Никогда Куба ещё не была так близко. Держишь ее в руках, принюхиваешься, пробуешь на вкус и понимаешь, что тебя обманули. Те миллионы красивых пляжных снимков, которые тебе довелось пересмотреть, те выкуренные сигары, сливочные, перечные, сладковатые, те обрывки фраз из учебников истории — все это неправда. Точнее, правда, но на такую толику, что в это сложно поверить. Лишь спустя десять лет Владимир увидел обратную сторону медали, которая казалась сюрреалистичной, непропорционально огромной. Вечнозелёные плантации, роскошные жители, улыбчивые жители, неунывающие работники... Всё это было лишь красивой обёрткой, отражением в кривом зеркале.
Об обратном говорили даже многие районы столицы, Гаваны. Старые обветшавшие дома, ржавые металлические заборы, поникшие кусты и кроны деревьев. Это угнетало и создавало огромный контраст с теми районами, которыми администрация занималась с куда большей отдачей и вложениями.
Но сейчас Владимир был не в Гаване, а в нескольких километрах от неё, в своём мотеле. Вернее, в комнате Марии — обстоятельства сложились так, что теперь, благодаря стараниям нового жильца, помещение больше не годилось для нормального проживания двух человек — гул работающего суперкомпьютера был настолько невыносим, что заснуть нормально попросту не получалось и пришлось просить Вуйцик о временном приюте. Она, конечно, не была против и вошла в положение, но спать легла в одежде, определив Владимира на матрас возле кровати.
Решать деловые вопросы и изучать планы, разумеется, они ушли к нему в номер сразу, как проснулись и довольно скромно позавтракали — местное меню не пестрило экзотическими блюдами и было очень простым, но домашним, а оттого вовсе не плохим. Втроём всё решалось довольно продуктивно. Но даже несмотря на это, устали все. Кроме того, как можно догадаться, гудение компьютера настолько утомило Владимира, что теперь он лежал на кровати Марии и, закинувшись таблетками обезболивающего, смотрел музыкальный канал с классической музыкой, вышедшей из-под пера английских композиторов. Несмотря на то, что сердце беспрестанно тосковало по мелодиям Моцарта, Баха, Паганини, Чайковского, Римского-Корсакова, которые здесь явно не котировались правительством, слушал Макаров не без удовольствия, но как-то фоном, из-за головной боли, которая со временем утихла. И это в то время, как сбоку от него происходило обыденное, но довольно любопытное зрелище — Мария занималась глаженьем своей одежды. И не то, чтобы это было очень странно — ну что такого, военным её типа ничто человеческое не чуждо. Но делала она это после душа, одетая в чёрную футболку Владимира, которая была достаточно длинной для неё и, фактически, свисала ниже бёдер, прикрывая явно отсутствующее нижнее бельё.
— Знаешь, — Владимир искоса посмотрел на неё и шуточно-недовольным голосом произнёс: — Как будет возможность, сходим в город и купим тебе халат. Я не хочу, чтобы ты таскала мои вещи.

— А ты наглая, — Владимир усмехнулся. — Покупать-то будешь за свой счёт?
— Неа, — Мария показала язык и продолжила гладить.
— Точно наглая, — Макаров пожал плечами и продолжил слушать музыку.
Играла шестая симфония  Ральфа Воан-Уильямса, скончавшегося не так уж давно. Владимир не мог не отметить потрясающие перепады динамики и отчётливо выраженное золотое сечение. Когда же эта безусловно отличная композиция подходила к своему логическому завершению, Мария уже раскладывала свою одежду и бельё по полочкам.
— Тебе, кстати, слабо будет, — Вуйцик улыбнулась Владимиру, убирая на полку фиолетовые кюлоты.
— Что слабо? — внимания Макарова переключилось на неё.
— Сходить со мной по магазинам, — уточнила Вуйцик, демонстративно раскручивая на пальце лифчик.
— Да легко, — Владимир даже рукой махнул. — Надо было с тобой поспорить на что-то. Через десять минут будь готова.
— Вот ещё, — Мария фыркнула и убрала последний элемент нижнего белья в шкаф. — В таком случае, кинь мне, пожалуйста, ту одежду, что лежит в сумке у кровати, заодно поглажу перед выходом. Я знала, что она пригодится. Сумка слева.
Владимир нехотя свесил руку вниз.
— Другое лево, — одёрнула Мария и, приложив палец к своим губам, засмеялась.
Пробурчав себе под нос на тему того, что могла бы сразу сказать, Макаров потянулся уже другой рукой и нащупал спортивную сумку, наощупь расстегнул молнию и вытащил то, что там лежало. Этим что-то оказался довольно милый на первый взгляд тёмно-синий жакет и платье. И то и то имело довольно интересную белую отделку. Владимир кинул вещи Марии, но в этот самый момент из складок платья на подбородок Макарова выпало что-то, имеющее довольно “боевой” ярко-красный оттенок. Этим элементом одежды оказались бамбуковые стринги, которые Владимир поспешил убрать на место, пока Мария, не обратив внимание на это небольшое происшествие, вновь занялась глаженьем, а Владимир ушёл переодеваться. Его выбор пал на летние брюки, цветастую гавайку, шляпу и очки-авиаторы — куда же без них? Он включил воду и слегка намочил волосы, зализав их назад. Повернулся к зеркалу. Оттуда на него уверенным взглядом смотрело мужественное лицо, обрамлённое лёгкой щетиной. Владимир надел очки, белую шляпу и оценил себя ещё раз. То, что надо для прогулки по Гаване. С этими мыслями он неслышно вышел из ванной, погасил свет и вернулся было в комнату, но в итоге замер на пороге. Из динамиков телевизора медленно, романтично играла скрипка. Мария стояла напротив окна, за кроватью, спиной к нему, в тех самых стрингах, в этот самый момент собираясь натянуть через голову выглаженное платье. Её тело было совершенно обычное и ни в какое сравнение не шло с фигурой Алины, которая была точно из камня выточена искусным скульптором Пигмалионом. Полноватые ноги, бёдра и бока, несильно выделяющиеся мышцы спины, бледная кожа. Это было в ней, и это нельзя было отнять. Но в свете предзакатного солнца, пробивающегося сквозь жалюзи, тело Марии выглядело очень красиво, несмотря на все его видимые и невидимые недостатки.

Кожа на её руках очень мягкая. А в движениях столько женственности, сколько он не видел в ней ранее. Она проходит мимо и вязкий аромат липы с её волос втягивается через нос в лёгкие. Владимир поворачивает голову. Её профиль обычный, неприметный, но чуть вздёрнутый нос придаёт ему какое-то простое и понятное каждому очарование. Но Макаров не успевает зацепиться за её растворившийся в дверях образ, который незаметно оседает разве что где-то на задворках подсознания. Владимир замечает, что вылетела из номера она так быстро, что даже забыла на кровати свой жакет. Он осторожно поднимает его за воротники, чтобы не помять, и выходит из номера. Мария стоит, облокотившись на перила и смотрит куда-то вдаль, на зелёный кубинский лес.
— Ты забыла жакет, — Владимир распахивает его сзади и она подаётся назад, продевая руки в рукава.
— Спасибо, — в голосе Марии появляются былые задорные нотки, и она поворачивается, чтобы закрыть дверь. — Давай поймаем такси. Не хочу случайно надраться в баре и потом попасться британцам на вождении в пьяном виде.
— Я вроде не собирался сегодня пить, — Владимир пожимает плечами.
— Давно ты с женщинами не пьёшь, а? — ключи дважды щёлкают в замке. — Потопали, вон как раз таксисты кофе пьют.
Они спустились вниз и подошли к двум белым хэтчбэкам с шашечками на дверях.
— До Гаваны сколько?
— Десять с двоих, — сказал водитель, оглядев парочку.
— А с меня с одной вчера ночью десятку содрать хотели! — недовольно прошептала Мария на ухо Макарову.
Владимир удивлённо посмотрел на неё — куда это, интересно, она ездила? Он думал, что в ночь на двадцать пятое Мария спала… Впрочем, об этом стоило спросить позже.
— Годится, едем, — сказал Владимир и сел на заднее сиденье, зная, что Вуйцик будет до последнего стоять за право сидеть спереди.
Автомобиль тронулся и через двадцать минут зелёные джунгли сменились на каменные.

Владимир, до того немного мрачный и сердитый на Вуйцик за её беспечное поведение, слегка посветлел, услышав её предложение.
— Я согласен, — сказал он. — Не за одними же халатиками мы в город припёрлись. Но при одном условии: если ты будешь себя хорошо вести.
Мария насмешливо вздохнула.
— Хорошо-хорошо, — её усмешка перешла в звонкий смех и Вуйцик схватила Макарова под руку, прижавшись к нему. —  Как скажешь, папик, как скажешь.
—  И не называй меня так, —  голос Макарова чуть дрогнул — не привык он к такому отношению с её стороны; это было слишком уж неожиданным.
Камера хранения оказалась недалеко отсюда, на крупном автовокзале. Служащий предупредил, что вещи хранятся до 72 часов, но стоит ли говорить, что этого Владимиру и Марии было достаточно? Оставив сумку с одеждой в ячейке под номером 4590, они направились в сторону Колониальной Площади. Найти её можно было с помощью навигаторов в телефоне, но… В этом нет никакой романтики. Техника убила в людях всякий дух авантюризма. Куда интереснее было идти по незнакомому городу, ориентируясь на указатели и электронные карты, которые стояли через каждые две автобусные остановки.
До площади удалось дойти только через сорок минут. Привыкшие к таким маршам Макаров и Вуйцик пройденного расстояния даже не прочувствовали. Разве что плечо, на котором Мария иногда едва ли не повисала, слегка ныло, но и то, скорее, от несправедливости, чем от неудобства.
А на площади была развёрнута большая сцена, по краям стояли внушительные колонки, размером с двухэтажный дом. Из них струилась довольно красивая инструментальная музыка. Народу было много. В основном — британцы, но пройти было можно хоть к самой сцене, если постараться, даже несмотря на то, что вечер только начался. Хотя, кто знает, во сколько начался сам фестиваль. Играющий коллектив был британским — это Владимир выяснил из разговоров двух длиннобородых мужчин своего возраста. Мария то и дело пыталась утянуть Макарова куда-то в сторону, но он предпочитал сам задавать направление движения, а потому тоже периодически тянул её в свою сторону. Отцепляться же назойливая Вуйцик не хотела ни в какую, поэтому их противостояние, из которого Владимир всегда выходил победителем, происходило довольно часто. Но положительная сторона у всего этого, всё же, была — она ни за что не потеряется.
Спустя час прослушивания довольно хорошего исполнения самых разных инструментальных композиций, Макаров осознал, что неплохо было бы и поесть.
— Ты голодная? — спросил он, немного пошевелив рукой, привлекая внимание Вуйцик, заинтересованно наблюдающей за выступлением нового коллектива.

Владимир пробежался глазами по меню, краем уха выслушав пожелания Марии.
— Я буду тёмное, — сразу произнёс он — ещё в молодости прошла его нежная любовь к светлому. — И, наверное, рёбрышки... Интересно, с чем их тут подают. Как-то я был в Обнинске, там к ним подали два вида довольно неплохих салата и сырые овощи.
— Тут есть мелкий шрифт, — отметила Вуйцик приглушённым голосом — мимо их столика прошёл официант.
— Тут написано про запечённый картофель. Солидно, — Владимир кивнул. — Интересно, они его в духовке, или в углях готовят?
— И почему ты светлое не пьёшь? — Мария хмыкнула, по-доброму улыбнувшись. — Ты же вроде на стороне сил добра и всё такое. А пьёшь тёмное. Как так, Вова?
— Для контраста, — Макаров засмеялся и в следующую минуту к ним подошла милая девушка в национальном костюме — принимать заказ.
Ожидание заказа прошло в полном молчании, но в упорном сверлении настойчивыми взглядами друг друга. В определённый момент это превратилось в самые обыкновенные гляделки, которые Владимир с треском проиграл. Любой на его месте выдал бы исключительно острую, но обидную для Марии шутку про глаз, но Макаров не обладал должным чувством юмора, зато имел превосходное чувство такта и безграничное уважение к этой женщине.
Пиво принесли мгновенно — в вытянутых, похожих на женскую фигуру, бокалах. Владимир и Мария, каждый испробовав свой напиток, убедились в несомненном качестве предлагаемого продукта. Ресторан определённо заботился о качестве своего пива. Подача блюд же была изумительной. Красные рёбрышки лежали на тарелке в окружении одного картофеля в фольге, маринованного лука и свежих овощей — помидоров и огурцов. Кроме того, к основному блюду в изобилии подали и два соуса: тёмно-красный, больше напоминавший барбекю и светлый, не иначе как сметанный для картофеля. Внешний вид был очень аппетитным и, похоже, Мария была с Макаровым солидарна: она уже разворачивала столовые приборы из салфетки, жадно поглядывая на то, что раньше ещё бегало, жевало травку и радовалось жизни.
— Приятного аппетита, — улыбнулся Владимир и стал аккуратно срезать первое ребро.

Мария была права. Кухня этого ресторана была не то чтобы сильно изысканной, но великолепие всей палитры вкуса блюд отразились на преисполненном удовольствия лице Владимира. Это было бесподобно. Молча он ел умеренно солёные рёбрышки вприкуску с овощами, периодически делая большие глотки приятно ласкающего полость рта бархатного тёмного, и слушал, что говорят Мария, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикусить язык от вкуснейших блюд.
— Я с тобой солидарен, — сказал Макаров и обглоданная кость с глухим стуком падает в небольшую груду остальных. — Но только в плане еды!
Он усмехнулся помотав головой.
— Мне и одному неплохо жить, — Владимир говорит абсолютно честно, но смеётся в ответ на шутку Марии. — И носки я не разбрасываю.
Невольно вспоминается неделя, прожитая вместе с Алиной. Было здорово, даже очень. Но, положа руку на сердце, Макаров понимает: даже будь он один, мало что изменилось бы в его жизни. Макаров не боится ничего нового, но и старым не брезгует. А одиночество — оно полезно. Особенно, когда твоя Родина не хочет видеть твою голову вместо державы императора. Оно похоже на болотную трясину, в которой ты медленно тонешь, пока не остаётся торчать одна лишь голова. И сперва ты его ненавидишь. Потом ты к нему привыкаешь. А потом ты не можешь без него жить. Но Владимиру казалось, что он не погружается, а просто застрял где-то посередине.
— Я же и так живу с тобой сейчас, — он продолжает с доброй усмешкой на лице и делает глоток из пивного бокала. — В силу непредвиденных обстоятельств. Неужели у тебя язык повернётся назвать меня столь неопрятным, чтобы я носками разбрасывался в присутствии женщины?
Товарищи засмеялись и подняли бокалы.
— Пусть небо над твоей головой всегда будет мирным, Вова, — Мария с улыбкой произносит неожиданный тост.
— А если не для нас, то для потомков, — лаконично дополняет Макаров. Раздаётся звон бокалов, и они довольно быстро пустеют. Вежливый официант предлагает повторить. Вуйцик кивает Владимиру и тот даёт добро. Уже через пару минут им приносят два заполненных доверху ледяных бокала. Время незаметно летит за задушевными разговорами, и никто не обращает внимания на парочку, беседующую на русском — люди слишком увлечены разговорами друг с другом, да и мало кто из жителей этой страны вообще знает русский язык, будь то приехавший на заработки британец, пожалованный, или нумерованный.
Они допивают следующий бокал. Макаров видит, как в глазах Марии появляется характерный маслянистый блеск. Но, судя по жестам, она ещё очень далека от кондиции.
— Я всё, — тем не менее, произносит Вуйцик. — Попросишь счёт?
Владимир кивает, окликая официанта, обслуживающего их столик.
Счёт приносят сразу, в стильном коричневом кэш-холде. Владимир видит вполне приемлемую сумму в двадцать фунтов. Вложив туда несколько купюр и надбавив сверху два фунта чаевых, Макаров отдаёт книжечку со счётом официанту и тот уходит. Его коллега по работе помогает с тарелками.
— Пойдём, — говорит Владимир Марии и они неторопливо покидают заведение.
На Гаванну медленно опускались сумерки. Затихли звуки музыки на Колониальной Площади. Владимир и Мария идут по опустевшим улицам города. Из приоткрытых окон домов слышны взрослые и детские голоса. Где-то на окраине с надрывом воет пёс и ему вторят двое других.
— Почему на улицах стало так безлюдно? — спрашивает Мария, прижимаясь к Владимиру. — Ведь этот город ещё два часа назад был таким праздничным и весёлым…
— Я не знаю, — честно отвечает Макаров, чувствуя её осторожные прикосновения. — Британцы боятся выходить по вечерам, потому что живут в страхе перед нумерованными. Нумерованные боятся попадаться полиции на глаза лишний раз.
— Только полицаи никого не боятся, — в голосе Вуйцик звучит усмешка. — И два ковбоя, под руку идущие по этим улицам… — она звонко смеётся. — Почему так? Если все боятся и ненавидят друг друга… Зачем это всё?
— Затем, что войны развязывают дипломаты, — Владимир говорит прописные истины. — И финансовая элита. Обычным людям не нужны эти войны.
— Но что тогда нужно им? — Мария не унимается, и Макаров чувствует себя мудрым старшим братом, отвечающим на вопросы не смышлённой младшей сестры — это чувство пропитывает сердце теплотой ностальгии об ушедшем навсегда детстве.
— Люди хотят счастья, — говори Владимир спокойным, мудрым тоном. — Но у людей отнимают его. Как леденец у ребёнка, — они продолжают идти по улицам; навстречу паре начинают попадаться разрозненные компании местных с чисто британской внешностью. — Вот только знаешь, в чём отличие ребёнка, оставшегося без конфеты, от человека, оставшегося без счастья? Ребёнок осознаёт свою потерю. А люди даже не оглядываются в поисках утерянного. Они сразу находят что-то новое. Похожее. Замену. В этот самый момент политики вкладывают в руки людей оружие. И человек верит, что так надо. Оружие в руках наёмника опасно для окружающих. Оружие в руках неуверенного человека опасно для него самого. Оружие в руках патриота опасно для человечества. Наверное, я говорю как пацифист. Не как патриот. И уж точно не как человек, что который месяц вещает с экранов мониторов и телевизоров, не как личность, которую превозносит вся Россия. Люди продолжают верить в меня. Я читал все эти статьи в газетах и на сайтах. Европейцы называют меня пастырем, а последователей — паствой. И когда я думаю об этом, то оглядываюсь назад. На то, что сделал. На то, что так и не смог сделать. И понимаю: они правы. Я сам стал тем, кто вкладывает оружие в ладони людей. Именно поэтому Культ хотел завербовать меня как того, кто будет двигать прогресс вперёд. Мне всегда вспоминались слова Джоан. О том, что я был избран Евой. Избран, чтобы повести человечество вперёд и помочь сделать следующий шаг в осознании себя.
Владимир замечает, что Мария завороженно слушает его, не издавая ни звука. Они заворачивают за угол большого дома и идут на набережную.
— Я не поверил сладким медовым речам и отрёкся от терновой короны. Но продолжаю верить, что сражаюсь во имя мира. Лгу во имя мира. Убиваю во имя мира. Мне нет прощения, Мария.
Они останавливаются на набережной. Макаров кладёт ладони на плечи Вуйцик. Её красивое лицо озаряют лучи исчезающего за горизонтом солнца.
— Я сам заставляю людей наставлять оружие друг на друга. Убеждаю себя, что так надо, чтобы выиграть время. Выиграть войну. Выиграть крупицы мира, что лежат на одной из чаш весов. Получится ли? И не перевесит ли в итоге другая чаша? Та, на которой лежат миллионы жизней? Всё ли я делаю правильно?
Макаров делает паузу.
— У меня нет ответа. Но… Я хочу верить.