Запах благовоний щекочет, забиваясь удушливо в нос, заставляя поморщиться чуть незаметно - дешевые, да к тому же не самые лучшие, но откуда тут взять что-то хорошее. Радоваться остается тому, что есть хоть что-то. Хотя бы такое место для молитвы, организованное ее соотечественниками, несущими службу в этом батальоне. Хару зажимает ароматическую палочку в специальных щипцах, опускаясь на колени и положив в металлическую чашечку свое подношение духам, завернутое в бумагу, на которой каллиграфическим почерком написано ее пожелание в этом году. Ей нечего принести капризным духам, кроме самой себя, - бумага вспыхивает подожженная, распространяется вокруг запах паленого. Прядь волос срезанных горит недолго, быстрее, чем успевает обратиться в прах бумага, но вонь стоит такая, словно бросили в камин целую шкуру. Женщина зажимает в руках свой подарок брату, моля богов и духов подарить ему удачу и защиту. Даже если заберут у нее - пусть у нее и так немного осталось, предав свою семью и бросив семейный алтарь, Хару отрезала себя от них, словно заточенным раскаленным ножом. Но ведь должны найтись защитники для них обоих. Или хотя бы для Садао. Он-то не предавал свою семью. Пусть и был японцем всего лишь наполовину, и не верил в тех богов, у которых искала защиты его маленькая сестра.

Японка поднялась на ноги, отвешивая алтарю последний поклон, не обращая внимания на боль, тонкой иглой выстреливающую в поясницу. Она не станет кланяться людям, побережет себя, но сейчас не тот случай, когда можно отмахнуться. Пепел, оставшийся в металлической миске, колышется от сквозняка, разбрасывая свои чешуйки вокруг. Гаснут благовония, дотлев до самого конца. Хару сжимает в руке свой подарок осторожно, чтобы не измять находящееся внутри. Наверное, сейчас не лучшее время для визита, но дар должен быть вручен до полуночи. Да и не похож ее брат на человека, который будет водить хоровод вокруг елки. Если честно, тут никто не похож, пускай порой и напоминают форменный детский сад. Отбой сегодня позже, в честь праздника. Большинство, наверное, собрались в клубе - пусть и без алкоголя, но проводить уходящий год. Хару медленно идет по коридорам части, опираясь на свою верную и вечную трость.

Перед комнатой, предоставленной Садао, она тормозит немного, заставляя себя выдохнуть. Брат может уже спать, время уже позднее. Да и не ждет он ее визита, наверное. Женщина разжимает руку, глядя на зажатую в ней ладанку из белой ткани с вышитыми на ней иероглифами. Достать материалы было не очень сложно, достаточно улыбнуться застенчиво медсестрам, не позволяющим ей встать после очередной садисткой тренировки, устроенной ей командиром и братом. Улыбнуться, и попросить. И вот нашлись и кусочек ткани, и нитки - пусть не предназначенные для вышивания, но и так хорошо. И даже иголка. Самая обычная, для шитья. Не по живым, что удивительно для лазарета. А прочее - правильную бумагу и даже кисть с тушью, удалось выпросить у своих. Они-то понимают важность ритуалов.

Хару толкнула дверь, осторожно обозначив свое присутствие стуком. Садао не запирает, и говорил, что она может приходить не стучась, но она все еще смущается.
- Сао, - Такаи перешагнула через порог, осматриваясь и ища брата глазами. - Ты не спишь еще? Я тут...
Она улыбается едва заметно, опуская голову вниз.
- Вот. Возьми.
Ладанка почти сливается цветом с кожей ее ладони замерзшей. Хару поднимает глаза, глядя на него выжидающе. И понимает, что его, наверное, не учили всему этому. И он может попросту не понять значимости подарка. Но это не важно.

Отредактировано Такаи Хару (2020-04-30 20:29:55)

Едва успевает перехватить руку брата, когда Садао тянет завязки на ладанке, едва не успев обнажить вложенное внутрь, но успевает. Только смотрит на него как на расшалившегося ребенка, не внимающего просьбам матери вести себя прилично. и сама себя одергивает в следующую минуту. Конечно же Сао не в курсе, что это такое. Едва ли в его жизни был кто-то, кто просил за него духов. Почему-то на секунду Хару становится обидно за брата. Она тянет руку, чтобы объяснить - не словами, движением - что делать с ее подарком, но Садао и сам догадывается, затянув шнурок на шее и спрятав вышитый мешочек под одеждой. Хару кивнула одобрительно, улыбаясь уголками губ. Не безнадежен. Может быть и в будущем догадается, что не стоит смотреть, что там внутри. Тонкий мир не любит пустого любопытства.

Наверное, нужно уходить - незачем отвлекать брата от отдыха, Хару сделала то, что хотела и незачем красть часы покоя у него и у самой себя. Пускай им вдвоем вполне уютно - рядом совсем недавно, но уже научились не причинять друг другу неудобства своим присутствием, но все же. Пусть даже последняя ночь в году это время, которое принято проводить с семьей... слишком мало времени для того, чтобы Такаи почувствовали свое родство. И это тоже - обидно. Словно бы у них отняли саму возможность стать семьей. Отняли в тот момент, когда отец Хару скривил презрительно губы, раскалывая на части их род. Хару поднимает глаза, готовая попрощаться, но замирает, непонимающе глядя на брата, что копается в своих вещах, отбрасывая одну за одной коробки.

Кошка-статуэтка забавно щурит глаза, покачивая лапкой. Хару опускает веки на мгновение, вспоминая, и кивает благодарно, улыбаясь одними глазами. Сам того не подозревая, брат выбрал лучший подарок. Маленький кусочек воспоминаний о том времени, когда она была счастлива. Антон так же, наверное, не знал, что выбрать в подарок для приглянувшейся ему девушки, и схватил первое, что попалось под руку. Вот только особой удачи талисман не принес, не считая того, что из них двоих выжила только она. Считать ли это удачей?..

- Спасибо, - Хару сжимает в руке статуэтку, силясь улыбаться.
Ей тяжело выражать свои эмоции, что-то внутри нее давно отгорело, превратившись в серую пыль. Но это ведь очень важно, показать, что тебе не все равно. Показать, что подарок принес тебе радость.
Интересно, он выбирал сам, или ему подсказал кто-то? Даже с цветом угадал. Смешно было бы, подари он золотую или зеленую. Впрочем, Хару бы и это ему простила. Когда-нибудь, когда все это закончится, и она сможет уйти на покой - вместе с ним - она обязательно научит его всему, что сама знает. просто потому, что так будет правильно.
- Останусь, недолго.

Хару ставит трость в угол, осторожно проходя внутрь и присаживаясь на край стула. Обстановка у брата в комнате совершенно спартанская, и Такаи-младшая думает о том, что нужно было захватить с собой хотя бы пару еловых веток в стакане. В общей казарме пахнет хвойным духом, а тут нет даже ощущения праздника. Но если бы он хотел, то, наверное, сам бы поставил? Хару ставит статуэтку на стол перед собой, осторожно проводя мизинцем по прохладной поверхности, между кошачьими ушами.
- Мама очень любила кошек, а отец их терпеть не мог, - говорит она, просто чтобы не молчать. - Поэтому мы часто ходили в святилище Митогава. Они живут там, и никто их не выгоняет. Я бы хотела когда-нибудь показать тебе это место. Там очень спокойно.

Мгновение замирает ломким хрустальным бликом где-то под ресницами. Хару утыкается лицом в грудь брата, обхватывая его руками и застывает, не в силах сделать следующий вдох. Где-то там, под сердцем, казалось замерзшим в каменный комок, почти разучившимся биться и уже не способным расколоться, - никогда-никогда, потому что не сшито даже, а намертво перемотано режущей и опасной проволокой - разливается живое тепло. Это так удивительно, что почти невозможно. И только в горле бьются нерожденные слова не благодарности даже, а нежности. Ответной и мягкой, как перья, которыми птицы выстилают своё гнездо. Хару вдыхает его запах, ставший уже таким родным, что заплакать хочется, но не умеет. Разучилась, наверное, а быть может просто забыла, как это - когда ресницы склеиваются от соли и горечи.

Она поднимает лицо, высвобождая правую руку и прикасаясь к щеке Садао кончиками пальцев. Проводит осторожно - колет чуть заметная, успевшая за день отрасти щетина. Скоре даже намек на нее. Глаз таких, как у Сао, у японцев почти не бывает. Серые, словно небо над Казахстаном сейчас. И глубокие, как море, в которое сорвались капли с копья Изданами. Красивая была легенда, о любви и самоотверженности и дороге в самый Ёми за той, что была частью души. Слишком красивая, чтобы не разбиваться о реальность. А теперь заперта в своей мрачной тюрьме Идзанаги, и всем наплевать. Потому что острова, рожденные из капель, теперь не верят в старых богов. А если и верят, то очень-очень осторожно. Так же осторожно, как Хару прикасается губами к его щеке, рядом с уголком губ. Приподнимаясь на цыпочки, и зная, что будет совсем не больно и не трудно. Потому что он ее поддерживает и руки брата - колыбель ее стойкости. Вдвоем они справятся с чем угодно. И вернутся отсюда домой. Быть может в Россию, а может в Японию, которую никто и никогда больше не назовет мерзким словом «Зона».

Глупые, пустые мечты. Но когда еще загадывать желания, если не в конце года? Даже если не сбудутся. Даже если так и останутся сказкой, вроде давным давно рассказанной легенды, о которой теперь не принято говорить вслух.

И хрусталь момента разбивается на множество осколков, когда она понимает, что все это чертовски неправильно. Всё - и что именно, это совершенно неважно. Правильным остается лишь то, что они рядом. Хару проводит ладонью по его щеке, неловко улыбаясь. Они совсем не похожи на божественных близнецов, а значит стоит найти себе другие роли. А другие будут ошибкой. И лучше бы ей их больше не совершать. Слишком дорого ее ошибки обходятся.

- Спасибо за подарок, - бормочет Такаи, устраиваясь виском на его плече и закрывая веки. - Прогуляемся, конечно...
Пусть там холодно. Ее отлично согреет мысль о том, что теперь она не одна - и, наконец-то, четко это понимает. Или украдет немного тепла, что сейчас сворачивается в центре груди маленькой белой кошкой с золотыми лапками.
Много ли времени нужно для того, чтобы ощутить себя родными? Некоторым для этого не хватает целой жизни. Значит им повезло.

Хару не любит, когда к ней прикасаются другие люди. В ответ на дружеское похлопывание по плечу она не оскалит зубы, но обдаст ледяным презрением замершего взгляда и вежливостью сравнимой лишь с дипломатией блеска клинка. Ее территория - вытянутая рука - неприкосновенна. Метафорический кокон, панцирь, в котором она закрылась, словно гусеница, что в бабочку - так и не превратилась. Замерзла за зиму и стала бессмысленным экспонатом в музее его Величества Льда. Но сейчас эта граница размывается, рассыпается и становится неважной. Хотя скорее просто размыкается на секунду, пропуская к ней внутрь чужака, и смыкается за его спиной. Разрешение прикоснуться к ней - гораздо большее доказательство доверия, чем любые слова. «Я верю, что ты не ударишь мне в спину». «Я тебе доверяю».

Стоять так - удивительно хорошо. И даже спина, что в иное время отозвалась бы пусть уже не болью, но явным неудобством, не беспокоит. Хару давно не чувствовала себя в большей безопасности, чем сейчас. Возможно - никогда. Антон был мужчиной, но где-то глубоко в душе оставался ребенком. Об этом говорили и его решения, многие. И Хару понимает это только сейчас, когда рука Садао гладит ее по волосам.

Антон не думал об их будущем, он просто шел к своей мечте, позволив ей плестись на полшага позади. И Хару сама встала на это место, дисциплинированно и привычно заняв его. Потому что так полагалось. Потому что так должна вести себя любая правильно воспитанная женщина из хорошей семьи. Почему она не настояла на своем? Почему она позволила ему совершить эту ошибку, да еще и сама побежала следом? Глупость и детское желание доказать что-то миру обернулись для них - для него - могильным камнем. Метафорическим - на мечтах, надеждах, будущем. Настоящим - на его могиле на Новодевичьем. Садао видит в ней - она чувствует - равную. И не позволит плестись в арьергарде. Просто потому, что уважает ее. Но и не позволит кому-то ее обидеть.

Сердце в груди бьется так быстро, словно проломит сейчас ребра. Такаи понимает - только сейчас, в эту секунду, она... отпускает. Отпускает свой страх и свою боль. Отпускает все, что с ней случилось в последний год. И Антона тоже - отпускает. Она приковывала его к себе цепями памяти, не понимая, что причиняет его душе неимоверную боль. Антон Роднин не станет ее личным юрэй. Больше не будет. Хару сжимает руки в кулаки, сгребая в горсть ткань одежды Садао, и рвано выдыхает. Словно выпускает из себя все то, что давно пора было отпустить. Не плачет, нет. Для слез в такую ночь совсем не время. Она поднимает лицо, всматриваясь в родные теперь черты и несмело, - но впервые за долгое время искренне, - улыбается.

- Пойдем, они-сан, - говорит она, неохотно разжимая объятия. - Скоро Новый Год и все пойдут спать.
Утром подъем, может чуть позже, чем обычно, но все же. А в Петербурге, наверное, разрывают небо золотыми звездами салюты. Люди желают друг другу всего самого хорошего, надеясь, что именно в этом году все сбудется. Глупо и наивно, но людям нужна надежда. Им всем нужна надежда.

Отредактировано Такаи Хару (2020-09-30 01:45:17)