Внешний вид

Запылившиеся черные водолазка и брюки, расстегнутая белая туника, размотанная забитая песком арафатка через плечо, сапоги до середины икры, всклокоченная голова и синяки под глазами.

Каменное спокойствие дало трещину.

Сказать честно, она давно ждала – и подсознательно боялась, не желала знать, что произошло в прошлом. Здесь, в Хельхейме, не было принято говорить о загробной жизни и прошлых достижениях, но понимание вплеталось в канву сознания, едва различимой нитью сплетая воедино все: и день текущий, и то, что было до.

Не хотела – и долгие годы ускользала от этого знания, избегая болезненной правды о самой себе. Жозефина готова была проклясть несносного Курогане, чьи ребяческие игры завели ее за ту черту, пересекать которую было не нужно, – но, увы, сама же не верила в силу собственных проклятий. Человеческое отродье знало, точно знало, куда ведет ее и к чему это может привести – и ничто его не оправдывало.

Хрупкий деревянный шарик лопается в пальцах – одной мысли о крылатом ублюдке хватало, чтобы разрастались трещины по неумолимо разваливающейся, незыблемой прежде глыбе самоконтроля. Она, Жозефина, сохраняла стоическую выдержку все время, что потребовалось на дорогу обратно. Ни жестом, ни словом не выказала она клокочущей в груди ненависти, но стоило ей ступить на земли Академии, как их пути с Сайто немедленно разошлись. Ей было наплевать уже на все: на то лишнее, что увидел в ее снах Куро, на состояние немого мальчишки, на собственные обязанности в отношении студентов и пропущенные лекции.

Не безразличны ей были лишь собственные мысли, мечущиеся отчаянно в черепной коробке, требующие выхода – хоть крика, хоть слезы, но непривычное к эмоциям лицо пристало к коже несокрушимой маской, а сжатые в ладонях четки натужно скрипят. Хочется рычать от злости, крушить все кругом, но вместо этого Жозефина сидит неподвижным изваянием в углу одной из захламленных комнат и не мигая смотрит на трофей, принесенный ею из песчаного мира. Взгляд ее прикован к испещренному мелкими трещинками черному боку чудом пережившей тысячи катаклизмов статуэтки, что напоминала ей саму себя: сильную, не тронутую временем, но разбитую человеческим любопытством.

Она не хочет быть разбитой статуэткой. Ей чудится, будто по лицу ее бежит вереница крошечных трещин, пробивающихся из самого нутра и настолько изъевших тело мельчайшими червоточинами, что коснись ее сейчас рукой – рассыплется в прах, исчезнет мимолетным видением. Жозефина не хочет стать видением, не хочет исчезать и обращаться в пыль, не хочет найти вдруг покой вечного сна. Она так сильно хочет жить, что сжимается в своем углу и жадно, пылко упивается нахлынувшей болью пришедших воспоминаний.

Живая?

Четки летят на пол, рвется соединявшая их нить, с тихой дробью разлетаются бусины. А следом в другой угол – половинка каменной статуэтки, уже с грохотом, с треском и звоном бьющихся хрупких вещей, наваленных грудой. Жозефина тянет себя за волосы, закидывает голову назад, легко ударяясь затылком о стену. Ей не нужно смотреть, чтобы знать, что выточенная из адаманта фигурка уцелела – как уцелеет и сама Жози.

Черт побери, она живая, все еще – и один раз уже забыла эту канитель любви и ненависти, боли и отчаяния. Забудет и второй, чтобы защитить саму себя, чтобы не сидеть больше в смятении в углу комнаты и не кричать беззвучно в глубине очерствевшей души. Уверенность крепнет с каждым шагом до дома Курогане – и когда костяшки звонко отстукивают ритм о дверной косяк, Жозефина даже почти решила не убивать сразу на пороге окрылевшего вконец "кролика".

"Какой-то храм" остался позади, лишив путников последней тени. Механически переставляя ноги, Жозефина думает о словах Куро, о мертвом городе и о том, что какая-то сила будто пожирает ее изнутри, заставляя чересчур тяжелое для своего объема тело передвигаться со все возрастающим трудом. Неимоверных усилий стоит ей держаться наравне с крылатым мужчиной и щуплым мальчиком, и невозможность превозмочь эту слабость злит даже больше самого бессилия. Она всегда была сильной и черта с два признается она, что сейчас ей просто.. невыносимо?

Выносимо, терпимо, – убеждает себя Жози, черпая силы из неиссякаемого источника – собственного безграничного упрямства. Белые крылья и сжатые в замок ладони становятся маяком – она уже не ведет, уступая по полшага за милю. Пристальное, хоть и не навязчивое внимание Куро раздражает: каждым поворотом головы напоминает он о том, что она подводит весь их небольшой отряд, и отголоски гнева отражаются на обычно безразличном лице тончайшей пеленой недовольства.

Вода, укрывшаяся под сенью пышных пальмовых шапок, прозрачная, как стекло, и, к удивлению Жозефины, – пресная. Пресловутое везение Курогане или тщательно выверенный по пыльным картам маршрут? Она не знает, но готова благодарить хоть Сайто, хоть небеса, хоть безымянного картографа, и с жадностью припадает губами к почти прохладной воде, плещет ею на лицо и заполняет флягу, а после – прячется у стены потрепанного веками здания, прислонившись спиной и вытянув болезненно ноющие ноги. Если Куро скажет, она, конечно, снова поднимется в путь и не произнесет ни слова против, но мужчина принимает решение остановиться – сообщает о нем громко, чтобы даже отдалившаяся, насколько было возможно, Жозефина услышала.

Устало прикрыв глаза, она провалилась в чуткую дремоту почти мгновенно – и тотчас же очнулась, судорожно выдохнув, точно после дурного сна, который даже не запомнила. Солнце, клонившееся прежде к горизонту, осело животом на развалины древнего города, а небо набралось мрачной синевы так стремительно, словно кто-то просто перелистнул страницу яркой книги. Из небольших окон неверными отсветами по песку выплясывал неяркий свет – верно, Куро развел костер. Мерный бархатный голос под потрескивание огня успокаивал – вопреки всему, что между ними было.

Плавное течение чужой речи прервалось шорохом одежды и песка под ботинками. Жозефина не поднимает взгляда – все так же неотрывно смотрит на очертания мертвого города, несущего в себе опасность большую, нежели она смела предположить сначала.

– Пойдём ближе к огню? – Спокойно, но с толикой недовольства говорит Куро. Джосс понимает его стремление завершить экспедицию, но виноватой себя признавать не хочет даже в своей голове. – Ночью будет холодно.

С ней им не будет теплее, – уверена Жозефина, но с места поднимается и вместе с Сайто заходит в их временное убежище. Мальчик у костра клюет носом, но борется со сном с достоинством начинающего путешественника, и Джосс даже не сильно упрямится на идею Куро лечь спать поближе друг к другу.

Уснуть оказывается тяжело: дыхание ребенка сбивает челку, отвлекает от привычного сердечного ритма, а руки Куро, накрывшие их обоих, кажутся слишком горячими. Она не привыкла к столь близкому контакту, и это напрягает, не дает расслабиться и отдохнуть. Лишь когда мальчик отворачивается, обняв Куро, Жозефина, наконец, забывается тревожным сном, где уже заждались ее кошмары.