Слежка, возложенная на её плечи, привела её к чужому празднику – «порох, измена и заговор», ритуальное сожжение чучела – и всё это было приправлено типично британскими специями, что вызывали в ней то усмешку, то горечь, то отвращение. Слежка давно свелась к недопущению опасности для Ракшаты, а вовсе не контролю за её «развлечениями», Майе было откровенно скучно, но долг нужно было отдать до конца. Конечно, она попыталась заинтересоваться, чтобы не бродить по территории академии с постной миной, но не нашла здесь ничего, что могло бы быть интересным для неё.

Небрежно стянутые в куцый хвостик волосы, шрам над бровью, расстёгнутый воротник рубашки, пиджак на плече. Ничего не изменилось, она всё так же пыталась быть развязной и максимально незаинтересованной, но до конца быть таковой не получалось – слишком уж очевидно она избегала скоплений людей и слишком уж ей был неинтересен Ганимед, который был звездой этого дня. А быть развязной в хитросплетении коридоров, закоулках здания, да бог весть где, лишь бы подальше от общества – очень уж наигранно.

В итоге она нашла реку, и всю наигранность с неё как рукой сняло. Потому что вода – это почти зеркало. Зеркала же с недавних пор стали для Майи чем-то несравнимо важным.

Майя торопливо огляделась, сбросила пиджак с плеч так, чтобы он упал изнанкой на берег, встала на него острыми коленями и взглянула на зеркальную гладь с плохо скрытой надеждой. Нет, не так – надежда в её облике даже не пыталась скрываться, и всякий, кто увидел бы её, сразу бы понял, что она по какой-то причине возлагает на эти действия огромные надежды.

…Во всём был виноват тот сон. Или не сон. Или болезнь – неважно! То странное чувство, что за зеркальной поверхностью она оставила что-то, что успела полюбить, снедало её уже не первый день.

Будто бы там был секрет её счастья.

Для неё мир на долгие секунды перестал существовать, сводясь к одному-единственному отражению в воде. Всё, что не относилось к этому размытому и плывущему лицу за водной гладью – звуки, краски, цвета и даже ощущения – исчезло где-то там, за пределами восприятия Майи. Единственным «инородным» явлением здесь было биение собственного сердца, которое с недавних пор казалось Майе то ли печальным, то ли насмешливым.

Человек живёт до тех пор, пока его сердце позволяет ему это делать. Можно сделать всё, что угодно, но однажды этот комок мышц размером с кулак перестанет сокращаться, и жизнь оборвётся, будь ты королём, шутом или Майей. Можно сказать, что именно сердце контролирует твою жизнь безжалостно и, быть может, даже предвзято. Никакая душа и личность не сможет указывать сердцу.

Туманные размышления об этом заволокли голову Майи, потому что настоящего объяснения её странному поступку не было – она не знала, почему её так тянет к зеркалам, и что она собирается увидеть. Точнее, она будто бы не помнила об этом.

Она так же не понимала, почему она думает о сердце.

Может быть, потому что у неё не было семьи.

Может быть, потому что обе её семьи были разрушены самым жестоким образом.

Может быть, потому что ей казалось – за зеркальной гладью есть что-то, что исправит такое положение дел.

И всё же разум возобладал над её непонятной тоской, и Майя разочарованно вздохнула, оторвав взгляд от собственного искажённого лица. Не стоило и надеяться на что-то иное, услужливо подсказывал ей разум. Этот же разум нашёл и объяснение её состоянию – увольнение из дома Исикава. Чувство вины всё ещё давило на неё, наверняка, именно им всё и объяснялось.

Если бы ей дали ещё десять минут, Майя бы убедила саму себя, что по-другому и быть не может, и жизнь её вернулась в устоявшееся русло хотя бы на время. Однако, вместо этого, тишину нарушил чужой голос – детский голос.

Майе стоило огромных усилий удержаться от привычного движения рукой по бедру – к оружию. Таких же усилий ей стоило не подпрыгнуть на месте. И уж совсем невероятным трудом она удержалась от какого-то радостного вскрика.

Зеркало. Ребёнок. Зеркало. Ребёнок.

Она оставила что-то за зеркалом.

Разум и что-то за его пределами вступили в яростную борьбу, и Майе впервые показалось, что трезвость рассудка ею была безвозвратно утеряна. Однако, на этот раз разум снова возобладал над чувствами.

– Прости. – выдохнула Майя, медленно повернув голову. Ребёнок был ей незнаком. Совсем. И, похоже, это было для Байерн почти радостным. – Я уронила туда монетку, хотела достать. Ты права, не стоит этого делать.

Ложь пришла ей на ум неожиданно легко, а голос был лишён заискивания, каких-то омерзительно певучих нот, которые свойственны многим при разговоре с детьми. Майя говорила с ней, как с взрослым человеком, ну или хотя бы так, как говорила бы с самой собой.

Несмотря на то, что слова Майи были мягки, а не отдавали холодом, она искренне полагала, что ребёнок, услышав её объяснение, потеряет к ней интерес. И всё же, поддерживая своё враньё, она зачерпнула воду рукой, окончательно разрушая своё отражение, и почувствовала, как холодеют от влаги пальцы. Прохлада её неожиданно отрезвила. Всё нормально. Всё к лучшему.

То, что девочка села рядом с ней, Майя осознала не сразу, а, осознав, не стала затравленно дёргаться. Разумеется, ещё совсем недавно она боялась, когда люди подходили к ней, руки сами тянулись к бедру, где покоилось оружие, глаза щурились и отдавали сталью, как у Джейка. Теперь это всё было в прошлом. Майе отчаянно хотелось покончить с тем, что было. Потихоньку, не сразу, но научиться жить так, как ей того хочется. Первым шагом к этому было отучить себя от старых привычек. Например, не бояться детей.

Пальцы похолодели, и Майя разжала их, отпуская остатки речной воды. Чужие слова были настолько созвучны её мыслям, что Байерн сперва не поняла, что этот голос не родился из её мыслей.

– Хорошо, что ты знаешь. – согласно кивнула Майя, отряхивая пальцы от воды. – Я, например, дошла до этого совсем недавно.

Она не помнила, как именно достигла этой мысли. Не помнила, чем было вызвано её понимание того, что быть мёртвой при живом-то теле, словно чужие похороны были посвящены и ей самой, не дело, в общем-то. Совсем этого не помнила, но знания о правильности таких суждений отчётливо осознавала.

– Зато можно войти в озеро. Или болото. Или лужу. – Майя не спорила и не опровергала, скорее, говорила со своими мыслями – кто же виноват, что они совпадали и у ребёнка, и у девушки. – Река отличается только тече… Куда?!

Байерн взвилась так, будто её тело было собранной пружиной, и то, что ребёнок всё же оказался в воде, случилось лишь по причине того, что Майя очень уж задумалась – но в воде её странная собеседница не пробыла и пяти секунд. Да, она успела встать, но Байерн, влетевшая в реку без условностей вроде подворачивания штанов, тотчас же подхватила её на руки, с видимым усилием вышла на берег, наклонилась за пиджаком и набросила его поверх промокшего ребёнка, больше машинально, чем по собственному желанию.

И – застыла.

Это было дурацкой шуткой жизни, не иначе, но вот она, ставшая солдатом, вот ребёнок, попавший в беду, вот пиджак, накрывающий лёгкое тело, в котором даже кости, наверно, трубчатые, как у птахи. Шутка судьбы. Совпадение, которое могло бы быть смешным.

Майя тряхнула головой, прогоняя наваждение, но не опустила промокшую насквозь деваху на землю. Наоборот, донесла её до верха косого склона берега, уселась на траву, мало заботясь о сохранности своих брюк, и оставила девочку на коленях, постаравшись замотать её в свой пиджак чуть ли не с головой.

– Не знаю, как в одну и ту же – но один раз ты в реку уже вошла. Вот только повторять не стоит. – пробормотала Майя, пытаясь растереть кожу под пиджаком так, чтобы не сделать больно, – Холодно?

Майя отреагировала на стук зубов, который был отчётливо слышен даже ей, без лишнего материнского кудахтанья или тревоги. Только спокойно и методично продолжила тереть чужие плечи почти мягкой тканью пиджака. «Почти» - потому что это всё же был не шёлк, да и не что-то близкое. 

Разумеется, она волновалась. Волновалась без какой-то подоплеки – на дворе было начало ноября, и лето уже миновало, а простуда была чертовски неприятной штукой. Волновалась за то, что можно было неслабо расшибиться при меньшей неуклюжести. Другое дело, что её волнение было каким-то отстранённым. Майя словно бы воспринимала мир через ватную толщу собственных мыслей. И дело было даже не в каких-то знаниях, которые она не могла приобрести, пока была сиделкой, нереальных, но путающих ей голову, а в простом чувстве того, что это всё уже было, имеющем реальное основание.

В конце концов, это её когда-то взяли на руки, накинули поверх тряпку и понесли куда-то.

– Конечно. – как-то заторможено согласилась с достаточно детским заявлением Майя, потерев лоб там, где его пересекал свежий шрам. Глупость какая. Они же не на развалинах дома, да и ребёнок, наверно, сейчас побежит к родителям. – Ты не маленькая, но всё-таки скажи, чтобы тебя переодели.

«Когда пойдёшь», хотела сказать Майя, но не сказала, снова отделившись от этого мира.

Когда и кого она так же держала на коленях, задумчиво смотря перед собой?

Когда и где случилось так, чтобы в ней нуждался кто-то из детей?

Нет, она уже имела дело с детьми, всё верно. Но никогда не садила их себе на колени, не пыталась стать к ним ближе. Скорее – наблюдала исподтишка, мысленно причисляя себя к этой семье хотя бы в качестве не особо нужного придатка. Однако, было что-то ещё, и это «что-то» Майя не могла вспомнить.

– Нет… – Майя поморщилась, – Я здесь, чтобы скоротать время. Наверно, я уйду ещё до того, как всё начнётся.

Неважно, что идти ей никуда не нужно, кроме назначенной встречи. Здесь ей оставаться ещё меньше смысла.

Когда толща в ушах постепенно стала отступать, Майя стала смотреть на мир чуть более осмысленно. И, самую малость, устало – будто мало ей было прежних кошмаров. Кошмары исчезли, но теперь в голову постоянно лезли странные мысли. Не опасные, нет, но заставляющие её самую малость путаться в происходящем.

Что до ситуации, в которой она оказалась сейчас – что ж, Майя просто решила не придавать ей никакого значения. Точнее, не искать большего. Есть ребёнок, который скоро уйдёт к родителям, есть она сама, которой тоже пора уже идти, чтобы успеть добраться до дома, высушить пиджак и, может быть, переодеться. Она уже собиралась сказать, что ей пора, но ребёнок, подскочивший с места, опять перепутал её планы.

Пойти куда? Пойти зачем? Майя желала сказать, что ей нужно идти, или задать хотя бы парочку уточняющих вопросов, потом, разумеется, непременно бы потёрла лоб, где зудел заживающий шрам, но ей не дали на это времени. На свою собственную ладонь, захваченную мокрыми детскими пальцами, Майя посмотрела с искренним недоумением, но её потянули за руку, и привычка слушаться и не вредить тем, кто слабее тебя, сработала на все сто процентов.

– Подожди, – тихо окликнула Майя своего невольного поводыря. – Куда мы идём? Зачем?