Война… Война никогда не меняется. Меняются лишь солдаты. А победа… Она никогда не измеряется потерями.
Диаз ликовал даже несмотря на то, что в этом семидневном сражении погибло около тысячи сынов, мужей, матерей и дочерей. Погибли ради идеи. Ради свободы потомков, во имя гордости своего народа. Его воодушевляла смерть. С тех пор, как Франциско потерял всё в своей борьбе за выживание, ничто так не воодушевляло его, как героическая гибель тех, кто всем сердцем и душой стремился отдать жизнь за собственный идеалы. Вот что такое — честь и совесть.
Семь дней. Семь дней в Сальвадоре и его окрестностях не прекращалась стрельба. Война перекидывалась с города на лес и поля, иногда — на воду, когда морские суда давали залпы по атакующим. Что такое семь дней для обычного нумерованного? Рабочая пятидневка и скучные выходные наедине с мыслями о том, что завтра ты снова пойдёшь работать на благо своего британского управителя. Что такое семь дней для солдата? Это целая жизнь, где каждый твой шаг может стать последним. И нет такого человека, который не боялся бы умереть. Но смерть ради своей веры — это честь для того, кто готов ради неё сражаться.
Окончание штурма ознаменовалось выступлением лидеров восстания, которое Франциско приехал лицезреть лично, дабы поздравить их с победой. Ему не нужна была слава, которую заслужили эти люди, рискующие собой на поприще битвы. Он хотел лишь их победы, к которой людей всегда  нужно подталкивать. Диаз не ощущал себя национальным лидером. Он был превосходным оратором и мог вдохновить на подвиги целую нацию, но уж точно не ценой раскрытия своей личины на заведомо проигрышного для его народа восстания. Поэтому он просто проконтролировал выступление своих людей со стороны, а затем провёл небольшое совещание. Что уж — эти даже имени его настоящего не знали, чтобы не проболтались на допросе в случае чего. Эта группировка должна была удерживать Сальвадор на случай, если британцы решат прислать на помощь атлантическую группировку армий. Не победить, но хотя бы задержать. Тяжело вести войну против государства, держа превосходство лишь в вопросе разведки. Ты видишь шахматную доску и предугадываешь ходы, но что толку, если в этой партии у тебя есть лишь кое-какие пешки, одна-единственная ладья и ферзь?
В это самое время Кастро поднимал восстание в Мексике, Венесуэле и Колумбии. Оно должно помочь сдержать выход британцев в Южную Америку по суше, пока бразильская группировка берёт контроль над центральными территориями. Диаз бесконечно верил в своего делового партнёра, который до этого ни разу не ошибался, решая важные для них с Диазом вопросы. Всё шло идеально. И один в поле воин, если знает, что один.
Диаз докурил сигару и вышел из центра совещаний, расположенного в местной больнице, глубоко за полночь. Звёздное небо было затянуто лёгкой дымкой пожаров, с которыми отряды спасателей едва успевали справляться — последствия войны были ужасны. Даже объединившись вместе против стихии, мирные британцы и повстанцы с трудом побеждали её разбушевавшееся сверх того пламя. Восстание разгулялось, как пьяный гость на шумной свадьбе. Ведь на каждой есть такой, верно? Тот, который начинает танцевать на столе, драться с официантами за неполный бокал вина, кидаться едой… Вот только мир, скорее, напоминал не свадьбу, а поминки. Где-то недалеко грустно заплакала скрипка. Музыкант искусно извлекал ноты, вкладывая душу в каждое движение смычка, и Диаз какое-то время просто стоял, наслаждался музыкой, полуприкрыв глаза и освобождая голову от посторонних мыслей.
— Он играет на похоронах и танцах, — тихо сказал он. — И наша жизнь — одно из двух.
Напротив, в соседнем корпусе больницы, хирургическом, расположился лазарет. Он был переполнен. Раненные там лежали в холлах, на полу — где только можно. И хорошо, что никто не слышит голоса, полные боли и страданий.
Неожиданно из дверей корпуса, словно чёрная кошка, ловко выскользнул тёмный женский силуэт. Фонари были отключены с целью экономии энергии, а потому понять, кто это, у Диаза получилось лишь тогда, когда неизвестную предательски осветила луна. Это была Кобра.
Диаз всегда делил людей на два типа: те, кто верят в случайность и совпадения, и тех, кто верит в удачу. Себя он всегда относил ко второму типу. Случайности не случайны.
Женщина направлялась к выходу из города. Зачем? Это был первый вопрос, которым задался Франциско. И единственный. Бразилец даже не спрашивал себя: идти или нет. Он просто пошёл следом, стараясь не привлекать внимание. А это было и не очень сложно — Кобра шла, ни разу не обернувшись. Лишь изредка озиралась по сторонам и замедляла шаг, словно вслушивалась в шёпот городских стен.

Что мог ответить ей этот израненный снарядами и пулями город? О чём ей расскажут обожжённые зажигательной смесью дома, едва ли не с корнем вырванные взрывами деревья? Какие картины рисуют узоры трещин на асфальте и запёкшиеся пятна крови, которые ещё неделю никто не рискнёт отмыть? Какие слова произносят ей на ухо души убитых, которые до сих пор невидимыми тенями бродят по тёмным переулкам и мрачным улицам?
Жители не выходят из домов. Они боятся. Им страшно от того, что шепчут стены. И никто не решается выглянуть на улицу. Потому что теперь здесь принято бояться даже собственного отражения в оконном стекле. Лишь единицы смельчаков, решившихся посмотреть в глаза своему страху, могли увидеть это нелепое преследование: женщина-змея, которая не идёт человеческим шагом, а резво проползает, ныряя из улицы в улицу, по этому городу, и мужчина-дракон в сотне шагов от неё, парящий на крыльях ночи, как самый страшный кошмар, о котором ни один из отважившихся взглянуть в изуродованное лицо города горожан ещё даже не догадывается, как и о том, что в этот самый момент, по костям своих соратников идёт тот, кто двигает фигуры по полю, в эти семь дней разыгравший свой бразильский гамбит. Гроссмейстер отдаёт пешки, но занимает правую часть поля, одновременно готовясь пробить глухую оборону соперника и занять центр. Истерзанная доска засыпана землёй и залита кровью. Ведь жизнь и сама похожа на шахматы — в конце концов все фигуры убирают в ящик.
Он продолжает идти за ней, вдыхая мерзкий трупный запах. Куда она идёт? Зачем? Мысль о предательстве Диаз отбрасывает сразу. Исправное выполнение его поручений, тоскующая без неё родина и, самое главное, эта преданность в глазах, что огнём вспыхивает, когда Франциско касается её в привычно жесте — его ладонь, её плечо, нередко — обнажённое, отдающее теплом в кончики пальцев.
Идёт время, и вот пейзаж каменных джунглей сменяется зелёным пригородом, двухполосными дорогами, которые Кобра оползает окольными путями, словно идёт не по ним, а прямо и напролом, подчиняясь своим внутренним пространственно-временным законам. Над городом полыхало огненное зарево. Но сам запах гари немного ослабевал здесь, в пригороде. И с каждым пройденным километром он становился всё слабее, и слабее… Война становится похожа на паразита, который впивается в людей и высасывает из них жизнь. Ведь здесь ею уже не пахло. Разве что чёрные воронки были единственным напоминанием.
Алина хорошо знала, как стоят патрули, которые непременно бы её остановили, чтобы удостовериться в личности. Именно потому её путь был прямым, как стрела. Но куда именно она идёт? Словно бы интуитивно и не глядя.
Проходит полтора часа. И его путеводная звезда приводит Диаза к небольшому озеру всего в нескольких километрах от города — окрестности похожи на дикую глушь, которая сохраняет лоно стонущей природы нетронутым. Франциско останавливается и ищет удобную позицию, чтобы не выдать себя и понять, что хочет делать Кобра. Кусты папоротника кажутся ему наилучшим укрытием, поэтому он пользуется случаем и прячется за ними. Перед Диазом открывается пространство приозёрного пляжа. А у самой воды сидит Кобра, чуть поодаль от неё лежат износившиеся берцы, которые она сняла ещё когда шла по берегу. Первая мысль: она ждёт кого-то? Иначе нет смысла идти так далеко от города, пешком, да ещё и мимо всех патрулей. Но кого она может ждать, если почти всегда она была на связи и под рукой? Кто-то из остальных русских? На этой мысли Диаз напрягся. Но делать поспешные выводы было слишком рано. Змея нашла удобное лежбище у водной глади. Дракон затаился среди кустарников и остался немым наблюдателем.

Диаз молча наблюдает за дальнейшими действиями Кобры. Она ложится на спину и какое-то время её взгляд устремляется вверх, к небу, не изорванному заревом пожаров, на котором не видно ни единого облака. Оно спокойное, от него веет безмятежностью лихой юности, когда путь назад ещё был открыт и Франциско мог повернуть вспять. Через какое-то время Кобра вновь присаживается на считанные секунды, а затем встаёт и скидывает с себя абсолютно всю одежду. Обрамлённые лунным светом контуры её загорелого тела были бесподобным дополнением к этому ночному пейзажу. Она сделала несколько шагов и стала медленно входить в воду, оставляя за собой сверкающие круги на воде. В её походке не было былой солдатской выправки. Франциско был готов поклясться: в ней появилась даже своеобразная женственная манера. Или это кажется, потому что он — мужчина? У Диаза не было ответа. Он лишь продолжал наблюдать за ней, словно загипнотизированный красотой, спрятанной за военной муштрой и убийственно-жестоким выражением лица. Это таинство, свидетелем которого стал Франциско, было зрелищем незабываемым и одаряло Диаза чувством эдакой исключительности. Он был едва ли не окрылён неземным ощущением того, что ему выпала столь необычная возможность — увидеть то, что Кобра явно хотела скрыть от других. Женщина останавливается, когда вода достигает уровня пояса. С этого ракурса Кобра стоит чуть боком к нему и на лунном свету можно легко различить контур её груди, идеальной во всех своих смыслах. Окутанная тишиной, она застывает, точно соляная статуя жены Лота, обернувшаяся на пылающий город… Но эта ночная идиллия длится совсем недолго.
Душераздирающий крик, разорвавший пустоту, заставил Диаза вздрогнуть. Он ожидал чего угодно, но не этого. Но вырвавшаяся из клетки молчания истерика Кобры ответила на все вопросы, возникшие и тут же сгоревшие. Абсолютно всё здесь встало по своим местам. Её беспрекословная исполнительность и преданность делу, хладнокровие и уверенность, безграничная внутренняя сила и упорство. Кобра… Эта женщина — порождение этого мира, которому суждено быть вовсе не раем или адом, а самым настоящим чистилищем. Кобра — машина войны, несущая смерть и разрушения всему, на что её ни направь. Неудержимая, несущая свой крест до последнего вздоха. Вот только в каждой машине пульсирует живое человеческое сердце. Именно оно было источником огня, которым загораются её глаза. И именно оно, изорванное войной, стало причиной этого болезненного крика, преисполненного страданием, отторжением, страхом, ненавистью и безысходностью. Вот они, эмоции. Те, что спали внутри и терпеливо ждали своего часа. Они нашли выход, когда погибли те, кто был ей дорог — Диазу в тот же день доложили о потерях среди Вымпела. Тогда же он отправил и срочное сообщение Мальченко, в котором докладывал об их смерти. Сухой отчёт и ни слова скорби. Франциско не желал терять самообладания и расплачивался за это слишком большой ценой — человечностью. Но игра стоит свеч, если ты знаешь, что поставлено на кон. Незаменимых не было и нет.
Диаз решает, что сейчас не лучшее время, чтобы говорить с ней. Кобра должна сама справиться с тем, что тянет её ко дну. Поэтому он просто продолжает наблюдать за тем, как она ныряет под воду. В последний момент он замечает татуировку на лопатке Кобры. Но она слишком далеко и он не может рассмотреть её детально. Можно лишь догадываться о том, что она изображает.