Звонок в дверь прерывает размышления Милтона. Впрочем, ничего удивительного и неожиданного. Ведь время и место каждого сеанса назначено… Хочется сказать – судьбой. Но в психиатрии вещи нередко слишком прозаичны. И этот раз не был исключением.
Поднявшись из своего кресла, Милтон надел пантолеты и вышел в коридор. К этому моменту на кухонной плите уже во всю кипел чайник. В этой квартире гости психотерапевта всегда могли рассчитывать на радушный приём.
Пожилой мужчина подошёл к двери и через секунду щёлкнул засов…
– Здравствуйте, мистер Эриксон! – сияющий взгляд Марики был едва не ярче улыбки.
Милтон Эриксон, один из самых известных психотерапевтов современности, с самой смерти отца помогал их семье оправиться от потери. И кто знает, что могло случиться, если бы не его обширный опыт и невероятное понимание функционирования человеческой психики.
– Марика, проходи, – пожилой мужчина кивает и гостеприимным жестом дополняет сказанное.
Дверь за Марикой неслышно захлопывается и она оказывается внутри.
– Проходи, – говорит мистер Эриксон. – Я сделаю чай.
Марика кивнула и, сняв обувь, надела уже приготовленные для неё тапочки.
Квартира психотерапевта была, как и всегда, невероятно чистой и убранной – мистер Эриксон, как он сам говорит, с детства был чистюлей. Неудивительно, что сейчас он находился в числе тех, кто никогда не приемлет растущей моды на нахождение в домах в уличной обуви. И Марике эта принципиальность очень нравилась. Сама её форма, независимо от содержания, вызывала большое уважение к мужчине, всю свою жизнь посвятившему изучению этих и многих других вещей, из которых, точно из церковной мозаики, состоит человеческая душа.
Девушка оказалась в привычной её комнате и, без каких-либо напоминаний, уселась на предназначенную для посетителей удобную чёрную кушетку. Через жалюзи, прикрывавшие окна, пробивались лучи бегущего к горизонту солнца, с вышины пятнадцатого этажа казавшемуся точно на одном уровне с готовящимися встречать сумерки британскими подданными.
– Вот твой чай, – мистер Эриксон вернулся через несколько минут с подносом, на котором стояли две красивых белых чашки из старинного семейного сервиза. Марика не понаслышке знала, что лишь немногие удостаиваются возможности пользоваться им, находясь на сеансе.
– Спасибо, – поблагодарила девушка и сделала глоток. Тепло напитка растекалось по телу, расслабляло, помогало привести мысли в порядок. После зажигательных выходных в компании с рыцарем круга ей было необходимо успокоиться. И чай, заваренный мистером Эриксоном – это то, что ей нужно.
– Как твоё самочувствие? – по-будничному спросил Милтон, усаживаясь в своё кресло. – Обмороков больше не было?
– Нет, – Марика сделала ещё несколько глотков и отставила чашку на журнальный столик, сложив руки на коленях. – Да и в целом хорошо себя чувствую, давление в норме, почти не нервничаю… На выходных, вот, в отрыв пошла, получила дозу хорошего настроения. Кьюэлл переживал, конечно, но ничего, всё обошлось.
– Как ваш брат поживает? – живо поинтересовался мистер Эриксон. – Помню его совсем юным. Как и тебя.
– Он в прострации, – Марика сжимает кулачки, сминая чёрную футболку. – Пока что он продолжает переживать свой арест, но уже заметно легче воспринимает его. Дома ему легче отпустить произошедшее. Как страшный сон. Вот.
Девушка вздохнула, поглядывая на дымящиеся чашки.
– Присутствие брата как-нибудь повлияло на вернувшиеся переживания по поводу отца? – спросил Милтон, подводя к основной теме их встреч.
– Нет, – Марика отрицательно помотала головой, понимая, что несмотря на всё им придётся вернуться к тому, с чего всё началось. – Тревога не оставляет меня, лишь становится сильнее с каждым днём и я… Я совсем не знаю, как с ней можно справиться.
– То есть, улучшения совсем не наблюдается? – психотерапевт берёт со стола чёрный еженедельник и, открыв на закладке, принимается записывать что-то своей толстой шариковой ручкой. – А вспомнить ничего больше не получилось?
– Ну… – девушка прикусила губу. – Понимаете, мистер Эриксон… С каждым днём я убеждаюсь лишь в том, что мои тревоги… Связаны не с отцом. Вернее, не только с ним.
– Любопытно, – Милтон щурится. – Ты неуверенно об этом говоришь. Непроизвольно хочешь заставить себя молчать. Почему?
– Я… – Марика разводит руками. – Я не знаю. Сама не понимаю. Мы с вами так давно знакомы, а про тот случай в супермаркете… Говорить почему-то непросто даже вам.
– А ты пробовала зарисовать или записать какой-то из тех образов, что остались в памяти?
– Пробовала, – Марика вздохнула. – Это помогло мне не забыть их совсем, но едва ли я могу понять.
– А если попробовать? – психотерапевт протянул руку и сделал несколько глотков из своей чашки.
– Ну… Ничего нового, – Марика вновь вздохнула, в этот раз совсем уже обречённо. – Мне кажется, что об этом было бы проще попытаться забыть, и я вообще зря решилась на то, чтобы попытаться как-то объяснить свой обморочный бред… Вы так не считаете, мистер Эриксон?
Психотерапевт лишь покачал головой в ответ на отчаянное предложение Марики и поставил чашку на стол.
– Я считаю, что ты рано сдаёшься, – ответил он. – Ты не можешь утверждать наверняка, пройдёт ли твоя тревога. Тебе, как солдату, она нежелательна. И я даже думать не хочу, что может произойти, если, не приведи Господь, она выльется в депрессию.
– Тогда выпишите мне лекарства и дело с концом, – Марика разочарованно пожимает плечами. – Я устала с этим бороться, мистер Эриксон. Я же знаю, вы можете дать рецепты.
Психотерапевт, подперев пальцами щеку, погружается в раздумья, которые длятся минуту или около того. Булькнула что-то воодушевляющее за спиной аквариумная рыбка, вильнув золотым хвостом.
– Давай попробуем кое-что ещё, – наконец, выдаёт он. – Ты ведь читала мои работы про гипнотерапию?
– Читала, но… – Марика скептически развела руками. – Я не настолько впечатлительная, чтобы в это верить. Да и потом, вы сами далеко не всегда можете с уверенностью сказать, когда человек в гипнозе, а когда – нет.
– Давай просто попробуем, – Эриксон словно решает за неё и Марике ничего не остаётся, кроме как согласиться. Она принимает правила игры, не справляясь с тем, чтобы относиться ко всему действу хоть капельку серьёзнее. – Я хочу, чтобы ты удобно устроилась на кушетке и расслабились. Сядь, положи руки на бёдра.
Марика согласно кивает, следуя указаниям Милтона.
– Да, так, – монотонному голосу невозможно сопротивляться. – Смотри на свои руки. Внимательно наблюдай за ними, но при этом расслабься, не напрягайся. Следи за тем, что происходит во время релаксации. Явления, которые ты наблюдаегь, происходят все время, когда ты расслабляешься, только раньше ты их не замечала. Я сообщу, когда они произойдут. Сосредоточься на всех своих ощущениях, зафиксируй их. Какими бы ни были эти явления, запомни их. Возможно, ты ощутишь зуд или легкое покалывание, может быть, ощутишь тяжесть в кисти. Совершенно неважно, что именно ты испытываешь, главное, наблюдай за этим. Не отрывай взгляда от своей руки. Она неподвижна и спокойна. Пока она остается на своем месте, но в ней уже есть едва ощутимые движения. Ты не чувствуешь их, но смотришь на руку не отрываясь. Постарайся уловить момент, когда движения станут более ощутимыми.
Марика послушно смотрит на свою руку, чувствуя, что её тело начинает расслабляться. Ей начинает казаться, что рука становится лёгкой, как поролон, изнутри наполненный чем-то жидким.
– Твой указательный и большой палец дрожат, тянутся друг к другу, – сообщает Милтон.
Марика отмечает это. Да, это так – эти движения происходят всегда, сами собой. Просто она этого не замечает.
– А теперь мы посмотрим, какой из твоих пальцев зашевелится первым. Быть может, это будет мизинец, или указательный, или безымянный… а может, большой или средний… Ты заметишь, когда один из них вздрогнет и шевельнется. Ты не можете знать, какой именно, поэтому внимательно следи за рукой. Смотри, твой мизинец шевельнулся. Видишь, твои пальцы раздвигаются, промежутки между ними всё увеличиваются… Пальцы раздвигаются все сильнее и сильнее, пространство между ними увеличивается.
Марика не может не замечать описываемых психотерапевтом явлений, слишком естественных, приторно настоящих, явлений, очищенных от её разума.
– Твои пальцы раздвигаются, после чего начинают сгибаться сами собой. Посмотри: сгибается и приподнимается средний палец, сгибается указательный.
Марика замечает, как её пальцы начинают сгибаться.
– Ты чувствуешь легкость, твоя рука становится всё легче и легче. Она поднимается. Медленно, легко, твоя рука поднимается. Смотри на руку, ты видишь, как она становится все легче и легче. Одновременно с этим ты чувствуешь усталость в глазах, тебя клонит в сон. Тебе хочется спать все больше и больше. Твои веки становятся тяжелыми, как свинец. Ты хочешь закрыть глаза. Твоя рука поднимается все выше и выше. Чем выше поднимается рука, тем сильнее ты хочешь спать. Тебе всё больше хочется почувствовать расслабление, закрыть глаза и уснуть.
Марика, не понимая, что с ней происходит, ощущает внутреннее умиротворение, слабость. Всё, что она может уловить – как её (или уже не её вовсе) рука поднимается вверх, а затем медленно двигается в сторону лица. Она уже не слышит едва разборчивую речь мистера Эриксона, а затем и вовсе перестаёт различать какие-либо звуки на какое-то мгновение, пока не открывает глаза в хорошо знакомом ей месте – в темноте.
