По любым вопросам обращаться

к Vladimir Makarov

(Telegram, Discord: punshpwnz)

Рейтинг Ролевых Ресурсов - RPG TOP Для размещения ваших баннеров в шапке форума напишите администрации.

Code Geass

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Code Geass » Альтернативы » ❥ Знаешь, в эту игру могут играть двое


❥ Знаешь, в эту игру могут играть двое

Сообщений 1 страница 20 из 34

1

http://s5.uploads.ru/GQ4eF.jpg

...И я рад, что на свете есть расстояния более немыслимые, чем между тобой и мною.

Здесь снова свистели пули. Уже некогда было разбираться, кто это начал, и как они оказались не слишком искренними союзниками. Может быть, русские были чем-то лучше китайцев  ли британцев или больше похожими на тех, с кем можно разобраться потом? Они точно не были  друзьями и могли еще повернуть оружие против друг друга.

Но так вышло, что сейчас они сражались вместе против Британии и порой схватки были жестокими до предела. Так вышло, что черный найтмер пал в бою, но не пал его пилот, командир какого-то вроде бы легендарного - но не здесь, а где-то там - полка. Его нашли,  оказали первую помощь и за неимением возможности нормально поместить в больницу или найти лишних медиков, передали на попечение Майи.

Диагноз был скупым - потерял глаз, контузия, кровопотеря. Все что можно сделали, так что пусть приходит в себя, а ты следи, чтобы этот, как его... Александр Крестовский не умер. Пригодится еще, да и вроде как не совсем чужак. Слишком многого о нем не сообщилли, кроме имени и данных, так что если бы Майя захотела узнать больше, то ей пришлось бы искать информацию самой или ждать пока накачанный обезболивающим военный очнется и задаст логичный вопрос - что с ним и где он.

Пока что у нее было время об этом подумать.

Отредактировано Renly la Britannia (2017-02-09 21:10:36)

+1

2

Последнее время Майя не раз уже ловит себя на гаденьких, почти преступных мыслях о том, что прежний худой мир был лучше того, что происходит сейчас – раньше она могла жить почти нормально, выплачивая за дешёвую квартиру каждый месяц посильные суммы, не думать о свистящих над головой пулях, не слышать грохот орудий и не провожать взглядом скользящие по трассам за город найтмеры, которые спешат отнюдь не на учения. Тот мир был почти идеален, но его больше нет, и сожалениями тут ничего не исправишь.

Лайтинги покидают город, милосердно предлагая взять её с собой – почти приказывая – но Майя лишь качает головой. Это её город, хочется сказать ей, её дом. Она достаточно бежала прочь, пытаясь спрятаться под чужой защитой. В тот же день Майя отказывается от старой квартиры – тесной клетушки с вечно капающим краном – и перетаскивает узел с вещами в дом, который достался ей по наследству. Её дом, который теперь она обязана защищать, а в узле с вещами у неё теперь есть вещи поинтереснее старенького Рюгера.

Её дом оказывается крайне удачно расположен, и потому иногда «дорогие друзья» оставляют у неё на пару дней раненых, которых нет нужды тащить в лазарет прямо сейчас, потому что лазареты переполнены, потому что эти раненые принадлежат к «союзникам», но не находятся в статусе «друзей», потому что Майя беззлобно соглашается – подчеркните причину по вкусу. В жизнь Майи это не вносит никаких перемен – комната в глубине дома всегда готова принять гостей, а она сама за редкими хлопотами просто бездумно читает или смотрит в окно. Она – солдат на карауле, так что гости немного развеивают эту тоскливую печаль.



Наступает пора удушливой жары, линия фронта смещается в их пользу и «гостей» больше не бывает. До тех пор, пока однажды в её дверь не ломятся, будто стремясь снести её с петель, не оставляют на её попечение мужчину, не поливают его слезами заочно, не прощаются с ним чуть ли не всем отрядом – полком, батальоном? Майя стоит в дверях молчаливым надгробием, пока все не уходят, обещая вернуться сразу же, как закончится наступление. Ему обещают, не ей – даже без сознания раненый является лучшим собеседником, чем она.

Как только дверь захлопывается, отрезая её от эмоциональной компании, Майя остаётся наедине со своим домом, и ей снова становится гадко от мыслей о потерянном мире. От того, что она превратилась в солдата на страже нескольких десятков квадратных метров, а вовсе не своей страны.

Приходится идти проверять сетки на окнах, чтобы исключить проникновение мух, а потом – раздевать очередного гостя и перекладывать его на чистые выглаженные простыни.

Духота давит на голову.

Вечер плавно перетекает в ночь – Майя меняет влажные компрессы на чужом теле, не забывая использовать перчатки – они в этом доме напиханы в каждом углу – следя за жаром, за сном, который рискует перейти в горячку. Больше всего её интересует глаз, но лезть под повязку она не рискует, остаются только догадки – вычистили ли пострадавшую глазницу до конца, если так уверены, что спасать нечего, или скоро духота станет посильным помощником воспалению? Она не медик, и, в общем-то, это не её дело. Посильное сочувствие, вся имеющаяся в доме аптечка и стакан прохладной воды по требованию – это всё, что она может предоставить.

На третьем часу нарушения своего режима Майе, засыпающей от скуки, кажется, что Джейк её всё-таки заразил. Проклял чем-то. Отметил. Потому что не может быть так, чтобы вся её жизнь превратилась в бесконечные бдения над чужими кроватями просто так, должна быть причина. А ещё она сегодня не ужинала, а книга осталась в её комнате, и вставать за ней нет никаких сил.

Отредактировано Maya Bayern (2017-02-05 17:52:20)

+2

3

...Где-то в этот момент действие обезболивающих ослабевает настолько, чтобы сознание вернулось.

Начинается с боли, красной точкой где-то в голове, как ему кажется - пульсирующей, дергающей, горячей. Как будто он плавает где-то в глубине, а это единственный ориентир, маяк наверху. Боль распространяется, это не лучи, а тонкая раскаленная паутина, проникающая везде - неотвратимо и мучительно медленно, возвращая ему если не контроль над телом, то чувствительность. Он начинает осознавать, что попал в беду, хоть и не понимает еще, в какую, не осознает, жив ли вообще и много ли от него осталось. Хотя если  чувствует боль - скорее жив, чем мертв, но все поправимо.

Это еще не попытка пошевелиться, для окружающих это разве что перебои в пульсе и дыхании. Крестовский борется  с дурманом анестезии - глупая, ему же вредящая борьба, но инстинкт заставляет выплывать просто потому, что так повелось. Он бежит не от боли, а навстречу ей, неосознанно предпочитая боль страху, что для него уже все закончилось. Страху, который не пройдет, пока он не сможет открыть глаза и убедиться, что у него все еще есть тело. То, которое сейчас уже неуклюже пытается пошевелиться, больше это похоже на дрожь - не сознательные движения, реакция медленно оживающих нервов на спутанные эмоции человека, до конца не осознавшего свое положение.

Жив. Все-таки жив. В какой-то момент это приходит, потому что боль из красного марева превращается во что-то конкретное, ощутимое. Она живет в голове, которая, кажется, раскалывается на куски. Открыть глаза. Увидеть. Ему удается, но кажется, будто он смог открыть  лишь один глаз, а второй - как будто на него сильно давит что-то, не давая открыться. В поле зрения все какое-то странное, плоское, туманное - что-то не так, он толком не может увидеть то, что вокруг, и даже попытка повернуть голову стоит боли. Он не узнает ничего, и ту, кто рядом, видит в лучшем случае как смутную фигуру. Снова страх, и выброс адреналина - где он? Что случилось? Очнувшись, можно думать и о вариантах, которые не лучше смерти. А он помнит только удар и вспышку, но что было потом и кто здесь?

- Эй... Кто-нибудь... - Слова даются с трудом, хрипло и негромко. В горле пересохло, тело ощущается как избитое и не один раз. Все что он хочет, чтобы хоть кто-то ему ответил, потому что сейчас ему действительно страшно - страшно быть беспомощным, не понимающим, ни где он, ни что с этим делать. Попытка приподняться оканчивается ничем, удается разве что дернуться, но Александр Крестовский упорно цепляется за жизнь, пока может.

Отредактировано Alex Cross (2017-02-05 18:01:15)

+1

4

Кажется, она всё-таки задремала – ей видится та же комната несколько лет назад, другой человек на кровати, потерявший сознание во время их утреннего спарринга – первый приступ, а сколько потом их было, пока тело, лишённое иммунитета, точили все болезни вокруг? – она-подросток с ноющими от приборки конечностями. Каждый вирус в доме является потенциальным убийцей. Каждое пятнышко грязи – ядерный взрыв. Каждый глоток свежего воздуха, полного микроорганизмов, – как газовая атака, в которой концентрация яда выбирается случайным методом. Майя в тот день вычистила весь дом и сходила в аптеку. Джейк просит её открыть окно, а ей не хочется вставать и открывать в стерильное помещение дорогу потенциальным убийцам. Она уже набралась наглости отказывать «отцу», и поэтому не шевелится, слушая его ворчание, перемежающееся с грязной руганью.

Духота. И кондиционера, конечно же, нет.

Ей видится мир, который она потеряла – чужой запах, который сложно назвать приятным, чужой хриплый говор, грязь в словах и отчаяние в глазах. Они будто спрашивают друг у друга: «ты ведь не уйдёшь?», откликаясь «нет, а ты?». Им даже говорить не надо, спина с выступающей цепочкой позвонков и недовольно дёргающийся небритый подбородок прекрасно справляются без голоса в этом диалоге.

Когда появляется третий голос, Майя вздрагивает и понимает, что заснула. Голос говорит на незнакомом языке, для Байерн это походит на набор слогов, но этого хватает, чтобы повернуться к «гостю», лежащему на кровати, взглядом наткнуться на влажно поблескивающий в душной полутьме глаз (и белеющую повязку на месте второго), протянуть ладонь и коснуться чужого лба, проверяя, есть ли лихорадка.

Он… русский. Майя ничего не знает о Российской Империи – говорят, там холодно, и уж точно не так душно, как здесь. Их язык она тоже не знает, и запоздало обмирает – как им разговаривать?

Будто она снова почти ребёнок, зашедший в этот дом с потрёпанным рюкзаком за спиной и вдруг понявший, что директрисы, играющей роль переводчика, при ней больше нет. И ей теперь общаться с этим человеком самой, но они друг друга не понимают.

Майя тихо вздыхает, убирает ладонь с влажного и горячего лба, тянется за влажным полотенцем, плавающим в тазике на тумбочке – всячески пытается себя занять, чтобы оттянуть момент начала общения. Полотенце проходится по чужому лбу, да там и остаётся.

– British? – голос Майи кажется беспомощным, детским. – Нихонго?

Что же она сказала тогда Джейку, в первый их разговор без переводчика?

Майя морщит лоб, пытаясь вспомнить, сама не знает, зачем ей понадобилось это. «Гость» на Джейка совсем непохож, но он будто прокладывает мост в то прошлое, которое Майя хотела бы вернуть. Хоть на минуту.

Она вспоминает, и слова сами срываются с губ – на этот раз британские, хотя тогда, держа в руках рюкзак и не зная, куда бы приткнуться, она говорила на японском.

– Ты меня совсем не понимаешь?

+1

5

Рука на лбу делает смутную тень живым человеком, принося так нужное сейчас облегчение от знания, что он хоть и беспомощен, но все же хотя бы не один. Новые ощущения - его лоб и чья-то рука в поту, и здесь душно, где бы это "здесь" ни находилось. От прикосновения к голове легче ему, но физическая боль усиливается от любого движения по прежнему. Ранен, серьезно ранен, выведен из строя. Впервые в жизни настолько слаб, что полностью зависит от неведомо кого рядом. Все еще трудно нормально разглядеть человека, и он однозначно видит только одним глазом, но еще не готов об этом думать.  Жарко и душно, - полотенце на лбу вызывает вздох облегчения - и трудно сосредоточиться на том, что говорят. Говорят таким голосом, как будто не он один тут нуждается в помощи.

Ах да, язык. Она не из его людей, точно. Она? Да, это девушка. Как будто настраивается резкость в объективе фотоаппарата - только вот медленно-медленно, подобно улитке. Разглядеть ее толком сейчас слишком мучительно, но само присутствие  уже что-то, надо только собраться с силами. Разбираться, кто перед ним, невозможно, но он помнит - с трудом сейчас - что он в Японии. Да. Они прибыли и началась война, и он был ранен. Конечно же, откуда ей русский знать? Но чтобы заговорить на другом языке, ему приходится напрягать волю и получается это медленно, уже ответом на ее второй вопрос.

- П-понимаю. - Английский дается с трудом, он ему все же чужой, нету дара к языкам, и то что знает,  знает путем труда и не так чтобы в совершенстве. Но ничего, сможет, справится, дотянет. Потому что не один, потому что разговор отвлекает от боли, потому что хочется укрепить уверенность в том, что сейчас его не бросят в жару и боли на чужой земле. Так трудно принимать помощь - но только пока не будешь готов выть без нее. Вопрос, который он не мог не задать:

- Где я? Ты... Кто? - Ему нужно дать имя ей, чтобы не думать каждый раз, когда она не в поле зрения, что ему почудилось ее присутствие или она ушла совсем. Кем бы она ни была, для него она - надежда, спаситель, пусть даже и сводится все к полотенцу на лоб и паре слов, чтобы разорвать душную как воздух в доме, тишину. Он знает, о чем хочет спросить ее, но еще не готов. Хорошо уже что Алекс чувствует руки и ноги, хоть и нет ни сил, ни желания двигать ими сейчас.

Переживет. Лишь бы не одному сейчас. Это не поле боя и здесь он беспомощен в одиночку.

+1

6

Майя беспомощно перебирает край полотенца, лежащего на чужом лбу, чтобы чем-то себя занять – и верно, больше нечем. Подсунуть ещё горсть таблеток из личной аптечки, конечно, проще всего, но те знания, которые она впитала в себя как губка, подсказывают, что делать это рискованнее, чем не делать ничего вовсе. Потому что она не знает, сколько всего уже успели влить и засыпать в раненого, и чем в итоге обернётся принятие такого коктейля. Выбор между смертью от болевого шока, воспаления или отказа печени. Подчеркните нужное.

Некоторые из гостей предлагали ей посидеть с ними, пытались рассказывать анекдоты, шутить или разговаривать с ней – Майя встречала всё крайне вежливой улыбкой, но оставалась сидеть в гостиной с книгой, если только от неё не требовалась перевязка или аптечка, и её оставляли в покое. Большинство тихо пережидало сроки, чтоб уйти, не оглянувшись даже. С этим гостем дело ожидало быть сложнее, потому что уходить ему некуда. Линия фронта уже далеко. Его, конечно, заберут, но не на передовую – а больше пока и некуда.

Майя медленно кивает, услышав подтверждение. Хорошо, что понимает, и маленькую Майю пока можно выпустить из памяти, не углубляясь в воспоминание дальше. Акцент у него презабавный, он так и норовит произносить гласные чуть мягче, а слоги – ровно так, как учат в школьных программах, которые никогда не упоминают про тысячи исключений из принятых правил. Голос у него чуть хрипит, чуть надтреснут.

– Токио. – без приставки «нео», как будто забывшись. – Дом Байерн. Ты[1] ведь всё равно не знаешь здешних улиц, точнее сказать не получится.

Кто она?

Она – солдат на защите границ одного маленького дома. Бывшая сиделка, которую можно нанять за щадящую цену – номер есть в телефонной книге. Британка, нет, японка, нет, надо посмотреть в документах.

– Мая[2]. – вместо этого говорит Майя своё настоящее имя. То самое, что отличается от её нынешнего на одну букву, хотя привыкла она именно к новому. Джейк когда-то просто не расслышал и записал её по-другому, а она не стала спорить. «Мая» – имя старого корабля, название горы в Кобе, где стоит статуя матери Будды. И да, её тоже зовут Маей или Майей, как будет угодно слышащим это имя, разница всего в одной букве. – Это мой дом.

И его приют на ближайший месяц, наверно. Если линия фронта не сдвинется снова, уже не в их пользу.

Майю всё ещё занимает проблема пострадавшего глаза, но лезть под повязку теперь – совсем уж невежливо. Одноразовые перчатки тоже пора сменить, если хочешь орудовать руками возле открытой раны.

– Что я могу сделать? – спрашивает Майя слишком тихо – но в повисшей тишине, ведь в доме нет телевизора, радио или хотя бы кондиционера её голос слышно прекрасно.
__________________________________________________
[1] – «you».
[2] – «Maya». Строго говоря, это может произноситься и как «Майя».

+1

7

Нет ничего более жалкого, чем человек без врачебных навыков, выходящих за пределы первой помощи, пытается сам себя диагностировать по сомнительным симптомам, из которых Крестовский уверенно мог ощущать разве что контузию, знакомую пилотам не понаслышке. Сотрясение мозга? Может и да. Слабый - наверное еще и крови потерял. Не думал, что это будет - вот так. Подбитый, жалкий, запертый в чужом доме без уверенности даже, сможет ли оправиться... Когда? Это может быть очень долгий срок.

Он с грехом пополам рассматривает девушку, которая говорит что он в Токио, в доме с почему-то немецким названием. Она не из тех, кто притягивает взгляды, но и не отталкивает тоже. Голос негромкий. Но ему и сейчас любой шум как звук артобстрела. Да, точно, там была артиллерия и он сам не слышал что орал в микрофон, а вокруг стало темно от фонтанов земли. По крайней мере, его вынесли, и не к врагам. Не хотелось задавать вопросы, причем тут она, и почему помогает. Главное, есть ее голос и она рядом и это не дает ему свихнуться. Скупо мотнул головой на слова об улице - не важно, хоть проспект хоть переулок. Все равно не дома и не в британских застенках. Да что же так болит-то? Глазница буквально горела, особенно при попытках машинально моргнуть тем самым глазом. Он уже понял что там повязка, но что под ней, думать не хотелось.

- Майя. - Не очень уверенно повторяет он, как будто и это слово вызывает затруднения, хотя просто имя, не сложное, хорошее даже. Майя. Кажется, ему не раз предстоит его произнести в ближайшие дни, и никто не спрашивал, поладят ли они и хотят ли оказаться  в таком положении. Но он рад, что она здесь. И ей стоило бы знать его имя.

- Алекс. - Сообщает он, и, пока есть силы, собирается с духом и задает вопрос, - Насколько все хреново со мной?

Ему хочется это знать, чтобы не изводиться догадками, не пытаться понять, что там в его организме работает не так. Пусть даже - он уже догадывается об одной из новостей - это причинит дополнительную боль, но боль хотя бы будет известная, знакомая, с именем. А Алексу нужно понять, встанет ли он с кровати в ближайший месяц и на что он будет потом годен.  Надо, иначе он тут с ума сойдет, и очень  быстро, потому что если бы он был в норме, его бы не бросили на ее попечение. Ему просто надо знать правду, и еще только одно.

- Воды. Немного. - Неизвестно, полезет ли в него сейчас даже простая вода, но хотя бы попытка  смочить горящее горло сделает из Майи спасительницу. Стоит попасть в беду и тебе сразу так мало нужно - только потому, что ты не можешь сделать даже  это немногое. Надо выдержать, надо выжить. Он будет в долгу перед ней.

+1

8

Майя так Майя. Она не настаивает, просто снова отмечает отголосок из прошлого – её снова не расслышали. Или, может быть, не существует для них имени «Мая», как и самой Маи. Той самой девочки с потрёпанным рюкзаком и ссадиной на коленке уже давно нет, даже боль утраты давно отболела – ничего страшного. Она не спрашивает имя в ответ, оставляя право на анонимность. Что ей до человека, который не должен быть ей ничем обязан, потому что Майя на это и не претендует? Что ему до сиделки, которая не набивается в друзья?

Хотя, оказывается, ему есть до этого какое-то дело. Чужое имя другое, хотя, признаться, Майя не удивилась бы очередной двери в прошлое. Имя оказывается британским, но всё тот же неподдельный акцент и странное русское слово в середине предложения, которое Майя не понимает, но, кажется, он справляется о собственном состоянии, всё ещё не дают увязать его с Британией. Впрочем, какое ей дело? Ей не впервой пытаться вытащить с того света британца. Жаль только, что в первый раз не вышло.

Майя едва слышно вздыхает, набираясь сил – ей никогда не приходилось ставить диагнозы. Гости обычно и так знали. Говорить о чужих проблемах тяжело, если обычно приходилось неумело подбадривать.

– Лучше полежать какое-то время, – задумчиво изрекает она, всё ещё косясь на повязку, прикрывающую глаз – ей придётся туда залезть, если дело затянется, иначе последствия будут нелицеприятными, а то и вовсе фатальными. – И… наверно, это навсегда.

Она показала взглядом на повязку, не решаясь ткнуть пальцем. Воспитанные девочки никогда не показывают пальцем, так говорила ей мать, чьего лица она уже не помнит. Воспитанные девочки не устраивают дома лазарет и не живут с британскими солдатами, впрочем, мёртвым виднее, и пальцем Майя не показывает.

– Они так сказали, – под словом «они» подразумеваются те, кто принёс сюда мужчину без сознания, – Но, в любом случае, тут ведь не клиника… Если и можно что-то спасти, я этого сделать не смогу.

Она говорит с явным осознанием своей вины, не извиняется, но смотрит как уставший человек, которому приходится делать много дел по чьей-то указке, а он лишь винит себя за нерасторопность и извиняется за неё же. Просьба воспринимается как указание к действию – Майя отправляется за водой, кувшин с которой всегда стоит в небольшом холодильнике, в этой духоте невозможно обойтись без этого спасительного круга. Стены тонкие, её тихие шаги и движения слышно даже с кухни, и возвращается она быстро – с кувшином и стаканом в руках.

Но подавать не спешит, ставя принесённое на тумбочку. Сначала берёт за плечи раненого, почти обнимает, чтоб деловито переложить подушку, помогает занять полусидячее положение, потом наливает воды в стакан и поит – снова удерживая и чужую голову, и стакан, чтоб не утопить даже в таком ничтожном количестве воды. Она это умеет, ей это почти привычно, она убила на это пару лет жизни и несколько месяцев существования. Сухое полотенце наготове, если подведёт положение, чтоб не дать холодной жидкости пролиться на одеяло.

Давно отработанная схема…

Странно, но Майя ощущает себя более живой, чем в годы после смерти Джейка. Ей есть, кого снова спасать, есть на кого направить свои привычки. Способ жить не хуже прочих.

– Не спеши, – стакан, заполненный наполовину, успевает опустеть едва ли на четверть, прежде чем Майя убирает его и успокаивающе (или снова виновато?) объясняет причину. – Простуда – не то, что стоит добавлять к списку проблем.

Отредактировано Maya Bayern (2017-02-06 02:47:20)

+1

9

Алексу сейчас все равно, кто ему скажет, что там снаружи видно, что уж там, простые слова он даже лучше поймет. Да уж, и правда, лучше полежать, ему категорически хочется последовать совету. Навсегда? Даже с "наверное" звучит как приговор, и теперь он достаточно очухался, чтобы понимать, что если там было что оперировать, то это явно уже сделали. С тем, что еще требует врача, не оставят отлеживаться на чьем-то попечении. Значит, вот как бедняга Воллен себя чувствовал, да? Он стискивает зубы, чтобы не выругаться, напоминает себе о том, что обычная медсестра не дала бы себе труда даже ответить, сказав  дожидаться врача. И главное - ему не врут, не смягчают суть дела, Майя честно признается, что не сможет всерьез помочь, но и не жестока с ним. Так говорит, как будто виновата в этом - похоже что и правда жалеет о невозможности помочь.

Раньше он думал что жалость и все ей подобное скорее во вред, чем на пользу, но это что-то иное. Сочувствие, наверное. Он ей чужой, он здесь на время, но она серьезна и не отмахивается от него. Тяжело сейчас держать ее в поле зрения, приходится как-то поворачивать голову, и пытаться привыкнуть к изменившемуся видению. Сколько займет привыкание, интересно? Уж точно не неделю и не месяц. А это значит, Крестовский - ты вне игры. Может быть даже окончательно. Этим мысли он прогнал - хуже же будет.

- Спасибо. - Чуть более уверенный голос, насколько возможно, - Что не врешь...

Это уже практически вслед ей - ушла за водой, не говоря ни слова. Благодарность была искренней, как и какое-то легкое доверие, которое только начинало формироваться. С чужими людьми было тяжело, полковник чувствовал, что когда он больше придет в себя, тревога за батальон и то, что его оставили одного, будут его мучить, но как бы там ни было он мог быть хоть немного спокоен за самого себя. Вряд ли что-то можно изменить, но хотя бы - его не бросят без помощи, в этом какая-то уверенность была.

К счастью, ее шаги слышны и он не дергается из-за мысли, что она куда-то ушла или была галлюцинацией - сейчас Крестовский не слишком уверен в своем здравомыслии и лучше бы Майя была ближе, чтобы не дать ему сорваться. Эгоистично, но он уж как-то потом вернет должок, а для этого ему надо пережить это.

Поэтому мужчина явно встречает ее не с радостью - на это нет сил - но с каким-то облегчением. И вода в ее руках сейчас смотрится как нечто желанное до предела. Правда, за это расплата - как бы мягко и умело она ни старалась его приподнять,  в голове словно взорвали бомбу и он не сдержал сдавленного стона. Хуже было еще и то, что помочь ей он толком не мог, так что пришлось терпеть. А потом она дает ему воду.

Последний раз он так ценил воду в пустыне Ближневосточной, но там ее пили бутылками, потому что стоило ослабить пополнение организма, как последствия заявляли о себе. А сейчас даже один глоток давался с трудом, и если бы не Майя - быть бы воде на полу, это уж точно. Горло как будто не хотело пропускать жидкость и глотки были судорожными, болезненными, но холод спасал, хоть немного пригасив эту часть боли. Он  переводит дыхание, пытаясь удержать ощущение прохлады посреди духоты снаружи и жара внутри, и снова повторяет:

- Спасибо. Извини. Совсем я плох. - Алекс говорит отчетливее, но длинные фразы ему не даются, только короткие, рваные. Однако - слабая улыбка все же заметна для его сиделки. Глоток воды действительно может все поменять, и ей не в чем себя винить, уж точно не в том, что она спасает человека от его же несознательности - сам бы точно пил бы до пора, если бы дали.

+1

10

Майя давно уже не умеет врать, как и плакать. Последний раз слёзы из её глаз пролились в том странном сне, а потом – как отрезало. Врать же, кажется, она с самого начала не умела, и чужие слова благодарности, достигшие ушей до того, как дверь в комнату закрылись, кажутся ей странными. Ей хочется спросить, что ещё ей остаётся делать, кроме как не врать, но это её проблемы, и выносить их на чужое обсуждение (осуждение?) она не станет. Как и извиняться за то, что в итоге безболезненно сделать ничего не вышло – хриплый стон тому подтверждение. Жаль, но невозможно обойтись совсем без боли. Даже пальцы слегка дрожат, каждый раз, когда ей приходится делать что-то подобное. Ещё один профессиональный минус, слишком много она пропускает через себя.

– Не совсем. – Майя не понимает ни иронии, ни попытки приободриться, упускает её за акцентом и тем, что перед ней, в общем-то, беспомощный человек. Просто воспринимает всё буквально, и тут же возражает, нет, не совсем. «Совсем» было несколько лет назад, ей лучше знать. Больше смертей на этой кровати не будет, она не допустит. –  Но придётся потерпеть.

Стакан отправляется на тумбочку, раненый – обратно в лежачее положение, на этот раз Майе чуть легче контролировать дрожащие пальцы. Ворочать его придётся ещё не раз, нужно будет решить вопрос с питанием, а проконсультироваться уже негде, у неё нет телефонов врачей и связей в ближайших клиниках. Это будет одной большой проблемой, даже если надеяться, что из глазницы выскребли всё, что могло устроить ядерный взрыв в пределах одного организма.

– Если что-то будет нужно, даже судно, – вздыхает Майя, заглядывая в тумбочку, где хранится оперативная аптечка – есть ещё одна, она в гостиной, и там менее нужные вещи – и несколько упаковок перчаток, – просто скажи.

Просьба не пачкать простыни в угоду стыду остаётся в воздухе. Майя деловито меняет перчатки, сбрасывая старые, стерильность, стерильность, стерильность. Вообще-то, это делается в защиту «доктора», но Байерн думает только о гостях-пациентах, а не о себе. Впрочем, пока правило работает, мотивация неважна.

– Я ничего не готовила сегодня, – подумав, сообщает она, – Если уверен, что можешь поесть, надеюсь, ты потерпишь.

Это так же означало, что она сидела без обеда и ужина, но Майе было всё равно. В духоте было совсем не голодно.

Отредактировано Maya Bayern (2017-02-07 19:24:25)

+1

11

Улыбка чуть больше похожа на таковую, он мог ждать разных ответов, но не такого. Алекс вообще не знает, как нужно или можно говорить с сиделкой, медсестрой или как правильно назвать Майю? Ему тяжело думать о том, как вышло что какая-то девушка в частном доме принимает  на лечение подпорченных войной полковников, да и не хочется. Любые мысли за пределами простых вызывают боль, близкую к физической, особенно - вопросы. Проще примириться с тем, что сейчас это дом, где он будет еще долго, и девушка, от которой зависит его жизнь а остальное - потом когда-нибудь.

- Потерплю. - Коротко отвечает он, когда она укладывает его обратно. Каждое изменение положения вызывает прилив боли, но что он может с этим сделать? Ее руки вовсе не грубы и она старается не причинить ему вреда. Чтобы ни привело ее к такому занятию, она справляется хорошо, не вызывая раздражения, хотя он не из тех, кого легко тягать девушке. Стыдно, что ему придется просить у нее судно или что-то подобное - судя по состоянию, долго придется. Не привык полковник болеть и валяться беспомощным, и черт, как же хорошо что Майя не перегибает с заботой. В ней нет жалости, которая унижает. И сама она - Алекс еще не освоился со зрением, конечно - не отталкивает взгляд. Доверие - наверное, это стоит назвать так? Он не чувствовал, что ему легко будет сорваться на ней, хоть  он и чувствует напряжение. Слова про еду. Это трудно даже представить сейчас, когда его всего выворачивает наизнанку, но Крестовский что-то улавливает в ее словах, неявный намек, что ей было не до еды. Голодная, что ли, сидела, с ним возясь? Он немного думает и все же неумело кивает:

- Пожалуйста. Вряд ли съем много... Я давно так лежу? - Не удержался от вопроса. С таким состоянием это могла быть и неделя, и сейчас ему нужно найти хоть какой-то ориентир. Задавать вопросы, как там дела снаружи, он не хочет, не сейчас. Но хотя бы примерно определиться еще и во времени, в том, сколько уже его пытались вернуть к жизни и сознанию. Голова кружится. и потому нужно на чем-то зафиксироваться, чтобы не потеряться. Ты станешь моим маяком, Майя?

Отредактировано Alex Cross (2017-02-09 01:08:24)

+1

12

– В любом случае, придётся подождать, – кивает Майя, сомневаясь даже в том, что ей не придётся идти до ближайшего магазина, которые сейчас закрываются слишком рано и от них веет лёгким страхом.

Майя машинально поправляет новые перчатки, снова бросает оценивающий взгляд на то, что перед ней – смотрит Байерн не на человека, а на несколько десятков килограммов живого веса, которые были вытащены из подбитого найтмера. На мышцы, кожу, гематомы и открытые раны. Если угодно, можно сравнить это с взглядом на поле боя или на область работ. Потом коротко вздыхает и сдвигает простыню.

Раздетых мужчин за последнее время она видела немало и умело отбивала их скабрезные намёки, если доводилось – в конце концов, здорова и в расцвете сил тут именно она. Чувство стыда где-то далеко, подавленное необходимостью, но, щадя чужие чувства, Майя сдвигает простыню с обеих сторон ровно до бёдер, чтобы посмотреть, не упустили ли ещё что-то. Снова наклоняется над глазом и хмурится – пока это кажется самым серьёзным. Синяки, ссадины, содранная кожа и гематома на правой голени – всё это пока не вызывает подозрений.

…Сильные головные боли, нарушения слуха и речи, нарушения памяти, тошнота и рвота – всё это всплывает в памяти на диагноз «контузия». Если и давать еду, то дальше бульонов они ещё долго не зайдут… Холод на голову, полный покой, и, конечно же, никакой духоты. Нет, не может быть, чтобы он так легко разговаривал, пусть и теряя нить беседы, чтобы думал и осознавал реальность. Не контузия, нет, не похоже. Сотрясение? Это больше похоже на правду, что облегчает ситуацию, но, если Майя ошибётся, заплатит она ещё одной смертью на выглаженных простынях.

Майя стягивает одну из перчаток, чтобы, привстав на цыпочки, открыть окно, которое в этой комнате плотно завешено, что создаёт иллюзию его отсутствия. Когда она ныряет за эту занавесь, в комнате наконец-то появляется лёгкий сквозняк – но лето здесь всё ещё душное. Где-то надрываются цикады, чудо, что они ещё остались в этом полувоенном мире. Неясное освещение – здесь даже лампы слегка прикрыты, чтоб не слепить – плохой союзник, чтобы рассмотреть всё в деталях.

– Меньше суток. – ей кажется, что прошло больше, настолько оторвана эта комната от течения времени, – Скажи, ты всё помнишь? – тихо спрашивает Майя, снова склоняясь над чужим лицом, – Твои родители? Твоя семья? Твои дети? Твой дом?

Пока она перечисляет то, что может помнить один среднестатистический мужчина, пальцы в перчатках аккуратно поддевают бинты, развязывают их бережно, без малейшей попытки отодрать, придирчиво подмечая природу любых пятен на них – сукровица или гной? Разговор не только помощник в установлении диагноза – контузия или, всё же, сотрясение, – но и отвлекающий манёвр, потому что Майя не хочет, чтобы раненый дёргался, рискуя получить её пальцем во второй глаз.

– Дата твоего рождения? – шепчет Байерн, продолжая распутывать бинты – Любимая игрушка? Ты не можешь вспомнить что-то, что хотел бы?

Теперь видно разодранное веко и что-то красное, поблёскивающее внутри. Даже лезть страшно, нет, даже смотреть. Но надо.

– Теперь потерпи. Пожалуйста, – Майя догадывается, что теперь будет снова больно, доставая упаковку с бинтом, суёт в чужие зубы, намекая сжать их без риска откусить язык. И лишь потом осторожно пытается приподнять повреждённое веко свободной рукой, не давя, не повреждая ещё больше.

Вид, открывшийся ей, настолько безнадёжен, что Майя едва удерживает на лице прежнее спокойствие. Нет, они не удалили глазное яблоко – то, что осталось, уже ничего не увидит. Будь бы они в профильной клинике, возможно… Но они не там, так что остаётся лишь оберегать это от инфекции и смириться. Даже если это заживёт само, видеть оно уже не будет. Майя поспешно убирает руку и не рискует лезть дальше.

Отредактировано Maya Bayern (2017-02-09 09:32:17)

+1

13

К несчастью для Крестовского, он достаточно пришел в себя, чтобы стесняться. Глупо до ужаса, но этот мужчина двадцати семи лет от роду не привык к тому, чтобы оказываться беспомощным пациентом до такой степени, судьба почему-то хранила от ранений, которые потребовали бы радикально постельного режима, да и заболеть всерьез удалось разве что раз или два. Детство не в счет, дома же болел, не в больнице. Правда, он и сейчас "дома" - да только не у себя. Правда, дома было летом почти так же душно и влажно, только не так жарко. Он не краснеет и не пытается сопротивляться, но под  изучающим взглядом Майи, которая явно не задумывается о стеснении, если дело касается медицины, Алексу немного неуютно. Хотя, казалось бы, невелика проблема, если девушка, которую он почти не знает, увидит то, что у него в штанах - отсутствующих, правда - но все же.

Меньше суток. Уже хорошо. Та его часть, которая пытается вернуться к делам мира, робко трепыхается - повезло, не успело произойти слишком многого, хочется верить, но этот голос пока слаб. А вот вопросы Майи  и то, что она уже так близко, привлекают внимание куда больше. И сейчас он уже более-менее ее разглядел. Явно не из тех, кто пытается привлечь внимание - волосы необычного цвета подстрижены как-то неаккуратно, никаких признаков иных способов как-то улучшить впечатление. Может поэтому он и находит в этом что-то хорошее -  честность, наверное?

- Да вроде все. Просто трудно сосредоточиться. - Усилия принесли плоды, он выдал фразу больше двух слов в предложении, и далее уже пытался поспеть за ней, - Отец и мать. Больше никого нет. Дом в Петербурге. - Чуть морщится на словах о семье и детях. Какая уж там семья-то... Но эти мысли он гонит, нет сил для них и места нет. Странно разве что, что Майя ждет, что они у него есть. Или просто проверяет все? Кажется, он понимает, зачем.

- Двенадцатое. Августа. - Он все же чувствует, как она снимает бинты, ничего не поделаешь, но старается не дергаться - больнее будет, нетрудно догадаться, - Могу. Просто... Бардак в голове. - Точнее, то английское слово, которое он с грехом пополам припомнил. Бедлам, вроде. Психушка. Как бы не загреметь туда в итоге. Из-за этой мысли он понимает, что Майя собралась делать, только когда у него в зубах уже имеется бинт. Ох черт. Алекс даже не знает, чего он не хочет больше - боли, которая точно будет сейчас, или уже окончательного знания, что этим глазом ему не смотреть. Он и так это понял уже, но терять последнюю надежду все же страшно. А возражать - поздно, он только чуть кивает, чтобы она ничего не задела.

Боль сопоставима со сдиранием кожи по живому, нервы как будто решили взять резерв за наркоз, и Крестовский глухо рычит, стиснув зубы на бинте, весьма предусмотрительно приготовленном, хотя сейчас не помешала бы скорее деревяшка. Рычит-то не от одной боли, но и от того, что нет, не случилось чуда и даже остатков зрения правому глазу не было оставлено. А лицо Майи... Нет, она все так же спокойна, но явно не увидела ничего хорошего. Алекс переводит дыхание, разжимание зубов становится почти сознательным усилием.

- Худо, да? - Спрашивает он, хоть и знает ответ, - Ничего... Жив.

Сложно сказать, для кого последние слова предназначались - то ли Майю упокоить, то ли себе напомнить, что это всего лишь глаз, хотя, чувствует - еще не раз проклянет эту рану. Пока не мертв - еще есть надежда хоть на что-то. Хотя бы на ту, кто пытается что-то для него сделать.

+1

14

Майя не ждёт ответов – даже если они будут, она недолго продержит их в памяти, справедливо полагая, что никому не хотелось бы, чтобы его личная жизнь касалась совершенно чужого человека. Разве что слышит относительно связный говор, перебивающийся вздохами и тяжёлым дыханием, слышит почти связный рассказ, без влезающих в него историй про забытые периоды жизни, и почти убеждена: это всё-таки сотрясение.

«Петербург», отдаётся у неё в голове, «Двенадцатое августа». До августа, если подумать, не так уж и долго. Два месяца без малого.

Asylum, вот что он говорит вместо более стандартной характеристики бардака в мыслях. Заведение для душевнобольных. Или, как знает Майя, «убежище». Звучит забавно, пусть и глупо немного – но чего ждать?

Майя не ждёт и адекватной реакции на то, что лезет по больному. Она даже вздрагивает от чужого рыка и готовится подставить свободную руку под удар, чтоб не задело лицо. Избежать удара всё равно не удастся, так хотя бы пусть ударит не по лицу – Майя готова, но удара не следует. Когда она это понимает, замерев ненадолго, внутри растёт благодарность. За терпение и сдержанность.

– Сейчас. – снова шепчет Майя, прежде чем берётся за другую упаковку с бинтами – их тут много, рассованы по тумбочкам и заветным углам, чтобы быть под рукой. Марлевая нашлёпка и лёгкая повязка – опять приходится подсовывать руки под чужую голову и стараться не сделать хуже. Не сдвинуть, но пролезть чуткими пальцами, протянуть следом бинт. Пока он лежит, сойдёт и такая, потом придётся перебинтовать потуже. Пожёваную упаковку с бинтом Майя без сожаления бросает в корзину для мусора, меняет тряпку на чужом лбу, чтоб стало ещё немного прохладнее, и ничего не отвечает на чужие слова. Они адресованы не ей, скорее, самому себе или потолку, и Майя не лезет в эти в высшей степени философские беседы из вежливости.

Потом она отстаёт – садится на стул рядом с кроватью, складывает руки на коленях и молчит. Предложение ужина забыто. Сон она не предлагает, зная, что вместо него скорее придёт забытье, чёрное и пустое, пронизанное болью и тошнотой – она сама так не ранилась, но ей есть, с чем сравнивать. Сама спать не собирается тоже, пара суток не доведёт её до обморока, а повязка на чужой голове и правда не слишком надёжна. Просто ждёт, неся свой молчаливый караул.

Правда, не недвижимо – на тумбочке она находит небольшое ручное зеркало, вертит его в ладони, смотрит на себя. Видит, конечно же, другое – ребёнка и подростка за стеклом, рядом с которыми её непослушное отражение несёт уже свой караул. Это видит только Майя, с тех самых пор, с того колдовского дня. Всякий раз, когда преступные мысли о том, что надо сдаться, одолевают её, достаточно вспомнить зеркало.

Сейчас ей просто нечем больше занять себя в ожидании новых просьб. Беседовать и навязываться она не умеет, оставить больного наедине с собой пока тоже не может.

«Она-за-стеклом» смотрит на неё так, будто соглашается с правильностью её поступков.

+1

15

Свою руку Крестовский обнаруживает намертво вцепившейся в простыню, опять приходится  прилагать усилие, чтобы пальцы разжались. Ну хоть не натворил дел - и то ладно. Он даже не знает, на деле, как будет реагировать на что-то еще подобное, как вообще быть пациентом, раненым. Как говорить с той, кто о нем заботится. И ведь говорить уже хочется. Ее вопросы дали вытерпеть обследование, ее голос давал ощущение хоть какой-то стабильности и покоя. Так что Алекс мирится с незначительными неудобствами при наложении повязки заново - и на десятую часть не так больно уже - потому что прикосновение ее руки важнее, ведь боль будет терзать его и в одиночестве, а с ней он не один. Правда, даже эти простые движения вымотали его, или не они, а то, что у него в голове, из-за чего приходится концентрироваться на каждом слове или мысли? Какая уже разница.

- Спасибо... - Уже несколько раз с момента прихода в сознание полковник благодарит ее, потому что есть за что. Могла бы ведь и не сидеть с ним рядом постоянно, но кажется, собирается пока.  А он даже не знает, насколько это нормально и зачем это ей. Не похож ее дома на медицинское учреждение, как и она сама - на врача. Почему не похожа? Сложно сказать. По поступкам-то наоборот, лучше он и не пожелал бы.

Из-за того, что она берет в руки зеркало, он снова смотрит на ее лицо и на этот раз замечает рубец, проходящий через бровь - след раны, кажется, не такой уж давней. Майя не похожа на ту, с кем жизнь была доброй - но сама она не ожесточена. Не смотрит свысока на его слабость - но сама не слаба. Может поэтому ей и легко довериться, из-за этой спокойной уверенности в том, что она делает и говорит. Не какие-то посторонние причины, просто это то, что она считает правильным... Наверное. Сложные мысли до сих пор причиняют род боли, а образ девушки становится туманным, слабость заявляет о себе, утягивая Алекса не так в сон, как в забытье на его грани, неприятное, но неизбежное - да, можно отдыхать и насильноы. Прежде чем закрыть глаз, он еще смотрит на нее и надеется, что открыв его, увидит ее снова.

***

Еще пара дней похожа на этот - первая попытка "ожить" вымотала Алекса, а то, что ест и пьет он через силу, тоже играет роль, превращая их в череду забытья и сознания, перетягивающих канат в виде Крестовского с переменным успехом. Приходя в сознание, он зовет Майю по имени - чем дальше, тем как-то естественней,  эмоциональней это звучит, усиливаясь от первоначального  "Хоть кто-нибудь" к осознанному "Майя". Не всегда за этим следует просьба - полковник, которого мучают и боль, и тошнота, и головокружение в произвольном сочетании, успокаивается, просто убедившись что Майя рядом. И улыбается уже почти без мучений и усилий.

А еще осознает, что она уже не просто страж его психического и физического здоровья, а человек, личность, о которой он знает слишком мало, но достаточно, чтобы испытывать не очень ясное - как и все мысли и эмоции сейчас - теплое чувство. Теперь он может видеть за ее явным невниманием к своему внешнему впечатлению вполне приятную внешность - надо было  просто немного приглядеться - а с ее поведением он уже определился. Ну не ведут себя так из одного долга и принципа, это от души идет, пусть Майя и не особо проявляет эмоции, она искренняя в поступках, в заботе о чужом для нее человеке, которому уже жаль, что он ей чужой.

В этот день он еще недостаточно пришел в себя, чтобы  пытаться вставать, но достаточно, чтобы  вернуться к жизни, которая не ограничена койкой больного и собственными страданиями от жары, боли и беспорядка в голове. И задает вопрос.

- Майя. Зачем ты это все делаешь? - Помотал головой - хотя бы сейчас она не пытается от этого взорваться, понимая, что неверно спросил, - То есть тебя-то как во все это втянуло?

За эти дни он присмотрелся к ее внешности лучше, но так и не пришел к выводу, какой она все же национальности - похожа на обитательницу Европы, и все же что-то есть и иное. Что ей во всем этом деле, почему она заслуживает доверия настолько, чтобы его к ней принесли и оставили на попечение? Никто, кроме нее, не ответит на вопрос. А Алекс просто смотрит - немного приучился держать голову так, чтобы видеть нужное левым глазом, а нужное в данном случае - Майя.

+2

16

Дни утекают один за другим, идут вереницей – они одинаковые, Майе сложно их различить. Они немного похожи на те, прежние дни, пусть дело и происходило робкой весной, оказавшейся самой холодной за несколько лет, но разница в наличии надежды. Единственная заслуживающая внимания рана ведёт себя хорошо, единственный «гость» предпочитает звать её по имени каждый раз, когда приходит в себя.

Майя откликается всегда. Один раз это стоило ей пригоревшего супа.

Сколько раз это стоило спокойного сна, лучше не считать.

Как бы ни была похожа ситуация – Майя снова надевает старые мужские футболки, чтоб не пачкать свой повседневный костюм, и влезает в перешитые джинсы, Майя снова варит бульоны и находит, где добыть пополнение для аптечки за сравнительно низкую по этим неспокойным временам цену, где купить свежего белья, чтобы не задаваться вопросом наличия только одной смены, Майя гладит простыни и проветривает комнату каждый день – между теми годами и этим летом расположена пропасть. По одну её сторону угрюмый подросток в одежде не по размеру, сжимающий в руках вечную тряпку, не знающий, каким будет завтрашний день. По другую – Майя, в зеркальном отражении которой живёт напоминание – ей нужно жить. Этой Майе хочется крикнуть через пропасть «береги его», но она молчит и сама выполняет это предписание.

Итак, река на дне этой пропасти – это война, которая сейчас достаточно далеко, чтобы на улицах снова начинала проглядывать робкая жизнь, обманчивый горный ручеёк, в котором сводит ноги и утягивает вниз по течению, чтобы разбить о пороги. Острые камни – это чужие болезни, ранения, контузии и сотрясения. Тёмная трава, которая пробивается через камни? О, это честь и достоинство Майи, потрёпанные, измотанные, но всё ещё рвущиеся наружу – она солдат, неважно, что она охраняет только один дом. Она всё ещё человек, который не изменил своим принципам.

Её зовут по имени, и она всегда приходит.

Они почти не разговаривают, отделываясь односложными фразами – Майя спрашивает, когда принести ужин, есть ли настроение обедать, не мог бы он потерпеть – нужно поменять бинты. Алекс поступает примерно так же, до тех пор пока однажды не задаёт вопрос, заставляющий Майю оторваться от книги и вопросительно посмотреть.

Как её в это втянули? Именно «втянули», не «втянуло», как было в вопросе изначально.

Шум реки на дне горной пропасти бьёт по ушам.

«Война», может ответить Майя. Рассказать про убитую мать, про то, что ей некуда больше было идти, что «отец» завещал ей служить тем-то и тем-то, вот она и служит, принимая их больных союзников и посильно выхаживая, раз уж не сбежала прочь и не решилась выйти в бой – да и бесполезна она там, где бьются стальные гиганты.

«Долг», может сказать она, ведь она всё ещё кому-то должна, хотя бы за то, что осталась в живых, а у Японии есть шанс проснуться свободной. Нельзя говорить о ничтожности своего вклада, нужно делать этот вклад, даже если его суть заключается в одном-единственном кирпиче в необходимом месте.

«Не знаю», может не соврать она ни на минуту, потому что и правда может не знать, почему всё в итоге свелось именно к этому.

– Просто по-другому не могу. – вместо этого отвечает она и снова смотрит в книгу. Такова, возможно, её судьба. Она когда-то наивно мечтала научиться убивать людей и отомстить хотя бы одному из британцев, ей бы хватило, но в итоге она умеет выхаживать больных, а единственный, кого она хотела убить, умер без её помощи.

+3

17

Сейчас ему хотя бы не приходится концентрироваться на каждом  слове, будь то его собственное или ее. Да, долгие перерывы, когда даже говорить нет сил - излечение явно тянет их из него, что-то внутри решило что лучше уж заживление ран, чем способность общаться и бодрствовать. А ведь так подумать - давно Алекс не высыпался как следует, все урывками и через раз, в итоге даже сейчас, в болезни и духоте, он чувствует долю облегчения от того, что не надо никуда бежать, что можно просто отключиться, пока не полегчает. И главное - что Майя не даст ему заснуть навсегда, уже не дала. Крестовский еще не знает, как он будет возвращать ей долг, но уже думает об этом. И кажется, не в одном долге тут дело - просто ему не хочется  быть безучастным бревном, а как-то ответить на ее заботу.

Она отрывается от книги, чтобы ответить на его вопрос - никакого намека на "не твое дело". Думает ли она над ответом или для нее уже все ясно? Похоже, второе.

"По другому не могу" - простые слова, но сколько же всего может стоять за ними. Это слова, с которыми люди делают выбор, даже если он ведет к беде или смерти, порой и сами не умея, не желая, а то и вовсе не пытаясь объяснить свои действия. Просто это для них - самый естественный поступок. Это похоже на ее спокойную доброту - все же он назвал бы именно так то, как она терпит связанные с ним проблемы, которые Крестовский уже в достаточной мере и сам осознает. Говоря проще, поступки Майи - не по долгу, а от души, потому они так и тронули его.

- Повезло мне, что так. Ты... Добрая. - Неожиданно говорит Алекс. Действительно ведь, шансов что такое с ним случится, было мало, не зря люди порой больше всего боятся заболеть в чужих краях, где придется  выть от боли без единого родного человека рядом, и пытаться достучаться до окружающих  либо на языке им непонятном, либо напрягая  знание какого-то из чужих - ты чуть не помираешь, а тебе приходится вспоминать чужие слова, чтобы воды попросить.  А его спасает девушка, которая явно одна, не слишком следит за внешностью, и ни словом, ни делом не жалуется на то, что ей приходится возиться с полудохлым полковником. Правда, сейчас уже не таким и дохлым - налицо попытки как-то меньше создавать проблем, хоть пока и неудачные, из-за общей слабости. Но все же он уже не без пяти минут покойник.

- Просто... Я тебе доверяю. Но не знаю о тебе ничего. А хотел бы. - Выходит не очень складно, и он это слишком хорошо понимает. Но уж как есть, и куда лучше чем было, - Если сама хочешь что-то узнать - спроси. С памятью получше стало.

Такая вот неуклюжая попытка построить какие-то отношения за пределами просьбы что-то принести и просто посидеть рядом, что она и так делает.

+2

18

Она добрая? Майя снова отрывается от чтения, смотрит на раненого долго, внимательно, словно ожидая подвоха, но ничего не говорит. Примерно так она смотрит, когда ей приходится отдавать приготовленную еду, как человек, к которому ворвались в жизнь и отбирают последнее, но он не в силах возразить и только ждёт, смиренно склонив голову. Не так виновато, возможно, не так раболепно, без тени страха, но всё же так, будто ищет второе дно в этих словах и что-то неприятное на нём.

Она… действительно так выглядит? Потому что Майя, и теперь это понятно даже ей, никогда не пыталась себя подвести под такие оценки. Она об этом не задумывалась, задвинув саму себя в дальний угол, жила, посвящала себя другим, не удосуживаясь попытаться даже починить кран на съёмной квартире, а теперь узнала, что её можно оценить как добрую. Этот добрый человек несколько лет назад чуть не придушил кого-то на этой же кровати, это тоже входит в понятие доброты?..

В итоге Майя пожимает плечами и снова опускает взгляд в книгу. «Я так не думаю» остаётся несказанным и даже не выраженным. Скорее, она будто всем видом говорит «не мне с вами спорить».

– В этом доме везения нет. – вдруг говорит Байерн то ли с горечью, то ли с задумчивостью. И правда, все его обитатели ловили иные джекпоты, а Джейк и подавно говорил, что Майя проиграет в русскую рулетку с первой попытки. Потому что она такая. И он такой. И джекпоты у них вовсе не означают свалившееся на голову счастье. – Везучие люди сюда не попадают.

Сразу после звучит хлопок закрываемой книги.

«Trust you», да?..

– Не стоит беспокоиться, – снова тон и взгляд человека, у которого отбирают последнее, а он покорно за этим смотрит, – И спешить тоже.

Это был первый рубеж. Есть пропасть, есть река на дне – Стикс, разделяющий всех живых и не очень. Не надо туда ходить, не надо узнавать что-то больше поверхности – добрая, услужливая, имеющая какую-то свою честь и числящаяся в статусе союзника. Дальше – зеркало, в котором три отражения вместо одного, история выживания и смерти на этой кровати. И то, что она не просила себе этих гостей, и, по правде сказать, ей было бы несколько спокойнее без них – но они заставляют её снова оживать, в то время как без них время тут останавливается. И то, что она больше никогда не позволит себе кого-то предать, даже мимолётно, но и не даст подойти так близко, чтобы было ради кого совершать это предательство.

Первый рубеж – это табличка, предупреждающая всех путников разворачиваться и уходить. Это ясный взгляд Майи, которая не задаёт вопросов и не жаждет их.

Не пытайся переплыть эту реку.

+1

19

Он понимает ее реакцию, по крайней мере, так кажется - редко когда хорошие и добрые люди напрашиваются на то, чтобы их такими называли. Майя не спорит и не соглашается, верная своей сдержанности и спокойному поведению. Кажется даже - что-то недоверчивое в выражении ее лица, но тут Алекс еще не до конца доверяет своему "новому" зрению. Казало бы, она просто ушла от вопроса - может, будь оно так, Алекс просто выждал бы другого случая что-то спросить. Но внезапно прозвучали слова, которых он не ожидал - горькие, если не по интонации, то по содержанию. Впервые в их разговорах полутенью, полунамеком промелькнули какие-то другие люди, вряд ли Майя имела в виду себя одну. Везучие не попадают? А что, может она и права - даже он мог плохо кончить, а часто людей привозят в такие места просто умирать. Но она сама? Тоже "невезучая"? Возможно, он тронул то, что не следовало бы.

- Меня впервые так зацепило. - Признается он в том, что можно считать неудачей, - А ты - вытащила. Сделал бы глупость, или подхватил заразу иначе.

Почти нормально говорит, и понимает, что так бы оно и вышло, не будь рядом Майи, которая делала все, чтобы подобного не случилось, по крайней мере от материальной угрозы берегла как могла. От психологической - может сознательно и не пыталась, но все же каждый раз приходила, когда Алекс звал, хоть и знала, что это далеко не всегда признак реальной проблемы. Просто была рядом, когда это было спасением для него. Крестовский предельно ясно рассмотрел бездну, в которую может столкнуть не так сама рана, как состояние разума из-за нее, да и раньше на своем же примере познал, насколько человек способен вредить сам себе. Сейчас он не улыбается, скорее - серьезен. Может не понимать всего, но чувствует, что это не банальное "лед сломан", что прикоснулся к чему-то не очень-то хорошему. Прошлое. Если копаться в нем - у многих ли людей все будет мирно и безоблачно? В этом-то поганом мире?

И все же - что-то в мире есть хорошее есть, если его принесли именно сюда. Сомнительно, чтобы кто-то уверенно знал, куда идти и к кому, скорее уж ухватились за возможность и просто надеялись и верили. Спросить потом, не достали ли Майю запросами, жив ли он вообще. Вполне могли, если нашли способ связаться. Но сейчас перед ним выбор - попытаться сунуться в запретную зону или отступить.

- Я тоже по другому не могу. - Улыбка выходит грустной, командир не потерял способности доверяться людям, даже если это выглядит опрометчивым или опасным даже, - Может быть, я стану исключением и принесу немного удачи.

+2

20

Майя не уверена в том, что это она вытащила. Вытаскивали с поля боя его другие люди, которые не выходят на связь – какая связь на передовой? Другие люди оказывали ему первую помощь, другие люди инструктировали Майю. Всё, что делала Байерн – предоставила душный дом, холодную воду и свои услуги. Чужих заслуг ей не нужно.

– Не стоит, – отвечает она, – Это не я вынесла тебя с поля боя и принесла сюда. Поблагодари своих сослуживцев, так будет честнее.

Всё когда-нибудь бывает впервые – ранения, диагнозы… Смерть тоже всегда случается один раз. Майя не понимала, откуда столько благодарности к ней, если ей вклад ничтожен – возможно, это что-то вроде инстинкта маленького утёнка, который считает матерью первого, кто попадётся на глаза. Майя не знает, как объяснить, что благодарность не нужна – она просто делает то, что от неё требуется. Что через неделю, месяц, полгода он уйдёт отсюда и возвращаться ему будет незачем.

– Как не можешь? – спрашивает Майя, водя пальцами по книжной обложке. Она не издевается – она действительно не понимает, к чему эти слова. Про удачу она тоже ничего не понимает, может, виноват дурной британский с акцентом, может – asylum в чужой голове. Но разговор пытается поддержать, чтоб оттянуть момент очередного забытья гостя. Он определённо чувствует себя лучше, вопрос в том, насколько.

Майя вздыхает.

– Твоё доверие бесценно, но ты адресуешь его не тому человеку. Поблагодари тех, кто тебя спас по-настоящему, когда вернёшься к ним, – вдруг снова возвращается она к теме спасения. – Я просто разрешаю пользоваться этим домом.

Закончится и эта война, и, если её дом уцелеет – что она сделает, когда последний смысл её жизни уйдёт? Раненых больше не будет, возможно, её услуги больше никому не понадобятся, что тогда?

Майя бы пошла воспитательницей в детский сад. Или выучилась бы на учительницу, чтобы смотреть в детские лица и верить – они уже никогда не переживут того, что выпало на её долю. Это даже не мечты, так, ощущения, стоящие за туманным «что будет, когда…». Не обязательно после этой войны, возможно, потребуется ещё несколько, чтобы окончательно освободиться. И тогда…

А до тех пор ей важно продолжать ухаживать за больными.

– Когда будешь готов пообедать, напомни, пожалуйста. – отвлечённо говорит Майя, снова меняя прохладные тряпки на чужом лбу.

+1


Вы здесь » Code Geass » Альтернативы » ❥ Знаешь, в эту игру могут играть двое