Кабинет хранил запах векового дерева, воска для паркета и власти, выдохшейся в ритуал. Алексей восседал за столом, не владыкой, а смотрителем музея собственной династии. Синие глаза за стеклами очков отследили путь Алисы Мальченко от порога: розовое знамя волос на фоне строгой шинели, поклон – балансирующий на лезвии шпаги между вызовом и формальностью. Не робеет. Любопытно. Пальцы сложились в шпиль перед лицом, локти оперты о зеленое сукно. Маска невозмутимости – безупречна. Внутри – холодная калькуляция, как всегда.

— Барышня Мальченко, — голос ровный, теплый, как старый коньяк в библиотеке, но с привкусом стали в послевкусии. — Прелести петербургского января вынесли? Довольно отрезвляюще, не так ли? — легкая улыбка коснулась губ, не затронув глаз.

Он не предложил сесть. Не сразу. Взгляд, острый как перо историографа, изучал ее: позу, застывшую между караульной выправкой и готовностью к дуэли; зеленые глаза, лишенные трепета, но не лишенные напряжения. Девчонка с розовыми волосами и громким именем. Императорская ставка. Знание о ее колебаниях после формального "да" было паркетом с тайником.

Он поднялся плавно. Не для величия – для измерения дистанции. Легкая хромота, сглаженная движением, лишь подчеркивала власть над телом. Подошел к окну, спиной к ней, созерцая закованную в лед Неву – серую, как стена Шлиссельбурга.

— Ваше присутствие здесь, — начал он, не оборачиваясь, голос растворяясь в тишине, поглощенной гобеленами, — несколько запоздалое подтверждение. Мой посланник донес ваше согласие. Формальное, — повернулся, оперся о холодный мрамор подоконника.

Очки поймали тусклый свет.

— Между формальностью и… решимостью, барышня Мальченко, пролегает зал дворца. Часто заполненный тенями сомнений. Или холодным блеском расчета, — пауза весомее звона колоколов. — Ваше решение было порывистым. Понимаю. Ранение отца. Гнев. Жажда действия, — чуть склонил голову, словно отдавая дань буре чувств. — Порыв – ненадежный рулевой для «Легиона». Там нужен лед. Расчет. Готовность платить по счетам, которые предъявляют не в бухгалтерии, а в кромешной тьме, — синие глаза впились в нее, безжалостные, как взгляд орла с герба. — Уверены ли вы, что рвение не застит взор? Что фамилия Мальченко – не единственный ваш капитал в игре, где ставка – жизнь? И не только ваша.

Он оттолкнулся от подоконника, вернулся к столу. Наконец, кивнул на кресло напротив – жест, дозволяющий аудиенцию, а не предлагающий отдых.

— «Легион» – не игрушка для самоутверждения юного ума. Не фамильный скипетр, передаваемый по праву крови. Это клинок династии. Тупой – лишь разит воздух и грозит рукоятью хозяину. Слишком острый – может перерезать нить, его держащую, — сел, снял очки, протер линзы платком из тончайшего шелка.

Жест был почти интимным, обнажающим на миг усталость, выгравированную у глаз.

— Мой интерес прозрачен: Империи нужен верный клинок. Управляемый. Предсказуемый в своей неожиданности для недругов, — водрузил очки обратно.

Взгляд снова стал непроницаем, как бронированное стекло кареты.

— Ваше назначение свершилось. Благодаря моей воле. И вашим дремлющим возможностям. Но пергамент – терпит. Люди – нет. Пули – тем более, — откинулся в высоком кресле, пальцы бесшумно выстукивали ритм на резной рукояти. — Сегодняшняя аудиенция, барышня Мальченко, не благословение. Не испытание. Это последний взгляд на край пропасти перед шагом. И ответ себе без лукавства: готовы ли вы держать клинок династии? Или он держит вас? Империя не прощает промахов. Я – и подавно. Говорите.

Он замолчал. Кабинет сгустился вокруг них. Позолота, лики предков – все обратилось в фон для простого вопроса, висевшего тяжелее императорской мантии: Готова ли ты стать оружием Короны? Лицо оставалось учтивым, почти благорасположенным. Но в синих глазах читалось лишь ожидание ответа, который решит: останется ли Алиса Мальченко ценной фигурой на доске или превратится в пешку, принесенную в жертву в деберце империи. Долг перед Державой начинался здесь. С ледяной учтивости в кабинете, пропахшем прахом веков.

Отредактировано Ben Klamsky (2025-08-18 00:12:36)

Тишина после ее слов была иной. Не пустотой. Напряженным гулом, как от натянутой тетивы. Алексей не прервал ее. Он слушал. Внимательно. Сложенные в шпиль пальцы оставались неподвижными, но за стеклами очков его взгляд оживился – холодный, аналитический интерес хищника, учуявшего неожиданную добычу.

Когда она закончила, он не ответил сразу. Его взгляд скользнул по ее розовым волосам, по прямой спине, по рукам, лежащим на коленях – не в нервном ожидании, а в готовности к действию. Уголки его губ дрогнули в едва заметном, почти одобрительном движении. Не улыбка. Скорее – признание достойного хода.

— Интересно, — его голос прозвучал тише, задумчивее, потерял часть прежней напыщенной теплоты, обнажив стальной стержень. — Крайне интересно. — Он медленно снял очки, снова принявшись протирать линзы. На сей раз жест выглядел не как ритуал, а как необходимость выиграть секунду для обдумывания.

— Вы только что, барышня Мальченко, — начал он, водружая очки на переносицу и впиваясь в нее взглядом, — продемонстрировали три качества, которых я, признаюсь, не полностью ожидал.

Он отчеканивал слова, будто зачитывал пункты протокола.

— Во-первых, вы не позволили загнать себя в риторическую ловушку, использовав мои же аргументы против меня. Контроль над ситуацией. Во-вторых, вы не поддались эмоциям – ни гневу, ни подобострастию. Холодный расчет. И в-третьих, — он сделал небольшую паузу, подчеркивая значимость, — вы задали единственно верный вопрос: «Зачем?». Не о власти, не о титуле, а о стратегической целесообразности «Легиона» в системе силовых инструментов Империи. Здравая аналитика. Редкий дар.

Он откинулся в кресле, и его поза стала чуть менее официальной, чуть более личной. Маска императора на миг сползла, обнажив лицо стратега.

— Этим вы – достойная дочь Станислава Васильевича, — заключил он, и в его голосе прозвучала неподдельная, хотя и несколько отстраненная, признательность. — Именно таким и должен быть диалог: основанный на фактах, а не на эмоциях. На взаимной выгоде, а не на слепой лояльности.

Но затем его выражение сменилось. Легкая тень, нечто среднее между иронией и сожалением, скользнула по его лицу.

— Что, однако, заставляет задуматься об ином, — продолжил он, его пальцы снова постукивали по ручке кресла, но теперь задумчиво, а не ритмично. — Ваш отец, в своих немногочисленных упоминаниях о вас, рисовал образ иной. Эмоциональной. Импульсивной. Девушки, чьи порывы требуют сдерживания и жесткого контроля.

Он посмотрел на Алису поверх очков, и в его синих глазах читался неподдельный интерес.

— Либо он намеренно вводил меня в заблуждение... — Алексей сделал паузу, давая этой возможности повиснуть в воздухе, но затем мягко, почти с сожалением, покачал головой. — Либо, что представляется мне куда более вероятным и, признаться, прискорбным, он попросту не знал вас. Не видел этого – холодного аналитического ума, — он произнес это без насмешки, как констатацию печального факта. — Выходит, мир большой политики, врагов и союзников он знал лучше, чем собственную дочь. Расплата за одержимость служением Империи, не иначе, — он развел руками, жест был непривычно человечным, почти уязвимым.

Алексей слушал. Не перебивая. Его пальцы, сложенные шпилем, оставались неподвижными. За стеклами очков синие глаза сузились, превратившись в две щели, сканирующие не столько ее лицо, сколько архитектуру ее мысли. Когда она закончила, в кабинете повисла тишина, густая, как смог над Невой в безветренный день.

Он медленно, почти лениво, откинулся в кресле. Золотая ручка на столе покатилась под его пальцем.

— Вы задаете правильные вопросы, барышня Мальченко. Стратегически верные. Почти… бестактно верные, — его голос обрел странную, уставшую интонацию, лишенную прежней императорской позолоты. — Но позвольте мне один, встречный. Риторический, разумеется. Вы не забыли, каким образом я… взошел на престол? — Он не ждал ответа. Его взгляд уперся в портрет отца на стене. Георгия. — Отравили. Изящно. Без свидетелей. Без улик. Как в плохом романе Агаты Кристи, но с государственным размахом. — Он усмехнулся, и в усмешке не было ничего, кроме горечи. — И знаете, кто до сих пор не нашел убийц? Кто представил мне в качестве козла отпущения какую-то британскую перебежчицу, которую затем тихо придушили в камере при попытке к бегству? — Он посмотрел на нее. — ГСБ. Те, кому по уставу положено быть моими глазами и ушами. Они же оказались слепы и глухи. Или намеренно закрыли глаза.

Он помолчал, давая ей оценить масштаб абсурда.

— По понятным, надеюсь, причинам, круг тех, кому я могу повернуть спину, сузился до размеров спичечного коробка. И даже в нем есть сомнительные личности, — он вздохнул, снял очки, протер их. — Ваш отец... Станислав Васильевич… умный человек. Хитрый. Но и он стал жертвой «профессионализма» ГСБ. Латинская Америка. Операция «Вымпела». Его подставили свои же. Слили. Оставили висеть. А не так давно один из отделов ГСБ, занимавшийся… деликатными расследованиями, был расформирован. Просто взяли и стерли с карты. Как ошибку на чертеже.

Он водрузил очки на нос.

— Видите общую тенденцию? Институты, призванные защищать, либо недееспособны, либо поражены раком предательства. Доверять им – все равно что играть в русскую рулетку с автоматическим пистолетом.

Он потянулся к ящику стола. Дерево скрипнуло. Он вытащил один-единственный лист, испещренный машинописным текстом, и положил его перед ней.

— Я не собирался показывать это вам. Но ваша проницательность… обязывает, — Алексей ткнул пальцем в документ. — Ваш отец, будучи еще директором, начал процесс. Я – его… ускорил и направил. Более двух десятков мелких ЧВК под крылом «Легиона». «Варяг», «Рубеж», «Северный Ветер»… — он перечислил названия с легкостью человека, знающего наизусть список своих потенциальных палачей или спасителей. — Огневая мощь, сопоставимая с армейским корпусом. Собрана в кулак. Чей кулак? Наемники – не солдаты. У них нет присяги. У них есть контракт. И тот, кто его оплатит, — он откинулся, — получит частную армию. Прямо здесь, на территории Империи. Оставлять это без присмотра, без моего присмотра, было бы верхом легкомыслия.

Он замолчал, давая ей прочесть, понять масштаб.

— Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя марионеткой, барышня Мальченко, — его голос неожиданно смягчился, в нем появились ноты, похожие на искренность. — Взрослые дяди дергают за ниточки, а вы танцуете. Я знаю, как это выглядит. Нет. Мне нужен… собеседник. Человек, с которым можно договориться. У которого есть мозги, чтобы понять правила игры, и воля, чтобы их соблюдать. Все мы в какой-то степени марионетки обстоятельств, долга, прошлого. Весь вопрос в том, кто держит нитки и насколько они длинны. — Он развел руками. — Личные мотивы? Они есть у всех. У меня – желание не закончить, как мой отец. У вас… — он взглянул на ее розовые волосы, — возможно, доказать что-то своему. Или себе. Это не страшно. Страшно, когда личные мотивы – это жажда власти ради власти. Или деньги. Или слепая ненависть. У вас, я надеюсь, не это.

Он указал на документ.

— Это – реальность. «Легион» – не абстрактная идея. Это инструмент. Очень конкретный. И очень опасный. Я предлагаю вам не стать марионеткой. Я предлагаю вам стать… оператором. Со своим кодом доступа. Со своим пониманием рисков. Ответ на ваш вопрос «зачем?» прост: потому что иначе этот инструмент может оказаться в руках тех, кто ответит на мой риторический вопрос о моем отце… еще более риторически. Готовы ли вы взять на себя управление? Не мне служить. Империи. Таковой, какой она должна быть.

Алексей слушал, не перебивая. Пальцы, сложенные шпилем, оставались неподвижными, но за стеклами очков в его глазах вспыхнул холодный, одобрительный огонь. Когда она закончила, он медленно кивнул.

— Прагматично. Системно. Без лишнего пафоса. Именно так и должен выглядеть план действий, а не манифест, — его голос звучал ровно, с легкой примесью усталой иронии. — Вы не просите разрешения. Вы информируете. Это… правильная позиция. С отцом — да. Он должен быть в курсе. Не как стратег, а как часть политической машины, которую необходимо учитывать. С Макаровым — тем более. Без его сапога на горле наемников ваш приказ будет просто шепотом на ветру. Вы мыслите верными категориями.

Он откинулся в кресле, и его взгляд стал чуть более отстраненным, будто он переключал каналы в своем сознании.

— Что касается моей сестры.... — он произнес это чуть медленнее, подбирая слова с осторожностью сапера, обезвреживающего мину. — Александра Георгиевна.

Он позволил себе легкую, почти незаметную улыбку.

— Публичный образ, который вы знаете — филантроп, добрая фея империи, его любимая дочь — это... скажем так, тотальный арт-проект. Высшей пробы. Она выстроила его сама, кирпичик за кирпичиком, с титаническим упорством и дисциплиной. Для толпы, для прессы, даже для большей части двора — она идеальна. И этот образ — ее главный «актив» и ее основное оружие.

Он помолчал, давая Алисе оценить вес этих слов.

— Под этой идеальной оболочкой, — продолжил он, и его голос стал тише, суше, — скрывается один из самых хладнокровных и амбициозных умов, которые мне доводилось встречать. Ее доброта — расчетлива. Ее наивность — тщательно срежиссирована. Она видит людей как шахматные фигуры или инструменты в своей мастерской. Ее главная цель, которую она никогда не озвучит вслух, но которая является для нее смыслом существования — трон. Не просто влияние. Не титул. Именно трон. Все ее действия, вся ее благотворительность, вся ее показная лояльность семье — тактические ходы в этой долгой партии.

Алексей снял очки, снова протер линзы, будто стараясь стереть с них призрак сестры.

— Она не будет вашим другом. Она не будет вашим доверенным лицом. Она будет вашим союзником ровно до тех пор, пока ваши интересы совпадают с ее собственными. Она блестящий стратег в долгосрочной перспективе, мастер интриги и манипуляции. И да, — он снова посмотрел на Алису, и в его взгляде читалась неподдельная серьезность, — она абсолютно непредсказуема, если почует возможность получить преимущество. Она мстительна, помнит все и всегда возвращает долги. Иногда — самым неожиданным образом.

Он водрузил очки на переносицу.

— Но при этом, — его тон сменился на более деловой, — она не истеричка и не импульсивная дуэлянтша. Ее месть всегда просчитана и отложена до идеального момента. С ней можно и нужно работать. Она умна, чтобы понимать выгоду сильного «Легиона» под контролем лояльного России директора. Ее прагматизм в вопросах силы и власти — вне сомнений. Просто никогда не забывайте, с кем имеете дело. Доверяйте ее компетенции, ее уму, ее ресурсам. Но никогда — ее намерениям. Всегда имейте запасной ход. План «Б». Как в игре с очень красивой, очень умной и очень ядовитой змеей.

Он слегка развел руками.

— Такова моя сестра. Не монстр. Не святая, а игрок. Игрок Высшей лиги.

Вопрос Алисы ударил не в бровь, а в глаз. Алексей не смог сдержать легкую, почти незаметную тень, скользнувшую по его лицу. Он отхлебнул воды из своего бокала, потянув время, будто полоща рот от привкуса горечи, который ее слова подняли со дна.

— План? — он поставил бокал с чуть более громким, чем необходимо, стуком. Звук отозвался в тишине кабинета, как выстрел холостым. — Против «Великой Британии»? — Он усмехнулся, но в усмешке не было веселья. Только усталая горечь человека, которого спросили о плане спасения от падающего астероида с помощью водяного пистолета. — Барышня Мальченко, вы представляете себе этого Чарльза? Он не полководец. Он апокалиптический нарцисс с кнопкой от Судного дня в кармане кителя. Военное решение против него? Это как играть в шахматы с сумасшедшим, который время от времени хватает доску и бьет вас по голове. Евросоюз, — он махнул рукой, жест был полон такого презрения, что казалось, он физически отбрасывает призрак Парижа в угол комнаты, — Предпочитает делать вид, что игра продолжается по правилам. Мы все просто делаем вид.

Он прошелся пальцами по виску, сдвинув прядь черных волос. Взгляд его стал отсутствующим, уставшим.

— Была одна попытка. Не военная. Политическая. Гораздо более элегантная, — он произнес это слово с горькой иронией. — При жизни моего отца. Брак. Александры и наследника британского престола, Шнайзеля. Символический союз. Сшивание ран старых войн золотой нитью династии. Глупо? Возможно. Но в политике иногда глупость — это просто непроверенный гений, — он замолчал, глядя в пустоту, словно видя призрак того, что могло бы быть. — Это должно было стать щитом. Для обеих империй. Но моего отца отравили. Свадьба рассыпалась, как трухлявое дерево.

Он посмотрел на Алису, и в его синих глазах читалась неподдельная, старая ярость, приглушенная годами, но не умершая.

— Искали британский след. Естественно. Нашли… ну, нашли перебежчицу. Элисон Луденберк. Служила в нашем же батальоне, «Красноплечие». Умная, хитрая... Идеальный козел отпущения. Ее арестовали. А через месяц она получила пулю в лоб от часового на вышке. Официальная версия — попытка побега. Следствие, — он развел руками в беспомощном жесте, который был так нехарактерен для него, — Уперлось в стену. Все концы оборваны. Аккуратно, профессионально. Как будто его и не было.

Он тяжело вздохнул, снова снял очки, будто пытаясь стереть с глаз эту картину.

— Вот вам и весь план, барышня Мальченко. Труп в СИЗО и оборванные нити. — Он водрузил очки обратно, и его взгляд снова стал собранным, стратегическим. — Но из этого есть один... странный вывод. Чарльз. Он тогда уже достраивал свою «Великую Британию». Уже готовил свой маленький африканский апокалипсис. Зачем ему срывать брак? Зачем убивать моего отца, который был... ну, скажем так, не самым ярым сторонником войны с Британией? Рисковать всем своим проектом? — он покачал головой. — Не сходится. Как будто кто-то другой очень не хотел, чтобы наши империи договорились. Кто-то третий. Или... — он запнулся и замолчал.

Пауза затянулась. Он смотрел на Алису, и в его взгляде читалась не просто усталость, а нечто большее — нечто очень неявное. Почти призрачное.

— Военного решения нет, — повторил он тише, но уже без прежней горечи. С констатацией. — Но политические каналы... они не мертвы. Они загрязнены. Заблокированы. Но они есть. Чарльз — не идиот. Он понимает, что война с нами будет для него пирровой победой. В его интересах договориться. Просто кто-то очень сильно хочет, чтобы этого не произошло, — Он откинулся в кресле, и его фигура вновь обрела привычную уверенность, но теперь она казалась обманчивой, как тихая вода над омутом. — Ваша задача — сделать «Легион» сильным. Очень сильным. Чтобы, когда эти каналы прочистятся, у нас был вес.

Он не стал развивать эту мысль дальше. Он просто смотрел на нее, и в его спокойствии было что-то зловещее. Словно он только что рассказал ей все и ничего одновременно. И самый главный план остался спрятанным между слов: в намеке на «кого-то третьего», в странной уверенности, что каналы еще живы, в этой тихой, непоколебимой вере в то, что диалог возможен. Вера, которая выглядела как абсурд на фоне крейсера, способного стереть с лица земли целые города.

Движение в помещении замерло, словно зал перед королевским указом. Алексей не шелохнулся, выслушав её тираду. Он не прерывал, позволив ей выплеснуть всю ярость и холодный ужас. Его лицо оставалось маской спокойствия, лишь в глубине синих глаз, скрытых стеклами очков, мелькнуло нечто — не гнев, не опровержение, а некая усталая уверенность архитектора, наблюдающего, как ученик критикует чертеж, не видя всего плана.

— Вы ошибаетесь в самом основании, барышня Мальченко, — его голос прозвучал негромко, но с той неоспоримой чёткостью, что перекрывает любой крик. — Вы смотрите на шахматную доску и видите лишь следующую партию. Я же вижу историю всех игр, что когда-либо на ней игрались. И их итог.

Он водрузил очки на переносицу, и его синие глаза, лишённые теперь какого-либо стеклянного барьера, упёрлись в неё с леденящей прямотой.

— Это не предательство идеалов Евросоюза. Это констатация их смерти. Вы правы в одном — он дышит на ладан. Но вы предлагаете делать искусственное дыхание трупу, в то время как в соседней комнате вооруженный маньяк готовится поджечь дом.

Он откинулся в кресле, сложив пальцы шпилем. В его позе не было ни злобы, ни оправдания. Лишь усталая, гранитная уверенность.

— Говорить о «войне с Евросоюзом» — значит играть на языке наших врагов. Мы не воюем с тенью. Мы расчищаем завалы после обрушения. Чтобы построить нечто новое на обломках старого и прогнившего. Сила? Да, он кивнул, признавая этот тезис. — Но не та сила, что рвёт и мечет. Та сила, что не даёт рухнуть последним несущим стенам. Сила контролируемого обвала.

Он поднялся с кресла, и его лёгкая хромота, обычно почти незаметная, в этой тишине казалась отмеренным шагом истории. Он подошёл к книжному шкафу, не к окну, отвернувшись от неё, но не чтобы скрыть лицо — а чтобы взглянуть на портреты предков, на карты империи в старых границах.

— Ваш отец... Станислав Васильевич мыслит категориями силы, потому что видит слабость. Я мыслю категориями долга, потому что вижу бездну. Долга перед теми, кто ещё не рождён. Перед самой идеей России, которая должна пережить этот огонь.

Он обернулся. Его лицо было спокойно.

— Вы спрашиваете, как давно? С самого начала. С первого дня, когда стало ясно, что старый мир обречён. Мы не готовили войну. Мы готовили карантин. Для чумы, что уже давно здесь.

Он вернулся к столу. Его пальцы коснулись резной деревянной поверхности, будто ощупывая пульс чего-то огромного и невидимого.

— Гражданская война? — Он тихо усмехнулся, и в усмешке не было радости. — Она уже идёт, Алиса Станиславовна. Только линии её фронта проходят не по полям, а по канцеляриям, банковским счетам и умам людей. Мы лишь предлагаем тем, кто ещё способен видеть, выбор. Не между красным и синим. Между жизнью и небытием.

Он замолчал, держа её в поле своего спокойного, неумолимого взгляда. Казалось, разговор окончен. Все карты открыты. Но затем его рука потянулась не к перчатке или звонку, а к маленькому, почти незаметному ящику в столе, запертому на ключ с сложным витиеватым узором.

Ключ с мягким щелчком повернулся в замке. Дерево скрипнуло, подчиняясь вековой усталости. Алексей не заглядывал внутрь. Его пальцы, точные и уверенные, нашли то, что искали, безошибочно, как штифт входит в скважину замка.

Он вытащил оттуда не стопку бумаг, а одну-единственную папку. Толстую, тяжелую, кожаную, потертую на углах.

— Ответы — здесь. — Он не протянул её. Он бросил её на стол. Тяжёлый удар о дерево прозвучал как выстрел. Папка скользнула по полированной поверхности и замерла прямо перед ней.

Алиса могла разглядеть теперь, что на лицевой стороне, по центру, вытиснена аккуратная, лаконичная надпись. Не печать, не компьютерный шрифт. Каллиграфическая вязь, выполненная серебристой краской, холодно поблёскивала в свете люстры.

Всего два слова.

План Макарова.