Несмотря на опасения Лисовецкой, с базы вылетели все вместе. Значит, в этот раз она ГСБ всё же переиграла, пусть и на своём поле, пусть и только на время. Анастасия не строила по этому поводу никаких иллюзий и была готова к последствиям.
Вообще-то, сразу после разговора с Чистильщиковым Лиса хотела направиться прямиком ко второму в её списке виновных, и она это сделала, но оказалось, что он успел улизнуть – по-другому взбешённая женщина этот поступок оценить не могла – на спасательную операцию, за что был повторно заклеймён придурком. Помогать искать? Выступать в роли служебной собаки? Лезть всем под руку и интересоваться? Очевидно, что последнее.
Лиса успела покурить, помочь Мишке умыться снегом и осмотреть его расквашенную губу, покурить ещё раз, найти Дашку, которая только и ждала сигнала, чтобы скомандовать пилоту взлёт, и задуматься над дальнейшими действиями. Улететь они не успели, как принесли ещё одну новость: самолёт обнаружен.
Лиса скомандовала вылетать.

– Чай будете? – Чеславская почти не заикалась, хоть за борт старалась не смотреть, а все иллюминаторы были прикрыты. Ко второй половине полёта все уже успели заскучать, тоску развеивали только сеансы связи, выдававшие новые подробности, но почему-то нарушила молчание только стеснительная Даша.
– Термос взяла?
Дашка смущённо улыбнулась и расстегнула куртку, открывая взгляду Лисовецкой термос и пакет с булками, явно стащенными с ужина.
– Кусочничать вздумала? – строго спросила Лиса, не терпевшая, когда бойцы таскали куски по углам, но Дашка помотала головой.
– Я их вам. – прошелестела она и принялась раскладывать добычу на сиденье.
Чай был самым обычным, булки успели остыть, но Лисовецкая не морщилась. Хлебая из крышки термоса – пить приходилось по очереди – она поглядывала в сторону пилотов и молчала. Об Иствинд они не говорили принципиально, Дашка грызла булочку, Мишка отказался от булки, а чай пил, морщась от боли в губе. Даже локоть оказался у Лисы тяжёлым.

– Статский советник, – Дарья потянула её за рукав, когда вертолёт заходил на посадку.
– Что такое?
– А там тоже так будет? – спросила Чезка, отводя глаза в сторону.
– Будет хуже. – не стала врать Лиса.
Будет хуже, потому что здесь они равны в звании. «Лисятам» она одним взмахом руки приказала идти в санчасть, встречать выжившую, а, точнее, не мельтешить под ногами. Второй раз разбить парню чего-нибудь не хватало ещё.
Вертолёт она завидела сразу, как и премиленькую сцену рядом с ним разглядела издалека. Носилки, которые несли буквально навстречу ей, она проигнорировала, как и Лею, уже встретившись взглядом с тем, кому поручила раненого бойца, чтоб сохранил и уберёг.
Ничего из этого он не сделал.
Лиса шагнула ему навстречу, потом ещё и ещё, ощущая, как внутри снова поднимается тугая волна злобы. Молодец, красавец. Молодец, твою мать.
– Ну что, – без всякого приветствия не сказала даже, выплюнула Лиса в чужое лицо, – Доволен?
Не дожидаясь ответа, она сгребла мужчину за плечи и встряхнула, как бутылку с застоявшимся кефиром, видимо, ожидая услышать, как по его черепной коробке катается мозг размером с горошину.
– Скажи мне, Крестовский, скажи, глядя в глаза! Я оставила тебе тяжело раненого пилота, отлёживаться, лечиться, готовиться к возвращению в строй живой! Уехала на смену позиций, ни о чём не волнуясь, и тут я возвращаюсь, и что я узнаю?! Я узнаю, что пилот-то при смерти, а ты у её носилок трёшься! А при смерти она, потому что ты – ты – отправил её в полёт! Так на*** я тебе её вообще тут оставляла, если она всё равно улетела?! Ты вообще чем думаешь? Головой или жопой?!
Она снова встряхнула его, игнорируя любые попытки оправдаться, если бы они и были – честно – Лиса бы их не заметила. Чужая безответственность, чужое стремление прогнуться под больших дяденек из страшных кабинетов – вот что она видела, и вот что чуть не стоило жизни её бойцу.
– Прямо спрашиваю, чем думаешь?! Головой? Не похоже! Потому что если бы ты головой думал, мне бы не пришлось сюда нестись, как в жопу ужаленной, после звонка «ой, знаете, а Иствинд тут без вести пропала» от какой-то сраной дуры-связистки! Что, думаешь, слетал вместе со спасателями, так теперь представишь дело так, будто ты её спас? Да ты её угробил нахер, спаслась она сама!

Здесь, как она уже говорила, было действительно хуже. Потому что это был совершенно другой человек, который выполнял приказ, и которого припереть было практически невозможно. Заяви она, что Крестовский несёт свою вину за случившееся, как на неё бы ощерились все из высшего руководства – это что ж вы, Анастасия, предлагаете солдатню учить не слушать приказы? Это вы им исполнительность, на которой армия строится, хотите в вину поставить?
Провальное дело, с самого начала провальное. С Чистильщиковым все аргументы будут на её стороне, здесь она не может ничего. И он, похоже, это понимал и её не боялся. Откуда бы страху взяться, если ничего страшного с ним не случится. Поэтому он и не оправдывался, хотя желания слушать чужие оправдания у Лисы не было изначально.
Лиса сплюнула в сторону, едва удержавшись от того, чтоб не плюнуть в лицо человеку, который, несомненно, прикроется приказом, когда начнётся разбор полётов.
– Трибунала для тебя не будет, ты же просто исполнял приказ. Понятно? Не будет никакой «преступной халатности», и выйдешь ты сухим. – она не кричала, но держала всё так же крепко, сжимая пальцы ещё сильнее, будто бы с надеждой размозжить мужчине плечи. – Поэтому тебе и плевать на всё, и ты можешь клясться чем угодно.
«Всё ясно?»
Вот здесь она не выдержала. Слишком уж нагло и зло это было сказано, словно смирный исполнитель приказов решил напомнить – а-та-та, товарищ Лисовецкая, неужели вы ещё что-то мне, такому правильному, сделаете? Ну не знала она об этом молокососе – на сколько там лет он её младше? – вообще ничего. Не интересовалась лётная служба, к кому летит и что везёт. И выводы делала на основе собственного опыта, а не личного знакомства.
Потому и лопнуло в ней тугой струной терпение, заставив чуть оттолкнуть мужчину от себя, словно в порыве гнева. Порыв-то был, да не такой безобидный, ибо Лисовецкая чуть отставила ногу в сторону, перенося на неё вес, и резко ударила с полуразворота, но не по лицу – острый кулак был направлен в чужой живот. А потом – сгребла чужие пряди в кулак, дёрнула к себе, заставляя то ли выпрямиться, то ли чуть меньше крючиться, и зашипеть на чужое ухо:
– Мне ещё на вашей базе было ясно, что искать у тебя понимания бесполезно, но ты, оказывается, из той породы молокососов, у которых приказы выполняют роль прикрытия их задницы, а не щитом их тупости. Мне ясно всё, пусть и тебе будет ясно – мстить не буду, натворить дел не могу, а ударила просто для того, чтобы ты хоть немного понял, как это больно. Мне сейчас не мерзко даже, мне за твоих солдат страшно, деточка. Потому что её я забираю, как только разрешат врачи, и под твоим «присмотром», – она издевательски фыркнула, – не оставлю.

Оправдания слушать она не хотела, это факт, но слушать намёки на то, что она сама в этой жизни ничего не знает, Лиса хотела ещё меньше. И всё усугублялось чужой наглостью – по-другому это бурчание она охарактеризовать не могла, исходила, опять же, из личного опыта, как результат – полковник вызывал не просто раздражение, а какое-то лютое желание повыдергать ему волосы пинцетом по одному. Вообще, примерно это Лиса и сделала, снова рванув за чужие патлы так, будто собиралась их выдрать, и заговорила спокойно – почти спокойно, если не считать, что пыталась при этом оттоптать полковнику ноги, будто в своеобразном танце.
– Да что ты говоришь? Может, ты мне ещё расскажешь, какие именно приказы я должна игнорировать, а какие – выполнять? А тебе в голову не приходило, что базар с делами расходиться не должен? – она даже перешла на шёпот, разве что обниматься не лезла – со стороны не разберёшь, они тут нежно беседуют или всё-таки кто-то кого-то убивает. Так и лучше, меньше шансов, что вмешаются. – Или ты из тех борцов против великой и ужасной Системы, которые свой протест выражают посиделками на кухне, а потом расходятся, потому что на работу рано вставать? Или, когда сюда примчится военная прокуратура, ты будешь рвать на груди матроску и кричать, что во всём виноват?
Надо же, ещё и этому нужно всё разжёвывать. Чистильщиков, хоть и трусло, всё-таки знал, за что ему прилетело, и огрызался лишь чтобы сохранить остатки чести – иначе бы и сам понял, что яиц у него нет. А этот не просто дерзит до омерзения однообразно, но ещё и нуждается в подробном объяснении очевидных истин. Трава зелёная, Крестовский! Небо голубое! Земля вращается вокруг Солнца! Ты – феерический долбо*б!
– Под моим наблюдением. – процедила Лисовецкая, не отпуская волосы, – Под наблюдением тыловых врачей. Но не под твоим. Можешь забыть об уговоре, это мой боец, и она улетит с нами, как только сможет. А ты можешь предавать, игнорировать, плясать чечётку, хоть на башке стой, меня это не касается.

– Очень смешно. – отрезала Лиса, бросив короткий взгляд через плечо, словно проверяя, не появились ли на горизонте смельчаки или глупцы, решившие их занять. – Обхохочешься. Полный отчёт тебя только обелит, детка. Ну да ладно, с этим мы разобрались… заткнись, мы разобрались.
Ей, по правде, очень хотелось курить. Или чаю. Но термос унесла Чеславская, и, скорее всего, опоит его содержимым Лею, если та хотя бы глаза открыть способна. Зря только изведёт. Лиса закатила глаза, цыкнула и очень постаралась не плюнуть презрительно в сторону.
– Вот смотрю и думаю, мы с тобой точно в одной армии? – вышло вполне себе по-бытовому, Лиса разве что не закурила и не уставилась в сторону, продолжая держать полковника за патлы. – Я тебе немножко объясню систему. Есть загнанные эскадрильи, которые должны перекинуть на новые позиции со дня на день. Есть заштопанная девчонка, которой надо отлежаться хотя бы месяц, чтобы потом переправить её в тыл без риска. Мне было некогда возиться с подранком, ясно? На самом деле, скорее всего, через пару месяцев мы бы забрали её долечиваться к нам. Это – раз.
Она перевела дыхание, уставилась куда-то вверх, и заговорила снова:
– Врачи – и наши, и тыловые (ты ведь не думаешь, что на гражданке у меня не найдётся своих?) – лучшие друзья лётчика, если подойти с нужной стороны. При желании, я прямо сейчас могу переправить её к людям, которые любого постороннего завернут, пусть он представится хоть императором. От них никто вообще ничего не добьётся. В отличии от тебя, смекаешь? Я этого не сделала только потому, что у меня не было на это времени тогда. Сейчас у меня его, твоими стараниями, будет просто дохрена и больше, и мотаться в столицу мне придётся на разбирательства. Не знаю, в какой ты, б*я, армии служишь, если даже эти основы не знаешь.
Женщина разжала хватку, отпуская волосы и оттолкнула от себя горе-полковника, неопределённо фыркнув. Ситуация почти ясна – почти. Оставался ровно один вопрос.
– А теперь объясни, чего это ты так цепляешься за моего бойца? Не все концы успел в воду спрятать, боишься за свой зад? Или боишься, что она что-то мне расскажет? Давай уже, признавайся.
И правда, что могла натворить тут Лея? Примерные направления её деятельности Лиса могла представить, но – здесь она усмехнулась – масштаб ей был неизвестен.

Лисовецкая слушала, несмотря на то, что на лице её плотно заняло место выражение, свидетельствующее о том, что даже находиться рядом с этим субъектом ей неприятно. Как будто бы он вонял, премерзко выглядел, ну или, как было на самом деле, был непередаваемо туп. Он был туп, но он подтвердил её опасения – то, что она узнала от Чистильщикова, прежде чем попытаться вмять его переносицу, было правдой во всех смыслах.
Значит, это будет война.
Война между кабинетными страусами и такими, как она, вынужденными доказывать, в чём эти дураки неправы. Иствинд могла гордиться собой, если, конечно, она выживет после всего этого и не останется калекой – на последнее у неё было, увы, ничтожно мало шансов. Гордиться тем, что именно её случай станет примером того, почему нельзя отдавать руководство над боевым подразделением тем, кто сидит в белых кабинетах.
Лиса не знала, когда это началось – слишком многих она пропустила через себя, включая тех, кого любила, и череда смертей оставила ей трясущиеся руки, которым не дано уже взяться за штурвал, и дочку, которую она спихнула бабушкам, потому что не обольщалась и не считала себя хорошей матерью. Более того, она искренне считала, что, возьмись она за воспитание Русланы, из неё вырос бы ещё один такой же фельдъегерь с упрямо закушенной губой.
Которому можно приказать всё, что ему будет удобно.
Других она воспитывать уже не умела, стала конвейером по производству хороших почтовых птичек, которые живут недолго, а умирают страшно. Значит, это будет война, и война разумная – за отсутствие контроля. Контроля неумного, разрушающего, убивающего. Не за отсутствие командования, разумеется.
Лиса знала, когда эта история подошла к завершению.
Её терпение закончилось, когда убили Лею Иствинд, не оставляя ей шансов выжить. То, что бестия выжила, несмотря на это, было делом десятым. В конце концов, то была не их заслуга.
– В одном ты прав, – горечь во рту мешала говорить без того, чтоб не кривиться, вкус Дашкиного чая давно забился вкусом сигарет, – На фронте ей безопаснее. Всё остальное я и так знаю.
Безопаснее, но, скорее всего, ей уже не летать. Неизвестно, что ещё она успела себе отбить, и что теперь скажут врачи. Полгода уже не казались реальным сроком, реальный срок мог разрастись и до бесконечности.
Впрочем, чтобы ей узнать это, нужно было посетить ещё одно место.
– Я иду к ней. – бросила Лисовецкая. Ничего больше, ни угроз, ни обещаний забрать Лею, ни каких-либо прогнозов и даже никакого желания искать компромисс. Крестовский её больше не интересовал.
Решать нужно было там, в медпункте, рядом с виновницей этой суматохи. В конце концов, у Леи было право хоть как-то на этот раз повлиять на свою судьбу.
За неё достаточно уже решили.