Разлапистая тень, раскачивающаяся на потолке палатки, напоминала чьи-то длинные, костлявые пальцы. Или одеревеневшие, мёртвые щупальца — невелика разница. Откуда она взялась, вопрос, конечно же, очень интересный, ибо ни одного дерева в прямой видимости не было. Но Урсулу оптические иллюзии занимали в последнюю очередь. Неподвижный, устремлённый в одну точку взгляд гречанки сейчас больше всего напоминал пустые буркала свеженького покойника, на которого она и внешне была пугающе похожа. Под глазами залегли тёмные круги, первый признак затянувшейся бессонницы, а тонкие кисти рук, лежащие поверх шерстяного, колючего одеяла, слегка подрагивали, не то от холода, не то от морального истощения.

Женщина резко села, тихо зашипев от боли в спине. Рихтер, как и было обещано, безвозмездно подарил свою подчинённую Отто, а здоровяк привык выкладываться на все сто, если не двести процентов. Особенно если дело касалось возможности кого-то погонять по полигону, выбивая из головы всю дурь. Но даже его неисчислимых талантов было недостаточно, чтобы наёмница, доползая до палатки, выключалась как севший телефон. Чёрная, ледяная лапа кошмаров неизменно вырывала её из сна где-то в середине ночи, оставляя Димитриди молча смотреть в потолок палатки, наблюдая за пальцами теней.

Урсула повернулась, опуская ноги вниз, и сгорбилась, потирая веки кончиками пальцев. В глаза словно насыпали песка, и сейчас это вполне могло быть грустной реальностью, а не красивой метафорой — чего-чего, а сраного песка в Ливии было более чем предостаточно. Нашарив ступнями свои ботинки, гречанка наклонилась ещё ниже, затягивая на лодыжках тугие петли шнурков, попросту обернув их поверх поверх голенищ, не особо утруждая себя тем, чтобы зацепить их за крючки. В конце концов, выползти наружу покурить можно было и не при полном параде, едва ли посреди ночи до неё кто-то докопается за неуставной внешний вид. Едва ли кто-то вообще попытается до неё докопаться с такими нелепыми претензиями, не будучи послан ко всем херам. Женщина протянула руку за курткой, набрасывая её на плечи, и тихой тенью выскользнула наружу, ёжась от ночной прохлады.

— Димитриди, может хватит шебуршать? — догнало её на пороге злобное шипение одного из медиков, в чьей палатке наёмница и обитала, пусть даже исключительно по половому признаку, — Ты здесь не одна.
Наёмница злобно хмыкнула. В военном лагере вообще сложно остаться одной где бы то ни было, даже если одиночество срочно требовалось в качестве пилюли от раздражения. Всё время кто-то да находился, чтобы составить компанию, пусть даже его об этом и не просили. Особенно если его об этом не просили. Гречанка опустилась на корточки, нашаривая в кармане свежую пачку сигарет и чиркая зажигалкой. Маленький, синеватый огонёк, на миг осветил усталое лицо Димитриди, выхватывая его из темноты. По хорошему, нужно было ложиться, и попытаться заснуть обратно, хотя бы ради собственного здоровья, коего и без всех этих ночных похождений осталось не очень много. Но Урсула отлично понимала, что заснуть ей не светит. Знакомое чувство, что иглой сидело в затылке, просто не позволит. Чувство, имени которому она так и не сумела придумать. Тоска, замешанная на тянущем, словно старая рана, страхе. Даже не страхе — призрачном ощущении опасности, что не применёт вернуться, как только гречанка провалится в мир сновидений.

Раньше ей чертовски помогало оказаться рядом с кем-то, кому она доверяет. Для этого отлично подходили Романовы, например. Учитывая паскудный характер и крайнюю неуживчивость близнецов, никто не рисковал занимать с ними одну палатку, а им только того и надо было. Разве что Урсула была достаточно безумна, чтобы посреди ночи притащиться со своим спальником, падая между двумя мужчинами. Но как раз её-то Ларик и Ярик вполне были готовы стерпеть, принимая не то за младшую сестру, не то за экзотическую домашнюю зверушку. Зато рядом с ними приступы ночных кошмаров отступали, становясь неважными и пустыми сновидениями, что забывались через несколько секунд после пробуждения. В общем, идея-то была отличная. Но совершенно невыполнимая, ибо бегающие по лесам Амазонки Романовы находились вне зоны доступа всех на свете сетей.
Димитриди глухо заворчала, затушивая сигарету о землю. Беда была в том, что единственный человек, которому она в этом лагере хоть сколько-то доверяла, и была готова подставить спину, едва ли обрадовался бы её визиту. Женщина задумчиво поковыряла штаны на колене ногтем и задрала голову к небу, словно бы пытаясь найти какой-то ответ, написанный на небосклоне светящейся звёздной вязью. Естественно тщетно.

Она сама не поняла, почему ноги принесли её к командирской палатке, но топталась у входа уже пару минут, задумчиво созерцая незашнурованный клапан, слегка покачиваемый заблудившимся в лагере ветром. В конце концов, — решила Димитриди, — это и её рабочее место тоже. По крайней мере, так значилось бы в должностной инструкции адъютанта, если бы она была, та самая инструкция. Хотя бы где-то. Стараясь ступать как можно тише, наёмница скользнула внутрь святая святых местного контингента «Легиона», по памяти добираясь до стола. Лампу хозяин палатки на ночь не оставлял, прекрасно ориентируясь на собственной территории, но и сама Урсула хорошо помнила, где что стояло. Во всяком случае достаточно хорошо, чтобы не споткнуться о какой-нибудь ящик, и не разбудить Манфреда весёлой матерщиной на пяти известных ей языках. Гречанка устало опустилась на стул, складывая руки на столешницу и опуская на них гудящую от усталости голову. Чертовски неудобная поза, и окончательная смерть её и без того вымотанному телу, однако посидев несколько минут, Урсула почувствовала наваливающуюся сверху, как тяжёлое ватное одеяло, сонливость.

Вот ведь какие странные метаморфозы. Еще недавно она была готова раскрошить Рихтеру все зубы, заставив плеваться ими по всей Ливии, а теперь чувствует себя спокойно только в его присутствии. Шутка Богов, и шутка эта явно затянулась. Димитриди рвано выдохнула, позволяя себе прикрыть глаза. Всего на пару минут. Не больше.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-23 00:45:32)

«Пара минут» явно затянулись, хотя гречанка и не осознала этого. Во сне время вообще идёт совершенно не так, как у бодрствующего человека. Казалось бы, ты только прикрыл усталые глаза, как тебя уже будит какой-то мудак и орёт, что пора выступать. Блядство, как есть блядство. Вот и сейчас, стоило Урсуле нырнуть в тёмную и тёплую воду сна, без каких либо сновидений — хороших ли, что было редко, плохих ли, что порой случалось и доводило её до ручки, или попросту глупых и сумеречных, — какая-то скотина решила, что ей хватит. А то расслабилась тут, понимаешь. Хотя почему «какая-то»? Вполне себе конкретная скотина, в лице нежно любимого командира. Урсула механическим движением остановила конечность, опустившуюся ей на голову, и только после этого медленно осознала, где она, собственно, находится, и какого хрена её разбудили. Видимо усталость окончательно брала своё, путая мысли, как нерадивая хозяйка — нитки.

Наёмница осторожно выпрямилась, выпуская чужую руку из своей нервной хватки и подняла на Манфреда мутный взгляд, вытирая тыльной стороной ладони лицо.
— Хули ты вскочил? — глубокомысленно поинтересовалась она, хмуря тонкие брови.
Наверное, это не лучший способ начать разговор, особенно после того, как самолично впёрлась на чужую территорию и устроила там бардак своим присутствием. Но Димитриди никогда не отличалась мягкостью характера и даже банальной вежливостью, особенно тогда, когда просыпалась. Первые несколько часов после пробуждения гречанке неистово хотелось уронить на каждого окружающего кирпич побольше, чтобы не мельтешили и не портили и без того поганое настроение. Женщина душераздирающе зевнула, окончательно выпрямившись и смерив гауптмана недовольным и злым взглядом. Вообще, конечно, сама виновата. Нашла место для «поспать».

— Я тебя не будила, — уточнила она, понимая, что оправдаться как-то надо.
Даже не столько оправдаться, сколько объяснить Манфреду своё раздражающее присутствие. В прошлый их разговор, наёмники договорились, что Урсула будет говорить прямо, если ей что-то будет нужно, или что-то будет её мучить. Говорить прямо, а не устраивать цирк, — по меткому выражению самого Рихтера. Вот и сейчас, наверное, нужно было начать разговор не с так любимых гречанкой «пошёл на хер», а с «извините, пожалуйста». Жаль, что этого у неё не получалось никогда, даже в раннем детстве. Но попробовать определённо стоило, потому что Манфреду ничего не стоило выкинуть её отсюда ко всем Титанам, а ползти до своей палатки сил уже не было.

— Кошмары, — буркнула она, словно это всё объясняло.
Димитриди наклонилась вперёд, упираясь локтями в стол и складывая кисти рук в замок, а голову попросту уронив на столешницу. Держать её сейчас прямо дольше трёх минут кряду организм просто отказывался.
— Когда мне снятся кошмары, я не могу спать. Если рядом нет никого.
Она расцепила руки, покрутив кистью в воздухе, словно не могла подобрать слово. И в самом деле — не могла. Потому что признаваться мерзкому гансу в том, что он единственный, кому она в этом лагере готова подставить спину, не хотелось. Давать в руки условному противнику такое оружие дураков нет.
— Короче, кто не бесит. Ложись спать, Манфред. Я посижу немного и уйду. Тут... спокойно.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-22 18:43:20)

Идея эта с самого начала попахивала идиотизмом, и если до сих пор Урсула не могла внятно сформулировать «почему», то сейчас легко ответила на этот невысказанный вопрос: «а вот поэтому». В конце концов, Рихтер — это не Романовы, которым совершенно ничего не нужно было объяснять, и которые отлично умели не лезть в душу и куда их не просят, а просто вставали рядом, когда требовалось. Ну так они, слава Богам, никогда ей и не командовали, разве что в их совместных вылазках Ярополк номинально считался «старшим». Но дремучий инстинкт, требующий искать тёмную нору где-то поближе к вожаку, было не перебить. Особенно в том состоянии, в котором гречанка пребывала в последние дни.

— Если ты не забыл, — вяло огрызнулась она, поднимая голову и упираясь щекой в свою ладонь, — Я сплю в палатке медиков. И они бесят меня по умолчанию.
И вовсе не потому, что в отличие от остальной женской части Шестой Урсула была довольно угрюмой и неприятной бабой, с явно прогрессирующим ПТСР. И даже не потому, что знала любимые позы половины приходящих к Фертиг за утешением, хотя предпочла бы жить без этих ценных знаний. Они просто были разные. Димитриди не умаляла заслуг военных медиков, но Боги слепили их из разной глины.
— Не тащиться же мне ночевать к штурмовикам. Винтер был бы в восторге, я полагаю.

Он и так будет в восторге, если кто-то из часовых видел, как она сюда заходила. Этот говнюк и без того любил пройтись по их с гауптманом нежной любви друг к другу, выражаемой мордобоями и колкими остротами, а теперь, небось, в штаны наваляет от счастья, что его теория сбылась. Но и хрен бы на него, она точно ничего подтверждать или опровергать не будет. Всё, что было в командирской палатке, остаётся в командирской палатке, и пусть хоть захлебнётся своими остротами. В конце концов, должно же у людей быть хоть какое-то развлечение в этой далёкой и чужой Африке, кроме убийства сепаратистов.

Гречанка зевнула, закрыв рот ладонью, и тоскливо уставилась на командира. Вот ведь заноза в заднице. И чего ему стоило просто уснуть обратно, а не трахать ей мозги? В конце концов, ничего криминального наёмница не совершила.
— Это и моё рабочее место тоже, — голос женщины сочился ехидством. — И ты сам это подтвердил, назначив меня своим адъютантом. Страдай.
Пусть и вялые, сонные, но отчаянно колкие препирательства с Манфредом даже подняли ей настроение. Наверное, стоит заходить к нему каждый вечер, перед сном, чтобы просто немного поговорить. Глядишь и спать будет лучше.

Команда «найти спальник» особого энтузиазма не вызвала, потому что в такие дебри личных вещей своего начальства гречанка ещё не лазила. Она смутно помнила, что где-то в теории он точно есть, но не была уверена, что сумеет отыскать его в темноте, не перевернув тут всё к такой-то матери. Рихтер и без того от злости аж подпрыгивает, а если она тут устроит кавардак, он в неё ядом плюнет, не иначе.
— Мне и тут неплохо, — буркнула она, устраивая голову обратно на стол. — Ложись спать, серьёзно. Завтра не самый лёгкий день.
Когда, интересно, они тут были лёгкими.
— Я не собираюсь перерезать тебе глотку, воровать запасы спирта или покушаться на твою честь. Обещаю.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-23 00:49:36)

Пожалуй только всепоглощающее изумление не позволило Урсуле разразиться громкой площадной бранью. Женщина успела лишь коротко вскрикнуть, когда из-под её тела исчезла опора, но даже этот крик больше походил на недовольное мяуканье кошки, коей неосторожное двуногое наступило на хвост в темноте. Поведение Манфреда ошарашило гречанку настолько, что она забыла поинтересоваться, не охренел ли он, даже тогда, когда её неласково приземлили на край койки, предусмотрительно отходя подальше. Какое-то время наёмница хватала воздух ртом, словно вытащенная из аквариума золотая рыбка, не в силах выдавить из себя ничего, что подходило бы ситуации. А после ругаться, вроде как, было уже поздно. Урсула глубоко вдохнула, успокаиваясь, и нашла взглядом фигуру командира, замершую в метре от неё.

Вообще, Рихтера можно было понять. С особым старанием выматывающая ему нервы гречанка, вероятно, задолбала его настолько, что он готов был даже пожертвовать собственным удобством, лишь бы она успокоилась и не мешала ему отдыхать. На долю секунды Урсуле стало стыдно, но это мгновение прошло довольно быстро, оставив после себя только вспыхнувшие щёки. Женщина неуверенно потёрла лоб рукой, всё так же не сводя взгляда со своего командира.
— Знаешь, — осторожно начала она, вкрадчивым полушёпотом, — Я не настолько злодейка, чтобы лишать тебя спального места. Можешь просто кинуть в меня спальником, чтобы я не искала его по всей палатке и не своротила тут какой-нибудь ящик со взрывчаткой. Нам только фейерверка над лагерем не хватает в середине ночи.
Последняя фраза прозвучала в высшей степени ехидно, но почти неслышно. Всё-таки Урсула прекрасно понимала, когда следует заткнуться и не бесить Манфреда ещё больше. Грань между «поддерживать гауптмана в форме» и «довести человека до цугундера» была тоньше, чем волос, а Димитриди не всегда отличалась чувством равновесия, за что не раз огребала.

Женщина наклонилась, расшнуровывая ненадёжную конструкцию, что держала ботинки на месте, и отшвырнула обувь подальше, к входу. Не хватало ещё о них же споткнуться поутру. Особенно Манфреду, который и без того не в восторге от нахождения в своей палатке неучтённого элемента. Если бы у гречанки было чуть больше совести, она бы ушла, извинившись. Но Димитриди всегда была на редкость эгоистичной сукой, и надежду на крепкий сон, пусть и весьма призрачную, упускать не собиралась. Пускай даже на полу, в спальнике. Не отель класса «люкс», конечно, но гораздо лучше, чем ничего. Особенно, если рядом будет сопеть какой-никакой, а маяк спокойствия.

Она подтянула под себя ноги, устраиваясь по-турецки на разворошённой постели. Куртка, накинутая на плечи, вероятно осталась валяться где-то в районе стола, слетевшая во время принудительных акробатических упражнений, но идти искать её сейчас, чтобы аккуратно водрузить на какое-нибудь более подходящее место, было откровенно лень.
— Если ещё и утром на меня не наступишь, я буду в восторге, — пробурчала она, обхватывая себя руками за плечи.
Всё же, по ночам в Ливии было весьма прохладно. Хорошо хоть снег не выпадал — если бы им приходилось месить эту мерзкую кашу, жизнь Урсулы была бы ещё отвратительнее, чем сейчас.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-24 19:07:36)

Манфред ворчит, но ворчит уже без злобы и раздражения. Она-то умеет почувствовать разницу между желанием придушить её, которое перманентно возникало у командира, и просто усталостью. Он не хочет с ней ругаться, и, в целом, гречанка вполне себе поддерживает его миролюбие. Ей и самой не хочется ссориться, продолжая их бесконечное противостояние. Она даже не сопротивляется, когда руки немца обхватывают её за плечи, и тянут назад, на себя. Не сопротивляется, позволяя себе устроить голову у него на плече, а ладонь положить где-то напротив сердца, гулко бьющегося в груди. Кончиками пальцев, покрытыми жёсткой мозолью, она чувствует, как оно пульсирует там, под слоем кожи, костей и мышц, словно в клетке. От шеи командира пахнет почти выветрившимся одеколоном, пополам с потом и, почему-то, костром. Нагретые огнём ветки, что трескаются с громкими щелчками, и облетают серым пеплом, опадая на волосы словно снежные хлопья. Урсула закрывает глаза, вслушиваясь даже не в слова, что он говорит, а в мерное гудение знакомого голоса.

— Можешь выделить мне место на коврике у твоего порога, — в голосе гречанки нет привычного ехидства, только усталая, ленивая насмешка. — Заодно враги споткнутся о мою тушу, и не смогут к тебе подобраться.
Ну а что она ещё может предложить? Урсула и сама не понимает, как ей теперь справляться со своим прошлым, что догнало её наяву, и зловеще стучится в голове, словно пульсация гнилой и ядовитой крови, даже во сне. Пробирается туда, не спросив ни позволения, ни извинений. Хочется по-детски пожаловаться ему на картины, что приходят по ночам, перехватывая горло мохнатой лапой. На ядовитый дым Абу-Даби, что крадётся по улицам Ваддана. На злые, чёрные глаза, что впиваются ей в кожу как колючие крючья. На мёртвые глаза всех тех, кто ей ещё хоть как-то дорог. Но в голове недостаточно слов, которые помогли бы выразить тот ужас, что сковывает её, не позволяя хоть как-то сопротивляться. Да и что-то острое в горле, стоящее поперёк и раздирающее нежное мясо гортани, не позволяет вырваться наружу ни слову. Может быть это стыд за то, что она не в состоянии сама справиться со своей слабостью.

Мягкие прикосновения убаюкивают, и ей даже не хочется рыкнуть, чтобы призвать Манфреда к порядку. Она сама расписалась в том, что нуждается в его помощи и обществе, так что же теперь строить из себя святую невинность. Он успокаивает её так, как успокаивают злобное животное, или маленького ребёнка. Интересно, какие мысли сейчас роятся в его голове? О чём он думает, прижимая к себе свою извечную головную боль, которую совершенно самостоятельно обеспечил себе, выкупив гречанку у её старого командования?
Женщина положила ладонь на его щеку, колючую от пробившейся щетины, и осторожно развернула лицо Манфреда на себя, вглядываясь в мерцающие в темноте серые усталые глаза. Она хочет рассказать о том, что верила, будто сумеет всё забыть. Верила, что сумеет как-то справиться со своим собственным Адом, живущим в голове. Но не может произнести ни слова, потому что в его глазах - его собственный Ад. Они оба ранены и брошены умирать теми, кто поленился их добить. Пусть даже раны их оставлены разным оружием, они совершенно не желают затягиваться.

Урсула выпрямилась, опираясь рукой о кровать, и подалась вперед, ловя губами его губы, и пропуская меж пальцев короткие тонкие волоски на затылке. Пусть думает что хочет, пусть решает сам. Однажды наёмница уже предложила ему себя, но он отказался. Теперь она делает это снова, но видят Боги, третьего раза не будет.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-26 19:18:26)

Она совершенно не умеет жить. Не в том смысле, который вкладывают в это простое слово какие-нибудь там биологи или ещё какие любители покопаться в чужих организмах, с целью выяснить, как эта загадочная херня работает. В этом-то, как раз, умеет. Как и все остальные жители планеты. Растёт, пусть всего лишь местами, дышит, питается, выделяет и даже раздражается. Разве что не размножается, но с этим делом Урсула вообще решила не спешить, потому как родителем себя представляла только в самых страшных, — не чета тем мультикам, что сегодня в кинотеатре «у Гипноса» крутили, — кошмарах. А вот жить — совершенно не умеет. Не способна. Тогда, когда прочие учились этому немудрёному навыку, у Димитриди были совсем другие дела.

Потому она сейчас и хватается за жизнь — жадно. С той самой жадностью, что свойственна лишь маленьким детям. Вырастая, они умеют найти для себя границу, которую впоследствии не сильно-то стараются пересекать. Научившись чему-то, они пользуются полученным знанием до самого конца, твёрдо зная, что и как делать. Урсула пьёт свою жизнь большими глотками — скорее, скорее, не успеешь! Завтра ты, возможно, сдохнешь. Завтра тебя может быть не станет.
Урсула живёт так, как научилась, быстро и хищно, не успевая оглянуться и подумать о том, что она оставляет после себя. Только разруху. Но сейчас, на краткий, запертый в долгую секунду, миг, ей хорошо. Настолько, насколько может быть.

Манфред тоже не умеет жить. Никто из них — не умеет. Это плата, которую с них взыскивают за страх замерший в чужих зрачках, за то, что они оставляют за собой горящие руины и разбитые жизни. Не самая высокая, если подумать. Но почти всегда непомерная для одного. Никто из них не умеет жить, и они алчно ищут друг в друге хотя бы какое-то подобие покоя, оазис пусть не с ключевой водой, но хотя бы с грязной лужей. Не всё ли равно, в выжженной-то пустыне? Урсула понимает это как никто, не раз пытавшаяся приникнуть губами, но всегда обжигающая их до мяса. Но не сильно беспокоится. Потому что когда боль становится невыносимой, ты перестаёшь её чувствовать. Манфред не умеет жить, и не позволяет себе научиться. Новокаиновая блокада вместо болевого шока. Два идиота.

От его плеча пахнет смутно знакомо, почти родственно. Так, наверное, звери находят по запаху себе подобных. Урсула выдыхает со всхлипом, осторожно смыкая руки на его спине, обнимая как что-то хрупкое, словно способна причинить ему боль лишним движением. На самом деле, просто боится расколоть на части момент. Момент понимания и осознания. Дерьмовый же она себе выбрала объект для имитации жизни. Да и сама она — тот ещё. Наёмница закрывает глаза, убаюканная его дыханием и близостью. И только титаническим усилием воли заставляет себя отодвинуться, не претендуя на что-то большее. Сворачивая их маленькую вечность, как пыльный коврик, и выбрасывая туда, где ей самое место.

— Спасибо, — голос её хриплый, царапает горло, и гречанка прокашливается, виновато дёргая губой в подобии улыбки. — Но спальник всё равно найди, пожалуйста. Во мне больше центнера веса и я пинаюсь.
Глупо всё получилось. Как и всегда. С ней по-другому и быть не может. И Урсула предпочитает не думать, что было бы, если бы они встретились как-то иначе, нежели посреди чужой бесконечной войны. Потому что это были бы не они, а какие-то другие, возможно ещё более противные и злые люди. А на кой ей думать о каких-то чужаках? А у них ничего нет, и быть не может.

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-27 21:16:46)

Никогда ещё Урсуле так сильно не хотелось сказать собеседнику «бе-бе-бе», и показать язык. Никогда, с самого, наверное, детства, когда она ещё могла позволить себе столь легкомысленные эскапады. Но именно сейчас придумать более осмысленного ответа на ворчание Манфреда попросту не получалось. Да и не надо было, потому что немец совершенно точно не ждал от неё какого-то ответа. Он ворчал просто потому, что по-другому не мог. Уж точно не в разговоре с самой беспокойной своей подчинённой, которая залезла к нему в душу, голову и вот, даже постель. Пускай и оказалась в ней безобразно одетая и, похоже, в качестве плюшевой игрушки. Не самый плохой вариант. Потому как кошмары ей точно не светят. Если не считать кошмаром попытку разместиться на узкой командирской койке с ним самим под боком. Или то, что утром она непременно свалится на пол, спихнутая туда, или наоборот проснётся от удушья, когда начальственная туша окажется сверху, перепутав греческие мощи с катышком в матрасе.

Урсула заворочалась, в попытке отбить себе хотя бы немного места, но быстро наплевала на все попытки. Манфреда было больше, и он был явно сильнее, и отвоёвывать у него место для сна было не сильно проще, чем бить ему морду на полигоне. Пожалуй, в спарринге у неё было куда больше шансов. В итоге, Димитриди просто закинула ногу на бедро мужчины, и уткнулась лицом в его плечо, затихая. Чертовски двусмысленная поза, но кому какое дело, если разобраться? Среди Легионеров едва ли были ревностные католики. А если и были, они вполне могли бы скатать своё мнение в тоненькую трубочку и засунуть туда, где никогда не светит солнце. С точки зрения Урсулы, конечно. Их же личное мнение на этот счёт наёмница не собиралась даже спрашивать.
— Винтер будет счастлив до усрачки, — пробормотала гречанка, вытаскивая свою руку из-под командира и вытягивая её вдоль тела. — Или наоборот, оплачет свои капиталы, поставленные на точную дату того, когда мы окажемся в одной койке.
Женщина коротко зевнула, закрывая глаза.
— Но и похер, — веско добавила она, прежде чем провалиться в сон так быстро, как гаснет экран отключённого от сети телевизора.

Запах Манфреда, его тепло, прикосновения и дыхание стали отличным «амулетом» от страшных снов. Куда лучшим, чем могли бы стать таблетки или алкоголь, которыми Урсула справлялась раньше в таких ситуациях. Утром она ещё обдумает сказанное Рихтером перед сном. Например, стоит ли считать его пожелание самой заботиться о спальном месте, приглашением. И, вероятно даже примет его, заявившись на порог со скатанным в небольшой рулон одеялом и спальным мешком. И даже бровью не поведёт, устраивая себе гнездовище на полу, неподалёку от кровати Манфреда. Но это будет завтра, а сегодня она просто выспится, впервые за последние дни. И это гораздо больший подарок, чем многое, из того, что командир мог бы ей предложить. Ему очень не повезло стать единственным близким для наёмницы человеком на многие сотни километров вокруг, так что пусть живёт с этим, пытаясь как-то разгребать полученное. Или не пытаясь. Какая уже разница?

Отредактировано Урсула Димитриди (2021-04-29 19:26:42)