Кем была Кобра? Солдатом, воином, с первобытным инстинктом убивать, не стеснённым моралью и верой. Но думать так совершенно не получается. Он уже давно видит в ней не просто инструмент для ведения войны… И уже никогда, никогда не забудет огонь в её глазах, от которого сердце Диаза вспыхнуло ярким пламенем. Все слова, случайные взгляды, касания… И уже нельзя было прийти просто так, чтобы выдать новое поручение, после исполнения которого кому-то из врагов группировки больше не суждено проснуться. Где-то внутри проснулось безысходное отчаяние. Эмоции искали выход, но Франциско не хотел сдаваться нахлынувшим чувствам. Скоро она уедет из Бразилии. Восстание закончится, всё уляжется, займёт свой пост новый генерал-губернатор. Жизнь заполнят финансовые отчёты, деловые поездки, переговоры и войны с отстаивающими своё право на жизнь мелкими, но опасными мафиозными кланами. Всё пойдёт своим чередом. Мир станет прежним. Вот только…
В этот момент сердце едва не разрывается от резкой боли. Диаз хочет сослаться на количество выкуренного, но, кажется, даже собственное сознание взбунтовалось против него. Да… Мир станет прежним. Мир, на самом деле, вообще никогда не меняется. Просто в нём становится меньше содержимого.
Этот будет мир, в котором больше не будет её.
Диаз берёт верхний лист из стопки, которую принёс ему де Фалько и пробегается по нему глазами. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: попытка забыться в делах пошла крахом. Франциско закрывает глаза, склоняясь над своим рабочим столом. Злость несправедливости, преследующая Диаза всю жизнь, точно волк добычу, наполняет пустоту до краёв. Он поднимает глаза и смотрит на стол, заваленный папками, письмами, сообщениями, флешками и прочей дребеденью. Хлам, забивающий жизнь Франциско многие года. Диаз смотрит на него с исключительным отвращением. Впервые за всю свою криминальную жизнь, от которой за версту пахло порохом и кровью, он сомневается в том, что избрал правильный путь. Всё это казалось невероятно важным, жизненно необходимым столько лет, но лишь до этого момента...
«Ранена. Боремся за её спасение».
Да гори всё оно синими пламенем! В иступленной ярости Диаз вскакивает с кресла и одним махом сметает всё со стола. В воздух взлетает тысяча бумажек, которые в одночасье потеряли своё былое значение. С треском падает на пол органайзер с дорогими ручками, сверкнувшими инкрустацией на предзакатном солнце, разлетается на мелкие осколки экран ноутбука, вдребезги разбивается едва начатая бутылка чилийского полусладкого, с характерным всплеском разливаясь по красному перуанскому ковру. Звуки вновь стихают. Диаз бухается в кресло, схватившись рукой за голову. Так он просидел не меньше получаса, без единого движения, как застывшая навеки соляная статуя. И лишь потом он наклонился к лежащему во впитавшейся в ковёр луже вина телефону и трясущимися руками набрал короткий номер.
— Соедини меня с главной военной базой в Венесуэле...

Весь следующий день Франциско провёл дома. Произошедшее вчера казалось глупым сном. Забыть бы его поскорее, как это обычно бывает. Вот только невозможно забыть пугающую реальность и отречься от происходящих в душе изменений. Диаз даже сомневался в том, что она вообще понимает, как её приезд изменил всё. И что бы он ни делал, к чему бы он ни прикасался, везде он видел солнечный образ улыбающейся Кобры. И не деться никуда от её взгляда. Постепенно Диаз стал принимать страшную правду: всё это время он был одержим ею как человеком, что подарил ему веру и надежду.
Лишь под вечер Франциско решился позвонить в больницу.
— Провели две сложнейших операции, — уставшим голосом сказал главврач. — Завтра утром предстоит ещё одна.
— Я смогу её увидеть? — поинтересовался Диаз, изо всех сил борясь с проступающими в голосе волнением и дрожью.
— Она всё ещё не пришла в сознание, — говорит главврач хмуро.
— Это неважно, — глубоко вздохнув, сказал Франциско.
— Если это неважно, то можно, — утешительно раздалось на том конце провода, спустя десять секунд гробового молчания.
Диаз кладёт трубку, и на душе стало немного легче. Только теперь он замечает ломящийся от непрослушанных сообщений автоответчик. Когда-нибудь он обязательно прослушает их все. Но точно не сегодня. Франциско не стремится заниматься делами. Вместо этого он вновь поднимает трубку и делает один-единственной звонок.
— Алло, Том? Я могу завтра наведаться в твою оранжерею?

На следующий день Франциско проснулся непростительно рано. Часы показывали ровно шесть утра. Мужчина понимал: сегодня он уже не заснёт. Ведь беспокойство не покидало сердце Диаза ни на миг. Ему хотелось поскорее увидеться с ней, а потому он всеми силами приближал вечер, на который и был условлен его визит в клинику. И всё же, Диаз до сих пор не мог определиться с тем, что чувствует. Всё было слишком непонятно. Половину своего дня, до поездки к Тому, он размышлял над тем, что этот вопрос нужно решить как можно скорее, до того, как Кобра выйдет из состояния комы. Это всегда происходит внезапно. Предсказать попросту невозможно. И стоило бы прийти в себя, чтобы воспользоваться привычным холодным расчётом, но, как можно, если при мысли о ней сердце готово вот-вот вырваться из груди? Меньше всего Диаз хотел называть вещи своими именами, совершенно неуверенный в том, что ему это нужно. Но обуревающие его уже который день эмоции не давали покоя, неумолимо приближая момент, когда ему придётся принять правду. И до последнего момента Франциско не может быть уверен: понравится ему эта правда или нет. Всё покажет лишь время.
Букет белой акации сладко пах в руках Франциско. Он был бережно завёрнут в красивую плёнку и аккуратно подвязан красной лентой внизу. Эти цветы Диаз срывал сам с веток деревьев. Сам оборачивал, обрезал… Он сразу отказался от предложения де Фалько помочь ему. Всё, что хотел Франциско — сделать это своими руками. Для неё. И совершенно не хотелось слушать увещевания на тему того, что акация может завять быстрее, чем Кобра проснётся.
— Она не простоит до её пробуждения, — говорили ему.
— Тогда ей будут приносить цветы каждый день, — отвечал Диаз. — Чтобы проснувшись она обязательно увидела свежий букет.
В ответ на это де Фалько лишь качал головой — уж очень жаль ему было деревья акаций, которые Диаз с такими наполеоновскими планам мог просто ободрать догола.