Это не ее страна, не ее дело и вообще не ее проблемы, казалось бы, но почему-то Хару послушно садится в «вертушку», сжимая в правой руке (перчатки тонкие, поэтому совсем не спасают от холода, но без них еще хуже) рукоять трости, а в левой — лямку вещмешка с весьма скудным содержимым, среди которого единственной по-настоящему важной вещью является папка с документами и сопроводительным письмом, без них ее попросту не подпустят к базе «Красноплечих» ближе, чем на выстрел, и пусть она туда не особо-то и рвется, приказ есть приказ. А жизнь ее теперь состоит только из приказов, проданная за возможность ходить не только под себя и сумму с пугающим количеством нулей после цифры «девять». Магия чисел не пророчит ничего хорошего — «девять» и «боль» звучат почти одинаково. Хару опускает ресницы, отбрасывая длинную тень на белое без всякой краски лицо, — белое в серый, не дорогая пудра, а известочная пыль, трясет немилосердно, каждый рывок отдается в позвоночник тупой липкой болью, словно кто-то решил, что ее спина — прекрасное место для того, чтобы натыкать иголок. Или толстых вязальных спиц. Не выдаст, конечно, ни звука — у европейцев гордость всегда считалась одним из самых страшных грехов, но она-то, слава Ками, не европеец — хотя и хочется застонать сквозь стиснутые зубы, но Хару только нащупывает в кармане блистер с обезболивающим, и сжимает его в ладони, как талисман на удачу. Мучительно хочется кинуть на язык красновато-коричневую, как подсыхающая корочка крови, капсулу с белым порошком внутри, запуская вечный цикл спокойствия, но нельзя — превышение дневной дозы ничем хорошим не закончится, организм у Хару и без того не самый здоровый под этими небесами, а за «ремонт» в ее личном счете с минусовым лимитом появится еще одна сумма, пусть и не такая впечатляющая как первая, но все же. Хару и без того достаточно проблем. Она не рассчитывает, что ее спишут до тех пор, пока она не выплатит все. Достанут из гроба, пригласят какого-нибудь магистра магии вуду и заставят пахать дальше.
Женщина усмехается грустно, сквозь туманную пелену боли. Скоро все закончится. Скоро все закончится. Скоро все.
Когда вертолет садится на базе, она едва ли помнит саму себя, судорожно стискивая в руках трость и пытаясь услышать хоть что-то сквозь гулкий бой кровяного тока-метронома в ушах. Проверка документов, инструктаж, заселение в казармы на женской половине — все сливается в калейдоскоп, где вместо цветного битого стекла сворачиваются ядовитыми клубками змеи, вонзающие тонкие полые зубы куда-то в кости. Хару кивает, когда нужно, говорит, когда ее об этом просят, и хочет только одного — чтобы ее оставили в покое. Пожалуйста. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста.
Не оставляют. Самое важное — знакомство с тем, кто будет ее «ведущим».
Не ведущим, — поправляют ее, — первым пилотом.
Какая, в общем-то, разница. Все равно это будет не он. Он где-то там, под двумя метрами смерзшейся в лед земли. Смерзшейся, как она — живая — смерзлась. Ей всегда была странна эта традиция, закапывать мертвых в землю, куда проще и чище огонь, но. Как говорят на ее родине — если пришел в деревню, подчиняйся ее порядкам. Русские в таких случаях упоминают монастырь. Только на секунду мысль вырывается из сонного оцепенения, когда звучит — «старший лейтенант Такаи». «Рядовой», — мягко поправляет она. Оказывается, говорят не о ней. Первый пилот — Такаи. Хару пожимает плечами незаметно, и скорее для себя. Не самая распространенная фамилия, но и не редкая. Два иероглифа. «Высокий колодец», что бы это ни значило. Забавное совпадение.
Техники в ангаре подсказывают, куда ей идти, стоит только упомянуть фамилию. Первым делом внимание, конечно, приковывает «Найтмер», на котором ей предстоит работать. «Panzer Hummel», который странные русские почему-то называют «хомяк». Вопреки все на свете правильным переводам, но это ведь русские.
Женщина присматривается к силуэту машины, — она не видела такие в живую, только на изображениях, но его ни с чем не перепутаешь. Невзрачный мужчина, сидящий неподалеку, внимания удостаивается лишь после. Она его, если честно, вообще не сразу заметила.
— Такаи-сан? — вежливое обращение срывается само, по привычке, Хару покинула Японию несколько лет назад, но некоторые привычки нельзя просто так взять и выбросить, особенно если они вбиваются в тебя с самого детства, в самом прямом смысле.
Иногда палкой. Отец, почему-то, думал, что палка добавит дочери почтительности.
— Я буду вашим вторым пиротом. Мое имя Такаи Хару, — поклон нужной глубины у нее все равно не получится, так что Хару ограничивается вежливым кивком. — Позаботьтесь обо мне, пожаруйста.
Отредактировано Такаи Хару (2019-06-18 22:31:13)