Лето.

Не все дети, которым Елена станет Матерью, уже родились. Не все, кому суждено занять место на её личном маленьком кладбище, хотя бы предполагают свою судьбу.

Она ещё не знает, что такое страх за чужую или свою жизнь и долгие одинокие ночи, когда помогают заснуть только транквилизаторы. Когда мерещится холодное, влажное касание ладони умирающего к её щеке.

Сабельниковой пятнадцать (с половиной!), и у неё всё хорошо.

И потому тёплым августовским вечером, когда сквозь открытые окна с антикомариной сеткой в комнату проникает сладковатый аромат последних липовых цветов и тонкий шёпот ярко-синих гортензий во дворе, рыжая валяется на кровати, болтая с подругой по телефону. Свет выключен, до заката ещё часа полтора, и аккуратная комната, выдающая будущую скрупулёзность Матери, залита мягким оранжево-серым сумеречным светом.

— Лена, ужин!
— Щас иду!

Несмотря на то, что она сразу же отзывается на оклик мамы из кухни, Елена сперва успевает что-то договорить в трубку, хихикая. И, закончив звонок, хмурит брови, видя уведомление о новом смс.

**Балбес патлатый**
«Родителей дома нет, приходи»

То, что происходит у неё в голове в эти десятые доли секунды, похоже на взрыв бака с горючим. Сабельникова ещё мгновение смотрит на экранчик, прежде чем ощутить, что, кажется, у неё загорелись даже корни волос.

Это вот то, о чём она подумала? Надо ли взять с собой зубную щётку? Может быть, надеть что-то симпатичнее хлопковых трусиков в рубчик и мягкого лифчика без чашек? Побриться?..

Когда она залетает на кухню, неловкими руками подтягивая к себе тарелку и остервенело закидывая в рот макароны по-флотски, щедро залитые кетчупом, Мария интересуется, садясь напротив:

— Что случилось? У тебя жар?

Рыжая почти давится на слишком крупном кусочке чёрного перца.

— Кхм, нет, — она уже наминает на вилку последние крупинки фарша, — У Саши жар. Сейчас пойду к ним, хоть… Бульон сварю. Крестовские уехали.
— А.

Мария тонко улыбается, накалывая на вилку хрустящий малосольный огурчик.

— Ну беги. Причешись только хоть.

И Сабельникова вскакивает из-за стола, бросая на маму испепеляющий взгляд пойманного с поличным на грязных мыслях подростка. Тарелка отправляется в раковину с лязгом.

— Вернусь — помою!
— Да, конечно. Будь осторожна, смотри по сторонам, когда переходишь дорогу.

***

«А может он и правда заболел?»

Александр ведь уже несколько дней молчит, никуда не зовёт, а обычно такую хорошую погоду они не упускали. Лена же в свою очередь где-то вычитала, что девушки первыми писать не должны, и скрипя зубами пыталась построить из себя роковую красотку.

Роковая красотка постучала в дверь Крестовских получасом позже, сдувая отросшую чёлку с глаз. В парадной было прохладно, несмотря на тёплый день; мёрзли пальцы, сжавшиеся вокруг ручек пластикового пакета с апельсинами, куриной тушкой и кое-какими овощами (предположение о болезни ей показалось как минимум хорошим способом не показать, чего она себе успела надумать).

— Эй, свои! — дополнила она окликом новый стук.

Отредактировано Erna F. Nachtigall (2025-07-14 23:19:32)

«Хорошо, наряжаться не стала.»

На Сабельниковой чёрная борцовка и рваные джинсы, ставшие предметом вечного ворчания отца на тему «что за мода пошла, ещё бы по мусоркам одевалась». Волосы всклокоченные уж точно меньше, чем у Саши, но она пока не наловчилась ухаживать за ними так, чтобы лежали воздушными лоснящимися волнами.

Взгляд у Лены такой же оторопелый, как и у него. Только может белки глаз не краснющие.

— Ну Саааш… У тебя День рождения через два дня, а ты? Где только… — она, краснея и мееедленно выдыхая через нос, щиплет себя переносицу, отводя взгляд от бесстыже рельефного торса и зажмуриваясь. То ли ресницы подрагивают, то ли веко дёргается.

— Я из дома и из магазина. Сообщения отправленные проверь, балбесина, — рыжая заходит, закрывает за собой дверь, ставит пакет на пол — из него выкатывается апельсин. Снимает босоножки на платформе, одной рукой упираясь в стену.

Разувшись, кладёт апельсин обратно в пакет и выпрямляется, смотря на друга уже задумчиво.

— Мдааа… Идём, катастрофа, — и она где-то подталкивая, где-то придерживая ведёт его обратно в его комнату.

Здесь — новая причина вздохнуть украдкой. Кровать выглядит как поле боя. Не иначе как с костлявой сражался будущий великий воин.

— Сядь, ради всего святого, — уже совершенно уверенной рукой подталкивает его в кресло. Расправляет простынь, отряхивает, взбивает подушку. Еле дотягиваясь на носочках, открывает форточку, бормоча: — Своими же бациллами дышишь…

Закончив с постелью, наклоняется над бедолагой, беря его — удивительно аккуратно, учитывая, как спешно делалось всё остальное — за подбородок и заставляя поднять лицо к свету.

— Горло же, да? Не отравление, не ещё что? Пасть открывай, посмотрю, — бормочет она, насупившись, будто на что-то обижена. И таким тоном, который говорит «сопротивляться бесполезно».