О, Вилла не была бы сама собой, не пройдись она извечной колкостью по возрасту. Винафрид уже восемнадцать, и она до сих пор не замужем, тогда как иные леди в этом возрасте уже нянчат детей – а кто и вовсе двух. Злые языки, вне всяких сомнений, поговаривали о старшей Мандерли дурное, обвиняя ее кто в уродстве, кто в проклятии Неведомого, но это имело ничтожно мало веса в вопросе ее замужества – заботило это лишь матушку. Винафрид же не сомневалась: у дедушки было немало предложений и вариантов, и тот факт, что леди Мандерли до сих пор не укрыта плащом чуждых ей цветов, означает лишь то, что на ее будущее у лорда Вимана более значительные планы.

Тянет гребнем чуть сильнее, не больно, но ощутимо дергая зеленую копну на себя. Привлечь внимание, осадить – но не причинить боли. По крайней мере, не специально. И тут же прижимается губами к макушке сестры, обхватывает руками за плечи. Волосы Виллы едва уловимо пахнут дымом, и старшей Мандерли остается только гадать, где провела вечер младшая.

Все она понимает – эта Вилла. Делает вид, что не слышит и не видит, что не знает и не думает, но Винафрид точно знает – более живой и острый ум в Белой Гавани тяжело сыскать. Вилла унаследовала проницательность деда и умело совмещала ее с поистине детской непосредственностью, удивительным образом сохранившейся в ней – в ее-то годы!

– Дорнийцы, – коротко поясняет Винафрид. Легко толкается о плечи сестры, выпрямляясь и вновь принимаясь за гребень. Трудов тут – до самого рассвета, да и Вин не торопится, делая все деликатно и мягко, нарочно растягивая время, которое сможет провести с Виллой. – Они... странные.

Троица, всколыхнувшая серую действительность, занимала все мысли Винафрид. Или, вернее, почти все – кроме тех, кто присвоил себе дерзкий моряк из Приветной Бухты. Загорелые, летние, прямые – как стрелы, устремившиеся к солнцу, – они привлекали взгляд, были похожи на уже знакомых людей и не похожи ни на кого другого в то же время. Отличались они и в разрезе глаз, и в манере речи, и даже в простейших жестах, но пытаясь охватить образ каждого гостя в целом, Винафрид не могла не признать: они те же люди, что и те, кто окружал их с сестрой всю их жизнь.

– Элия чем-то похожа на тебя, – назвать Сэнд леди она, быть может, и смогла бы, но столь неусидчивой, неспокойной показалась гостья, что Винафрид невольно представила, как Вилла и Элия наперегонки пересекают Замковую Лестницу, – и настолько ловко вписалась леди Сэнд в эту сцену, что Мандерли не сомневалась: при первой же возможности обе девицы сбегут из Нового замка навстречу совместным приключениям. И это тоже тревожило. – Она понравилась тебе?

– Твоими молитвами они с Метес без дела не останутся, – отшучивается Винафрид в ответ, выдыхает тяжело и отпускает корни вновь всклокоченных волос. Вилла уже не маленькая, а вертится как дитя. Некоторое время мягко массирует голову – по себе знает, как болезненно тянет кожу после целого дня с хитросплетенной косой, а потом пытается вновь причесать непоседу.

Куда уж там! Сестру точно Неведомый за пояс укусил, и Винафрид еле держится, чтобы не дернуть зеленую гриву еще раз.

Шпилька ее, впрочем, была по большей части несправедлива: Винафрид улыбалась как никогда в жизни, и всем своим видом стремилась сгладить впечатление, производимое хмурой, недовольной Леоной и столь же строгой септой. С таким лицом только палачу свою жертву принимать, но никак не леди – своих гостей.

– По крайней мере, они не черные, – подводит итог Винафрид, хихикая так же озорно, как Вилла чуть раньше. Каких только слухов не ходило о дорнийцах – одни других безумней и удивительней. Одна из служанок в присутствии сестер поделилась сплетней о людях, чья кожа черна как копоть, а зубы – белы как жемчуг. Винафрид тяжело было поверить, что на свете существуют такие чудища, но на всякий случай она опасалась – и даже обрадовалась, увидев гостей из Дорна своими глазами.

– Как думаешь, у них действительно девочки могут наследовать вперед мальчиков? – Укладывая последнюю прядь в простую косу, Винафрид ловко перевязала ее лентой, а мысли ее заполонил прибывший с дорнийками Джулиан Кворгил. Красивый, статный мужчина, он держался будто бы чуть позади, а Сэнд – бастарда! – и Сантагар представили раньше него. Это было удивительно настолько, что Мандрели долго не могла понять, на ком же ей остановить свое внимание, за кого же зацепиться в своем желании узнать больше о планах гостей.

Отпустив уложенную, наконец, зеленую косу, Винафрид обошла кругом и села ближе к камину – босые ноги все же ощутимо промерзли. Перекинув длинные волосы через плечо, она принялась заплетаться сама. После борьбы с соломой Виллы свои кажутся ласковым шелком.

– Кворгил. Не похоже, чтобы он что-то решал, – делится она тревогой с сестрой. – Может быть, это только первые? А позже прибудет кто-то, кто на самом деле...

Это было бы логично и понятно, это бы смущало Винафрид не так сильно, как мысль, что в действительности напрямую принимает решения женщина – и, главное, что этим решениям подчиняются. Мандерли казалось, что даже Королева не имеет такой власти – а Сильва даже не Мартелл, не принцесса.

Суматоха, царившая в Чертоге с самого утра, раздражала старшую из Мандерли, и когда мать заявила, что юным леди место в септе, а не на приеме нежеланных по ее мнению гостей, Винафрид поспешила покинуть обитель рисованных морских жителей. Семерым, впрочем, молитвы она возносила прямо на ходу, откровенно пренебрегая наставлениями Леоны: вместо этого она устремилась в покои, отведенные гостям, чтобы убедиться, что вид из них будет достойным – и не расскажет южанам лишнего.

До Виллы Винафрид дошла лишь перед прибытием дорнийцев. Обменявшись парой слов, сестры устремились к Чертогу, куда вот-вот должны были пригласить южан, и Винафрид с удовольствием отметила два пустых стула по правую руку от леди Леоны и лорда Вимана – что бы там ни надумала себе матушка, для них с Виллой были места на этом пиру. Заняв свое между матерью и сестрой, Винафрид приосанилась, расправила платье и легонько толкнула сестру, дабы та поправила выбившийся пояс. Вилла в торжественном облачении – уморительна до нелепости и очаровательно беспомощна. Едва сдержав смешок, старшая Мандерли помогает ей под пристальным и строгим взором септы Метес, стоящей за спинами юных леди.

Но отрицать проку нет: Вилла красавица, и гладкое, однотонное бирюзовое платье лишь подчеркивает ее простую, бесхитростную красоту. Хорошо, что не белое, – думает Винафрид, склоняясь ближе, чтобы расправить концы расшитого серебром пояса.

– В том ты была бы похожа на водяного, – шепчет она одними губами. Старшая Мандерли слышала, как леди Леона требовала, чтобы Вилла была в белом, исшитом волнистыми водорослями платье. До полного соответствия гербовому водяному не хватило бы лишь рыбьего хвоста, а волосы Виллы, вопреки стараниям служанки и желаниям матери, торчали во все стороны похлеще всякой бороды.

Сама Винафрид обратилась к темно-синему: с широкой, богато украшенной изображениями рыб, коньков и морских звезд лентой от груди и до самого подола. Тяжелое и душное, оно, тем не менее, оставляло плечи обнаженными, и даже перекинутая на грудь коса не спасала от косых взглядов матери. Сама леди Леона по самое горло закуталась в темно-сиреневые ткани, и камни на ее шее сверкали ярче глаз – обычно живая и пышущая здоровьем матушка поникла и осунулась после вести о пленении Вилиса. Винафрид тоже переживала за отца, но, пожалуй, не настолько.

Дорнийцев вся чета Мандерли приветствовала стоя. Всматриваясь в лица и одежды гостей, Винафрид задавалась вопросом: кто из них наиболее значимая фигура? За кем стоит следить чуть пристальнее, от чьего мнения зависит успех этого сотрудничества?

Впрочем, первые же имена озадачили ее: взгляд остановился на единственном мужчине из прибывших, и никак не вязался он с названой Элией Сэнд. Так ведь зовут бастардов в Дорне?.. Сильвия Сантагар – высокая красивая леди с лукавой улыбкой – и только затем Джулиан Кворгил – статный, ладно скроенный мужчина. Приседая в реверансе в свою очередь, Винафрид из-под ресниц смотрит за ним, ища в его движениях и одежде хоть малейшее объяснение происходящему. Тщетно.

Вышедшая вперед Сэнд привлекает к себе все внимание присутствующих, и Винафрид теряется вновь. В голове сумятица, и первой же мыслью та, что самая насущная, – где их, этих слонов, расположить? О слонах Винафрид знает немного: лишь что они очень велики и серы, как камни. Под смех деда она смекает, что то была шутка, и даже расслабляется немного, выдыхает и расплывается в радушной улыбке. Конечно, это просто шутка, а дедушка мог бы и предупредить о необычном чувстве юмора этих смуглых людей.

Коротко смотрит на мать – та даже не улыбнулась, сохраняя на лице всю глубину снедающей ее тоски. Не дело юным леди попрекать родную матушку, и Винафрид торопится прогнать навязчивое желание извиниться за Леону. Вилла же – напротив – просияла, и старшая Мандерли берет ее за руку, напоминая о суровой реальности без всяких слонов. О проблемах, прилагающихся к этим чудным зверям, Вилла, конечно же, не думает – такие мелочи ее никогда не заботили.

Элия Сэнд – шутница и звезда этого мгновения – до безумия напоминает сестру: озорная, живая, неловкая в вопросах этикета. Винафрид даже легко может представить себе, как с той же самой серьезностью и тем же самым тоном Вилла сообщила бы южанам по прибытию в Дорн, что привезла с собой росток чардрева, известнейшего символа Севера, – и никто, верно, и не подумал бы о том, что Мандерли испокон веков почитали Семерых.

Отпуская руку сестры, Винафрид ловит на себе взгляд леди Сантагар, и в нем ей чудится такое понимание, будто один пойманный жест мог рассказать о сестрах Мандерли все. Она улыбается в ответ, не отводя глаз, принимая этот безмолвный, почти неосознанный вызов – а быть может, бросая его первой.

В покоях леди Виллы не оказалось. Об этом старшей Мандерли поведала служанка, которая уже давно привыкла к извечной игре в сбежавшую Виллу. Все, конечно, знали, что Вилла не сбегает, а к ужину так и вовсе вернется в Новый Замок, пряча перепачканные сапожки, подранное платье и синяки, – но леди Леону такой порядок вещей совершенно не устраивал. Не устраивал такой порядок и Винафрид: потому как даже если опустить беспокойство о сестре, оставалось еще много неприятного. Например, продолжительные матушкины нотации – для обеих. И в септе потом на коленях стоять тоже вместе.
Обычно найти Виллу не составляет труда: ее зеленую макушку легко отличить от многих других даже в самый разгар торговли на площади Рыбонога, но сегодня вести о сестре затягивались, и Винафрид старательно избегала встреч с Леоной: второй раз сказке про засевшую в Снежной септе Виллу даже матушка не поверит.

Платье служанки кажется колючим и неуютным, зато его можно надеть самой: здесь нет тугих корсетов и причудливых кружев, нуждающихся в заботливой руке. Винафрид затягивает пояс, снимает и прячет все украшения, переплетает косу в самую простую – и даже пачкает ее сажей у самой кожи, попутно измазав и лоб, и кончик носа, хоть и непреднамеренно. Тянет до локтей плотные, грубо скроенные перчатки и кутается в тканый плащ.
На улице пронизывающий ветер едва не заставляет леди пожалеть о своем выборе – в своей отороченной мехом накидке ей много теплее, – но лишь крепче хватается за ручку корзинки и ускользает вместе со своей служанкой – та лишь ведет ее через безлюдные покои, а затем останется в замке, чтобы при необходимости заверить леди Леону, что ее дочери заняты делами, угодными Семерым и матушке.
Дорога по Замковой Лестнице кажется леди Мандерли бесконечной в своей тревожности – все боится она, что ее остановят и вернут обратно, устроив проблем и ей самой, и Вилле. Но попадавшиеся по пути стражники то ли не замечают, то ли делают вид, что не замечают зябко кутающуюся в плащ Винафрид.

Торопливо минуя один переулок за другим, леди Мандерли то и дело озирается, боясь упустить из вида сестру. Она старается смотреть поверх голов, чтобы не спровоцировать никого прямым взглядом, и держаться уверенно – чтобы не выглядеть напуганной, не показать, что на самом деле чувствует. Ей не по себе среди стольких незнакомых, не обезображенных высоким происхождением лиц.
В старом доме, куда она спешно сворачивает, тепло. Запахи рыбы и эля на пару с лицами остановившихся здесь моряков едва не выбивают почву из-под ног, но цель ее – старый трактирщик – радушно улыбается и называет дочкой. Он знает, хитрец, с кем имеет дело, - и получает двойную цену: за молчание и за "дочку".
Она скрывается на кухне и опускает на стол перед стариком мешочек с оленями. Трактирщик привычно проверяет вес, прячет серебро – и только после этого рассказывает о последних новостях Белой Гавани: о плывущих к городу суднах и прибывших каботажниках, о наплыве беженцев из близлежащих замель и эхе войны, волнениях народа, испуганного последними сплетнями. Говорят они недолго, но слушает Винафрид внимательно, желая знать, что творится в Гавани.
– Только найти... и присмотреть, – просит она на прощание. Речь уже о Вилле, и старый трактирщик знает, что нужно старшей Мандерли. Ждать от сестры, что она возьмет охрану на прогулку, не приходится. Так пусть хоть так?..

Моряки, бывшие в трактире, верно, совсем потеряли к Винафрид интерес – по крайней мере, так хотелось думать. Корзина, наполненная хлебом, тянет плечо, но леди полна святой веры: уже подле "Хвоста русалки" она сбросит добрую часть своей ноши, отдав хлеб нищим, и вернется в Новый Замок налегке.