Холод. Не петербургский, выстукивающий ледяными пальцами по стеклу. Внутренний. Тот, что просачивается из-под морфиновой завесы, сквозь тупую боль в груди, где пуля перекроила карту его тела. Частная палата в больнице №2. Учебный переулок. Адрес, звучащий как приговор к временной несостоятельности. Стерильный запах смерти, замаскированный под чистоту. Тиканье мониторов – саундтрек к его вынужденному бездействию. Высокотехнологичное кресло у кровати. Хром, полимер, мерцающая синим панель. Не трон. Капкан для тела. Символ уязвимости, которую он ненавидел больше всего на свете. Он уже успел превратить его в оружие – выступил перед камерами, сыграл на жалости и стойкости. Но здесь, наедине с собой, оно было лишь напоминанием. Напоминанием о провале системы, его системы, которую кто-то осмелился пробить пулей.

Дверь открылась без стука. Знакомый стук каблуков, ставший резче, отчетливее. Он узнал этот шаг раньше, чем увидел. Алиса.

Розовое пятно в дверном проеме, резко контрастирующее с белизной палаты. Но что-то было не так. Не та Алиса. Исчезла вычурная молодежная броскость. Заменена черной шинелью, подчеркнуто строгой, с отголоском милитаризма. Футуризм власти. Взгляд… взгляд был другим. Зеленые глаза, всегда такие живые – сейчас отстраненные, сканирующие, как прицел. Дочь. Его кровь. Его большая слабость. И его самое большое разочарование в последние дни.

Он видел, как ее взгляд скользнул по креслу. Видел, как в глазах вспыхнула та самая белая, беззвучная ярость, которую он знал слишком хорошо. Ее ярость. Ярость Мальченко. На миг он почувствовал странную гордость. Потом – ее порыв. Стремительный, не рассчитанный. Она сбросила сумку, бросилась к кровати, обвила его шею, вжалась лицом в халат. Дрожь. Прерывистое дыхание. Сила объятия, несоразмерная ее хрупкости. Он почувствовал биение ее сердца – частое, взволнованное – и холод металла кулона у своей ключицы.

Он не обнял ее в ответ сразу. Его руки, привыкшие к тяжести оружия и весу власти, лежали поверх одеяла. Пальцы правой сжали край. Больно. Но это было хорошо. Боль напоминала, что он жив. Что они промахнулись. Он позволил ей эту долю секунды слабости. Позволил себе вдохнуть запах ее волос – розы и чего-то нового, жесткого, оружейного масла, может? Потом его рука медленно, с усилием, поднялась. Ладонь легла ей на спину, между лопаток. Жест скорее фиксации, чем нежности. Контроль. Всегда контроль.

— Лисёнок, – его голос был хриплым, тихим, но твердым, как гранит под снегом.

Он слегка отстранил ее, держа за плечи. Его зеленые глаза, запавшие, но все такие же острые, пронзительно изучали ее лицо. Исчезла девочка. Появилась… вот эта. В шинели директора.

— Садись, – приказал он, кивнув на стул у кровати. Его тон сменился. Сентименты испарились, как спирт с кожи. Осталась холодная, отточенная сталь делового разговора. – Доложи. О Легионе.

Он видел, как она напряглась. Как в ее взгляде мелькнуло что-то – вызов? Обида? Он продолжил, не дав ей вставить слово. Голос набирал силу, теряя хрипоту, обретая знакомую, гипнотическую убедительность, которой он рушил карьеры и строил империи.

— Ты думаешь, я не знал? – В уголке его губ играла едва уловимая усмешка. Лисий оскал. – Знаю всё, Алиса. От первой мысли в твоей голове после выстрела на митинге… до твоего появления в этой треклятой палате. – Он сделал паузу, давая словам врезаться. – Ты знала. Ты прекрасно знала, что я был бы против. Категорически.

Он наклонился вперед, превозмогая боль в груди. Его взгляд стал ледяным штыком.

— Это не детские капризы об обучении в Германии, где ты папина дочка. Это не университетские лаборатории. Это «Легион». Машина войны. Машина смерти. Машина денег и грязи по локоть, – каждое слово било точно в цель. – Ты думаешь, твоя фамилия – щит от всех проблем? Ошибаешься. Это мишень, Алиса. Мишень для всех, кто хочет сокрушить меня. Кто уже стрелял. Они видят тебя – молодую, неопытную, с горящими глазами и пылающим сердцем – и видят слабое звено. Прекрасную заложницу. Идеальную жертву, – его голос понизился до опасного шепота. – Они не будут играть по правилам. Они не знают слова «честь». Они знают слово «эффективность». И устранить тебя – для них эффективно.

Он откинулся на подушки, наблюдая за ней. Видел, как она сжимает кулон. Как ее челюсть напряглась. Как розовые волосы, символ ее бунта, теперь выглядели инородным пятном в этой новой роли. Внутри него клокотала ярость – и на тех, кто его подстрелил, и на того, кто всучил Алисе эту адскую игрушку, и на саму Алису, так легко шагнувшую в пропасть. Но эта ярость была лишь обратной стороной леденящего страха. Страха потерять ее. Как потерял Анну. Единственное, что оставалось по-настоящему его в этом мире дерьма и позолоты.

— Ты не готова, – заключил он, и в его голосе прозвучала неоспоримая, железная уверенность старого волка. – Никакие академические знания, никакой сарказм, никакой... шест... – он кивнул в сторону ее пояса, – не заменят опыта в грязи и крови. Ты играешь в игру, где ставка – твоя жизнь. И я не позволю тебе проиграть по глупости. Пока я дышу.

В его глазах горел не только холодный расчет, но и древний, животный инстинкт хищника, защищающего свое последнее дитя. Попытка выставить ее несамостоятельной? Да. Грубая, циничная манипуляция? Абсолютно. Но под этим, глубоко под слоями политиканства, хитрости и отцовской гиперопеки, пульсировала единственная искренняя вещь в нем – слепая, яростная потребность уберечь ее. Даже от нее самой. Даже если для этого придется снова стать тем самым скользким лисом, которого она так ненавидела.

[icon]https://pp.userapi.com/c639231/v639231809/2dcca/8oYpEY2x_8Y.jpg[/icon][status]Party Like a Russian[/status][nick]Станислав Мальченко[/nick][fld4]Личная страница[/fld4][sign]Hello, Dolly[/sign][fld1]Анкета персонажа[/fld1]

Тиканье мониторов заполнило паузу после ее слов. Гулкий, мертвый звук. Он смотрел на нее. Не на дочь. На это. На существо в черной шинели, с розовыми волосами и глазами, холодными, как баллистический гель. Ее слова – "теневые контракты", "офшоры Макарова" – ударили неожиданно, как нож в ребро из темноты. Откуда? Мысль пронеслась молнией, оставив за собой запах гари. Он знал о схемах Владимира, конечно. Но уровень детализации... Это был не уровень поверхностного ознакомления. Это был уровень доступа. Глубинного. Слишком глубокого для девчонки, чья кандидатура была протащена вышестоящей волей всего... сколько? Три дня назад? Четыре?

Удивление, острое и колючее, кольнуло под морфиновой пеленой. Он почти не дрогнул. Только веки чуть сузились, а в уголке рта исчезла последняя тень усмешки. Ладонь под одеялом непроизвольно сжалась в кулак, боль в груди ответила тупым ударом. Прекрасно сыграно, Лисёнок. Почти.

— Офшоры Макарова? — Его голос был гладким, как полированный лёд. Ни тени волнения. Только легкая, язвительная заинтересованность, будто обсуждал чужую курьезную оплошность. — Любопытная деталь для вводного инструктажа. Особенно учитывая, что твое назначение все еще не прошло все бюрократические круги ада всех дирекций. — Он медленно покачал головой, имитируя разочарование ментора. — Чтение полуночных отчетов, даже самых... интимных... — он подчеркнул слово, — это как листать каталог игрушек. Ты видишь картинку. Ты читаешь описание. Но ты понятия не имеешь, как эта штуковина стреляет. Как она ломается в самый неподходящий момент. Как отдача бьет тебе по плечу так, что кости трещат.

Он откинулся на подушки, собирая силы. Боль была топливом для его холодной ярости. Ярости на ее дерзость, на ее слепоту, на того, кто дал ей ключи от арсенала.

— Ты говоришь о контроле? — Его голос набрал резонанс, ту самую гипнотическую силу, что заставляла трепетать комитеты. — Контроль в «Легионе» – это не сводки и графики. Это понимание, что происходит в голове у лейтенанта, ведущего группу в зачистку ливийских трущоб. Это знание, во что он верит, кому он должен, за кого боится. Это предвидение, как он среагирует, когда из-за угла выскочит ребенок с гранатой. Или когда его наводчик запаникует. Или когда связь прервется, и он останется один в аду. — Каждое слово било точно в цель, как снайперский выстрел. — Ты можешь проанализировать тысячу отчетов о потерях. Но ты никогда не почувствуешь этот момент, Алиса. Момент, когда твое решение – твоя ошибка – оборачивается красной жижей на стене и искаженным криком в наушнике. Никакие твои формулы не предскажут, как отзовется твой приказ в душе человека, которого ты посылаешь на смерть. И на кого он направит ствол, когда поймет, что стал расходным материалом в игре директора-недоучки.

Он приподнялся, опираясь на локоть, превозмогая спазм. Его лицо было бледным, но глаза горели зеленым адским огнем.

— Ты хочешь быть самостоятельной? — Язвительный смешок, больше похожий на хрип. — Самостоятельность в ЧВК – это когда тебе не на кого положиться, кроме собственного опыта и инстинктов, выкованных в десятках переделок. У тебя этого нет. Значит, тебе придется положиться на них. На Макарова. На его старых волков. На аппаратчиков в штабе. И поверь, — его голос упал до ледяного шепота, — они это почувствуют. Как акулы кровь. Они начнут играть в свои игры. Тянуть одеяло. Использовать тебя, твою неопытность, твое имя. Ты станешь марионеткой в руках тех, кто знает, где тянется ниточка. Ты думаешь, твой сарказм или умение тыкать палкой остановят ветерана, который видел больше ада, чем ты видела снов? Или расчетливого мерзавца в тылу, который уже прикидывает, как списать на тебя провал? Хаос, Алиса. Неуправляемый, кровавый хаос – вот что ты принесешь в «Легион» своей... самостоятельностью.

Он выдохнул, и в выдохе слышалось шипение. Его взгляд скользнул по ее шинели, по розовым волосам, по скрытому шесту.

— Ты не готова командовать солдатами. Ты не готова оценивать их жизни. Ты не готова нести ответственность за последствия чужих решений, принятых твоим именем. — Он снова откинулся, закрыв глаза на секунду, изображая усталость, но напряжение в челюсти выдавало его. — Это не унижение. Это факт. Холодный, как петербургский ветер. Ты умна. Стратегична. Но «Легион» – это не шахматная доска. Это скотобойня, где фигуры истекают кровью и кричат. И если ты не знаешь запаха этой бойни наизусть... ты проиграешь в первом же ходе. И похоронят не только тебя. Похоронят все, за что я... — Он запнулся, не договорив "боролся". — Все, что у нас есть.

Он открыл глаза. Взгляд был усталым, но непреклонным. Хитрый лис загнал себя в угол, но знал – отступать нельзя. Даже если придется сломать ей крылья, чтобы она не сгорела в пламени, которое он сам и разжег.

— Твой контроль – иллюзия, Алиса. Красивая, розововолосая иллюзия. И пока ты не осознаешь это... — Он кивнул в сторону палаты, больницы, кресла. — ...ты будешь играть в свою игру одна. А настоящая война идет мимо. И она не прощает дилетантов.

[icon]https://pp.userapi.com/c639231/v639231809/2dcca/8oYpEY2x_8Y.jpg[/icon][status]Party Like a Russian[/status][nick]Станислав Мальченко[/nick][fld4]Личная страница[/fld4][sign]Hello, Dolly[/sign][fld1]Анкета персонажа[/fld1]

Проклятые мониторы. Гул в ушах. Или это кровь ударила в виски? Ее слова – не дротики. Топор. Тяжелый, холодный, отточенный.

Он не двинулся. Не моргнул. Лишь пальцы правой руки под одеялом сжались так, что ногти впились в ладонь. Боль в груди вспыхнула ярче, гневно, но теперь она была фоном. Как шум города за бронированным стеклом. Внутри – ледяная пустота. И в ней – щелчок. Щелчок перезаряжаемого затвора. Она знает. Слишком много. Слишком глубоко. Откуда? Кто?

Пауза затянулась. Не для драматизма. Для перегруппировки. Для того, чтобы осмыслить пролом в обороне. Его зеленые глаза, запавшие, но все еще острые, изучали ее. Не дочь. Оппонента. В черной шинели, с розовым вызовом на голове. Выросла. Всего за Три месяца? Невозможно. Значит, копала. Сама. Или... Мысль, как осколок, вонзилась в мозг. Глубже пули.

— Пятьсот третий, — Его голос сорвался, хриплый. Он откашлялся, не отводя взгляда. Звук был сухим, как треск сломанной ветки. — Батальон наших был костяком. Ставкой. — Пауза. Каждое слово – шаг по минному полю. — Ты права. Мы все недооценили сепаратистов, их фанатизм, ресурсы. — Он медленно покачал головой. Жест не оправдания, а ,констатации стратегической слепоты, общей для всех. — Разведка ЕС, наша... — Он махнул рукой, слабым жестом, отвергая несущественное. — ...дала сбой. Война. Она... — Он искал слово. Нашел то, что не звучало бы как жалкая отмазка. — ...нелинейна. Просчеты неизбежны. И цена высока, — цена крови моих людей. Моя вина. Мысль прожгла, но не вырвалась наружу. Признать это ей?

Невозможно.

Это был бы крах всего. Его авторитета. Его роли Отца-Защитника.

Он перевел дух. Воздух пах лекарствами и пылью поражения.

— Евросоюз, — голос окреп, нашел привычную нить прагматизма. — Нне союзник. Инструмент. Капризный. С тупыми лезвиями. Но инструмент. Списать его – глупость. — Его взгляд стал жестче. — Ты учишь меня доверию? — Почти шепот. Опасный. — Доверие – роскошь для мертвецов. Или дураков. Я доверяю... — Он сделал микро-паузу, выбирая, — ...интересам. Владимир... — Имя прозвучало нейтрально, но в воздухе повис невысказанный вопрос: Ты копалась в его активах, дочь? С чьего благословения? — ...имеет свои интересы. Как и я. Наше... пересечение – взаимовыгодно. Пока. — Пока он полезен. Пока его офшоры не угрожают мне. Ни слова о дружбе. Признание было бы слабостью. А слабость перед ней – смерти подобно.

Он перевел взгляд на инвалидное кресло. На свой халат. На бинты. Потом – снова на нее. Словно примеряя ее слова к своему нынешнему состоянию.

— Консолидация ЧВК... — Он произнес это слово медленно, растягивая, как будто пробуя на вкус. Внутри – адреналиновая волна. Она раскусила основное. Быстрее, чем кто-либо. Гордость? Ужас? — Не прихоть. Ответ. — Его голос стал тише, интимнее, как будто он делился государственной тайной. Хотя это и была она. — Ты видишь, что происходит. — Он кивнул в сторону окна, за которым лежал Петербург. Город, где в него стреляли. — Страна висит на волоске. Старые скрепы ржавы. Новые... — Он бросил взгляд на ее розовые волосы, — ...хрупки. Нежеланный экономическими гигантами премьер-министр – мишень. — Он коснулся перевязанной груди. Жест был красноречивее слов. — Сила... реальная сила... должна быть сосредоточена под надёжным контролем. — Он сделал ударение на последнем слове, его взгляд впился в нее, оценивая, поймет ли она намек на нее как на ненадежный элемент. — «Легион» – становой хребет этой силы. Острие. Его нужно было усилить. Объединить разрозненные отряды под одним знаменем. Моим. — Он не стал добавлять "пока я был у руля". Это было бы сдачей позиций. — События ускорили процесс. И произошедшее на митинге, — он усмехнулся, коротко и беззвучно, — Лишь доказало своевременность решения. Угроза внутри, Алиса. Не только снаружи. И против нее нужен... монолит. А не песок.

Он замолчал. Казалось, навсегда. Глаза полуприкрыты, дыхание ровное, но напряженное. Тиканье мониторов снова вышло на первый план. Потом он открыл глаза. Полностью. Зеленый лед.

— Твои слова забавны, дочь. Ты говоришь... — Его голос был теперь тихим, но каждое слово падало, как гильза на бетон, — Как полновластный директор. С апломбом. Со знанием цифр и теневых схем. — В "теневых схемах" прозвучал легкий, ядовитый оттенок. — Но директор – не тот, кто видит отчеты. И даже не тот, кто ставит подпись. — Он медленно поднял руку, указательный палец направлен не на нее, а куда-то в пространство между ними. — Директор – тот, чья подпись имеет вес. Чье решение – закон. Чей приказ исполняют бездумно. Потому что за ним – сила. Авторитет. Легитимность. — Он сделал паузу, впиваясь в нее взглядом. — Твои бумаги... — Он едва заметно мотнул головой в сторону воображаемого кабинета, — Еще не подписаны. Не скреплены всеми необходимыми печатями. Не прошли все инстанции. — Уголки его губ дрогнули в подобии усмешки. Хитрая, усталая. Лис, нашедший лазейку в заборе. — Ты все еще... кандидат. Пусть и фаворит. Пока. — Он откинулся на подушки, истощенный, но с ощущением, что выиграл этот раунд. Не силой правды, а бюрократической петлей. — Не забегай вперед, Лисёнок. Особенно, когда идешь по минному полю. — Последние слова прозвучали почти по-отечески. Почти. Но в них все еще звенела сталь предупреждения и ледяной ветер недоверия. Он отвел взгляд к окну, к серому питерскому небу, давая ей понять, что разговор окончен. Даже понимая, что она жаждет продолжения. Для директора – пока рано. Для дочери, зашедшей слишком далеко – тем более.

[icon]https://pp.userapi.com/c639231/v639231809/2dcca/8oYpEY2x_8Y.jpg[/icon][status]Party Like a Russian[/status][nick]Станислав Мальченко[/nick][fld4]Личная страница[/fld4][sign]Hello, Dolly[/sign][fld1]Анкета персонажа[/fld1]

Тишина.

Не просто отсутствие звука. Физическая тяжесть. Давящая на уши, на грудь, на веки. Ее слова – не аргументы. Они проникли как антисептик в застарелую рану его сознания, которую он десятилетиями дезинфицировал раствором прагматизма, цинизма и позолоты.

Бумаги. Бюрократия. Ирония.

Правда. Голая, неприкрытая, унизительная правда. Он, ненавистник европейской волокиты, сам же спрятался за нее, как за щит из папье-маше, когда почувствовал, что теряет контроль. Позор. Глубочайший позор.

Недооценка. Ливия. Ватикан. Аравия. Великая Британия. Каждый пример – точно пуля в мишень его стратегической «непогрешимости». Он не мог парировать. Нечем. Факты были железобетонными. Его сила, его «монолит» – оказался построен на песке его же просчетов. Его попытка использовать бюрократию против нее – жалким фарсом. Он проиграл этот раунд начисто. Как дилетант.

А потом... потом пришел второй удар. Тише. Глубже. Смертельнее.

Одиночество.

Слово повисло в стерильном воздухе, как ядовитый газ. Он смотрел на нее. На эту хрупкую фигуру в черной шинеле, с розовыми волосами – символом ее бунта против всего его мира. Смотрел на боль в ее глазах, на усталость, на ту самую незащищенность, которую он всегда пытался искоренить, думая, что защищает.

Кирпич в стене.

Проблема.

Побочный актив.

Каждое слово било в самое сердце отца, которое он давно заковал в броню Премьер-министра и Директора.

У меня никогда по-настоящему не было отца.

Это было не обвинение. Это был приговор. Вынесенный десятилетиями его отстраненности, его погруженности в игры империй, его страха перед близостью, потеряв единственную любовь.

Он не находил слов. Ни хитрых, ни прагматичных, ни язвительных. Горло сжалось. Не от раны. От кома, подступившего из глубины. Он отводил взгляд – к мерцающему монитору, к ненавистному креслу, к серому небу за окном – но везде видел отражение ее слов. Видел маленькую девочку, смотрящую на закрытую дверь кабинета. Видел подростка, чью попытку бунта он сломал гиперопекой и угрозами. Видел молодую женщину, бросившуюся к нему сегодня, ищущую не власти, а отца... и получившую в ответ холодную оценку премьер-министра.

Молчание затягивалось. Тяжелое, неловкое, наполненное тиканьем аппаратуры и гулким эхом ее откровений. Он чувствовал ее взгляд. Ждущий. Уязвимый. Готовый рухнуть.

Когда он наконец заговорил, голос был чужим. Не хриплым от боли. Тихим. Сломанным. Без привычной стальной опоры.

— Одиночество... — Он произнес это слово медленно, как будто пробуя его на вкус, и оно оказалось горьким, как полынь. — Это не твоя вина, Алиса. — Пауза. Он смотрел в пространство перед собой, не видя ничего. — Это... моя профессия. Моя проклятая натура. — Голос сорвался. Он сглотнул, пытаясь вернуть контроль, но получилось только хуже. — После Анны... — Имя жены, произнесенное вслух здесь, в этой палате, прозвучало как стон. — ...я разучился. Боялся. Доверять. Любить. По-настоящему. — Он медленно покачал головой, словно отгоняя призраки. — Деньги, власть, интриги... Это было проще. Контролируемо. Предсказуемо. Как шахматная партия. А ты... — Его взгляд наконец нашел ее. Зеленые глаза, такие же, как у него, но сейчас – наполненные такой болью, от которой его собственная рана казалась царапиной. — ...ты была живая. Хрупкая. Непредсказуемая. Моя самая большая слабость. И самый большой страх. Потерять тебя... как потерял ее. — Он замолчал, дыхание стало прерывистым. Боль в груди смешалась с другой болью – старой, гниющей. — Гиперопека... это не любовь. Это трусость. Страх ответственности за чужое счастье. За твое счастье. Проще было контролировать. Держать на расстоянии. Строить стену... — Он махнул слабой рукой, жестом, охватывающим палату, больницу, всю их жизнь. — ...и называть это защитой. А получилось... одиночество. Для нас обоих.

Он опустил голову. Плечи, обычно такие прямые под грузом власти, ссутулились. Впервые за долгие годы он выглядел не Хитрым Лисом, не Премьером, не Директором. Он выглядел... сломленным. Просто человеком. Раненым. Виноватым. Усталым.

— Я не умел быть отцом, Алиса, — признание вырвалось тихо, но оно прозвучало громче любого крика. — Не знал как. Не позволял себе. Думал, что золотая клетка и власть фамилии – это и есть любовь. Забота. — Он поднял на нее глаза. В них не было привычного расчета, только глубокая, неприкрытая усталость и горечь. — Ты права. Я был тенью. Важной, опасной... но тенью. Не отцом. И сегодня... — Он кивнул в сторону места, где она стояла, когда бросилась к нему. — ...когда ты прибежала... я испугался. Не за себя. За тебя. За то, что моя война, мои враги снова могут тебя задеть. Испугался этой... уязвимости. Твоей. Своей. Потому что почувствовал... — Он запнулся, ища слова, которые никогда не давались ему легко. — ...что могу потерять не актив. Не директора «Легиона». Тебя. Дочь. Последнее, что связывает меня с... с чем-то настоящим. Не с игрой. — Он замолчал, опустошенный. Больше не было масок. Не было аргументов. Только сырая, неприглядная правда его отцовского провала.

Он протянул руку. Медленно. Неуверенно. Рука дрожала – от слабости, от боли, от непривычного жеста. Он не пытался коснуться ее. Просто протянул ладонь вверх, в немом вопросе, в мольбе, в попытке дотянуться через пропасть, которую сам же и вырыл.

— Я... не прошу прощения. Слова ничего не стоят. — Его голос был шепотом. — Но... я здесь. Раненый. Без бумаг. — В его глазах мелькнула тень старой, горькой усмешки. — Просто... Человек. Который очень плохо справлялся. И который... — Он сглотнул, заставляя себя договорить, глядя прямо в ее глаза, — ...хочет попробовать. Хоть сейчас. Хоть ненадолго. Пока эти проклятые мониторы еще тикают. Быть... отцом. Если... если ты еще дашь шанс. Хотя бы на этот раз.

Он не отводил взгляда. Его протянутая рука оставалась в воздухе – хрупкий мост через годы непонимания, одиночества и боли. Жест не политика, не стратега. Жест человека, который наконец-то осознал цену своей системы и готов был, хотя бы на мгновение, ее сломать.

[icon]https://pp.userapi.com/c639231/v639231809/2dcca/8oYpEY2x_8Y.jpg[/icon][status]Party Like a Russian[/status][nick]Станислав Мальченко[/nick][fld4]Личная страница[/fld4][sign]Hello, Dolly[/sign][fld1]Анкета персонажа[/fld1]