В общем-то, ничего нового, как она и предполагала. Метод кнута и пряника, только пряник далекий и в перспективе, а кнут - вот он, помахивает кожаным витым хвостиком перед самым ее носом. И не совсем понятно, какой свежести будет тот пряник, - точно не первой, и даже не второй, но от размышлений об этом ее должен надежно отвлечь неиллюзорный кнут. По всем правилам выходило, что сейчас она должна потечь от такого выгодного предложения, и метафорически (но от этого не менее радостно) раздвинуть ноги, позволяя себя поиметь так, как ему захочется. Вот только во всем этом была маленькая, совсем крохотная проблема. Пугать Урсулу можно было с тем же успехом, с каким требовать от падающего камня зависнуть в воздухе над чьей-то дурной головой. Страх умер вместе с ней. Где-то тут же, на живописных просторах Африки, когда ей не завязывали глаза перед расстрелом, когда она смотрела в искаженное болью лицо того единственного, кто заставлял ее внутренности испуганно сжиматься в маленький леденящий комок. Кагами отучил ее бояться кого-то кроме себя, показав, что нет боли сильнее, чем боль, а страха леденящее, чем страх.
Рихтер пугал качественно, - словно и не пугал вовсе. На безразличном лице его не отражалось ничего, ни злости, ни презрения, ни даже какой-то заинтересованности. Она бы испугалась, наверное. Она боялась - какой-то своей внутренней, податливой частью, еще не успевшей забыть привычки беспрекословно подчиняться ровному негромкому голосу. Но та Урсула, что задыхалась ядовитой дрянью в арабских землях, та Урсула, что чувствовала, как плавится ее горящая кожа, лопаясь пузырями кипящего подкожного жира, та Урсула, что стояла над могилой своей спокойной жизни, снова променяв ее на винтовку и чужую войну - слишком устала бояться. Холод, совершенно нормальный для ее подземного обиталища, обнимал ее мягкими руками, даря возможность не чувствовать себя слишком живой. А мертвецу совершенно наплевать на все угрозы. Он пытается напугать ее расстрелом, но не знает, что она слышала хруст своих ломающихся под пулями костей. Он пытается напугать ее насилием, но не видел, как она несколько дней отлеживалась после того, как впервые узнала, что такое мужчина, который плевать хотел на ее согласие и желания. Страх всегда с ней, но он не причиняет боли. Только легкое неудобство, синонимичное слову «опять».
- Обойдемся без угроз, Манфред, - женщина медленно поднялась на ноги, с пустым безразличием встречая его взгляд. - Та гражданская, у которой хватило сил свалить с ног тертого жизнью кобеля головореза, не наделает в штаны, если на нее грозно цыкнуть зубом.
Конечно, напоминать немцу о его позоре было не обязательно, но уж слишком ей хотелось стереть с его лица это каменное выражение. Не кулаком, как в прошлый раз, ибо места тут было маловато, да и запал у гречанки прошел. Просто словами. Просто сделать так, чтобы он вспомнил, что она не просто какая-то дурочка, которая умеет только пресмыкаться перед теми, кто сильнее. Чтобы понял, что она пресмыкаться не хочет и не будет. Хватит и общего осознания того, что он сейчас на коне, а она - в полном дерьме.
Женщина потерла глаза, болящие от падающего сверху, пусть и не очень яркого, но после нескольких часов темноты, достаточно неприятного света и, прислонившись спиной к стене, требовательно протянула руку вперед, кивая на папку в его руках. Можно, конечно, попытаться гордо плюнуть ему в рожу и сидеть тут до тех пор, пока безумие подступающего истощения не заставит ее подписать все, что он захочет (Урсула понимала, что она, как бы не корчила из себя стальную женщину, все равно сломается рано или поздно, так зачем до этого доводить), но какой в этом был смысл? Она и без того испортила свои отношения с будущим командиром дальше некуда.
Отредактировано Урсула Димитриди (2019-11-03 18:41:58)
