По любым вопросам обращаться

к Vladimir Makarov

(discord: punshpwnz)

Рейтинг Ролевых Ресурсов - RPG TOP Для размещения ваших баннеров в шапке форума напишите администрации.

Code Geass

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Code Geass » Альтернативы » Юлины закрома


Юлины закрома

Сообщений 1 страница 12 из 12

1

Посты, которые жалко терять на других форумах.

0

2

» Game of Thrones ∙ Bona Mente » Летопись мира » 5.0 Драконий камень. Сквозь огонь и воду (завершен)

- Я ждала тебя, - уголки ее губ поднялись в едва заметной улыбке, а глаза чуть сощурились, рассматривая лицо дошедшего до них мужчины. Двоих она знала по видению, что даровал ей Владыка Света, но предсказанный третий был безлик в ласковых языках пламени. Она не была уверена до конца, что это означает, но спасшийся мореплаватель вызывал у нее интерес, будил любопытство.
Волосы его, с одной стороны огненные, тронутые любовью Р’Глора, а с другой – седые, проклятые Великим Иным, привлекали особое внимание. Два бога, сошедшиеся в противостоянии за одного человека, и это сочетание даже пугало. Но если Владыке было угодно спасти этого человека, значит, он нужен для чего-то великого и еще не выполнил своего предназначения.
Но кто же он? Друг или враг ее Богу? Отразилась ли печать Проклятого на душе этого человека?
- Это Драконий Камень, крепость Его Величества Станниса Баратеона, - возвышенно и гордо проговорила она. Двое мужчин ловили каждое ее слово с благоговением, но жрица не отрывала своего взгляда от того, кто задал вопрос, кто смотрел слишком невозмутимо для человека, едва не ставшего кормом для рыб.
- Вас спасла сила Р’Глора, Владыки Света. И ваши жизни отныне принадлежат ему, - алые искры в ее глазах вспыхнули зловещим огнем. Пламя это, идущее от самой ее души, заворожило двоих мужчин, немедля бросившихся перед ней на колени и шепчущих слова преданности, целующих подол ее платья. Ни единым жестом не выдала Мелисандра презрения или брезгливости: они тоже нужны Владыке, даже если она не знает, зачем. Не ее дело судить божественные замыслы.

- Его Величество должен был взять тебя с собой, - леди Селиса делилась с Мелисандрой своими переживаниями. Некрасивая, с большими ушами и неприятным лицом, женщина не была любима при дворе никем, кроме своей родни, да и те больше преклоняли колено перед Королевой, нежели любили ее. Безумная в своем горе по погибшим в ее чреве сыновьям и едва не потерявшая единственную дочь, Селиса доверяла теперь лишь Красной жрице, что защитила силой Владыки Света малютку Ширен.
После событий на Черноводной Станнис отдалился от нелюбимой супруги еще сильнее. Стена между ними становилась все крепче, и Селиса чувствовала это. Мелисандра же была одной из немногих, кого допускал к себе Король Вестероса.
- Его Величество убедили его вассалы, - голос жрицы был холоден и спокоен, хотя в душе ее все клокотало и ревело. – Эти глупцы ударили по его гордости, а попали по благосклонности Владыки Света.
Шагая по высокому чертогу, женщины вели неторопливую беседу, обсуждая поражение Станниса у Королевской Гавани и дальнейшие планы. Селиса спросила, не может ли Мелисандра родить ее мужу третьего сына. Жрица покачала головой.
- Огонь его силы сейчас неровен. А после поражения он стал еще неуверенней.
Да и убийство одного только Джоффри не изменит картины. Слишком много в Королевской Гавани людей, способных держать власть в своих руках, и которые не сдадут город без боя. Это и регентша узурпатора, и его десница, и его брат – пусть совсем юный мальчик, но от того лишь более подвластный чужим решениям.
Однако в этой битве стольких узурпаторов с Истинным Королем Вестероса, были люди, смерть которых сильно облегчила бы Азор Ахаю его путь. Если бы не сбежавший по милости сира Давоса Эдрик Шторм, драконы бы уже возродились, и люди эти были бы уже мертвы.
- Сегодня на берегу нашли троих людей, которым Р’Глор даровал жизнь, - Мелисандра имела уже некоторые задумки о том, как можно было бы распорядиться ими. – Быть может, кому-то из них суждено сотворить нечто великое.
Единственный, однако, на кого она возлагала большие надежды, был человек, представившийся как Якен Х’Гар, да и тот разочаровал ее.
Когда двери в Чертог растворились, Королева и жрица стояли посреди зала. Обе женщины замолчали. Мелисандра обернулась лицом к распахнутым дверям, а леди Селиса, напротив, отвернулась.

С губ Мелисандры не сходила снисходительная улыбка, а из взгляда – чувство собственного превосходства, осознания своей силы. Она повернулась вслед уходящему Якену всем телом, раскинула руки в стороны – повинуясь ее немому призыву, вспыхнули факелы по стенам Чертога. Они загорались волной: сначала те, что были ближе к жрице, а затем, по одному они приближались к мужчине. Последними загорелись две жаровни по бокам огромных дверей.
- Ты можешь уйти от меня, но уйдешь ли ты от Р’Глора? – Голос ее зазвучал с новой силой. Властная, невозмутимая, она не сводила взгляда со спины Якена. – Ты же не думаешь спрятаться от Владыки Света под другим лицом?
Она сделала шаг вперед: короткий, но звонкий и уверенный. Эхом разнесся стук ее каблуков под сводами чертога, а за ее спиной стремительно гасли факелы. Пламя в жаровнях поднималось все выше и выше, разгораясь ярче и сильнее.
- Есть разница между служителями и жрецами, Якен Х'Гар. Первые дали клятву и верны: кто сохраняя жизнь, кто обретая долгожданную веру, кто служа своему Королю... Но жрецы - дело другое. - Мелисандра вновь заговорила тихо и вкрадчиво. - Мы с тобой одинаковые, Якен Х'Гар. Наша вера - наша жизнь, наша цель и наше средство.
Она почти нагнала его у входа. Зал погрузился по тьму, и лишь две жаровни пылали у дверей, одновременно прогоняя мрак и нагоняя иссиня-черных теней. Столь же яркое пламя играло в алых глазах Мелисандры.
- Узри же силу Владыки, Якен Х'Гар, - Жрица обвела рукой чертог.
Узри и скажи: готов ли ты идти против этой силы?..

0

3

» frpg Crossover » Флэшбэк » 3.500. Книжная рапсодия [lw]

Шаг.
Эхом разносится стук каблучка по всему замку, болью в груди отзывается усталое сердце. Бэлль боится делать следующий шаг по лестнице, вслушиваясь в тишину, царящую в замке. Пока они были здесь с Румпелем, здесь никогда не было так пугающе тихо.
Шаг.
В памяти всплывают образы – как он впервые вел ее по этой лестнице, показывая библиотеку, построенную им для нее. Как шутливо и немного грубовато пытался заставить ее не благодарить его и не восхищаться… Но как можно не восхищаться этим местом? Оно было пронизано магией насквозь, а уж сколько здесь было книг – и вовсе не перечесть. Бэлль не сомневалась, что найдет здесь ответ на интересующий ее вопрос.
Шаг.
Позади на первом этаже остался Бэлфайр – разумно рассудив, что в книгах Бэлль все же смыслит больше, он решил осмотреть те вещи, которые могли остаться от Румпельштильцхена. Быть может, что-то ценное еще сохранилось.
Бэлль мотнула головой, прогоняя туманное наваждение и слезы в уголках глаз. Она не имеет права унывать – она должна сделать все, чтобы вернуть возлюбленного. Ведь если не сражаться за то, что тебе дорого – разве можно считать, что тебе это действительно важно?
Бегом она взобралась по лестнице, ворвавшись в библиотеку с такой страстью, словно там ее ждал любимый. Огромная зала с несметным числом книжных шкафов встретила ее привычной свежестью и терпкими запахами – пыли, пергамента, кожи и дерева. Здесь Бэлль чувствовала себя спокойнее и увереннее.
На какой-то миг ее даже охватила паника – перебрать столько книг, найти в них ту крупицу информации, которая так нужна… Это будет непросто.
Девушка зажгла свечу и зашагала вдоль полок. В первую очередь она осмотрела стол и стоящий за ним шкаф – там Румпельштильцхен обычно хранил какие-то особенные книги, но ни одно из названий даже не намекнуло ей на связь с темными магами и их проблемами выживания.
Ночь уже неумолимо приближалась к рассвету, когда Бэлль отложила в сторону последнюю книгу из числа магической литературы возлюбленного, но сама она ни на йоту не приблизилась к разгадке этой тайны. Перелистывая страницу за страницей, она явственно ощущала, как тяжелее становится ноша на сердце. С каждой прочитанной строкой все росло и росло отчаяние, а когда страх захлестнул Бэлль с головой, она резко подскочила на месте.
Огарок последней свечи тихо тлел, истекая воском словно кровью от тяжелой раны. Бэлль подняла его вровень с глазами и с тихим вздохом потушила свечу. Ей стоило отдохнуть, да и найти Бэлфайра тоже было бы неплохо – последний раз он приходил к ней часа два назад, и, похоже, его поиски тоже были безуспешными.
На секунду ей померещился порыв ветра – дохнуло свежестью и грозовыми облаками, какая-то неведомая сила перелистнула страницу огромного талмуда на столе. Бэлль обернулась, ожидая чего угодно: от явления злой ведьмы, до внезапного возвращения Румпеля… Но позади ничего не было. Только отсвет свечи в дальнем конце библиотеки, среди полок. Неровно мерцая, этот свет манил к себе, да столь неумолимо, что Бэлль засеменила вперед, стараясь шагать как можно тише. Кто же там, в закрытой библиотеке старого заброшенного замка?
Осторожно ступая по каменному полу, она приблизилась к шкафу, за которым прятался источник света, и неуверенно выглянула из-за него – и тут же восхищенно охнула, не в силах сдержать эмоций от великолепия увиденного.
За поворотом ей открылся словно другой мир. Еще одна огромная зала, подобная той, которую сделал для нее Румпель – но куда богаче и величественнее. За столом спиной к ней сидел человек, который показался ей ребенком. Едва ли дети будут причинять ей вред – а потому она вышла из своего укрытия и, удивленно осматриваясь по сторонам, зашагала к нему.
Сколько времени она провела в этой библиотеке, а это место она видела впервые. Несомненно, это еще одна магическая хитрость Румпеля, который знал – точно знал! - что она будет искать способ спасти его.
- Простите, вы друг Румпельштильцхена? – Задала она вопрос малышу, неуверенно улыбаясь. Хотелось верить в лучшее, и что этот человек правда ей поможет отыскать путь к воскрешению возлюбленного.

Обнаруженный человек оказался совсем не ребенком – это был карлик с обезображенным лицом. Большой и кривой нос, глубоко посаженные разноцветные глаза, тяжелые брови, словно бы сошедшиеся на переносице – Бэлль показалось, что этот человек не рад ее появлению, но она все еще надеялась узнать у него что-нибудь о Румпеле, ведь неспроста этот потайной коридор обнаружился именно сейчас и именно в библиотеке замка Темного мага.
Бэлль рассматривала лицо незнакомца без страха или отвращения – ей ли бояться чудовищ? В безумии Румпельштильцхен был не менее ужасающим.
Голос обезображенного карлика был скрипучий, неприятный и с какой-то хрипотцой, которая щекотала ухо и вызывала желание передернуть плечами. Бэлль держалась как могла, но все же невольно поежилась – от слов карлика, который признал, что не знает Румпельштильцхена.
И все же Бэлль не унывала. Вдруг карлик знал Румпеля под каким-то другим именем? Насколько она знала, оных у него было немало.
Девушка обернулась, ища глазами стул. Волосы, убранные в высокий хвост, щекотнули шею, и Бэлль невольно улыбнулась. Каблучки уверенным эхом разнесли ее шаги по всей библиотеке. Уже присаживаясь, она ответила на вопрос:
- Я искала способ спасти Румпельштильцхена, когда увидела свет в конце библиотеки. Подошла поближе и нашла коридор, который прежде не замечала, - Бэлль подняла ладонь, указывая на проход, которым она пришла сюда… И обнаружила вместо коридора кирпичную кладку. – Как же так, - пробормотала она, растерянно моргая и, похоже, не зная, как ей реагировать на произошедшее. Наконец она неуверенно улыбнулась. – Это волшебство Румпеля, он привел меня к вам, я знаю. Чтобы вы помогли воскресить его!
Глаза Бэлль, направленные на безобразное лицо карлика, сияли, когда она говорила об этом так пылко и страстно, будто ничего прекраснее в жизни не переживала. Это были ее надежда, ее смысл жить дальше, ее вера.
К пирожным она, впрочем, так и не прикоснулась.

0

4

http://fairytailrpg.ru/viewtopic.php?id=731

Если вы думаете, что жизнь бродячего торговца настолько изнурительна, что по ночам они спят беспробудно и без снов, то вы сильно ошибаетесь.
Маленькой Тие сны снились постоянно. Иногда это были тяжелые кошмары, оставляющие липкий след и преследующие даже днем – их рассеять было под силу разве что только сияющей улыбке Хинта. Иногда попадались и добрые, славные сны. Порой снилась мама – Тиа видела эту женщину только на фотографиях, но ей всегда казалось, что мама была бы именно такой. Реже снился отец – ей перепало не так много отцовской любви и ласки, чтобы верить, что он действительно сильно любит их с Хинтом.
Совсем редко снилось что-то доброе и светлое – какие-то чудесные сны с зелеными лужайками, сверкающими радугами и чистыми небесами.
В этих снах с ней всегда был кто-то еще.
Кто-то, чей образ упорно ускользал, оставляя в памяти смутный, едва различимый след. Каждый раз, просыпаясь, Тиа пыталась вспомнить, кто же он такой и как выглядит – только имя таинственного незнакомца из сна постоянно вертелось на языке: Райнер. Райнер. Райнер.
Когда становилось совсем страшно, это имя всегда всплывало в памяти – и почему-то, стоило только позвать его, как кошмарный сон сменялся чем-то неуклюже добрым и радостным.
Впрочем, тайное заклинание, это короткое имя, которое знала девушка, использовалось редко. Словно боясь, что однажды мужчина не придет, Тиа берегла это слово, как последнее средство, последнюю ниточку, которая всегда наверняка выведет ее к свету.
Может быть отчасти поэтому она так искренне радовалась, когда он приходил сам, без ее зова.
- … сэкономил нам целых триста джевеллов! А на обед был куриный суп, и фейки опять полгорода разнесли! А потом так – раз! – и все тихо стало! - взахлеб рассказывала Тиа, обильно жестикулируя и мечась из одной темы в другую. Ей хотелось так много рассказать своему гостю, что она не знала, с чего начать – а потом приходилось Райнеру выслушивать разом сотню историй и пытаться при этом не потерять нить ее рассказов.
- и это так… здорово!

- Да! А еще, - Тиа явно хотела сказать, отступая на маленький шажок назад и не успевая даже толком удивиться внезапному порыву Райнера – для пораженного молчания поводов теперь было куда больше.
Это… Всегда здесь было?..
Вишневое дерево с маленькими остроносыми зелеными листочками и кое-где проглядывающими белыми лепестками. Маленькие, едва заметные золотистые тычинки – цветов было мало, большая часть еще не раскрылась, но те немногие, что сумели пробиться к свету раньше своих собратьев, притягивали взгляд и завораживали.
Легкий ветер заигрался с листьями, сорвав один из них – тот скользнул вниз, вдоль темного, испещренного бороздками коры ствола. Зацепился за одну из веток, снова поднялся вверх, подхваченный игривым ветром – крутанулся в воздухе, и снова плавно полетел вниз, теряясь в зелени пушистой травы.
Девушка развернулась на босых пятках – легкое белое платье взлетело солнцем, а ладонь Райнера Тиа удержала на месте, прижимая теперь ко лбу и не желая терять это удивительно теплое и мягкое прикосновение. Солнце играло на щеках, заставляя чуть щуриться и немного растерянно улыбаться.
- Красота какая, - тихий шепот сорвался с губ на выдохе.
Тяжело с чем-то сравнить эйфорию прозревшего человека: будучи до этого словно в тумане, Тиа даже и не знала, что именно теряет со своей слепотой. А теперь… Теперь ей было удивительно страшно отпускать руку Райнера – словно чувствуя, что с исчезновением теплого прикосновения исчезнет и это зрение.
Все то, что казалось раньше ей добрым и светлым сном теперь меркло, по сравнению с той красотой, что она видела сейчас – прежде все было так серо и однообразно, что было даже поразительно, почему до сих пор она искренне любила все это.
- Здесь всегда было так красиво?..

- Я?.. Душа?
Кровь отдавалась гулкими ударами в висках, тепло руки, легкий ветерок в одежде, мягкость пушистой травы, легкие лепестки, высокое чистое небо… Все закрутилось в один клубок, закружилась голова.
- Не понимаю…
Не ложь, но и не совсем правда – понять можно было. Оно, это понимание, лежало на самой поверхности: только руку протяни да пойми все – но понимать совсем не хотелось. Было тепло и радостно, что вокруг так красиво. Эйфория и восторг сменились глубочайшим удовлетворением: вокруг было красиво и свежо, рука Райнера была теплой, а понимания его слов от нее явно никто не требовал. Можно было просто расслабиться и наслаждаться увиденным…
… А еще лучше – встрепенуться от внезапной мысли, появившейся вместе с маленьким мягким листочком в ладони. И не только встрепенуться: немедленно развернуться на пятках, сжимая кулачок и впиваясь пытливым взглядом в лицо Райнера – ведь сколько она ни видела его, никогда не могла разглядеть и запомнить его лица, догадываясь о том, что это именно он только каким-то загадочным шестым чувством.
И Тиа не ошиблась – в этот раз лицо ее друга и спасителя действительно было видно: пальцы девушки скользнули по высоким скулам, мягко погладили по чистой щеке. Вдоль губ – а потом вверх, по прямому недлинному носу. Девушка мягко ощупывала лицо Райнера, словно слепая, стремясь впитать в себя, запомнить каждую черточку.
Глаза. Карие – совсем не такие, как у нее с братом, куда глубже и теплее, мягче. Черные тонкие полоски, чуть расширенный зрачок – сейчас все было видно настолько четко, то Тиа сама немного испугалась. Темные короткие ресницы и чуть удивленный взгляд.
Красив.
Тиа даже смутилась, внезапно осознав про себя эту короткую мысль.
Коротко моргнуть, прогоняя прочь какое-то странное наваждение…

… И очнуться уже в совсем другом месте, где нет ни цветущего дерева, ни высокого неба, ни… Чего-то еще важного, упорно ускользающего.
- Подъезжаем уже, - улыбнулся Хинт растерянной сестре.
- Да, точно, - она неловко улыбнулась, все еще пытаясь вспомнить, что же такого хорошего ей снилось.
С тихим скрипом тормозит поезд, тяжелые сумки снова давят на худенькие плечи ребятишек. И лишь когда легкий майский ветер бросит отросшую челку Тие в глаза, а в протянутую ладонь опустится унесенный им маленький зеленый листочек, почему-то вспомнятся карие глаза – и от этого станет удивительно тепло.
- Мне уже нравится этот город, Хинт. Очень нравится.

0

5

http://newstory.artbb.ru/viewtopic.php?id=70

- А ну вставай, грязная тварь! – Злобно рычала одна из женщин, выливая на пленника ведро помоев. Она, пожалуй, и чего похуже с ним сделала, но право быть исповеданным – древнее право, которое есть у каждого человека.
Ее звали Адела – у нее были короткие до скул светлые волосы, ярко-зеленые глаза и красивое лицо, обезображенное горем. Неделю назад куда-то пропал ее Шайн – ее мальчик, ее отрада и гордость. Шайн – все, что осталось у Аделы от любимого мужа, которого сгноил в своих подземельях Даркен Рал. Вернее, конечно, сделал это не лично Даркен Рал, а его приспешники, но вина злодея от того меньше не становилась.
Как не становилась меньше и вина несчастного Сеймара, которого обвинили в похищении трех мальчишек. Матери пропавших, в том числе и Адела, скандалили, били его, требовали вернуть им детей, но толку было мало – Сеймар, с самого детства пораженный недоброй болезнью, лишь улыбался и разводил руками:
- Но я не знаю, где ваши малыши. Они такие славные, когда же они придут ко мне в гости? – Постоянно твердил он, снова и снова получая тумаки и сломанные ребра от разъяренных отцов.
Сеймар не был безумен, как думали другие. Он не мог много шевелиться, передвигался, странно переставляя ноги, косил на один глаз, а проезжий волшебник нарек ему умереть еще в детстве – но Сеймар выжил. Соседские мальчишки смеялись над ним, пока он рос, и всячески обижали, но Сеймар, похоже, этого совсем не замечал – он любил всех и вся. В детстве он заботился о букашках, птичках и кошечках, а когда подрос – стал заботиться о чужих ребятишках, которых не с кем было оставить, пока шел сезон сбора урожая.
Все деревенские ребятишки были привязаны к чудаковатому, недалекому, но очень доброму Сеймару, который рассказывал много сказок и не гнушался рассмешить ребят своей странной походкой.
Один из мужчин выбил Сеймару два зуба – а дурачок продолжил скалиться щербатой и наивной улыбкой даже когда ему сказали, что его сожгут на рассвете за его преступления.
- Хочу исповедаться, хочу исповедаться, - твердил он всю ночь, и в этом праве ему не отказали.
А теперь, когда в деревню прибыла исповедница – да не абы какая, а сама Мать-исповедница! – женщины были воодушевлены. Теперь-то этот дурак сознается во всех своих преступлениях. У тех из них, у кого еще не пропали мальчики, отлегло от сердца – их детям больше ничего не грозило.
- Мать-исповедница! – Защебетала молоденькая Кларенс, у которой сыну было всего четыре годика и которая частенько оставляла своего малыша у Сеймара. – Вот он! Вот он, убийца наших малышей!
Мужчины вытолкали навстречу матери исповеднице грязного и изможденного жаждой, голодом и постоянными побоями Сеймара. Он все так же наивно улыбался, демонстрируя выбитые зубы, косил на левый глаз и не мог сдвинуться – опорную, единственную здоровую ногу ему вывихнули, пока выбивали признание в преступлении.
Он смотрел на Мать-исповедницу, на ее белоснежные одеяния, светлое лицо и улыбался так ясно и нежно, словно увидел ангела. Сеймар протянул руку к этой прекрасной женщине в безмолвной мольбе остановить его страдания.

0

6

OUAT: Another me

Удар. Стон. Тяжелое дыхание.
Сердце бьется в горле, пересохло от возбуждения небо, мелко дрожат руки – Лейси невольно тянется к месту, где происходит нечто злое, зловещее, где правят бал жестокость и насилие. Она хочет видеть это; хочет чувствовать, как страдает тот, кого избивают; хочет знать – кто это делает.
Удар. Стон.
Почему он не кричит? Почему так тихо? Это манит еще больше, соблазняет больше всего на свете, обжигающей волной катится по телу, застывая внизу живота. Лейси сама не замечает, как носком туфельки наступает на язык бедолаги, раздавив его.
Тяжелое дыхание.
Фигура перед ней смутно знакома. С трудом она признает в этом человеке мистера Голда: скучного зануду и слабохарактерного добряка с репутацией злого и жестокого человека. Это было странно – все вокруг говорили держаться от него подальше, называя его дурным и опасным, но он был робок, стеснителен и осторожен, как девственник на первом свидании. Только из-за рассказов окружающих она согласилась на встречу с ним… И была разочарована как никогда прежде – до этого самого момента.
Лейси улыбнулась, вглядываясь в лицо жертвы. Искривленные мукой разбитые в кровь губы еще совсем недавно целовали ее – девушка еще помнила его прокуренный и потный запах и пепельный, горький вкус его языка. Таким – избитым, плачущим, он забавлял ее даже больше, чем прежде.
Подняв глаза, она поймала на себе взгляд мистера Голда – в этот раз с удовлетворением отмечая, что не видит больше на его лице ни страха, ни робости. Похоже, это был тот самый мистер Голд, которого так боялся весь Сторибрук?.. В один миг из слабохарактерного и осторожного он неожиданно стал опасным, жестоким… и чертовски возбуждающим.
- Похоже, я ошиблась в тебе, - тень улыбки на тонких губах, хитрый прищур взгляда.
Круг замкнулся, пусть даже Лейси Френч не знала, что много, не один десяток лет назад она уже говорила эти же слова, этому же мужчине, хотя чувства и были другими. И не только чувства – она сама была другой.
- Ты действительно настолько ужасен, как о тебе говорят, - удовлетворенный, терпкий и мягкий тон, сладкий напев. Восторг во взгляде не скрыть ничем. Лейси облизывает пересохшие губы в ожидании продолжения представления.

Румпельштильцхен (Ганнибал Бота) написал(а):

Удар, удар, еще удар. И каждый раз глухой стук и сдавленные стоны давали знать о том, что состязания на прочность между тростью и костями продолжаются. Притом не в пользу костей.
Это был чудовищно долгий, мучительный день. Был ли в чем-то виноват человек, корчащийся сейчас у его ног? По совести – нет. Имело ли это значение? Тоже нет.  Он был виноват в том, что попался под руку «Темному», в самый неподходящий момент. Он был мелкой сошкой и до проклятия и после, очередное ничтожество, испорченное, с мелкими страстишками и пороками. Румпель навидался такого за свою жизнь. Тем хуже было, что это понравилось  Бэлль. Увидеть возлюбленную в его объятиях, увидеть как она целует этого никчемного человечка, имя которого никогда не стоило того чтобы его запомнить, было чудовищно больно для Румпельштильцхена. Боль породила гнев, гнев – неистовство. Поэтому сейчас «Темный» избивал, давил, крушил его, за то, что посягнул на женщину, потерянную для Румпеля казалось бы навсегда.
Это было невозможно терпеть. Все могущество «Темного» в очередной раз оказалось бесполезно. Спустя века он наконец смог найти своего сына. Ни перед чем не останавливался, ничего не жалел ради этого мига, но был отвергнут. Бэйлфайр никогда не простит своему отцу того мгновения слабости, которое стоило обоим семьи. Да и Румпель сам никогда не простил бы это себе, того что уподобился человеку, которого ненавидел больше всего – своему отцу.
А теперь и Бэлль, его настоящая любовь потеряна для него. Спустя столько лет он вновь нашел ее. Единственную, кто видел в нем что-то кроме тьмы. И ее у него вновь отобрали. Кто теперь на месте Бэлль. Он смотрел на нее, на Лейси Френч и не узнавал. Он надеялся, что она вспомнит его, вспомнит себя, но она лишь смеялась. Он старался быть таким, каким Бэлль его любила, но встретил лишь презрение. Но Румпель не мог ее отпустить, не мог больше жить без нее. Теперь уже ничего не имело значения. «Темному» было уже все равно, он не сдерживал себя. Эта мошка не стоила того, чтобы тратить на нее магию. Не стоила даже ненависти. Румпель избивал его, чтобы заглушить свою боль, от которой хотелось словно дикий зверь реветь в ночное небо.
- Похоже, я ошиблась в тебе.
Обернувшись он увидел Бэлль. Нет не Бэлль, Лейси. Но… Румпель тоже вспомнил, как давно, еще в его замке в Зачарованном Лесу он понял, что Бэлль стала смотреть на него по другому. Сейчас ее взгляд был таким же. Но если раньше она видела в нем свет, то теперь, ее привлекала тьма. То, что раньше она изо всех сил пыталась сдержать. Сейчас она была полной противоположностью той Бэлль, которую Румпель помнил, которую любил всем сердцем.
- Ты действительно настолько ужасен, как о тебе говорят.
Но даже если так. Что он еще может сделать? Нет, потерять ее снова, это было невозможно. Пусть так, но если только «Темный» способен вновь добьется ее любви, он будет ее «Темным». Слишком много он уже потерял. Он будет с своей возлюбленной, чего бы ему это не стоило.
Румпель улыбнулся, глядя в глаза Лейси.
- Ты даже представить не можешь, насколько ужаснее.

0

7

OUAT feat Hunger Games. Жатва

Лейси Френч всегда была признанной красавицей. Точеные черты лица и безупречная фигура привлекали к ней внимание мальчишек с тех самых юных лет, когда только-только начали округляться девичьи формы. Правда, сама Лейси мало внимания уделяла этому факту – мечтательная и живая по своей натуре, она куда больше хотела сказочных приключений, о которых столько читала в книгах. Пару раз она даже пыталась сбежать за территорию Дистрикта, надеясь встретить там какие-нибудь чудеса, но бдительное око отца, берегущего свою лапочку-дочку денно и нощно, вовремя отслеживало все поползновения в сторону дурных идей. А дурно ему было все кроме ее предстоящей свадьбы.
- Не бойся, милая. У тебя всего один тэссер, и ты точно не попадешь на Игры в этом году, - уверяет ее широкоплечий и, в общем-то, симпатичный парень.
Гастону двадцать лет, и он любимец всего Дистрикта. Он красив, силен, весел и везуч. Он пережил семь Жатв и ни на одной из них не стал трибутом, бахвалясь при этом, что лично вписывал свое имя на сотню лишних талонов. Врал, конечно, Лейси-то знала. Гастон Фирц слишком самодоволен и труслив, чтобы так рисковать своей шкурой.
Он два года ухаживал за Лейси – сначала пытался добиться ее расположения сказками о своих похождениях, потом – дорогими подарками, а потом – сдружился с ее отцом. Мо Френч, человек неплохой, но глуповатый, был не прочь отдать свою драгоценную Лейси за такого потрясающего мужчину. Другой вопрос, что мнением дочери он при этом мало интересовался.
Почти целый год Лейси удавалось отговаривать их обоих от свадьбы. Прямого «нет» они не понимали, отчего-то считая это девичьим жеманством, и продолжали убеждать строптивицу. Тогда появился и другой повод – Жатва. Ведь нет смысла создавать семью, пока не прошла последняя для Лейси Жатва: вдруг ее выберут трибутом, и тогда все окажется напрасным.
Такой аргумент приняли во внимание – и немедля приступили к работе над тем, чтобы шансы Лейси были минимальны. Полностью исключить все тессеры с ее именем из жеребьевки было не под силу даже Мо Френчу, но сократить их количество до минимума – вполне. Что он втайне от дочери и сделал.
Ничего не знающая Лейси недоуменно посмотрела на Гастона.
- Но у меня их было семь, - напомнила она, невольно выходя с ним на диалог.
- Твой отец продал их все какому-то неудачнику, - хохотнул мужчина, и Лейси, возмущенная подобными высказываниями, поспешила фыркнуть и отвернуться.
Это было в духе отца – уберечь дочь ценой чужой жизни. Ей вдруг показалось, что она не в белоснежном платье, а вся грязная, отвратительная, несущая за плечами чужие боль и отчаяние. Кто-то был настолько несчастен, что согласился на риск. Оборачиваясь кругом, она пыталась понять, кто этот бедолага, но по изможденным лицам тяжело было догадаться. Это мог оказаться любой из них.
Короткий, но болезненный укол в палец ознаменовал собой переходный этап жизни. Последняя Жатва. Шанс меньше сотой доли процента. Ей нечего бояться – кроме Гастона, который будет ждать ее около дома с цветами и зарезанным по случаю ее свободы поросенком. Цветы-то Бог с ними, сколько их Гастон сгубил в процессе ухаживаний – не счесть, а поросенка все же жалко.
Унылые мысли преследовали Лейси, пока она как порядочный гражданин Шестого Дистрикта должна была выслушать все положенные речи и просмотреть все положенные мотивационные видео. В Капитолии думают, что их видео должны поднимать на боевые подвиги и вызывать чувство гордости, но на деле они лишь пугают еще больше. У представителей Шестого Дистрикта нет шансов на победу, а немногочисленные выжившие земляки представляют собой зрелище столь жутковатое, что смерть кажется краше.
Но ее это все не касается. Ее жизнь предопределена на многие годы вперед – она станет женой Гастона, родит ему троих, а может даже четверых сыновей, которых он будет учить рыгать и обманывать, и единственным ее намеком на счастье снова станет родная библиотека, где технической литературы про поезда в сотни раз больше, чем добрых сказок. А потом однажды он, Гастон, ее муж, проснется с утра и скажет:
- Лейси Френч!
Сознание возвращалось медленно.
- Лейси Френч, где ты, милая? – Щебетала прелестная ярко накрашенная дама. Лейси во всем Дистрикте не видела таких ярких людей, но, пожалуй, так должны выглядеть феи… или колдуньи.
Трудно поверить. Окончательное понимание придет позже, когда она уйдет с торжественных подмостков. Где-то там, у экранов телевизоров бьется в истерике отец и в ярости – Гастон, а сама Лейси никак не поймет – ей нужно плакать от горя или радоваться внезапно изменившейся судьбе.
- А теперь узнаем имя второго трибута! – Фоном, тихим отголоском реальности на краю сознания.
Теперь все будет не так, как хотел для нее Мо Френч.
Теперь все будет намного короче.

Румпельштильцхен (Ганнибал Бота) написал(а):

Назвали первое имя, и Румпель поначалу не обратил на его обладательницу внимания, но когда девушка поднялась на сцену, его будто обдало ледяной водой. Впервые жребий выпал человеку, которого он знал. Это была Лейси Френч, девушка, с которой он учился еще в школе. Они часто виделись в библиотеке, и она одна с самого начала не смотрела на него как на клеща или таракана, в отличие от остальных. У нее же свадьба скоро – недавно вернувшись домой, Румпель застал ее, когда тетушки снимали с нее мерки для подвенечного платья. Такая красавица, такая добрая, умная девушка будет убита ради развлечения этих выводков. Баба в гриме и охранники в белом стали казаться еще отвратительнее. Как же так, она не выживет там…
И тут объявили второго трибута.
- …Штильцхен!..
Ледяная волна вновь прокатилась по телу Румпеля…

…Румпель Штильцхен с самого детства знал, что ничего в жизни не достается просто так. Что-то ценное можно получить сразу только при рождении. По крайней мере в дистрикте. Сам Румпель родился в шестом дистрикте, поэтому в детстве леса и моря видел только на картинках или по телевизору. Вместо этого у него пред глазами был один из самых развитых дистриктов, огромный город полный людей и машин. С машинами у него быстро все хорошо сладилось, а вот с людьми было сложно.
Все дело в том, что он был сыном Питера Штильцхена. Когда-то, говорят, его отец был уважаемым человеком, но Румпель запомнил его только опустившимся пьяницей, падавшим все ниже и ниже. Мать румпеля умерла, когда ему было семь лет, оставив мужа с двумя детьми – старшим Румпелем и двухлетним Бэйлфаром. Втроем они прожили недолго. Кто-то из друзей, решил дать отцу шанс исправить свою жизнь. Только распорядился им Питер Штильцхен своеобразно. По его вине, на заводе произошла авария, стоившая жизни десяткам людей. Румпель на всю жизнь запомнил, как пришел на место трагедии, чтобы узнать о судьбе отца еще не зная, что случилось. «Ты его сын?» - спросил один из спасателей разгребавших завал. В его голосе была такая брезгливость, будто он смотрел на вылезшего из отхожей ямы слизня. «Так скажи своей матери, что твой отец здесь не потерял ни капли крови. Зато когда сдох, спирта было хоть отбавляй».
О том, что произошло и кто виноват, скоро узнал весь дистрикт. Так Румпель и Бэй стали для окружающих, детьми презираемого всеми выродка. К счастью, они недолго оставались на старом месте, их забрали к себе родственники матери, и в их доме ничего не напоминало об отце. Вот только дети в школе, да и учителя забыть не давали. Не удивительно, что друзей у Румпеля не было. Даже со временем осадок никуда не девался. Он мало общался с другими детьми, предпочитал учиться, читать или просто размышлять.
Впрочем, могло быть гораздо хуже. Он был не один. У Румпеля были тетушки, которые любили его, и брат, о котором он должен был заботиться.
Люди в шестом дистрикте жили неплохо, не голодали и имели достаточно средств, разнообразить свою жизнь. Тетушки Румпеля держали ателье, где обшивали богатых жителей дистрикта, так что их семья ни в чем не нуждалась. Братьям не было никакой нужды брать дополнительные тессеры – в Шестом Дистрикте их брали только последние отщепенцы.  Он отлично учился, и многие учителя смягчились к нему, кто-то даже начал сочувствовать. Но сам он мечтал, чтобы люди видели в нем именно его, Румпеля Штильцхена, а не просто сына человека, с которым сам Румпель не желал иметь ничего общего.
Если бы он стал учиться у своих опекунш, он мог бы унаследовать их дело, стать портным и спокойно прожить свою жизнь в достатке. Но Румпель поставил себе цель, стать инженером. На них была возложена самая важная и самая почетная в Дистрикте обязанность. От них буквально завесила вся жизни в Дистрикте. И Румпель был готов на все, чтобы добиться этого.
В четырнадцать лет он стал учеником рабочего. С техникой он всегда был на ты, подмечал все на лету. И продолжал учиться.  Парни из бригады не могли не заметить его старания. Так впервые за долгое время Румпель перестал быть парией. Ему стали доверять, а со временем даже начали уважать. Цех где собирали локомотивы, стал для Румпеля вторым домом. Часто, закончив смену, он садился в раздевалке и не тратя время, чтобы идти домой брался за книги и готовился к поступлению в Академию, пока не засыпал на скамейке. Ему даже предлагали перейти на завод, где собирали планетолеты – но Румпель отказался. Собирать эти машины он не мог, даже смотреть на них для него было больно. Жители Шестого Дистрикта пользовались всеми видами техники, которую производили, кроме одного. Пользоваться планетолетами было запрещено под страхом смерти. За это он возненавидел Капитолий. Там жили те, кому было разрешено все. И из-за них так ограничены были остальные. Румпель не знал точно, что происходит в других Дистриктах, но знал, как велика разница между ним и любым капитолийцем. Да, видеть их ему доводилось нечасто, но каждый раз стоя в толпе, во время жатвы, он смотрел на женщину в безвкусных тряпках (тут он был полностью согласен со своими тетушками, одевались в Капитолии ужасно) и строй миротворцев в белой форме, ненавистной каждому в дистрикте.
Румпель стал все чаще думать, почему Панам устроен именно так, каким он должен был бы быть и почему восстание проиграло. По вечерам он ходил на подпольные сеансы, где показывали фильмы, чудом сохранившиеся еще в того времени, когда Панама не существовало. Про Восстание там не было ни слова, и правду о нем узнать он не мог нигде. Зато здесь жители дистрикта хранили память о жизни до катастрофы. Иногда миротворцы накрывали такие залы, уничтожали пленки и публично наказывали всех застигнутых там. Но это была капля в море.
И вот в одном из фильмов Румпель увидел бронепоезда. И у него появился план. Он не знал, какая сила есть у Панама, не знал что можно получить от других дистриктов, но знал чего может достигнуть Шестой. Те люди, что сейчас работали на заводах до седьмого пота, а затем травили себя дешевым алкоголем и синтетическими наркотиками, могли подняться против своих поработителей, если бы обрели силу. А Шестой мог легко создавать не только мирные машины, но и настоящее оружие войны. На заводах было все необходимое для этого. Румпелю не хватало только знаний и авторитета. И он стал трудиться еще упорнее, чтобы добиться и того, и другого.
Наконец его приняли в академию, но даже там он не мог найти информацию обо всем. Много информации о транспорте и ничего – об оружии. Был, правда, другой путь. Книги об оружии и военной техники, сохранившиеся с древних времен, как и все запрещенное, можно было купить за деньги. Ради этого Румпель согласился на замену тессер. Богатые и влиятельные люди в дистрикте могли устроить передачу всех тессер своих детей, кроме одной, другому человеку, неплохо за это доплачивая. На последнюю жатву у Румпеля накопилось больше пятидесяти тессер, но он получил интересующие его книги и даже проекты. Вечерами в подвале он работал над проектом своей мечты, который, воплотившись, принесет Дистрикту свободу. В Дистрикте столько жителей, не так важно – семь или пятьдесят семь тессер.

Румпель стоял в толпе рядом со своим братом. В отличие от многих он принципиально не надел свою лучшую одежду, а был в том же, что и обычно. Много чести, наряжаться ради этого унижения.
- Бэйлфар Штильцхен.
Что? Как такое возможно? Теперь они хотят получить его брата? Нет. Не в этот раз. Бэй хотел было выйти из толпы, но Румпель остановил его. Он видел каждый выпуск голодных игр и знал, что его шансы выжить будут практически нулевые, но он не станет смотреть, как убивают его брата.
На сцену поднялся не тринадцатилетний мальчик, а восемнадцатилетний тощий парень, в потертом пиджаке, с длинными, давно немытыми волосами. Румпелю Штильцхену уже не суждено было спасти родной Дистрикт, но одного человека он все-таки спас.

0

8

ПЛиО: Встреча с привкусом соли

Всю ночь Мелисандра провела с Королем – не сомкнула глаз ни на миг, утешая его. Она сидела подле его кровати, держа за руку, изредка шепча какие-то глупости ему на ухо, одним своим присутствием прогоняя прочь его кошмары. Жрица знала, что только в ее присутствии он может нормально спать, и дело было даже не в физической близости, что когда-то была между ними – она помогала ему расслабиться, очистить разум, прогнать прочь дурные мысли и воспоминания, которые преследовали Станниса после поражения на Черноводной.
Всю ночь Станнис Баратеон, истинный Король, нареченный Азор Ахай, великий герой, был всего лишь измученным бессонницей мальчишкой, которому нужны была не жена, не любовница и не советница – он нуждался в материнской длани, прогоняющей все тревоги с уставшего чела. И она дарила ему то, в чем он нуждался, гнала прочь его ярость и гнев, чтобы хоть на недолгие часы до рассвета он смог освободиться от их гнета и дать себе отдых.
Когда первые лучи солнца забрезжили над водной гладью, Король проснулся и больше не желал закрывать глаза. Мелисандра проводила взглядом его статную фигуру, поднимающуюся вверх на башню, а сама остановилась возле очага. Когда Его Величество пропал из вида, красная жрица опустила взгляд к слабеющим языкам пламени и призвала свою силу, чтобы разглядеть друзей и врагов Азор Ахая.
Никто не скажет, сколько она стояла так, вглядываясь в языки угасающего пламени. Голос за спиной заставил ее сбросить думы, обернуться – лишь головой, чтобы можно было бросить на вошедшего спокойный и безразличный взгляд.
- Сир Давос, - вежливо, насколько посчитала нужным, поприветствовала она лукового рыцаря, отворачиваясь. – Его Величество пожелал побыть один на вершине башни. Не стоит его тревожить. – Взяв небольшое поленце из предусмотрительно оставленной слугами кладки, она вгляделась в деревянный узор. Четыре кольца. Четыре раны на сердце рыцаря. Четыре имени. – Я скорблю по вашим утратам, сир. Ваши сыновья были достойными людьми и сложили головы во имя великого дела.
И мягким жестом, но все с тем же безразличным лицом она опустила поленце в слабеющий огонь.

0

9

ПЛиО: Укрощение строптивой (совместно с Ганнибалом Ботой)

Айлин Кроу смотрела на приближающуюся конную процессию из окна самой высокой башни родового замка. Башня эта, единственная населенная и не заброшенная, была выше остальных строений и позволяла получить прекрасный вид на любого гостя задолго до того, как оные появлялись во дворе.
Ее глаза пытались уловить черты будущего мужа в первом из всадников, но на таком расстоянии рассмотреть что-либо было невозможно. Вместо сладостного предвкушения, свойственного любой незамужней девице при знакомстве с мужем, Айлин чувствовала только тоску: ей казалось, что это конец ее жизни, ее мечтам, ее планам. Взгляд ее, тусклый, как у мертвеца, пугал слуг, а в особенности – юную Мэрри, которая стала ее служанкой в день своего двенадцатилетия, незадолго до свадьбы Айлин с ее первым супругом.
Девушка отошла от окна, а потому не видела, как всадники въехали во внутренний двор замка, как мальчишка предложил гостям забрать их лошадей и отвести на конюшню, как они поднялись в торжественную залу – весьма скромную по меркам столицы или даже Драконьего камня, но самую большую во всем замке.
- Миледи, ваш будущий… - Мэрри приоткрыла дверь, чтобы сообщить о прибытии гостей, и Айлин оборвала ее жестом руки. Она не желала ничего слышать и, оправив свое платье, медленно направилась вниз, всем своим видом и манерой поведения стремясь показать прибывшим, что здесь им не рады.
Двери перед хозяйкой – пока еще хозяйкой – замка растворили слуги, и в залу вошла Айлин, чеканя звонким каблуком шаг. Остановившись на небольшом возвышении она внимательно оглядела всех гостей, пытаясь угадать, кто из них ее будущий супруг, которому Станнис Баратеон пообещал молодую вдову и ее земли.

- Как  некстати, - Алан Риверс вьехал в ворота Коршунова Насеста, оглядел встречающих и не увидел среди них свою невесту. Хотя по совести он и не ожидал радостной встречи. Наверняка молодая вдова потерявшая отца и братьев во время Восстания Баратеона, считает что лорд Станнис отдал ее и ее земли своему рыцарю, как награду. Тем более, что "Соколиный Рыцарь" прославился не на турнирном поприще или ином возносящем в глазах благородной леди. Вряд ли сюда часто доходили слухи из Вольных Городов и или со Ступней. Так что жених для леди Айлин сейчас был просто бастардом, который с одобрения лорда Станниса станет главой ее дома и хозяином в ее землях.
У сира Алана и его спутников было время осмотреть остров, через который они ехали от пристани к замку. Коршунов Насест располагался на скалах у северного берега, тогда как причалить можно было только с юга.  Двадцать лет назад юнцом он отплыл в Волантис из Солеварен, мечтая о том, как вернется в блеске золота и славы и будет владеть землями, на зависть законным детям своего лорда-отца. И вот теперь, он получил желаемое, пусть и не так, как думал. Из Эсоса он привез не золото, а мастерство, которым он добился многого и собирался получить еще больше. Полдюжины всадников спешились во дворе замка. Тех коней, что прислала хозяйка острова, хватило только сиру Алану, его благородным спутникам и его помощнику на "Когте". Его команде, прежде чем отпраздновать, придется идти через весь остров. Значит будут они тут не раньше чем через пару часов.
Жених и его благородные гости вошли в залу как раз в тот момент, когда за спиной леди Айлин затворились двери. Сир Алан впервые видел свою невесту и она ему очень понравилась. Вот только ее печальный взгляд, будто бы у рабыни продающейся на волантийском рынке, говорил о том, что это не взаимно. Пока еще. "Соколиный Рыцарь" намеревался это изменить, в самое ближайшее время. А пока же он и его спутники стояли пред очами хозяйки замка, пытавшей угадать, кто из них наденет на нее брачный плащ. Опытный в таких делах сир Алан заметил, что взгляд девушки больше всего задержался на обожжённом лице Эдориса и на ловчем соколе, сидящем на его руке. Черное Крыло, лучшая птица сира Алана, действительно был хорош, и стоил целое состояние.
- Леди Айлин, - вышедший вперед сир Гилберт Фартинг поклонился даме. Он единственный, кого она здесь знала, не раз был гостем ее отца. И сегодня должен был быть посаженным отцом жениха. - Позвольте мне представить вам сира Алана Риверса, избранного вашим опекуном лордом Станнисом Баратеоном как ваш супруг.

Леди Айлин кивнула сиру Гилберту, знакомого ей еще с тех времен, когда она была совсем девочкой. Именно он когда-то убедил ее отца позволить девочке забраться в седло, и с тех пор в ее душе поселился теплый огонек к этому человеку.
И теперь уже взгляд ее упал на мужчину, которого представил ей старый друг. Алан был не молод, и если когда-то в прошлом он и был привлекательным для женщин, то эти года уже давно минули, оставив морщины на его лице. Однако, в отличие от первого супруга, Алан был подтянут и крепок, не мог похвастаться винным брюхом и жирными пальцами, которые так возненавидела Айлин в свое время. От этой мысли ей стало немного легче, но лишь чуть.
Она кивнула и присела в коротком реверансе, впрочем, вовсе того не желая, но уважения к будущему супругу, кем бы он ни был, требовал от нее этикет. Оставалось надеяться, что Алан не потребует от нее большего, нежели ему полагается по этикету.
- Рада знакомству, сир Алан, - в голосе ее не было особой радости, но мягкий бархатный тембр был приятен уху гостей.

- Можете не сомневаться, я испытываю не меньшую радость, леди Айлин, - сир Алан вышел ей на встречу, поклонился и поцеловал ее руку. - И в том, с каким нетерпением я ждал нашей встречи. Позвольте представить вам моих гостей, - проговорил он, затем поочередно представил своих спутников.

Прозвучало цинично, хотя и довольно искренне. Внимая его голосу и запоминая имена своих гостей, леди Айлин вновь обратила внимание на Эдориса, моментально запоминая перепугавшее ее в первое мгновение лицо. Она рефлекторно опустила глаза, стесняясь своего внимания к обезображенному человеку, но не считая правильным прятать взгляд в юбках, подняла его на будущего супруга.
Голос его, сильный и жесткий, не показался ей неприятным – напротив, ей хотелось доверять этому человеку и слушать в его исполнении что угодно – от историй о боевых приключений, до старых валирийских легенд, перечитанных и изученных вдоль и поперек.
- Благодарю вас, сир. Должно быть, вы очень устали с дороги?

- Я уже здесь и ни о какой усталости в этот день и речи быть не может. К моему глубокому сожалению мои люди и свадебные дары еще в пути, - сир Алан не желал торопить события, день обещал быть долгим, и до самой свадебной церемонии оставалось много времени.

- Что ж. Если желаете, я могла бы показать вам замок, - максимально учтиво произнесла Айлин, глубоко в душе надеясь, что сир Алан изволит отказаться от подобной милости.

- Я буду счастлив сопровождать вас, моя леди, - не то, чтобы сиру Алану было интересно смотреть на развалившиеся стены и башни, оставшиеся с тех времен, когда Кроу еще не пришли в упадок, хотя и тогда Коршунов Насест был невелик; или на идущие своим чередом приготовления к свадьбе и последующему пиру… Но вот остаться наедине со своей невестой ему хотелось.

Разочарование леди Айлин никак не отразилось на ее лице – все с той же каменной маской она кивнула:
- Следуйте за мной, сир Алан.
Пройдя мимо гостей, которые не стали противиться воле хозяйки замка и будущего его хозяина, благородная леди вывела Алана сначала во внутренний двор, а затем – в небольшой сад, который специально для своей молодой хозяйки поддерживали слуги. Земля здесь была каменистая и зелень росла плохо, но в своей любви к последней из Кроу они превзошли сами себя.
- Ваш отец – Уолдер Фрей? – Спросила она совершенно неучтиво, когда они наконец остались наедине. Здесь, в саду, она чувствовала себя спокойнее.

Сад и богороща действительно были хороши, учитывая, что росли на скалах. Кроу - потомки тех первых людей, что не покорились андалам на Раздвоенном когте, только в отличие от Крэббов и Брюнов они удержали свои земли на островах. У леди Айлин воистину сильная кровь. И сама она была чудо как хороша: длинные рыжие волосы, чувственные губы, большие бездонные глаза, высокая грудь. Вьющиеся локоны дувший с моря ветер сдувал ей на лицо, от чего она казалась еще красивее. Отчего-то так захотелось увидеть ее в платье из волантийского шелка.
- Да, Лорд Переправы - мой лорд-отец.  Но я не видел его и не преломлял хлеба ни с кем из Фреев уже долгие годы.

- А это правда, будто у лорда Фрея не один десяток детей и еще больше внуков и правнуков? – Поинтересовалась любознательная леди Айлин, никогда прежде не покидавшая пределов родного острова и знавшая окружающий мир лишь по слухам слуг и заезжих торговцев. Много ли можно знать наверняка, будучи заточена со всех сторон морем?

- Когда я покидал Близнецы, у моего лорда - отца было одиннадцать детей, если упоминать только законных жен. Сейчас я слышал, что у него больше двух десятков наследников. Мой лорд-отец не просто так прославился от Стены до Дорна своим здоровьем и долголетием.

- Стало быть,  не так уж и лгут торговцы? - Удивилась Айлин, поднимая взгляд на Алана. - Неужели есть женщина,  способная родить столько детей?

- Увы, нет, - улыбка сира Алана на мгновение стала печальной. - По крайней мере, я таких не встречал, - только мгновение, затем он снова стал спокоен. Похоже, леди Айлин придумала себе красивую историю, о величайшей матери в Вестеросе, только все было куда прозаичнее. И не хотелось на самом деле рассказывать ей перед свадьбой, что твой отец пережил семерых жен.

Леди Айлин, впрочем, не стала зацикливаться на женах лорда Переправы, оставив дела Фреев Фреям.
- Вы давно покинули дом своего родителя? – Спросила она, идя вдоль зеленых аллей и разглядывая пышные и помпезные деревья с неискренним интересом, и лишь изредка бросая взгляды на будущего супруга.

- Больше двадцати лет назад. Большая часть моей жизни прошла к востоку от Узкого Моря, - в вольных городах мало что напоминало родные для Алана Речные Земли, но те края ему нравились. И этот остров ему тоже нравился.

- К востоку? – Айлин неожиданно обернулась, подняв глаза на Алана и решительно уставилась ему прямо в глаза, точно стремясь узнать – не врет ли?
«Едва ли он лукавит», - подумалось ей. Его окружали действительно странные люди, которым неоткуда было взяться в Вестеросе, да и сам он выделялся на фоне тех мужчин, которых ей довелось знать. Он не был похож на изнеженного лорда или благородного рыцаря, но что-то привлекало взгляд и приковывало внимание.
- Какой мир там, за Узким морем? Заброшенная пустыня и руины цивилизаций или же жизнь там бьет ключом? – Спросила она, не отрывая любознательного и пытливого взгляда от лица будущего супруга.
Если он правда был там… Если правда столько повидал… Быть может, не все так плохо?..

- И то, и другое, и ни на что не похожее. Вольные города настолько огромны, что даже Королевская Гавань может показаться деревней в сравнении с ними. А рядом громоздятся руины городов, исчезнувших еще когда Первые Люди владели всеми Семью Королевствами. А еще дальше на восток обитают племена, которых даже одичалые назвали бы дикарями. Но тамошним владыкам уже давно не хватает мастерства и мужества, и они вынуждены покупать его у тех, кто ими не обделен.

- Вы расскажете мне однажды подробнее, сир Алан? – Она смотрела на него во все глаза, как наивный ребенок или как недавно прозревший слепец.

- Боюсь для одного раза у меня многовато историй, моя леди, - ее нынешний взгляд нравился рыцарю куда больше, чем тот которым она его встречала.

- Я буду счастлива услышать их все, - пылко прошептала леди Айлин, мгновенно смущаясь своего порыва, отводя взгляд и опуская глаза к подолу платья. – Прошу простить мне мою несдержанность, сир Алан.
И леди ускорила шаг, стремясь скрыть столь непривычные ей чувства.

- Вам нравится думать о том, что там за морем? - Он не отставал от нее.

- Я никогда не покидала пределы этого острова, - леди Айлин взмахнула рукой вокруг себя, давая понять, что это все – то, что она видела изо дня в день на протяжении все жизни. – Моя мать умерла при родах, отец и братья – погибли где-то далеко от дома, отстаивая честь короля Эйериса. А я навсегда заточена в темнице, в которой вместо стен – бескрайнее море.
Леди Айлин обернулась к будущему супругу, рассказывая это. Взгляд ее, только что такой заинтересованный и восхищенный, стал тоскливым и печальным.
- Все, что у меня есть – это книги. Но ни в одной книге нет рассказов о Вольных Городах.

- О чем же тогда ваши книги?

- В основном это древние легенды… - леди Айлин стушевалась, вновь опуская взгляд. – О драконах, принцах и принцессах, о древних героях. Стихи и песни… Иногда истории некоторых родов. Их совсем мало в библиотеке замка.

- Видимо, собиравший эту библиотеку предпочитал думать только о Вестеросе.

- Эта библиотека – все, что осталось мне от отца, - тихо ответила она, разворачиваясь на каблуках. Мысль о покойном отце теребила тревожные ниточки ее души до сих пор.

- Значит, он любил легенды из Века Героев?

- Да. Он часто читал мне их, пока я была еще девочкой, - кивнула она, на глазах ее заблестели слезы, которых, однако, сир Алан увидеть не должен был. Лишь дрожащий голос выдавал душевную боль. – Сколько времени уже прошло с его смерти, а я до сих пор не смирилась…

- Не буду говорить, что понимаю ваши чувства. И я не знал вашего отца,  знаю лишь, что о нем говорят только как о достойном рыцаре.

Леди Айлин качнула головой, прогоняя грустные мысли.
- Чем вы занимались на востоке?

- Продавал свою храбрость тем кому не хватало своей.

- За какие же заслуги вам?.. - Леди Айлин оборвала себя на полуслове.

- Нет, нет, продолжайте. Я хочу послушать ваш вопрос.

Айлин подняла на него негодующий взгляд: верно, издевается и притворяется, что не понимает! Как глупо вышло.
- Не хочу показаться неучтивой, сир Алан, но я не рассчитывала, что меня повторно выдадут замуж.

Сир Алан не стал спрашивать ее, что за прелести она находит в раннем вдовстве. Того, что он слышал о первом муже леди Айлин, ему вполне хватало.
- Лорд Станнис высоко оценил мою службу в Королевском Флоте. И он заботится о том, чтобы род Черных Коршунов не пресекся.

- Я благодарна лорду Станнису за его заботу, - помрачнела Айлин.

- Но, смею предположить, не одобряете его выбор, - сир Алан усмехнулся, ведь он прекрасно понимал, о чем сейчас думает леди Кроу.

- Ни в коей мере. Если вас выбрал лично Станнис Баратеон, то, несомненно, вы достойнейший из всех, - как на духу соврала она. Эту фразу она репетировала день за днем с тех самых пор, как узнала о том, что ей выбрали нового супруга.
Фраза была далека от истины – кроме ее личного нежелания выходить замуж, стоял вопрос происхождения супруга: все-таки, как-никак, он был бастардом, тогда как ее род был древним и брал свое начало от Первых людей. Пусть даже давно обедневшие, но Кроу не теряли своей гордости – не настолько, чтобы связывать жизнь последней своей дочери с бастардом Уолдера Фрея.
Однако, кто она такая, чтобы судить мужчин и их выбор? Она успела уяснить, что женщина не имеет права выбора своей судьбы – и тем более не имеет права осуждать выбранное для нее. И уж тем более – негативно отзываться о своем сюзерене, Станнисе Баратеоне, брате самого Короля.

- А так же я мало похож на рыцарей из песен, - жених не переставал улыбаться. - Поэтому вас и не радует предстоящая церемония.

Будь он хоть самим Джейме Ланнистером, она не была бы рада этой свадьбе, но сердце предательски кольнуло. Он был открыт и готов рассказать о своих путешествиях, а в благодарность он получил от нее подобную уверенность.
- Вашей вины в моих чувствах нет никакой, сир Алан.
Возможно, если бы не предстоящая свадьба, их отношения были бы совсем иными. Кто знает, может быть, она нашла бы в нем верного друга или даже брата?

- Ну что же, может это и будет не самая веселая свадьба на моей памяти, но иногда веселья бывает чересчур много. У дотракийцев на свадьбе обычно погибает не меньше полудюжины воинов.

- Но разве… Разве это не варварство? – Осталась в недоумении моментально заинтересовавшаяся девушка.

- О, дотракийцы настоящие варвары. У них нет ни замков, ни городов, ни полей. Они кочуют по Великим Степям и всю жизнь проводят в седле. В сравнении с ними железнорожденные - добрейший и миролюбивейший народ. Женятся среди них только самые могущественные и знатные. На этом празднике воины чтобы привлечь внимание своих вождей затевают поединки насмерть. Если на свадьбе не погибнет как минимум трое воинов, брак будет считаться несчастливым.

Леди Айлин поежилась, но любопытство было сильнее воспитания.
- А как же остальные женщины? Если они не выходят замуж, то как же они рожают детей?..

- Рожают их от мужчины, который назовет ее своей женщиной.

На хорошеньком личике леди Айлин отразилась удивительная смесь недоумения и детской обиды - словно бы это как-то ее касалось напрямую.
На самом деле она представила своего первого супруга с правом доступа к любой женщине, которую ему бы удалось назвать своей, и ей стало совсем грустно.
- И женщина не имеет права отказаться?

- Для дотракийца конь имеет больше прав, чем женщина. А разве конь может отказаться возить своего хозяина? Если мужчина поднимается высоко, он может жениться на одной из своих женщин.

Айлин отчего-то улыбнулась.
- Не так уж сильно мы отличаемся от варваров, сир Алан.

- Неужели мы так плохи? Хотя во многих городах Эсоса нас считают не меньшими варварами, чем дотракийцев.

- А вы спросили моего желания выходить замуж? – Лишь спросила леди Айлин, грустно улыбаясь. В ее понимании этого было достаточно.

- А тут вы меня подловили, моя леди.

Айлин вновь улыбнулась, возобновив движение вдоль цветущих аллей.
- Вы были женаты прежде, сир Алан?

- Нет, у меня никогда не было жены.

- Отчего так?

- Моя прежняя жизнь не располагала к женитьбе.

- Вы жалеете об этом?

- Останься я в близнецах, я, наверное, давно уже был бы женат. Но я ушел оттуда, следуя за своей мечтой.

- И... Вы преуспели?

- У меня есть брат, Уолдер, в честь нашего лорда-отца. Мы родились с ним в один день, но он остался в Близнецах. Жизнь, которую прожил я, мне нравится куда больше, чем жизнь, которую прожил он.

- Почему же теперь вы решили осесть на месте?

- Лорд Станнис принял меня на службу. Двадцать лет назад я думал, что добуду за морем огромное богатство. Но самое ценное что я получил, это мастерство и опыт, а они тоже стоят немало.

- Вы будто сами не рады тому, что вам придется обремениться семьей, - улыбнулась Айлин.

- И почему же вы так в этом уверены?

- Ваши слова прозвучали так, словно не вы выбрали эту судьбу.

- Вы думаете, я не хочу жениться? Наоборот. Или вы думаете, я собираюсь всю жизнь кочевать от Браавоса до Залива Работорговцев словно дотракиец?

- Я не могу знать, чего вы хотите, сир Алан, - с учтивым кивком ответила Айлин, а затем отвернулась.

- Зато знайте, что я собираюсь стать вам достойным мужем. И достойным главой нашей семьи.

Она резко развернулась к нему лицом, заглянула в глаза будущего супруга и нахмурилась.
- Прежний мой супруг был благородного происхождения, богатым. До церемонии он распевался соловьем о достоинстве, чести и мужестве. Откуда я могу знать, что вы не такой же, сир Алан?

- Вы можете спросить. Для начала у себя - похож ли я на него.

- Разве можно верить внешности?

- А я говорю не о внешности. И главное мои слова вы слышали, а я их на ветер не бросаю.

- Мы увидим это после церемонии, сир Алан. Прошу меня простить, я желаю уединиться в септе, - короткий реверанс и кивок головы. – Спасибо за интересный рассказ.

- Я буду ждать вас, моя леди.
Леди Айлин уверенно зашагала в сторону септы, а рыцарь, проводив невесту взглядом, отправился обратно в залу.

- Как же давно, наверное, целую вечность в этой зале не собиралось столько людей, - сир Алан оглядел пирующих гостей, большая часть из которой была людьми с его "Когтя". Сам он вместе со своей невестой и благородными гостями сидел за главным столом, возвышавшимся над прочими. Последние лучи заходящего солнца еще проникали сквозь узкие окна, и вскоре слуги начали бы зажигать светильники.

- В прежние времена, пока отец и братья были еще живы, здесь часто пировали, - взгляд леди Айлин был тосклив и печален, как и всегда при воспоминании о погибших родных.

- Думаю в свое время эта традиция вернется сюда.

- Традиция, но не люди.

Здесь он ничего не мог бы ей сказать, не пренебрегши ее потерей.
- Извините, что невольно напомнил вам о печальном, моя дорогая.

- Ничего. Со временем и эта рана заживет, - леди Айлин опустила глаза на свои колени, укрытые тяжелым подолом праздничного платья. Она весь день была не весела и напряжена, а теперь, после окончания брачной церемонии, она казалась еще мрачнее прежнего.

- Надеюсь, что времени у нас с вами будет достаточно.

Вместо ответа она лишь кивнула, не желая говорить вслух подобные вещи. Она не знала, чего ждать от нового супруга, а память о старом была еще свежа.
Коротко извинившись, леди Айлин поднялась со своего места и направилась на свежий воздух, чтобы хоть немного развеять свою тревогу, которая только усугублялась царящей в зале духотой.
Оказавшись под открытым небом, она остановилась, прищуренными глазами наблюдая за последними лучами заходящего солнца.

Единственная дама на этом пиру покинула зал, оставив мужа и гостей дожидаться ее. В прочем большинство гостей не обратили на это должного внимания
Но леди Айлин долго не возвращалась, и сир Алан последовал за ней.
- Закат уже закончился, на что же вы теперь любуетесь?

Айлин вздрогнула, явно задумавшись и не услышав приближения супруга.
- На ночное небо, сир Алан, - пробормотала она, оборачиваясь к нему лицом.

- Многие звезды еще не зажглись. Хотя понимаю, почему вас так быстро наскучил пир.

- Мне просто стало душно, - возразила она, поднимая глаза к небу. - Иногда я завидую звездам. Они могут видеть весь мир.

- Они так далеко, наверное, оттуда ничего толком и не разглядишь.

- Кто знает... Мы же их видим.

- Вы когда-нибудь видели ваш остров на карте?

- Да, сир Алан. Он совсем крошечный.

- В том и дело. В главной башне Драконьего Камня, в покоях лорда Станниса находится самая искусная карта Вестероса, какую я видел. Ее вырезали для Эйгона Завоевателя перед началом его похода. И ваш остров на ней, как вот этот камушек, - сир Алан вновь посмотрел на звезды. - Они так высоко. Оттуда видно не больше чем на картах.

- Выходит, моя семья не видит меня с небосклона? - Леди Айлин совсем приуныла, обхватывая себя за плечи и опуская взгляд.

- Если они там, то они знают куда смотреть. И знают что вы здесь.

- Тогда, возможно, все не так уж и плохо, - вздохнула она. Небо темнело, медленно превращаясь из темно-серого в иссиня-черное, и леди Айлин понимала, что скоро будет пора остаться с новым супругом только вдвоем. Эта мысль не прибавляла ей радости.

- Почему мне кажется, что вы сравниваете этот закат со своей жизнью? - сир Алан уселся в проем бойницы рядом со своей невестой.

- Потому что я теперь не уверена, что утро наступит, сир Алан.

- А в прошлый раз утро наступило, когда ваш прежний муж избавил вас от своего общества?

Леди Айлин невольно улыбнулась, но улыбка эта вышла какой-то кривой и несчастной.
- Я уже не помню, когда последний раз мою жизнь освещало солнце.

- Я понимаю, вам пришлось непросто. Вы ведь так дорожите вашей нынешней жизнью, несмотря на то, что сами сравнивали себя с пленницей заключенной в клетку посреди моря. Так чего на самом деле вы хотите, моя леди?

- Свободы, сир Алан. Только свободы.

- Свободы... - рыцарь улыбнулся. - Когда-то я тоже ее искал. И какая она, ваша желанная свобода?

- Вам знакомы легенды о драконах?

- Кто же их не слышал.

- Иногда во снах у меня огромные крылья вместо рук. Подо мной бескрайнее море и облака, и я свободна лететь куда угодно… И никто не в праве перечить мне или навязывать что-то. Я сама хозяйка своей жизни – я и только я.

- Так вы представляете себя даже не наездницей драконов, а драконом? И куда бы вы полетели, если бы никто вас не сдерживал?

Леди Айлин смутилась: похоже, она наговорила лишнего.
- Я долетела бы до Королевской Гавани, Харренхола и Риверрана. Я увидела бы Винтерфелл и Стену, увидела бы мир за ней… А потом долетела бы до Вольных городов и смотрела бы, как живут люди там. Своими глазами увидела бы тех дикарей и тех великолепных людей, о которых вы рассказывали сегодня утром.

- Вряд ли дракон смог бы это оценить. Они были, возможно, самыми благородными зверьми на свете, но все-таки зверьми. Да и так ли нужно быть драконом, чтобы попасть в эти места? Я, например, видел все из них, ну может быть кроме тех, что на севере.

- Вы и не последняя в роду благородная девица, которую все лелеют точно породистую кобылу.

- Но ведь и не дракон же?

Леди Айлин отвернулась, не зная, что ответить. Похоже, этот человек ниспослан Богами в наказание за все грехи, чтобы разрушить все ее мечты. Пусть даже такие глупые и наивные.

- Так что я думаю, вы просто скучаете здесь, моя дорогая, - услышала она голос мужа из-за спины. - А ваш прошлый брак разбил все ваши надежды.

- Даже если так, - она резко обернулась к нему лицом. – Какое вам с этого дело, сир Алан? Вы пришли сюда за мной, чтобы насмехаться над моими мечтами?

- На самом деле, чтобы узнать о вас что-нибудь. Вот вы и рассказали мне, о чем мечтаете.

- И зачем же вам это? – Голос ее, однако, смягчился.

- Не хочу жениться, только для того, чтобы сделать мою жену несчастной

- Хотите сказать, что в ваших силах сделать женщину счастливой?

- А почему вы думаете, что нет? Если вы настолько уверились, что счастье в браке невозможно, я постараюсь избавить вас от столь пагубного заблуждения.

- Поражаюсь вашей уверенности в своих силах, сир Алан.

- Если дело в том, что я гожусь вам в отцы, то так ли это хуже молодого, испорченного дурака, ничего не знающего о жизни и думающего только об удовлетворении своих желаний, не отличающихся в прочем ни изяществом, ни фантазией.

- А о чем же думаете вы, сир Алан? – Прищурилась она, склонив голову на бок.

- Много о чем. И фантазией я не обделен.

- Звучит устрашающее.

- Сейчас я думаю о том, что вы скоро заскучаете по своей темнице, - рыцарь опять улыбался.

- Вы планируете куда-то увезти меня? - Леди Айлин не могла поверить своим ушам. Она широко распахнула глаза, чуть приоткрыла губы и даже подалась вперед, навстречу супругу.

- Ну, несмотря на то, что я с некоторых пор стал оседлым рыцарем, я все еще нахожусь на королевской службе, - сир Алан поднялся и приобнял свою жену за плечи. - Так что лорд Станнис дал мне несколько дней, чтобы уладить здесь все дела связанные с женитьбой, после которых я вернусь на Драконий Камень. И я не хочу жить в разлуке с моей очаровательной леди женой.

- Вы… Вы заберете меня на Драконий Камень? - Кажется, мир перевернулся в глазах юной леди Айлин, не ожидавшей подобного. Она была настолько удивлена, что даже не вздрогнула от прикосновения супруга, лишь подняла на него глаза. В этот момент она не могла отвести от него взгляда, совершенно не думая ни о чем больше – ни о предстоящей ночи, ни о его возрасте…

- Это конечно не Волантис и не Королевская Гавань, но, думаю, Драконий Камень можно тоже назвать интересным местом.

- И я смогу увидеть карту Эйгона Завоевателя? – Глаза красавицы горели восторгом.

- Вот этого я обещать не смогу. Лорд Станнис не принимает женщин в своих личных покоях.

- О… Да, как я могла… Простите, - стушевалась Айлин, опуская взгляд, но не вырываясь из рук супруга.

- Ничего, моя дорогая. Насколько мне известно, леди Селиса, принявшая живое участие к вашей судьбе, хотела бы видеть вас одной из своих компаньонок, пока мы будем на Драконьем Камне. Так что, думаю, она найдет время показать вам все , чем славится Драконий Камень

- И вы… вы все это ради меня? – Леди Айлин совсем никак не могла поверить в происходящее чудо.

- Не стану присваивать себе чужих заслуг. Миледи Селиса сама поинтересовалась, как я собираюсь устроить мою супругу после свадьбы и, узнав о моем намерении, передала вам приглашение.

- Что же… Благодарю вас, сир Алан.

- Чем же вы так удивлены? Вы ожидали чего-то другого?

- Мой прежний супруг не заботился вопросами моего устройства при дворе.

- Ну, Королевской Гавани я вам не могу обещать так скоро. Хотите узнать, в чем настоящая разница между ним и мной? Вы спрашивали меня можно ли верить внешности, - сир Алан стянул с правой руки перчатку и протянул свою ладонь супруге. Сухая, обветренная, с мозолями от меча, лука и снастей. - Рукам верить можно.

Осторожно касаясь его ладони, она провела кончиками пальцев по его руке, остановившись за запястье. Узкие, но крепкие пальцы сира Алана совсем не были похожи на руки первого ее мужа. На глаза девушки набежали слезы.
- У него были не такие руки. С толстыми пальцами и мясистыми ладонями, постоянно в чем-то жирном и влажные… Он одинаково крепко хватал ими и бараньи ноги и меня, - зашептала она, чтобы не выдавать дрожь в голосе. – Он был омерзителен, сир Алан… Его ладони до сих пор снятся мне в кошмарных снах.

- Этих вам бояться не придется, - он повертел рукой перед супругой.

- Почем знать… - Выдохнула она, зажмурившись, чтобы остановить набежавшие слезы.

- Я вам обещаю. Считаете меня лжецом? - Сказал он со смехом. Затем вытер платком слезы с ее лица.

- Это нечестный вопрос, - неловко улыбнулась леди Айлин, по-детски наивно ластясь к его руке. Лишь на миг, прежде чем осеклась и одернула себя, но все же выдала она свое желание верить ему. – Я не могу ответить на него отрицательно, ведь вы мой супруг.

- Только поэтому? - Сир Алан наклонился к жене и поцеловал ее.

Отчего-то поцелуй показался ей куда более нежным, чем на церемонии, и уж тем более – чем тем, которые дарил ей первый супруг. Она подалась чуть назад, отстраняясь, когда смущение окончательно взяло верх над разумом, и прикрыла губы ладонью.
- Я… Я очень хотела бы верить вам, сир Алан…

- Тогда верьте мне, потому что я тоже хочу быть счастливым.

- Но разве счастье рыцаря зависит от счастья дамы?..

- Нельзя быть по настоящему счастливым, делая несчастной свою леди. Ваш первый муж приучил вас ко всему, что есть отвратительного в супружестве. Позвольте же мне научить вас тому, чему в нем стоит радоваться.

Айлин замерла на несколько секунд в замешательстве, не зная, что ответить. Она пыталась разобраться в собственных чувствах и желаниях, чтобы ответ ее был честным, как велят Боги.
- Что будет первым? – Едва слышно спросила она, закрыв глаза.

- Для начала, моя милая, вам нужно начать привыкать к тому, что ваш супруг – человек, которому вы далеко не безразличны. И забыть о том, что кто-то мог обращаться с вами, как с куском мяса.

- Я постараюсь, сир Алан.
Она не знала, сколько времени это может занять – да и доверие ее ему еще предстояло завоевать… И все же первый шаг она готова была сделать по этой неровной доске в надежде, что все-таки он ей не лжет.

- А вы значит ожидали, что я запру вас в этом замке?

- Честно признаться, почти не сомневалась.

- Из-за памяти о своем первом муже или почему-то еще?

- После первого брака... Мне непросто ожидать чего-то еще от нареченных. Простите, если это обижает вас...

- Опыт всему учитель, увы, ваш первый опыт был неудачен.

- Другого у меня нет.

- Но будет.

Леди Айлин так и на нашлась, что сказать – лишь коротко кивнула и опустила лицо.

- Скажите мне откровенно, что еще вы ненавидели в своем супруге, кроме его жирных, мерзких рук?

- Я не… - Хотела было что-то сказать она, но стушевалась, смутилась, уткнулась носом в ладони… А потом словно прорвало, точно все эти слова она давным давно мечтала высказать кому-либо. – Все. Его лицо, с толстыми и дряблыми щеками, которые тряслись во время ходьбы… Губы и бороду, в которых еды неизменно было больше чем нежности. Речь, его шепелявое «ф» и противную манеру растягивать слова. Толстые ноги, которыми он постоянно шаркал по полу… Все, абсолютно все!

- Значит, его единственным преимуществом передо мной была молодость. Когда зашла речь о моем браке с молодой, красивой вдовой, я думал, мне придется соперничать с памятью о ее супруге. Но теперь я вижу, я должен буду залечить раны, которые он вам нанес. Вы сейчас так похожи на раненую птичку.

По щекам побежали слезы, нос предательски хлюпнул, а плечи – задрожали, выдавая ее смятение и боль. Сейчас она была не просто раненой птичкой – совсем маленьким ребенком, не помнившим материнской ласки и скучавшей по погибшим братьям и отце; ребенком, на которого свалилось слишком много всего.

Муж лишь крепче прижал свою жену к себе. Затем запустил руку ей в волосы и, когда она повернулась к нему, снова поцеловал. Он умел быть нежным и хотел успокоить Айлин, дать понять, что она теперь не одинока.

0

10

ПЛиО: Дитя, что проснулось чудовищем

Малышка Ширен болела с самых ранних лет. Обросшие тяжелой и жесткой, точно каменной, кожей пальчики девочки были не такими подвижными, как у ее сверстников, но не вызывала никаких болезненных ощущений. Мейстер Крессен долго пытался излечить девочку горячими ваннами и горчичными припарками, несколько заезжих, знающих о недуге дочери Станниса Баратеона, настаивали на лимонных ванночках. Септон из Королевской Гавани настоял на том, чтобы девочка, а вместе с ней и весь замок, постились и молились Семерым, и лишь строгость Станниса удержала толстяка от жертвоприношений.
Некоторые шептались за спиной Селисы, что если отрубить девочки зараженные ладошки, то хворь удастся остановить. Мейстер Крессен, слышавший эти разговоры, неизменно ругал сплетников за глупости и гнал прочь.
Но когда болезнь перебралась на шею и лицо девочки, Селиса, и без того безумная от смерти первых троих своих младенцев, была убита горем. Уже не чая увидеть свою дочь здоровой, она много плакала, что было хорошо видно по опухшим покрасневшим глазам. Леди Селиса никогда не была красавицей – а теперь же и вовсе потеряла всякий шанс на то, чтобы считаться хотя бы не уродливой. По нескольку дней пропадая в своих покоях, она не ела и не пила, ни с кем не разговаривала и рыдала, не в силах даже пройти в комнату дочери.
А хворь тем временем подбиралась все выше и выше по лицу, заражая всю левую щеку. Мейстер Крессен собирался отправить весточку Станнису о состоянии Ширен, но не успел – непогода опередила крылья ворона, и хотя птица была отправлена, она, верно, погибла в шторме, который накрыл весь Драконий Камень.

Прибывшая за несколько недель до этого Мелисандра очень быстро была замечена при дворе – и не только за яркие глаза, волосы и одежды. Селиса отчего-то очень легко доверилась красной женщине, прибывшей из Асшая и рассказывавшей много о своем Боге и его силе. Селиса слушала, но, похоже, не слишком верила – когда Ширен стало хуже, женщина замкнулась в своем горе, так и не решившись попросить никого о помощи.
Мелисандра, однако, в приглашениях не нуждалась. Легко освоившись на новом месте, она чувствовала себя практически как дома, в Асшае, и без лишних одобрений со стороны мейстера или других обитателей замка прошла к покоям Селисы. Та, вопреки всеобщему мнению, что тревожить ее не стоит, не только впустила жрицу, но и доверила ей самое дорогое в своей жизни – дочь.
На самом пороге покоев Ширен Мелисандру попытался остановить мейстер Крессен. Старик, предчувствуя грядущую беду, не желал присутствия жрицы в замке и уж точно не хотел подпускать ее к девочке. Мелисандра, не владея еще достаточным влиянием в замке Станниса Баратеона, просто прошла мимо, в покои, где тихо дремала маленькая девочка с горчичным компрессом на лице. Похоже, мейстер дал ей немного макового молока – иначе едва ли можно было бы заснуть с этой жгучей повязкой.
Впрочем, было в этом лечении разумное зерно – прижечь заразу, искореняя ее. Только искоренять нужно было не внешние проявления, а избавить девочку от яда внутри, пока тот не добрался слишком глубоко в голову и не сделал ее безумной.
Положив ладони на узкую грудь девочки, Мелисандра закрыла глаза, заставляя себя игнорировать возмущенный шепот мейстера Крессена, требующего, чтобы женщина немедленно покинула покои Ширен. Болезнь пробралась слишком далеко, и жрица усомнилась, что удастся искоренить ее, не навредив девочке.
Зашептав тихую молитву, Мелисандра слегка раскачивалась, проводя руками вдоль тела маленькой Ширен – сначала к голове, потом обратно к груди и к ногам. На короткий миг ладони жрицы потемнели, словно вобрав в себя весь яд болезни, а затем короткой огненной вспышкой темные пятна пропали с ее рук. С тихим вздохом алая жрица открыла глаза и сняла компресс с лица Ширен.
- Это ей больше не нужно, - сказала она, не боясь разбудить ребенка. Страшные облезлые следы и рубцы так и остались на коже девочки, оставив память о перенесенной болезни, которая навсегда изуродовала бедное дитя.

Ширен Баратеон (Юфемия Британская) написал(а):

Лес сияет непередаваемым золотом с проглядывающими изумрудными бликами ещё не увядшей листвы. Босым ступням тепло от чуть влажной мягкой почвы, укрытой ковром из иголок и опавших листьев. Венок из цветов всё норовит сползти на глаза и Ширен заливисто смеется. Там впереди стоит и улыбается отец. Не широко и задорно, как это делает дядя Ренли, а так, как умеет только папа. Скупо, почти незаметно. При дворе всегда шепчутся, что её отец не умеет улыбаться, но она же его дочь! Она видит его улыбку в синих глазах, в едва заметно поднятых уголках губ, в наклоне головы. И совсем рядом матушка присела под сенью дерева. Она так грустна последнее время, что Ширен хочется забраться к ней на колени и ладошками разгладить такое родное лицо. Рассмеяться и получить улыбку в ответ.
Неясный гул заставляет Ширен оглянуться, но за спиной лишь лес и ничего больше. Всё такой же величественный и прекрасный. Девочка хмурится, кусает губы, настороженно прислушиваясь к тишине. Она слышит отдаленные раскаты грома, тихий говор дождя, разбивающийся о непокорный камень, босые ноги лижет холод, но ведь ей все это лишь кажется? Сейчас лето. Прекрасное, жаркое лето. Ширен улыбается, отринув мысли о дожде и оборачивается к отцу и матери, желая спросить - а слышали ли они? Показалось ли ей? Стоит им вернуться в замок до дождя?..
Слова замирают, так и не сорвавшись с языка, девочка недоуменно смотрит вперед. Ни матушки, ни отца нет. И нет ничего, чтобы говорило о их присутствии. Ширен хмурится, а потом бежит вперед, улыбаясь. Они просто спрятались! В лесу такие большие деревья, что за ними может спрятаться даже тучный мейстер Крессен. Даже несколько таких как он, решает Ширен и обегает несколько деревьев, но вокруг только они и никого из людей.
Небо разрывается ливнем. Вода повсюду. Обволакивает ноги, мешая идти, заливает глаза, смывая слезы. Мокрая одежда липнет к телу, сковывает движения. Ширен не может даже кричать. Все цвета уничтожены серым, медленно заполняющим мир. Гул нарастает, вода шипит, испаряясь и деревья гибнут, чернота стирает все яркие краски. Огонь пожирает её маленький мир и девочка не шевелится, завороженная ужасным и прекрасным зрелищем. А потом все просто заканчивается, с неба падают белые хлопья и укрывают выжженную черноту, своей теплотой убаюкивая девочку. Оглушительная тишина и мёртвое спокойствие.
Ширен просыпается резко, выныривая из душной глубины сна, ставшего кошмаром. Это пугает её больше, чем огненное зарево "до" и собственный ужас "после". Девочка глотает прохладный воздух, остужая разгоряченные легкие и вновь закрывает глаза, погружаясь в легкую дремоту. За стенами шелестит дождь. Воздух вокруг пахнет мокрым камнем, воском свечей, травами и почему-то землей. Последнее напоминает о мире из сна и Ширен, переборов сонливость, открывает глаза.
Ширен удивительно тепло.
- Мама? - Зовет девочка, стараясь не выдать дрожи в голосе. Губы непослушны, сказать получается едва слышно. Пересохшие, с маленькими трещинками, из которых тут же выступает кровь и тяжелый, словно не свой, язык.

Малышка зовет маму, цепляется за чувство привязанности к родным как за спасение. Девочка не знает, что мать ее обезумела еще задолго до ее рождения. Что эта женщина хотя и родила малютку Ширен, не имеет права называться ее матерью.
Ладонь красной жрицы ложится на лоб малышки, тонкие бледные пальцы перебирают жесткие черные волосы, слипшиеся от пота и горчичной жижи. Мелисандра всматривается в еще тусклые и уставшие глаза Ширен, пытаясь уловить хоть какой-то отголосок чувств в своей душе.
Жрецы Р’Глора дают обет не иметь семьи. У нее никогда не будет супруга, как у леди Селисы, и никогда не будет живого ребенка, которого она смогла бы воспитать в вере и святости.
Всматриваясь в изуродованное лицо, Мелисандра пытается понять – проклятье это или благословение. Что чувствует мать, запершаяся так далеко от смертельно больного ребенка? Что чувствует отец, принимая из рук повитухи долгожданное дитя? Что чувствует девочка, которая не получает тепла и заботы ни от матери, ни от отца?
Жрица не чувствует ничего. Она не ощущает сожаления об утраченном шансе стать матерью, не чувствует смятения или желания прижать этого ребенка к груди и согреть, как собственное дитя. Странное, дикое чувство – она сожгла бы эту девочку на костре, будь на то воля Владыки, так же легко, как сожгла бы еретика или предателя. В сердце жрицы нет сострадания к изуродованной девочке и ее безумной матери – тысячи других больных детей остались бы без помощи красной жрицы, но от жизни маленькой Ширен зависят судьбы настолько многих, что именно ей повезло исцелиться по велению Р'Глора.
- Ваша мать в своих покоях, юная леди, - шепчет Мелисандра, отводя волосы со лба девочки. – Вы больше не будете болеть, силою Владыки Света ваша болезнь сгорела дотла.

Ширен Баратеон (Юфемия Британская) написал(а):

Девочка испуганно дергается прочь от красных всполохов огня перед глазами. Ей кажется, что жар из её сна настиг в реальности и собирается пожрать, как сделал это с её умиротворенным миром, превращая всё в кошмар. И лишь после прикосновения теплых пальцев, легчайше перебирающих её волосы, Ширен осознает, что перед ней женщина. А всё остальное лишь обман зрения. Мягкие пряди красных волос не обжигают подобно пламени, с которым схожи. Их прикосновение к лежащей вдоль тела руке малышки легки и прохладны.
Красные одеяния непривычны для взгляда юной девочки. Для этих серых стен больше подходят скучные коричневые цвета, подобные одеянию мейстера. Ширен чуть щурится, получая такую неожиданную ласку от чужой женщины. Она сама как огонь, преследовавший принцессу во сне. Сейчас Ширен кажется, что перед ней необыкновенно прекрасная и не менее опасная незнакомка. Но девочка помнит о том, что ей следует быть вежливой и хорошо относится ко всем, кто проявляет к ней внимание.
Жаркая красная ночь в представлении девочки сменилась холодным темным вечером. Слова женщины тревожно отдаются в самом сердце малышки. Мама опять не с ней и от того девочка хочет расплакаться, но детский разум тут же находит объяснение. "Наверняка она просто утомилась и пошла прилечь отдохнуть", - решает про себя Ширен, представляя себе изможденное усталостью лицо матери, сидящей около её постели. Мысленная картина вызывает легкую улыбку на губах девочки, превращая лицо в ещё более ужасную гримасу. Ширен чуть тяжело, кожа слева будто бы стянута чем-то неприятным, ей хочется умыться. Это сейчас всё так, чуть позже она привыкнет к этому ощущению. А пока девочка даже не знает от чего пробыла в забвении много дней и даже не представляет - её надежда на мать напрасна.
- Ей следует отдохнуть, - очень тихо произносит Ширен, не пытаясь шевелиться. Ей приятно ощущение чужих рук, пусть и на лице женщины ничего, кроме безразличия. Девочка привыкла к такой реакции - она мало кому была интересна из окружающих, проводя свои дни за занятиями, достойными её имени. Сейчас она даже не удивлялась этому.
Голос девочки так же слаб, как и она сама выглядит со стороны. Его шелест теряется на фоне бушующей снаружи бури, но в комнате он всё равно слышен.
- Владыки Света? - Ширен переспрашивает лишь потому, что ни раз слышала ранее об этом от матери. Но никто вокруг не говорил об этом так спокойно и, одновременно, с таким почтением, выражавшемся даже в выражении глаз.

- Да, разумеется, - соглашается Мелисандра, мягко улыбаясь, но во взгляде ее не прибавляется тепла. Леди Селиса, что ни разу даже не взглянула на свою единственную дочь с тех пор, как девочка перестала приходить в себя, несомненно, очень устала и нуждается в отдыхе... Жрица не собиралась рушить наивные детские надежды на любовь матери. Она последний раз проводят пальцами по лбу девочки и оборачивается к мейстеру Крессену, так и не покинувшего комнату.
Она отвечает на вопрос Ширен, но говорит ему, старому мейстеру. И там, где ребенок услышит интересный рассказ, старик разглядит угрозу всему – привычному укладу вещей, своим богам и даже своей жизни.
- Р’Глор, Владыка Света. Это истинный и могущественный бог, который бережет тех, кто верно ему служит, - ее бархатный голос течет мягко, ласково, но алые глаза не отпускают взгляда Крессена, что настолько напуган, что не смеет прервать жрицу. – Это бог света, огня и солнца и сила его неоспорима. Его жрецы способны на многие чудеса…
Мелисандра обернулась к девочке, даря ей улыбку.
- Например, чудо, подобное вашему исцелению. Ваша мама очень переживала, потому что это очень опасная болезнь, от которой не излечиться горчичным компрессом. Но Владыка забрал вашу болезнь, чтобы вы могли жить дальше.
Ловя на себе взгляд малышки, Мелисандра склонила голову чуть набок, алые волосы скользнули по плечам.

Ширен Баратеон (Юфемия Британская) написал(а):

Мейстера Ширен разглядела только сейчас, до этого ей казалось, что они одни в комнате. Подарив ещё одну слабую улыбку уже знакомому человеку, девочка с беспокойством отметила на лице того печаль.
Юная Баратеон была проницательна не по годам, а болезнь, казалось, надломила что-то в её душе. Бесконечный сон счастья, рухнувший под напором пламени, хоть и принес спокойствие в её душу, но не смог выжечь всего. Будь на то воля малышки, они бы вернулась в свои сны, чтобы подольше остаться счастливой. У неё сложилось впечатление, что тут её совсем никто не ждал и вновь она видела лишь противостояние двух личностей. Двух разных вер. Поражение одной и победоносную улыбку другой. девочка поежилась, несмотря на то, что в комнате было тепло.
Мейстер Крессен, порывавшийся что-то сказать, лишь тяжело вздохнул, видя что девочка пришла в себя. Его вера действительно потерпела поражение, а ругаться с ведьмой в присутствии юной Ширен он не хотел. Та была ещё слишком слаба после болезни.
- Но как же Старые боги Севера и Семеро? Семеро тоже едины, - слабый голос девочки креп со временем и уже не напоминал лишь шелест ветра. Ширен научилась рано читать и верила в Семерых, как в непоколебимую силу.
- Ваш Бог ещё одна ипостась? - Ужасно было слышать такие слова от маленькой, обезображенной болезнью девочки. Но той слишком рано пришлось повзрослеть и она знала чуть больше, чем показывала. До того, как болезнь завладела её телом и подбиралась к разуму. И ведь именно этой женщине и её вере она была обязана чистотой мысли. Невысказанные слова благодарности застыли в глазах малышки при обращении и к Красной жрице, и к Мейстеру. Они одинаково пытались ей помочь.

- Нет, юная леди, - Мелисандра поднялась на ноги, шурша юбками и смахнув волосы с плеча. Красивая, статная, опасная – она была выше мейстера Крессена и много ярче его. Ее бог имел действительную силу в отличие от ложных богов Вестероса. Но жрица не желала больше поднимать эту тему в присутствии мейстера, который хоть и был рад выздоровлению девочки, был напряжен и недоволен тем, какие силы это сделали.
Оставалась только надежда, что жизнь Ширен для него все же дороже, нежели вера в ложных богов, сдавшихся пред ликом такой пустячной болезни.
- Когда вы наберетесь сил, я с удовольствием расскажу вам про Владыку, леди Ширен, - пообещала она не по годам смышленой девочке. В ее интересах было, чтобы дочь того, кого она вознамерилась наречь мессией Света, была на ее стороне, а значит, разговор этот однажды состоится. Но ни к чему мучить несчастное дитя, только-только выбравшееся из лап болезни и безумия.
- Я сообщу вашей маме, что вы идете на поправку, - улыбка, короткий кивок в знак прощания. – Когда мейстер позволит вам покидать свои комнаты, я буду рада поговорить с вами снова.
Стоило ей покинуть комнату, как мейстер тут же кинулся к девочке узнавать о ее самочувствии, и, похоже, до сих пор не веря в то, что единственная дочь Станниса Баратеона все же пережила серую хворь.

Ширен Баратеон (Юфемия Британская) написал(а):

Слабо, но благодарно улыбнувшись этой женщине, Ширен проводила её взглядом до двери. И лишь потом обратилась к мейстеру, вновь привыкая к касаниям его старых рук и теплому взгляду. Она была рада этому человеку, проводившему столь много времени рядом с ней.
Мейстер что-то мерно бормотал, влажной тряпицей убирая остатки лечебных повязок. Его вера потерпела поражение, но старик был искренее рад пробуждению малышки Ширен. У него, по правде сказать, не оставалось никакой надежды на выздоровление юной девчушки. От серой хвори лишь умирают, так поговаривали в народе. Мучить девочку разговорами он не стал, да и не посчитал нужным. Ширен не была повина в речах красной женщины. И пусть Мелисандра излечила болезнь малышки, но мнительность мейстера никуда с этим не ушла. Лишь усилилась, а выздоровление юной Баратеон тому помогло. Уж не наслала ли ту же болезнь сама жрица, выстраивая сети коварства?
Мерное бормотание и тёплые мягкие прикосновения старческих рук убаюкивали юную принцессу, не ведающую какую войну противоречий вызвало её выздоровление в душе мейстера, да и всех людей двора её отца. Не ведала она и того, что матушка навестит её лишь раз, но Ширен будет крепко спать, излеченная от кошмаров.
***

Три дня прошло, три дня никто не смел заглядывать в покои малышки Ширен. Весть о её выздоровлении воспринималась скептически. Ведь от серой хвори нет излечения! И лишь слова мейстера, почти не покидающего девочку, были правдивы. Словно не хотя и не желая этого, он признал - жрица исцелила дочь Баратеона.
Ширен размышляла. От её вопросов мейстер лишь отмахивался. Говорил, что вера жрицы глупая, да и не вера вовсе, а так. Но Ширен же очнулась. Девочка хмурилась, когда пыталась уловить настроение мейстера. Лишь один он навещал её, спросить же было больше некого.
Девочка помнила об обещании женщины повидаться с ней, лишь только она сможет встать. И этот день настал. Ободренная солнцем, заглянувшим её поприветствовать, Ширен покинула свои комнаты. Ещё слишком слаба, чтобы идти быстро, она неспешно следовала в обеденную залу, намереваясь позавтракать там. Обещание Красной Жрицы раздувало угли любопытства.
Ширен повезло. Мелисандру она смогла увидеть за завтраком и, спешно поглотив пищу, тут же попросила о разговоре с ней.

- Разумеется, - улыбнулась Красная жрица девочке, оканчивая трапезу и вытирая руки о салфетку. Леди Селиса не почтила их своим присутствием, все еще погруженная в свои молитвы – одна лишь Мелисандра знала, что жена Станниса Баратеона если и поминает теперь Семерых, то уж точно не добрым словом, а все мысли ее теперь занял совсем другой, истинный Бог.
Мелисандра и Ширен сидели друг напротив друга у основания стола – рядом с ними пустовало место самого Станниса, который все еще находился в Королевской Гавани, но уже знал обо всем, произошедшем на Драконьем Камне – пусть даже и со слов старого мейстера. Некоторые рыцари и придворные завтракали вместе с ними, и Мелисандра поднялась со своего места, не желая делить со всем миром тот важный разговор, которого желала малышка Ширен. Покинув залу вслед за ней, Мелисандра вышла на свежий воздух, прошла мимо широкой колоннады и остановилась подле бортика. Все вокруг было сделано грубо, скупо, а две каменные горгулии смотрели на них сверху.
Впервые за последние недели из-за тяжелых туч выползло солнце – вялое, едва греющее, ничем не похожее на палящее и выжигающее жизнь солнце Асшая. Мелисандра подняла к нему лицо, подставляя почти неощутимому теплу ладони. Она не скучала за миром по ту сторону Узкого Моря: солнце там было жестоким, как и люди в Заливе Работорговцев, а жара – невыносимой. Здесь все было проще и мягче, чем в том, столь любимом Р’Глором краю.
- Вы хотите спросить о своем исцелении, юная леди? – Поинтересовалась Мелисандра.

0

11

OUaT: Твое безумие - моя боль

Тонкая ладонь скользнула сухой ветошью по лопастям мельнички – крылья завертелись с тихим скрипом, а Бэлль робко убрала руку, вслушиваясь в этот звук, напоминавшей ей о прошлом. Кажется, еще совсем недавно Румпель улыбался ей, уверенно и бережно ведя ее вдоль предметов своей лавки и рассказывая историю каждого из них. Еще совсем недавно он был так близко, что можно было смело прижаться губами к гладко выбритой щеке, крепко обнять и не отпускать никуда, чтобы больше не пришлось его терять.
Она жалела, что так и не сделала этого. Жалела, что не хватило смелости поцеловать на прощание, не хватило духу оспорить его решение и остаться с ним. Быть может, вместе они бы удержали Питера Пена, и все пошло бы совершенно иначе. Еще больше жалела, что сама не догадалась, что вещь, созданная отцом Румпеля не будет работать против своего создателя. Уж кто-кто, а она точно могла бы догадаться.
Все вокруг только и говорили о новом проклятии. Вполне понятное любому жителю Сторибрука положение Белоснежки не оставляло сомнений, что год воспоминаний у них все-таки украли. Герои Зачарованного Леса били тревогу и искали способы вернуть потерянную память, но сердце Бэлль с новой силой болело о Румпеле. Может быть за прошедший год ее боль по возлюбленному и утихла, да только стертые воспоминания сыграли с ней злую шутку и восстановили в памяти все, да еще и в двукратном объеме: понимать, что за прошедший год Румпельштильцхен так и не объявился, было еще тяжелее, чем примириться с его смертью. Если бы он был жив, он бы непременно нашел дорогу домой, вернулся бы к ней и к Бэйлу. Живым он бы не сдался и не вынес бы разлуки с любимыми.
А теперь… Теперь она помнила все так же ясно, будто он умер всего пару часов назад. Рядом не было Бэйла, который тогда обнял ее, утешая, и не было никаких зацепок и даже надежд на то, что Румпель мог остаться в живых.
Бэлль сторонилась главной улицы – на глаза наворачивались слезы, когда она видела то место, где он отдал свою жизнь за жизни членов своей неожиданно обретенной семьи. Он погиб героем и спас тысячи жизней… Но до его смерти мало кому было дело. Большинство, совсем не зная его, вздохнули с облегчением, избавившись от источника вечных страхов и опасностей. Лишь немногие осмеливались подходить к Бэлль, произнося слова сочувствия.
Лопасти мельнички остановились, притихнув. Бэлль вернулась к главной витрине – там под стеклом стоял Чип, чашка с отколотым краем, символ их чувств и союза. Когда-то ей казалось, что пока эта чашка цела, будет в сохранности и их любовь, но теперь один взгляд на нее причинял столько боли, сколько никто не причинил ей за всю жизнь.
Сложив руки перед собой, Бэлль долго всматривалась в отколотый краешек, пытаясь победить подкатившие слезы и ком в горле. Сколько времени уже прошло? Неделя? Две? Боль все не утихала. Ворчун предлагал свою помощь в уборке лавки, лишь бы не видеть ее страдающей, да только Бэлль все равно отказалась – здесь все напоминало о Румпельштильцхене, и она не могла доверить лавку никому другому.
За окном уже стемнело, и Бэлль засобиралась домой – ночевать здесь, на простынях, которые еще помнили запах Румпеля, было выше ее сил. Гномы опять будут отчитывать ее за то, что не возвращается к себе затемно, слишком много времени проводя в лавке Голда. Жители Сторибрука опасались того, кто вернул их сюда, стерев воспоминания, и опасения эти были не без оснований… Но поглощенная своими переживаниями Бэлль не была в должной степени внимательна к напутствиям Ворчуна, Руби и других друзей.
Возможно, именно поэтому она не успела даже в должной степени испугаться, когда дверь в лавку с громким стуком распахнулась. Девушка замерла за прилавком не смея пошевелиться, и судорожно всматриваясь в темноту за дверью, силясь узнать в ночном госте кого-то знакомого.

Румпельштильцхен (Ганнибал Бота) написал(а):

Что должен чувствовать человек, только что вернувшийся к жизни. Тот, кто помнит свою смерть и вновь ходит под этим небом. Или не только что? Сколько времени прошло с тех пор?
Бредущий через лес навстречу тусклому свету с городских улиц человек, выглядел так плачевно, что его можно было принять за выпущенного на волю из преисподних. И это было не так уж далеко от правды. Можно ли было узнать в этой изможденной, сгорбленной фигуре,  то и дело опирающейся на стволы и цепляющейся за ветви, чтобы устоять на ногах, великого темного мага. Таким Румпельштильцхена не мог бы себе представить никто в Зачарованном Лесу. Но за всю дорогу, ему так никто и не встретился. Да, он, несомненно, был в Сторибруке и город не был оставлен обитателями, судя хоть бы и по свету в окнах. Но на улицах не было не души  и сейчас Румпель мог без труда почувствовать тот гнетущий ужас, опутавший город.  Только сейчас его волновало совсем не это. Он ни обращал внимания не на звуки, ни на образы. Румпель уже не был уверен в том, что именно он видит и слышит, реально ли это или де всего лишь образы, рожденные из его памяти и боли. Он шел вперед, думая только о том, чтобы дойти. Думая лишь о том, как отыскать ее, ту единственную, что у него осталось. Ту единственную, без которой его жизнь бы больше не имела смысла. Ту, не найдя которую он навеки проклянет и тот день когда был возвращен к жизни, и тот – когда появился на свет.
Последнее воспоминание из его жизни. Все здесь, на этой самой улице. Он умирал, глядя в глаза Бэлль и Бэю. Старался запомнить их в последний раз, будто ему еще когда-то пригодится память. Он уходил, чтобы они жили.  Такова цена за то, чтобы разорвать порочный круг, длившийся всю его жизнь. Его любимая и его сын не могли подойти к нему, не могли ничего сказать, могли только смотреть. Может, оно было и к лучшему, Румпель видел скорбь в их глазах. По крайней мере, он смог попрощаться с ними и защитить их. Он был благодарен им за все. За то, что Бэлль вернулась к нему и дождалась его, за то, что сын, наконец, смог его простить. Погружаясь в темноту, Румпель не помнил, когда же он еще был так спокоен.
Но почему, же он не заслужил покоя. Следующее что он помнил, это боль. Чудовищная боль ломавшая, нет возрождавшая,  все его тело. Он был где-то в Зачарованном лесу, у его ног лежал умирающий Бэй, рядом стояла Бэлль, а перед ним хохочущая Бастинда. Как он был глуп, думая, что исправил все свои ошибки. Он даже не помнил о ней, и сейчас она настигла его, выдернув  в бытие, лишь затем чтобы он смотрел, как умирает его сын. Его неверная ученица получила власть над ним и приказала убить Бэлль. Он не мог сопротивляться, проклятие «Темного» наконец настигло Румпельштильцхена, сделало его жалким рабом кинжала, будто джина из лампы. Затем вспышка, пламя сковало его по рукам и ногам и снова наступила тьма.
И вот он снова здесь. Как он сюда попал? Сколько времени прошло?  Это были не важные вопросы. Важно, сейчас, было лишь одно. Он должен был отыскать Бэлль. Должен был знать, что с ней. Изо всех сил гнал от себя мысль, что мог выполнить приказ Бастинды. Только бы она была жива. Остальное уже не важно.  Когда же это произошло. Сегодня? Месяц назад? Или сто лет? Город будто бы и не изменился, но не просто так Румпель ощущал вокруг себя след чего-то чудовищного. И это был не он сам, не Румпельштильцхен, которым двести лет матери пугали своих детей.
- Нет, не начинай снова думать об этом, ни сейчас, никогда, - перед глазами двоилось, что бы не случилось с ним это выжало его досуха. Но он продолжал идти, - Ты найдешь ее. Ты должен найти.
Наконец он подошел к дверям своего ломбарда, словно бродяга, озираясь и прислушиваясь. Несмотря ни на что, он не мог избавиться от страха, что не найдет здесь свою любимую. Даже не смотря на свет в окнах, что если его там встретит Белоснежка, или Регина, или еще кто-то ждущий чтобы сообщить ему… Или же там его ждет Бастинда, или же… Но Румпель чувствовал, что если Бэлль в Сторибруке, она будет ждать его здесь. В его доме, который так и не успел стать их домом.
Он вошел. Знакомый звон колокольчика радостно отозвался вернувшемуся хозяину. Это была она. Его Бэлль, живая и невредимая. Она смотрела на него и кажется боялась поверить своим глазам. А он раз за разом моргал, лишь бы удостоверится что она точно перед ним, что ему не мерещится.
- Бэлль.
Он хотел подойти к ней, но силы окончательно оставили тело Румпеля. Ноги подкосились, он пытался удержаться, но лишь сполз вдоль прилавка.
Она была здесь, с ним. Это самое главное. Он не причинил ей вреда, она скрылась от Бастинды. Хватка холодных когте, терзавших его душу все время, пока он добирался сюда, наконец, ослабела.
- Бэлль, - снова прошептал он.

Мелодичный перезвон колокольчика эхом отразился в опустошенной душе, возвращая надежду на счастье. Как дождь в пустыне дарит шанс всему живому, так фигура возлюбленного вернула к жизни ее сердце, тревожно забившееся в груди. Колени подкашивались, ноги не хотели держать ослабшую вмиг хозяйку. Ее всю колотило, по щекам побежали слезы, уголки губ поползли вниз в безмолвных рыданиях.
Живой. Здесь. С ней. Сейчас. Было страшно обойти прилавок, коснуться его – вдруг мираж? Вдруг это ведьма играет с ней злую шутку, подсовывая образ возлюбленного?
Родной, любимый голос вернул силы – пока она жива, она должна бороться за него, за их любовь, за их счастье. И если это правда он… Если правда жив… Она больше никогда не отпустит его.
- Румпель… – Тихо шепчет она, осторожно, неуверенно делая шаг вдоль витрины. Долгие, бесконечные пять шагов, что разделяют их, казались непреодолимой пропастью. Страх и опасения так удивительно переплелись в ее душе со страстным желанием убедиться, что все это правда; тонкие руки, протянутые навстречу ему, на миг отпрянули – и тотчас же она устремилась к нему всем телом, видя, как накренилась его фигура.
- Румпель! – Закричала она в голос, уже не боясь своих слез. Падая вместе с ним на колени, она прижимала к себе самое дорогое, что только было в ее жизни. Гладила его по волосам, целовала колючие щеки и любимые глаза, и снова плакала, повторяя вновь и вновь: Румпель, Румпель…
Она так боялась, так злилась на себя – и все же надеялась, что он вернется, иначе не проводила бы столько времени в его лавке. Она уже не верила, не знала и не могла знать, но надежда и желание увидеть его вновь были сильнее.
- Тише, тише, - зашептала она, останавливая его, когда он хотел что-то сказать. Сейчас не нужно слов, достаточно уже пережитой боли. – Ты здесь, со мной. Я больше не отпущу тебя, Румпель.
Бэлль взяла его лицо в свои ладони, всматриваясь в любимые, изможденные черты. Только сейчас она испугалась – что же должно было произойти с ним, чтобы он выглядел таким измученным? Что ему пришлось пережить, сколько пришлось настрадаться, и кто сделал это с ним? Она держалась из последних сил, чтобы не засыпать его вопросами, коих было великое множество.
Подавшись вперед, она прижалась своим лбом к его, осторожно коснулась кончиком носа его лица и заглянула в его глаза – полные безумия и боли.
- Никогда не отпущу, - прошептала она тихо-тихо, желая лаской вернуть взгляд прежнего Румпельштильцхена. Тихое обещание под мерный стук настенных часов важнее любого магического договора, ценнее любой сделки. Это безвозмездный дар, ее любовь, который он никогда не предаст и не обманет.

Румпельштильцхен (Ганнибал Бота) написал(а):

Есть ли у «Темного» шанс на счастливый конец? Или только проклятие, вечно нести беды и страдания тем, кого он любит, тем, кто ему дороже всей жизни? Эта предательская мысль, как раскаленный крюк, терзала душу Румпельштильцхена с момента его «возрождения». Потому и дорога казалась бы, растянулась на вечность. Она же твердила, что ему надо спасти Бэлль от себя самого. Не искать ее, а первым же делом выйти за пределы города и  стать просто Мистером Голдом. Или сначала убедиться, если уж без этого не можешь, что его возлюбленная в безопасности, но не показываться ей, остаться для нее мертвым, уйти из ее жизни, которую сам только разрушал раз за разом. Неужели с нее не хватит? По чьей вине она была вырвана из своей жизни? Не появись ты, разве она провела бы годы запертая в башне или психушке, разве ее пытались бы убить пираты и ведьмы? Что ты дал ей кроме страданий? Тебе мало того, что ты погубил своего сына? Ты «Темный» такова твоя судьба. С Бэлль уже хватит такой жизни. Она больше не может вариться в кипящем котле твоей темной магии и твоего проклятия. Кем она может быть рядом с тобой? Приманкой? Жертвой?
Но Румпель не мг так поступить. Да, он был измучен, опустошен, раздираем изнутри своей болью, но он даже если бы хотел, не смог заставить себя не переступать через порог ломбарда. Это было бы неправильно. Ради чего «существовать» Темному? Не существовать, а жить. Жить ради любви. Потому что Бэлль избавила его от главного своего проклятия. От веры, что он никогда не сможет быть любим. Поэтому бегством сейчас он только бы предал самую дорогую в мире женщину.  Сколько раз уже они разлучались, чтобы вновь встретиться. Но как Румпельштильцхен был готов ждать столетия, чтобы вновь увидеть сына, он не пожалел бы ждать веками даже ради одного краткого мига вместе с Бэлль.
И сейчас как никогда он был уверен, что прав. Он слышал ее голос, чувствовал ее шаги, ощущал его запах. Бэлль ждала его, ждала его здесь. Он не знал, сколько прошло времени, не знал, что происходило здесь, пока  он  был заперт во «Тьме», но это сейчас было неважно.
Когда Бэлль подошла к нему он забыл о своей слабости. Даже забыл о боли. Румпель поднялся и ответил на поцелуи возлюбленной. Обнял ее и крепко прижал к себе. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. Сейчас, когда они вместе, когда еще ничего не знают, когда есть только их любовь, отогнавшая интриги, обстоятельства, магию. Ведь кто чаще всех повторял, что настоящая любовь – сильнейшая в мире магия.
Заключив свою возлюбленную в объятия, Румпель гладил ее по волосам, целовал ее лицо, чувствовал соль от ее слез и понимал, сколько в них радости. Понимал, что он наконец-то вернулся домой. И, что бы не приготовила ему судьба, у него есть ради чего жить. Ради кого жить. 
- Ты здесь, со мной. Я больше не отпущу тебя, Румпель. Никогда не отпущу.
Глядя в ее глаза, Румпельштильцхен понял, что Бэлль уже все понимает. И ничего не боится. Любовь, которую она подарила «Темному», была ценнейшим даром во всех мирах. В который раз, заглянув в чарующую красоту этих двух голубых омутов, Румпельштильцхен нашел там надежду. Нашел то, что не позволяло ему скатиться в отчаяние и безумие.
Он лишь еще крепче прижал Бэлль к себе.
- Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

- Господи, ну что ты такое говоришь, - ласковый шепот скользнул в тишине комнаты нежным музыкальным переливом. Она гладила его лицо, перебирала пальцами взлохмаченные волосы. Прижавшись к его щеке, Бэлль зажмурилась и притихла, щекоча дыханием ухо возлюбленного.
Какие же все-таки он глупенький – даром, что столько лет прожил на свете. За что ей прощать его теперь? За то, что спас ее жизнь, отдав свою? За то, что чудом остался жив? За то, что вернулся к ней? Разве можно извиняться за то, что сделало ее вновь счастливой? Или он извиняется за то, что его щеки колют ее пальцы? Она содрала бы губы в кровь о его неопрятную щетину просто потому что он наконец-то рядом.
- Я не знала, что и думать, Румпель, - зашептала она, гладя его лицо и заглядывая в уставшие глаза. – Прошел год, никто ничего не помнит… Я знаю, что искала тебя, не могла не искать. Но когда я оказалась здесь – тебя не было. Я боялась…
Бэлль замолчала, тяжело дыша. Как же она волновалась за него, как не хотела признавать, что он действительно умер. Теперь, сжатая в его объятиях, она точно была уверена, что до последнего хотела, чтобы все оказалось как в настоящей сказке – чтобы он ожил, вернулся, чтобы они жили долго и счастливо.
Теперь у них точно будет свое «долго и счастливо». Она его не отпустит, он никуда не пропадет. Больше нет ужасных злодеев, ради убийства которых нужно было бы жертвовать собой. Даже неизвестная ведьма, проклявшая сторибрукцев вновь, не пугала – ведь теперь Румпель на их стороне и они разберутся со всеми возможными и невозможными проблемами.
Желая отвести возлюбленного наверх, в ванную, а затем и в спальню, Бэлль приподнялась и тихонько потянула его наверх. У нее не хватило бы сил поднять его, как бы они ни хотела.
- Теперь все хорошо. Пойдем наверх, - ласково улыбнулась она ему. – Ну же, Румпель.

Румпельштильцхен (Ганнибал Бота) написал(а):

- Господи, ну что ты такое говоришь, - она была так близка, так прекрасна, так желанна. Когда Румпельштильцхену удавалось поймать хоть на мгновение взгляд девушки, он видел, что все чего он боялся стоя у порога, не имеет для Бэлль никакого значения. «Темный» никак не мог перестать этому удивляться. Не тому, как ему нужна его возлюбленная, а тому, что он нужен ей, несмотря на все. Он не сможет жить, если потеряет ее. И не сможет исчезнуть, даже если и верит, что только подвергает ее опасности. Перед глазами всплыла та последняя сцена, когда Бастинда приказывала ему убить Бэлль, и он не мог сопротивляться. Но когда-то он уже оставил свою возлюбленную и это принесло ей лишь годы заключений в темнице Регины. Больше он ее не оставит, чего бы это ему не стоило.
- Прошел год, никто ничего не помнит… Я знаю, что искала тебя, не могла не искать. Но когда я оказалась здесь – тебя не было. Я боялась… - эти слова заставили Румпеля вздрогнуть. Если никто ничего не помнит, значит…? Новое проклятие? Тогда Бэлль не помнит что это они с Бэйем вернули его к жизни, не помнит ничего про Бастинду, не знает что Бэй умер? Но, что же, тогда произошло за все это время? Как же хотелось еще хоть на минуту перестать думать об этом. Слушать голос любимой, к которой так долго шел, чувствовать ее дыхание, ее прикосновения, ее поцелуи. Но судьба опять дарила им лишь краткие мгновения покоя и «Темный» уже научился ценить каждое из них. Одной рукой он провел по волосам Бэлль, другой обнимал девушку за плечи, не желая отпускать.
- Теперь все хорошо. Пойдем наверх, Ну же, Румпель, - Бэлль потянула  его за собой, но ноги не слушались. Никаких сил подняться у Румпеля не было. Он мог лишь тяжело дышать, сидя прислонившись к прилавку и смотреть на нее.
- Подожди… Пожалуйста… Еще… пару минут, - он знал, что скоро силы к нему вернуться. В конце концов, он был «Темным». Но именно эта слабость показала, насколько он остался человеком.
- Посиди со мной… еще.
Можно ли сейчас было обрушивать на Бэлль всю правду? Сразу рассказать обо всем, что он помнил? Да как он мог вообще об этом подумать? Они, наконец, вместе и как бы не тяжела была правда, Бэлль должна была знать об этом. Когда они справятся и с этой опасностью, у них, наконец, смогут побыть вместе, побыть по-настоящему счастливыми.  Но сейчас Бастинда угрожает всем им. Угрожает людям, ради которых его сын отдал свою жизнь. И все что теперь может для него сделать Румпельштильцхен, это не позволить его жертве стать напрасной.  И его кинжал потерян. А он сам не знает, как вернулся в этот мир и, что важнее, кто его вернул. У них сейчас слишком мало времени.
- Я прошу прощения, за то, что ничего не смог сделать, - его голос дрожал от боли, но еще тяжелее было молчать. - За то, что ты чуть не погибла, пытаясь вернуть меня к жизни. Ты не помнишь этого, но это вы с Бэйем воскресили меня. И за то, что по моей вине колдунья обладает такой силой. Когда-то я учил ее так же, как и Регину. Теперь она хотела получить власть надо мной. И я снова потерял своего сына и только чудом не потерял тебя. Бэй отдал жизнь, чтобы я возродился, и тогда Бастинда заполучила мой кинжал. И первое, что она приказала мне сделать – это убить тебя. И я не мог противостоять своему проклятию. Я даже не помню, как ты спаслась. Я тоже ничего не помню после этого.

0

12

ПЛиО: Lights and shadows

Станнис Баратеон (Ганнибал Бота) написал(а):

В этот вечер ни у кого не оставалось сомнения, что всю ночь хозяевами на Узком Море будут рокочущие волны и ледяной ветер. Уже сейчас они обрушивались на скалы Драконьего Камня с такой силой, что брызги окропляли даже изваяния горгулий на верхних галереях. Все имевшие возможность давно укрылись от ненастья, а те же немногие несчастные, вроде стражников вынужденных в урочное время покидать свои караулки, утешали себя мыслями  о том, что, по крайней мере, они встречают эту ночь не в море.
Но о чем бы не думали стражники Станнис Баратеон, Первый Этого Имени, Король Андалов, Ройнаров и Первых Людей, погоду своим вниманием не удостоил. Вряд ли он вообще замечал ее, давно не покидая своих покоев и проводя все время перед исполинским очагом, за Расписным Столом, оставшимся здесь еще со времен первых Таргариенов.  В свете очага и жаровен, фигуры отбрасывали тени на изображение королевства, где законный король имел власть лишь на нескольких пятачках земли, уместившихся на краю Узкого Моря. Триста лет назад, перед Завоеванием, Эйгон Первый приказал изготовить карту без границ, но  глядя на нее Станнис Первый легко мог обозначить границы своих владений, немногим превышавшие то, что было у Эйгона до Завоевания. А ведь у валирийцев тогда в достатке имелись драконы и их пламя покорило Семь Королевств. У их далекого потомка было лишь пламя Его Ненависти и Его Правда. В последние дни пламя очага стало единственным собеседником короля. Уверовавшие в Святоносного рыцари могли бы принять это за  молитву. Но Станнис любил пламя еще до того, как впервые услышал имя Р’Глора. Ведь внутри него всегда горела ненависть.  И в Штормовом Пределе, в верхних покоях донжона был очаг, у которого юный Станнис сидел наедине со своими мыслями. Казалось за эти годы он уже научился полностью контролировать свой гнев, сдерживать его и использовать как оружие, не позволяя лишить себя рассудка. Но вот он допустил ошибку и пламя, объявшее воды Черноводной, поглотило его флот и казалось, лишило его надежды на победу.
Да, он не в том положении, когда есть право на ошибку. Он поставил все на Черноводную и почти все потерял. Но разве можно было ждать, если твой меч так ненадежен? Те двадцать тысяч, что встали под его знамена после смерти Ренли. Те двадцать тысяч, что в любой момент могли его оставить. Так и случилось под стенами Королевской Гавани, когда этим никчемным хватило лишь образа, тени, куклы выставленной Тайвином Ланнистером. И хуже всего было понимать, что с Робертом такого бы не произошло. Явись тень Рейгара во главе армии у стен Королевской Гавани, его бы просто смели, растоптали. Тот умел получать от людей все что хотел. Всю жизнь он руководствовался лишь сиюминутной блажью и снискал этим лишь обожание. Как все-таки ничтожны люди, покупающиеся на блеск. Да, и старший и младший братья умели блестеть, да что там блестеть, сверкать. И на них всегда слеталась мошкара, падальщики, называющие себя лордами и рыцарями. Сколько королей уже сменили те, кто присягал Станнису Баратеону у стен Штормового Предела. Роберт и Ренли умели обещать. И даже те, кому они ничего не обещали, ждали от них многого. Одного вида улыбающегося до ушей Роберта, в лучшие времена хватало чтобы его люди сворачивали горы. А Станнис не умел улыбаться и никогда не обещал ничего просто так. Ровно как и того, чего у него еще нет.
В Штормовом Пределе Роберта после того как он стал воспитанником Джона Арена видели всего пару раз. Но все, от лордов-знаменосцев, до замковых золотарей только и ждали когда он войдет в права и поселится в замке. Ждали от него чего-то, каждый был уверен что получит от Роберта Барратеона что-то для себя. Так до сих пор Станнис и не смог понять, откуда у них взялась эта уверенность. Но когда Роберт сделал Ренли наследником Штормового Предела, в Штормовых Землях ликовали. И этого Станнис никогда не простит своим братьям. Ему никогда не прощали того прискорбного факта, что он не был похож на своего брата.  За то что давал каждому человеку справедливую цену. За то что не смеялся без причины. За то, что всегда был на виду и ничем не одаривал. За то, что будучи старшим из Баратеонов в Штормовых Землях старался исполнять свои обязанности, в том числе и самые неприятные. Когда поступаешь по закону, никогда не сможешь угодить всем, даже если стараешься. А Станнис не старался, никогда не видел в этом смысла.
И вот когда армия Мейса Тиррела встала под стенами Штормового Предела, тогда-то все обратили свои надежды на семнадцатилетнего юношу-кастеляна. Для Станниса время осады, было пожалуй самым счастливым, со дня смерти родителей. Тогда он был полновластен в своем родном замке. Тогда он держал горстку защитников в едином кулаке, против огромного войска Простора. И даже тогда его продолжали сравнивать с братом и пенять тем, что он не Роберт, а лишь его бледная, серая тень. Ведь будь на его месте Роберт, не пришлось бы есть в осаде крыс и конские седла. А братец Ренли кинулся на Станниса с кулаками, когда он отдал приказ забить и зажарить пони своего младшего брата. Конечно, ведь Роберт бы вышел навстречу врагу с молотом и отогнал бы его от стен Штормового Предела в первый же день. Это причиняло настоящую боль, а не стрелы врагов или сворачивающиеся от голодав кулак внутренности.
Но теперь оба его брата мертвы и плакать по ним Станнис не собрался. Роберт был хорош на войне, а без нее гнил так, что только слепой бы не заметил. Но только вокруг него собрались те, кто сам хотел быть слепым или умело слепым претворялся. Он не слушал своего брата ни десять лет назад, ни сейчас. И получил то, что заслужил. С убившим его кабаном, Роберт имел куда больше общего, чем со своим братом, в этом Станнис мог бы поклясться. Все что осталось, это два десятка бастардов и выродки Ланнистеров, оскверняющие собой Железный Трон, по праву принадлежащий Станнису. Как близко он был от него, когда штурмовал Королевскую Гавань. Его солдатам стоило немалого труда, дотащить его до корабля со стен.
- Да Роберт, ты мертв. Ты сам убил себя. Оба мои брата сами себя погубили. Да, я мог бы спасти тебя, но ты не заслуживал спасения. И Ренли, ты желал моей короны. Ты был хорош в мирное время, в обильное Долгое Лето. Тебя не волновало ничего, кроме твоих желаний и застелившей тебе глаза мишуры. Ты был таким же как Роберт, только слабее. Ты купался в обожании и дал этому потоку нести тебя. Вы оба, никогда не ценили и не понимали своего брата Станниса. Поэтому я не спас тебя Роберт. Я взойду на Железный Трон после тебя. А потом взойдет моя дочь. А от тебя ничего не останется, кроме пустого блеска, который Долгой Зимой забудется всеми. Да у меня не хватает сил, чтобы отстоять мои права. Но я не перестану сражаться. Даже Ренли это понимал. Он был готов переступить через мой труп. И я переступил через него. Он сам выбрал свою судьбу, мои руки чисты. Как чист и непоколебим тот огонь, что я обрушу на моих врагов. Пусть Ланнистеры празднуют в Королевской Гавани. Пусть Тиррелы радуются, что наконец подложили свою дочь под ничтожество, носящее корону. Пусть Мартеллы выжидают, а Грейджои теряют голову от жадности. По обе стороны Узкого Моря достаточно сил, которые я смогу бросить на весы моей победы. Вы не верите в это, но я последний Баратеон, прошедший сквозь пламя Черноводной. И я обрушу на вас свою ярость.

Поражение на Черноводной стало главным настроением Азор Ахая. Его, решительного, властного, силой уносили прочь от крепостных стен, когда дьявольский огонь поглощал его корабли один за другим. Пропал без вести даже луковый рыцарь – и хотя Мелисандра никогда не питала к нему особых симпатий, он был одним из тех, кто мог бы вразумить Его Величество в этот непростой для него период.
После возвращения Станнис Баратеон предпочитал одиночество, и Мелисандра какое-то время не приходила в его покои, желая дать ему время для успокоения. Пламя ненависти в его душе не станет слабее со временем, но его гордость и уязвленное самолюбие сейчас были под ударом, и она не посмела бы оскорбить Его Величество упреком.
Однако сама жрица негодовала. Мелисандра лучше других знала, как справиться с огнем и хитрый трюк Ланистеров не прошел бы, будь она в авангарде его армии. Глупцы, что убедили его оставить жрицу Р’Глора на Драконьем Камне, еще поплатятся за свое пустозвонство и глупость – именно они виновны в этой ошибке, которая привела к столь трагическим последствиям. Они познают ярость Владыки Света.
Но Станнис… Когда она решила, что пора посетить его, он сидел напротив очага, вглядываясь в яростное пламя. Интересно, что видит там Азор Ахай?..
- Ваше Величество, - присела в коротком реверансе Мелисандра, опуская лицо. – Вы позволите?..

Станнис Баратеон (Ганнибал Бота) написал(а):

Станнису Баратеону не нужно было оборачиваться, чтобы понять кто нарушил его уединение. Нет, конечно, он не мог бы узнать шаги Меллисандры из тысяч других или еще что-то подобное. Просто никто кроме Красной Жрицы не решился, бы сейчас явиться к нему без приглашения. Она шла неспешно, зная, что Станнис не обернется к ней. Он продолжал смотреть, как в очаге танцуют языки пламени, отбрасывая тени на стены комнаты, извивающиеся в такт с пламенем. Пальцы до боли впились в подлокотник кресла, но король не собирался оборачиваться к Меллисандре. Потому что хотел обернуться. Потому что не хотел допускать даже возможности, дать волю своим чувствам к Красной Жрице. Не сейчас, еще одного своего поражения он не допустит. Если бы он не уступил тогда, если бы не отослал ее. Тогда бы у него в руках был бы Железный Трон, а ни едва тлеющий огарок королевства. Но прошлого уже не вернуть. Она сдержала все свои обещания. Она обещала, что Ренли заплатит, и он заплатил. Она обещала ему армию, и принесла двадцать тысяч мечей. Но выродок Ланистеров все еще оскверняет собой трон и корону. Он даже стал сильнее чем когда либо, после того как его дед привел ему войско Тиррелов. Казалось бы все беды Станниса от этого дома. Разве не Мейс Тиррел осаждал Штормовой Предел пятнадцать лет назад? Разве не они склоняли Ренли украсть корону, по праву принадлежащую его брату, чтобы окружать его и вертеть, как дорнийцы вертели Дейроном Добрым. И сейчас они переложили свою дочь из постели Ренли, в постель Джофри. А у Станниса снова лишь горстка людей, разделенных между Драконьим Камнем и Штормовым Пределом и его ярость, которую он так желал обрушить на своих врагов, на каждого кто признавал любого из узурпаторов и отрицал право Станниса Баратеона править всеми Семью Королевствами, от Стены до Дорна.  Неужели это все из-за того, что  Меллисандра не сопровождала его в той битве?
- Ты пришла Жрица? – король так и не обернулся. – Ты обещала мне, что твой Владыка Света принесет мне корону. Ты обещала мне тысячи верных мечей и победу над моими врагами. На моем троне сидит узурпатор, верные мне воины сгинули в огне, а мои враги набирают силу. Мое королевство горит от Узкого Моря, до Закатного, а я, законный владыка не могу покинуть Драконий Камень. Мои враги, словно бешеные псы, разрывают его на куски. Где та сила, не имеющая границ и пределов, о которой ты говорила столько раз? – Станнис отодвинулся от очага и откинулся на спинку своего кресла. – Так что ты принесла мне, Жрица?

Жрице на миг показалось, что ровная спина Короля дрогнула, от ее слов, шагов, присутствия. Что было тому виной – игра теней от неровного света очага, сосредоточенность Станниса на собственных мыслях или что-то иное, скрытое в глубине его души?
Мелисандра, осторожно прикрыв дверь за собой, остановилась в центре комнаты. С закрытыми глазами она слушала Станниса, но слова и чувства Короля различались. Душевная мука, что рвала на части душу Азор Ахая, отразилась на его голосе, на манере, на словах.
Он всегда звал ее по имени и того же требовал от своих приближенных. Пренебрежительное «жрица» он не спускал даже немногим близким, таким как Давос Сиворт, но теперь он сам звал ее так. Впору было бы услышать в этом упрек, обиду за поражение при Черноводной, но услышанное Мелисандрой отличалось от того, что услышала бы любая прочая женщина.
Король боялся.
Не привыкший к существованию людей, разделявших его слабости и боль, он пытался оттолкнуть ту единственную, кому хватило мудрости заглянуть под личину непоколебимого и справедливого Станниса. Пытался задеть ее – инстинктивно, не специально, из страха, что человек, подошедший слишком близко, ударит больнее прочих.
Но напрасно. Она не даст себя оттолкнуть и не позволит себе предать его, пусть даже ему тяжело поверить в это.
- Мой Король, - тихо шепнула она, подаваясь вперед. Слова, бархатным трепетом коснувшиеся ушей Станниса, могли бы показаться злыми. Жестоко называть евнуха любимым, мальчика-калеку – рыцарем, а мужчину, чье королевство предано огню и войне и раздроблено на части, - Королем.
И все же он Король. Истинный Король, Азор Ахай, герой и мессия, призванный сплотить свое государство для борьбы против угрозы, поднимающейся с Севера. Приближающаяся зима обещает быть длинной и суровой, а времени медлить более нет, ведь когда Стена падет, лишь немногие найдут в себе силы противостоять Великому Иному и его слугам. Изнеженные длинными летами и мягкими зимами люди не будут способны бороться, и их единственная надежда будет в мессии Р’Глора, в которого они даже не верят.
Несколько коротких шагов в сторону Станниса, мягкий шелест юбок и стук каблучков, эхом разносящийся по покоям Короля. Мелисандра останавливается рядом, склоняется над его ухом, мягкий низкий голос ее звучит спокойно и уверенно – дарит то, чего не хватает сейчас Королю.
Ее рука совсем рядом с рукой Станниса, но не касается – чутье подсказывает, что физический контакт сейчас лишний, помешает достучаться до разума Короля.
- Черноводная – лишь одна из битв. Я все еще вижу в огне Вашу победу, мой Король, - почти выдохнула жрица, не отрывая взгляда от лица Станниса. Жесткое и обычно строгое, сейчас оно больше походило на скорбящую маску, вызывая желание коснуться щеки, провести ладонью, снять печать поражения и горечи утрат. – Глупость Ваших подданных, не отдавших должной веры Владыке Света, не может сломить Вас и Вашу победоносную судьбу. Вы венценосный Азор Ахай, и ничто не сломит Вашего духа, - тихо шептала Мелисандра.
- Сейчас силы не равны, но в мире еще немало свободных мечей, которые послужат своему Королю, звонкой монете или высокой идее. По ту сторону Узкого моря есть наемники, чья преданность стоит нескольких золотых драконов, а по Вашим землям, мой Король, ходит Ваш вассал, юный волк, и под его командованием сплотился весь Север.
Мелисандра аккуратно подбирала слова, чтобы не задеть гордость Короля, и без того ущемленную столь разгромным поражением. На битву при Черноводной было поставлено все – и теперь они все остались ни с чем.
- И мы можем возродить драконов… Сейчас, когда Шторм у нас… - Она не раз уже заводила эту тему, и ожидала, что Король вновь откажется, и все же был шанс, что однажды он изменит свое мнение. – С ними война повернется иначе.

+1


Вы здесь » Code Geass » Альтернативы » Юлины закрома