Собственный позывной, - привычный, за долгие годы въевшийся в кожу так глубоко, что не отмоешь ничем, имя почти заменивший, - звучит словно звук удара. Пощечины жгучей, опускающейся на лицо с замаха, пинка в живот, опускающегося на пальцы, - с отчаянно-хрупким хрустом, - молотка. Она дергается, еще не понимая, кто стоит перед ней, но уже чувствуя, как липкий тяжелый страх заполняет ее легкие, не давая вдохнуть. А потом видит его лицо.
То, что осталось от его лица.

Черные глаза, глубокие, словно ледяная бездна, кожа от боли посеревшая, улыбка на тонких злых губах застывшая.
«Тебе страшно, Урсула?»
Торчащая наружу сломанная кость, кровь на руках, запах чужого пота и загнивающих ран. Танцы под пулями, вонзающимися в землю под ногами, ради бутылки воды и куска ткани, которой только пол вытирать, а уж никак не прикладывать к разорванной плоти.
«Тебе страшно?»

Она хватает воздух губами, неверяще вглядываясь в его глаза за прорезями маски, чувствуя, как тело начинает сотрясать крупная неконтролируемая дрожь. В лицо наемницы снова бьет запахом барака смертников, а шрамы от двух пулевых на груди начинают нестерпимо чесаться.
- Нет, - бормочет она чуть слышно, мотая головой.
Все слова, крутящиеся в голове, внезапно становятся слишком пустыми и глупыми. Глупо убеждать его в том, что он мертв, когда он стоит сейчас перед ней. Она лично бросала комья земли, сырой и грязной, на его гроб. Она лично читала отходную, потому что таким было его желание, написанное в завещании.
- Уилл, - шепчет она, когда жесткие пальцы касаются ее кожи, заставляя повернуть голову на него, смотреть прямо в глаза.
Учитель, любовник, хозяин с жестокой рукой на холке и просто тварь, которую она ненавидела до дрожи и любила до боли. Почему? Почему сейчас?
Она уже понимает, что проиграла - легенда, которую она создала для окружающих, рассыпалась, словно песчаный замок, слизнутый с берега волной. Потому что Уилл точно знает, кто она такая. Потому что он сам выковал из нее то, чем она сейчас являлась. Он ее создал.
И, кажется, он ее уничтожит.
Она всегда чувствовала его взгляд на своей спине, даже после того, как похоронила его тело. Его? Нет. Конечно же нет. Она не видела его труп, только закрытый гроб. Она и передвигалась-то тогда с трудом, не способная дышать из-за лишних дырок в теле.

Когда твое прошлое воскресает, глядя на тебя безжалостными провалами глазниц, это на самом деле страшно. Урсула чувствует, что плачет - слезы катятся по щекам, совершенно без ее участия. Она уже не помнит, когда в последний раз плакала не от боли и не поддерживая маску. Она не помнит, когда в последний раз плакала искренне, и теперь можно начинать отсчет заново. Надолго ли?
Женщина кривится, словно от боли, и... смеется. Ее тихий, царапающий смех рождается в грудной клетке и умирает на губах, оседая жирным черным пеплом.
- Живучая ты тварь, Кагами, - Димитриди вытирает слезы тыльной стороной ладони, скалится как хищник. - Мы не виделись столько лет, и единственное, что ты можешь сказать мне, это свою обычную пафосную х*йню про собак и волков? Не хочешь поздороваться? Спросить о здоровье и детях, например?
Смешок, сорвавшись с губ, разлетается под ее ногами мутными осколками. Ей чертовски страшно, потому что она получше многих знает, кто стоит перед ней. Потому что она помнит каким жестоким может быть этот чертов полукровка, потому что когда-то его рука держала поводок, прикованный к ее ошейнику. Потому что он - ее собственное, кривое и разбитое отражение.

Ей страшно. Дрожь заставляет зубы выбивать какой-то затейливый ритм, но она сжимает челюсть упрямо, выпрямляясь и глядя на своего бывшего командира почти с вызовом. Больше не надо прятаться за масками, это не имеет никакого смысла. Он любую маску разобьет, протопчется сверху ногами. Он все равно ее прикончит, потому что знает, что нельзя оставлять в живых самого себя. И в то же время она чувствует, как ее душу сковывает ледяной броней безразличия. Она ведь оплакала его, несколько лет назад. Она ведь на самом деле жалела о его смерти. И сейчас чувствует только боль и усталость. И зарождающуюся где-то внутри злобу. Она все еще не понимает, каким образом Уильяму удалось выжить тогда, но так ли это важно, когда он - здесь, и они сейчас явно на разных сторонах.
Как будто ты со мной раньше цацкался, ублюдок, - думает она, дергая губой.
- Ты же знаешь, что я отвечу, - устало говорит Урсула, прислоняясь к двери лопатками и обхватывает себя руками за шею, словно защищаясь. - Давай перейдем к той части разговора, где мне предлагают последнее желание.
Бравада сквозь ужас. Лучше так, чем дрожать перед ним. Она не доставит ему такого удовольствия, нет.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-01 20:25:45)

Кожа на шее саднит, содранная короткими, но острыми ногтями, - Урсула перебирает жесткими царапающими подушечками по своему загривку, осторожно приклеивая на место крохотный кусочек пластыря телесного цвета, в нежности складок между пальцами пряча крохотный кусочек лезвия. Губы женщины кривятся, словно от боли, а взгляд устремлен вперед, на него, но словно бы сквозь. Она как будто и не видит его, мужчину, которого потеряла годы назад. Одну из первых смертей в цепочке преследующих ее. Каждый раз, когда Урсула меняла место «работы», надевая на себя другие шевроны, за ее плечами оставался очередной труп. Словно проклятая, несущая шлейф за невестой-Смерть, собирающая вместо нее кровавую жатву. И вот сейчас первый, ставший началом ее бесконечного списка, не считая бедняжки-Офелии и родной сестры, - все же они погибали не рядом с ней, а на своем пути, далеко от нее, сами выбрав себе землю, в которую впитается их кровь, - снова смотрит на нее своими жестокими глазами. Он обманул смерть, а она сейчас за это расплачивается. Если бы Урсула чуть больше верила в Богов, она бы молилась за души всех, кто вместо него шагнул за грань. Занял его чертово место.
Она проводит правой рукой по лицу, сгоняя марево сонной усталости, сжимая левую в кулак, и поднимает на Уильяма уже осмысленный взгляд.

- Как будто бы ты мне поверил, если бы я сказала, что пришла к тебе, - усмехается она, показывая зубы.
Как будто такое было возможно.
- И можешь мне не верить, но твой патруль и в самом деле не моя работа. Я так тупо не палюсь.
О, да. Она палится совершенно по-другому. Например, встречая своего бывшего командира в змеином логове, им же организованном. Урсула вспоминает, что когда-то сравнивала его взгляд со взглядом голодной змеи. Вот-вот, кажется, совершит бросок и сожмет тебя смертельными кольцами, до отчаянно-ломкого хруста костей. Змеи, на самом деле, любят кроликов. Ужасно любят.
- Если бы я знала, - она повышает голос, но он все равно срывается в злое шипение. - Если бы я только знала, что ты в Ваддане, я бы пришла к тебе сразу после того, как моя контора выкинула меня словно мусор. Как ты выкинул.
Губы Димитриди кривятся в сардонической усмешке, голос - жалкий обиженный хрип брошенного ребенка, а где-то в глубине светлых глаз плещется такая боль, что ее концентрированной горечи хватило бы, чтобы отравить все на свете колодцы.
- Но теперь уже поздно. Да, я пришла сюда не как друг. Я хотела узнать, о каком бойцовском клубе трындят по радио, а потом продать эту информацию наемникам и выбить себе контракт.
Последняя фраза падает со скрипом тяжелой могильной плиты, закрывающей гробницу проклятых. Запечатывая навеки.

Урсула и в самом деле не скажет, кто ее сюда послал. Хотя бы потому, что это не имеет никакого смысла. В Ваддане сейчас всего две группировки наемников, и даже полный кретин догадается, к какой она могла бы принадлежать. А Кагами никогда не был идиотом. Жаль.
Ей остается только одно - тянуть время и торговаться, пытаясь хотя бы как-то помочь своим.
Женщина делает шаг вперед, поднимая руки на уровень глаз. У нее нет оружия. Кроме того, что зажато между безымянным и средним пальцем, спрятанного словно хищная игла ядовитой твари.
Руки дрожат.
Димитриди нагло садится на край стола, глядя на мужчину сверху вниз печальным взглядом. Ей и в самом деле жаль, что все так вышло когда-то. И что так вышло сейчас. Ей чертовски не хватало его, он научил ее всему, кроме того, как жить дальше, когда его рядом не станет. И этому ей пришлось учиться самостоятельно, сквозь кровь расцарапанных и искусанных рук и ночные кошмары.
- Знаешь, как меня стали называть среди «Ландскнехтов» после того случая? - она улыбается словно бы даже с ностальгией, - Живучая сука. Смеялись, что ко мне перешло твое звание. Анхоран... сними эту чертову маску.
Она отводит взгляд в сторону, закусывая нижнюю губу до боли.
- Я скучала.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-03 23:38:13)

Внутри нее - натяженная до боли струна на месте позвоночника. Урсула перебирает в голове слова, словно сверкающие осколки, осторожно собирает из них витраж, чтобы не порезаться. Его лицо, стертое, изуродованное, не вызывает в ней никаких чувств. Ни отвращения, - Димитриди видела вещи и пострашнее, она и сама покрыта множеством шрамов, половина из которых авторства его рук, - ни желания прикоснуться, провести кончиками пальцев по смазанным, словно неосторожный ребенок смял рукой пластилиновую фигурку, чертам. Глухое беззубое равнодушие, - она скользит взглядом, не задерживая его ни на чем, ни на скулах острых, ни на четко очерченных, когда-то, тонких в нить губах. И опускает взгляд, следом за ним - на собственные руки. По спине прокатывается холодная волна страха. Он не может знать о лезвиях, спрятанных на ее теле. Эту привычку Димитриди подцепила уже после того, как похоронила его. Именно после плена, боясь, что когда-то ей снова свяжут руки. Оставят беспомощной и неспособной защитить себя ничем, кроме зубов и ногтей - набора хищника, низведенного природой до уровня глупой мягкотелой улитки, даже хуже. Мягкая человеческая кожа так легко принимает на себя все раны, даже панциря нет, чтоб защититься. Но он говорит о другом, и женщина опускает ресницы, пряча промелькнувшее в глазах облегчение.

- Рабан был... хорошим человеком, - говорит она, кривя губы. - Иногда женщина понимает, что это ее последний шанс остаться женщиной, Уилл. И я этот шанс просрала. Это - всего лишь память. Напоминание о том, где мое место.
Странно, но сейчас говорить об этом уже не больно. Может быть потому, что она говорит с ним - Анхоран всегда был для нее ближе прочих. Близко, как осколок застрявший рядом с сердцем, причиняющий боль при каждом вдохе и движении, который невозможно достать без риска подохнуть. С которым учишься жить, как учишься жить со своим прошлым, свербящим в затылке как укусы тысячи шершней. Да и не все ли равно, о чем трепаться, мысленно считая минуты и молясь о том, чтобы Химера смогла выбраться отсюда и не попасться его псам. Мысленно умоляя удачу не поворачиваться задом, словно престарелая шлюха.
Димитриди давно не носит это кольцо на руке - когда ты постоянно контактируешь с оружием, носить на пальцах что-то, что может зацепиться и оторвать тебе все лишнее к чертовой матери, это глупая идея. Сегодня лишь нацепила, для поддержания легенды «я всего лишь глупая гражданская», достаточно наблюдательный человек сумел бы подметить такое несоответствие образу военного, и это сработало бы в ее пользу. Не перед Кагами, конечно. Он-то и без того все знает.

Она глотает свою злобу как ядовитые ягоды, спазматической горечью сводящие горло. Он говорит о чувствах, но сам никогда не знал, что это такое. Он говорит о чувствах той, кого разбивал каждый день, одним своим присутствием, одним движением натягивая ее поводок до удушения. Он говорит о чувствах, но на ее лопатке горит застарелой фантомной болью его клеймо. Знай свое место, Наяда. У суки-Судьбы и Уильяма Кагами очень много общего. И та, и другой постоянно пытаются ее поиметь. В его голосе сожаление, но Урсула не верит ему ни на гран. Крокодилы не плачут, это у них желудочный сок вырабатывается. Урсула не верит ему, но губы ее дрожат, словно от боли той, что невозможно стерпеть. Душевной.
Они оба играют свои роли. Он - умудренного годами наставника, ударившегося в восточную философию (хотя он всегда таким был, фаталист и придурок), она - разбитую женщину, которая все еще не может поверить в то, что все закончилось.
Они оба играют свои роли, но оба не сводят взгляда с собеседника, ожидая броска. Они слишком хорошо друг друга знают.

Пат, дамы и господа.

- Ты сам учил меня, что любая информация должна быть проверена, потому что даже то, что кажется простой грязью в итоге может прятать в себе самородок. И согласись, так оно и вышло.
Женщина пожала плечами, не отводя пустого и безразличного, словно у пластиковой куклы или мертвеца, взгляда от его лица.
- Я нашла тут тебя. Жаль, что мы встретились так, Уилл.
Жаль, что мы вообще встретились.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-04 21:14:23)

Она опускает голову вниз, темные пряди, значительно отросшие с момента последней стрижки, падают на лицо, пряча его от мира и от его бритвенно-острого взгляда. Плечи женщины мелко подрагивают, словно от чудовищного напряжения, сравнимого лишь с тем, что испытывает титан, что держит на себе небесный свод. Подрагивают, словно она плачет, но когда она запрокидывает голову назад, обнажая заострившиеся черты своего лица, становится понятно, что Наяда беззвучно и зло смеется, скаля выступающие вперед клыки.
- Боги, сколько пафоса, - выплевывает она, опуская на своего бывшего командира взгляд.
Холодный и колючий, и совсем не смеющийся.
- Поверить не могу.

Димитриди тянет вниз платок, скрывающий ее горло и верхнюю часть тела, бахрома цвета жженого сахара скользит по ее плечам, обнажая беззащитно-тонкую шею, с темной полоской шрама-ошейника и птичьи кости ключиц в вырезе рубашки. Упавший на пол, платок расползается неопрятной лужей засохшей, застаревшей крови.
- Душно у тебя, как в гробу, - комментирует Урсула, криво ухмыляясь. - Но, наверное, в самый раз для покойника.
Она качает в воздухе ногой, словно сейчас не на столе своего врага сидит, а на скамейке в парке, в ожидании, пока друзья принесут порцию сладкой ваты.
Злость, холодная и острая, как лезвие ножа, проворачивается в желудке, не оставляя места для обжигающего страха.
- Я все думала, как ты выжил тогда, - весело замечает она, адресовывая Кагами насмешливый взгляд. - И, кажется, поняла. Поправишь меня, если я не права? Тебя же тогда на допросы таскали. Ты тогда свою жопу макакам подставил, да? Ну, просто... я выжила случайно, они целились на мужика, у женщин сердце меньше и ниже. Так бывает, если в школе анатомию про*бал.
Если эти макаки вообще учились в школе, а не у несчастных волонтеров.
Я не гей, но двадцать евро, есть двадцать евро.
- Тебе просто не могло так же повезти. Ты изначально с ними договорился, да?
Она не произносит словосочетания «трусливая мразь», но оно повисает в воздухе, словно капли воды туманным утром.

- Но это, наверное, не важно, - говорит она, морщась, словно только что обнаружила в собственном сапоге раздавленную, невесть как заползшую туда, мокрицу. - Прошлое и в самом деле не вернешь. Но я была о тебе лучшего мнения.
Черт его знает, как тогда было на самом деле. Но что-то подсказывает наемнице, что она не так уж далека от истины. Это, наверное, больно. И чертовски обидно. Она бы пошла за ним в Ад, если бы он попросил тогда. Она бы танцевала ради него на осколках битого стекла. В одном он прав - прошлое давно осталось в прошлом, и сейчас ради него она не пошевелит даже кончиком пальца. Он сам сделал этот выбор.
- Серьезно? - губы Димитриди тянутся в резиновой улыбке, больше подходящей какому-нибудь благостному болванчику-нэцке, - С кем ты собрался наведываться к «Легиону»? У тебя случайно завалялась карманная армия из драконьих зубов? С местными макаками только сельский сортир захватывать. Тайчо, у меня ощущение, что тебе не только *бало расплавило в Абу-Даби, но и мозги.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-05 13:40:05)

[indent] — Тс-с-с, — приглушенное змеиное шипение раздалось над самым ухом взятой врасплох Химеры, что оказавшись в мертвой хватке пыталась проявлять ленивые попытки сопротивляться, чему довольно неплохо способствовал установленный на руке протез, больно впивающийся холодными металлическими пальцами в запястье. — Это я, не шуми. Узнала?
[indent] Шарам оказалась в этом не очень-то потаенном укрытии как нельзя кстати — она уже после устранения похотливой троицы начала подозревать, что её не совсем осмотрительные действия вызовут бурю в стакане. И не прогадала, учитывая тот факт, что Химера сваливала из этого логова в темпе вальса с неодупляющим лицом вареной креветки. Стоит почаще ставить её в такие ситуации — глядишь, в человека превратится, а не в киборга, который действует по строгим алгоритмам, заложенным в память ошибками прошлого и начинающим жутко искрить, когда события начинают идти кувырком.
[indent] — Я досчитаю до трёх, и затем тебя отпущу, — со своеобразной заботой в голосе все так же шепотом сообщила Шараи, видя, что её неожиданное появление здесь явно заставило Химу изрядно понервничать. — А когда я это сделаю, ты наберешь в грудь побольше воздуха и плавно выдохнешь. Добро? Итак, один. Два. Три!
[indent] Как и говорила, Шарам отпустила зажатый рот Химеры, а затем и вовсе освободила из своих пылких объятий.
[indent] — Обожди, не двигайся пока, — опомнившись, сказала Шарам, а затем щёлкнула фонариком и на кирпичной стене возникло большое желтое пятно света, в широком луче которого медленно плыли по диагонали мелкие частицы пыли. — Теперь можешь. Но прежде, чем начнёшь впопыхах рассказывать, что там да как... Повернись-ка ко мне, избушка, передом, к двери задом. Хочу тебе кре-что показать.
Положив ладонь на плечо Химеры, Шарам, поторапливая её как могла, направила все действия на разворот, дабы направить взгляд в нужную сторону, уже ярко подсвеченную увесистым ржавым фонарём, изредка начинающим часто мерцать.
Помещение, где сейчас находились женщины, оказалось на поверку достаточно просторным и имело форму, близкую к идеалтному квадрату. Под потолком тянулись от одной стены к другой толстые подгнившие местами балки, по центру расположилась внушительная деревянная подпорка, а в самом дальнем углу, куда Шарам направила взгляд Химеры, стояли, нагроможденные друг на друга, ящики разных форм и размеров, по цвету и маркировке которых можно было безошибочно определить, что в них находится оружие. Боевое.
— Неплохо, да? — спросила Шарам и, слегка покачивая фонариком, неторопливо направилась к ящикам. — Я уже успела их мельком осмотреть. Калашниковы, РПГ-7, РГшки, пара ящиков с наступательными гренками, лепестки и куча боеприпасов. Короче говоря, арсенал внушительный. Наши клуберы оказались не так просты, Хим. А что ты расскажешь? И где наша новая знакомая?

Отредактировано Sharam Nnaji (2020-03-17 07:14:27)

В ее глазах отражаются блики от висящей под потолком лампы, пополам с насмешкой. Разве что где-то в самой их светлой, как море в спокойный день, глубине, можно рассмотреть усталость, но кто станет заглядывать сейчас в ее глаза? Конечно она знает, что может устроить Кагами. Конечно же она знает, на что он способен. Но, черт побери, он всего лишь человек. Пускай человек и опасный как ядовитая тварь, заползшая в твою кровать и пригревшаяся под одеялом. Да, ей нравится сравнивать его со змеей, и он похож на нее. Хладнокровная тварь, не способная на какие-то привязанности, и действующая лишь согласно инстинктам и зову собственного голода. И не всегда тот голод физический. Анхоран мог испытывать голод и по страху в чужих глазах, питаясь им, словно упырь чужой кровью. И что бы он сейчас не затирал, кем бы себя не выставлял, Урсула все равно знала его настоящее лицо, которое ни за какими масками не спрятать. И потому верила сейчас. Верила, что он может.
Но только если она позволит.
Урсула сжимает руки в кулаки, чувствуя, как лезвие липнет к вспотевшим пальцам.

- Ну и кто же ты теперь? - глухо произносит она, чувствуя, как в горле начинает першить от подступающего к глотке ядовитого кашля, - Никто.
Димитриди улыбается уголком губ, и улыбка эта усталая и жалкая, лишь тень от тени настоящей. Она обнимает себя за ребра, нахохлившись, словно большая птица, и не смотрит в его сторону.
- Я не понимаю, что тебя не устраивало у «Ландскнехтов», Уилл, - продолжает она, остановив свой взгляд на носке собственного ботинка, покачивающегося в воздухе. - Там ведь все как ты любишь.
Воспоминания все еще свежи - наждачкой по воспаленному мозгу. Урсула ушла оттуда, потому что ее больше ничто с ними не связывало. Потому что единственная нить, что накрепко, крупными стежками, приметала ее к той организации, расползлась гнилой трухой после его мнимой смерти. Потому что больше ничто не могло заставить ее оставаться там, где все еще пахло им.

- Я знаю, сколько стоят наши жизни, Уилл. Цена патрона.
И это тоже та истина, что он всегда стремился до нее донести и она, в конце концов, поверила и приняла это за единственную правду. Единственную ей доступную, хранимую в том месте в голове, где прочие хранят молитвы.
- Неужели кто-то оценил тебя дороже? Где тот придурок, что решил нанять человека без лица и прошлого? Не подскажешь? Может тоже наймусь. Благодаря тебе в моем личном деле такие белые пятна, что нормальные конторы со мной и дел-то иметь не хотят.
Она смеется, рассыпая хриплые смешки под своими ногами как стеклянные бусины. Если наступить, то сперва услышишь жалобный хруст, а после изрежешь ступни в кровь. Даже сапоги не спасут.
- Ты же понимаешь, что когда эта война кончится, тебя первого постараются убрать, да? Конечно понимаешь.
Опасных тварей, которые знают слишком много, никогда не оставляют в живых.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-17 14:04:38)

[indent] Шарам удивлённо наклонила голову вбок и, закатив глаза, скучающе фыркнула.
[indent] — Химическое оружие? — прыснула она в кулак. — Ну и что? Слушай, я понимаю, что ты вся такая из себя переживающая за будущее и думающая о завтрашнем, но прямо сейчас у нас другая проблема. Проснись, кролик.
[indent] Повернувшись к гречанке, она подошла к ней, взглядом проследив за полётом бесполезной бумаженции в темноту и ловким движением коснулась подбородка Химеры кончиком указательного пальца, закрывая ей челюсть.
[indent] — Тебя вот-вот сцапают в когти падальщики, а ты размышляешь над тем, как добыть пропитание на неделю вперёд. Такая преудсмотрительность нужна только при полной уверенности в своей безопасности. А у нас сейчас её нет. И да, по поводу рации: отсюда ты никого из наших не дозовёшься. Я проверила. У этих балбесов рации почти такие же, как у нас, — Шарам ткнула пальцем в устройство в руках Химеры, а затем засунула руку за пояса и вытащила практически аналогичное. — Так вот, и они едва до соседнего квартала добивают из этого подвала. Не знаю, в чём кроется причина, но ясно одно: отсюда ты ни до кого не дозовёшься. А наверху этих орлов, извини меня — наберётся уже с десяток, если не больше. Когда я оттуда свалила, они ещё и машины пригнали с пулемётами, прямо ко входу. Выйти просто так наверх у нас не выйдет. Не знаю, что вы сделали, но то, что это муравейники вы на уши подняли — безусловно.
[indent] Плохи дела. Шарам это хорошо понимала, потому что видела более полную картину, чем Химера, проторчавшая внизу большую часть того времени. что Мамба потратила на изучение окрестностей. Идти наверх — всё равно, что руку засунуть в пасть голодному гепарду. Ей самой еле удалось пробраться внутрь: провести человечка на входе — раз плюнуть, если это не профессиональный военный. Есть довольно большая разница между хорошими солдатами и хорошими воинами: первые необязательно хорошо сражаются, а вторые необязательно дисциплинированны. И отличать одних от других Шарам за свою жизнь научилась достаточно хорошо, чтобы понять: дисциплины у этих ребят не было. Именно поэтому ей удалось разнести в хлам троицу наверху и прорваться сюда. Будь они чуть более расторопны, ничего этого не вышло бы, а те трое уже во всю веселились бы с ней возле помойки.
[indent] И, конечно, Шарам прекрасно понимала, что если эта жёлто-чёрная бирочка оказалась здесь неслучайно, то Легиону, как и всем мирным жителям, не сумевшим покинуть опасный город, угрожает большая опасность. Но на этот счёт у Шарам были свои мысли, которые наверняка захочет озвучить Химера, чтобы подтвердить их, дабы Мамба не выставила себя дурой, если окажется не права.

Человек, бегущий за солнцем, неминуемо сгорает в его безжалостных лучах, дарующих не только свет и тепло, но и погибель, - Урсула чувствует, как ее сердце сжимает в груди жестокой рукой с мозолистыми твердыми, словно вырезанными из дерева, пальцами. Солнце горит в человеке, заставляя его плавиться от боли. Хотел он того, или нет, но эффект его слов оказался сокрушительным. Сокрушающим. Ломающим. Дыхание женщины перехватывает в горле, словно захлестнулась на хрупких шейных позвонках удавка его ремня, плечи опустились еще ниже, дрожащие, словно крылья неумехи-слетка, в первый раз пытающегося вылететь из своего гнезда, которому суждено неминуемо упасть. Вниз. Птицы падающие вниз разбиваются о жесткую землю. И она сама разбивается, сжимая зубы с силой, почти до боли. И слышит, как трещат ее кости под его ногами. Кагами всегда знал, как ударить ее как можно больнее, физически ли, морально ли. По лицу или в самую душу.

Она вскидывает голову, останавливая на нем взгляд, похожий на вскрытую рану, сочащийся болью, ненавистью, непониманием и отчаянием. Как свежей кровью.
- Но ведь это ты.
Сухие склеившиеся губы дрожат, словно она пытается улыбнуться, но не может заставить себя. Ее губы - бритвенный порез на бледной маске лица. Ее глаза - два разбитых окна в чумной деревне, где не осталось больше никого живого. Где медленно разлагающиеся тела оставлены самим себе и падальщикам, брезгующим таким пиром. Ее движения - судорога последней агонии умирающего, что скребет пальцами по земле, срывая собственные ногти в кровь, но уже не чувствуя этой боли. Потому что сам он - сплошная боль.
- Это ты...

Она сползает со стола медленно, словно марионетка с оборванными нитями. Словно человек, которому больно даже совершить одно единственное движение. Словно отбитый кусок мяса, с влажным голодным шлепком ударяющийся о стену и ползущий вниз, оставляя за собой липкий кроваво-водянистый след. В позвоночнике ее тысяча лезвий, крючков и жал, заставляющие ее выпрямить спину до болезненности ровно. Изгиб ее шеи неестественный, словно у головы-чучела, что на деревянном щите украшает стену охотничьего домика.
Ей даже не нужно играть этого, ей страшно и больно на самом деле, без всяких масок трескающихся на лицах мертвецов. На их с Анхораном лицах. Ее руки дрожат, поникшие под весом кандалов памяти и вины. И собственного бессилия.

Это было отличное начало конца. Достойное экранизации, или хотя бы пародии.

Шаг.
В ответ на требование вернуться на место, она только качает головой, улыбаясь как восковая фигура - навечно застывший момент.

Шаг.
Низ живота сводит мучительной судорогой страха, она дергается нелепо, когда предупредительный выстрел глушит своим звуком, совсем рядом, но все еще не в нее. Он не убьет ее. Он не сможет. Он уже это сделал. Так какая, черт возьми, разница.

Шаг.
Димитриди слизывает с уголка губы соленую каплю. Волосы липнут к щекам. Слезы - самый паршивый клей, которым ничего и никогда уже не склеить. Боль в груди разрывает взрывами сверхновых. В ее груди умирают звезды. Подступающий к горлу приступ разрывает легкие. Больно.

Шаг.
Она оказывается напротив него, без страха опуская ладонь на руку, сжимающую пистолет и без усилия наводит ствол на себя. Упирая его, горячий еще после выстрела, отпечатывающийся на коже случайным ожогом, в собственную шею. В этом есть какое-то свое особое совершенство - в их позе сейчас. Совершенство излома. Искусство быть разбитым фарфором на металлическом, лопающемся от напряжения, каркасе.

- Ты меня такой сделал, - шепчет Урсула, улыбаясь дико, как улыбаются только стоящие на эшафоте. - Я помню каждый из тех уроков, что ты мне преподнес, Анхоран.
Сейчас они ближе, чем были когда-либо до этого. Ближе, чем в любую из ночей и каждый из дней, когда она отрезала от себя куски мяса, вкладывая в его губы. Между ними столетия боли и в то же время они сплетаются в одно.
Зал «горечь и раны», выставка «мертвое и похороненное».
Так близко, что она слышит его дыхание за маской, висящей на шее. Чертовски неудобно висящей на шее.
Димитриди поднимает дрожащую руку, проводя кончиками пальцев по его затылку. Словно перед поцелуем.
Поцелуем Иуды.
Лицо Урсулы застывает маской Смерти, пустой и безразличной, чувства, ненастоящие, вытащенные с самого дна души, гаснут в глазах, как гаснут фонари перед рассветом, в самый темный и страшный миг ночи, а слезы, блестящие на щеках похожи всего лишь на оплавившиеся капли воска, что застыли на лице ростовой куклы. Улыбка, до сих пор болезненная, как стон умирающего, отражается оскалом хищной твари, достигшей цели.
- Позволь и мне научить тебя. Никогда не верь этой суке.

Она отшатывается в сторону, до боли сжимая пальцы правой руки и уводя ствол, упирающийся в шею, в сторону, выкидывая лезвие, зажатое в пальцах левой руки, наружу.
И как всякая хищная дрянь метит в шею.

Отредактировано Урсула Димитриди (2020-03-26 21:19:41)

[indent] А ведь она чертовски права. Это тяжело не признать. Когда нет выхода из западни, глаза хищника наливаются кровью и он начинает биться так, как никогда раньше не бился. Потому что ему нечего терять. И они сейчас оказались именно в такой ситуации. Шаг назад — и ты упираешься в стену. А впереди — ничего, кроме неизвестности и рек крови.в Искусные мастера восточных единоборств говорят, что лучший бой — тот, которого удалось избежать. Мамба неосознанно придерживалась этой догмы столько, сколько себя помнит. И иногда от неё приходилось отступать. Ради выживания.
[indent] — Эй, — Шарам положила руку на плечо Химеры, чувствуя, как смыкаются холодные стальные пальцы на плече, заставляя мелкую рябь волнами пробежать по спине. — Ты можешь мне доверять. Я привыкла работать одна, но лишь тогда, когда вижу возможность. Я не гоняюсь за ней нарочно — одиночество само меня находит. Хим, я знаю, через что ты прошла. И понимаю, почему тебе так сложно доверять другим. Держать всё под контролем — удобно. Если другие подводят, разбирайся сама, так? Но не бери на себя смелость и отвагу других. Не стоит. Взвалишь большую ношу — и она тебя сломает тогда, когда это не будешь ждать. Принимая на себя чужую ответственность за свои собственные поступки, старых ошибок не исправишь, а мёртвых — не вернёшь. Наши шаманы учили нас: разделяй миры. Живым место среди живых. Мёртвым — среди мёртвых. Или как говорят на Большой Земле: Богу — богово, волку — логово. Пока ты жива, не принимай на себя груз мёртвых. Мыслям о них стоит посвятить время в молитвах. А здесь — подумай о себе.
[indent] Положив ладони на спину Химеры, Шарам притянула её к себе, сжимая в объятиях, вдохнула запах волос. На миг ей даже показалось, что она пахнет в точности, как её сестра: чёрный перец, песчаная пыль, бархатный аромат тканей, резковатый угольный запах горящего костра. Воспоминания приходят быстро, и быстро ходят. Шарам не стала на них задерживаться.
[indent] — Мне тоже нужно подготовиться, если ты не против, — улыбнулась Шарам и запустили руку в ящик с огнестрельным. — Было бы глупо с моей стороны прийти с ножом на перестрелку.
[indent] Выбор, конечно, не как в ресторане. Он скорее напоминал дешёвую переулочную столовую. Скудненько, зато порции душевные. Снарядив себе в точности такой же набор, как и у Химеры, шарам удобно развесила экипировку, чтобы она не стесняла движений и не мешала при ходьбе, а после вновь обратилась к Химере.
[indent] — А теперь давай рассказывай мне о своём плане. Как ты задумала вытаскивать Маслину? И как возвращаться назад? Я внутри не была: какая там обстановка? Что я должна знать, заходя туда? Примерно количество врагов? Укрытия? Узкие пространства? Импровизации тем лучше работают, чем подробнее знаешь детали.

[indent] — Понятно, — вымолвила Шарам, поджимая губы. — Я вообще не знаю здешнюю архитектуру — приходится действовать по наитию и по памяти увиденного на карте, даже на улице. Но моя логика подсказывает, что... Тс! Ты слышишь?
[indent] Неожиданно для себя Шарам поняла: всё это время, что они разводили здесь дискуссию о насущных делах, в коридоре проходил какой-то неясный движ: раздавались посторонние голоса, слышался топот ботинок и неясный шум. Обратить же внимание на происходящее позволил характерный стук деревянной двери на входе в подвал о стену помещения, где сейчас находились наёмницы. Интуиция что есть сил втопила по красной кнопке и зажгла тревожную лампочку в голове Шарам. Схватив Химеру за локоть здоровой руки, она оттащила её к стене ближе к двери и, приложив к губам указательный палец, погасила фонарик, после чего вжалась, что есть сил, в кирпичную кладку, словно пытаясь слиться с ней воедино. Дверь в помещение скрипнула, и в воцарившуюся темноту проник жёлтый свет из коридора, а следом по стенам забегал луч фонаря, подсветив поочерёдно то одну, то другую, то пол, а затем, зависнув ненадолго на ящиках с вооружением, замер. Шарам почувствовала, как сердце бешено забилось, кружа голову, а к горлу подступил ком. Сейчас они оказались на грани, сами того не осознавая. Что делать в случае, если ситуация получит продолжение? Бездумно стрелять и прорываться с боем? А что ещё остаётся?
[indent] Но, к счастью, всё обошлось. Свет фонаря ещё немного погулял по помещению, а затем, когда из коридора, где всё это время не прекращались постепенно стихающие шаги, послышалось арабское наречие, фонарик исчез, и дверь захлопнулась. Химера выдохнула, смахивая со лба проступившие на нём капли пота и, не включая фонаря, протянула руку, чтобы нащупать Химеру и убедиться, что она в порядке и с ней не произошёл инфаркт. А то мало ли, как эти протезы могут влиять на человеческий организм? Вдруг лишние нервы — это дорога в один конец?
[indent] — Это что сейчас было? — шёпотом протянула Шарам. — Я не про то, что нас чуть не обнаружили. Я про то, что там происходило? Впечатление такое, что только что к выходу потянулась целая толпа людей. Не те ли случаем зеваки, о которых ты упоминала? Если так, то для нас всё упростится. Я бы не хотела открывать по ним огонь, хотя бы из соображения экономии патронов. Как и не хотела бы стараться долго и безуспешно выцеплять вооружённых людей, а потом идти и опасаться выстрела в спину из-за скрывшегося недобитка. Если всё так, как ты говоришь, то за их спинами могли бы просто укрываться. Возможно, всё немного не так, как ты себе представляешь. Как насчёт того, чтобы проверить обстановку? Да, и ещё.
[indent] Шарам опустила руку на свой пояс и, ловко поддев висевший на нём всё это время замок, потрясла им, щёлкая ушком.
[indent] — Можем закрыть входную дверь в подвал, чтобы на какое-то время задержать незваных гостей, — предложила Шарам с улыбкой в голосе. — Не люблю сюрпризы. Особенно от мужчин. Они у них хреново получаются. Особенно когда пытаются неожиданно зайти сзади.