Между ГСБ и фельдъегерями всегда существовало некоторое непонимание. Весь срок своего существования фельдъегерская служба, а, конкретнее, её руководители, были вынуждены бороться с тем, что кабинетные работники понимают в их делах ровно столько же, сколько среднестатистический страус – в сортах картошки. И то, страус хотя бы мог сожрать по картофелине каждого сорта, тогда как госбезопасность и её верных посланцев всегда разделяли километры реальных расстояний.
Лисовецкая бодалась с этими страусами, не желающими пробовать хорошую картошку, но лезущими с советами по её выращиванию, с самого своего назначения, и даже выработала какую-то свою тактику противодействия их тупости, выдаваемого за чистейшее содействие – славьтесь, километры расстояний и оповещения (как это по-русски) о грядущих проверках, выдаваемые заранее. У себя в эскадрилье она не дала бы навязывать свою волю, а просто покивала бы и сделала по-своему, если бы это было необходимо.
Беда же пришла с той стороны, откуда даже «Настя-катафалк», имеющая своеобразный нюх на грядущие проблемы, не ждала.

Адъютанты, продрогшие на ветру, даже не пытались с ней спорить. Одна уже стянула варежку и дышала на пальцы, второй съёжился и боялся смотреть на искривлённое гримасой злобы лицо Лисовецкой, которая возвышалась – шутка ли, при её росте – чуть ли не в середине лагеря мрачным памятником. Ветер хлопал полами её полушубка и норовил бросить дым от сигареты в лицо, но Лисовецкая продолжала стоять и ждать.
От вмешательства в собрание этого недалёкого страуса спасло лишь усердие адъютантов, вцепившихся в локти Лисы. Точнее, сначала она проволокла их по сугробам пару метров, несмотря на явное упорство ребят, висевших на её руках мёртвым грузом, а потом сплюнула и потребовала её отпустить. Отпустили минут через десять, когда Лисовецкая дала слово, что просто покурит и будет ждать.
– М*даки. – резюмировала Лиса, когда сигарета прогорела до самого фильтра. – Сейчас опять до ночи трепаться будут. Дашка!
Даша Чеславская втянула голову в плечи, но не шарахнулась – долг заставил выронить варежку и выпрямиться.
– Подними, дура. – посоветовала ей Лисовецкая. – Да не трясись, я никуда не побегу. Сдались мне проблемы, и без того полно.
Дашка схватилась за варежку, подскочила поближе – они стояли в утоптанном снегу, но Дашка и тут умудрялась проваливаться.
– Если замёрзли – валите греться. – Лиса вдохнула холодный воздух.
– А вы как же?
– А я ждать.
– Ну и мы тогда ждать. – пожал плечами Мишка, не по уставу сунув руки в карманы.
– Ты мне ещё поговори! – гаркнула Лисовецкая, – Вернёмся – будешь на кухне картошку чистить пару недель!
Мишка что-то проворчал, отворачиваясь, и Лиса могла поклясться, что в этом ворчании проскользнула мысль о том, что на кухне теплее.

– …Что значит «Иствинд»?! Куда полетела? Кто разрешил? Да они там что, совсем ***нулись, а?!

– Транспорт живо приготовьте, Мишка, Дашка – по коням!

– Поубиваю к чёрту всех, кто это устроил!

О том, что в этот раз её пташка, скорее всего, вляпалась по самые уши, Лисовецкая предпочитала не думать. Иствинд её почти – почти – не волновала, то есть, её было жалко, и дело так бросить было нельзя. Однако, это было далеко не первой по значению проблемой.
В их дела стали слишком яростно вмешиваться. И ведь как нагло, как беспринципно. В обход всех – лети, подранок! Ни чести, ни совести, ни элементарных мозгов, страусы безмозглые, павлинья жопа, да просто ни дна им, ни покрышки.
Лисовецкая смяла пустую пачку от сигарет, швырнула её в сугроб и повернулась, кажется, туда, где должны были быть позиции Красноплечих. Глаза её сузились совсем нехорошо.
…После Чистильщикова должна была настать очередь того, кто это допустил.

Всё это время Анастасия Лисовецкая знала, что она на командовании не зря. Что у неё есть ответственность за таких же, как Иствинд, которые не могут отказаться от приказа. Не могут – у них для этого есть она, отсеивающая откровенное самоубийство. Не дающая кому-то, кроме себя самой, управлять своими «лисятами», «пташками», «птенцами». Назвать это можно как угодно.
Сейчас её положение впервые покачнулось, и не для окружающих. Лисовецкая ощущала неуверенность перед собой, а собственная оценка у неё всегда была жестока и беспощадна. Если она не покажет, что случившееся – не «рабочий момент», не «необходимая жертва», не «угомонитесь, Лисовецкая, это в интересах Империи», завтра с неё возьмут кровавую цену ещё больше. С десяток таких вот Иствинд, с болотной зеленью в глазах и сталью в хватке.
…Она свою цель, признаться, не узнала. Перепуганная связистка, пока Лиса трясла её за воротник, сказала совсем немного. Но, когда лысый в очках заговорил с ней, заговорил сухо и, для Лисовецкой это показалось преступным, безразлично. Как будто говорил «две сдобных, пакет свой, здесь без сдачи».
А речь шла, кроме шуток, о жизни хорошего бойца.
– Нет, не знаете. – холодно ответила Лиса, зная, что за её спиной адъютанты – их иногда в шутку называли «лисятами», потому что бегали они за ней хвостиком, не отставая. – Вы понятия, бл*дь, не имеете, зачем я здесь.
На войне, она знала, не до вежливости, не до церемонности. Лысый, скорее всего, этого не знал, откуда бы ему?
Лиса шагнула вперёд, уничтожая расстояние между ними, чуть наклонилась – она даже для мужчин была высокой, для женщин, вероятно, совсем каланча. Но сейчас, видит Бог, она была счастлива этой разнице в росте.
Смотреть на этого человека снизу вверх она бы просто не выдержала.
Пальцы в тёплых перчатках вцепились в чужой воротник, с силой дёрнув вверх – Лисе могло хватить сил и на то, чтобы оторвать его над земли, поднять над головой и спросить: зачем? Вместо этого она оставила его лицом к лицу с собой, злобной женщиной, потерявшей лучшего бойца.
Просто так, по чьему-то капризу.
– Знаете, в девизе моей службы есть слово «честь». Оно вам незнакомо, конечно же, раз вы отправили раненую девочку неизвестно куда, – Лиса споткнулась на слове «девочка», но не поправилась. Для неё они всегда будут молодыми. Иногда – навсегда. – Моя честь удерживает моё желание разбить вам морду, и только поэтому я ещё не перешла на понятный вам язык грубой силы.
– Ли-ли-ли… – прозаикалась за спиной Дашка, но Лиса мотнула головой, немым жестом призывая заткнуться.
– Достойная солдата выдержка, не так ли? Вы угробили одну из лучших в моём подчинении, а я, видите, ещё не пересчитала вам зубы. – процедила Лисовецкая, – Вопросы «зачем», «вы хоть понимаете, что натворили» и так далее я задавать не буду, перейдём на ваш язык. На каком основании вы решили, что имеете право на подобное?

Вот она, разница в мышлении. Разница в их уровне, разница в понимании ситуации, разница в ценностях. Лисовецкая ощутила её, когда её пальцы попытались разомкнуть, говоря спокойно и так же безразлично – в ответ она сжала их ещё сильнее, пока на лице, искривлённом гневом, пролегли глубокие морщины на лбу и возле рта, отмечая её возраст и потраченные на этой работе нервы.
Пропасть между госбезопасностью и фельдъегерской службой такая же, как между кабинетным политиком и солдатом. Последний может умирать за них, разбиться за них, сгореть ради них, но он всегда будет «жертвой за номером». Хотите справедливости – пишите рапорт.
Если бы она искала справедливости, она бы вышибла ему мозги на этот утоптанный снег.
– Не беспокойтесь, напишу. – пообещала Лисовецкая самую чуточку спокойнее, пока с её лица стекали гнев и ярость, превращая её в такую же обезличенную куклу. Несомненно, если живёшь с волками, придётся выть по-волчьи, а не тявкать, как лисица. Хоть это и не волки вовсе. – Но меня тут удерживает личный интерес – вы в курсе, что где-то там сейчас умирает или уже мертва девушка, которой нет ещё двадцати пяти?
«Господи, Лея, да я же просто не могла тебя уберечь», впервые подумалось ей. Кто мог предсказать такую беспросветную глупость, такую наглость, с которой её подопечную швырнули на задание? Уж точно не Лиса, оставившая её на попечение другого полка. Дура. Кто же мог предположить.
Ещё бы немного, и она успокоилась, честно. Пообещала бы проблемы, потом – сдержала бы обещание, растрезвонила бы всех четверых оставшихся комэсков, устроила бы шум, она всегда это могла. Но, к несчастью, Лисовецкая всё же была женщиной. Женщиной вспыльчивой, яростной и с отключающимся самоконтролем. Поэтому, когда она уже отпустила чужой воротник, когда почти повернулась, чтобы уйти, попытка очкастого заявить о своих привилегиях, о том, что он, видите ли, при исполнении, решила всё.
Лиса не успела развернуться к нему спиной до конца, она остановилась на этой половине оборота и, резко крутнувшись назад, с размаху ударила кулаком в чужие очки, надеясь вмять их в переносицу. За спиной взвизгнула Дашка, рванулся к ней Мишка – Лисовецкая отпихнула его локтем, глянула назад угрожающе, спрашивая одним лишь взглядом: «что, со мной решил проблем отхватить?».
– Пожалуйста, тайный советник, – на удивление ласково сказала она, брезгливо отряхивая руку, – Сука! Вы всерьёз думаете, – она снова сорвалась на крик, – что я боюсь слететь с должности?! Вы всерьёз думаете, что мне не наплевать на ваши звания?! У вас задница выполняет функции башки, или вы забыли, кто я?!

Второго удара не было. Лисовецкая молча посмотрела на собственную ладонь, проверяя, не осталось ли там стеклянной крошки, оглянулась назад – напуганные адъютанты жались друг к другу, а Мишка ещё и вытирал кровящую губу. Вот этого она точно не хотела, хотела отбросить подальше, чтобы, если развязалась безобразная драка, её «лисят» не тронули. Если не арестуют сейчас, надо бы ему платок дать, а то все варежки испачкает.
– Тебе сломанный нос мешает? – поинтересовалась она без тени страха или удивления. – А вот старшему лейтенанту не помешало ранение в живот, самовлюблённый ты мудак без тени компетенции.
Она действительно не боялась. Что, ну что ей сделают? Сместят? Заменят? Отберут пару званий? Пусть удавятся, если это хоть что-то значит против повода выбить из кабинетных крыс их безнаказанную уверенность в никчёмности парочки жизней.
– Арестуй, попробуй. – продолжила Лиса, поманив Дашку пальцем – та выудила из своего кармана новую пачку сигарет и зажигалку. – Не я тут нарушила пару десятков правил и угробила бойца своей некомпетентностью, просрав при этом груз. Думаешь, сможешь спихнуть всё на покойную? А вот обойдёшься. Свидетелей будет немало, всех ты не заткнёшь, и даже думать забудь, чтоб из этого сухим выбраться. Ну а свой выговор за твой драгоценный шнобель я переживу, и не такое бывало. Даша, огоньку.
Женщина затянулась, прищурилась, выдохнула дым и усмехнулась.
– Вали уже, занятой. У меня тут тоже дела есть.

– Ст-ста… статский со-со-ве-ветник… – жалобно пропищала Дашка за её плечом, заставив Лисовецкую развернуться и оттащить её в сторону, чтобы, понизив голос, заговорить по-другому – деловито и торопливо.
– Живо в нашу вертушку, Чеславская. – Лиса покачнулась и испытала острое желание сесть, но заставила себя стоять на ногах. – Если меня возьмут тут, поднимешь шум у наших, докричись до «Журавля» обязательно, они сейчас под Питером. Новикова побыстрее остальных доберётся. Да хорош трястись! В первый раз, что ли? Мишка, останешься со мной, если не боишься.
Мишка вытер разбитую губу и ухмыльнулся.
– Будут останавливать – мой приказ в приоритете. Поняла, дурёха? А теперь рысью в вертолёт.
– А вы? – спросила Чеславская, протянув ей пачку сигарет. Лисовецкая взвесила её на ладони, свободной рукой натянув шапку Даши по самый её курносый нос.
– А я тут ещё немного победокурю. Выше нос, Чезка. – улыбнулась она и подтолкнула адъютантку в плечо.