Новости ошеломляли, обескураживали, буквально выбивали почву из-под ног. Наннали даже отменила занятия с физиотерапевтом - ее трясло изнутри, ее знобило, ее лихорадило, она сходила с ума от ужаса и злости. Ее! Наннали Британскую! Переполняла чудовищная злоба на человека, которым еще несколько дней назад она восхищалась.

Могла ли она понять Его? Да.
Но совершенно не хотела.

Она спряталась там, где никто не решился бы ее тревожить - у постели Дункана. С тех пор как его вернули в ЮАР, он еще ни разу не приходил в себя, и Наннали начинала тревожиться о нем вопреки словам врачей, что с ее рыцарем все в порядке. А если бы в Конго был Дункан? Если бы там была Юми или Саша?

Три килограмма меха и когтей на коленях принцессы громко урчали под нервно сжимающимися пальцами. Юми сказала, что малыш умудрился открыть глаза и с тех пор неотлучно следовал за Наннали, точно почуяв в ней что-то родное. Девочка не знала, когда это произошло - ведь вручили ей его еще совсем слепым несмышленышем - но он подставлял под ее руки шершавый нос, изредка прикусывал огромными клыками и урчал, бесконечно урчал словно внутри этого маленького бесенка запустили вечный двигатель.

Он урчал, и это отвлекало. Наннали гладила гладкую шерстку и вспоминала, как Реджина - тетя Дункана - принесла ей их обоих. Рыцаря (говоря о котором она всучила принцессе три килограмма меха) и кота (говоря о котором она положила руку девочки на грудь бездыханного Дункана). Своеобразная манера поведения с царственными особами Нану не слишком заботила - а вот что делать с котом было непонятно до сих пор. Тем более, по словам Юми, вырастет оно размером с рысь. Насколько Наннали знала, это довольно крупное животное.

Пока она назвала это Чудище Адамом. Кажется, именно так в сказке звали принца? Почему бы и нет. Очень мило. Намного милее Чарльза-который-уничтожает-мирные-города. Проклятье. Проклятая кровь. Проклятая кровь, что течет в ее собственных жилах.

Она гордилась, думая, что она похожа на отца. Что она такая же сильная, волевая, мужественная.
Теперь она думала о том, что у гордости этой есть и обратная сторона. Темная. Злая. Есть ли в ней то же?..

Есть. Есть...

И когда Дункан придет в себя, его будет ждать уже совсем другая Наннали. Не та, от которой он уходил. И даже не та, что стояла подле него, пока горел гигантский крест на холме. Рядом с ним будет Наннали, в которой есть зло - и которой предстоит это зло принять.

- Что же, милый мой. Нам предстоит сделать очень и очень многое, - негромко произнесла принцесса, щекоча кошачье пузико и чувствуя, как неловкий еще котенок ощутимо полоснул ее когтем по тыльной стороне ладони. На фотосессии со слониками, пожалуй, ее бы пожурили те, кому придется ретушировать царапины - ведь это искажает образ святой, который так активно навязывали африканскому обществу.

Образу той Наннали, которой она ощущала себя сейчас, кровь была к лицу.

- Для начала мы придем в себя и сделаем кое-что важное. А потом... потом будет потом. Знаешь, есть вещи важнее политического бедлама... только не говори об этом дядюшке Рубену.

- Я здесь! - Воскликнула Наннали, немедленно протягивая руку к рыцарю, и хватая его за первое, что попадается, - за крепкое плечо. - Я здесь, - шепчет она уже тише, сжимая пальцы да припадая лбом к его груди. Ушло бесконечно много времени, чтобы понять, что здесь и сейчас важнее, чем любой мировой катаклизм. Что если продолжить бежать навстречу миру, который всегда нуждается в спасении, то можно упустить нечто намного более важное.

Например, его.

- Юми! - Окликает она стоящую за дверью служанку. Дверь открывается, шаги горничной выдает только шорох юбок. - Думаю, Адаму пора поесть. Кажется, он сейчас начнет обгладывать мои пальцы, - с тихим смешком принцесса передает три килограмма недоумевающих меха и когтей японке. Котенок жалобно мявчет, но вырваться из железной хватки исполнительной Юмиэ пока не способен. - И... запри дверь за собой, пожалуйста. Нам нужно время... наедине.

Звучит в этом что-то особенно томное, почти интимное. Впрочем, после всего что было между принцессой и ее рыцарем, - после клятвы на крови, после их даров друг другу на рождество и после кельтского обряда, их близость была настолько неоспоримой, что не вызывала ни малейших сомнений.

Дверь закрылась, щелкнул замок. Рука Наннали сжалась крепче - и она снова припала лбом к груди своего рыцаря.

- Я волновалась. Больше чем когда-либо. Сейчас... все стало таким сложным, - негромко пробормотала она, водя кончиками пальцев по его коже. Вздохнув глубоко и тяжело, принцесса замолчала ненадолго. - Как ты? Силы возвращаются к тебе?

В ее голосе ощущается какая-то торопливость... волнение, сумбур. Наннали так долго ждала его обратно, так чего же сейчас спешить? Или это только кажется Дункану после тех странных видений, что посещали его во сне?

А пальцы принцессы тем временем, скользнув по рукам, натыкаются на датчики на запястье и пальце рыцаря. И решительно, требовательно срывают их (или бережно снимают?..), отбрасывая (или осторожно отпуская?..) в сторону.

- Тебе хватит сил поднять меня к себе? - Бормочет она, поднимая лицо и почему-то отворачиваясь куда-то в сторону - хотя совершенно точно ни с чем не могла бы спутать дыхание Дункана.

Он целует, и она отвечает с неожиданным жаром. Наннали и прежде не ускользала от его губ, но теперь сама стремится навстречу, смело открываясь и касаясь языком его языка. Неумело, неловко, но от того не менее искренне.

С ней и в самом деле что-то не так.

- Хорошо. Я хорошо, - бормочет она сбивчиво, пытаясь выровнять дыхание после долгого поцелуя. Ее ладонь, коснувшаяся щеки Дункана, мелко дрожит, когда принцесса ласково ведет ею вниз - по шее и под воротник рубашки. Вдоль пуговиц, которые она неумело пытается расстегнуть. Кто бы знал, какими сложными бывают чужие пуговицы! А кончики пальцев касаются кожи у самого сердца и стремятся ниже, еще ниже... так низко, как еще никогда не осмеливались.

- Я... хочу, - выдыхает, наконец, она, собравшись с силами. Будто ее движений было недостаточно и требовалось вербальное подтверждение. Будто не покраснела она до самых кончиков ушей, пытаясь выдавить из себя еще одно слово: Хочу... с тобой.

И пока оба пытаются переварить это признание, Наннали отдергивает руку, касается ворота собственного платья и развязывает ленту, цепляется дрожащими пальцами за верхние пуговицы... а потом, словно что-то вспомнив, поджимает губы и проводит ладонью вниз, судорожно ища карман среди складок юбки. Наконец, находит и протягивает Дункану маленький квадратный "конвертик".

Она... готовилась. С жарким чувством и холодной головой.

- Если... если ты тоже... хочешь, - выдыхает она совсем смущенно и замирает, вслушиваясь в гул двух бьющихся сердец.

Наннали не видит, но от малейшего касания к его лицу ощущает, как бьется жилка у виска Дункана. Она слышит его сердце и ловит губами дыхание. Она чувствует нежные прикосновения к своим плечам и груди - и как ее собственное тело отзывается на эти прикосновения. Точно каждое касание взрывается бурей тепла под кожей, потоком пламени по венам.

Она краснеет - от смущения и от того, что кажется сгорит сейчас в этом огне.

Прохладный воздух касается разгоряченной груди, едва только Дункан справляется с застежками на ее платье. Его шепот лишает рассудка, заставляет забыть обо всем на свете, кроме бархата дыхания у ее плеча и щекотки от скользнувших вниз волос. Наннали улыбается. Этот жар забрал с собой страхи и злость, тревоги и сомнения.

Забрал, чтобы наполнить чем-то большим.

Она не говорит ни слова - но не может сдержать стона, когда деликатные руки поднимают вверх тонкую кружевную ткань, а ласковые губы обхватывают набухший сосок. Она прогибается, подаваясь навстречу этой сладкой неге, обнимает его за плечи почти инстинктивно, зарывается пальцами в растрепавшиеся волосы. Не отпускать бы его никогда, растянуть бы этот миг на долгие годы, дышать бы им каждое отведенное мгновение.

А если и отпускать - то лишь для того, чтобы жар дыхания скользнул вверх по шее, перемежаясь с прикосновениями языка, чтобы дать губам снова слиться в поцелуе - еще более близком и откровенном, чем когда бы то ни было.

Она гладит его плечи и шею, все норовит неумело расстегнуть еще хоть одну пуговицу или забраться ладонями под воротник и гладить кожу вместо опостылевшей ткани. Так жарче, так ток касаний искрит на кончиках пальцев, так тепло собирается в ладонях, растворяясь во взаимной нежности.

- Не отпущу, - шепчет она, наконец, хрипло. Жадно, требовательно, твердо - и в то же время с предвкушением, с мольбой, с жаждой большего. - Никогда... тебя... не отпущу.

Ощущения смешиваются, мысли путаются. Мир, полный лишь звуков и ощущений, сжимается только до них двоих. До его дыхания и ее тихих стонов, до нежности прикосновений и мягкости губ, до шороха простыней и тихого шепота. До их любви - такой огромной и такой пылкой, что все прочее меркнет и теряется на ее фоне. До страсти - первой, неловкой, но от того лишь еще более искренней.

До момента, когда двое становятся одним целым.

И в переплетении тел, в совершенно новых и сладких ощущениях рождается чувство, от которого сердце трепещет, - чувство, что между ними больше нет ни единой преграды.

Прижавшись виском к плечу Дункана, Наннали осторожно ведет кончиками пальцев по его груди и вслушивается в его дыхание. Умиротворенная и расслабленная, она не стесняется своей наготы... и своих мыслей тоже, пусть даже они уже далеки от сладкой неги.

- Я... собираюсь сделать нечто безумное, Дункан, - наконец нарушает она молчание. А потом поднимает лицо, чтобы даже самый чуткий прибор не уловил ни единого ее слова, - и рассказывает о том, что тревожит ее. И - главное - что она собирается с этим делать.

Скрывать это от него было бы просто жестоко. Ждать от него безропотного согласия следовать неизвестному ему плану - преступно. Просить об этом после того, что они только что пережили - пожалуй, немного коварно. Что же, пусть будет коварно.

- Ты со мной?..