Квартира была пуста, как череп после выстрела. Утром её разбудил не крик чаек, а грохот захлопнувшейся двери — Макаров и Роман ушли, не оставив даже запаха лосьона для бритья. Трудоустройство. Слово казалось таким же фальшивым, как улыбка продажного полицейского. Змей и Рэд исчезли раньше — Макаров всегда знал, как занять тех, кому нечем заняться. Приказать молчать. Следить. Или просто не мешать.

Мария стояла у окна, впиваясь пальцами в подоконник. Солнце за стеклом резало глаза — не свет, а лазер, выжигающий мозг. Тридцать семь градусов. Воздух густел, как кровь в ране. Город застыл в липком оцепенении, и только где-то там, на холме, особняк Герреро молчал, как гроб с сюрпризом.

Она повернулась к комнате. Бен сидел за ноутбуком, его пальцы бежали по клавишам, словно по горлу врага. Экран мерцал, отбрасывая синие блики на его лицо. Цифровые кишки. Архитектурные планы, спрятанные в виртуальном дерьме. Не её война. Она привыкла к другому: нож в руке, адреналин в крови, крик в горле. А здесь — тишина, жара и этот чёртов ноутбук, шипящий, как змея.

Она прошлась по комнате, ступни прилипали к линолеуму. Шампунь 5-в-1 давно высох, оставив на полу пятно, похожее на карту провала. Тиканье настенных часов отдавалось эхом в пустоте черепа. Макаров знал, что бросает её в чужие дебри. Наверное, надеялся, что ярость сменится отчаянием. Или просто плевал.

Взгляд упал на нож, лежащий на столе. Лезвие тусклое, будто уставшее от её рук. Она хотела бы быть там, где пахнет порохом, а не чужим потом. Но вместо этого — эта комната, этот город-душитель, и Бен, который копался в цифровом аду, как могильщик.

Она села в кресло, сжав кулаки. Жара обволакивала, как саван. Где-то за стеной играла бразильская музыка — весёлая, как предсмертный бред. Довериться Бену. Старику с морщинами на лице и сталью в глазах. Единственному, кто не смотрел на неё как на бомбу замедленного действия.

Мария закрыла глаза. В темноте за веками плясали огни — фары патрульных машин, отсветы экрана, вспышки прошлых боёв. Она не умела взламывать системы. Но умела ждать. И когда настанет время — выпустит клыки.

Город за окном застыл в безвременье, подобно кокону. А она готовилась к бою, который будет вестись в тишине, чужими руками.

— Ну что, дед, — голос её прозвучал хрипло, будто она часами не пила воды. — Докопался уже до всех тайн Гереро? Или просто греешь клавиатуру, как старуха подушку?

Она не смотрела на него, продолжая водить пальцем по пыли на столе, выводя призрачные узоры. Но каждый мускул был напряжён в ожидании ответа. В ожидании хоть какой-то опоры в этом липком, разваливающемся на части дне.

Губы её изогнулись в улыбке, похожей на свежий шрам.

— Наконец-то хоть кто-то проявил мудрость. Целовать британцам задницы — не в моём стиле. Я предпочитаю их... пинать, — она щелкнула пальцами, воздух смачно завибрировал. — Но твой Мушрум... — голос стал ниже, с лёгким шипением, — Макаров его хвалит, да. Только вот те, кого Владимир хвалит, обычно либо уже мёртвы, либо скоро ими станут. Цифровая маска... Я всегда доверяла тем, чьи лица вижу. А не тем, кто прячется под забралом.

Она встала, подошла к окну. Солнце билось в стекло, слепящее и беспощадное.

— Но ладно. Если Диаз взял в это свои руки — я согласна. С Гереро ночевать не буду, а вот Диаз... Он хоть знает цену слову. В отличие от некоторых.

Взгляд её скользнул к Бену, оценивающе, с насмешкой, но без злобы.

— Технический специалист? Ты сейчас выглядишь как злодей из пендрагонского блокбастера про злых русских. Макаров, по крайней мере, умеет выглядеть... нейтрально. А ты — словно сошёл с плаката к боевику, где все уже давно умерли. Морщины — это, конечно, признак опыта, но не переборщи. А то подумают, что тебе и правда пора на пенсию, а не в серверную.

Она повернулась, указав на свою повязку.

— А вот это — мой главный враг. Яркая вывеска «стреляйте сюда». Думаю, у Макарова найдётся пара лишних очков. Пока он не видит... — её губы дрогнули в подобии улыбки. — Он ведь учил: если что-то плохо лежит — это не воровство, это тактическое заимствование.

Становилась серьёзной, её единственный глаз сузился.

— Ладно. Я буду твоими глазами. Но если твой Мушрум нас подведёт... — она не договорила, но нож на столе словно сам по себе сдвинулся на сантиметр. — Надеюсь, он понимает, что с цифровыми призраками я разбираюсь так же, как и с живыми. Без жалости.

Она глубоко вздохнула, будто готовясь нырнуть в мутные воды.

— Командуй, дед. Но сперва — надобно тебя приодеть как подобает. А то не поверят.

Её смех прозвучал коротко и сухо, как щелчок предохранителя.

— Убийственный шарм? — она потеребила пальцем воротник рубашки Бена, будто проверяя ткань на прочность. — В этом и проблема. Муниципальные техники не пахнут смертью, понимаешь?

Она отвернулась, её взгляд упал на чёрные очки Макарова, лежащие на полке. Пальцы сжали оправу — металл был тёплым, будто только что снятым с лица. На дужке остался едва заметный след — отпечаток его кожи. Она резко надела очки, и мир погрузился в зелёный мрак. Чёлка упала на лоб, скрывая край повязки. В отражении окна увидела незнакомку — призрака с обезличенными глазами.

— Да, приодеть, — повторила она, уже двигаясь к выходу. Сумка висела на стуле — чёрная, без опознавательных знаков. Она вытряхнула её над столом: пустые патроны, смятые карты, обрывки чужой жизни. Оставила только нож, пачку денег и поддельные документы. Всё лишнее полетело в мусорное ведро с тихим стуком. Меньше следов — дольше жизнь. Макаров вбил это в неё, как гвоздь в крышку гроба.

— Жду внизу. Пять минут, — бросила через плечо, уже открывая дверь. — Опоздаешь — пойдёшь на собеседование в том, в чём есть. Британцы любят эксцентричных. До первой проверки.

Улица встретила её ударом по лицу. Солнце — не светило, а прожигало асфальт, превращая его в липкую чёрную жвачку. Воздух был густым, как кислотный раствор, разъедающий лёгкие. Город заворачивал всё в ядовитую плёнку, под которой кожа краснела и слезала. Пот стекал по вискам, напоминая, что тело — всего лишь кусок мяса, медленно готовящийся в собственном соку.

Она прислонилась к стене, наблюдая, как люди двигаются в замедленной съёмке. Их лица были масками из воска, плавящимися на солнце. Где-то рядом шипела уличная жаровня — запах жареного мяса смешивался с вонью перегретого двигателя. Кокон сжимался, выдавливая из мира все краски, кроме жёлтого и серого.

Магазин был в двух кварталах — дыра в теле девятиэтажки, заляпанная выцветшими наклейками. «SÚPER OFERTA», «PRECIOS BAJOS». Цифры на ценниках кричали на универсальном языке отчаяния. Она заметила его вчера, возвращаясь с пляжа — приманка для тех, у кого нет выбора. Идеальное место, чтобы перекрасить человека в серый цвет.

Из окна на третьем этаже лилась бразильская песня — надрывная, как предсмертный хрип. Мария прикусила губу, ощущая солёный вкус. Где-то там, за линией горизонта, особняк Герреро пожирал небо. А здесь, в этой кислотной мгле, они собирались перекроить реальность, начав с пары брюк и рубашки без кровяных пятен.

Она услышала его шаги раньше, чем слова. Подошвы прилипали к асфальту, как плоть к раскалённой плите. Город был одним большим органом, выделяющим пот и отчаяние. Мозг — бетонные коробки, кишечник — переплетённые провода, вены — трещины на тротуарах, по которым сочилась серая жидкость из переполненных канализаций.

— Бордель? — её голос прозвучал ровно, без интонации, как инструкция по сборке бомбы. — Там хотя бы честно. А здесь... — она кивнула на улицу, где люди двигались, как предварительно размороженные продукты в микроволновке жизни. — Здесь все притворяются живыми.

Она двинулась вперёд, не оглядываясь. Знал бы Бен, что её инстинкты сейчас — это компас, стрелка которого залита свинцом ярости и похмелья. Магазин был в двухстах метрах, но каждый шаг отнимал калории, как пробежка по болоту. Воздух состоял из выхлопов, испарений мочи и аромата чьей-то несбывшейся мечты, подгоревшей на сковородке безнадёги.

«SÚPER OFERTA». Вывеска мигала, как нейрон перед смертью. Дверь издала звук, похожий на хруст позвоночника насекомого.

Внутри пахло дешёвым пластиком, потом и пылью. Флуоресцентные лампы мерцали, подсвечивая полки, заваленные одеждой цвета тоски. Футболки, сложенные стопками, напоминали пропитанные потом саваны. Джинсы висели на вешалках, как снятая кожа. В углу продавец что-то объяснял пожилой женщине, размахивая руками, как актёр в плохом театре одного актёра.

Мария схватила Бена за рукав и потащила между стеллажами. Её пальцы оставили на ткани влажные отпечатки.

— Говорить будешь ты, — прошипела она, срывая с вешалки брюки цвета асфальта после дождя. — Я здесь только чтобы убедиться, что ты не выберешь что-то из своего гардероба призраков.

Она методично, почти механически, начала набирать ему одежду. Её движения были резкими, точными, как удары скальпеля.

Брюки — немаркие, свободные, чтобы скрыть мышцы ног и возможность резкого движения. Ткань — дешёвый хлопок, который мнётся и теряет форму, как воля после двадцати лет брака.

Рубашка — не белая, не чёрная. Серо-голубая, цвет больничной стены. Тот оттенок, который глаза пропускают, как фильтр ненужной информации.

Обувь — потрёпанные кроссовки. Не для бега. Для того, чтобы плестись по коридорам, опустив голову.

Она совала вещи ему в руки, не глядя в лицо.

— Никаких ярлыков. Никаких намёков на личность. Ты — функция. Человек-невидимка, — она наклонилась ближе, её дыхание пахло мятной жвачкой. — Твоя одежда должна кричать о том, что ты никто. Что у тебя нет ни прошлого, ни будущего. Только настоящий момент, состоящий из скуки и страха перед увольнением. А теперь — дуй переодеваться.

Мария кивнула в сторону примерочной, плотный занавес которого грустно свисал на перекладине, как в театре, где ставили одни лишь мыльные оперы для домохозяек.