Рука отца застыла над лупой, когда он, склонившись над столом, собирался убрать принадлежности для занятия своим маленьким хобби — лепидоптерологией. Подняв голову, он встретился взглядом с сыном. Его лицо было неподвижно, во взгляде мелькнул оттенок грусти цвета морской волны, а следом по помещению разнёсся глубокий, печальный вздох.
— Олег, — отец откинулся на спину и, всё-таки взяв в руки лупу, принялся протирать её серой салфеткой из микрофибры. — С ними — не связывайся. Кто бы за ними не стоял. И вовсе не потому что они плохие. А потому что это такая же мафия. Не сам Легион. Сам Легион — наёмники, не больше. Деньги зарабатывают для Мальченко. Просто они на нашей стороне.
Пётр Христианович поджал губу, взгляд растеряно забегал. С шумом выдвинув заедающий ящик столешницы, он убрал лупу в футляр и, аккуратно сложил внутрь. И снов вздох. Всё такой же тяжёлый.
— Понимаешь, сын, люди должны жить в гармонии с окружающим миром, — подняв взгляд к потолку, пожилой отец тщательно подбирал слова. — А есть те, кто с этим не согласен.
Руки обессиленно опускаются на стол, сдвигая в сторону деревянный органайзер. Пётр Христианович склоняется над бабочками, взглядом изучая причудливые узоры их крыльев.
— И можно быть по-разному не согласным. Вот кто-то издаёт новые законы, а кто-то лезет на амбразуры и хочет построить что-то хорошее, правильное. И ведь как посмотришь — действительно, правильно, хорошо. Но перед этим нужно снести старое. Понимаешь?
Отец поднимает взгляд и смотрит на Олега так, словно бы хочет найти это самое ответное понимание в глазах сына.
— И вот они — Мальченко, Макаров и все, кто за ними следуют, хотят перестроить мир по-своему. Да, создать что-то хорошее, но сколько займёт возможность отстроить всё с нуля? Никто не знает. Ни ты, ни я, ни они сами. Да, они обещают вернуть нам государственность и обособленность от европейских банков и установок Совета Пятидесяти. Да, обещают хорошие вещи, что всё будет в шоколаде...
Отец замолкает.
— И всё равно — никто не знает, как к этому относиться, сын, — Пётр Христианович сжал переносицу двумя пальцами, устало прикрывая глаза. — Потому что куда ни плюнь — везде плохо. Даже в штабе сейчас неразбериха, никто из-за этой войны с Китаем, будь она неладна, договориться не может. Шишки в кого только не летят. Но негласно у нас стоит одна негласная директива от командования: стоять на стороне тех, кто готов поддерживать императора. Другого выхода нет и быть не может. Мы защищаем императора. И тех, кто постарается сохранить государственность страны. А пока что все эти демократы гробят всё к чертям.
От досады Пётр Христианович даже надул губы.
— Поназывали себя социал-демократами... А на деле всё с точностью да наоборот. Всё скоро у банкиров будет. Поделили всё нахрен... А потом друг с другом грызться за бумажки. И что делать? Вот поэтому мы, сын, стоим за императора. И поэтому Легион сейчас никто не трогает, даже ГСБ. Европейцы всё пытаются запретов навводить... Запреты на капитал, запреты на бизнес для чиновников и прочую хрень, которая только время отнимает... В общем, сын.
С характерным скрипом отец подвинул стул поближе к столу.
— Я тебя восстановлю. И перед этим ты обещаешь, что не будешь самостоятельно никуда лезть. Ни в какие авантюры ввязываться не будешь. Потому что здесь, в этом мире — правых нет. Есть ты, есть я, есть наша семья, есть наши жизнь и честь, которую нужно защищать. А ещё есть те, кто на нашей стороне. Но с ними не надо ничего решать. Они разберутся сами, без нас. И с тем, что с тобой приключилось — тоже должны разобраться они. Не мы. У меня есть связи в ГСБ, пусть они и расхлёбывают. А ты сиди, получай жалование. Я не хочу, чтобы из-за политики тебя снова попытались подставить. Понимаешь, сын?
Пётр Христианович вздохнул и подвинул к себе графин с водой и гранёный стакан.
— Давно так языком не трепал, — признаётся он, наливая воду в стакан, делает несколько глотков, и на лице офицера появляется добродушная, но взволнованная улыбка. — Аж в горле пересохло. Ну что, тогда в ближайшее время я поручусь за тебя, сынок. А теперь давай пойдём отужинаем, отметим твоё возвращение. Ради такого я буду даже готов поесть после шести!
Пётр Христианович добродушно засмеялся.
