Было то, что не волновало Пьера в первые разы, по крайней мере, не волновало сильно, потому что казалось случайным и ничем не обоснованным и обречённым на скорую смерть после неизбежного расставания. Но по мере того, как они с Астрид день за днём жили под одной крышей и неплохо так ладили, если учесть, что половину новогодних каникул он так и не поднимался, а вторую половину провёл в хлопотах с похоронами и свалившейся им на голову опекой и помощью Ядвиги Ивановны, за которыми было некогда продолжать комфортно-некомфортные контакты с соседкой.
Но второй день Пьер просыпался с кожей как в огне, и дело было не в том, что с отсутствием тумана в голове ему всё было так здорово и мир играл красками. Всякий раз, когда ранее совсем нерешительные, а теперь ставшие обыденностью касания происходили, у него всё нутро перекручивало. И это была не столько и не только похоть, жажда перепихона — как будто он вообще может ручаться, что его хватит на такое потное занятие, х-ха! — сколько отчаянное желание иметь хоть какую-то связь. И физическую, и эмоциональную. И, несмотря на всю переменную отмороженность воровки, в иные моменты, когда она была сама своя, только немного тревожная и спонтанная, душащее ощущение неразделённого всего шептало Пьеру, что вот, пожалуйста, бери и лелей, пока не упорхнула. Но он боялся её напугать и сидел истуканом, даже если они касались руками, ногами, сидели, сцепившись, как коалы, на диване, и она играла в Сегу, а он смотрел, будто не было в мире интереснее занятий, чем аркадки и мочилово и что там ещё было. Откладывался, пусть и на вытянутую руку, телефон и его собственный ноутбук, притягивалась в эту свалку тёплых и не очень, живых, но не до конца тел совершенно влюбившаяся в Астрид, и при этом не требовавшая с неё еды, то есть беззаветно, Шеваль.
Иногда от мыслей и позывов в голове тошнило хуже, чем в дни преобладающего тумана, и тогда Пьер шёл и закидывался дорогими и лёгкими антидепрессантами последнего поколения, которые у него ещё были в самом последнем запасе, и начинал чуть ли не вприпрыжку по паркету скакать. Почти все вещи Давыдовича, которые нужно было передать с документами его семье в Варшаве, были собраны. Абсолютно не был собран он, и ещё почти сутки им не нужно на автобаны. Что бы нам сделать с трезвым французом, только немного на серотонине. Сейчас ему казалось, что он может летать, и он забрался на диван позади девушки, положив голову на плечо, а руки очень, очень легко положив на талию.
— Ты разве не прошла этот уровень вчера вечером?
Вчера он даже включил религиозную службу по российскому телевидению и посмотрел на императорскую семью в прямой трансляции из столицы живьём. По улицам под утро возвращались самые верующие люди, целую ночь был шум, но даже навернувшийся сон не спасал Пьера от избытка бодрости, когда он чувствовал себя хорошо и выпил негрустинов.