Полог командирской палатки качнулся, выпуская наружу гречанку, задумчиво почесывающую кончик носа. Можно было догадаться, что Рихтер не приклеен к своему стулу, но привыкшая обнаруживать командира в его палатке, Урсула даже немного растерялась, когда привычное место встречи оказалось пустым. Женщина встряхнула головой, недовольно нахмурившись. Дежурная приветственная гадость, заготовленная по дороге, скреблась в горле, так и не озвученная. Ну и где этого господина теперь искать? Быть может Бес вернулся раньше, чем она, и теперь Рихтер выслушивает его доклад по обнаруженному в аэропорте? Димитриди осмотрелась вокруг.
— Гизе! — преувеличенно радостно рявкнула она, обнаружив в зоне видимости хотя бы одну рожу, чью фамилию вспомнила сразу, — Командира не видел?
Леонард задумчиво качнул головой в сторону тренировочных площадок.
— На стрельбище.
Женщина благодарно кивнула, разворачиваясь на пятках.

Вероятно, гауптман нервничал больше, чем пытался показать, отправляя их в город. Насколько гречанка успела изучить своего командира, он редко сидел без дела, стараясь найти себе занятие каждую минуту. Правда большую часть его времени занимали дела административные, и повалять своих бойцов по полигону ему удавалось не так чтобы очень часто. И если он в такое время поперся на стрельбище, значит хотел попросту забить себе голову хоть чем-то, в ожидании прибытия отправленных в город бойцов. Урсула вздохнула. Кажется, за свое своеволие она может выхватить сильнее, чем рассчитывала изначально. Если Манфред на взводе, значит вполне может устроить ей кучу приятных моментов, вроде беготни вокруг лагеря в том самом бронежилете.

С другой стороны, может быть оно и не плохо — визит в ставку ЛОА принес самой гречанке только головную боль и недовольство. А еще тупое ноющее чувство в затылке, что исчезло только после того, как она оказалась в привычной обстановке лагеря «Легиона». О природе этого чувства Димитриди догадывалась, и это ее не радовало. Осознание собственного бессилия перед призраками прошлого скреблось в груди тысячью пчелиных жал. И сбросить сейчас напряжение одним из старых добрых способов было бы совсем не лишним. А так как пить было нельзя, а потрахаться просто не с кем, добрая тренировка вполне способна была вытряхнуть из ее головы всякую чушь и наставить на путь истинный. Осталось только хорошенечко выбесить Манфреда.

Женщина остановилась в нескольких шагах от командира, сосредоточенно целящегося в далекие мишени. Отрывать его сейчас от дела не хотелось. Удобно устроившись прямо на земле, по-турецки сложив ноги, Димитриди вытащила из кармана сигарету, разминая ее между пальцами. Пристальный взгляд Рихтера, обращенный сейчас на собственное оружие, не давал никаких шансов тому, что он обратил внимание на ее присутствие. Заметить-то, наверняка, заметил. Не дурак же. Но едва ли придал этому большое значение. Стоило отвлечь его, и способа лучше, чем закурить, выдыхая терпко пахнущий дым в его сторону, природой еще изобретено не было. К тому же, это вполне подходило под первую часть плана «доведи гауптмана до цугундера».

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-11-09 13:23:20)

Конечно же Урсула знала, что Рихтер явно не оценит такого способа привлечь его августейшее внимание. Еще бы она этого не знала. Кажется, даже последний техник из русской роты был предупрежден о нелюбви командира немцев к табачному дыму. Димитриди нарочно бесила своего командира. Но вовсе не из природной пакостности, как мог бы подумать, — и скорее всего думал, — несчастный. Впрочем, и из нее тоже. Но первой, и самой главной своей миссией гречанка считала не давать командиру закиснуть в собственных мыслях. Занятый в основном делами далекими от поля боя, Рихтер явно начинал медленно, но верно закипать. И сцеживать на чью-то макушку яд гауптману было просто необходимо. Все люди из Шестой были с ним очень давно, и пускай среди них у офицера могла найтись пара-тройка тех, кого можно назвать если не друзьями, то близкими приятелями, они для таких целей явно не подходили. Не то что приблудная девка, что была при нем без году месяц. Их не связывала общая история предательства, их не связывали воспоминания и боль. И выстроить новую, еще не «использованную» модель поведения между ними было куда как проще. Манфред изводил себя, это было видно даже полному кретину. У фройляйн Фертиг, однако, не отмечался — Димитриди бы точно знала, ибо женский коллектив всегда оставался женским коллективом, даже в горячей точке. А с этим змеюшником ей приходилось делить одну палатку. Пить тоже не особо пил, после их новогодней пьянки гауптман в непотребном состоянии замечен не был. Так что... пусть уж лучше бесится, чем однажды поедет крышей и перестреляет половину лагеря просто потому, что нервы — вовсе не стальные канаты — лопнули с плачем порванных струн.

Урсула тонко и гадко улыбнулась, выслушивая экспрессивную речь начальства, под шумок, двумя глубокими затяжками, уничтожая почти половину сигареты, а после осторожно затушивая ее о подошву ботинка и отправляя в карман. Первый раунд она проиграла — так хорошо начавший, закончил Манфред удивительно скучно. Женщина поднялась на ноги, отстегивая клапан кобуры, и вытаскивая пистолет. Стрельбище, так стрельбище. Ничуть не стесняясь, Димитриди встала рядом, прицеливаясь в одну из мишеней.
— А докладывать мне, герр гауптман, — наемница нажала на крючок, недовольно скрипнув зубами, когда ствол в руках мотнуло в сторону, — Нечего. Этот плод скотской любви своего папаши и овцы соседа п*здит так, словно у него к затылку ствол приставлен. Хорошо п*здит. Красиво. Только какую-то чушь.
Следующий выстрел лег ровно — тяжелую мишень пусть и не качнуло, хорошо вкопанную в землю, однако характерный звук, почти потерявшийся в грохоте пороховых газов, дал понять, что гречанка еще не разучилась стрелять, и ей не пора в дом слепоглухонемых престарелых инвалидов.

— И почему-то совсем не хочет подпускать никого к грузу. Словно у него там не гуманитарка, а помет ишачий, который он по ящикам распихал. Насовал нам кучу бумажек с подтверждениями. Только вот в чем беда, — Урсула опустила ствол, оборачиваясь на командира. — Я таких бумажек сама с пяток нарисую. Да и зачем бы русским отправлять подтверждение по грузу местному министру обороны? Их дело маленькое, привезти да по накладной отдать. Не много ли бумажек для пары ящиков с аспирином, как считаешь, Манфред?

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-11-12 19:37:16)

Честно говоря, про обещанный Рихтеру спарринг гречанка совершенно забыла. Не до того было — все ее мысли занимали вещи куда более интересные и важные, нежели очередной мордобой с начальством. Однако, это сейчас было как нельзя кстати. Женщина отложила свой ствол и потянулась к ремням бронежилета, нащупывая застежки. Драться с лишним весом — нема дурных. Конечно, это защитит ее от очередного синяка поперек ребер, взамен «рождественскому», уже зажившему и не напоминающему о себе даже разводами кровоподтеков под кожей, но... В конце концов, она не сраный русский коммандос.

— Можем, конечно, — покладисто согласилась она. — И контрразведку подключить, и начальству настучать. Только не за что, гауптман. Полковник, драть его в сраку, аль-Хатиб дисциплинирован, добропорядочен и над его обезьяньей башкой разве что нимба не горит, как на фреске в храме Василия.
Женщина с удовольствием повела плечами, избавившись от лишней тяжести и зажмурилась.
— Но я жопой чую, что он темнит. А где — понять не могу. Так что предлагаю продолжить это разбирательство по возвращению господина Бесонова. Бумаги сам посмотришь.

Гречанка сбросила куртку и прогнулась в спине назад, хрустнув позвонками, после чего сделала несколько размашистых движений локтями, разминаясь.
— Драться без пари? — светлые глаза наемницы иронично блеснули в полумраке, — Скучно.
Женщина отошла на несколько шагов, выбирая относительно ровную площадку, и потянулась кончиками пальцев к носкам ботинок.
— Если я выиграю, то прошу не отправлять меня на одиночные задания в город как минимум неделю. И вообще не отправлять меня в город некоторое время.

Наверное, сейчас Рихтер мысленно поперхнулся. Чтобы эта ненормальная отказалась покинуть лагерь и добровольно заперла себя тут? Но у Урсулы были свои резоны просить этого. Острая игла чужого взгляда, что впивалась ей в спину, прямо между позвонками, не давая дышать от боли и панического ужаса, что приходилось сглатывать, словно битое стекло. Женщина была совершенно не уверена в том, что эти приступы не повторятся. И была совершенно не уверена в том, что сумеет побороть их в тот момент, когда от нее будут зависеть чьи-то жизни. Или ее собственная, что так же важно. Диверсанту и снайперу нужно иметь холодный рассудок и уметь принимать молниеносные решения. И самое главное — нельзя сомневаться в себе. Это может стоит слишком дорого.

У Димитриди было время, чтобы разложить по полочкам собственное поведение в клубе. И ей совершенно не нравилось, как на нее повлиял состоявшийся разговор с мертвецом. Она начала допускать ошибки, бросаться вперед не думая о последствиях. Ей нужно было время, чтобы принять ситуацию целиком, обдумать ее, и решить, что теперь со всем этим делать. Боец, поддавшийся эмоциям — всего лишь ходячий труп. И как бы ей сейчас не хотелось найти и устранить виноватого в ее приступах, гречанка прекрасно понимала, что кинувшись в омут с головой она проиграет. И в этот раз ее не пощадят. Даже с издевательской улыбкой и предсмертной эпитафией «ты разочаровала меня».
— Мы договорились? — женщина наклонила голову к плечу, вставая в стойку и останавливая внимательный взгляд на командире.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-11-24 20:05:07)

Самодовольная, издевательски спокойная и даже надменная рожа Манфреда сейчас вызывала только одно желание — как следует отрихтовать ее кулаком. Урсула почувствовала, что от ее и без того показушного безразличия не остается ничего. Кровь прилила к лицу, заставляя щеки полыхнуть (тут, наверное, надо было вознести молитву всем богам Олимпа за то, что скудного света не хватит, чтобы увидеть ее красную от злости рожу), а в груди сам собой зародился тихий, но отчетливый, угрожающий рык.
Ну вот что он за мразь-то такая?
Что за дерьмо вообще происходит с ней в последние недели?
Холодная, острая словно клинок боевого ножа, ярость затопила тело гречанки, колкими мурашками поднимаясь от самых кончиков пальцев на ногах вверх, булькая в глотке вместе с клокотанием воздуха.
И вперед она бросается зная, что первый раунд, — самый главный, — он уже выиграл.

А потому совершенно не рассчитывает, что сумеет достать его, когда наносит первый удар в лицо, ничуть не стараясь прицелиться. И не удивляется, когда Рихтер предплечьем отводит ее руку в сторону, нанося ответный в грудь. Это не драка еще — они привычно прощупывают друг друга, танцуя своё мазохистское танго на целом поле граблей, зная куда будет нанесен следующий удар, предсказуемо умудряясь уйти в сторону, продолжая вонзать полые клыки в чужую чешую. В ушах злым набатом бьется кровь, заглушая мир вокруг, и перед глазами только ухмылка его паскудная, которую вбить бы ему в глотку, да поглубже, чтоб зубы горло поцарапали. Урсула издала низкий глухой рык, пытаясь достать его ногами, но захлебнулась, получив хороший пинок в живот, и — сразу же следом — удар кулаком в грудь. Наемница со свистом втянула в себя воздух, отступая на шаг назад. В прошлый раз все было точно так же. Выбил из нее весь дух, а потом глумился, стоя над поверженным противником. И сейчас, наверное, уже празднует победу, ублюдок. Урсула рванулась вперед, не обращая внимания на то, что в грудной клетке поселился целый рой злых пчел, явно пытающихся выбраться, прогрызть себе дорогу между ее ребер наружу. И с отчетливым хрустом впечаталась лбом в его голову, заставляя мужчину ошарашенно отступить назад и затрясти башкой.

Урсула хищно улыбнулась, делая подсечку, чтобы повалить командира на землю и потом, если повезет, хорошенечко приложить сапогом по ребрам. Достал! Назвать это спаррингом не получилось бы уже ни при каких условиях, впрочем это с самого начала им не являлось. Подлые и по-настоящему злые удары, что наносили наемники друг другу, совсем не подходили для дружеского поединка. И Рихтер не стал менять установившихся правил, попросту сгребая женщину в тиски медвежьих объятий и роняя на землю, заставив обиженно вскрикнуть от боли и неожиданности, а после попытался заломать руку.
— Тварь! — прошипела женщина, выворачиваясь из-под немца и пытаясь снова врезать ему головой куда-то в район переносицы.
Они основательно вымотали друг друга, в попытке перехватить инициативу и заставить противника уступить и сдаться, но никто не желал признавать свое поражение. Урсула едва успела уклониться от летящей ей в голову оплеухи — самой банальной, открытой ладонью. Так бьют неверных жен, непослушных детей и паскудных домашних псов. С одной только разницей. Силы Рихтер, наверняка, вложил столько, что ей хватило бы, чтоб мучиться мигренью еще пару дней. Женщина коротко гортанно вскрикнула, оскорбленная, и почти не глядя пнула его в живот.

Всё. Победа. Только радости особой она, почему-то, не принесла.
Тяжело дыша и стирая с лица пот, наемница приподнялась на локтях, рассматривая лежащего рядом с ней на земле командира, пошатываясь встала на колени, делая несколько неуверенных «шагов» в его сторону и навалилась сверху, седлая бедра. Кулак гречанки, занесенный над его головой, явно не обещал Манфреду ничего хорошего.
— Говнюк, — выдохнула Димитриди, опуская занесенную руку, так и не нанеся удара. — Я. Остаюсь. В лагере. Минимум. Неделю! И меня не еб*т, что ты об этом думаешь, герр гауптман.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-12-01 22:09:59)

По-хорошему, конечно следовало послать Манфреда туда, куда немногие добирались. И может быть даже нарисовать карту от руки... да хоть на обратной стороне той чертовой распечатки от аль-Хатиба, один хер гречанка не видела им никакого применения, кроме как печку на полевой кухне растопить. По-хорошему, наверное, следовало подняться и подать Манфреду руку, чтобы помочь встать с земли. У них, все же, был дружеский спарринг. Даже несмотря на то, что они совершенно не сдерживались и пытались друг друга прибить. Урсула, по крайней мере, пыталась. Изо всех своих сил, изрядно подточенных за последние сутки. По-хорошему, наверное надо было спокойно объяснить командиру причину своей просьбы - это не так сложно. Даже при учете того, что слова придется вырезать из себя тупым лезвием, словно куски мяса из груди, чтоб накормить злобных собак своих мыслей, что рвут на части изнутри.

По-хорошему, стоило бы.

Но наемницы хватает только на то, чтобы сделать глубокий, до боли, вдох, прежде чем ее с головой накрывает темной, жгучей словно красный перец, насквозь болезненной волной смеха. Гречанка хохочет, запрокинув голову назад и скаля в небо выступающие клыки. Хохочет, захлебываясь холодным ночным воздухом, что в глотке клокочет, как у утопленника. Хохочет, не замечая того, что ее скулы расчерчивают мокрые дорожки, теряясь где-то в растрепанных и грязных от песка и пота волосах. Димитриди завалилась на бок, откатываясь в сторону и освобождая Манфреда от веса своего тела, по прежнему не переставая смеяться. Только теперь ее веселье ощетинилось в стороны кусками битого стекла и колючей проволоки, что стягивала ребра тугими кольцами. Гречанка попыталась подняться с земли, но сумела только сесть, упираясь локтями в свои колени, и обхватив виски ладонями, выплевывать себе под ноги каркающие смешки, словно кровь из изрешеченных легких.

Наверное, где-то глубоко-глубоко в душе Димитриди сейчас было очень неудобно, неловко и даже стыдно за свой эмоциональный выплеск. Но остановиться она уже не могла. Скопившееся напряжение требовало выхода, и, не получив его в драке, выплеснулось фонтаном истерики. Женщина рвано вдохнула, тщетно пытаясь успокоиться и перестать позориться, но только усугубила ситуацию - застрявший поперек глотки, очередной смешок судорогой боли исказил черты гречанки. Наемница всхлипнула жалобно и тихо, словно ребенок, прикованный к кровати в больнице для сирот - смысла кричать нет, никто не услышит, а если и услышит, то все равно не придет, но ведь больно, больно! - и уткнулась лбом в свои колени.
— Как же я тебя ненавижу, — горячечным шепотом выдохнула она, сама обжигаясь о собственную бессмысленную злость. — Почему ты не можешь оставить меня в покое. Почему ты не можешь даже сдохнуть как все нормальные люди, почему?!

Боль ворочалась в груди, словно огромная змея с острыми зубами, прогрызающая себе путь куда-то в желудок, заставляя тело женщины вздрагивать мелкими судорогами тика. Урсула с силой прикусила нижнюю губу, напоминая себе, что здесь и сейчас она не одна, и ей не следовало бы вести себя как маленькая девочка, не получившая третью порцию сладкой ваты. Наемница, пошатываясь и опираясь в землю ладонями, заставила себя подняться, тяжело дыша и глотая всхлипы как льдинки.
— Если... — она подняла лицо на Манфреда, скаля зубы в искривленной прорези губ, — Если кто-то узнает... Убью![sign]Я смеюсь, чтобы не плакать, не выть, не стонать,
не кричать, не вопить дурным голосом, не ругаться на чём свет стоит.
Смех — это просто ещё один способ дать выход эмоциям.
© Чак Паланик, «Уцелевший»[/sign]

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-12-18 15:13:43)

Нечестный ход, но когда Манфред был с ней до конца честным? Игры в иглы, да все под её ногтями. Урсула рычит глухо, дёргаясь. Не для того, чтоб вырваться — хотела бы, с лёгкостью сбросила бы с себя чужую руку, но его участие приятно, как и сухое тепло идущее от тела. Ночи в Ливии холодные, а куртку гречанка сбросила, перед тем как устроить спарринг. Урсула рычит, а после охает от боли, когда рука сжимается плотнее.
— Осторожнее, дубина, — женщина кривит губы, мелко дыша. — Сначала врезал от души, а теперь добить решил?
Она радуется глупо тому, что Рихтер стоит за её спиной и не видит того, как её щёки горят от стыда. За свою глупую вспышку. За то, что показала лицо настоящее, перекошенное болью и злостью непридуманной. Не такой, как обычно. Урсула чувствует тень его дыхания у самого уха и позволяет себе на секунду закрыть глаза, чтобы его спокойствием, больше похожим на вздох ледника, пропитаться. Хотя все ещё хочет выть от ярости и зубы сжимать так сильно, чтобы дёсна — в кровь.

— Если бы ты хотел, чтобы я отжималась, — говорит она, облизывая губы, — Ты бы разжал руку.
Обида всё ещё в горле клокочет, но уже не царапает его изнутри звериными когтями. Урсула понимает, что чертовски устала. Устала в одиночестве тащить на себе неподъёмную ношу своего прошлого, что на шее затягивается ледяной петлёй. Если ему так хочется знать правду, пусть подавится ей. Всё равно рано или поздно это выплывет наружу, так почему не сейчас, когда ей почти что всё равно?

Урсула откидывает голову на мужское плечо, щекой чувствуя, как царапается свежая щетина на лице Манфреда. Собирается с силами, ищет в себе слова. Те, которые поранят не так сильно, те, которые ещё можно подобрать из-под ног не обжигая ладони до костей. Сглатывает шумно, находя пальцами его руку свободную и сжимая кисть, переплетает их пальцы. А после поднимает их руки сплетенные к своей груди, туда, где чернеют, пускай и незримо, провалы пулевых. Давно заросшие, закрывшиеся новым мясом, но все ещё помнящие расплавленное пламя обжигающей боли.
— Июль две тысячи четырнадцатого, — «напоминает» она, позволяя жёстким подушечкам царапнуть по рытвинам старых ран. — Ливия.

Раньше в этих воспоминаниях была только боль и злоба, но сейчас с ними рядом тихой поступью встаёт детская почти, наивная и глупая обида. Обида на человека, что она считала мёртвым, а потому прощённым за всё. Не держат досады на того, кто ушёл за грань. И как же ей теперь быть?
— Нас было двое, и пять или шесть мальчишек из регулярной армии ЕС. Сопляки совсем. Нас сразу не грохнули, потому что мы нашивки успели содрать. Наёмников бы сразу, наверное. А так пожили ещё.
Урсула выдавливает из себя глухой смешок, больше похожий на всхлип. Сейчас всё это кажется таким далёким, что она почти не помнит лиц тех людей, что подохли там, словно скот. А пыталась ли она вообще запомнить их, или специально не смотрела в лица, зная, что ничем не может им помочь и не желая пополнять сонм мертвых расколотых масок, что хрустят под её ногами в самых тёмных снах?

— Мы бы могли сбежать, наверное, или хоть что-то придумать, — Димитриди сама не знает, верит ли в это, но говорит, ускоряясь, словно пытается не дать Манфреду вставить ни слова, договорить до конца, выплюнув свою никчемную исповедь до последнего слова, — Но Уилл был ранен. Оставалось только ждать своих и надеяться, что они не опоздают.
Опоздали, конечно. Но есть ли в том их вина? Конечно же нет.
— Я думала, что он погиб тогда. Я сама чудом выжила, и на его гроб землю бросала, Манфред. А теперь я встречаю его, живого, да ещё и на стороне этих черножопых у*бков!
Голос гречанки срывается на судорожный шёпот, родной брат ядовитого шипения.
— Что я должна думать? Как я должна понимать это? Я из лагеря выхожу, и чувствую, что эта мразь где-то рядом ходит. Я тебе сейчас не на жалость давлю. Я боюсь, что могу подвести вас. Твоих людей подвести. Потому что я слабая. Потому что я с полковником этим овечьим разговаривала, а сама думала о том, как, если что, отступать, если этот ублюдок свои руки сюда дотянул. И заметь, в этих моих планах Беса не было. Дай мне неделю. Смириться с мыслью, что иногда они возвращаются. Всего неделю, больше не прошу. Пожалуйста, Манфред.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-12-22 02:37:40)