Разговор с мисс Эдельфельт, по счастью, обошелся без траты командных заклинаний. Хотя Базетт и не могла назвать юную аристократку дружелюбной, но поладить с ней было не так уж и сложно - достаточно было не перечить и не покушаться на что-то, что было важно ей. МакРемитц молчала о своих истинных намерениях и со Слугой, которому доверяла без оглядки, а с Эдельфельт - и подавно, ни на секунду не сомневаясь в том, что ее планы не устроят наследницу благородного семейства.

Проводив гостью, Базетт наконец смогла выдохнуть. По правде, она ощущала изрядную усталость, даже несмотря на то, что Лансер не участвовал сейчас ни в каких схватках. День вымотал ее в большей степени, чем ожидалось от тренированного организма, и она сама была этим обескуражена.

Совершая стандартный набор привычных действий, Базетт анализировала прошедший день: предпринятые шаги и встреченных людей, их намерения. Может ли она считать Вильгельмину своей союзницей? Возможно. Может ли доверять? Определенно, нет. Те же вопросы беспокоили ее и в отношении Кольфиннга: встретить земляка было настолько же хорошо, насколько и опасно. Он определенно представлял угрозу, а его настоящие мотивы ускользали от Базетт. В какой момент их интересы разойдутся и они окажутся по разные стороны баррикад?

Память о людской предательстве была сильна в ней, как никогда, а собственная тайна побуждала подозревать в скрытности всех кругом. Думать об этом было трудно - и Базетт выдохнула, застегивая на чуть влажной груди длинную чистую сорочку. Ища опасность во всех кругом, она здраво опасалась совершенно свихнуться в своей паранойе. И Лансер до сих пор не вернулся, чтобы проговорить все сомнения вслух - ирландский герой действовал на нее умиротворяюще. Его беспечность ярким контрастом ложилась поверх страхов Мастера, оттеняя действительно опасные вещи и осветляя незначительные, возвращая Базетт здравый смысл.

А пока она принимала душ, в ее гостиной поселилась тьма. Волшебница на мгновение растерялась, медленно переключаясь с абстрактных мыслей на конкретную угрозу, всполошившую сигнальные заклинания. Отсиживаться в ванной, конечно, было бы бессмысленно.

Облаченный в черное мужчина определенно был Слугой, но как ни хмурилась Базетт, она не получала никакой информации о его классе и статах - и лишь аура казалась ей смутно знакомой. Ощущение дежавю становилось тем сильнее, чем любезнее был незваный гость. Очередной незваный гость, - сердилась она. Лаеде, Эдельфельт, кто следующий? Базетт, пожалуй, будет изрядно удивлена, если однажды пришедший гость не молча вломится в ее жилище, а хотя бы вежливо постучит в дверь перед этим.

- Нет, благодарю, - процедила она сквозь зубы, устремляясь к аккуратно сложенной на диване одежде. Ее совсем не смущали обнаженные ноги, которые практически не скрыты мужской сорочкой, но сильно тревожила собственная безоружность. Стараясь держаться боком и не терять мужчину из виду, она натянула перчатки, в первую очередь скрыв алеющие метки на правой ладони - и только затем перейдя к смугло-красной левой, испещренной черными закорючками рун. Холодный расчет: вражеский Слуга мог не заметить ее командных заклинаний, что давало легкую иллюзию защищенности - ведь Кирей знал, куда бить.

Во всеоружии и рядом с Фрагарахом ей было много спокойнее, хотя гнев в душе и не утихал. Она была намерена поспать, пока у нее было еще несколько часов. Еще один гость не только не вписывался в планы, но отбирал у нее так остро необходимый отдых.

- Я слушаю, - строго и сердито поторопила она Слугу. Пусть говорит, что ему надо, и проваливает - хотя сон, конечно, теперь предстояло отложить до возвращения Лансера. Ставшее проходным двором убежище лишило Базетт возможности расслабиться здесь в одиночестве.

- Если возникнет необходимость, я сделаю это сама, - угрюмо и невероятно серьезно ответила она. Проговорила - и отвела взгляд. Ей не по душе такие поступки и даже мысль о подобном решении вызывает отторжение. Но умом Базетт понимала, что необходимость такая возникнуть может.

Она сжала левую ладонь в кулак, и острой искрой отдало в плечо. Даже не поморщилась: боль - привычное свидетельство жизни.

В конце концов, даже без руки она, эта жизнь, продолжается.

- Я уже принимала участие в Войне Святого Грааля, - в некотором смысле, даже не в одной. - И знаю, на что способны люди... и герои.

Признание вышло скомканным и сжатым. Базетт хотелось поделиться этим, объяснить, почему подобный подход - единственный приемлемый для нее в такой ситуации. И в то же время, говорить об этом - ворошить старые раны, рискуя на очередном шагу оступиться, рассказать лишнего. Эта недосказанность осталась между ней и Кухулином, превращая героя в просто Лансера - Слугу, раскрыться перед которым оказалось трудно.

Хорошо, что ему едва ли есть дело до сонма ее внутренних демонов.

- Иные маги не побрезгуют интригами и предательством, - в голосе Базетт прозвучало напряжение. Она ясно помнила теплый взгляд Кирея, его веру в ее силы, его слова поддержки и собственное доверие, на контрасте с магами Ассоциации показавшееся абсолютным. И помнила, что в его глазах не было ни сожаления, ни вины, когда умирающая женщина рухнула к его ногам.

Тогда ей казалось, что потерять руку было больно. Время не стерло этого из памяти, но затмило тысячами других примеров.

Сама Базетт - прямая и строгая, как легендарное копье Кухулина, - не только не считала предательство допустимым для себя, но и вовсе не была на него способна. Такая война ей не по силам, и единственная возможность не повторить прошлых ошибок - не верить никому и не прощать.

- Каждый маг, не желающий мирного решения, унесет жизни многих других, - взгляды Мастера и Слуги снова пересеклись. Базетт не оправдывалась, но действительно хотела, чтобы он понял и принял ее позицию, не осуждал за нее. Волшебнице хватит собственных мук совести, а держать лицо перед любым, кто посмеет задать тот же вопрос, будет проще, имея за спиной надежную поддержку. - Я выбираю меньшее зло.

Неправильно?

Базетт озадаченно моргнула: еще мгновения назад эта догадка казалась ей гениальной в своей простоте, и опровержение Слуги повергло ее в шок. Возможно, именно поэтому она упустила, когда враг перешел в наступление.

Она даже не испугалась - но рефлекторно вцепилась в руку, сжавшуюся на горле, пытаясь ослабить хватку. Бесполезно: безымянный Ассасин был в разы сильнее, и с губ сорвался сдавленный полухрип. Пальцы цеплялись за темный рукав, оттягивали ткань, выскребая по мужскому предплечью грубой кожей. Краем глаза Базетт успела заметить блеск оружия, стремительно приближающегося к ее виску.

Страха по-прежнему не было. Она отчаянно хотела жить и пыталась вдохнуть - и ровно настолько же не боялась гибели. Ангра Майнью сделал таинство посмертия для нее чем-то обыденным, привычным. То, за чем следует боль и перерождение. То, что неизбежно в конце, как скоро бы этот конец ни наступил. У МакРемитц взгляд бессмертного. Бессмертного мертвеца.

Базетт не потеряла опору, а значит могла сгруппироваться и высвободиться. Зерно истины в словах Ассасина было: он мог убить ее, если бы хотел. Значит, не хочет - или хочет поиграться.

А еще это значит, что если она расскажет правду, то потеряет ту цену, которую он ей назначил.

Ассасин отпустил ее прежде, чем она успела задохнуться или что-то предпринять. Угроза была услышана и принята к сведению. Базетт тихо сипела, отшатнувшись и оперевшись о собственные колени. Пульс бился в горле жаждой жизни и болезненным давлением, оставшимся после прикосновения Слуги.

"Лансер, гости", - позвала она.
"Дура, используй командное заклинание", - ответ не заставил себя долго ждать. Взволнован?
"Я продержусь," - осталась неумолима Базетт. Пока враг настроен заинтересованно, у нее есть время - и нет необходимости тратить бесценный ресурс. Если спускать метки по малейшей ерунде - можно в критический момент оставить своего героя без поддержки.
Справедливости ради, если не тратить - можно оставить его без мастера. Память услужливо преподносит образ священника. Проклятая память.

- Базетт Фрага, - она закашлялась в кулак, а после взяла короткую паузу, подняв ладонь к гортани, чтобы размять мягкие ткани вокруг нее. - МакРемитц. Да, я знаю, о чем вы, - все еще тяжело дыша.

Женщина выпрямилась, но обратно к столу не вернулась. Стойка между ними создавала иллюзорную защиту - по крайней мере, ему придется преодолеть хоть какое-то препятствие, если он вновь пожелает напасть. Даже зная, что это не спасет, - чувствовала себя немножко увереннее, и сжала кулаки, напряженно наблюдая за каждый движением. Второй раз она не позволит нанести удар.

- Из меня плохой рассказчик, - все еще хрипло и хмуро. Тут она не лгала: тянуть время боем ей было бы проще - но слишком велик риск. Может не пережить. - Задавайте свои вопросы.

Она не виновата? О, нет. Если и был на этом острове кто-то, кто мог и должен был остановить это безумие, то этим кем-то являлась именно Базетт Фрага МакРемитц. Кому, если не ей, потерявшей руку в одной Войне Святого Грааля и человечность - в другой, - держаться ближе и пытаться предотвратить трагедию?..

..предотвратить - уже поздно. Теперь можно лишь стремиться минимизировать потери. Горько и досадно - от чужой алчности и собственной глупости. Попытки Бирна приободрить ее не вызвали ни тени улыбки на лице Базетт. Собственная вина для нее - вопрос неоспоримый, не нуждающийся в обсуждении.

Благо, анализ информации и план дальнейших действий - все-таки важнее. Женщина кивнула, переключаясь с бесполезной рефлексии на более конструктивные размышления.

- Он не применял в бою со мной фантазмов, и его имени я не знаю наверняка, - задумчиво проговорила она. Об имени - не ложь и не правда. Догадывалась, чувствовала закостенелым сердцем, и в то же время - не знала, не имела ни единого подтверждения, кроме привидевшегося за мгновения до потери сознания образа. Базетт не умела лгать, и стремилась изо всех сил быть предельно искренней, осторожно выбирая слова. Легче всего было фактами. - Азиат, смуглый и высокий. Волосы короткие, седые. Красные одежды... Плотный доспех на груди, - Базетт снова нахмурилась, вспоминая: защиты не было видно, но ее кулак встретила крепкая, жесткая пластина. Рука не болела - стараниями Лансера и его древней магии. - Спаренные мечи: черный и белый. Он управлялся ими и на расстоянии.

И снова воспоминанием - боль, пронзившая грудную клетку, и вязкая кровь под телом. Базетт вновь мотнула головой, прогоняя наваждение. В конце концов, она осталась жива.

- Для Арчера он очень слаб. Сила, ловкость - не выше С.

Но человек ему не ровня. Возможно, никто из живущих людей. Что, в общем-то, слабо утешало.

- Не думаю, что справиться с ним будет сложно, хотя его неизвестные фантазмы и могут доставить проблем, - Базетт снова взялась за свою ложку. Она не сомневалась, что ее Лансер легко одержит победу над красным Арчером, но важнее все же была информация, выбить которую, возможно, было проще из лучника, нежели из Хранителя Башни. - Опаснее другой. Кастер.

Базетт суетливо опустила прибор, будто не планировала рассказывать о втором Слуге, но спонтанно изменила решение.

- Филипп фон Хронтинген - так он представился, но я не знаю героев с таким именем. Его магическая энергия огромна. Думаю, его возможности в Башне Алхимиков практически безграничны, - сухо резюмировала Базетт на самом деле устрашающий факт: имея подобные мощности, любой маг мог сотворить чудовищные вещи… Что уж говорить о Кастере с такой энергией.

У Ассасина столько вопросов, что Базетт обескураженно замолкла. Каждое его слово - точным ударом в самое сердце, и все ниже опускала она лицо, мрачнея.

Она участвовала в Войне - даже в двух, пусть и с оговорками всякий раз. И об этом Базетт не хотела бы рассказывать, пряча в груди память о собственных поражениях и чувствах, недопустимых для МакРемитц. Не в ее положении цепляться за эмоции.

Не желала она рассказывать и про Ангра Майнью. Мальчишка, дышащий жаждой мести всему человечеству за несправедливо жестокую судьбу, за бесконечную череду страданий, - он и сегодня перед ее глазами, и чем чаще обращалась Базетт воспоминаниями к проведеному с ним времени, тем больнее становилось.

Она лишь хотела уберечь других от того, что пережила сама. Защитить человечество от зла, отравившего Великий Грааль изнутри. Защитить человечество, ха. Даже звучало чересчур дерзко, неестественно гордо. Будто бы она в самом деле способна на что-то настолько великое. Устами Ассасина "подвиг" - болью по сердцу, зло и остро.

- Это не было моим желанием, - процедила она сквозь зубы. Не хотела - но приняла долгом перед Ассоциацией, перед всеми магами, перед самой собой. Алчные и смелые, не знавшие горя мотыльки стремились к обманчиво ласковому пламени сладких обещаний. Исполнение мечты - такая бесконечно наивная и прекрасная цель для сотен глупцов, готовых отдать жизнь за право прикоснуться к величию Грааля.

Сжала кулаки, поджала губы. Нужно было что-то отвечать, тянуть время и не злить Ассасина, но не Базетт не могла выдавить из себя ни слова. Рассказанная вслух ее история была бы похожа на попытку выпросить жалости или прощения, и от одной мысли об этом все в душе вскипает злостью и презрением к самой себе.

И лишь в одном Слуга ошибся. Она не смотрела смерти в лицо - она умирала, раз за разом перерождаясь в муках, переживая крохи участи Авенджера, будто проклятая Пустой Авестой. Такая тонкая разница.

- Мастер? - Прошептала одними губами, подняв лицо. Выбор? Союз? Базетт удивлена и сдержаться не смогла, округляя в изумлении глаза, и следом - немедленно хмурясь, исправляя оплошность. Странный способ заводить союзников - душить их и грозиться убить. Прямо... Прямо под стать самой Базетт.

..и застыла, пойманная на своей хитрости. Несколько мгновений ушло, чтобы понять, что Кухулина все еще нет рядом. Если бы он мог примчаться так быстро - не стал бы требовать призыва командным заклинанием. Тренированное тело само приняло боевую стойку - враг невидим, и не неизвестна его цель.

А со следующим вздохом грудную клеть сдавило тяжестью чужой ауры - столь осязаемой, что казалось, будто не один Слуга ворвался в ее убежище, но тысячи воинов. Война была везде: вовне и внутри, в воздухе и под ногами. Ее можно было услышать, почувствовать на вкус и запах, коснуться - и обжечься, оставшись без руки. Базетт некомфортно: ни рядом с мрачным, дышащим тьмой, Ассасином, ни рядом с собственным Слугой, похожим на грациозного и сильного зверя, ей не было так отвратительно. Раж битвы не был чем-то дурным, но это было жаждой убийства и крови ради них самих, не во имя высоких идеалов. Так честно - и так омерзительно в своей простоте и силе.

Хрупкая фигура, вынырнувшая из всполохов волшебного света, была невероятно опасна: ровные и высокие статы вкупе с этой пугающей аурой заставляли Базетт сомневаться - не станет ли эта женщина трудным соперником ее Лансеру. За струящейся тонкой тканью не скрыть величия и властности, как не скрыть мощи в обманчиво острых плечах.

Но сейчас ее меч направлен на Ассасина, и, признаться, у Базетт не было ни единой причины останавливать Сейбер.

Гайде и Валентина привыкли спать вместе. Поначалу гречанка оставалась с ней лишь с тем, чтобы вслушиваться в неровное дыхание названой сестры, тревожась за ее состояние, а после слабое дыхание Валентины сменилось тихими разговорами, коих так не хватало Гайде в отсутствие графа. Обещанная лишняя неделя разлуки длилась целую вечность, и восточная кровь вскипала в сердце нетерпением и тревогой.

Лишь вера в его слово не позволяла ей отчаяться. Строгая убежденность в том, что господин сдержит слово - и разговоры с Валентиной обо всем на свете: о солнце и звездах, о восходах и закатах, Востоке и Европе. О беспощадном в своей опеке графе, что один занимал все помыслы дочери паши Али-Тебелина.

Четвертый день встретил ее поздним пасмурным утром - и ароматом табака, что потревожил чуткое обоняние бывшей невольницы. Бесшумно скользнув босыми ногами по холодному полу, Гайде кинулась в гостиную в чем была - тонкой, вышитой серебром сорочке до пят, что едва прикрывала юную красоту. Все это было ей неважно - у самого горла билось сердце, сбивая дыхание и разум. Глаза ее - два огромных омута, полных надежды, - встретились со взором графа, ставшим родным за прошедшее время, и весь мир потерял значение.

Здесь. Сердце пропускает удар, а ладони сходятся в молитвенном жесте у груди. Сама суть ее жизни - здесь, в гостиной, и Гайде замирает, скованная пылкой жаждой обнять господина и воспитанием, не позволявшим этого. Нужно, верно, что-то сказать, но вместо слов - золотом сияет взгляд, и сама невольница будто светится. Подается еще на полшага вперед, и одергивает саму себя - нельзя, знай свое место.

- С возвращением, - произносит, наконец, тихо и с несвойственной ей робостью, но набираясь сил с каждым мгновением, проведенным с графом. В тепле его взгляда Гайде расцветает, как озябшая под холодными ветрами острова Монте-Кристо роза. - Все ли твои дела решены, мой господин?

Останешься ли ты надолго? Заберешь ли меня с собой? Смогут ли они теперь отправиться на Восток - или в любую страну, какой бы она ни оказалась? Важно не место, важен человек - один единственный. Гайде ловит каждый жест покровителя с жадностью и трепетом, изыскивая ответ на вопросы, которых не задает вслух. По ним, быть может, сумеет она угадать чем был занят он все это время и как себя чувствует. Сильный и достойный муж - он не обмолвится вслух о трудностях или боли, но цепкий взгляд влюбленной женщины видит глубже и четче. Отмечает Гайде и мелькнувшую во взгляде тоску, и укрывшую тончайшей вуалью чело графа тревогу, но как она светлеет с ним - так и его взгляд становится мягче. Произошло что-то.. неважное?

Гайде не дышит. Гайде смотрит во все глаза, как тонкие бледные губы касаются ее ладоней, и боится спугнуть. Пошевелится - и исчезнет мираж, истает эта далекая от отеческой нежность, мелькнувшая в его взоре. Уже не зная, что и думать, дочь Али-паши решает однажды спросить прямо - быть может не сейчас, но позднее, когда представится возможность.

Девушка нехотя притягивает к себе ладони, что отпустил ее покровитель. Обхватывает колени, прячет лицо в теплой ткани халата, жмурится, вслушиваясь в голос графа. "Проститься с прошлым", - говорит он. Говорит ли он о Максимилиане или же?..

..или же. Гайде распахивает глаза, всматриваясь в лицо своего господина. Граф отвел взгляд, а голос его - печален и сух, как бывало всегда, когда он вспоминал о своем прошлом, и сидящая перед ним девушка чуть хмурится от досады. Гайде хотела бы потянуть его за воротник, чтобы напомнить, куда ему следует смотреть, и вдохнуть в его душу ярких красок, согреть тонкие губы, потерявшие призрак улыбки.

Гайде недвижима - и слушает. Вот, что тревожит ее господина, не дает ему долгожданного, заслуженного покоя. Вот, откуда запах затхлости и духов. Вот, откуда эта отрешенность во взгляде - ее графу невыносимо больно, но сильный и смелый, он думает, что сможет запереть это чувство на замок, оставив его в стенах Замка Иф. Но это не так.

Гайде тянет руки к господину, надеясь привлечь его внимание и испросить тем жестом разрешение коснуться, приобнять.

- Как Гайде не умерла в Янине, так и Эдмон Дантес не погиб пленником, - тихо возражает она. - Я видела твои маски, мой господин. Видела лорда Уилмора и Дзаккони, аббата Бузони и графа Монте-Кристо, - Гайде смотрит упрямо, ловит взгляд господина, не отпускает. Неумолимая, жаждущая причинить ему боль - ради его же блага. Быть самим собой - страшно и горестно для графа, но куда бы он ни отправился - везде он останется с самим собой наедине, и нигде не будет ему счастья, пока не примет он себя и своего прошлого. - Но это не ты, мой господин, - шепчет она, опуская ноги на ковер и соскальзывая на пол, в один со своим Королем уровень. - Все они - лишь инструменты, средства, но за ними - ты настоящий, без обманов и личин.

Гайде близко-близко, почти тесно и почти согревает дыханием. Хотя бы так.

- Меня спасла не маска, это сделал Эдмон Дантес. Ты слишком рано звонишь в траурный колокол.[NIC]Haydée[/NIC][STA]to the moon and back[/STA][AVA]http://savepic.net/10122118.jpg[/AVA]

В объятиях графа так тепло и томно, что Гайде совсем не против. Она поднимает ладони, легко касаясь крепких мужских рук, и склоняет голову с теплой улыбкой – не столько смиренной, сколько полной печальной радости. Может быть он и не видит ничего, предаваясь собственным иллюзиям, но Гайде хорошо с ним, а раз так – так ли важно, как он на нее смотрит? Его дыхание щекочет кожу и ерошит волосы.

Но отчего господин ее сердца дрожит? Девушка не понимает, но отзывается на это со всей любовью и лаской – оглаживая предплечья, накрывая сведенные сильные пальцы своими узкими ладонями.

Быть может Гайде и правда одна такая для него, но то лишь от того, что скрытный и недоверчивый Эдмон Дантес боялся раскрываться людям. Оно было понятно и закономерно: однажды обжегшись – дуешь и на козье молоко, а будучи предан людьми – ищешь в них изъяны и пороки. И находишь – ведь безгрешных нет на этой земле.

Но разве одна только Гайде – это так мало? Во взгляде ее читалась бы обида, не держи граф ее спиной к себе.

– Ты только вернулся, мой господин, – мягко соглашается она, переплетая пальцы с пальцами Эдмона. Ее изящные ладошки кажутся крошечными в сравнении с его – крепкими и длинными. Так и должно, на то Бог и создал мужчину более сильным и наделил большей властью. Вверить сердце этим рукам Гайде совсем не страшно. – Разве я могу желать оставить тебя так скоро?

Не может – и не желает. Куда больше хочется сидеть так долго-долго, быть может до самого вечера, забыв и про еду, и про сон, и про манеры. Забыв про Валентину, которая скоро встанет, и про Бертуччо, который рано или поздно зайдет в гостиную. Забыв про бродящие по подземному замку ветра и гаснущий в камине огонь. Нужно ли что-то, когда можно провести время вместе – пусть даже в уютном молчании и тепле объятий? Гайде – точно ничего.

Какое-то время они молчат. Невольница внимает дыханию графа и стуку его сильного сердца, то и дело безуспешно пытаясь подстроиться под заданный ими ритм. Наконец, живая и не деятельная натура берет верх над безмятежностью совместного молчания. Юная гречанка нарушает идиллию ласковым вопросом.

– Когда Максимилиан прибудет – ты снова отправишься в путь? – Нетерпеливо вопрошает она, вновь оборачиваясь так, чтобы хотя бы краем глаза видеть лицо господина. – Я хотела бы отправиться с тобой в этот раз.

Прежде она нужна была графу. Ее заботам была поручена ослабевшая, чуть живая Валентина. Теперь названая сестра могла и сама позаботиться о себе, а мысль о новой разлуке причиняет боль почти физическую. Кровь бьется в висках часто-часто, наливая щеки робким румянцем. Она так и не научилась спокойно говорить ему о своих желаниях – возможно, потому что старательно таила от него самый важный секрет.[NIC]Haydée[/NIC][STA]to the moon and back[/STA][AVA]http://savepic.net/10122118.jpg[/AVA]