Малышка Ширен болела с самых ранних лет. Обросшие тяжелой и жесткой, точно каменной, кожей пальчики девочки были не такими подвижными, как у ее сверстников, но не вызывала никаких болезненных ощущений. Мейстер Крессен долго пытался излечить девочку горячими ваннами и горчичными припарками, несколько заезжих, знающих о недуге дочери Станниса Баратеона, настаивали на лимонных ванночках. Септон из Королевской Гавани настоял на том, чтобы девочка, а вместе с ней и весь замок, постились и молились Семерым, и лишь строгость Станниса удержала толстяка от жертвоприношений.
Некоторые шептались за спиной Селисы, что если отрубить девочки зараженные ладошки, то хворь удастся остановить. Мейстер Крессен, слышавший эти разговоры, неизменно ругал сплетников за глупости и гнал прочь.
Но когда болезнь перебралась на шею и лицо девочки, Селиса, и без того безумная от смерти первых троих своих младенцев, была убита горем. Уже не чая увидеть свою дочь здоровой, она много плакала, что было хорошо видно по опухшим покрасневшим глазам. Леди Селиса никогда не была красавицей – а теперь же и вовсе потеряла всякий шанс на то, чтобы считаться хотя бы не уродливой. По нескольку дней пропадая в своих покоях, она не ела и не пила, ни с кем не разговаривала и рыдала, не в силах даже пройти в комнату дочери.
А хворь тем временем подбиралась все выше и выше по лицу, заражая всю левую щеку. Мейстер Крессен собирался отправить весточку Станнису о состоянии Ширен, но не успел – непогода опередила крылья ворона, и хотя птица была отправлена, она, верно, погибла в шторме, который накрыл весь Драконий Камень.

Прибывшая за несколько недель до этого Мелисандра очень быстро была замечена при дворе – и не только за яркие глаза, волосы и одежды. Селиса отчего-то очень легко доверилась красной женщине, прибывшей из Асшая и рассказывавшей много о своем Боге и его силе. Селиса слушала, но, похоже, не слишком верила – когда Ширен стало хуже, женщина замкнулась в своем горе, так и не решившись попросить никого о помощи.
Мелисандра, однако, в приглашениях не нуждалась. Легко освоившись на новом месте, она чувствовала себя практически как дома, в Асшае, и без лишних одобрений со стороны мейстера или других обитателей замка прошла к покоям Селисы. Та, вопреки всеобщему мнению, что тревожить ее не стоит, не только впустила жрицу, но и доверила ей самое дорогое в своей жизни – дочь.
На самом пороге покоев Ширен Мелисандру попытался остановить мейстер Крессен. Старик, предчувствуя грядущую беду, не желал присутствия жрицы в замке и уж точно не хотел подпускать ее к девочке. Мелисандра, не владея еще достаточным влиянием в замке Станниса Баратеона, просто прошла мимо, в покои, где тихо дремала маленькая девочка с горчичным компрессом на лице. Похоже, мейстер дал ей немного макового молока – иначе едва ли можно было бы заснуть с этой жгучей повязкой.
Впрочем, было в этом лечении разумное зерно – прижечь заразу, искореняя ее. Только искоренять нужно было не внешние проявления, а избавить девочку от яда внутри, пока тот не добрался слишком глубоко в голову и не сделал ее безумной.
Положив ладони на узкую грудь девочки, Мелисандра закрыла глаза, заставляя себя игнорировать возмущенный шепот мейстера Крессена, требующего, чтобы женщина немедленно покинула покои Ширен. Болезнь пробралась слишком далеко, и жрица усомнилась, что удастся искоренить ее, не навредив девочке.
Зашептав тихую молитву, Мелисандра слегка раскачивалась, проводя руками вдоль тела маленькой Ширен – сначала к голове, потом обратно к груди и к ногам. На короткий миг ладони жрицы потемнели, словно вобрав в себя весь яд болезни, а затем короткой огненной вспышкой темные пятна пропали с ее рук. С тихим вздохом алая жрица открыла глаза и сняла компресс с лица Ширен.
- Это ей больше не нужно, - сказала она, не боясь разбудить ребенка. Страшные облезлые следы и рубцы так и остались на коже девочки, оставив память о перенесенной болезни, которая навсегда изуродовала бедное дитя.

Малышка зовет маму, цепляется за чувство привязанности к родным как за спасение. Девочка не знает, что мать ее обезумела еще задолго до ее рождения. Что эта женщина хотя и родила малютку Ширен, не имеет права называться ее матерью.
Ладонь красной жрицы ложится на лоб малышки, тонкие бледные пальцы перебирают жесткие черные волосы, слипшиеся от пота и горчичной жижи. Мелисандра всматривается в еще тусклые и уставшие глаза Ширен, пытаясь уловить хоть какой-то отголосок чувств в своей душе.
Жрецы Р’Глора дают обет не иметь семьи. У нее никогда не будет супруга, как у леди Селисы, и никогда не будет живого ребенка, которого она смогла бы воспитать в вере и святости.
Всматриваясь в изуродованное лицо, Мелисандра пытается понять – проклятье это или благословение. Что чувствует мать, запершаяся так далеко от смертельно больного ребенка? Что чувствует отец, принимая из рук повитухи долгожданное дитя? Что чувствует девочка, которая не получает тепла и заботы ни от матери, ни от отца?
Жрица не чувствует ничего. Она не ощущает сожаления об утраченном шансе стать матерью, не чувствует смятения или желания прижать этого ребенка к груди и согреть, как собственное дитя. Странное, дикое чувство – она сожгла бы эту девочку на костре, будь на то воля Владыки, так же легко, как сожгла бы еретика или предателя. В сердце жрицы нет сострадания к изуродованной девочке и ее безумной матери – тысячи других больных детей остались бы без помощи красной жрицы, но от жизни маленькой Ширен зависят судьбы настолько многих, что именно ей повезло исцелиться по велению Р'Глора.
- Ваша мать в своих покоях, юная леди, - шепчет Мелисандра, отводя волосы со лба девочки. – Вы больше не будете болеть, силою Владыки Света ваша болезнь сгорела дотла.

- Да, разумеется, - соглашается Мелисандра, мягко улыбаясь, но во взгляде ее не прибавляется тепла. Леди Селиса, что ни разу даже не взглянула на свою единственную дочь с тех пор, как девочка перестала приходить в себя, несомненно, очень устала и нуждается в отдыхе... Жрица не собиралась рушить наивные детские надежды на любовь матери. Она последний раз проводят пальцами по лбу девочки и оборачивается к мейстеру Крессену, так и не покинувшего комнату.
Она отвечает на вопрос Ширен, но говорит ему, старому мейстеру. И там, где ребенок услышит интересный рассказ, старик разглядит угрозу всему – привычному укладу вещей, своим богам и даже своей жизни.
- Р’Глор, Владыка Света. Это истинный и могущественный бог, который бережет тех, кто верно ему служит, - ее бархатный голос течет мягко, ласково, но алые глаза не отпускают взгляда Крессена, что настолько напуган, что не смеет прервать жрицу. – Это бог света, огня и солнца и сила его неоспорима. Его жрецы способны на многие чудеса…
Мелисандра обернулась к девочке, даря ей улыбку.
- Например, чудо, подобное вашему исцелению. Ваша мама очень переживала, потому что это очень опасная болезнь, от которой не излечиться горчичным компрессом. Но Владыка забрал вашу болезнь, чтобы вы могли жить дальше.
Ловя на себе взгляд малышки, Мелисандра склонила голову чуть набок, алые волосы скользнули по плечам.

- Нет, юная леди, - Мелисандра поднялась на ноги, шурша юбками и смахнув волосы с плеча. Красивая, статная, опасная – она была выше мейстера Крессена и много ярче его. Ее бог имел действительную силу в отличие от ложных богов Вестероса. Но жрица не желала больше поднимать эту тему в присутствии мейстера, который хоть и был рад выздоровлению девочки, был напряжен и недоволен тем, какие силы это сделали.
Оставалась только надежда, что жизнь Ширен для него все же дороже, нежели вера в ложных богов, сдавшихся пред ликом такой пустячной болезни.
- Когда вы наберетесь сил, я с удовольствием расскажу вам про Владыку, леди Ширен, - пообещала она не по годам смышленой девочке. В ее интересах было, чтобы дочь того, кого она вознамерилась наречь мессией Света, была на ее стороне, а значит, разговор этот однажды состоится. Но ни к чему мучить несчастное дитя, только-только выбравшееся из лап болезни и безумия.
- Я сообщу вашей маме, что вы идете на поправку, - улыбка, короткий кивок в знак прощания. – Когда мейстер позволит вам покидать свои комнаты, я буду рада поговорить с вами снова.
Стоило ей покинуть комнату, как мейстер тут же кинулся к девочке узнавать о ее самочувствии, и, похоже, до сих пор не веря в то, что единственная дочь Станниса Баратеона все же пережила серую хворь.

- Разумеется, - улыбнулась Красная жрица девочке, оканчивая трапезу и вытирая руки о салфетку. Леди Селиса не почтила их своим присутствием, все еще погруженная в свои молитвы – одна лишь Мелисандра знала, что жена Станниса Баратеона если и поминает теперь Семерых, то уж точно не добрым словом, а все мысли ее теперь занял совсем другой, истинный Бог.
Мелисандра и Ширен сидели друг напротив друга у основания стола – рядом с ними пустовало место самого Станниса, который все еще находился в Королевской Гавани, но уже знал обо всем, произошедшем на Драконьем Камне – пусть даже и со слов старого мейстера. Некоторые рыцари и придворные завтракали вместе с ними, и Мелисандра поднялась со своего места, не желая делить со всем миром тот важный разговор, которого желала малышка Ширен. Покинув залу вслед за ней, Мелисандра вышла на свежий воздух, прошла мимо широкой колоннады и остановилась подле бортика. Все вокруг было сделано грубо, скупо, а две каменные горгулии смотрели на них сверху.
Впервые за последние недели из-за тяжелых туч выползло солнце – вялое, едва греющее, ничем не похожее на палящее и выжигающее жизнь солнце Асшая. Мелисандра подняла к нему лицо, подставляя почти неощутимому теплу ладони. Она не скучала за миром по ту сторону Узкого Моря: солнце там было жестоким, как и люди в Заливе Работорговцев, а жара – невыносимой. Здесь все было проще и мягче, чем в том, столь любимом Р’Глором краю.
- Вы хотите спросить о своем исцелении, юная леди? – Поинтересовалась Мелисандра.