На Востоке существует поверье, что птицы не умеют грустить, так как награждены вечной свободой. Когда они в чем-то разочаровываются, то надолго улетают в небо. Чем выше, тем лучше. Летят с уверенностью в том, что под порывами ветра высохнут слёзы, а стремительный полет приблизит их к новому счастью.

Хренов сон.
Хренова Женька, достала со своими примочками. Весь вечер издёргала, весь вечер лезла со своим кладом с барахолки. Достала до такой степени, что даже сны снились… дурацкие.
Сначала была чернота, потом Лея проснулась на пару секунд, поворочалась, потом – круговерть пляшущих теней, потом Лея снова проснулась, не открывая глаз, промычала что-то и сунула руку под подушку. И – всё. Сразу как будто провалилась, успев подумать, как же её Женька в этот раз достала.
Но с первой же секунды кошмара, опрокинувшегося ей на голову, Лея и думать забыла о надоедливой Смирновой с её гипер-опекой.
Не до того было.

С самого первого взгляда, с самого первого вздоха, с самого первого движения, сопровождавшегося ужасной болью, было понятно, что это место не предназначено для неё, оно ей враждебно. В стенах не было окон, затхлость и сырость, бьющие в ноздри, недвусмысленно сообщали, что это место глубоко под землёй, и её любимое небо отсюда недосягаемо.
Тот, кто хотел её спрятать здесь, обладал прекрасными знаниями о ней самой. Отсутствие края неба в окошке не даст ей сил к сопротивлению. Тьма подземелья заставит её бояться. Кандалы на руках и ногах отобьют последнюю волю.
И, конечно же, колючая проволока, которой её крылья были примотаны к стене, окончательно остановит её.
У неё существовали крылья, и это почему-то не удивляло. Лее казалось, что, в общем-то, это было всегда, просто их никто не видел.
При малейшем движении крылья охватывала ужасная боль, такая, что казалось – ещё немного, и колючие путы перережут хрупкие кости, разорвут сухожилия и мышцы, вспорют плоть, и её прекрасные крылья будут попросту оторваны. Поэтому Лея, приученная терпеть боль, обученная сопротивляться, имевшая строгий запрет на то, чтобы просто сдаться, в страхе перед потерей сдалась и сидела неподвижно. Она боялась, и этот страх приковывал её цепями, давил на крылья, угрожая их сломать, ломал её волю.
Этот страх был похож на охвативший её в тот день, когда впервые разбился кто-то из курсантов. Когда впервые Лея испугалась лететь снова, когда даже небо показалось ей предателем. Этот страх был откуда-то из того времени, не иначе.
Или, быть может, он был из того дня, когда Лею сбили впервые? Когда заставили посадить подбитую машину, без шансов на взлёт, когда внизу её уже ждали и собирались убить. Когда в ночном лесу она пережила самое ужасное время в своей жизни, играя в прятки даже не с врагом – со Смертью.
Быть может, оттуда её страх потерять возможность улететь прочь снова?..
Шум крыльев заставил её осторожно поднять голову. Из темноты вылетел ворон – огромная птица с угольно-чёрным оперением.
– Лети! – каркнул он и клюнул цепи. – Лети!
– Я не могу. – Лея почему-то воспринимала всё как должное. Крылья, цепи, говорящие птицы, и даже то, что под клювом ворона кандалы крошатся, как песочное печенье. – Я прикована.
– Ты не прикована! Лети! – повторил ворон, уставившись на неё блестящим чёрным глазом.
– Не могу! – Лея ударила кулаком по каменному полу, и кажущееся стальным кольцо на запястье рассыпалось. Цепи действительно были хрупки, но проволока на крыльях, распявшая их на стене, была другого рода.
Ворон пронзительно закричал и налетел на неё. Он бил её по рукам крыльями, клевал в лицо, целясь в глаза, и Лея, мыча от страха, инстинктивно пыталась дёрнуться. Когда боль в крыльях возвращала её к страху за них, ворон клевал её в глаза, и Лея забывалась снова.
Мир превратился в два очага боли, она билась в колючей проволоке, раня себя сильнее, чем то могла сделать птица, и, наконец, ужасный хлюпающий звук разрываемой плоти не смогло заглушить хлопанье крыльев и сдавленное карканье.
Лея закричала, повалившись на пол, и крик её то затихал, то поднимался снова. Боль была ни с чем не сравнимой, была ужасной, отвратительной, бесконечной, и Лея кричала, чтобы хоть как-то её заглушить. В те мгновения, показавшиеся вечностью, она не думала о крыльях, оторванных от её тела грубо и неаккуратно, вместе с полосками кожи и фрагментами мышц. Всё её сознание затопила боль, и Лея была абсолютно уверена, что умрёт от неё.

Её пробудил клевок в мочку уха. Ворон, сидевший теперь у самого её лица, наклонил голову набок, щёлкнул клювом и ущипнул Лею за щёку.
– Зачем ты это сделал? – сопротивляться боли не было сил, Лея лежала на влажном полу без движения, просто ожидая, когда это всё кончится. Спина горела огнём, но негде было найти лекарство от боли, а пуще того – от потери.
С крыльями от неё ушло небо.
– Ты должна лететь.
– Но ты оторвал мне крылья. – безучастно откликнулась Лея.
– Ложь.
– Нет, не ложь. – Лея попыталась пошевелиться и снова вскрикнула, сжимаясь в комок. – Я не могу летать, тупая ты птица…
Она обернулась, надеясь увидеть крылья распятыми на стене, ещё раз попрощаться с ними, такими прекрасными и недосягаемыми, но вместо белых перьев она увидела покрытую струпьями плоть, гниющую и омерзительно воняющую. Червяк высунулся из ближайшего куска и упал Лее на нос, заставив её отползти назад, невзирая на боль.
– Мерзость. – каркнул ворон, и Лея впервые была с ним согласна.
Она сшибла червяка с носа и брезгливо отвернулась, не желая видеть, как её крылья превращаются в нечто настолько противное.
Запах гнилья всё равно лез в ноздри, мешая дышать, и Лея поползла по мокрому полу вперёд, надеясь найти хотя бы крошечную щель у противоположной стены, чтобы вдоволь надышаться. Ворона она шугнула кулаком, надеясь попасть по его крылу, но птица ловко отскочила и попрыгала в темноту.
Лея ползла, хныкая от боли, которая сопровождала каждое напряжение мышц на спине, морщилась, стирала слёзы и ползла, надеясь найти свежий воздух. Болевой шок не скоро дал ей понять, что она ползёт как-то подозрительно долго.
– Лети! – крикнул ворон, она зажмурилась, рванулась вперёд… и поняла, что её руки не касаются камня, что её тело до пояса повисло над пропастью – огромной и бесконечно синей. Свежий воздух ударил ей в ноздри, и Лея, ужаснувшись, попыталась уцепиться, сохранить равновесие, не упасть, но мерзкая птица опять налетела на неё, мешая.
– Я упаду! – заорала Лея, вцепившись в крыло ворона и ударив его о камень, – Я умру!
– Ты полетишь. – прокричал ворон, и Лея, хоть и не была с ним согласна, камнем полетела вниз, сжимая птицу в собственных руках.
– Я рухну вместе с тобой, тварь, – прохрипела Лея, вонзая пальцы в птичью тушу, – Мы разобьёмся вместе.
– Ты полетишь, – повторил ворон, которому она свернула шею.
– Я падаю.
– Нет. Ты летишь. Каждый полёт начинается с падения.
Лея перестала пытаться задушить несносную птицу, потому что она продолжала разговаривать даже со свёрнутой шеей. Поэтому Лея сдалась, прижала птицу к себе и закрыла глаза.
Небо было под ней, над ней, справа и слева, небо было в её сердце, воздушный поток бил ей в лицо, казалось, раскинь руки, и ты затормозишь это скольжение вниз.
Крылья ворона болтались где-то у неё под мышками, бессильно загребали воздух, а Лея – падала. Или всё же летела?
Небо было не темницей, небо было её сердцем, её смыслом жизни, оно обнимало и принимало её. Больно уже не было.
Лея раскинула руки.

Каждый полёт начинается с падения.
Каждый полёт родился из отважного стремления взмыть вверх.
Каждая капля крови, пролитая на небесную синеву, приближала человечество к новой высоте, к новой странице учебника, к новому знанию.
Каждый раз нужно было шагнуть вперёд и упасть, чтобы сделать ещё один шаг в высоту. Небо, как оказалось, даже это переиначивало – иногда падать можно и вверх.

Ворон вошёл внутрь её грудной клетки, как нож входит в масло, растворился в ней, мгновение – казалось, даже время и падение остановились, нарушив все законы физики – и крылья, огромные, чёрные, прекрасные, принадлежащие лишь ей и по-настоящему существующие, распахнулись, ловя воздушный поток и затормаживая падение.
Лея летела – но она недолго продержалась в высоте, сложив крылья и камнем рухнуть вниз, чтобы пробить облака и увидеть землю.
Ей захотелось кричать от счастья, вертеться в небе, как это делали некоторые породы голубей, и никогда, совсем никогда не опускаться на землю.
Земля выпуклым щитом раскинулась под ней, реки, озёра, поляны и леса, города и деревни – всё это она видела, и всё это принадлежало ей.
– А я-то хотела тебя задушить. – прошептала Лея, и слова её унёс ветер. Ворон внутри неё не отозвался, он стал её крыльями и отдал жизнь для того, чтобы она летела.

Всегда кто-то умирает, чтобы другие могли лететь. Горький воздушный закон, и, извлекая из него суть, можно сказать, что у каждого пилота, которому суждено разбиться, есть лишь один способ сделать эту смерть не зряшной – найти ещё более хитровыдуманный принцип, ведущий к смерти, чтобы его не повторил никто другой.
Если у тебя отнимут крылья и небо, нужно просто найти другие.
Если твои крылья сгнили, значит, они и крыльями никогда не были.
Если кто-то умер за, для или вместо тебя, не трать эту жертву зря.
Если ты боишься падать, лети.

Признаться, она всегда это знала и уже давно нашла соответствующую оплату для совести, чтобы последняя перестала на неё давить. Умирали её друзья, её знакомые, ушла в бесконечное небо улыбающаяся Яшка – всё это никогда не было её грузом. Лея, Луна, Ветер-что-приходит-с-Востока лишь старалась сделать всё, что было в её силах, чтобы это не было зряшным.
Цепи, сдавившие её, лишь напоминали о том, что её воля ещё не раз и не два будет подвергнута испытаниям. Что её жизнь отнюдь не будет трудной – что с того, ведь она помнила, ради чего это всё затевалось? А, если нет, ей напомнят.
Нельзя нарушать обет жить так, чтобы чужая смерть не была зря.
Но она не думала об этом сейчас, не задавалась проблемой сна всерьёз. Быть может, это всё откладывалось где-то в далёком уголке разума Леи, она не забывала, нет, и вовсе не была недалёкой глупышкой. Однако сейчас она не думала ни о чём.
Она просто летела.
[AVA]http://i.imgur.com/FAKOojU.png[/AVA]

Отредактировано Leah Eastwind (2016-02-08 08:41:32)

Музыкальная тема

Ветер уволок её за облака, прошиб её телом сплошную облачность – откуда она взялась, если на поляне, где она прощалась с Яшкой, светило солнце да так, что его было видно даже из оврага? Ветер швырнул её вверх и оставил там, и Лее, окончательно потерявшей ориентацию в пространстве, хотелось верить, что он был восточным. Впрочем, наверно, это было неважно, потому что то, что она увидела, заставило её забыть даже о том, что было минуту назад.
Облака бесконечным полем расстилались под ней, а сверху, справа, слева, впереди и позади было оно – небо, переливающееся сразу тысячей оттенков. Оно было одновременно и нежно-кремовым, и переливчато-голубым, и где-то даже фиолетовым – как будто подступала гроза. Небо было таким, каким Лея его никогда не видела, да и… она понимала, что не увидит больше никогда. Но, пусть даже это был горячечный бред, вызванный начинающимся гриппом, что с того?
Где-то на горизонте запел ветер – кто-то более приземлённый назвал бы его пение воем, отдалённо похожим на сирену, но, в то же время, это не резало уши, не было громким, не было отвлекающим. Лея, взмахивая крыльями, старалась удержаться на том же месте, чтобы только не пропустить то, что начнётся. Она не знала, что именно, но знала, что-то будет.
И оно случилось.
Облака прошили сразу во множестве мест поднимающиеся птицы. Белые журавли – их Лея ни с кем не могла спутать. Птиц было настолько много, что, даже если какие-то из них летели извечным клином, разделить это бесчисленное количество клинов было попросту невозможно.
Они летели, наискось поднимаясь вверх, и Лея отчётливо поняла, что это небо – для них, а ей лишь повезло увидеть то, что для неё недоступно, что она не может тронуть и даже отметить свои присутствием.
Птицы летели вверх, и девушка с крыльями не могла отделаться от мысли о том, что она узнаёт многих из них. Нет, конечно же, это всё были журавли, без сомнения, а она никогда не водила дружбы ни с одним из птичьих косяков, но вон там, тот журавлик меньших размеров, с чёрным оперением по краям крыльев – это, конечно же, Сёмка. А вон там… нет, ещё вон там…
Лея попыталась посчитать знакомых, сбилась со счёту, поняла, что видит и тех, кого лично не знала. Неужели вон тот журавль – это Нестеров, погибший ради смелой идеи узнать, возможен ли таран с благополучным исходом для одного из лётчиков? А тот – о, конечно же Сапожников, тот, что утверждал, будто в воздухе в него вселяется бес, что заставляет его «бочки крутить», погибший то ли по глупости, то ли по той же страшной ошибке, что случается у каждого. Совсем рядом, почти ударив её крыльями, взмыл Старороссов, скосив на неё взгляд, понимающий и грустный – что, тоже знаешь, каково это, сливаться с машиной в единое целое, да так, что окружающие будто и сами заражались твоей любовью к небу? И ещё, ещё – те, кого она знала, кого видела на страницах книг, о ком слышала. А сколько тех, о ком она и не слышала даже?..
О чём Лея не думала, так это о том, что они все – мёртвые. Понимала, бесспорно. Знала, куда летит этот бесконечный журавлиный клин, и сколько в нём ещё мест для тех, кто ещё под облаками. Но, боже, какое же в этот момент было небо, как осмысленно – не покорно, как бараны на привязи – летели в него эти птицы, эти пионеры и славные продолжатели одной лишь идеи человечества: взмыть в воздух.
Грустная журавлиная песнь пролетела над облаками, а птицы летели всё выше, тонули в этой переливчатой радуге, уходили так высоко, что уже не вернуться. И многие из них смотрели на неё, пытались покружиться над её головой, горестно пели – звали с собой. Занимай любое место в клину, лети, лети с нами.
– Не, ребят. – улыбнулась им Лея, – Мне пока рано.
Журавли поняли, снова выпрямили строй и полетели, кружась, наверх.
– Мне ещё рано. – повторила Лея, прижав руки к груди, а вид, открывавшийся ей, размылся за двумя призмами из солёной воды. То, что она увидела, было, без сомнения, грустным, было прекрасным и манящим – что ж с того? Умирать ей действительно рано. И плакала она не из жалости, а от восхищения – когда же ещё увидишь, как небо платит взаимной любовью всем тем, кто расчертил его синеву строчками собственных траекторий?
Ах, если бы это было правдой, если бы это было не только её горячечным бредом, проснувшись, наверно, Лея бы ещё сильнее возлюбила свою жизнь, зная, что ждёт её тогда, когда и в её жизни случится страшная ошибка. Журавли уходили, таяли – вскоре растаяло и многоцветие неба, померкло и растворилось. Вслед за ним стало растворяться и всё остальное – со всех сторон подступала чернота, пустая, обозначающая собой несуществование.
Лее не было страшно, потому что она думала, что просыпается.

– Ты не проснёшься. – сказал ей до боли знакомый голос.
[AVA]http://i.imgur.com/URMCqg9.png[/AVA]

Отредактировано Leah Eastwind (2016-02-09 04:45:12)