Темно. Пусто. Вязко.
Две недели? Три? Просыпалась ли она вообще, или её реальность поглотило это? 
Почему-то не возникало сомнений, что оно действительно может проникнуть в реальность, задушить её жадно трепещущими тенями, заполнить всё, заменить сон на реальность, а реальность – на сон. Майя Байерн, лежавшая  «у ног» этого существа, и пребывавшая отдельно от него, в какой-то момент поняла, что уже не знает, где реальность.
В настоящем был и будильник, и жёсткий матрас, и одеяло, в которое она, наверно, закуталась с головой. Но от этого настоящего, в отличии от снов, что были до, её отделяла пропасть. Не бывает таких снов. Не бывает настолько подробного ощущения, как твоё тело тонет в… этом. В прогнившей сахарной вате. В набивке старых матрасов, сброшенных в сыром чулане. Но сегодня Байерн осознавала всё ещё чётче. Ещё яснее. И впервые чувствовала, как чуть впереди и вверху колыхалось будто бы большое желе, неровным, рваным ритмом. Тысячей молотов по наковальне. Тысячей сердец в одном теле. Нет, не желе… розовая сахарная вата, сгнившая по сроку давности? Облако чего-то настолько неземного, что ей не понять?
Было время, когда не было ничего страшнее темноты и влажной поверхности матраса под твоим щуплым телом. Тогда в любой момент из темноты могли выступить тени, проговорить что-то каркающее и склониться над ней. Могли убить. Могли ударить. Могли развлечься любым доступным им способом. Байерн старалась это забыть, но сейчас, что ужасно, помнила в мельчайших подробностях, как рухнул на неё, коротко взмахнув крыльями, несостоявшийся убийца. А потом рухнула вторая тень – куда-то к стене. Джейк спас её тогда. Спас от теней и ужаса.
Вот только здесь теней было больше, они шли к… к этому, шныряли в него, разыскивая что-то, снова появлялись, будто разочарованные.
Услышав шёпот, пробившийся через короткое затишье, не имеющий ничего общего с тем, что может издавать человеческое существо, Байерн, которая, казалось, не сопротивлялась вовсе, рванула руку – жижа чавкнула, но отпустила конечность, будто смирившись на время с потерей части добычи – ощупала свой бок и похолодела снова.
Нет тут любимого Рюгера.
Да и быть не могло.
Да и разве бы он помог?
Обычно ей помогал будильник – но сейчас Байерн не была уверена, успела ли она его завести, прежде чем усталость взяла своё. И это было страшнее, чем отсутствие любимца среди оружия. Это значило, что пытка могла продолжаться до самого утра.
Она рванулась снова – чтобы сначала повернуться на бок, потом – на живот, руки соскользнули по скользкой жиже, но Байерн чудом удержалась от того, чтобы рухнуть в эту субстанцию лицом. Оттолкнулась, медленно помогая себе встать сначала на колени, потом на ноги.
Огромного усилия ей стоило не попытаться выбежать из лужи мерзкой субстанции сразу – а побрести в поисках чистого места поближе к шепчущему голосу прямо по ней. Медленно, опасаясь споткнуться, поскользнуться, упасть снова – и не встать.
Тени. Шёпот. Снова грохот молотов. Снова шёпот.
Байерн прислушалась и поняла единственное складывающееся из этого нагромождения звуков слово.
Сначала она смотрела на это бьющееся то ли от внутренних сокращений сердец, то ли в конвульсиях существо, не пытаясь что-то сказать. Смотрела, ожидая, что ей что-то ответят. Хоть что-нибудь. Вместо этого – одно и то же. Какофония сердечного шума, затишье – и будто бы многоголосый шёпот: «Иди».
– Куда?! – сначала вышло негромко и прерывисто, будто чёрная слизь всё же успела попасть ей в рот. Байерн закашлялась, схватилась за грудь и снова повторила – но уже сорвавшись на крик. – Куда идти?
Тени закружились вокруг неё, будто им тоже было ужасно интересно узнать ответ на этот вопрос, и снова метнулись к облаку гнилой сахарной ваты.
Если найти выход, это должно прекратиться.
Если остаться тут, то…
Майя посмотрела на жижу, снова подступающую к её ногам, и поняла, что будет, если остаться.

Когда ещё в жизни ей доводилось настолько сильно чего-то бояться? Здравый смысл кричал ей: это просто сон, ничего больше. Здравый смысл повторял, что бояться нечего. Все пять чувств кричали об обратном. Не бывает таких снов. И кошмаров таких не бывает тоже. Собственный рационализм, стремление в жизни всё рассматривать с позиции грубого материализма – вот что загнало её в тупик окончательно. Потому что любой другой человек принял бы происходящее как какую-никакую – а реальность, и стал бы рассматривать её именно так. Но Майя упрямилась, прижимая руку к груди и отступая назад, лишь бы чуть дальше от существа, что приказывало ей идти. Она верила, что это просто сон – и в этом была её главная ошибка.
Этому сну она уже давно не хозяйка.
Пустота наступала на пятки, тишина шумно дышала на ухо, темнота резала своей яркостью.
Майя смотрела на «желе», не отрывая глаз, не потому, что она бесстрашная и спокойная – сказать по правде, от её спокойствия уже ничерта не осталось – а потому что темнота и жижа были ещё страшнее. И, в конце концов, если именно это принесёт ей смерть, Майя, верная вбитым в неё привычкам, хотела бы знать, как эта смерть будет выглядеть.
И потому увидела «смерть» тени во всех подробностях, вдавив пальцы в собственную грудь так, что стало больно. Больно… от мелкого металлического предмета.
Кольцо.
Майя сжала его сквозь рубашку, как будто оно могло хоть чем-то помочь.
«Если тебя будут убивать, девочка, смотри им в глаза. Не каждый решается нажать на курок, когда видит глаза жертвы» – Джейк в её памяти хрипло повторил очередное наставление, продолжая чистить оружие. Она, кажется, тогда отвернулась, в пику ему натирая ложку полотенцем до блеска и делая вид, что ей плевать на его болтовню.
Тень скользнула в темноту. Она шла куда-то.
И ей тоже нужно было идти, пока это не поглотило её.
– Доволен? – тихо спросила Майя у давно мёртвого человека, сжимая его кольцо сквозь ткань. – Что ж ты меня не научил, что будет, если рассудок прикажет долго жить?
Она растеряла своё хвалёное самообладание, уверенность в завтрашнем дне и потому… злилась. Точно, злилась. Ведь единственный важный для неё человек, который её покинул слишком рано, вызывал у неё слишком много эмоций, чтобы выделить одну – и Майя приняла за основу своего отношения к нему именно злость.
Чтоб успокоиться, она рванула рубашку на груди – пара пуговиц отлетела, исчезнув в жиже, выхватила кольцо и уставилась на него так, будто оно могло дать ответ. Будто оно вызвало бы давно мёртвого «опекуна» из мира мёртвых.

Глупо было думать, что он придёт. Правда глупо, даже если это было вызвано беспредельным отчаянием. Джейк не воспринимал её как объект собственной защиты или ценную для себя дочь, Майя даже не была уверена, что он когда-нибудь был рад тому, что спас забавного «зверька» японского племени. Но именно его она ждала, оказавшись в беде, из которой не выбраться своими силами. Ждала, что на голову ей снова упадёт пахнущая табаком и потом жёсткая ткань пиджака, сверху ляжет рука и хриплый голос пробормочет на английском одну из сотен вариаций выражения «успокойся уже», как бывало раньше. Если голос был недовольным, выражение могло заключать в себе угрозу обязательно устроить ей пару десятков отжиманий с утра, а если спокойно-уставшим – на следующий день Джейк мог притащить что-нибудь с задания, и Майя – тогда ещё маленькая Хисау Майя – сжималась под пиджаком и ждала, когда прозвучит её «прогноз на завтра».
Смешно и скверно, что лицо матери Майя не помнила – помнила лишь как она умерла, взмахнув неловко руками, будто большая птица, подбитая на взлёте. И уж тем более ей не пришло бы в голову звать маму, когда мучает кошмар. Наверно, ещё смешнее было ждать военного, который продался в наёмники японским богачам, чтобы существовать до самой смерти, не считая йены.
Открывшийся ей путь был преграждён тем самым существом, в глотках которого клокотал приказ идти, смотрелся словно бы через мутную линзу – но Майя всё же сделала невольный шаг вперёд. Там был свет. Там была дорога – неважно куда, лишь бы прочь отсюда.
Вот только Цербером на пути из царства кошмаров, Хароном, что не пускал её плыть по Стиксу, было ОНО – и шага ему было достаточно, как оказалось, чтобы дотянуться. Схватить её, втянуть вместе с тенями, и, вот ирония, Майя точно так же не успела закричать, прежде чем это навалилось на неё. Но рот беспомощно раскрыла, и туда сразу же попало нечто омерзительное.
Вкус желчи и пыли в заброшенном доме.
Вкус крови несостоявшегося насильника.
Вкус ткани, пропитанной потом, скисшим табаком и грязью.
Всё то, что было из «времени-до», что могло о нём напомнить – вот какой вкус имело это существо.
Наверно, открой она глаза, она бы видела всё то же – брошенный хозяевами дом, ещё тёплый мертвец поверх и… И…
Существо не давало ей задуматься о том, что за плечом мертвеца должно было быть спокойное, немного усталое лицо с недельной небритостью, смотрящее на неё поверх остывающего после выстрела ствола.
Существо не хотело, чтобы это воспоминание дало ей сил – и оно давило, душило, хотело поглотить её целиком.
И, в то же время, одну руку существо ей оставило, душа Майю и заставляя конвульсивно сжимать пальцы – наверно, потому она и не выронила кольцо, когда бессильно билась в жиже. Боль, жгучая и невыносимая, будто руку сунули в костёр, ожгла её, на спасительные секунды выдернув из агонии – и Майя скорее неосознанно, нежели намеренно, ударила ладонью, в которую впекалось раскалившееся кольцо, по существу, пытаясь найти точку опоры, чтобы вырваться.
Чтобы освободиться.
Чтобы жить и дышать.
За плечом мертвеца должны быть чужие глаза.
Спокойные, уставшие и смотрящие чуть поверх.
В любой темноте он придёт и поможет ей.