Воздух в комнате кислый и пахнет перегаром, но она этого, в общем-то, не замечает, потому что насквозь пропиталась этим запахом сама. Урсула сидит в кресле, сжимая в ладони прохладное горлышко бутылки с какой-то жутко крепкой дрянью, - она уже даже не различает вкуса, не может с точностью сказать, коньяк это или текила, главное, что это содержит алкоголь и крепко дерет горло, - пустым взглядом препарируя рисунок на обоях. Там, за окном, наверное уже закат, она не уверена точно, потому что не хочет видеть солнечного света, а потому не раздвигает плотные шторы. Не позволяет ворваться в эту комнату, превращенную в склеп, даже капельке дневного света.
Говорят, что даже за самой страшной ночью приходит рассвет. Говорят, что солнце - есть сама жизнь. Значит к херам его.

Урсула закуривает, выдыхая дым в потолок - вообще-то, тут нельзя курить, персонал будет зело недоволен, но Димитриди почему-то так похуй, что это не выразить никакими словами. Затяжки перемежаются с глотками прямо из бутылки. Нахер стаканы - последний она разбила несколько часов назад, в безумном приступе нахлынувшей удушающей злости. Швырнула в стену, а потом долго выла в голос, сжимая в руке крупный осколок - ладонь болит, криво и наскоро перебинтованная носовым платком, а пол в том конце комнаты залит ее кровью. Хорошо, что хватило мозгов не топтаться по ним.
Урсула смотрит в стену, поднося к губам поочередно рыжий, в желтую крапинку, фильтр и горлышко бутылки, из которого самолично вырвала дозатор. Надоел. Должно стать легче, но почему-то не становится, за полторы недели ее запоя алкоголь просто перестал оказывать на нее привычный эффект. Одно хорошо - когда она, все-таки, вырубается, чаще в кресле, но иногда находя в себе силы доползти до кровати, ей не снится ровным счетом ни-че-го. Ни перекошенные лица людей в Абу-Даби, ни мертвое лица Мантиса, ни кошмары о том, как она задыхается, раздирая себе горло ногтями в мясо. Ничего.

Димитриди салютует своему отражению, едва угадывающемуся в настенном зеркале, и снова прикладывается к бутылке.
Почувствуй себя свободной, сестричка. Свободной и бесполезной. Контракт с «Темными» закрыт, теперь уже навсегда. Она больше не хочет видеть на своей форме эту нашивку, и не она одна. Но на остальных ей насрать.

Тяжелый стук заставляет дверь затрястись. Урсула даже не поворачивается в ту сторону, только скашивает глаза на отключенный телефон - когда она не нашла, как на этом чуде вражьей техники выключается звук, она просто отрубила его от общей сети. Иногда к ней все еще скребется горничная, но Урсула не обращает внимания на ее жалобное мяуканье под дверью. В конце-концов, до них дойдет, что ее просто не надо трогать какое-то время. Димитриди думает о том, что съезжая оставит чаевые в тройном размере. Просто потому, что не представляет себе, как они будут разгребать все это дерьмо. И заранее сочувствует. И даже понимает. Она тоже вынуждена разгребать чужое дерьмо. Работа, мать ее, такая. Урсула не знает, когда будет съезжать отсюда. И, самое главное, куда. Дома у нее давно уже нет. Ей просто некуда возвращаться. Некуда и незачем.
Женщина сжимает горлышко бутылки так, что пальцы белеют. Немножечко забытья и покоя. Чуть-чуть. Она ведь не так много просит.

- Димитриди, blyat', открывай! - дверь сотрясается под новой серией ударов, - Ты там спишь, что ли?
Голос знакомый до боли. Женщина бросает дотлевший до фильтра окурок в пустую бутылку и ставит ее на пол. Собственный голос, отражающийся от стен, кажется просто омерзительным:
- Иди на хуй, я по субботам не подаю!
- Сегодня вторник, алкоголичка! А если ты сейчас не откроешь эту чертову дверь, я ее взорву.
Гречанка хмыкает. Этот, пожалуй, может и подорвать. Развеселые братцы, чьи имена она не сумела бы выговорить даже под угрозой расстрела, слыли среди своих редкостными отморозками. Особенно младшенький, а именно он, судя по всему, стоит под дверью.
Она поднимается, чувствуя, как голова начинает кружиться, а ватные ноги подгибаются, словно разучившись держать тело в прямом положении. Какое-то время она просто стоит, согнувшись и держась за спинку кресла. Голос-под-дверью бухтит что-то неодобрительное на своем диком языке, но Урсула не вслушивается.

Когда она, наконец-то, находит в себе силы доползти до двери и открыть замок, она замирает на пороге, тяжело опираясь о косяк и рассматривая визитера. Визитеров - Ларик, оказывается, умудрился притащить с собой старшенького. Хотя, она готова прозакладывать свою голову, что автором идеи «отковыряем Наяду из раковины» выступал Ярик. Ее аккуратно отодвигают в сторону, словно мебель, не спрашивая проходя в номер.
- Ну ты и засралась, подруга! - голос Лариона такой жизнерадостный, что его хочется бить чем-нибудь тупым и тяжелым по голове, - И это всего за неделю! Талант! Талантище!
Он осторожно идет к окну, переступая через разбросанные вещи и батарею пустых бутылок, раздергивает шторы и щелкает замком рамы, впуская свежий воздух.
Свет бьет по глазам, и Урсула слепнет на какое-то время. А когда возможность видеть возвращается, она напарывается на бритвенно-лезвийный взгляд Ярополка, сидящего в ее кресле и с брезгливым интересом рассматривающего наемницу.
- Так и будешь жалеть себя? - голос у него тихий.
Ярик вообще редко повышает голос, но ему это и не нужно. Он и без этого умудряется поведать собеседнику всю глубину его неправоты.
- Тебе-то какая разница?! - Урсула огрызается беззубо, усаживаясь на кровати.
За-е-ба-ли. Только пришли, а уже заебали. Какое право они имеют лезть к ней в душу? Какое право они имеют быть такими живыми тут, в месте упокоения ее души. Какое право они имеют ее осуждать?
- Ты думаешь ему бы это понравилось? - Ларик смотрит на нее исподлобья, даже прекратив противно ухмыляться.
Урсула проводит рукой по лицу, пытаясь погасить тупую злобу. Но, почему-то, не выходит. Женщина кашляет, выхаркивая из легких табачные смолы, за последнюю неделю облепившие бронхи, наверное, в пятый слой. Кашляет, захлебываясь тупым бессилием.
- Ты что, сука, думаешь ему мертвым быть нравится? - орет она, сжимая руки в кулаки так сильно, что ногти врезаются в кожу.
Он не спорит. Просто молча скручивает ее, как беспомощного котенка, - Урсула пытается сопротивляться, но недельные возлияния дают о себе знать, - и относит в ванную комнату, где просто бросает ее в сверкающее чистотой «корыто» ванной и открывает холодную воду, льющуюся из душа прямо на голову Димитриди. Женщина взвизгивает, пытаясь выбраться наружу, но пасует перед грубой силой.
- Пришла в себя? - буднично интересуется Ларион, глядя на нее с каким-то исследовательским интересом, - Приведи себя в порядок, Димитриди, Богами прошу. Выглядишь как uebishche.
Слово незнакомое, но явно не относящееся к комплиментам.
- Выйди, - Урсула выдавливает из себя эту просьбу, готовая разреветься от злости.
Ларик кивает и выходит, хлопнув дверью.

Вытирая волосы, и глядя на свое осунувшееся лицо в зеркале, Димитриди думает о том, что слишком устала для того, чтобы бодаться с деятельными русскими. Если эти двое что-то вбили себе в головы, черта с два они отступятся. Проще плыть по течению, и тогда они, быть может, отвяжутся. Ванную комнату она покидает, завернувшись в полотенце, под ненавидящим взглядом горничной, соскребающей в мусорный пакет разнокалиберную тару из-под алкоголя. Урсула подбирает свой рюкзак, в котором лежит запасной комплект одежды. То, в чем она была, заляпано разнокалиберными пятнами, насквозь мокрое, да и пахнет далеко не альпийской свежестью. Конечно, она может ходить и в полотенце, - какая либо стыдливость у нее давно отсутствует, чай не британская принцесса, а простой наемник, которому порой приходится присаживаться с сослуживцами под одним кустом. Но что-то ей подсказывает, что на душе и уборке воспитательные меры братьев не закончатся.
- Ну и что теперь? - она хмуро смотрит в их лица, до ужаса одинаковые, словно у близнецов, хотя между ними существенная разница в возрасте, - Расскажете, зачем приперлись?
- Теперь ужинать, - мягко говорит Ярик, - Признайся, что все это время ты только buhala. И ты съезжаешь отсюда.
- S hera li banya pogorela? - она надеется, что правильно употребила выражение, подхваченное несколько лет назад от одного из отряда.
- Потому что одну мы тебя не оставим. Собирай вещи и поехали.
Димитриди вспоминает о том, что решила с ними не спорить, поэтому молча собирает свой нехитрый скарб, и оставляет на тумбочке чаевые для горничной. Обещания, особенно данные себе, надо выполнять.

Братья Романовы, - интересно, гордятся ли они тем, что являются однофамильцами своего царька? - в отличие от самой Урсулы, редко селятся в гостиницах, предпочитая, по возможности, снимать себе квартиры. Вот и сейчас Наяда ставит свою винтовку в коридоре, прислонив к стене, и мрачно обозревает очередное пристанище русских. Мебели немного, даже кровати нет, а на полу свалены спальные мешки, зато с кухни разносятся ароматы ярополковой стряпни. Редкое качество для наемника - уметь готовить. Особо нужный навык тогда, когда сухпайки уже закончились, а жрать хочется. Сама Урсула едва ли сможет состряпать что-то существеннее солдатской каши-супа, когда в котел кидается крупа и то, что отловили, а от количества воды в этом шедевре зависит каша это, или суп.
- Я не для того «люкс» снимала, чтобы теперь на полу ютиться, - ядовито замечает она, бросая на пол рюкзак.
- Ты снимала «люкс», чтобы тебе никто не мешал разлагаться, - ласково замечает Ларик, расшнуровывая берцы.

За стол ее усаживают силой, и не выпускают до тех пор, пока она не впихивает в себя тарелку жутко острого рыбного супа. Когда она, наконец-то, злобно бурча собирает посуду, - три металлические миски и ложки, - и отправляется их мыть, Ярополк, все-таки, объясняет причину их вмешательства. Неужели. Не прошло и сотни лет.
- Мы работу нашли. Есть одна конторка, куда нас примут с радостью.
- Вас, или?.. - Урсула всегда умела вычленять из разговора самое главное.
- Или. Им сейчас нужны бойцы, поэтому, думаю, и от тебя не откажутся. Как ты на это смотришь?
Гречанка, если честно, смотрит на это устало. Она не собиралась наниматься куда-то так быстро.
- Димитриди, blyat', не строй из себя целку на первом свидании, - Ларик как всегда тактичен, - Я знаю, что ты собиралась уходить, но теперь...
Он замолкает, видимо понимая, что наговорил лишнего.
- А теперь не собираюсь, - голос Наяды ровный.
Ровнее оборвавшейся линии пульса.
- Посмотрим вашу конторку.
Братья переглядываются за ее спиной.

- И все-таки, вы редкостные мудаки, - говорит она в потолок, пытаясь поудобнее устроиться между ними на жестком полу.
- Не за что.

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.