяет… он баюкает бдительность и лаской гонит прочь здравый смысл. Ада не отводит взгляда от бьющегося золотого волоса, а лицо ее остается спокойным… почти безразличным.

Ни хитрость, ни жестокость – не ее сильные стороны. Но у Мага нет права на жалость… или так она лишь оправдывает свою сущность? Сейчас она делает оружие против девочки-Дракона, и внутри ничто не отзывается, а за ее спиной – ведьма, убившая Элеонору, и Ада слушает ее советы… принимает их, ощущая, как елей шепота проникает в самую душу.

«Вы не жалели ее?» – Звучит под аккомпанемент бурлящих растворов и тихий свист горелки. – «Элеонору».

В теле алхимика закипает холе, горечь желчи оседает на языке, и всего на мгновение Ада ощущает злость, желание оттолкнуть от себя Анастасию… и ледяное облачко срывается с губ, гася эту эмоцию. Меланхоле оставляет за собой горькую печаль и мороз.

«Я хотела бы ненавидеть вас… но не могу».

Ты ничего не сделала, чтобы помочь девочке с глазами, похожими на капельки крови, Ада Бен-Берцаллель. И ничего не сделаешь, чтобы помочь девочке-Дракону. Так может довольно притворяться хорошей?

Ярость вспыхивает под ключицами алхимика болезненной зеленью. Она даже не задумывается о том, что ее Герб искалечен и может отозваться на ее чувства совсем не так, как она привыкла. В сущности, все ее Ремесло – саморазрушительно, болезненно, горько – так чего же теперь сомневаться в цене?

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада смотрит, как внутри пузатой колбы медленно затухают серо-зеленые ломаные линии праны, а там, где только что бесновалась Магия, остается лишь опаленное стекло и отражение бледной, бесконечно усталой девушки.

Жалела ли ты когда-нибудь себя, Ада Бен-Берцаллель?

Внутри нее почти не осталось естественных органов, в ее груди бьется искусственное сердце, по ее венам бегут яды, а контуры ее горят огнем от простейших заклинаний. Она сжигала саму себя изнутри, теряла конечности и зрение, теряла контроль над Соками… Временами она не могла пошевелиться от боли – и даже взглядом можно было ошпарить не хуже чем прикосновением. Быть Магом – значит быть с болью на «ты», но Ада шагнула далеко за этот порог.

И в этом безумии, в этом вечном риске – ее Ремесло. Ее призвание и Дар, Наследие прадеда и будущее Рода. О, она не жалела… она ГОРДИЛАСЬ им. Сквозь слезы она рассматривала первую тончайшую ниточку Герба на своей коже. Через силу улыбалась встревоженному отцу и ничего не говорила маме и братьям. Принимала это как нечто совершенно простое и естественное – как, например, дыхание.

И разве можно жалеть себя за то, что по судьбе тебе написано дышать?

По стенкам колбы ползет иней, скрывая ее отражение, но искаженная фигурка остается во всех прочих – безжалостных и насмешливых точно взгляд ведьмы.

Девушка не реагирует на слова о родных. Будь Анастасии это зачем-то нужно, так бы оно и было, – и Ада думает об этом с какой-то холодной отстраненностью, будто речь вовсе не о любимой семье, а о паре чашек, разбитых за завтраком.

«Если я о чем и жалею… то скорее о том, что моя жизнь обошлась моим родным очень дорого», – Ада подкручивает вентили, снижая температуру нагрева. Изморось на стенках колбы медленно тает с тихим шипением падая в синее пламя. – «..и мне противны ваши методы».

Она говорит это без малейшего отвращения или раздражения – противопоставляя, отторгая, но не стремясь оскорбить.

«..но им же я обязана… собой», – глухо роняет Ада, медленно пуская в темную гущу стабилизирующий раствор. Прозрачные капли исчезают из вида невыносимо медленно, но Ада рассчитывает, что они справятся. Схожий препарат помог удержать глаз Слуги – неужели не справится с Драконом?

«Она была настоящей, живой. Не понимаю… если вам нужно было лишь «живое платье» – зачем вы дали ей душу?»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада принимает из рук Анастасии шприц и задумчиво, чуть нахмурившись смотрит на «Черный Сульфур». При иных обстоятельствах она была бы счастлива перенять такой опыт, использовать максимум возможностей для усиления зелья… но рисковать при этом жизнью подруги Ада не готова, и Мастеру Энкиду она не доверяет. Она опускает инструмент на столешницу – бережно, но спокойно.

Ада хочет возразить, что путь Анастасии отличается от выбранного ею, и что хотя алхимики не святые – все же она, Ада Бен-Берцаллель, не делала ничего предосудительного, но… это была бы ложь. Она собственными руками сделала операцию, поставив крест на нормальной жизни девушки по имени Кэролайн. Она… не лучше Анастасии.

«Вы рациональны», – Ада качает головой. – «Вы не стали бы делать это, если бы был способ проще».

Алхимик находит перегонный куб, и на мгновение на ее взгляд становится печальным. Поместив раствор на водяную баню и активировав охлаждающий элемент вокруг отводной трубки, Ада проверяет все еще раз… предельно аккуратно и осторожно, опасаясь допустить хоть малейшую ошибку. Контраст температур помогает поддерживать ледяное меланхоле, а прана, циркулируя по основному раствору, ускоряет процесс дистилляции.

«..но это не ответ на вопрос «зачем». Так вы хотели стать участницей Войны? Разве не было способа проще?» – Ада поджимает губы, избегая смотреть в лицо Анастасии. Она вспоминает прошлое всякий раз, как видит это лицо – одновременно знакомое и такое чужое, что в груди щемит горечью и печалью. – «Росток… это был «росток» вашей души?» – Пауза. – «Элеонора защитила меня. Закрыла собой. Мне трудно поверить, что это могло быть велением вашей души».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Беспомощность, проникшая под кожу и сжавшая тело алхимика, оказывается… неожиданной. Ада даже не успевает понять, что именно происходит, – как не успевает она отвести руку в сторону или даже сделать шаг назад, чтобы не навредить раствору. Она не успевает даже испугаться. Лишь опускает взгляд на собственную руку и смотрит на нее с каким-то удивлением, будто она ей вовсе не принадлежит.

Соки Жизни – опасный инструмент. Сколько раз она убеждалась в этом, сколько раз отец или девочки вытаскивали ее из забытия? Не счесть. Но сейчас их нет рядом. Сейчас…

..сейчас Радиация Азот исчезает, а баланс восстанавливается так быстро, что Ада и теперь с трудом понимает, что случилось. Отшатнувшись от перегонного куба, она оборачивается к Анастасии и выглядит… не удивленной, нет. Ошарашенной. Шокированной. Она смотрит и не может отвести взгляда от сероглазой ведьмы, а в ушах гремит эхом собственный голос.

[«Мне трудно поверить, что это могло быть велением вашей души».]

Она не понимает, что движет этой женщиной. Не понимает, почему она помогает ей – и что получает с этого. Не понимает, можно ли ей доверять и можно ли хотя бы предположить, что она сделает в следующее мгновение.

«Спасибо», – севшим голосом шепчет Ада. Она оглядывается на Бедивьера и коротко кивает ему, без слов говоря, что все в порядке. – «Нужно… продолжить».

Потерять контроль было ее ошибкой… и в то же время восстановленный баланс Соков Жизни и исчезнувшая Радиация Азот воспринимаются как… чистота? Гармония? Это странное чувство, непривычное, но странно приятное. Таким могло бы быть ее Ремесло, получи она право прикоснуться к Святому Граалю?

Ада возвращается к алхимическим приборам, чтобы разобрать перегонный куб. Колба с осевшим на дне темным осадком трескается под пальцами девушки – ставшее хрупким стекло не выдерживает даже мимолетного касания. По счастью, внутри уже нет ничего ценного. К практически готовому зелью Ада подходит осторожно и даже с некоторым благоговением. Она внимательно осматривает его, словно пытаясь оценить его действие по внешним данным… и на мгновение оборачивается, чтобы посмотреть в глаза Анастасии.

Доверять ей нельзя… но можно ли принимать ее помощь?..

Глубокий вдох позволяет унять волнение. Холе и меланхоле под пристальным контролем алхимика сплетаются, входя в резонанс и наполняя праной иссушенные контуры алхимика.

«Я никогда не работала с Sulfurus Nigrum. Как много его надо, чтобы стабилизировать зелье?» – Негромко спрашивает она, проведя ладонью вдоль своего тела – от груди до живота: «С учетом… моего Ремесла».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Белая, словно полотно, Ада почти нехотя отпускает руку Рыцаря и, пошатнувшись, снова цепляется за серебро доспеха. Она не роняет ни звука, но глаза ее кажутся помутневшими от боли – и прежде чем окончательно отпустить Бедивьера, Ада еще какое-то время пытается восстановить дыхание.

«С… спасибо, сэр», – выдыхает она, наконец. Филипп предупреждал ее, что так будет, но забывшись за работой, она совсем потеряла осторожность. Ада отходит в сторону на дрожащих ногах, чтобы опуститься на один из стульев, – и Амелия может видеть, как белеют костяшки пальцев, сведенных поверх поручня.

Чуть в стороне от стола, за которым Ада была, когда вернулась Амелия, остались алхимические инструменты: лабораторный штатив и несколько пустых и заполненных колб, внушительных размеров перегонный куб и другие инструменты, некоторые из которых могли бы показаться действительно странными. Но главное – в самом центре стола – колба с золотисто-зеленым зельем, горелка под которым была уже выключена, притягивает к себе взгляд. Оно выглядит готовым и вполне надежным.

..но можно ли так говорить про зелье, буквально взорвавшееся в руках алхимика?

«Оно… готово. Насколько вообще возможно», – за такой срок, разумеется. Ада не говорит этого вслух, но это очевидно читается в ее движениях, когда она, еще не оправившись толком от боли, снова поднимается, чтобы вернуться к рабочему столу. – «Возможно… что оно не подействует вообще. И… лучше не задерживаться в дороге… и даже поторопиться».

Ада выбирает достаточно внушительную стеклянную ампулу, и когда алхимик приподнимает ее на просвет, на стенках ее становятся заметны колдовские узоры. Удовлетворенно кивнув своей находке, Ада принимается осторожно переливать зелье в подходящую для транспортировки и применения форму.

«Нужно, чтобы раствор оказался внутри Дракона», – девушка бросает короткий взгляд на Рыцаря, но в то же мгновение возвращается к начатому процессу. – «Сделать инъекцию либо заставить его… заглотнуть его как таблетку. Я дам все необходимое… но… но… надеюсь, вам хватит ловкости на подобное».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Крепко-крепко обняв Амелию, Ада лишь коротко кивает и вновь утыкается носом в плечо подруги. Все слова уже были сказаны, все обещания – даны, и все что может почувствовать юная Нитерберг – как ровно и спокойно бьется сердце в груди алхимика, и как отчаянно сжимаются вокруг ее талии тонкие руки.

Ада выпускает подругу нехотя, закусывая губу и тревожно хмурясь от слов Анастасии… но поселившееся в зеленых глазах упрямство им не прогнать.

«Я приду, Амелия», – она вдруг улыбается мягко и тепло, будто вспомнив что-то очень хорошее. – «И помни, ты обещала ждать меня победительницей… так что тебе придется это сделать».

Эта улыбка так и остается с ней, когда она принимает слова Рыцаря. Слезы сбегают по бледным щекам, но она продолжает слушать и не отводит взгляда. Она нервно вздрагивает, когда он говорит о том, чтобы отпустить ношу участника Войны, и по ее глазам ясно, что будь такая возможность – она шагнула бы дальше в Бездну, чтобы разделить эту долю с ним и Амелией.

Но все что ей остается – доверить им будущее. И Ада принимает это молча, с теплом и печалью во взгляде, – словно за эти семь дней улыбка Бедивьера прилипла к ее губам.

«Сэр», – окликает она Рыцаря, когда тот уже был готов уйти. Она судорожно стягивает перчатки с тонких пальцев прежде чем броситься вслед за ним. Разгоряченный лоб утыкается в серебристый нагрудник, а руки обвиваются вокруг стройного торса Слуги.

Слуги. Рыцаря. Героя, что не отступает от своей клятвы даже заключив контракт с другим Мастером.

«Я верила в вас с того самого момента, когда увидела вас в Круге призыва. Верила в каждой нашей битве. Верила в ваше воинское мастерство и в каждое ваше слово», – хрупкие плечи алхимика мелко дрожат, а вместе с ними и голос. Рядом с Рыцарем она кажется совсем крошечной и беспомощной, но если вспомнить, сколько осталось позади и через что довелось пройти… Прекрасного и печального ангела обнимает не дитя, ищущее поддержки и защиты, но друг, стремящийся подарить хоть капельку тепла на прощание. – «И я верю в вас сейчас, мой храбрый рыцарь. Всегда буду верить. Всегда буду помнить».

Ада отстраняется, заглядывая в глаза Бедивьера. У нее есть лишь несколько секунд, чтобы запомнить его ангельски красивое и бесконечно печальное лицо на всю оставшуюся жизнь, – и Ада смотрит жадно, не смущаясь и не чувствуя за собой вины за это.

А потом она опускает руки и отступает на шаг. Стремительный бег времени беспощаден, и даже если вымолить еще мгновение – его все равно будет мучительно мало.

«Спасибо вам за все… Прощайте, сэр Бедивьер».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада замирает, глядя в темноту, где исчезли ее друзья и Энкиду. Слезы все катятся по ее щекам, а внутри так горько и больно, что хочется кричать.

«Вам нельзя привязываться к этому фамильяру…» – Говорила ей всего несколько дней назад Рахиль-Эсава. – «..чем сильнее вы к нему привяжетесь… тем больнее вам будет».

Ада отступает на шаг, невольно поднимая руки к груди. Она не уверена, что ранит больнее – прощание с Бедивьером, воспоминание об Эсаве или встревоженные искалеченные контуры Герба. Будь она одна, верно, забилась бы в угол, чтобы снова разреветься, но голос Анастасии привлекает внимание… Ада оглядывается на нее с каким-то наивным недоумением во взгляде.

«Я… не переживаю… об этом», – медленно оглядев ведьму и ножницы в ее руках, Ада невольно обхватывает себя руками и отходит еще на шаг, уперевшись спиной в одну из столешниц с расположенным на ней металлическим подносом. Металл негромко лязгает о камень.

«Вы… считаете себя моей матерью?» – Негромко спрашивает Ада, оглядываясь на тело Эсавы. Есть в этом какая-то злая насмешка – так остро тосковала она в детстве по материнской ласке, и так много оказалось рядом теперь материнских фигур.

Впрочем, не то чтобы создатель не мог проклясть свое творение так же страшно, как мать может проклясть свое дитя, ведь концепция, в сущности, едина.

«Кто вы для меня?.. Кто для вас я?» - Словно эхом повторяет Ада. – «Отец никогда не говорил мне об этом. Почему он молчал? Почему запретил говорить Эсаве? Почему?..»

Ада шепчет вопрос за вопросом, чуть качаясь вперед-назад, нервно… и даже обиженно.

..почему, папа?..

«Нет», - обрывает она саму себя, резко замерев и уставившись на Анастасию прямо и настойчиво. – «Если отца не связывают никакие клятвы, я хочу услышать это от него».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада чуть хмурится, слыша ответ ведьмы. Дочь трех матерей – для нее это лишь пустые слова, но почему-то от них ей тревожно. Поджав губы, алхимик следит за передвижениями Анастасии взглядом и не торопится отвечать на ее вопрос даже самой себе.

А сердце в груди – все такое же спокойное… в противовес тому, насколько неспокойно на душе.

Но услышав имя отца, Ада подается вперед, сцепив руки в замок у живота. Слова ведьмы смывают всякую обиду на него, и смотрит девушка на свою… создательницу? Мать?.. с жадностью и упрямством.

«Желаю. Объясните», – выдыхает она пылко и немедленно опускает лицо в смущении. В первый день Войны она бы зарделась по самые кончики ушей, но сейчас на ее щеках проступаешь лишь легкий румянец. – «А после… мы сходим за вином вместе».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Это все, пожалуй, слишком. Ада отходит в сторону, садится на кушетку и, обхватив колени ладонями, продолжает слушать. Поначалу она вся сжимается, пряча голову в плечи и сутулясь, будто воспоминания и откровения Анастасии становятся для нее тяжелой, неприятной ношей.

Но чем дольше говорит бессмертная ведьма, чем чаще они пересекаются взглядами – тем спокойнее становится Ада. Худые плечи расправляются, а ладошки, сжатые поверх острых коленок, ложатся поверх подола юбки. Умиротворенная речами Анастасии, Ада выдыхает, прикрыв глаза.

«Мое детство было счастливым», – коротко подтверждает она, вспоминая в этот момент поместье Бен-Берцаллелей. Под опущенными веками она ясно видит образ отца – он улыбается, поднимая ее, еще совсем малышку, на руки, а за его спиной – строгая, но заботливая Рахиль. Тогда, в детстве, она радовалась приезду мамы – важной женщины, которая много работает, – и бегала хвостиком за братьями.

Но как только она откроет глаза – она окажется в мире, где ее, изломанную и обессиленную, выбросило на отмель жестоким круговоротом Войны. В мире, где в углу мрачной лаборатории на столе лежит тело ее матери, а напротив нее – женщина… мать? Создательница?..

Сквозь опущенные ресницы Ада смотрит на собственные руки – тонкие и бледные. В зеркале она всегда видела Бен-Берцаллеля – зеленоглазую, рыжеволосую девочку, усыпанную мелкими веснушками. Она не похожа ни на Люминариту Водайм, ни на Эсаву-Рахиль, ни на Анастасию. Родное ей Ремесло – наследие Бен-Берцаллелей. Ее Герб, ее душа, вся она - Бен-Берцаллель, от кончика носа до пяточек, в каждой клеточке, в каждом нервном окончании, в каждой ниточке контуров.

«Что во мне от вас?» – Свои ладони она рассматривает с сомнением. – «Я не чувствую себя… ведьмой».

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада не сразу замечает, что без ее разрешения Анастасия так и не заходит в кабинет, но когда обращает на это внимание – начинает пристально следить за действиями ведьмы, силясь понять, действительно ли это уважение к воле хозяйки лаборатории или просто игра.

«Не думаю, что у меня получится», – с сомнением произносит она, соскальзывая с кушетки и осторожно – словно любопытный, но напуганный зверек – подходя ближе к ведьме и ее котелку. – «Я… могу сделать так, что оно расширит сосуды и обеспечит прилив крови к мозгу и…» – Ада осекается, ловя свое отражение в упитанной пузатой колбе. – «..но едва ли оно будет… вкусным».

Вкус, как и красота, – не вполне ее таланты. Она никогда к этому не стремилась – да и зачем бы?

Ада сама не замечает, как оказывается совсем рядом, завороженно следя за действиями Анастасии и за кипением варева в котле. Она пытается уследить за порядком добавления ингридиентов и их пропорцией, но все это кажется ей скорее бессвязным, интуитивным… творческим?

Однозначно – странным. Ада медленно переводит взгляд с котла на руки ведьмы – и невольно скользит дальше, рассматривая ее «живое платье». В ее манере мало что осталось от Элеоноры, но смотреть ей в лицо по-прежнему… стыдно.

«Элеонора. «Росток» чьей души был у нее? Теперь она… мертва?» – Ада тянет руку, желая коснуться плеча Анастасии, но останавливается всего в дюйме от черной ткани. – «Она звала вас матерью… И отчаянно хотела жить».

Взгляд Ады падает ниже – к талии Анастасии. Там, под одеждой, прячется страшная рана, по сравнению с которой след в груди самой Ады – просто маленькая ссадина. Она резко оддергивает руку и отступает на шаг, обнимая себя за плечи.

«Мне вы уготовили такую же судьбу?»

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
«Мастерство создает форму», – Ада оглядывается на колбу, в которой плавает тело Валлы, и взгляд алхимика теплеет. – «Искусством ее делает душа. Я… стремлюсь к этому».

Но печаль никуда не исчезает. Хорош творец, не разглядевший живую душу в дюйме от себя, да и забыть о том, кто именно виноват в гибели Эсавы и состоянии Валлы, она никогда не сможет… Сможет ли простить – вопрос открытый.

«И все же, она не убила меня», – негромко замечает Ада. Не возражает, не спорит – лишь указывает на факт. И если вспомнить их последнюю встречу… Элеонора была в замешательстве, она сомневалась – пусть всего на миг. – «Она не хотела меня убивать. Почему? Это были ваши чувства или ее собственные?»

Ада всерьез задумывается над словами Анастасии. Знай она семь дней назад, чем закончится для нее Война – она, верно, была бы в ужасе. Но она слишком все равно была слишком упряма, чтобы отказаться от этого пути. В конце концов – кто, если не она?

Но смерть… Возможно, для тех, кто знал ее раньше и не шел с ней рука об руку по этой дороге, Ада-девочка действительно будет мертва. Думая об этом, она вспоминает братьев – когда они вернулись с Тысячедневной войны, в их глазах поселилась печаль, которой прежде не было. Аншель вернулся поседевшим, но старательно тянул улыбку, а Аарон стал еще более строгим к себе и замкнутым. Возможно, в них тоже что-то умерло за время, что они провели на Ближнем Востоке.

Смех Анастасии заставляет Аду вздрогнуть и прийти в движение. Вскрыв банку, она рефлекторно, почти не задумываясь, принимается перекладывать их в ступку, а затем – медитативно, предельно спокойно – давить их одну за другой. Брызнувший сок чуть пачкает руки алхимика темно-алым, но Ада словно и не видит.

«Вы сердитесь, когда я спрашиваю об Элеоноре?» – Спрашивает она негромко. Контраст между реакциями Анастасии слишком ярок, чтобы не заметить, но как интерпретировать их – Ада не понимает.

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
«Не так. Было ли это привязанностью…» – Ада запинается, решаясь произнесли следующее слово, – «..матери или привязанностью друга?»

Иными словами – зависело ли от Ады, как относится к ней Элеонора… и захочет ли она закрыть ее собой, чтобы защитить. Или, что еще горче, – предала ли она подругу детства или приняла слова ведьмы, что Элеонора и Анастасия – единая целая, неделимая сущность, лишь изменившаяся с течением времени.

«Почему вам неприятно говорить о ней?» – Ада чуть хмурится, слыша слово «наказать», не считая его сколько-нибудь уместными или применимым к ней лично, но не акцентирует на этом внимание. – «Вы… привязались к ней?»

Приняв из рук Анастасии бокал с радужными напитком, Ада внимательно оглядывает его. В любопытстве своем она даже подносит его к носу, пытаясь сопоставить аромат и те ингридиенты, что добавила в свое варево ведьма.

А потом все же решается тоже попробовать. Вкус ягод и пряных трав, выдержанных на крепкой основе, разносится теплом по телу и непривычно сильно бьет в голову. Накатывает легкая слабость… или скорее расслабленность?

«Трубочек… навалом», – Ада неуверенно – одними лишь уголками губ – улыбается Анастасии и, повернувшись к ней спиной, извлекает из одного из ящиков несколько длинных соединительных трубок. По задумке, конечно, применять их нужно совсем иначе, но кто бы им сейчас запретил?..

Стекло тихонько звякает о бок бокала. Точно такую же она протягивает Анастасии.

«Почему она оказалась в нашем доме? Что отец сделал с ней?»

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Что ты ищешь, спрашиваю об Элеоноре, Ада Бен-Берцаллель? Оправданий? Причин для ненависти? Истину?..

Будь она сильной и мудрой, как Бедивьер, – она искала бы правды… Но саму себя Ада не обманывает – слишком колет эта правда, слишком выбивает из колеи. Слишком… все это – слишком, да настолько, что руки опускаются.

Ада падает на ближайший стул, помешивая стеклянной трубочкой радужный коктейль. Он крепче, чем она привыкла, – но даже ему будет непросто пронять биоалхимика… но то, что не под силу зелью, вполне удается словам.

«Ясно», – негромко произносит Ада, глядя прямо перед собой и словно не замечая присутствия Анастасии.

Выходит, она не только не смогла – сознательно не стала – помогать подруге, но и стала причиной, по которой все это с ней случилось. Змей свернулся кольцом, чтобы укусить собственный хвост, и замкнуть всю боль, все презрение к самой себе на одном единственном человеке.

И дело не в ведьме, для которой Элеонора была лишь еще одной ступенькой на пути к ее Желанию, – та по крайней мере искренна в своем стремлении. И не в отце, поступившем против совести ради будущего своего Рода, – во время Войны Ада поступала куда хуже.

Дело в ней и только в ней. Возможно, было бы намного лучше, если бы она вообще не рождалась…

А перед глазами – как назло – совсем другие картины. Как отец улыбался ей, как смущался Людвиг, как хитро щурилась Валла… И даже как искренне, без малейших колебаний вложила собственное сердце в раскуроченную грудь своей дочери Эсава.

По щекам Ады катятся слезы, но сама она не замечает их, погруженная в свои мысли и воспоминания. На самом деле, вокруг нее было столько любви! Вопреки всему... Вопреки…

«Что… чем еще заплатил папа за мое рождение?»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Но даже собственное бремя кажется сейчас действительно тяжелым. Горечь сделанного выбора оставляет на щеках дорожки слез, и все же… если бы вдруг все повторилось, если бы ей вновь довелось выбирать между спасением Людвига и прощанием с Элеонорой, ее выбор не изменился бы.

Единственное, за что Ада сейчас ненавидит себя – это за собственное лицемерие, признать которое оказалась способна только теперь. Но сделай она это раньше… разве кому-то стало бы легче?

В руках ведьмы она сейчас – мягкая и покорная. Ада принимает эту нежность и, кажется, подними Анастасия ладонь к ее лицу – сама уткнется разгоряченным лбом, ластясь будто доверчивый зверек. Она кивает словам об отце и принимает платок, но вместо того чтобы утереть слезы – рассматривает его задумчиво.

А потом…

«What?..» – Переспрашивает Ада, вскидывая лицо. В зеленых глазах недоумение, сомнение… даже страх. Первая же мысль – что все это глупая и нелепая шутка – тут же терпит крах, когда Ада ловит взгляд Анастасии… он совершенно серьезен, этот взгляд.

А раз так… Зачем это? Как? Почему? Почему именно она и почему именно сейчас? Вопросов так много, что Аде с трудом удается контролировать себя. Волевым усилием она коротко моргает и нервно сглатывает, собираясь с мыслями. Нужно начать с чего-то… самого важного…

«Почему вы решили, будто я смогу [захочу] согласиться на подобное… предложение?»

А горло перехватывает и дышать становится трудно, и в висках стучит лишь одна единственная мысль, которую Ада пытается прогнать прочь, касаясь губами трубочки в коктейле.

Почему, черт возьми, ты не сказала сразу «нет»?

«Мое сердце не лежит к Темному Искусству. Мне не по душе ваш рассказ о Шабашах прошлого. И я не желаю вредить людям или, тем более, приносить их в жертву. И я не поддержу никого, кто будет делать что-то подобное», – негромко, но упрямо и твердо проговаривает Ада, не отрывая взгляда от глаз Анастасии.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада качает головой – вся ситуация в целом совершенно неудовлетворительная, но сказать больше защитнице Нитербергов ей нечего. Технически, передать Командные Заклинания – действительно долг Наблюдателя. Это будет его собственный выбор, и бравые Blackguard не могут запретить ему принять это решение, как не смогут и защитить от Анастасии или любого Слуги… Они могут лишь умереть в попытках не подпустить Мастера Энкиду к Леонхардту, но Ада не желает им такой судьбы.

Человека, стрелявшего в химеру, она уже однажды видела – здесь же, во дворе Замка. Чудо, что этот солдат выжил… а скольким повезло меньше?

«На это нет времени», – довольно резко возражает Ада. – «У герра Леонхардта сейчас другой гость?»

И душа трепещет в ожидании ответа – успела или опоздала? Но в любом случае сама мысль о том, чтобы тратить бесценное время на отдых или бессмысленное ожидание, злит ее… Взглянув на перепуганную горничную, Ада подбирается и становится еще… жестче? Страх Матильды напоминает ей, кто она такая.

Она – Маг.
И ее Война продолжается.

Все, что знает она о Наблюдателе, говорит о том, что Анастасия права. Ради долга он пожертвовал своими силами и здоровьем. Ради долга отказался от родных детей. Ради долга – наказал сына, пожертвовавшего собой за отца.
По сравнению со всем этим умереть ради долга – сущий пустяк.

«Я пришла не в поисках убежища. Я, участница Войны, требую немедленной встречи с Наблюдателем».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Матильда, теребя передник, отступила, понимая, что её услуги не требуются. На перепуганном личике горничной просияло облегчение. Blackguard, проявив подобие эмоций, вздохнула, когда Ада заявила, что на наведение порядка нет времени. Мечница с платиновыми волосами явно не одобряла такой подход. Даже в хаосе Войны нельзя забывать о приличиях - сама Blackguard выглядела с иголочки.

"У герра Леонхардта нет других гостей в данный момент, насколько мне известно, фройляйн Бен-Берцаллель", - ответила "чёрная стражница".

Редкие огни освещали полуразрушенный замок. Выжженные следы на брусчатке - омерзительно-чёрные даже сейчас - напоминали об Ассассине и его превращении в чудовищного демона-Альтер. Здесь, во внутреннем дворе, создавалось странное ощущение. Замок был жив, но словно бы... пуст? Нет, сейчас он походил на огромный склеп, циклопическое отражение разрушенных могильников Кладбища Всех Душ. И даже Blackguard казалась призраком - ожившей тенью, что ведёт единственную живую в царство мёртвых.

"Хорошо, - кивнула Blackguard на последнее требование Ады. - Как уже было сказано, я попытаюсь организовать встречу как можно быстрее. Но... - тёмные глаза мечницы полоснули девушку, - Но позвольте напомнить Вам, что Вы НЕ являетесь участницей Войны. Если же Вы хотите опровергнуть мои слова, то прошу предъявить знак доказательства".

Матильда исчезла. Она буквально растворилась в тенях, доказывая, что является хорошо обученной прислугой. "Чёрная стражница" отошла в сторону и принялась вести переговоры по рации. Ожидание тянулось, словно жила, которую извлекает из тела опытный палач. Через четверть часа, которые Ада вполне может потратить на попытку привести себя в порядок, азиатка с платиновыми волосами вернулась к гостье замка Нитерберг.

"Следуйте за мной, фройляйн Бен-Берцаллель. Герр Леонхардт готов Вас принять".

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Взгляд мечницы и ее вздох ранят Аду – хотя едва ли она стремилась добиться такого эффекта. Эсава-Рахиль вечно журила ее за неопрятность и безразличие к приличиям – и она же заботилась о том, чтобы ее подопечная выглядела хотя бы приемлемо. Эта мысль остается точить изнутри странным чувством, отчасти едким как вина, отчасти – теплым как любовь.

На словах об отсутствии других гостей Ада почти успокаивается. Ее плечи опускаются, уголки губ приподнимаются в подобии улыбки, а в глазах мелькает слабая, печальная надежда. Это значит, что у нее по крайней мере есть шанс.

«Я не буду ничего предъявлять вам», – голос ее становится мягче – и одновременно горче. – «Но я расскажу, что я видела. Я видела участников прошлых Войн, продолжающих сражаться. Мертвых, фройляйн, сражающихся вместе с живыми. В сравнении с этим… отсутствие Командного Заклинания… просто незначительная формальность».

Она вся сейчас – живое тому доказательство. Обезображенная, иссушенная, обессиленная – но стоящая во внутреннем дворе Замка Нитерберг.

Ада скользит взглядом по ранам на теле этого Замка. Теперь, когда время тянется мучительно медленно, она не может скрыться от воспоминаний о последнем сражении здесь. Она не знала тогда… даже предположить не могла, что вечером того же Дня потеряет тонкую серебряную нить, соединившую ее сердце с духовным ядром благородного рыцаря в ночь призыва.

Кажется, это минуло целую вечность назад…

«Фройляйн Матильда», – окликает Ада негромко, поняв, что какое-то время все же понадобится для организации встречи. Девушка нервничает, но понимает, что Blackguard делает все возможное. – «Принесите мне какую-нибудь одежду, пожалуйста… и обувь…» – Ада опускает глаза, разглядывая свои босые и искореженные трансмутациями ноги. – «..хотя я не уверена, что смогу хоть что-то обуть сейчас».

Матильда, как и ожидалось, была рядом. Ненавязчивая, но исполнительная, она пытается выспросить у Ады хоть что-то о ее предпочтениях, но предпочтений, как и всегда, нет. Только что строго и уверенно говорившая Бен-Берцаллель становится мягче и беспомощнее котенка.

«А… платье… я не знаю… любое…» – мямлит она неуверенно. По счастью, пытки длятся недолго, и вскоре горничная приносит ей простое синее платье, мягкие мокасины и влажное полотенце. Прятаться посреди двора не от кого, но Ада все же отходит чуть в сторону, в тень… во многом, чтобы меньше пугать юную Матильду. – «Спасибо вам», – тихо шепчет она, сама стирая яды Соков с лица. Жестом она просит не касаться ее рук – желто-белые пластины, прорезавшиеся сквозь кожу, могут ранить девушку.

Когда мечница обращается к Аде, алхимик выглядит уже более-менее прилично – если закрыть глаза на искаженную трансмутациями фигуру, костяные наросты на руках, ярко проступившие от глаз и по скулам ломаные линии и всклокоченные, рвано обрезанные волосы.

«Благодарю вас», – кивает алхимик, устремляясь вслед за своей проводницей. Ада упрямо молчит, и собственные страхи и тревоги, помноженные на это молчание и боль от каждого шага, рождают в груди какую-то угрюмую, беспощадную решимость. И к тому моменту, когда она увидит Наблюдателя, Ада Бен-Берцаллель уже уверена, насколько далеко готова зайти ради защиты Амелии.

Настолько, насколько потребуется.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Blackguard провела гостью по коридорам, где царил сухой полумрак. Путь их лежал в небольшой зал, где ещё была крыша и даже окна. Цоканье каблуков эхом разносилось по замку, пробуждая многочисленных призраков, что таились в серых стенах вотчины Нитербергов.

И вот Ада вошла в этот зал, и конечно же, первое, что притягивало внимание, это Леонхардт Нитерберг. Отец Амелии находился в инвалидном кресле, но стать его и властная аура превращала даже его в самый настоящий трон. Истощённый, с перебинтованной головой и поседевшими волосами, он всё ещё выглядел величественно. Пусть клыки старого Льва и обломались, но дух его продолжал пылать в тяжело поднимающейся груди.

Бежевый костюм-тройка, в который был облачён Наблюдатель, несколько висел на нём, но пока Леонхардт сидел, этого не было заметно. Морщины испещрили его лицо, больше походившее сейчас на страшный череп, обтянутый кожей, но в провалах глазниц сурово мерцали холодные синие огни.

Рядом с креслом стояла капельница, и несколько игл были воткнуты в руку отца Амелии. И всё же не смотря на это, на него трудно было не смотреть снизу вверх. Даже на инвалидном кресле Леонхардт казался намного выше гостьи.

Могучая и суровая аура Наблюдателя не сразу позволила Аде заметить ещё одного человека, который недвижно стоял за левым плечом Леонхардта. Стать, форму, фигуру этого мужчины биоалхимик узнала сразу. Это был Глен Шардсвей. Но вытянутое лицо Blackguard сейчас скрывала странная чёрная маска, а его аура...

...она больше походила на энергию живого мертвеца, чем человека. Он никак - ни звуком, ни жестом, ни дрожанием мускулов - не отреагировал на появление бывшей Мастера Бедивьера.

Дверь закрылась за спиной Ады, и мечница с платиновыми волосами встала у стены, за спиной гостьи.

"Приветствую, Ада Бен-Берцаллель, - прозвучал глухой и хриплый голос Леонхардта. - Вы хотели меня видеть? Незамедлительно? В чём дело? Потрудитесь объяснить".

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Удивительно, как меняет человека его собственная воля. Леонхардт Нитерберг в искусственной коме выглядел хлипкой бледной тенью самого себя – гордого и могучего Льва, но он же – пусть даже в инвалидном кресле, но в сознании – внушает трепет и уважение.

На секунду Ада даже позволяет себе усомниться – а так ли слаб отец Людвига и Амелии? Действительно ли может не выдержать передачу Командного Заклинания?

А потом взгляд врача цепляется за штатив и зафиксированный на нем полупрозрачный пакет, за иглы, воткнутые в середину предплечья и залитый чернеющей синевой сгиб локтя. Это не первая капельница за сегодня и не последняя, но даже так сил Наблюдателя не хватает, чтобы врожденная регенерация справилась с повреждением вен… страшно представить, насколько все плохо, если заглянуть глубже.

..и если вспомнить разбитые на мельчайшие осколки контуры его сына…

«Приветствую вас, Господин Наблюдатель», – Ада старается, чтобы голос ее не дрогнул, – но все-таки Леонхардтом впечатление оставляет свой отпечаток. Она хотела было поприветствовать и Глена Шардсвея, но его странное состояние заставляет ее стушеваться.

«По моей информации сейчас сюда направляется Мастер Энкиду с телом девушки по имени Кэролайн. Она намерена просить вас передать ей Командные Заклинания этой девушки, и она уверена, что вы не откажете ей в этом даже если это будет стоить вам и Кэролайн жизни. Я прошу вас ответить: это правда? Вы действительно сделаете это, Господин Наблюдатель?»

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Blackguard за спиной Ады тихо хмыкнула. Судя по всему, "чёрные стражи" осведомлены о том, кем является Мастер Энкиду на данный момент. Глен Шардсвэй остался недвижим и невозмутим. Кажется, в чёрной маске, лишённой и прорезей для глаз, девушка могла видеть своё искажённое отражение.

"Совершенно верно, фройляйн Бен-Берцаллель, - пророкотал Леонхардт. - Не вижу причин, почему я должен отказывать ей в праве на свой трофей? Мой долг как Наблюдателя - манипулировать Командными Заклинаниями. Если она действительно прибудет сюда, я выполню свою часть обязательств".

Отец Амелии поглядел на руку - не ту, в которой торчали иглы капельницы - и сухие, потрескавшиеся губы мужчины изогнулись не то в усмешке, не то в оскале.

"Я бы на Вашем месте не брался судить, кто и что переживёт, фройляйн Бен-Берцаллель. Я сделаю всё возможное, чтобы и я, и та девушка, остались в живых после ритуала. Опасность передачи Командных Заклинаний мне прекрасно известна. Но для меня это не повод забывать о своих обязанностях".

В комнате не было окон, но зато горело много электрических лампочек. Они освещали гобелены на стенах, висящий за спиной Леонхардта рыцарский щит, и словно россыпь звёзд отражались в чёрно-зеркальной маске Глена Шардсвея.

"Это всё, что Вы хотели сказать и спросить, фройляйн Бен-Берцаллель? Как Наблюдатель и хозяин замка, я приглашаю Вас остаться здесь до конца Войны Святого Грааля. Вы ни в чём не будете нуждаться. Мы позаботимся о Вас".

Почему-то из уст Леонхардта "приглашение" звучало как "приказ".

Или как "арест".

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Ада вдруг понимает, что внутри нее все трепещет… нет, дрожит. От звука голоса этого человека, от его решимости – и от собственной решимости тоже.

Если он действительно так решил… если родной сын не смог убедить его разделить эту ношу, если от родных дочерей на время Войны он отказался… Если вопреки тому, что практически все наплевали на Правила Войны, он все равно намерен исполнять свой долг… то и ей нечего сомневаться.

«Я врач, Господин Наблюдатель. Я знаю, в каком состоянии та девушка, и вижу – в каком состоянии вы. Вижу, возможно, больше, чем мне хотелось бы сейчас видеть».

Ада поджимает губы и хмурится, не двигаясь с места. Приказ? Арест? Он может неволить сына, но не участницу Войны.

Сердце бьется в груди спокойно и размеренно, а дрожь горячей волной пробегает по телу. Страх это или адреналин, Ада уже и сама не уверена. Она знает лишь одно – ей нельзя покидать эту комнату, пока она не добьется своего, так или иначе.

«Нет», – твердо возражает она. Пульс бьется в висках и гортани. Зелень взгляда горит решимостью – такой же, с какой она выходила на бой с Эвенджером. – «Я хочу получить свою награду, Господин Наблюдатель».

Пауза. Вдох и выдох.

«Вы обещали Командное Заклинание тому, кто уничтожит убийц Розабель Монтекреде. На Обитель Святой Жанны и Наблюдателя от Церкви напал Райдер Рустам. Я и мой Слуга уничтожили его вечером Пятого Дня Войны. Мертв и его Мастер. Ваши условия исполнены, и я надеюсь, что вы сдержите свое слово, Господин Наблюдатель».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
"Врачи - тоже люди, фройляйн Бен-Берцаллель, - мрачно произнёс Наблюдатель. - А значит, что и они ошибаются... И что недооценивают силы и волю других".

Синие угольки сошлись на Аде, и со страшным скрипом инвалидное кресло подалось вперёд. Трубки катетеров натянулись, и вот-вот иглы грозились вырваться из сухой плоти Леонхардта. Глен Шардсвэй беззвучно шагнул вслед за ним - словно тень, словно безликий мрачный жнец, который только и ждёт мгновения, чтобы увести отца Амелии за собой, в загробное царство...

...а затем Леонхардт рассмеялся. Он больше походил на предсмертный кашель, этот сухой, трещащий смех. Не было в нём и намёка на веселье - лишь горечь и какая-то мрачная обречённость.

"Ха-ха-ха-ха..."

Он сгрёб катетеры и вырвал их из руки разом. Пять проколов на сгибе начали сочиться густой кровью.

"Люди действительно недооценивают волю других, фройляйн Бен-Берцаллель. И я, похоже, не исключение. Что ж, требовать награду - твоё право. Как Наблюдатель, я сдержу своё слово... Однако, мне нужны подробности, фройляйн Бен-Берцаллель. КАК погиб Мастер Райдера? Вы убили его?"

Россыпь огоньков исчезла в зеркальной маске Глена Шардсвея. Её чернота словно поглотила весь свет, и фигура Blackguard как будто выросла за спиной Наблюдателя, угрожающей косматой тучей. Это, конечно, было всего лишь ощущение - но такое явное, что можно было почувствовать в воздухе запах грозы.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Смех Наблюдателя прекращает дрожь, уверяя Аду в правильности ее выбора. Она и сама шагает вперед – прямая и крепкая, как клинок, принесший Бедивьеру победу в том сражении. Больше не боится, не робеет. Больше не отводит взгляд и не стыдится. Больше не теряется, не мямлит.

«Свет Экскалибура, дарованного моему Слуге Артурией Пендрагон, выжег всю Скверну и все зло, что было в Мастере Райдера. Все в нем, что стало причиной смерти Розабель Монтекреде, сгинуло в Священном Свете. Мастер Райдера умер вечером Пятого Дня Войны вместе со своим Слугой. Остался лишь человек по имени Филипп Дариус Сизиф».

Искренность – в каждом слове. Она верила ему на плацу, когда он ударил ей в спину… и доверила спину в бою с Эвенджером. Достаточно ли этого, чтобы искупить его грехи? Ада не знает – и не берется судить. Она не судья и не палач. Она – участница Войны, и это – ее заслуженная награда.

«Поэтому мой ответ – да. Мастера Райдера убил мой Слуга по моему приказу».

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
"Софистика, фройляйн Бен-Берцаллель, - проскрежетал Наблюдатель. - Мудрёные слова, но сколько в них правды? Для Вас - может быть и вся. Для меня... Это уже другой разговор".

Леонхардт Нитерберг одёрнул рукава белой сорочки и бежевого пиджака, пряча обнажённую и окровавленную руку. Его совершенно не волновали маленькие, расползающиеся по ткани бурые пятна. Он не отрывал взгляда от Ады, но что было в тех глубоко впалых в темноту глазниц синих угольках? Недоверие? Неприятие? Отторжение?

Гнев?

"Blackguard!!!" - треск окрика Леонхардта походил и на удар бича, и на хруст ломающихся костей. Ада услышала, как за её спиной начала движение азиатка. Через сколько времени она услышит шипение, с которым меч покидает ножны?

А вот движения Глена Шардсвея за спиной отца Амелии были совершенно беззвучны. Понимая, что хочет от него хозяин, человек (ли?) в зеркальной чёрной маске протянул Леонхардту трость с головой льва, и Наблюдатель, тяжело опираясь на неё, поднялся с инвалидного кресла.

Теперь он стал ещё выше. Казалось, что косматая голова Леонхарда упирается в потолок зала. Не смотря на измождённый вид, Наблюдатель выглядел как колосс, с широкими плечами, рубленым лицом и светло-седыми волосами, так похожими на львиную гриву. Было очевидно, что каждое движение причиняет Леонхардту боль, но ни один мускул на его благородном и строгом лице не выдавал этого.

Наконечник трости глухо врезался в пол, и Леонхардт развернулся спиной к Аде. Он зашагал к стене - той самой, где висел щит, и Глен Шардсвэй беззвучно следовал за ним. Когда появилась такая возможность, Наблюдатель вытянул трость и коснулся гобелена, утонувшего в полумраке. Тот резко свернулся, обнажая серую стену, а через мгновение раздался скрежет, обнажая чёрный проём в недра замка.

"Идём же, фройляйн Бен-Берцаллель. Война это Война. А слово это слово. Идём же. Я дам Вам то... что Вы заслужили".

Сопровождаемый мрачным жнецом в зеркальной маске, поглощающей свет, Леонхардт Нитерберг тяжело шагнул во мрак, и загоревшиеся глаза львиной головы на его трости вспыхнули, чтобы прогнать темноту...

Впрочем, их сияния хватало лишь на пару шагов.

"Не медлите".

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Быть может, и в самом деле софистика… Ада знает за себя, что не умеет лгать, и говорит то, во что верит – а значит ничего иного кроме уверенности и решимости Леонхардт Нитерберг не найдет в ее душе. Взгляд Наблюдателя она выдерживает со спокойным упрямством.

Неделю назад Ада Бен-Берцаллель не была бы способна выдержать такой взгляд. Не решилась бы рисковать жизнью отца Людвига, не стала бы перечить. Она наверняка заплакала бы и просила бы о помощи… Она наверняка отшатнулась бы от Наблюдателя, испугавшись его крика.

Ада остается спокойна – только рефлекторно начинает вслушиваться в собственные контуры, ища в них признак хоть малейшей опасности. Она верит им больше, чем глазам и ушам. Верит, как верила своему Слуге.

Она стягивает с плеча сумку с контейнером и оглядывается на мечницу с платиновыми волосами с немым вопросом в глазах. Blackguard остается неподвижна, и Ада протягивает сердце Кэролайн ей.

«Я прошу передать его герру Людвигу. От этого зависит жизнь той девушки… он поймет, насколько это важно».

Возможно, стоило спросить разрешения Наблюдателя? Ада выбрасывает это из головы раньше, чем шагает в проем тайного хода, – здесь она никому не доверяет больше, чем Людвигу, и только ему, ученику своего отца, она может доверить нечто столь важно.

Сердце вновь начинает биться в висках. Ада слышит его размеренный и спокойный ритм, и это отчасти прогоняет волнение.

«К чему мне готовиться?» – Негромко спрашивает она, словно боясь потревожить покой этого места. Впрочем, она не слишком надеется на конструктивный ответ.

Следуя за Леонхардтом Нитербергом, Ада старается вспомнить, как это было, когда на внутренней стороне бедра у нее появились три заветных сегмента. Она не была готова, и зафиксировать это чувство в памяти ей не удалось, но если немножко подумать… попытаться вспомнить тот далекий день?

..или каждый раз, когда она обращалась к ним? Ведь Командное Заклинание – это связь с ресурсами Святого Грааля, осколок Чуда… Что чувствовала она, отдавая приказ атаковать Благородным Фантазмом Арчера Карну? Что испытала, вернув к жизни едва не погибшего по ее воле Бедивьера?..

..что потеряла, отдав свой последний приказ?.. Кроме печали и горя, кроме боли в теле и Гербе, кроме отчаяния от невозможности удержать ускользающую серебряную нить – ведь было что-то еще? Что-то, что закрылось для нее, оказалось потеряно… Что-то, что спало внутри все это время, и исчезло после.

Что-то, что нужно снова вернуть. Боль, которой нужно снова открыться… Чувство, которое нужно снова поймать. Оно ведь… в самом деле было?..

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Мечница с платиновыми волосами приняла контейнер с сердцем Кэролайн и кивнула, добавив: "Хорошо, фройляйн Бен-Берцаллель. Я передам это герру Людвигу, как только предоставится такая возможность".

Леонхардт никак не отреагировал на этот жест. Он уже тяжело ступал по коридору, и тусклый свет львиных глаз пытался бороться с темнотой. Когда Ада шагнула за ним в тайный коридор, стена со скрежетом закрылась за её спиной, отрезая путь к отступлению.

"Готовьтесь к тому, что будет больно", - холодно сказал Наблюдатель на вопрос Ады, не сбавляя шаг. Шёл Леонхардт медленно, но было в его походке что-то неумолимое. Неотвратимое. Насколько массивным и незыблемым в своей суровости казался отец Амелии, настолько же призрачным, невесомым и бесчувственным ощущался Глен Шардсвэй, который следовал за ним по пятам.

Ада очень быстро поняла, что они идут по самому настоящему лабиринту. Магическая защита замка Нитерберг серьёзно пострадала из-за землетрясения. И сейчас, когда миновал вечер Шестого Дня, она окончательно рассыпалась. Но всё же чувствовалась здесь магия, магия древняя и могущественная. Словно обрывки паутины, она была повсюду. На стенах и внутри них. Под ногами. Над головой. Магия была в самой темноте, что окружала Аду и её проводников.

А ещё... Там... Внизу... Глубже... Ещё глубже... Ада чувствовала там мощь... Нет, МОЩЬ. Настолько велика она была, что страшно было фокусировать на ней свои ощущения. Грааль Нитерберга готовился к тому, чтобы явить себя. Ещё немного, и линии лей этой земли задрожат, изогнутся ломаной линией пульса.

Пульса Пробуждения.

Уйдя глубоко в себя, Ада двигалась за Леонхардтом машинально. Она была совершенно уверена, что потеряется здесь навсегда, стоит упустить из вида мерцающий огонёк львиных глаз. И даже попытки запомнить маршрут вряд ли приведут к чему

Кажется, всё это было вечность назад. Узоры Командных Заклинаний, впервые загоревшиеся под тусклым солнцем Нитерберга на внутренней стороне бедра... Символ того, что её Мечту Грааль принял как достойную для исполнения. Символ её права быть Мастером и участвовать в Войне. Три ключа к двери, за которой прячется Чудо. Нет, Ада не могла вспомнить ничего... необычного. Не было больно. Разве что... тепло? Так, словно кто-то ласково - чувственно - провёл по нежной коже. Чуть дразнящее касание - и печать, которая определила дальнейшую Судьбу Ады, вспыхнула багрянцем клейма.

И приказы... Хрустальный ключ разбивается в скважине, но всё-таки открывает дверь. И магическая энергия - бурлящая, невероятная - проходит сквозь знак как сквозь... Герб? Да. Наверное, это больше всего похоже на Герб. И Дантэ Фаэл Ренстаад говорил об этом...

А чувства, с которым маленькое тельце Ады принимало Герб, она помнила хорошо. И Леонхардт не приукрасил. Это должно быть... больно.