Вечер обещал быть отменным. После двух недель нескончаемой слякоти, изливаемой на город низкими осенними тучами, сегодня небесная канцелярия похоже смилостивилась. Алый закат, какой бывает только летом, заливал крыши и стены зданий, играл бликами на волнуемой ветром поверхности Невы. Алексей вышел из дверей Центрального управления ГСБ, и вдохнув полной грудью холодный бодрящий воздух, направился к стоянке, где дожидался хозяина черный четырёхцилиндровый мотоцикл BMW. Спрятав фуражку в приседельный рюкзак, Ланской под горло застегнул кожаную куртку (под вечер все сильнее холодало), натянул на голову шлем и завел мотор. Вечерние улицы звали, манили вдаль, на свободу автострад, к загородным холмам, полям и перелескам, и в другое время Алексей без сомнения бы поддался этому зову. Однако сегодня планы были иными. Уже больше месяца, после того, как закончилась его стажировка в офисе Управления, оперативные офицеры жандармерии таскали коллежского асессора за собой на любую мало-мальски серьезную операцию. Теория теорией, но вузовский учебник оперативную практику не заменит, и молодого офицера всячески натаскивали, готовя к самостоятельной работе на улицах. Конечно эта работа горячила кровь и будоражила. Но и выматывался Алексей настолько, что, вернувшись в офицерское общежитие, когда в 11 вечера, когда в час ночи, а когда и в четыре часа утра, едва находил в себе силы чтобы сварганить легкий перекус, принять душ, и свалиться в койку, чтобы уже в 7 часов снова подняться и идти на службу. В конечном итоге, оценив рвение Ланского, либо его вымотанный внешний вид (а возможно и то и другое), начальник Алексея коллежский советник Прохоров дал тому три заслуженных выходных дня.

Не так сильно, как поездки с друзьями за город, тем не менее Алексей любил такие вечерние путешествия через город. Особенно теперь, когда осень, вступив в права, заливала золотом и багрянцем уличные тротуары, парки и скверы. Пощелкав ручкой, он наконец поймал рок-станцию и в наушники шлема полились звуки бас-гитары. Звучала новомодная песня барда со сложной азиатской фамилией, которую Алексей все никак не мог запомнить. Но под настроение песня подстраивалась идеально, этого было не отнять:

«…Красное солнце сгорает дотла, день догорает с ним.
На пылающий город падает тень.
Перемен требуют наши сердца!
Перемен требуют наши глаза!
В нашем смехе и в наших слезах и в пульсации вен
Перемен! Мы ждем перемен!»

Учитывая взлетевшую до небес популярность песни, в особенности среди молодежи, бунтарского текста и дальневосточного происхождения автора, Алексея удивляло как в текущей военно-политической обстановке тому еще не вменили экстремистскую деятельность. Впрочем, вопросами пропаганды его третий отдел не занимался, потому задумываться об этом Алексей не собирался. Город меж тем погружался в сумерки. Зажигались окна домов. В детстве, а иногда, к своему стыду, и теперь, Алексей любил заглядывать в такие светящиеся вечерние окна, как в порталы, за каждым из которых таился свой неповторимый мир домашнего очага, таинства семейственности и уюта. Один за другим включались по ходу движения уличные фонари. Спустя около сорока минут Ланской подрулил к знакомой парадной дома александровской постройки на набережной канала Грибоедова. Решив не тревожить родных звонком в двери, он открыл брелоком домофон, поднялся по темной лестнице на третий этаж, и повернув ключ в замке, вошел в свой дом.

Мягкая теплая тишина и полумрак окружили его. Разувшись, и повесив куртку на крючок в коридоре, Алексей прошел в гостиную. Телевизор работал. Напротив него в кресле, откинув голову на спинку, с ногами, закутанными в теплый плед, дремал отец. Очевидно, сегодня его настиг очередной приступ острой боли в спине, и Виктор Антонович не пошел на работу, перебарывая прострелы в позвоночнике медвежьей дозой анальгетиков. Ложиться на повторную операцию отец категорически не хотел, хотя хирурги, изъяв из позвонка осколок пятнадцать лет назад, строго предупредили, что, если не провести локальную нейрохихругию, боли будут преследовать всю жизнь. По мнению Виктора Антоновича – не парализовало, да и Бог с ним, остальное мелочи. «А то доковыряются, не то что ноги, все тело откажет», обычно говорил он. В итоге еще не старый, полный сил мужчина жестоко страдал, на день-два каждый месяц превращаясь в дряхлого старика.

Отец никогда не вспоминал, что все могло кончиться хуже, чем паралич. Осколочное ранение брюшины, разорванная печень и часть тонкого кишечника, потеря двух литров крови и кусок стали торчащий в позвоночнике в миллиметре от спинного мозга. Алексей помнил, как это было тогда. Ночной звонок. Непонимание, а потом ужас и паника в глазах матери. Ее звонки в штаб округа, в отчаянной попытке узнать где сейчас ее муж и что с ним. Он, семилетний мальчишка, жмущийся к ее ноге и умоляющий не плакать, трехлетняя Лиза, еще ничего из происходящего не понимающая, но разревевшаяся на пару с матерью. Борт из Центральной Африки принес отца в Петербург. Он был прооперирован и спасен. Но его боль навсегда осталась с ним. Как и память о той ночи, полной боли, для всех членов семьи.

Прогоняя тяжелые образы, Алексей осторожно опустился в соседнее кресло, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить отца. Однако чуткий слух кадрового военного очевидно что-то все же уловил, Виктор Антонович дернул головой и, проморгавшись со сна, открыл глаза.
- Аня, ты?...  А, Леха, здорово! Какими судьбами домой, блудный сын?
- Здравствуй, пап. Соскучился. Начальство дало пару выходных, приехал погостить.
- Что, отличник военной и строевой подготовки? – в глазах отца плясали веселые искорки. – Всех заговорщиков выловил?
- Никак нет, господин майор, не всех, - поддержал игру Алексей. – Оставил чуток для закрытия зимнего плана по посадкам.
- Ну ты там давай, не посрами, - Виктор Антонович шутливо подмигнул, и осторожно поднялся с кресла, направляясь в сторону кухни. – Кофе будешь, Лёх?
- Не откажусь. Пап, а может я сам сварю? – обеспокоенно спросил Алексей, увидев, как отец потянулся за банкой с зернами на верхнюю полку и поморщился, видимо перебарывая проснувшуюся боль.
- Никаких сам. Ты дома или где? Ты вон впахиваешь как вол сутками, месяцами дома не бываешь, а я что? Учу оболтусов как снимать растяжки и обезвреживать «МОНки», или дома сижу кряхчу, как сейчас. Должна от меня польза быть, ты мне скажи, а?

Размолов зерна в мельнице, Виктор Антонович высыпал порошок в турку и начал помешивать. По кухне быстро разливался неповторимый горький аромат.
- Ты с сахаром, без, Леха? – отец разлил по кофе по чашкам и выставил на стол.
- Нет, без, спасибо. Пап, а где все-то?
- Мама звонила, говорит, после работы зайдет к старикам, задержится немного. Ты б тоже сходил, порадовал их, пока по свободе, когда был в последний раз, еще летом? Ну а Лизка, Лизка со своими националистами митингует.
- Погоди, так это серьезно? На всероссийский митинг Мальченко? – Алексей даже привстал со стула, напряженно вглядываясь в глаза отца. – И вы ей позволили? Я же вроде неоднократно, русским языком говорил, что о них думаю. И к чему это может привести. Мои слова что, вообще не имеют веса в этом доме?
- Тихо, тихо, охолонись, - Ланской-старший поднял ладонь, останавливая поток негодования из уст сына. – Да, ты говорил. А еще ты говорил, что они радикалы, потенциальные революционеры и копают под государственный строй. Но ты мне скажи, вот положа руку на сердце – от них были какие-либо неприятности за все эти годы? Тайные или явные? Вот ты мне, офицер охранки, скажи, без конкретики засекреченной, общими словами – есть или нет?
- Папа, подожди, какое отноше…
- Нет, ты мне все же ответь, Алексей. Потому что сколько я ни смотрю, ни читаю об их работе – ничего такого, что стране бы вредило – не видел, хоть убей. Поддержка пенсионеров – да, ветеранам и инвалидам войн – помогают. Волонтёрскую помощь малоимущим и многодетным семьям – осуществляют. Это плохо по-твоему? Ребята больше делают для населения, чем вся наша власть вместе взятая. Что от нее дождались? Повышение налогов? Что субсидии урезают, материнский капитал сократили за последние два года на пятнадцать процентов? Что сокращают финансирование медицины – да-да, буквально утром передавали, на треть урезают статью бюджета, чтобы покрыть дефицит. Знаем мы чего они там покрывают. Кучу бабла вбухали в ненужную китайскую войнушку, а теперь высасывают из социалки, чтобы с голым задом не сидеть. И еще. Общался я с людьми, скажем так… по работе знакомыми перебрасывался парой слов. Не из охранки. Но из… определенных кругов, - Виктор Антонович образно помахал в воздухе ладонью, изображая «круги». – Так вот. Говорят, да, ребята горячие, но против них ничего нет.
- По нашим каналам тоже ничего компрометирующего не проходило. Пока. Но, послушай, это же далеко не показатель, что этого не может быть в будущем, или не быть того, о чем мы еще не знаем.
- А, старая песня. Леш, мы одна семья. Мы должны друг другу доверять, нет разве? Вот тебе мое слово, если ты мне скажешь, вот хоть завтра, но железобетонно – да, они что-то затевают – я и Лизе донесу это понимание и запрещу туда ходить, и сам мнение о них сменю.

Их прервал звук ключа, поворачивающегося в замке. Дверь открылась и вошла Анна Генриховна.
- Лешенька, здравствуй, mein Liebe. Осунулся капитально, гоняют сильно, да? Вить, кормил ребенка?
- Здравствуй, мам. Все нормально, я поужинал перед уходом в столовой на работе, не беспокойся.
- Знаю я как вы ужинаете там. Перехватите сухомятку, и помчались. Страну спасать, как обычно. Ничего, сейчас супа налью, поешь. Вить, Elsa не звонила? Говорила, к шести будет дома, сейчас ее набирала, телефон не доступен. Куда она пошла-то? На бегу что-то говорила, вроде как с ребятами собирались на какую-то акцию.
- Акцию, ага, - Алексей мрачно кивнул. – Акцию протеста против политических арестов. У наших с утра головняки по обеспечению кордонов оцепления по всей стране на таких акциях. Мальченко как с цепи сорвался.
Алексей раз за разом набирал номер Лизы. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». – Убью паразитку, как придет.

В растущем напряжении они вдруг услышали отголоски программы новостей, звучащей из так и оставленного включенным телевизора в гостиной.
«…чрезвычайным происшествием закончился митинг партии «Национальная независимость России» на Болотной площади в Москве.»

Алексей рванулся к телевизору, прибавил громкость. «…Как сообщает наш корреспондент с места событий, десять минут назад во время выступления Станислава Мальченко на него было совершено покушение. Неизвестный снайпер произвел несколько выстрелов по политику, когда тот поднялся на трибуну с речью. Мальченко был немедленно эвакуирован с площади служебным вертолетом Государственной службы безопасности России. Согласно последним поступившим данным Мальченко легко ранен…»
- А я тебе говорил! – взорвался Алексей, бросая яростный взгляд в сторону отца. – Говорил, что-то может произойти! Но ты ее ОТПУСТИЛ!
Непослушными дрожащими пальцами он снова набрал номер Лизы. Гудок. Гудок. Она подняла трубку.
- Да, Леш?
- Лиза. Слышишь меня? Где ты?
- Мы на площади у Московского вокзала, здесь ребята с нашего курса, мы…
- Лиза! НЕМЕДЛЕННО ДОМОЙ! Слышишь? В МЕТРО – И ДОМОЙ, СЕЙЧАС ЖЕ!
- Леша, я не понимаю, что…
- БЫСТРО, Я СКАЗАЛ! – в нахлынувших эмоциях Алексей не сразу понял, что кричит на всю квартиру. Выключил вызов. Бросил тяжелый взгляд на побледневших родителей, испуганными глазами смотрящих на него. – Ну что, доигрались? Допускались дочку на митинги, где стреляют в людей?! Все, ни слова больше, ясно? Сидим, ждем Елизавету.

Отредактировано Алексей Ланской (2016-11-04 20:06:46)

Алексей поднялся с кресла и отошел к окну. Господи, какое ребячество!

- Лизхен, ну а если они все пойдут бросаться в Неву с Дворцового моста, ты тоже пойдешь? – он старался держать себя в руках, но в глазах его плясали злые огоньки. – Да, ты больше не ребенок, поэтому не веди себя, будь добра, как зареванная пятиклассница, которой не купили куклу, а сядь и как взрослый человек выслушай, что я тебе скажу.  Ты можешь сколько угодно убеждать отца или маму, что это «ничего страшного, просто митинг». Но мне-то не ври, Лиз. То, что сегодня произошло в Москве, возможно, всего лишь совпадение, но я в такие совпадения не верю. Стреляли в лидера партии. Как ты думаешь, что могло быть потом? Я допускаю, что у тебя и у большинства ребят, что пошли на этот митинг, были самые благородные намерения. Юношеский максимализм, стремление к справедливости, а «власть ничего не понимает и душит свободы», все это ясно. Предлог может быть каким угодно – политические заключенные, выступление против коррупции, против войны.

Алексей тяжело вздохнул, и, задернув шторы, вновь уселся в кресло.

- Дело не в этом, Лиз. Представь, вот вы услышали о ранении Мальченко. В толпе пошли волнения. Начинают доноситься реплики вроде «Правительство стреляет по патриотам!», «Нас пытаются запугать!» и так далее, и тому подобное.  Почему-то вы, как ты говоришь, «взрослые люди», очень быстро заводитесь и начинаете вытворять откровенную дурость, когда собираетесь толпой. А провокаторы, которые вас накручивают, прекрасно об этом знают и рассчитывают на такую эмоциональную реакцию. Начинается с малого, с криков, лозунгов. Потом кто-то кидает камень в оцепление. Нападает на полицейского с битой. Одна секунда – и полилась кровь. Я люблю тебя, Лиза, и переживаю за тебя. Мальченко и прочим партийным воротилам на вас плевать. Вас используют в качестве инструмента достижения своих политических амбиций и спишут в утиль. Кого-то в тюрьму, кого-то – в могилу. На вашей крови, на вашей поломанной судьбе, такие как Мальченко делают свой политический капитал. Вам никто не скажет спасибо, вас никто ниоткуда не вытащит. И если у кого-то играет в башке его националистический идиотизм, то поделом ему, и пусть сам выбирается из неприятностей. Но я не хочу, чтобы что-то случилось с тобой, пойми ты наконец. Если я кричу, то это не оттого, что я такой плохой, деспот, считаю тебя ребенком. Я хочу защитить тебя. Впереди целая жизнь и испортить ее можно в один миг. Подумай о родителях, подумай о себе – кому будет лучше, если с тобой случится беда?

Отредактировано Алексей Ланской (2017-03-31 15:41:55)

- Ах, так значит ‘самую могущественную империю’? А не из-за этого ли ты вообще к ним примкнула? ‘’У англичан сила, у англичан могущество, давайте будем как они’.

     Алексей вновь поднялся с кресла и зашагал по комнате. Он чувствовал, что начинает закипать, но из последних сил старался держать себя в руках.

    - Я не говорю о том, Лиз, что у нас многонациональная империя, с десятками народностей, языков, и всем здесь есть место, никого не притесняют за его цвет кожи или то, как он разговаривает. Британия же мало того, что раздавила и уничтожила коренное население целого континента, на котором сейчас находится, она полмира залила и продолжает заливать кровью. Тоже националисты, как твои любимые эн-эн-эровцы, - Алексей обернулся к отцу. – Я об этом беспокоюсь больше всего, пап, именно об этом тебя и хотел предупредить. В итоге все выливается в расовое господство, какими бы благими намерениями это не маскировали. И ты, и ты, Лиза, вы хотите видеть страну такой? Или вы серьезно считаете, что Мальченко, сейчас такой хороший и правильный, будет хоть на йоту отличаться от тех, кто сидит в парламенте и правительстве, если возьмет власть? Нет, я полагаю, безусловно, что он передаст власть прорусской, а не прозапападной финансовой элите. Только для нас ничего не изменится, для простого народа. Лиз, ты веришь, что они будут нам улучшать жизнь? Они всегда и везде заботились лишь о себе любимых. Мы, только мы сами сможем своим трудом, усердным и добросовестным, улучшить свое положение в жизни. А так…, - Алексей тяжело вздохнул, - я говорил, Лиз, ты ничего не улучшишь. Тебя и таких как ты, просто используют в своих интересах и выкинут. И во имя чего? Националистической идеологии? Родная, а ты с дедушкой Генрихом и бабушкой Петрой давно общалась? Ты спрашивала деда когда-нибудь, почему у него нет левого легкого и все тело в шрамах? Нет. Потому что английский националист стрелял в него на европейском фронте разрывными пулями. А ты спрашивала бабушку, маму, как они бежали из Германии, когда потеряли все, когда на их дом английский националист сбросил бомбу? Когда погиб твой дядя, Дитер, которому было всего восемь лет. Скажи мне, Лиз, как это? Знать  историю своей семьи, и все равно восхищаться тем, как ‘велики и могущественны’ англичане? Повторять их путь? Это стыдно, даже не так, это кощунственно! – Алексей не заметил, как снова начал кричать.
    – И если ты, понимая все, так или иначе хочешь участвовать в данном балагане, то я не хочу иметь с тобой ничего общего, ты меня поняла?!

Он подошел к сестре, склонив голову так, что его глаза смотрели прямо в её. Упрямство, гордость и кучу заученных тезисов, смысла которых она даже не понимала – вот что он видел в этом взгляде. Алексей закрыл глаза.

- Нет, - слова давались ему тяжело, Ланской понимал, что сейчас скажет самую жестокую вещь родному человеку, девочке, которую он любил всем сердцем, и ради которой он бы и убил и умер сам. Но иного выхода достучаться до сестры он не находил.

– Нет, я никогда не отрекусь от семьи. Но ты, похоже, начала отрекаться. Ты плевать хотела на чувства родных, на их страхи и переживания. Все ради 'великой идеи справедливости', а мать, отец, что они думают, ничего для тебя не значит. Я не могу изменить твои взгляды, увы, видит Бог, я пытался. Но, - он сжал за спиной кулаки так, что хрустнули костяшки, - заставить тебя отказаться от совершения неразумных действий могу. Как офицер Государственной службы безопасности Российской Империи с сегодняшнего дня я вношу тебя в реестр граждан, находящихся под особым надзором и контролем. Иными словами, Лиз – ты на карандаше у охранки. Учись, работай, влюбляйся, занимайся чем хочешь, но при первом же твоем участии в акции, подобной сегодняшней – тебе выпишут волчий билет. Не волнуйся, я позабочусь о том, чтобы ты не попала в 'Кресты', все же ты не убийца и не террористка. Но любой карьерный рост, трудоустройство на хорошую работу, любые социальные гарантии и льготы будут для тебя навеки потеряны. Может быть хоть так я сумею охладить твой пыл и заставить очнуться твою неглупую, но зазомбированную голову.

- Леша, как ты можешь, она же твоя сестра! Ты губишь её судьбу, не делай этого! – мать плакала, спрятав лицо в ладони, черные волосы, растрепавшись, накрывали ее словно полог. Отец умоляюще смотрел на Алексея, в его глазах тоже стояли слезы.

- Нет, мои родные, так надо, – он резко развернулся к Лизе, и его глаза полыхали таким гневом, какого он раньше не помнил за собой. – Смотри, до чего ты, ТЫ, своими поступками довела их! Хоть маму  пожалей, если себя не жалко. Всё, Лиза. Думай. Я позволю тебе это сделать без моего присутствия, - произнося эти слова, он уже шнуровал ботинки в прихожей. – Я не в силах находиться больше в этом доме, пока здесь такая атмосфера. Думай, Лиз. – И накинув куртку он вышел из квартиры.

Не помня себя, на автомате спустился на улицу. Завел мотор и, выжимая газ, понесся по пустым вечерним улицам. В никуда, туда, куда приведет его дорога. Ветер и моросящий дождь секли лицо, но злость и горечь застилали сознание и он не замечал капель, обжигающих кожу и глаза. Шлем он не надел.

Отредактировано Алексей Ланской (2017-07-07 19:34:33)