План, задуманный ей, требовал не одной ручки, а целой пачки, но, ещё до начала непосредственной реализации плана, Иствинд умыкнула сразу с десяток ручек везде, где только смогла, проявляя при этом недюжинную смекалку и хитрость, что ещё раз показывало, что дурость её и странности мышления ничуть не мешали делу, даже если оно было совершенно безумным, абсолютно бесполезным, но, по мнению Леи, весёлым. Её план был даже не весёлым, он был прямо-таки потешным, но, опять же, только для неё.
Лёгкость, с которой Крестовский позволил ей строчить гадкие кляузы на тему перевода в тыл, объяснялась, по логике Леи, крайне просто. Они, чёрт побери, в глухой степи, командир здесь один, он же высшая инстанция – где другого-то найдёшь? Будь бы в их распоряжении воздушный транспорт, или, положим, знай бы Лея, куда ехать, чтобы найти командование покрупнее, дело было бы другим, а так – пиши, пожалуйста, нести-то всё равно патлатому гаду. Лея это знала, но с упорством барана написала прошение о переводе, расстаравшись передать все её страдания в глухой степи сухим бюрократическим языком, и вечером того же дня, как сцепилась с командиром, явилась под его ясные очи, чтобы сунуть в самую его физию любовно выписанный листок с аккуратно выведенными буквами.
А что Крестовский? Невозмутимо завернул её туда, откуда пришла, и напомнил, что с её режимом пора на отбой. И листок её разлюбимый даже глазами не пробежал. Вот это-то Лея и приняла как объявление войны – разве ж зря она старалась по всем бюрократическим нормативам? Это, знаете ли, не «Война и мир», тут думать надо!
Таким образом, вечером двадцать седьмого у Леи Иствинд был повод. Повод к началу настоящей войны.
Уже к утру стал ощущаться странный дефицит бумаги. Везде. Совсем везде. Даже в штабе, где бумаги любой всю жизнь было завались. Но нет, штабисты, удивлённо переглядываясь, бормотали, что могли поклясться, что бумага тут была. И никто из них, разумеется, не заметил мелькнувшую под окнами тень.
И началось.
Любовно выведенные буквы были повсюду – всё, от пригодной бумаги до салфеток в пищеблоке и туалетной бумаги в уборных, было исписано одним и тем же текстом. Создавалась впечатление, что у обладателя округлого почерка в распоряжении был как минимум один копировальный аппарат. Листы появлялись везде, а бумага… бумага продолжала исчезать, как и ручки. И ладно бы террорист писал ерунду вроде «Крестовский – дурак», но нет. В каждом прошении, выводимом набитой рукой, было всё – завязка, кульминация и неожиданный финал.
И, что самое главное, никто не видел Лею.
Её искали всё двадцать восьмое число, находя всё те же заявления в самых неожиданных местах, искали долго и безуспешно, пока кому-то из взмыленных беготнёй Красноплечих не пришло в голову оставить «эту буйную макаку» на ночь, ибо никуда она не денется.
Лея и не собиралась деваться, умудряясь писать кляузы на ходу, менять позиции и уже два дня не появляться в казармах, где уже сидела засада из нервных штабистов, которые тряслись над последними пачками бумаги.
Лея не появилась, а бумага исчезла из-под носа той же ночью.
Двадцать девятого числа «буйная макака» стала настоящей угрозой и бороться с ней решили всерьёз. Остервенелые бойцы всё-таки её нашли, но изловить не успели – Иствинд, завизжав при виде них, как свинья, к которой приближался мясник, в два прыжка преодолела высоту и оказалась на крыше ангара. И засела в глухую оборону – с последней пачкой бумаги.

– «Сиим прошу»… – бормотала Иствинд, улегшись на крыше пузом вниз, и выводя на смятом куске бумаги один и тот же текст, – «перевести меня»… Да хватит уже орать! – она покосилась на собравшуюся внизу компанию, состоявшую из всех понемногу. – С мысли сбиваете!
Не то что бы её не пытались снять. Однако, оказалось, что с перепугу Иствинд обрела прямо-таки крылья и взлетела по обледенелым и скользким уступам, с которых уже свалились два штабиста и один снайпер. К тому же, когда кто-то преодолевал больше половины высоты, Лея сваливала на него кучу снега и с явным удовлетворением слушала глухое «бум!» и следующие за ним обещания страшных кар.
Положение, вот честно, было у неё безвыходнее некуда – и хоть была она одета тепло, сыта и с пачкой бумаги, даже у неё было понимание того, насколько силён этот залёт.
Но Иствинд двигала обида, и не простая женская истерическая обидка, а большое чувство, вызванное неуважением к её таланту. Да и сдаваться было уже поздно.
Да и, надеялась она, после такого скандала – точно в тыл. С ярлыком «сумасшедшая обезьяна», правда. Но всё равно победа.

Отредактировано Leah Eastwind (2016-01-11 02:13:55)

Нашли дуру.
Может, выходка её и была дурацкой, аморальной и подрывающей устои, что уже характеризовало её как человека невеликого ума, но понять, что штабист, обещающий страшные кары, а потом пытающийся перевернуть всё на лад прощения, явно безбожно врёт и в мечтах уж намотал её внутренности на ближайший плетень, она была способна. Да что там, с самого начала она знала, что задуманный план чреват не только залётом на губу, а и чем похуже. Знала, но всё равно пошла.
И ведь, стоило отдать ей должное, она не только блестяще провернула всё, но и удостоверилась, что стычек в ближайшее время не предстоит. Вздумай бы китайцы полезть в очередной раз за эти три дня, и Лея бы моментально сдалась добровольно. Она не задумывала гадость ради гадости. Она хотела отомстить, и отомстить за пренебрежение, высказанное Крестовским в ангаре – «на твоём месте я бы не хотел оказаться». То, что страдали окружающие, Лея списывала на известное выражение про лес и щепки.

Угрозы, выдаваемые штабистом, отвлекали, и Лея, отложив бумагу, принялась лепить снежки. Сначала – бездумно, просто чтобы занять руки и успокоиться. Потом – потому что крики штабиста Тимофея были на редкость нудны.
Осталось аккуратно подползти к краю крыши и швырнуть снежок в чужую голову.
Крик захлебнулся на полутоне. Уж что-что, а меткость у Леи была.
Крик тут же подхватил командир, и Лея подползла к самому краю, чтобы посмотреть на него без ехидной ухмылки, но с плохо скрываемой обидой.
– Здравия желаю… – пробурчала она, упираясь пятками в скат, чтоб не чебурахнуться. – А вы меня всё равно арестуете. Я дел на десять арестов натворила. И сдаваться поэтому не планирую.
Она помолчала, нашарила за спиной ещё снежок и, почти не целясь, запустила его в чужую кудлатую голову – как всегда без шапки. Ну, ему же хуже.
– И буду я тут сидеть, пока не отморожусь. Пусть потом лечат. – как-то даже грустно резюмировала Лея, снова отползая от края.

Сработало на отлично. Если в случае со Скворцовым Иствинд прекрасно понимала, что попадёт, то снежок, адресованный Крестовскому, она особо не направляла – однако же случилась вселенская справедливость, и рука не дрогнула. Иствинд даже показалось, что отправленный снежок забил командиру рот или лишил его дара членораздельной речи, потому что ту абракадабру, которую он выдал гневно и ярко, она не поняла ни разу.
Лея снова вернулась к краю, чтобы хмуро посмотреть, не переломала ли она патлатому челюсть, и встретила обещание – вместе со снежком, свистнувшим по голове скользящим ударом. Челюсть не переломала, а вот мозг – отшибла. Точно трибунал. За выведение из строя командира.
– Снимайте. – мрачно пообещала Лея, помахав пачкой бумаги и демонстративно порвала первый лист напополам. – Пока снимете, я тут оригами займусь.
Правда, с оригами было похуже. Всё, что Лея умела складывать, сводилось к бумажным самолётам разных масштабов. Да и не собиралась она бумагу переводить.
Второй снежок толкнул её в плечо, и Лея, оскорблённая до крайности, поднялась на ноги на краю крыши, как хмурый партизан, готовящийся к расстрелу. Мало того, что её не воспринимали всерьёз, судя по ехидным улыбкам, так ещё и пользовались её методом. Этого было достаточно, чтобы разбудить в ней азарт мести.
– Ах так. – спокойно, но тоном, не предвещающим ничего хорошего, констатировала факт Лея, прежде чем отойти от края и приняться лепить и швырять снежки так, будто у неё была как минимум сотня рук. Целилась, в общем, в командира, иногда – в штабиста, но старалась избегать попадать по Наташе – эта уже проявила солидарность, и Кошкину, который уже получил снегом в нос перед тем, как рухнуть с крыши.
Тупиковость ситуации была ясна, ничего не поделать, и с крыши её снимут, но, раз уж всё равно помирать, нужно было хоть выжать из последних минут свободы всё, что можно. Накормить патлатого снегом, например.
– Что, командир, – взмах рукой и бросок, – нравятся вам такие, – наклониться и подобрать снег, быстро придав ему форму ладонями в перчатках, – методы убеждения? – бросить, целясь в голову.

Снежные снаряды уже не раз и не два разукрасили Лее комбинезон белыми кляксами, но она в запале этого не замечала, продолжая с плохо скрываемым цинизмом целиться в голову и пресловутые патлы. Изредка даже попадая. Ну или просто разукрашивала его очередной снежной кляксой. Перчатки, естественно, промокли насквозь, и только разогревшиеся пальцы спасали ситуацию. Точнее, пока что разогревшиеся. Ещё минут десять, и руки отваливаться начнут. Итого, сопротивлению её десять минут оставалось жить.
Снежок прилетел немного не с той стороны, и Лея, дёрнув головой совершенно не туда, поймала его виском. Отплёвываясь от снега, она поняла, что патлатый не просто двигался от её снежков, он обходил ангар. Отвлекал?
Лея отошла к тому краю, с которого её пытались выкурить штабисты, и глянула вниз с мрачной решимостью, игнорируя снежки, которые теперь явно бросались без прежней цели сбить её с крыши. Нет – все стояли, разве что не рты разинув, и не похоже было, чтобы кто-то из них готовил диверсию. А зря. Будь бы она командиром, брала бы эту крышу приступом с четырёх сторон. Что опять же доказывало, что Крестовский – дурной командир.
Иствинд, балансируя руками больше для порядка, тоже обошла крышу, отыскивая «умолкшую батарею залпового огня». Нашла, прямо под козырьком противоположного края. Застала, можно сказать, прямо на месте преступления.
Лезет, всё-таки.
Лея осторожно легла на живот, уцепившись руками за край крыши, и посмотрела вниз, чуть наклонив голову набок.
– Лезете, значит, – констатировала она факт весьма очевидный. – Не боитесь падать, значит.
Стена ангара на то и стена, что в ней уступов полно, но уступов мелких, неочевидных, по большей части только для девичьих пальцев и пригодных. С той стороны, где решил пробираться Крестовский, Лея не лазала, сказать точно не могла, но подозревала, что ему посложней будет.
И зря они говорили ей слезать, даже если опустить проблему того, что сдаваться Иствинд не собиралась, проблема была в том, что слезть она не могла. Запрыгнув сюда больше с перепугу, теперь она даже не представляла, как спускаться, вот только признавать это не хотела.
Как только Крестовский преодолел середину высоты, Лея невозмутимо отползла от края, чуть-чуть сформировала ближайшую кучу снега ладонями, ещё раз оценила расстояние и пододвинула этот импровизированный снаряд к краю.
– Вы не волнуйтесь. Невысоко лететь. – с каким-то подобием сочувствия сообщила Лея, прежде чем скинуть эту горку снега вниз.

Отредактировано Leah Eastwind (2016-01-11 11:19:26)

Стоило куче снега достичь адресата, как с края снова свесилась кудлатая голова, поглядывающая и прикидывающая, точно ли она угадала с точкой сброса. Не снега, командира! Тут ведь аккуратность нужна, свернёт шею патлатый, и всё, трибунал, за локти вытащат в степь и пулю в голову без разбирательств особых. Правда, она ждала страшных ругательств, жалоб на жизнь, чего угодно, только не жутковатой улыбки и выражения абсолютного счастья на заляпанном снегом лице.
И это было уже похоже на нормального человека. То есть, не нормального, но сдвинутого по фазе, как Лея, в сторону бесшабашного оптимизма, а не отчаянного нытья. Не идеала, но лучше того, чем было.
Крестовский в кои-то веки был человеком, обзывавшимся, как шальной подросток, и бесшабашным. И виновата в этом была… о, опять обозвали. Кенгуру, кто же спорит. Лея только вздохнула, поражаясь, как издеваются над ней обстоятельства – всего одна язвительная шутка, когда была при смерти, и живи теперь с этим. Раз от раза жизнь подкидывала ей новые поводы для подтверждения прозвища, ну а Лее оставалось только им следовать.
– Не расшиблись? – заботливо осведомилась Лея, подгребая снег руками – кучка выходила невеликая, но для сбрасывания сойдёт, – Командир, ну хватит. Вы уже человек немолодой, подвластный своим страхам и печалям… Хорош лыбиться, я серьёзно!
Пальцы уже начали подмерзать, а снега явно не хватало, и Лея, подготовив последний снаряд, терпеливо ждала, когда Крестовский выйдет на оптимальную дистанцию. Снежок размером с некрупный арбуз, был слеплен не слишком плотно, чтоб не проломить череп, но и так, чтобы не рассыпался.
– Предельная скорость, – забормотала себе под нос Лея, примеряясь «арбузом» в чужую голову, – Предельная высота… Хоп-ля, предельный угол атаки! Ай, сволочь!
Некрупный арбуз подвёл, вывалился из рук неровно, стукнулся о стену перед самой патлатой головой, осыпав её снегом, но, видимо, повреждений серьёзных не нанеся. Всё, финита. Больше навредить не успеет.
Лея дёргаться не стала, наоборот, высунула голову из-за края, задумалась ненадолго, и усмехнулась новой мысли.
Пора сдаваться, это бесспорно.
– Эй, командир, – понизив голос, окликнула Лея, – Слышите меня?

– Это вы сейчас не старик, – засмеялась Иствинд в ответ на чужие оправдания, – Точнее, притворяетесь, что нет. А вот спуститесь, и вас радикулит схватит.
Шутила, конечно. Подзадоривала, чтоб с крыши сняли побыстрее, в конце концов, своё поражение после последнего промаха Лея признала, и теперь терпеливо ждала.
Лея стянула зубами перчатку с правой руки, помахала замёрзшей ладошкой, то ли призывая лезть быстрее, то ли просто издеваясь, и свесила голову с крыши, задумчиво следя за чужими перемещениями. Конечно же, она бы успела и снежков налепить, да что там, смело скинуть командира с крыши голыми руками, но дело было в том, что всякая выходка имеет свой срок и свой предел, как и любое театральное представление. Нужно вовремя уходить со сцены, вот этим Лея и собиралась заняться.
– Командир, – понизив голос ещё, позвала она снова, – Видите небо отсюда?
Переменная облачность не очень подходила, для таких объяснений, но, коль есть просветы в облаках, а где-то и вовсе сияет яркая голубизна, сойдёт и так.
– Сейчас облаков так много, что неба почти не видно, – торопливо заговорила Лея, – Но ветер их разгонит, и небо снова будет таким же. И оно… оно никогда не меняется, даже если всем людям под ним плохо.
Серьёзное лицо, внимательные большие глаза, покрасневшие щёки и нос – что вообще осталось в этой Лее от Леи глуповато-бесшабашной? Наверно, всё та же бесшабашность, потому что она до сих пор улыбалась.
– Так вот, командир, когда у меня всё плохо, я напоминаю, что ветер всегда уносит облака, а небо никогда не меняется. Жизнь не меняется от облаков. Лучше уж я буду ветром, который их унесёт, чем растением, которое гниёт под их тенью. Решите для себя, стоит ли гнить, если небо от этого не изменится?
Она подмигнула, пододвинулась к краю поближе, покровительственно похлопала по чужой голове мокрой ладонью, и снова отползла назад, чтобы усесться, сложив ноги, и уставиться в проблеск неба между облаками.
«Ну вот, товарищ Лисовецкая», мысленно усмехнулась Лея, «Беру с тебя пример»
Говорить коротко и умно, как сделала это Настя, Лея не умела, ситуация была комичная до невозможности, но как ещё объяснить, что ветер всегда уносит облака, а на небе не остаётся даже мелкой отметины от тучи любых размеров? Что небо, суть, одна большая картина жизни, просто кто-то считает, что пасмурная погода пришла навсегда?
Не для её простой головы эта задача, вот и обошлась, как умела.
Теперь Лея с чистой совестью готова была к аресту. Своё превосходство в ситуацию, разницу между ними она уже показала. Дала понять, в чём различие — там, где командир снова сдался бы и согнулся под волей обстоятельств, Лея продолжала бы быть ветром.

Лея стянула шапку, потрясла вихрастой головой, мазнула ладонью по лицу, в общем, сделала всё то, что делает простой русский человек, завершивший какое-то очень трудное дело. Потом, вернув шапку на голову, подняла взгляд на командира, прежде чем он уселся рядом, хмыкнула так, будто сказала – «вот, я же вам говорила», и ухмыльнулась без тени задней мысли. Конечно, она всё ещё могла подсечь его отработанным ударом и скинуть с крыши, как мешок с картошкой, но – верно, её дело на сегодня было закончено.
– I know, – без тени самодовольства подтвердила Лея на чистейшем британском. – The wind that came from the east. It’s me.
Она вскинула голову ещё выше, поглядев на небо, разницы особой не заметила, да этого и не требовалось. Какие именно тучи унёс этот восточный ветер, Лея догадывалась, не настолько она была глупой. Ну, раз она здесь надолго, почему бы не сделать небо одного батальона чуточку почище?
– Дед всегда говорил, что наша семья и я в частности – тот ветер, о котором говорил известный сыщик. Уношу слабых, уничтожаю ничтожных, но небо и земля после меня окажутся чище. Вообще-то, дед меня переоценил, – Лея скрыла улыбку ладонью, перейдя без всякого предупреждения на русский – Но ветерок, который предвещает настоящую бурю, – это уже ближе. Бойтесь бури, командир, пока что, похоже, она вас унесёт. А вообще, я замёрзла, устала ночевать, где попало, хочу есть и где-нибудь полежать. Можно отправить меня под арест поскорее?
Иствинд покосилась на сидящего рядом Крестовского, показала ему язык и пожала плечами.
– Ничего личного, командир. Субординация и поддержание дисциплины. Иначе через неделю тут будет десять таких же, как я. Дурной пример заразителен. Ну а мне не помешает отдых от запчастей, да и спина болит. Мне, всё же, не семнадцать, чтобы откалывать такие трюки на регулярной основе. Арест мне сейчас нужнее. Да несите вы уже лестницу!
Лея поднялась, отряхнулась от снега и, подойдя к краю, глянула вниз.
– Суета. Один тащит, другой свалился в снег, споткнувшись о чужую шапку. А вот была бы я внизу, не заметила бы, какая это всё мелочь. С высоты вообще всё виднее. – Лея зубами стянула вторую перчатку, сунула её в карман и чихнула в сложенные ладони, – Был бы самолёт, я бы показала, какое небо там, наверху. Вы бы и возвращаться не захотели. Парни, даю слово, даже если обозвать друг друга, лестница сама не пододвинется. – она снова хмыкнула, любуясь происходящим внизу. – Ага… Справились. Ну всё, командир – карета подана. Я предпочитаю карцер потеплее, кстати. И так застудилась уже.