После того, как дверь в которую она вошла, растворилась за её спиной, Майя осталась в темноте – глухой и непрошибаемой, яркой до боли в глазах. Но то была её темнота, её родная темнота под пиджаком Джейка, из которой не выступят лица врагов и в которой не скрываются чудовища из-под кровати. С этого момента – да, именно с этого – Майя поняла, что теперь конец близок.
Когда тьма начала отступать, Майя поняла, почему.
Она заключена в зеркало, как иные – в тюрьму, она видела мир за зеркальной гладью, и болезненно-чётко осознавала, что это её мир, её собственный мирок, родной и привычный до дрожи в коленках. Зеркальная гладь казалась обманчиво-хрупкой, однако, выпусти в неё хоть все патроны, она не рассыпалась бы. Не-зеркальная Майя в Зазеркалье. Чужеродный элемент.
Оборачиваясь назад, она видела не собственную квартиру в Нео-Токио и даже не дом господ, она видела старую школу, видела до боли знакомый дом с заросшим газоном, видела ещё что-то. Как будто её прошлое склеилось в этот фрагментарный мирок, серый и пыльный, забытый и ненужный, сломанный и покинутый.
А вообще-то, она вроде бы мертва. Ей самое место в этом мире.
Майя бросила последний взгляд на комнату за стеклянной стеной и развернулась к ней спиной, шагнув в пыльный мирок.
…Пустой серый класс, причём не тот, где учится Майя-малышка, кажется, кабинет музыки с расставленными пюпитрами и простенькими инструментами для начальной школы. Любовно приготовленный обед, уложенный в красивую коробку. Жалкие двадцать килограммов веса в сарафанчике с утёнком.
– Почему ты ешь одна? – Майя присела на край соседней парты, сложив руки на груди.
Майя-малышка смотрела в окно и уминала любовно приготовленный обед.
– У меня нет папы. – буркнула она, прожевав очередной кусок, потому что хорошие девочки не говорят с набитым ртом. – А их мамы говорят про мою плохие слова.
Ей семь лет, и она прекрасно знает, что она – неправильная.
Ей семь лет, и пару дней назад она кинула в чужую мать комок грязи, забравшись на забор.
– А ребята? – спросила Майя, жадно изучая такое знакомое лицо. – Они тоже?
Майя-малышка посмотрела на неё с удивлением и дёрнула плечом.
– Да нет. Они вроде даже дружат со мной. Но я лучше тут одна посижу.
– Почему?
– Когда я одна, думается лучше. – пробурчала Майя-малышка и снова набила рот.
Майя потрепала её по голове, коснулась пальцем знакомой родинки и вышла из класса.
…Майе-подростку пятнадцать лет, её город пахнет кровью и разрухой, а на неё до конца жизни косились бы знакомые, если бы её район не вычистили почти до основания – нет там теперь знакомых. Она снова неправильная, потому что соизволила не умереть и живёт с британским солдатом.
Футболка ей велика настолько, что с плеч сваливается, а края грубо обрезанных штанов, утянутых поясом так, чтобы не сваливались с узких девичьих бёдер, лохматятся нитками – некому даже подшить край.
Майя-подросток мыла посуду, зло закусив губу.
Ей пятнадцать, и она получила подзатыльник за то, что попыталась делить на ноль, а британский солдат ничерта не понимает в математике, чтобы авторитетно объяснить, почему так делать нельзя.
Майя-подросток обернулась, бросила взгляд на прислонившуюся к стене Майю, усмехнулась и отставила тарелку.
– Умеешь стрелять, да? – спросила она на британском, ещё с лёгким акцентом.
Майя-взрослая настолько была увлечена разглядыванием её худого тельца в мешковатых тряпках, что вопрос благополучно пропустила.
– Прости, что?
– Умеешь стрелять? – Майя-подросток чуть повысила голос, сердитый воробушек, уже научившийся больно клеваться.
– Умею. – вздохнула Майя-взрослая.
– И как? – Майя-подросток вытерла руки полотенцем.
– Что «как»?
– Кого уже убила? – глаза той Майи сердитые, она встрёпанная, она получила подзатыльник и уверена, что запрет о делении на ноль – необоснованный и глупый, как всё, что исходит от Джейка.
Майя-взрослая только вздохнула.
– Ну ты и неудачница. – нетерпеливо отозвалась Майя-подросток. – Может, хоть совет дашь?
– Какой? – Майя-взрослая посмотрела на неё с явным удивлением.
– Какой, какой! Хоть какой-то! Ты же это всё уже пережила.
Майя-взрослая оторвалась от стены, шагнула к самой себе, знакомым жестом потрепала по голове, проверяя, не наставил ли доброжелательный Джейк шишек.
Какой совет ей дать?
– Дели на ноль, девочка. – Майя усмехнулась. – Бунтуй, пока можешь. И береги его. Прошу тебя.
…Огонёк ночника постепенно гас. Заботливо подстриженная макушка маячила где-то на коленях, Майя-ребёнок до сих пор бунтовала и не хотела засыпать, даже у неё – Майи-взрослой – на руках. В итоге она заставила старшую сесть на пол, и устроилась головой на её коленках, кося упрямо поблескивающим глазом.
– А что бывает после конца сказок? – спросила она, когда Майя закончила читать.
– Долгая и счастливая жизнь.
– А что ещё?
– Тебе мало, малышка?
– Конечно! Не бывает же так, чтоб потом ничего совсем не происходило.
Майя только вздохнула, не зная, как объяснить, что даже «жили долго и счастливо» – обычная ложь. Майя-ребёнок заёрзала у неё на коленях.
– Ну что ещё, чудо? На горшок хочешь?
– Неа. – протянула Майя-ребёнок, заинтересованно заглядывая ей в глаза. – Скажи, а ты видела рыцарей? Как в сказках?
– Неа. – в тон ей отозвалась Майя-взрослая. – Только солдат.
Майя-ребёнок разочарованно вздохнула.
– Солдат и я видела. Вон, – она махнула рукой в сторону ящика с игрушками, – Стоит один.
– И ещё увидишь, – вздохнула Майя-взрослая, поцеловав её в макушку.
«Сколько ужасов ты навидаешься – самой страшно…»
…Майя-подросток зевнула и подгребла к себе поближе пистолет, с которым почти не расставалась, даже несмотря на то, что он не заряжен.
– Как это, умирать? – спросила она, упрямо смотря на тёмную фигуру напротив.
– Понятия не имею, – горько улыбнулась Майя-взрослая. – Я даже не помню, как умерла.
– Неудачница, – снова повторила Майя-подросток, прижимая к груди свою новую игрушку. – Я бы всё запомнила.
– Как это, быть осколком памяти? – спросила Майя-взрослая, не надеясь на ответ.
– Постоянно общаться с трупами. – схамила ей Майя из противоположного угла.
– А если правда? – терпеливо – с ней иначе нельзя.
– Точно так же, как тебе. – Майя-подросток баюкала на руках любимый пистолет. – Только в зеркале не отражаюсь.
…Зеркало её преследовало.
Оно появлялось на каждой стене этого мира, оно назойливо показывало одни и те же вещи, но Майя игнорировала его. Она давно и прочно поняла, что в нём не отражается, зачем бередить себя?
Она – призрак мёртвого человека, оставшийся на изнанке зеркала. Отражение без хозяина.
Отражение не может появиться, если оригинал не подойдёт к зеркалу.
К её зеркалу некому подходить.
…Майе-малышке в одиночестве думается легче, а Майя-подросток ещё не отучилась делить на ноль. Вместе они коротали дни в пыльном мирке, слушая Майю-взрослую.
Майя-малышка не умела сердиться, пока умела только упрямствовать и не укладываться спать без рассказа о рыцарях.
Майя-подросток везде таскала с собой пистолет, называла Майю-взрослую неудачницей, но иногда слушала сказки о рыцарях вместе с ней.
Майя-взрослая не умела ничего из этого, кроме как рассказывать сказки.
И в рыцарей она, конечно же, не верила.
Она не отражается в зеркале, ей не выбраться отсюда.
– Неправда, – однажды сказала Майя-подросток. – Неправда.
– Что? – Майя-взрослая, баюкавшая на коленях себя-ребёнка, недоуменно подняла голову.
– Ты отражаешься. – безапелляционно заявила Майя-подросток.
Они сидели в одной из комнат этого перемешанного мира, укладывая Майю-ребёнка спать – похоже, сон здесь требовался только ей, да Майе-подростку иногда.
– Перестань, – Майя-взрослая покачала головой. – Я же знаю.
– Неудачница, – огрызнулась Майя-подросток, – Ты просто не видишь.
…Зеркало не пришлось искать долго, оно всегда рядом.
Майя-взрослая сжимала в одной руке ладошку сонной семилетней Майи, а Майя-которой-пятнадцать держалась за её локоть с самым независимым видом.
Майя-взрослая смотрела – и не видела отражения.
Где-то там должна быть она сама, разучившаяся делить на ноль, сдавшаяся и отказавшаяся от жизни. Где-то там она потерялась сама.
– Не вижу. – устало констатировала она очевидный для себя факт.
– А мы видим. – буркнула Майя-подросток. – Ты до сих пор отражаешься.
Майя вдруг болезненно осознала, как хочет выбраться наружу.
Майя прислонилась лбом к зеркальной поверхности и шепнула своё собственное имя.
Она-за-стеклом не слышит. Она-за-стеклом сдалась и умерла.
Она не существует, но Майя, которая прожила вечность рядом с собой в разном времени, это исправит.
Она снова научится делить на ноль.
– Ты слишком долго спишь, Майя, – упрямство, подобное тому, что она слышала от двух себя, распрямилось в ней тугой пружиной. – Но пора просыпаться.
Кулак прошиб зеркальную поверхность легче, чем пробила бы его пуля.
