Чёрт побери.

Эта мысль толкалась в её голове, отмеряя каждый шаг, билась и металась внутри. Не этого она хотела, набирая чужой номер с явным сомнением – пять раз Майя подносила палец к кнопке вызова, и пять раз же бросала это намерение, задумчиво цыкая на саму себя. На шестой раз стремление поскорее закончить со всем этим взяло верх над сомнениями, Майя всё же набрала номер, и…

…И её чуть не отбросило от трубки потоком объяснений, деталей, требований. Вклиниться в этот поток, чтобы обернуть разговор – скорее уж монолог – к изначальной цели, было попросту невозможно. Сначала потому, что Лайтинг попросту не давал ей вставить и слова, позднее – потому, что дело действительно было важнее изначальной темы разговора.

Где-то внутри Майя даже обрадовалась тому, что обещавшая быть мрачной беседа откладывалась. Малодушно выходило, впрочем… Впрочем, наверно, её минутное малодушие – это меньшее из зол на данный момент. Куда большим бы злом было бы, если она забыла документы дома. Но, на счастье всех участников этой небольшой истории, документы были при ней, и предъявлены по первому требованию врача.

Последний, наверно, ждал чего похуже – скандалов, ругани и напора в духе Лайтинга, но холодная твёрдость Майи и близко не могла сравниться с тем давлением, что на него уже оказали. Наверно, потому он даже обрадовался её присутствию и обеспечил всё, чтобы Майю как можно скорее препроводили к ребёнку.

К бледной его тени, пожалуй. Майя невольно застыла, увидев, как стыдливо девочка натягивает шапочку на короткие волосы, как смотрит на неё тусклыми глазами. Нет, она не испугалась чужой болезни, не восприняла это как-то ещё. Просто это всё было неуловимо похоже на другого человека, тень которого, казалось, висела и над Эмили тоже. Эта тень заставляла Майю бояться худшего.

Не своей смерти, нет. Смерти тех, кого она хотела бы спасти.

Она была очень рада, когда тень из прошлого заговорила детским голосом, ещё хранившим следы выплаканных слёз, а не хрипловатым шёпотом. Наваждение исчезло, она снова была в палате, а не в пыльной комнате дома, ставшего лазаретом.

– Всё в порядке, Эмили, – Майя шагнула в палату, присела перед койкой на корточки так, чтобы их лица оказались на одном уровне, пытаясь вызвать доверие к себе. – Я отвезу тебя к нему, ладно? Так будет быстрее.

Отредактировано Maya Bayern (2016-09-14 11:03:14)

Майе требуется огромное, почти нечеловеческое усилие воли, чтобы не зарыдать от жалости. К ребёнку, к себе, к Кагуе – чёрт побери, чёрт побери, чёрт побери эти вечные разломы пополам. Она будто из чугуна сделана, создаёт видимость крепкой стали, но легко ломается – главное, надавить в нужном месте. И сейчас на это место давит девочка, которая едва-едва начала жить. Тонкими пальцами касается не только её плеч, но и старого излома, оставленного мужчиной с такими же погасшими глазами. У Майи внутри снова возникает вопрос: «что, всё-таки бросишь?», и она молча осторожно подхватывает чужое тельце, почти не удивляясь его лёгкости и хрупкости, словно кости в нём трубчатые. Как у птички. Внутренний вопрос остаётся без ответа, потому что ответа Майя и сама не знает.

Дети – сколько их ещё останется в одиночестве, пока творится всё это? И сколь велика будет вина в этом Майи?

Когда Эмили встаёт на ноги, Майя не сразу поднимается – следит. Жадно внимает каждому движению ребёнка, улавливая малейшую слабость. Ей кажется, что всё это уже было, только тогда она была всего лишь подростком в растянутой футболке и мужских брюках, перехваченных ремнём так, чтоб не спадали с бёдер. И смотрела тогда, давно, она чуть более по-звериному, словно собиралась зарычать на болезнь, прячущуюся в чужом теле.

Сейчас, увы, она слишком хорошо знала, что это не поможет. Но прежние привычки не так-то просто искоренить.

– Всё хорошо, – твёрдо и абсолютно честно, без тени утаивания чего-то, отвечает Майя. – Я отвезу тебя к нему.

Она не врёт ничего про самочувствие, не обещает здоровье, даже не пытается вызнать, что привело в больницу ребёнка. Только задумчиво смеряет взглядом врача, как будто пытаясь пролезть ему в голову и узнать все детали диагноза. Нет, не «заразно ли это», а «смертельно ли это». Вслух, конечно же, ничего не спрашивает.

– Я и не обижалась, – мягко шепчет Майя и то ли слабо улыбается, то ли пытается – но лицо её неуловимо меняется, молодеет, тени печали отступают прочь. – Видишь ли, помогать тебе – это очень-очень большая радость.

Майя накрывает ладонью чужую ладошку, кивает, подхватывает сумку, неловко дотянувшись до неё, и всё-таки поднимается на ноги. Проблемы, терзавшие её до больницы, сменяются более насущными – где вызвать такси, как лучше транспортировать чужую дочь, есть ли противопоказания.

Поэтому к выходу она не спешит, парой слов прощаясь с персоналом. Скорее, наоборот – ведёт ребёнка за собой медленно, осторожно, не торопясь покинуть больничные коридоры.

– Что такое? – в голосе Майи явно звучит внимание, пожалуй, чуточку чрезмерное – она действительно перенимает каждое движение своей маленькой спутницы, действительно интересуется её состоянием, действительно заботится о ней, в пику врачам, чья забота несёт больше казённый характер и отдаёт привкусом обязанности. По мужчине, который попался им навстречу, Байерн скользит равнодушным взглядом, видя, но не замечая – так человек может годами ходить мимо одного и того же шкафа, но не знать, что у него отвалилась ручка. Её больше интересует маленькая спутница, и всё внимание Майи приковано к ней.

А спутницу интересует тот самый человек. Не сказать, чтоб интерес её радовал – хмурое лицо, насупленный нос, будто встреченный ими мужчина мог доставить Эмили какие-то неприятности. Именно поэтому Майе приходится посмотреть на него ещё раз, внимательно и жёстко, на этот раз отыскивая «отвалившуюся ручку» – точнее, причины, по которым он мог не понравиться её подопечной. Вместо этих причин она видит лицо, замаранное отпечатками побоев, и на секунду забывает, как дышать.

«Снова?», – глухой вопрос отдаётся в голове, пока Майя смотрит, смотрит, смотрит. И неосознанно сжимает руку Эмили – несильно, впрочем. Произошедшее с ней не так давно, то, что Майя предпочла выбросить из головы, возвращается холодным напоминанием в виде чужого лица, изменившегося немного, но узнаваемого. Быть этого не может. Неправда. Чушь какая.

Новое предположение обжигает её – раз Эмили тоже, кажется, узнала его, то ей тоже могли сниться… такие вещи? Майя шагает вперёд и чуточку вбок, чтобы формально прикрыть собой девочку. И, на всякий случай, бросает взгляд в сторону больничных коридоров: они не изменились, во рту не появился вкус кошмара, похожий на сгнившую сахарную вату и набивку старого матраса. Они в реальности, только…

Только.

– Простите, – подчёркнуто вежливо извиняется на безукоризненном британском за что-то Майя, наконец, взяв себя в руки. Извиняется непонятно за что.

Простите, что мы пялимся на вас, как на привидение.

Простите, это не вы ли появлялись в моих кошмарах?

Простите, это не вы ли пугаете – именно за страх приняла Майя реакцию Эмили – эту девочку?

Простите, а вы реальны?

Ей очень хотелось поступить глупо, совершенно не в духе обычной Майи. Коснуться чужого лица, например, провести пальцами по родинке – у неё такая же, только зеркально отражённая, пятнышко грязи под левым глазом – чтобы ощутить только пустоту и понять, что на этот раз сознание её тоже обмануло. Или спросить у Эми что-нибудь вроде «Ты тоже его видишь?». Или что-то ещё, что-то, что свидетельствовало бы о том, что она напугана и не ощущает почвы под ногами. Вместо этого она почти машинально проводит ладонью по собственному лицу, сводя короткую выбившуюся прядь чёлки вбок, открывая свою собственную родинку. Это было случайностью, но походило на пароль и отзыв на него. Как у двух людей, имеющих общую тайну.

«Нет», хочется сказать ей, «Вы ужасно напугали меня», когда мужчина извиняется, называет Эми её дочерью – какая печальная неправда – и верно улавливает страх, разлитый в больничном коридоре. Это не Эми боится его больше всех сейчас, это Майя готова шарахнуться от собственного кошмара. Она даже на секунду забывает, что сейчас держит за руку ребёнка – и, вспомнив об этом, одёргивает себя, заставляя очнуться. Заставляя анализировать, думать, опровергать.

Эми становится якорем, который не даёт ей пасть. Ради всех детей на свете, и одной особенной – в сарафанчике с утёнком, по ту сторону зеркала. У неё тоже есть родинка под левым глазом, и она любит сказки, хоть уже и хочет знать, что будет после набившего оскомину «долго и счастливо».

– Это не моя дочь, – удерживает Майя ещё одно безукоризненное «простите», чтобы разговор не напоминал постоянные поклоны в сторону друг друга. Горькая правда, но вряд ли Эми понравится, что кто-то может называть себя её матерью. И всё же Майя бросает на неё успокаивающий взгляд, обещая – эта задержка ненадолго. Скоро они будут у её отца.

А совсем скоро Майя может с ними распрощаться насовсем.

– Скорее, это мы доставили вам неудобства, – короткий кивок головы вместе с совершенно чепуховыми словами – они всё ещё могут разойтись, в коридоре достаточно места, но Майя всё ещё боится сдвинуться с места, цепляясь за руку ребёнка и пытаясь анализировать. Выговор у него чужой, не такой, как у единственного британца, с которым она говорила достаточно, чтоб запомнить. Незнакомый.

Голову пронзает боль, и Майя всё же морщится, прижимая ладонь ко лбу. Шепчет Эми успокаивающе – извини, всё сейчас пройдёт, и мы пойдём домой. Говор незнакомый – но почему до боли знакомо лицо, как будто мир сейчас снова станет чёрно-белым, испещрённым шумом помех, а чёрная жижа снова попытается задушить Майю?

Явление блудного отца проходило, в общем, обыденно. Будучи человеком, не принадлежащим себе, Стивен давно смирился с необходимостью пропадать, оставляя Эмили на попечении тех людей, которые получали за свои услуги неплохие деньги - и всё равно всякий раз ему решительно не хотелось бросать дочь. Да, Британия, да, борьба с терроризмом - но ведь всё это, начиная с момента их встречи, строилось единственно ради блага маленького человека с большими бедами. Тем не менее - мысленно проклянув начальство в очередной раз, капитан сорвался на неравный бой с очередной головой гидры под названием "повстанцы". Неравный просто по той причине, что этим наивным глупцам не победить. Мало одной лишь фанатичной ненависти - им нужно чудо. Самое настоящее чудо. Чуда не произошло и в этот раз, так что в больницу вошёл вполне себе живой и здоровый мужчина в неприметной гражданской одежде, скрывающей миниатюрный пистолет и совсем уж крошечный заточенный кусок металла. Даже здесь и сейчас - опасно. Начиная от самой перспективы атаки на это здание каких-нибудь одуревших от отчаянья уродов и заканчивая попытки свести счёты с "клятым британским аристократишкой" в исполнении, допустим, замордованной уборщицы. Понятно, что это более всего отдавало паранойей - однако, завидев прямо по курсу непонятную фигуру рядом со своей дочерью, Лайтинг очень недобро скривился. Нет, едва ли это будет попытка похище... стоп. Стоп-стоп-стоп. А ведь этот человек, он был Стивену вполне себе знаком. Точнее... не совсем и не только Стивену, но эти мелочи едва ли имели какое-то значение. На мгновение в зелёных глазах полыхнул дьявольский огонёк. Нашёл-таки. Подобрался, паразит этакий. Казалось, сама походка совершившего неприятное открытие мужчина начала меняться, превращаться из стремительно-деловой в более грузную, тяжёлую. С налётом неотвратимости. Его семья неприкосновенна, что бы ни говорили насчёт пришельца.
- Рад вас видеть, дамы. - улыбка, адресованная разом и дочери и её сиделке, казалось, очень избирательно не касалась незнакомого мужчины - Машина ждёт, мы можем поговорить там.
Тем не менее, его тон не допускал даже мысли о возражении. Конечно же, Эмили хотелось броситься к отцу, обнять его, рассказать обо всём... и этот треклятый "гость" лишил её возможности быть собой сейчас. О... ему не стоило сюда приходить.
- А с Вами, мистер... Доу - с Вами мне бы хотелось побеседовать безотлагательно.
Холодная вежливость разьярённого аристократа сочеталась с чисто профессиональной формулировкой. Джон Доу. Так, помимо всего прочего, именовали и неопознаныне трупы. К сожалению, нельзя просто свернуть ему шею, устранив угрозу наиболее очевидным способом - но есть ведь и другие. Осталось лишь дождаться узнавания, этот миг паники будет столь сладок...

Отредактировано Стивен Лайтинг (2017-03-10 08:51:39)

Её ответ кажется единственными значимыми словами за все эти дни. Ему кажется, что он запомнит их на всю жизнь, словно это первое, что он услышал. Странное и смутно волнующее чувство. Ему кажется, что она - путь в его потерянную память, словно светлая нить, недоступная и вдруг увиденная прямо здесь, рядом. Ухватись, и следом за ней проберёшься через непроницаемую завесу кошмара. И в то же время...
"Почему мне кажется, что её не было в моём прошлом? Почему кажется, что должен был её найти?" - она подняла глаза, и он поймал её взгляд. Они смотрели друг другу в глаза, и в эти мгновения он чувствовал, что знает её, чувствует. Связь между ними дрогнула, как натянутая нить. Так бывает с теми, кого знаешь много лет и можешь общаться одними взглядами. Так бывает с теми, кого не нужно знать годами, чтобы видеть прямо перед собой. Читать выражение в глазах - искренность и усталость, замечать жесты... И ему не нужно было ничего говорить, чтобы передать, что услышал её.
О чём он только думал? Держал её, уверенный, что знает её, не зная даже её имени. Что происходило, кем он был, чьё лицо должен был вспомнить как друга, куда должен был вернуться, ждал ли его кто-то? За его спиной не было ничего, кроме серого месива кошмаров. Он моргнул и на миг перед его глазами встал образ из кошмара - девушка в светлом платье, скрывающаяся между тёмных древних древесных стволов. "Вы когда-нибудь уходили в лес?" - абсурдный вопрос чуть не сорвался с губ, но наваждение рассеялось.
Сколько бы продлилось это мгновение, если бы не голос мужчины, разбивший оцепенение этого невозможного узнавания? В первое мгновение он был мужчине почти благодарен. Он был никем и это были только его проблемы, он не имел права втягивать в них эту девушку, и всё же уже втянул. Так, по крайней мере, она сможет уйти. Ведь её ждут. Очевидно, этот человек пришёл за ними. Девочка, она сказала, не была её дочерью, так, может, была дочерью ему? Или с мужчиной была связана сама девушка?
Вот только это облегчение продлилось едва ли секунду. Он не мог бы сказать и примерно, откуда у него было это чутьё, но сразу после мысли, что мужчина появился вовремя, он понял, что всё не так просто. Почувствовал, как тело непроизвольно напряглось, чувствуя опасность. А ещё через секунду он отвёл взгляд от девушки и взглянул на пришельца. И застыл, чуть не дёрнувшись назад.
Вот только если мужчина ожидал от "мистера Доу" какой-то следующей из узнавания реакции, ему пришлось разочароваться. В перемолотой кошмарами памяти не было разницы между друзьями и врагами, между прошлым и тем, чего никогда не существовало. Сплошные вопросы, сплошной проклятый лес, сплошной покорёженный металл военной техники и изрытые войной поля. В этом невозможно было разобраться, даже если ему было совершенно нечем больше заняться все эти дни, кроме как пытаться выдернуть из перемешанных образов хоть что-то, что дало бы ему зацепку о том, кто он.
Мужчина, стоявший перед ним, смотрел с едва сдерживаемой яростью, которую вряд ли можно было с чем-то спутать. Вряд ли так стал бы смотреть на того, кого видишь в первый раз в жизни... Его "безотлагательно" звучало едва не угрозой. В ответ на это стоило бы приготовиться защищать свою жизнь, но, вместо этого жёлтые глаза сощурились, теряя потерянное выражение последних дней. В начале он уловил только опасность, его тело само среагировало на неё, ему казалось, что у него нет никаких ключей к такому поведению - а потом он вспомнил, если можно было так назвать то смутное осознание, которое проступило из глубин само. Эта фигура... он видел её, в кошмарах. Видел, и не раз. Среди дыма, сковывающего по рукам и ногам, среди крика и серой жижи под ногами. Он выступал из смутных фигур, неумолимо надвигавшихся на него, бьющегося в оковах уходящей из-под ног земли. На нём была... военная форма, да. Сейчас он вспомнил это.
Он всё ещё смотрел сосредоточенно, когда она вдруг шагнула перед ним. "Преступником или угрозой", - ярость в лице мужчины, значит, была видна и ей, и столь же непонятна, как ему. И она прямо сейчас вступалась за него.
- Дело не в том, что я их задержал, верно, мистер Лайтинг? - он шагнул в сторону, выходя из-за спины девушки, подавив порыв прикоснуться к ней успокаивающе. "Кем бы он ни был, я разберусь. Спасибо", - когда - если - она вернётся, он скажет ей об этом.

Она ушла. Легко согласилась, очень - как-то слишком - вежливо ответила, поклонилась, забрала девочку и ушла, не оглядываясь. Ему показалось, что она боится обернуться, словно убегает. Не так, когда боишься, а так, когда опасаешься, что тебя захватят колебания. Она не хотела их - и он подумал, что это хорошо. Если бы не этот мужчина, они могли бы... поговорить? Но агрессия, с которой он подлетел к ним, не оставляла сомнений в том, что сейчас это совершенно невозможно.
Бросая последний взгляд на её прямую спину, он думал о том, сдержит ли она полусказанное обещание. Придёт ли снова, или же эта тонкая, как паутина, нить оборвалась здесь? Если не вернётся, сможет ли он ещё раз найти её? Есть ли у него хоть какие-то шансы? Пожалуй, что никаких, если только не посчитать за зацепку мистера Лайтинга и его дочь. Кто она им? Судя по всему, она заботится о девочке. Раз девочка была в больнице, возможно, она больна и потому ей нужна сиделка или что-то вроде того? У мужчины, судя по всему, выправка военного. Если растит дочку в одиночку, то ей конечно нужна няня или кто-то вроде того. Если он её наниматель, её вежливость становится более понятна. Хотя - она всё равно казалась ему подспудно излишней. Как будто он к такому совершенно не привык.
Вернув взгляд мужчине, он всё ещё молчал, глядя спокойно, но твёрдо. Он мог чувствовать себя не совсем в своей тарелке, но перед явно недружелюбно настроенным человеком демонстрировать это он собирался в последнюю очередь.
"Побеседовать. Простая паранойя. Как раз в этом. Хм", - из этих слов должно было следовать, что конкретным врагом с конкретным именем он не был. Но инстинкты говорили что-то совершенно другое. От человека исходила совершенно направленная угроза. Он представления не имел, какой опыт лежит за этим его чутьём, но внутренне не сомневался - значит, цель именно он, а не любой случайный человек, заговоривший с его дочерью.
- И что вы имеете в виду? О чём хотите поговорить? - он мог бы догадаться. Точнее, первые слова, пришедшие ему в голову звучали "Имеете в виду, что не планировали со мной тут столкнуться?". Слова о "второстепенных деталях", о свежем воздухе пока посеяли смутное понимание в нём, не дав никаких толковых выводов. - Боюсь, что я мало чем могу вам помочь.
Да, он же ничего не помнит. Какие бы дела ни были к нему у Лайтинга, человек без памяти мало чем поможет. А вот Лайтинг ему был интересен, несмотря на неприятное чувство, хотя бы тем, что был шанс, что его имя было известно.
"Причём тут свежий воздух... Мы в больнице, я не имею к свежему воздуху сейчас никакого отношения. Но фигура... кажется мне знакомой", - он сдвинул брови, вспоминая смутные видения из кошмаров. Лес и приобретающие формы монстров тени. И за их спинами - фигура без лица. Вернее, лица он не мог разглядеть. Кажется, на фигуре был шлем, и почему-то казалось, что он не просто один из этой идущей по его следам массы.
Он мог ошибаться - хотя его правота в догадке была единственным якорем, позволяющим чувствовать какую-то почву под ногами, настолько самоуверенным, чтобы не сомневаться ни на секунду - особенно, не помня лица, - он всё же, видимо, не был. И так, если чутьё не подвело его, и перед ним стоит человек, в его кошмарах воплощающий то, от чего ему нужно или бежать или с чем сражаться - и это весь его выбор. Первое, что он в таком случае хотел понять - человек ли это из его прошлой жизни, или его сны действительно живут своей, не связанной с реальностью жизнью.
Он мог бы сказать сейчас что-то ещё, выводя на ответы, но предпочёл тактику выжидания. Если этому человеку что-то от него нужно - пусть говорит сам.

Он никак не изменился в лице, когда Лайтинг произнёс свою реплику в их настороженном диалоге. Кажется, держать лицо, не показывая выражения, в таких напряжённых ситуациях было для него довольно привычно. На самом же деле безразличным он отнюдь не остался. Неинформативные на первый взгляд слова в действительности дали ответы на поставленные "Доу" перед самим собой вопросы. Позволили лучше сориентироваться в ситуации, а это уже было немало.
Ощущение опасности частично отступило сразу же. Пожалуй, можно было сказать, что с этого момента у него больше власти, чем у собеседника - ведь он догадался, что происходит. Но его явно не интересовала такая тактика диалога. В Лайтинге его интересовали только ответы, больше ничего ему было не нужно.
- Говорите, что у меня расстройство личности, но не знаете, что я тут делаю? Интересно, о какой области моей жизни вы осведомлены. Может, о снах? - он был более, чем прямолинеен. Если ошибся, он ничего не теряет, а если нет - это сократит длину хождения вокруг да около. Возможно, было бы мудро воспользоваться ситуацией и не отвечать на прямо заданный ему вопрос, но он не видел смысла.
Прежде, чем заговорил, всё же отвечая на вопрос, он кивнул, направляясь следом за Лайтингом на улицу. Больничная пижама не особенно способствовала прогулкам, но у больницы была небольшая территория перед входом, а дышать воздухом больным было полезно. Почему бы и ему не подышать. К тому же - он, возможно, сможет увидеть её. Она, вместе с девочкой, наверняка была уже в машине, судя по тому, что говорил ранее Лайтинг. И всё же.
- А сюда меня "привела" скорая помощь, судя по тому, что пришёл в себя я уже в палате. Вас, судя по всему, остро волнует моя встреча с вашей дочерью, но это была случайность. Если у меня и были причины искать встречи с Эми, я ничего об этом не помню, - можно дополнить тем, насколько ничего он не помнит, но этого он уже не сказал. Просто остановился в десятке метров от дверей больницы и сложил руки на груди, своим видом демонстрируя, что не понимает сути претензий. Если у Лайтинга есть причина опасаться его рядом со своими близкими, пусть же назовёт её наконец. Что толку играть в слова? Бессмысленно.
"Хотел бы я узнать, встречались ли мы в моей прошлой жизни или моя реальность на полном серьёзе не имеет разницы со снами. Но в любом случае он мне не нравится".
Отвлекшись от собеседника на несколько секунд, он всё же огляделся по сторонам, почти бездумно ища взглядом её или машину, в которой она могла бы быть. Только сейчас он вспомнил, что мужчина, кажется, называл её фамилию. Как же её зовут? Нет, не может вспомнить. В этот момент он подумал, что главное, чтобы его память была стёрта единожды, а не уходила в песок раз за разом.
Он хотел жить, найти свою жизнь или построить её заново. Это желание было в нём сильно, подпитываемое возвращающимися жизненными силами.