Прежде чем вернуться назад в палату, Лея на удивление серьёзно объяснила медицинскому сопровождению, что ей нужно сходить в казармы, и просьбу её удовлетворили. Вероятно, поняли, что с таким лицом не замышляют очередной гадости, выходящей за рамки устава, или, может, их предупредили в определённых рамках.
Наташки в казарме не было, и Лея, усевшись на пол, потянула из-под койки рюкзак. Вытащила из него запасную форму. Ту, что со штопкой, она надевать не собиралась, повинуясь какому-то смутному суеверию. Незачем искушать судьбу, даже если в приметы не веришь, да и эта форма была чуть теплее. Даже с курткой.
Запасные носки, свежее бельё, нож и стропорез – вещи аккуратно извлекались из рюкзака, придирчиво осматривались и укладывались рядом, в относительно системную кучу. Руки действовали сами по себе, глаза были внимательны и цепки, но Лея была целиком погружена в свои мысли.
«Вот значит каково это», – думалось ей, – «Вот как это, когда тебя заставляют лететь».
До сих пор она редко когда боялась вылетать. Был у неё и детский страх смерти, курсантский такой, робкий, вызывающий желание проблеваться у стойки шасси. Был страх злой, яростный. Всякое бывало, но впервые Лея до одури хорошо понимала, какую цену она может заплатить. Раньше – можно было откупиться от смерти пилотажем, талантом, случаем. Сейчас, увы, кредитор не из лёгких, натурой не возьмёт.
Лея ещё раз проверила лезвие ножа ногтем, вернула его в ножны и, кряхтя, приподнялась, чтобы полезть в дальние карманы рюкзака. Пальцы скользнули по холодному гибкому пластику, и Иствинд усмехнулась. Женька не подвела.
Казалось бы, зачем, укладывая вещи, сунуть планшет с картами в рюкзак человека, которому не летать? Проницательность или невнимательность, впрочем, что бы то ни было, Женька сработала так, как должна была. Чистого ей неба.
Лея положила карты на колени, потянулась к следующему карману, вытащила «Грач» и два магазина к нему. Целёхонькие, только третий пуст.
Тишина степи снова толкнулась в уши, Лея сжала руки на стволе табельного и зажмурилась.
– В порядке? – уточнил медбрат, заглянувший в казарму, и Лея кивнула, поднимаясь на ноги со свёртком с вещами.
– Теперь можно идти. – коротко бросила она.

Оказавшись в палате, Лея молча разложила вещи на свободной койке, вытащила из планшета карты и зашуршала ими, иногда водя пальцем по бумаге и шевеля губами, будто что-то беззвучно говоря.
От неё до сих пор мало что можно было добиться. Весёлая и бесшабашная Иствинд исчезла, сейчас на больничной койке над картами склонилась «фельдъегерь Иствинд, позывной Луна». Крестовский мог ходить на голове, привести сюда женщину, задать Лее штук пятнадцать вопросов – она бы ничего не заметила, прокладывая маршрут. Где-то вспоминала ориентиры, где-то – пыталась их прикинуть, основываясь лишь на картах.
Странно, но сейчас она уже не прикидывала риски. Когда и так знаешь, что всё плохо, циклиться на этом бесполезно. Надо думать о том, как работать, чтоб этого избежать, а не трястись.
– Будем считать, что она хочет, чтоб её щёлкнули по носу. – тихо пробормотала Лея, нашарив платок и высморкавшись. Да, вот так просто и мимоходом о смерти.
Маршрут она не наносила – ни маркеров, ни карандаша нет, линейку тоже днём с огнём не найти. Горе тому Колокольцеву, если сам этим не озаботился, чести это ему не сделает, да и не дай бог патлатый в её вещи нос сунет, пока ей отсыпаться. Пусть уж лучше никаких следов, никаких намёков, зачем её вызывали.
Кстати, о соседях...
– Я вам не мешаю? – Лея оторвалась от карт, складывая их обратно, глянула исподлобья на Крестовского серьёзными и внимательными глазами. – Свет мне пока нужен, выключить не могу.

Карты были бережно уложены в планшет, планшет возвращён на соседнюю койку, откуда Лея забрала «Грач», стоявший в списке подготовки вторым, постелила на свою кровать чистый платок, и принялась разбирать оружие, механически орудуя руками. Бездумно, потому что мысли не радовали, но, на счастье Крестовского, иначе бы она его не услышала. Только так, с пустой головой, у неё была возможность поддерживать беседы. Оружие она поддерживала в порядке, чистила его каждый день, и, поди ж ты, пригодилось в итоге. Вот тебе и отпуск, вот тебе и Юрьев день. И плевать, что ей обещали спокойный полёт, ей так же обещали не трогать её полгода.
– Со мной сидеть не надо. – Лея закусила губу, бережно раскладывая детали на импровизированной подстилке, поёрзала на кровати, усаживаясь по-турецки, и снова глянула исподлобья на командира, – Я закончу и спать лягу.
Уснуть, конечно, выйдет не сразу, Лея это понимала. Но и поддаваться на хитрости организма не планировала: не заснёшь нормально, к шести утра взвоешь от желания спать, а потом – от того, как мало поспала в итоге. Нет уж, к завтрашнему дню ей такие фокусы не нужны были. Если собираешься щёлкнуть смерть по носу – Лея криво усмехнулась – то изволь выйти на эту игру в трезвом уме. Хотя бы попытайся выспаться, для начала.
То, что лететь ей вторым пилотом, радости не добавляло. Это своим она могла объяснить ровно один раз, что круче виража фигур в полёте в этот раз не делать, иначе свяжутся внутренности старлея бантиком на пузе. Тринадцатое звено её бы поняло и выполнило, да где оно теперь. А Колокольцева этого Лея в упор не знала, не доверяла ему – неудивительно – и не строила надежд на то, что лейтенант поймёт её с первого чиха.
Крестовский задал вопрос, и Лея отреагировала просто: вздохнула, разглядывая каждую деталь разобранного пистолета. Неполная разборка, проверить да почистить.
– Улетаю. – рубанула она коротким словом, не поднимая глаз. – Нет у меня отпусков, не та служба.
Ни времени не назвала, ни места – ничего. Просто неопределённое слово, даже о причинах не догадаешься. Секретность на высшем уровне.
Гори она, эта секретность.
– Так что арестуете, когда – «и если», отдалось в голове, – я вернусь.
Лея вздохнула, подалась назад, запрокидывая голову, оперлась руками о кровать и уставилась в потолок, словно ожидая увидеть небо. Не увидела, прищурилась, снова сгорбилась и начала чистить табельное.

Не проблема, так не проблема. Честно говоря, даже если бы Крестовский желал спать, Лея бы не выключила свет, пока дела были не закончены, разрешение его ей не требовалось. Кошмар, никакой субординации. Никакого уважения к человеку, который тут потому, что ей вздумалось отомстить.
Чистку она проводила так же спокойно, даже с лёгкой примесью скуки, но сердце тревожно билось, мешая расслабиться. Что ни говори, рутина, а всё равно ввергает в то подвешенное состояние, когда вроде бы и страх загнан в угол, а ты всё равно будто повисла в воздухе, когда ещё не падаешь, но уже знаешь, что упадёшь. Не может она чистить оружие в такие минуты и не возвращаться мыслями к завтрашнему дню.
Ну а Крестовский, видимо, не мог не спросить. Законный интерес командира, почему бы и не удовлетворить чужое любопытство? Лея положила наполовину собранный «Грач» на платок, вытерла руки ещё одним платком, смазывая тёмные пятна, и снова подняла голову. Любопытства она не увидела, только такую же серьёзность и тревогу, неловко дёрнула плечом и криво – одной стороной рта – улыбнулась.
– Повторить? – спросила она, смотря так, что ответа не требовалось: не притворялась, не издевалась, скорее, мягко укорила. С первого раза непонятно, что ли?
Ясно было, что одним вопросом она не отделается, но Лея смирилась и с этим. Пожалуй, даже лучше: пока ищет ответы, которые не попадают под вездесущий гриф секретности, не думает на тему швов и полётов. Да и «Грач» собрать надо.
– Всякое бывает. – неопределённо и, кажется, не совсем впопад заявила она, возвращаясь к сборке.
Готова летать? Твою мать, конечно, готова! Выдайте Су-35, пойдёт высший пилотаж на предельно низких высотах крутить! Крышка соскочила и ударила её по руке, Лея зажмурилась, вздрогнула и сидела так, с закрытыми глазами и закушенной губой, словно собиралась разреветься. Не заревела, просто, когда открыла глаза, смазала рукой выступившие слёзы. Не совсем из-за вопроса, скорее потому, что руку ссадила.
– Я, конечно, понимаю, что у вас всех мнение, что я абсолютно без башни. – деревянным голосом выдавила из себя Лея, потирая руку со ссаженной кожей. – Но швы у меня не заживают за час, новая рука не отрастает, да и зад не реактивный. Кстати, из палаты я не сбежала ни разу, и не пропустила ни одной обработки швов, что тоже о многом говорит. Так вот, я абсолютно ни к чему не готова, полковник.
Уже не впервые ей было обидно, что за глупостями, которые она творила, терялись все полезные дела, на которые она была способна. Всё верно: ей выговор за жёсткую посадку, но ей же и лететь через час, без отдыха, потому что «эта может». И всякий раз никто не замечает, что это – ненормально.
И лететь вот так, с заштопанным животом, невозможно.
Но, правильно, Иствинд – это диагноз, предписывающий делать невозможные вещи.
– У меня приказ, вот и вся суть. – Лея приладила крышку на место, поднесла ссаженную руку ко рту и припала ртом к свежей ссадине.

Вспышка гнева сошла на нет так же быстро, как и появилась, Лея закончила со сборкой, зализала ссадину и переложила пистолет к остальным вещам. Разозлилась больше на себя: молодец, Иствинд, покажи всем, что тебя не зря списали от самолётов подальше. Предоставь всем убедительные свидетельства того, что нервы у тебя ни к чёрту, у тебя же это так замечательно выходит.
И ведь где-то глубоко в сердце тихо пело ожидание полёта. Ничего с этим не поделаешь, Лея продолжала любить свою службу, которая ей предоставляла аж целое небо и не меньше. И эту любовь даже голосом разума заглушить сложно, но – пускай. Хоть какое-то утешение в сложившейся ситуации.
– Никаких проблем, командир. – Лея потёрла руку снова, глянула на койку напротив. Сидит, слава богу. Снова толкнулось в голове насмешливое «дожили». Не курсант уже, а трясётся, как цуцик, руки срываются. – Руки мне завтра целыми нужны будут.
Очередной вопрос, очередная грустная ухмылка: по-другому не получалось. И ответить придётся снова не так, как с нормальными людьми. Была бы тут хотя бы Женька!
Бывало, грядущие вылеты были до отвратительного опасными, такими, что даже Лея тревожилась и не могла уснуть, и тогда Женька забиралась к ней в кровать, там, сцепив руки под одеялом, они долго шептались. Иногда – о тактике, иногда о самолётах. Иногда Женька рассказывала о себе, замолкала, и Лея подхватывала. Важно было не это, важна была рука друга и отчётливое напоминание о том, что ты не одна.
И к дьяволу секретность, если рядом с тобой человек, который те же подписки о неразглашении давал. А тут?.. Одни шутки, одно враньё, а потом тебя считают малохольной.
– Как чёрта в ступе. – совершенно серьёзно ответила Лея, подкладывая подушку себе под поясницу, чтоб удобнее было сидеть. – И ступу выдадут, и пнут под зад, чтоб леталось хорошо. Херня война, полковник.
Она погладила живот – там, где змеился под одеждой едва схватившийся шов – запрокинула голову и закрыла глаза. Боится? Отличный вопрос. Конечно ж нет, она ж без башни.
– Обидно, полковник. Вроде с умными людьми служу, а никто не может понять прописные истины. Отвага, суть, безрассудство, придурковатость – склонность к риску. Качества для нашей работы смертельные, а я живая, и всё равно каждый говорит, что крыша у меня не на месте. – усмехнулась Лея, – Не понимаю я эту избирательную глупость. А про страх… Все, кто не боялся, уже небом по самые уши наказаны.
Или научены, как было с ней.
Воспоминания полезли в голову, но Лея не сопротивлялась, закрыв глаза и послушно вспоминая. Чёрт с ним, уж лучше сейчас, чем на аэродроме.
Ночной лес представился ей так явно, что, казалось, даже запахи полезли в нос. Запах крови, стекающей из рассечённого лба и заливающей левый глаз. Запах пота, запах прелой листвы. Кисловатый запах гари, когда очередь срезала ветку наискось над её головой.
Вот что было самым страшным. Лес, враг и ты – пилот, которого вынудили сесть, добив самолёт этой несчастной посадкой. И страх, липкий, безжалостный, давящий.
Лея не глядя мазнула рукой по рту, словно на секунду его зажав. Да, именно так зажимала его тогда – ещё и прикусила в итоге свою ладонь, а заметила только потом. В тот момент ей было не до руки, лишь бы не закричать и не выдать себя.
– Я не боюсь летать, я обожаю летать, я жить без неба не смогу. – снова закаменев, заговорила она, – Ненавижу падать. Не хочу думать о том, что однажды земля меня ударит, и я сломаюсь.
«Как мой МиГ», мелькнуло в голове, «Только не догорю внизу»

Отредактировано Leah Eastwind (2016-01-18 16:50:29)

Чем дальше шёл их разговор, тем больше Лее хотелось искренне пожалеть командира, настолько он не умел утешать или помогать. Смешно, но она всё ещё пыталась сравнить его с Лисовецкой, но сейчас уже для того, чтобы найти хоть какую-то черту, в которой он обошёл бы «Настю-катафалк». И это ей всё ещё не удавалось, ну, если выкинуть очевидное «не курит».
Она уже не шутила, а её слова до сих пор воспринимались всерьёз – ещё один промах горе-командира, ещё одно бельмо на чужих глазах. Насколько ж он слеп, если не заметил, что Лея была серьёзнее некуда, и шутить в ответ – плохая идея? Нет, Лея не разозлилась, просто неопределённо хмыкнула и не сказала ничего ни про метлу, ни про собственное мнение. Даже слова про войну этот человек повернул на свой лад, хотя это ни к чему не относилось, так, особого рода междометие.
«Херня война, главное – манёвры». Так оно звучало изначально, это ленивое выражение спокойствия и уверенности в себе. На тему горестей войны Лея не думала, да и зачем? Как она уже сказала – да, этому же полковнику – ей нет дела, кто под её крылом, и ради чего всё это. Ей бы лететь, да и только.
Мечты сбываются, не иначе. Вот и полетит завтра.
– Вам лишь бы повод для жалоб найти. – лениво отозвалась Лея, сцепив руки в замок и сложив их на коленях. – Война плохая, мир жесток… Так не воюйте, полковник.
Поистине удивительный человек – в плохом смысле, конечно же. Как будто сам засунул руку в мясорубку, а свободной рукой крутит ручку, не останавливаясь, но при этом кричит от боли и умоляет всё это прекратить. Или, может, ему это всё нравится? В чём смысл этого акта издевательств над собой, для че-го он э-то де-ла-ет?
– Только с собой не сравнивайте. – Лея выслушала подобие похвалы с кривой усмешкой, всё ещё представляя Крестовского с рукой в мясорубке, и покосилась на полковника чуть свысока. – Если вы выживали потому, что вы трус, то я-то не из-за этого жива, – «и мне удивительно, что вы этим ещё и хвалитесь», – Мне просто страшно, но я говорю себе: делай, и всё. Страх тут ничего не решает, с ним просто нужно считаться.
Игнорировать инстинкт самосохранения нельзя, но и нельзя давать ему безграничную власть над собой. Определить для себя степень риска и следовать ей, вот для чего нужен страх, бойся, но делай, но с умом, а не бесстрашием.
Следующее, что брякнул полковник, заставило глаза Леи округлиться на секунду, а рот – забавно приоткрыться. Через несколько мгновений она уже хохотала, удивляясь чужой глупости, удивляясь странным заявлениям, да и просто потешаясь над всем этим. Правда? Нет, правда?
Приказ?..
– Глупость какая, – сквозь смех выговорила Лея, схватившись за живот, – смеяться было больно, – Что за чушь вы предлагаете… Приказ! Ой, не могу. Вы серьёзно?
Ей и правда было смешно, смешно до слёз. Как поэтично и мило, только бредово и оторвано от реальности чуть менее, чем совсем. Будто бы этот человек искренне верил, что такие поступки хоть немного отдалят смерть. Как будто на поле боя или на небесном покрывале болтовня какого-то хрыча с земли будет иметь силу и ценность, особенно если она такая… нереальная.
Интересно, сколько у него было боевых потерь, с такими-то мыслями?
– Да уж, – когда смех хоть немного стих, Лея, вытирая слёзы, подвела итог собственному приступу веселья, – Смешнее просто некуда.

Смех сделал очень важную вещь: заставил её вернуться в норму. Не из-за Крестовского, здесь он мог не обольщаться, просто потому, что на фоне таких людей ей было глупо бояться. На его фоне даже она справится, даже она долетит и вернётся. Лея пожала плечами, отсмеявшись. Ну война. Ну плохо это, и что дальше? А то, что она мало кому нравится, тоже факт очевидный.
– А что война? Война – это тоже жизнь. Не придумаешь смысл такой жизнью жить, и всё, – она сложила пальцы пистолетиком, приложила их к виску и, улыбнувшись, шепнула «пафф», весьма ясно поясняя, что будет с тем, кто метается в собственных сомнениях и не знает, как жить на линии фронта. – Не сука она, а жизненное обстоятельство.
По-другому назвать это явление в своей жизни Лея не могла. Просто когда-то выбрала из двух зол большее – летать на сверхзвуковых скоростях, но в военных целях. А не на бипланчике старом пьяное дворянство, цвет нации катать. Не в инструкторах сидеть до скончания веков, а жить ярко и, скорее всего, коротко. И, если решила так, значит, умей жить с тем, что сама же себе на голову вызвала.
– Разные люди. – уже без улыбки пояснила Иствинд с явным терпением, как пятилетнему. Действительно, нет у них точек соприкосновения, нет общих интересов, даже направление войны разное, даже методы – Лея вспомнила чудовищную цепную пилу и скривилась – абсолютно полярные. Пташка и какое-нибудь животное наземное с грустными глазами, они и в природе бы друг друга не особо поняли, где ж здесь?
Свой страх она не охарактеризовала никак, просто фыркнула в ответ на чужие слова и поднялась с кровати, шлёпнув босыми ногами по холодному полу.
– Повеселились и хватит. – резко закончила Лея, прежде чем пройти через палату, выключить свет и медленно, на ощупь, вернуться назад. – Спите, командир, и не морочьте себе голову. Может, это у ваших как-то сознание по-другому устроено, что вам это помогает.
Она повозилась, укладываясь под одеялом, повернулась в сторону окна, вздохнула. Что бы сделала Лиса?..
– Лисовецкая бы этого с самого начала не допустила. – тихо проговорила Лея, глядя на краешек неба, различимый за стеклом. – А если серьёзно, у нас всегда смертельная опасность, но всегда есть шанс. Хоть какой-то. Хоть полшанса. Так что она проследит, чтобы у нас этот шанс был, а большего от неё не требуется. На лётное поле она даже не приходит.
Лея пыталась прикинуть и так, и сяк, но Лиса всегда была и будет для неё фигурой далёкой, не пускающей к себе. Невозможно было представить Лисовецкую, которая допустит своих крылатых птах в своё личное пространство и будет вести с ними задушевные беседы.
Она – командир, и лучшее, что она могла сделать – не запрещать Лёшке перед вылетом прокрадываться ночью в женскую казарму, где его ждали ведущий и ведомая, чтоб пошептаться. Может, и на прощание, а может – для успокоения нервов. Именно это Лиса и делала, и этого хватало.

Оставшись в темноте, Лея уже не пыталась хоть сколько-то скрывать своё настроение – накрылась одеялом с головой и испытала острое желание сунуть голову под подушку. Любит же Крестовский поговорить и всё время о себе, а она ведь сказала: всё, по койкам и носом в подушку. Хочешь, не хочешь – всё равно не уснёшь, пока не замолчит, а вот замолкать Крестовский не хотел. Даже умудрился вывернуть её слова наизнанку, совершенно переврав их смысл.
– Господи, да я не о том, – раздражённо выпалила она, сверкнув глазами – слабый свет из окна, едва освещавший лицо, выдавал, что она всё-таки смотрит в сторону командира. – Я о том, что у вас всё через задницу – приказы какие-то абстрактные, которые ничего не несут. Может, вам они и помогают, но вот мы, – она забылась, ляпнула «мы», причислив себя к упорхнувшей прочь пятой фельдъегерской, хотя уже пыталась отделить себя от них, чтоб хоть как-то унять тоску, – из другого сплава.
Крестовский бубнил, бубнил и бубнил, а Лея, приподнявшись на локтях, пыталась разглядеть его лицо в темноте. Не удавалось – с такими патлами оно превращалось в сплошной тёмный провал, где ещё слабовато угадывался нос и чёрные круги глазниц. Ни дать, ни взять зомби, которого запрограммировали не только страдать, но и делать всё, чтоб это заметили.
– Бред. – резюмировала Лея, услышав про тактику, легла обратно, раздражённо цыкнула и накрылась одеялом. – Хорошо, что я раньше летала выше всей этой мышиной возни.
Кого она в небе только не встречала…
Лея усмехнулась, закрыла глаза, подбирая хоть кого-то из противников, с которыми ей довелось схлестнуться, дёрнула плечом – никого. Были разные, были изящные, были яростные. Были такие же девушки, как она, были мужчины. Были те, кто пытался вызвать ястребок на связь – они и вниз, наверно, летели с нескрываемым удивлением от того, что эта пташка отказывалась ввязываться в честную дуэль или проорать своё имя, выходя в лобовую.
Впрочем, была одна…
– Была одна. – эхом повторила Лея за собственными мыслями. – То ли Кисла, то ли Тисла. Не помню уже. Спите, командир, ещё я не запоминала всех дураков, кто решил Луну с неба достать.

Чужие слова не укладывались в голове, раздражали своей неправдоподобностью. Лея не могла поверить, что в настолько бесчестных «жизненных обстоятельствах» может найтись место такой глупости, как однообразная тактика. Не вязалось это с ясным пониманием, что честного боя на равных никогда не бывало. Только в сказках. И, будь бы она против таких глупцов, двигающихся по заведённому сценарию, она бы первой нарушила этот стройный порядок, навела бы хаос везде, где дотянулась, а уж в беспорядке она замечательно ориентировалась.
И правда, лучше ей сидеть на своих небесах, а не лезть в это болото, заскучает от их порядка. Ну или, может быть, командир такой дурак? Не осознал прописные истины о вреде проторенных дорог?
Были бы все такими, как он, не было бы крутых виражей, не было бы петли Нестерова, которую сейчас никто не боится исполнять, а раньше… Им дорогу в небо прокладывали вот такие вот, немного взъерошенные, с глазами разных цветов – небесных и не очень, но выражающих безграничную любовь к полёту. Люди-птицы, люди-стрекозы.
Вислу-Кислу-Тислу она запомнила не из-за её мастерства, пусть не обольщаются. Тот, кто видел этот бой с земли, наверно, дивился лёгкости, с которой красавец Су-35 раз за разом обходил странный самолёт, модель которого даже Лея на глаз прикинуть не смогла. Танец, где одна сторона хочет убить другую.
…Для неё тот бой казался бесконечным. Двигались руки, глаза отмечали показания приборов, мозг спокойно и деловито направлял её движения, руководил полётом стальной пташки, но Лея, сколько не вспоминала потом этот бой, не могла вспомнить своего личного отношения к назойливой лётчице, не желавшей признать поражение.
– Может и Висла, «грудь обвисла». – пожала плечами Лея, безразлично ввернув скабрезную фразочку так, что было ясно, насколько её мало волнует имя противницы. – Да зачем?
…Она так и не заставила себя открыть серьёзный огонь, спокойно выходя из-под чужого, раз от раза пристраиваясь в чужой хвост и не позволяя себя стряхнуть. Тогда-то противница и назвалась, потребовала назвать себя в ответ, а Лея лишь усмехнулась – зови по имени самолёта, тебе хватит.
Чужое имя она не знала и почти не запомнила. В память врезалось лишь упрямое желание в этот раз не убивать.
– Когда сходишься с кем-то, кто тебе равен, насмерть драться не получается. – тихо заговорила Лея. – Да нет, не прозвище. Позывной. Присваивают, когда курсантский срок истекает, обычно «серийно». Нашему выпуску всем по звезде или планете досталось. Прозвища такими крутыми не бывают.
Уймётся он в своём любопытстве или нет?
– Вы спать собираетесь? – буркнула Лея, ворочаясь на кровати.

– Твою мать! – шёпотом ругнулась Лея, ударив кулаком по кровати. За окном, судя по всему, была глубокая ночь, а, может, уже близкое утро – зимой особо не разберёшься. – Заткнись ты уже!
…То, что полковник затих, считай, мгновенно, Лея поначалу сочла хорошим знаком, и для того, чтоб заснуть, ей не потребовалось никаких усилий. Даже сны были на её стороне – ей не снилось ничего осознанного, только, кажется, письмо от брата и улыбка сестры. Но посреди ночи, из сна её вытряхнуло что-то, и Лея не сразу поняла, что. До тех пор, пока на койке напротив кто-то не завозился так, будто собирался с неё свалиться.
Почему «кто-то»? Некому, кроме полковника, которого словно барабашки душили. Или вселился бес. Или всё сразу, но, как обычно, не вовремя. Возня, невнятные разговоры, какое-то совсем замогильное мычание – Лея, чей сон в середине ночи был особенно хрупок, уснуть снова уже не могла и, натянув одеяло по самые глаза, наблюдала за этим концертом, уже согласившись с тем, что придушить высшее начальство подушкой – не самая плохая идея.
До пяти с трёх – час самоубийц, вспомнилось ей. Час, когда всё становится особенно отвратительным, что во сне, что наяву. Проверить, совпадают ли её настроения с часовыми рамками, Лея не могла – часы лежали где-то под вещами на соседней койке. Пришлось принять на веру то, что сейчас около трёх ночи или где-то так.
Лея промычала что-то нецензурное, утратившее всякий смысл вместе с членораздельностью, и заставила себя подняться с кровати, чтобы прошлёпать по полу к койке со страдальцем и глянуть свысока.
– Что, и во сне перестать страдать не можешь? – проговорила она одними губами, потому что дыхание перехватило от раздражения. Нет, оно не относилось целиком и полностью к командиру, который занимал где-то треть общей части, оно охватывало и врачей, и все причины её пребывания здесь, и чёртов шов на животе, и даже гсбшника с его предложением, от которого нельзя отказаться.
Повышением купить хотят…
– Повышение, значит. – так же шёпотом пробормотала Лея, которую собственные звания интересовали, как ворону – устройство Вселенной. Взгляд упал на книгу о морских узлах, и Иствинд усмехнулась. – Ну-ну, поглядим.

…Табуретку пришлось придвинуть вплотную, передвигаясь практически на цыпочках – не так, как обычно ходила Лея. В этот раз она ступала мягко, плавно, в противовес собственным резким жестам и неуклюжести.
Задуманное было из той же степи, что и бумажный терроризм – на той тонкой грани, где выходка становится откровенным вредительством, но сейчас, в час самоубийств Лея и сама обладала до отвратительного вымотанным настроением, сулившим окружающим одни лишь неприятности. Морские узлы, попавшиеся на глаза, только довершали дело.
Лея затаила дыхание, запуская пальцы в чужие волосы – спящий поморщился и что-то забормотал, но глаз не открыл. Иствинд хмыкнула и принялась перебирать пряди, раскладывая их по подушке одной ей ведомым манером, чтобы, оценив «натюрморт», взяться за дело всерьёз.
Из-под её пальцев выходили неаккуратные, но надёжно оплетающие пруты спинки кровати косички. Вообще, проще было заплести одну, но и расплести её проще – а сейчас, когда голова командира превращалась в чудо узбекского национального имиджа, попробуй, расплети все десять штук, которые с особым цинизмом обвивались вокруг спинки кровати.
Дело своё Лея тоже знала, с мрачной сосредоточенностью орудуя пальцами, она не только не забывала не затягивать волосы слишком сильно у корней, но и оставляла какую-то свободу для того, чтоб пошевелить головой. Ей даром не нужно было, чтоб командир проснулся раньше и оторвал ей голову, пока она ещё в пределах досягаемости.
Однако спящий как-то опасно завозился, и Лея отреагировала моментально – отдёрнула пальцы, уперлась ими в подушку и наклонилась над полковником, вглядываясь в чужое лицо. Восьмая по счёту косичка осталась незаплетённой.