Она никогда не ждала подвоха лишь от него, от единственного странного и недостижимого человека, что казался крохе гостем с далёких звёзд. И сейчас, когда вода, скользнув по язычку, приводит в порядок чувства, Шелли корит себя за последние мысли, что родились в её головушке.
Йен был выше того, чтобы глумиться над покалеченным созданием. И одного его взгляда юной балерине хватало, чтобы почувствовать себя живой, способной на многое, порою даже на маленький подвиг. Именно благодаря нему она смогла преодолеть свои страхи и начала посещать литературный кружок, подаривший столько приятных, незапятнанных горечью моментов.
Хрусталь встал на стол, гулко (от робости девочка всё ещё плохо контролировала свои движения и едва не уронила тару) ударяя донышком о древо. Она прячет свои глаза в кристально-чистой водице, что постепенно успокаивается, и приходит в покой. Но рябь вновь бежит по прозрачной плёнке, стоит шумной непоседе схватиться за карты и начать нарушать такую тихую, волшебную атмосферу. Невольно для себя Шелли чувствует, что гневается на малышку Руби, превратившую этот момент (который розововолосая запомнит на долгие годы и, возможно, не забудет до самой смерти) в фарс. И, похоже, она была не единственной, кого подобные выходки выбивали из колеи. Шелли и Рамона делили не только цвет волос и общее дело. «Мячик» просьбы летит как горячая картошка от малявки в руки Кэтрин, а та, едва касаясь темы, передаёт её возлюбленному. Тот же, принимая обжигающий дар, какое-то время вертит его в руках, но после «картошка» ложится на стол перед двумя девицами. Шелли «протягивает к нему руки», облизывает влажные губы и, нервно поправляя чёлку, едва ли не пищит:
- Я не такая уж…, - магнето скользит по ледяной корке, пылко алеют щёчки, руки сами собой сцепляются в замок, который зажимают обнажённые коленки, и Шелли не может позволить себе ударить в грязь лицом – ведь Йен верит в неё.
- Крохотная, ранимая, изящная, - голос чтеца стал мягок и нежен, словно слушателем сегодня было её дитя: ляля, что не могла уснуть без сказки на ночь, - Она всю жизнь простояла так высоко, что малютка Финн мог дотронуться до неё лишь взглядом, - Шелли медленно моргнула и оставила веки полуприкрытыми, - и пусть у него было много игрушек: от серого слона, на котором он мог кататься верхом, до крошечных стеклянных шариков, в которых, казалось, жили другие миры, мальчика всегда тянуло к фигуре, что навеки застыла в изящном па. Но матушка Финна строго-настрого наказала мальчику даже думать играть произведением искусства – то было так хрупко, что любое неосторожное движение могло навсегда покалечить танцовщицу, превратив красавицу в груду треснутого фарфора, - в глубине души Томбстоун чувствовала: рассказ становится близок ей, она ощущает себя частью истории и начинает переживать за героев. На ушко шепчет что-то тёмное, призывая ту открыть свою книгу жизни и заставить фигурку пережить её историю, дать той вкусить горечи, но Шелли не желает видеть иного конца, кроме как счастливого.
- Мальчонка рос: он уже без труда мог дотянуться до верхних полок и часто, тайком от матери ласково касался кончиками пальцев крохотных ручек, вытянутых к миниатюрной ступне. Гладкий и тёплый лак скользил по подушечке, и Финн был готов поклясться, что в тот момент её миниатюрные глаза обретают осмысленность, а с губ срывается едва слышимое дыхание.
«Ты, должно быть, устала вот так всегда стоять на одной ножке?» - спрашивал её Финн, вновь проводя пальцем по фарфору, но ответа, как это можно понять, не последовало. Он аккуратно, едва дыша поставил своё сокровище на место, сдув на прощание пылинки с хрупких плеч.
«Вот бы ты была настоящая», - промолвил он, одаривая её улыбкой, а после лёг спать.
Шелли замолкла, чтобы перевести дух и в очередной раз приложиться к стакану с водой. Она обвела взглядом всех присутствующих, убеждаясь в их внимании, а после продолжила:
- На следующее утро, придя в школу, Финна познакомился с новенькой девочкой, что только-только перевелась из заграницы. Хорошенькая, она дышала жизнью и была полна энергии. Казалось, девчушка не нарадуется на жизнь - так ей было всё интересно. Вместе они гоняли жаб в пруду, катались на велосипедах по прилеску, пускали камушки по речной глади, и Финну с ней было так весело, что мальчика едва ли можно было увидеть дома вне ночи. Каждую свободную минуту он проводил с ней, каждая его мысль была о новом друге, и как-то раз юноша вновь потянулся к фигурке, что украшала верхнюю полку. Той ночью фарфоровая балерина услышала историю о его новой жизни и о дружбе, что завязалась между ним и новенькой. Статуэтка же могла лишь безмолвно слушать…
Девочка наконец-то обратила своё внимание на карты, что лежали у неё перед носом. Она на краткое мгновение прервала свой рассказ, отмечая невезучую чёртову дюжину. Ладошкой Шелли сделала жест, прося Руби ещё одну карту, а за той ещё…
- И каждый новый день дарил Финну неизведанные ощущения. Он радовался жизни, разделённой вместе со взрослеющей подругой. Между ними не было тайн, недомолвок, обид и страсти не кипели бурною рекою, что могла бы расцепить крепкую хватку, которой они держались друг друга. Они росли, Финн возмужал, а его вечная спутница превратилась в прекрасную юную леди. Не было нужды скрывать тех чувств, что из искры дружбы превратились в пламя любви, а далее мерным и тёплым огнём продолжили свой путь в семейной колеснице. Однажды, хмурым зимним днём, когда пурга и метель завывают за окнами, Финн сидел в своём любимом кресле вместе с сыном.
- Папа, а что это у нас стоит там? – протянул мальчик, указывая пальцем на высокую-превысокую полку, где скопилась пыль, и даже поселился один паук. Он сплёл свою паутину в уголке, один край зацепив за крохотные пуанты, воздетые ввысь.
- Это? – Финн прищурился, встал и потянул руку, схватив небрежно своё некогда сокровище, - Это, мой мальчик…- отец поставил статуэтку перед сыном, смахнул рукой с той пыль и в удивлении открыл рот: крохотная фигурка более не тянулась к солнцу, но согнулась в три погибели, обхватив свои крохотные фарфоровые коленки ладошками. Крохотные стеклянные капли украшали её ножки, а личико, некогда сияющее и прекрасное, было спрятано в изгибе рук под растрепанными волосами. Финн аккуратно провёл пальцем по лакированной головушке, но от прежнего тепла не осталось и следа.
- Это, мой мальчик, самая прекрасная из всех фигурок, какие только делал человек, - с грустью вздыхает он, пряча кроху на место. В тот же момент в комнату входит миловидная женщина на сносях. В её руках играет красками коробка, украшенная алой лентой. Эллис – так звали жену Финна, протягивает возлюбленному подарок, воркуя над сыном и напоминая непутёвому мужу о годовщине. Тот, всё ещё мрачный, разворачивает подарок и достаёт из коробки крошечного молодого человека – всего два пальца в вышину. Он крепко держится за эфес тонюсенького меча и храбро глядит своими фарфоровыми глазами вдаль. На немой ответ супруга Эллис отвечает ласковой улыбкой и кивком головы:
- Ей, должно быть, стало одиноко с тех пор, как я украла тебя, - фигурки становятся рядом. И пусть в тот день они смотрелись очень странно: серьёзный воин и сломленный лебедь, на следующий же семейство могло видеть новую сценку. Казалось, рыцарь добивался руки прекрасного создания, стоя на одном колене. Та же, вытянувшись на цыпочках, отвергала её, вороча носик в сторону. Но что ни день, то новая сценка: всё ближе и ближе друг к другу фарфоровые изваяния, всё ярче и живей их улыбки…
Шелли закончила свой рассказ, протягивая руку за последней картой и удивлённо тараща глаза на пятёрку: судьба приготовила подарок, от которого на миловидном личике алым серпом заиграла улыбка.
- Прости, Йен, - обернулась балерина к юноше, - Я ушла от темы...[ava]http://s2.uploads.ru/sAuEm.jpg[/ava][nic]Shelly Tombstone[/nic]