Мари Шартран уже давно перестала верить в магию.
Нет, не стоит думать, что она была прагматичным реалистом, который иногда закрывает глаза на слишком уж неудобные факты, которые ставят под сомнение устройство его мира. Мари Шартран знала, что магия существует, но для неё это знание было таким же обыденным, как знание того, в какую сторону нужно открывать дверь холодильника. Магия не являлась для неё чудом или великим событием, а когда такие вещи перестают быть чудом, обыденность снимает с них последний слой романтики. К чему верить в знание о том, как открыть холодильник?
К слову, сейчас Мари – или Мэри на американский манер – стояла перед уже упомянутым холодильником так, будто в самом деле забыла, как его открывать.
Для стороннего наблюдателя, конечно же, это бы выглядело именно так.
На самом деле Мари внимательно вчитывалась в содержимое записки, приклеенной к двери, уже в пятый раз. Записка, написанная ровным почерком, уже в пятый раз сообщала ей, что её родители на время уехали по важной надобности, оставив ей деньги на необходимые расходы, и, помимо денег несколько указаний насчёт визитов молочника, газетчика и продавца булочек, разъезжающего по их небольшому городу в белом фургоне.
Мари дочитала до конца и начала читать записку снова.
Текст не изменился.
Мари невольно коснулась собственного живота там, где под тканью пижамы скрывался свежий красноватый рубец, всё ещё отдававшийся болью. Так как наблюдать за ней было некому, некому было бы сделать вывод, что она не может поверить в то, что читает.
Впрочем, она не сомневалась в правдивости записки. Она лишь не верила, что родители действительно могли принять именно такое решение. Она думала, что понимает их мотивы и может читать их решения, как раскрытую книгу, однако, эта записка показывала, что она ошибалась.
Мари Шартран была единственной дочерью Линдси Шартран и Клода Шартран. Единственной выжившей, потому что до неё была Бернадетт, которую Мари помнила уже подточенной болезнью и угасающей в тёмной комнате. Бернадетт с трудом узнавала её, но всегда подзывала к себе и гладила по голове тонкой, почти прозрачной рукой. Бернадетт всегда жалела её, хотя Мари, будучи упрямым ребёнком, никогда не понимала, почему нужно жалеть её, а не старшую сестру.
«Бедная», повторяла Бернадетт, гладя Мари по голове, «Ведь они примутся за тебя»
В семь лет Мари Шартран поняла смысл понятия «смерть». А через год отец сказал, что наследница теперь она.
Так она узнала, что магия существует не только в книжках. Узнала она и первостепенную цель любого мага, у которого есть гордость – достижение Первоистока. Поначалу её захватила эта идея, но горькая правда о том, что ни ей, ни её потомкам не увидеть Акаши, разрушила её радужные замки.
Отец любил, выпив бутылку хорошего вина, ругаться, во-первых, на его качество, повторяя при этом, что в погребе их родового замка во Франции не держали таких помоев, а, во-вторых, говорить о том, что вся их жизнь – ползанье в дерьме ровно с той целью, чтоб проложить потомкам пару сантиметров пути всё в том же веществе.
Мари никогда не видела «родового замка» и постепенно уверялась в том, что отец врёт. Её уважение к нему угасло, а вера в магию растаяла. Все те «чудеса», которые ей так нравились в начале пути наследницы, вызывали теперь лишь скуку.
Так случается, когда раскрывается секрет какого-нибудь фокуса, и вот он уже не завораживает.
Да, магия стала для неё лишь фокусом, секрет которого известен.
Мари стала самой безнадёжной ученицей на свете, познав и недовольство родителей, и даже их тяжёлую руку, но та самая гордость, что есть у каждого мага, не позволяла ей сломаться и покорно выполнять чужие указы.
Впрочем, как маг она тоже была не слишком хороша. Семья Шартран, точнее, её ответвление, живущее на Среднем Западе, уже давно угасала, теряя магическую силу. У Бернадетт было шесть цепей, у Мари – пять, и качество их было средним.
Никакого великого будущего у этой семьи уже не было.
Но Клод и Линдси не собирались сдаваться так просто.
Они добыли где-то вещь, называемую ими не иначе как «реликвия». Это слово произносилось с придыханием и раболепным уважением, хотя «реликвия» походила на обычный зазубренный осколок.
Впрочем, от него исходило дыхание праны столь ощутимое, что его чувствовала даже Мари.
«Это будет не больно», говорили ей, привязанной к столу.
Мари не верила, но завязанный рот и гордость мешали ей верещать от страха так, чтобы вмешались законопослушные соседи.
На самом деле это было чертовски больно и чертовски страшно, видеть, как в твой живот погружается та самая «реликвия». Позже Мари, уверенная, что в момент прикосновения к её коже «реликвия» шевельнулась, походя теперь на чёрную пиявку, списала всё на страх, охвативший её.
…Она не умерла и, кажется, родители не прогадали, так как её цепи явно стали чище и лучше. Но теперь внутри неё пульсировала та самая чёрная «пиявка», иногда доставляя ей немало неприятных минут. Осколок внутри был, несомненно, магическим, но знали ли Клод и Линдси его истинную природу?
Мари не бралась утверждать.
Она наконец поняла, что хотела ей сказать покойная Бернадетт, и жалость к себе затопила её сердце. Она тосковала по обычной жизни, которая теперь казалась истинным чудом.
А через пару дней родители уехали, оставив после себя лишь записку.
Итак, именно по причине того, что самым логичным поступком со стороны родителей было бы остаться с ней, пока ситуация с внедрённой внутрь реликвией остаётся неопределённой, Мари перечитала записку шесть раз, надеясь втайне, что она ошиблась.
Нет, она не ошибалась. Она действительно так и не смогла просчитывать все поступки своих родителей, и это был грустный факт.
Кто знает, что они решат испробовать на ней в следующий раз?
Но до тех пор можно было успокоиться – Мари не любила нервничать попусту. Она предпочитала решать проблемы по мере их поступления.
Например, сейчас ей стоило переодеться и рассчитаться с молочником за следующую неделю.
Восточный Ривердейл был воплощением американской мечты.
Аккуратные однотипные домики с ровно подстриженными газонами, центр, полный частных магазинов, полное отсутствие влияния мегакорпораций и даже неуклонного стремления выстраивать здания в несколько десятков этажей. Была здесь даже своя церковь, в которую большинство местных жителей стекалось по выходным так же спокойно и регулярно, как на собрания жильцов или летние ярмарки.
Жизнь здесь походила на цикл совершенно одинаковых дней, но никто из жителей не жаловался. Возможно потому, что здесь собрались только те, кого устраивали таковые условия.
Мари нравились тишина и спокойствие этого городка, словно в пику родительскому презрению к «обывальщине».
Ей нравился добрый молочник, будто сошедший с рекламы молока – именно там они бывают такими идеальными.
Ей нравился разносчик газет, который всегда метал свёрнутую газету исключительно к двери прямо на ходу своего велосипеда, ни разу не промахнувшись.
Наконец, ей нравилась стабильность, внушавшая ей веру в то, что всё будет хорошо, даже несмотря на проведённую над ней операцию.
Без родителей, являвшихся в её понимании воплощением магической судьбы, которую она так не желала принимать, этот мир был прекрасен. Мари была из тех, кто радовался каждому прожитому дню, если ей удавалось прожить его хорошо, и тех, кто старался забывать печали минувшего дня, если это было возможно. Именно поэтому она была почти рада тому, что пока её оставили в покое.
Отсрочка от неизбежной магической судьбы была настоящим спасением.
…Больно.
Магические Цепи внутри её тела вдруг ожили, и Мари, идущая по улице с корзинкой на сгибе локтя, была вынуждена опереться на стену ближайшего здания.
Этого раньше не случалось.
Впрочем, для такого было легко найти очевидную причину. Мари, сцепив зубы, убеждала себя, что это – лишь следствие проведённой операции.
Что оно скоро пройдёт.
– ▮▮▮▮▮▮▮▮▮▮▮?
Мари вздрогнула, услышав этот голос, и с усилием заставила себя поднять голову, отыскивая его источник. Она не увидела никого из сердобольных жителей, которые могли обратить внимание на задыхающуюся от боли девушку.
В конце концов на улице было утро.
Лишь после того, как она поняла, что пока никто не заметил её состояния, она осознала, что голос был крайне странным.
Это определённо не был голос человека, но, почему-то он не пугал.
Вопрос, заданный им, она не поняла, и, похоже, не только из-за шума крови в ушах.
…Как уже говорилось, для Мари основа всех чудес давно стала обыденностью, а потому она не стала придавать этому какое-то значение. Она решила, что ей показалось, а потому это было неважно.
Магические Цепи успокоились, снова слушаясь свою непосредственную хозяйку. Совсем скоро она смогла выпрямиться и снова пойти вперёд.
Однако, усталость, снедавшая её тело, требовала найти хоть какого-то места для отдыха. Поэтому Мари опустилась на лавку перед ближайшим магазином, не интересуясь его вывеской.
Возможно, эта неделя будет крайне трудной.
[ava]http://i.imgur.com/dLk6U5o.jpg[/ava][sta]сто лет одиночества[/sta][nic]Marie Chartran[/nic]
