Нет ничего веселее, чем твои же товарищи, пытающиеся тебя не ранить неосторожным словом, но при этом имеющие долгом сказать очень неприятные вещи. Часть из сказанного Лея ещё вчера постигла, ещё часть – донесла монотонным рассказом Лиса, у которой, похоже, в голове включился какой-то особенный триггер занудства. Даже на брифингах Лиса была куда как менее монотонна и уныла.
Бекас и Иволга, стоящие от начальницы по обе стороны, вообще напоминали свежие надгробия.
– …так что ты остаёшься здесь.
Лея, слушавшая посетителей вполуха, вздохнула, поправила одеяло, поскребла пальцами в затылке, посмотрела на мрачные лица Бекаса и Иволги и не нашла ничего лучше, чем спросить:
– А чего все такие серьёзные?
Лисовецкая оглянулась на закрытую дверь палаты и, убедившись, что никто не собирается посетить их в ближайшие пару секунд, показала подопечной, сидящей на больничной койке, кулак.
– Я очень рада, старший лейтенант, что у вас отличное настроение. Поздравляю вас с отпуском. – процедила она, сунув кулак под нос Иствинд, которая уставилась на него с явным недоумением. И даже незаметно понюхала. Не каждый день выводишь Лису до такой степени, что она хочет нарушить субординацию. И не каждый раз она будет ограничена предписаниями врачей, не позволяющими сломать Иствинд нос.
– Спасибо, командир, – когда кулак исчез, Лея со вкусом зевнула, спустила ноги с кровати и легонько потопала по полу босыми ступнями. – По кочкам, по кочкам… Когда улетаете?
– Завтра утром.
Завтра – это уже совсем скоро. «Утро» в понятии фельдъегерей являлось временем настолько ранним, что, в общем-то, можно было уже часы до отлёта считать. Лея заставила себя удержать всё то же сонное и скучающее выражение лица, хотя, на самом деле, ей хотелось закричать. Что-нибудь детское и умоляющее, например, «возьмите меня с собой» или «да хватит уже шутить, пожалуйста». Фельдъегерь, впрочем, не только птичка ранняя, но и терпеливая. Кротость голубки, мудрость совы, упрямство попугая.
– Хреново, командир. – с трудом выдавила Лея, уставившись на свои собственные ногти. На указательном пальце правой руки темнела трещинка через весь ноготь. – Может, поймёшь, почему так.
Что ж она не давала побыть с ребятами, зная, что впереди ещё долгие месяцы разлуки? И обидно, и неправильным кажется, однако ж теплится где-то внутри догадка, что командир – а она у них не абы какая – знает, что делает. Значит, так надо.
– Ведущий…
Это, конечно, Смирнова. Она умела обратиться так, что в глазах печь начинало. Лея отмахнулась, заставила себя думать о третьем томе сочинений о царской семье, проморгалась и вяло отозвалась:
– Тамбовский Бекас тебе ведущий. Не шучу. Лёхе давно пора во главу.
По лицу Бекаса, скривившегося так, будто ему затолкали в горло пару лимонов, было видно, где он видел собственный «карьерный рост».
– У, какие вы нудные. – закатила глаза Лея, – Катите мне уже гроб, с вами поминок не организуешь.
Она не шутила. Её действительно раздражали эти мрачные лица – тоска, конечно, давила и её, но видеть, как с ней уже заранее навсегда прощаются, было совсем невыносимо.
– Сделай одолжение, – Лиса вздохнула и отвела глаза, – Хоть здесь веди себя, как человек.
– Ну да, вечно, как что случается, так сразу веди себя как человек, – капризно фыркнула Лея, не пытаясь даже обидеться. Не шло у неё с красивыми обещаниями, да и вон уже, сотворила себе репутацию исполнением бодрых песен в прямом эфире. Тут уж исправлять надо, а не пытаться сделать хорошую мину при плохой игре. – А как что-то везти в самую даль, да через линию фронта, да ещё и без приземления, так забудь о человеческом, лети давай.

Лея могла сказать, что этот день, пусть и не получивший пальму первенства, прочно шёл в компании самых худших дней. Сначала бездействие, которое извело её ожиданием и страхом перед днём, когда ей вынесут приговор, отрывающий её от неба, потом – прощание со своими, которым, видимо, было стыдно. И ведь, что особенно смешно, её положение было не самым худшим. Всё было даже хорошо – и, в то же время, поганей некуда.
Неизвестно, сколько бы ещё тянулась эта сцена, по степени унылости сравнимая лишь с похоронами, но в компании появилось новое лицо – на него уставились разом четыре пары глаз. Лисовецкая смотрела так, будто говорила «а, это он», Смирнова опять превратилась в печальную и тихую – у неё, почему-то, замечательно выходили глаза умирающей лошади, как только появлялись посторонние. Петровских весьма натурально спрашивал взглядом «чего надо», и только Лея смотрела с каким-то подобием интереса. В общем-то, все четверо к гостям были не готовы, но, на счастье, беседа их подошла к тому моменту, когда требовалось вмешательство кого угодно, пока Лея не разозлилась общему унынию.
– Здравствуйте, – протянули вразнобой те трое, что были здоровы, пока Лея продолжала разглядывать гостя. Разглядывать и сравнивать с собой, потому что, даже несмотря на то, что он пришёл сюда с подобием улыбки, Лея готова была поклясться тем, что она сожрёт пижаму, если гостю не больше подобает быть на больничной койке, чем ей. Она после операции, после отхода от наркоза и даже после пары дней отказа от еды (киселя!) сохранила свой бесшабашный и здоровый вид, разве что была более встрёпанной, чем обычно, да потеряла в весе. По виду гостя можно было заключить, что его уже давно пытают отсутствием сна и ещё чем-нибудь.
– По форме поприветствовать не могу, – Лея не то что бы посерьёзнела, скорее, попыталась всё-таки следовать указу Лисы. Не указу, просьбе. При ней она ещё могла дурачиться, но, зная, что перемен уже не избежать, всё-таки собиралась и делала. – Видите, в каком виде, – она развела руками, предлагая оценить босоногость, отсутствие формы и вообще полную неформальность ситуации. – Здравствуйте, полковник Крестовский.
– Я привезла некоторые её вещи, – Лисовецкая обращалась к новому командиру, и Лея позволила себе выпасть из беседы, снова со скучным лицом рассматривая ногти. – Оставила у врача, пока ей не разрешат выходить.
– Уже. – вклинилась в разговор Лея, не поднимая глаз, – Я вчера гуляла. И мне ещё пока ничего про нового командира не рассказывали.
Лисовецкая на провокации больше не велась, и весёлых криков, как, допустим, по рации в тот раз, от неё уже не дождёшься. Скука.
– К сожалению, у меня нет нужной информации, – предельно вежливо отбилась она от попытки Леи хоть как-то расшевелить ситуацию. – На месте расскажут.
Лея хмыкнула. Дожили.
– Ты уж тогда хоть разреши мне со своими сегодня попрощаться. На два часа нас наедине оставь. Сегодня вечером. – раз это уже не её командир, обращалась она соответствующе. Знала, что Лиса не оценит. Пусть напоследок позлится. На дорожку, так сказать…
– Спрашивай у нового командира, – отбила Лиса, и Лее почудилась хитрая улыбка, – Если он разрешит.
Лея замолчала минуты на две, прежде чем поднять хмурые глаза на «нового командира», помолчать ещё пару секунд и всё-таки спросить, хрипло и тихо:
– Разрешите, командир?

Отредактировано Leah Eastwind (2015-12-12 13:36:55)

Неизвестно, как с этим дела обстояли у остальных, но у Леи чужая улыбка вызвала ассоциацию с поминками. Она снова поскребла кожу ногтями – теперь уже на лбу, откинув чёлку и повозив пальцами по шраму – подумала и всё-таки изобразила улыбку. Не слишком радостную, не слишком яркую, но, в общем-то, вполне искреннюю. Лиса ещё с порога спросила, хочет ли Иствинд в тыл. Иствинд тут же ответила, что не хочет, и только потом получила порцию информации – занудства – на тему того, что только благодаря этим людям она не только жива, но и останется на своей любимой линии фронта.
А потом её заберут. В обозримом для обычных людей будущем.
Она ещё раз покосилась на угрюмое лицо Бекаса и медленно кивнула. Бекас ответил тем же, разговор можно было считать завершённым. За время службы в одном звене между ведомым и ведущим всегда выстраивалась связь, которую можно было назвать мистической: когда самым верным будет описать её словами одного лётчика, тоже, кстати, русского. «Я буду читать твои мысли, а ты – угадывай мои». Понимание достигалось даже не с полуслова – с такого вот сорванного кивка, с какого-то иного, ещё менее понятного посторонним фактора.
Хорошо, что они натаскали Женьку, как могли. Не с нуля начинать.
Попрощаться тоже разрешили. Не было никаких сомнений, что Лиса просто напомнила ей: здесь может не пройти то, что было в родном отряде. Напомнила о субординации и о необходимости беречь репутацию их эскадрильи, и это – всего лишь одним коротким «переводом стрелок».
Что ж, коль она того хочет, Лея была не против продемонстрировать ей послушную и ответственную подчинённую. Пусть и бывшую – на время.
Лея оттолкнулась от кровати, осторожно поднялась и твёрдо – насколько могла – отрапортовала:
– В связи с выходом из строя и невозможностью исполнять обязанности ведущего тринадцатого звена, назначаю ведущим лейтенанта Алексея Петровских, а ведомым – младшего лейтенанта Евгению Смирновых. Прошу статского советника Анастасию Лисовецкую подтвердить мои последние указания.
– Подтверждаю. – кивнула Лиса.
– Промедлить…
– Значит, потерять честь! – гаркнули её напарники, вытянувшись по струнке.
– Разрешите покинуть свой пост, – обратилась Лея к Лисе, на этот раз всё-таки заглянув в её глаза. Жалости она там, как и прежде, не нашла.
– Разрешаю. – Лиса снова кивнула и уже мягко, почти неформально прибавила, – Вернёшься.
– Вернусь. Теперь вы… – Лея повернулась к новому командиру, который немногим раньше разрешил последнее прощание и даже ей подмигнул, но Лисовецкая вмешалась прежде.
– Погоди… старлей. Разрешите покинуть вас, будем готовить вертолёт.
Ой, врёт. Лея криво усмехнулась: если бы их машина требовала такой долгой предварительной подготовки, то Джиню можно было вздёрнуть на ближайшем столбе. А насчёт «заранее проверить, чтоб с утра не бегать» – бредово. Всё равно две трети придётся проверять и готовить перед вылетом.
– Только, как обещала – на два часа я хочу забрать ребят. – парировала Лея, зная, что разрешение спрашивали не у неё. О причинах этого «побега» она уже догадывалась.
– Никакого спиртного для Смирновой. – холодно отозвалась Лиса, остановившись у двери.
– Ей не дам. Насчёт Бекаса таких запретов нет?
Лисовецкая молча вышла, что Лея сочла согласием. Остальные потянулись за ней, только Женька взглянула на неё, подмигнула и даже грустно улыбнулась.
Ох, Женька-Женька.
– Вопрос первый: какая форма обращения к старшим по званию здесь принята, – «потому что у нас даже при посторонних на неё кладут то, что в приличном обществе не поминают», – Вопрос второй: какие обязанности будут возложены на меня по мере выписки, – действительно, что она может предложить заведомо боевому подразделению? – Вопрос третий: есть ли какой-то инструктаж перед вступлением в ваши ряды, – «то, что творится у нас, вы видели – показывайте своё». – Вопрос четвёртый… – Лея запнулась и, помянув недобрым словом Лису, спросила уже не так деловито, – Кто вы вообще?
Вопрос вовсе не был странным! По степени связи с окружающим миром рядовой фельдъегерь был сравним с подводником, и то, у последних было больше шансов уехать в соседнюю деревню, чтоб перевезти рояль или покатать девчонок. Войска для фельдъегерей помечались кодом, а не названиями, телевизор и прочие новостные изыски они при себе не держали, и абстрактное название, которое Лее сообщила Лиса, не говорило для неё ровным счётом ничего.

Отредактировано Leah Eastwind (2015-12-12 21:24:30)

Она проводила взглядом тех, кто уходил от неё пока ещё не навсегда, и сердце тревожно ухнуло. Плохой знак, конечно, ибо примета гласила: не провожай раньше времени, да только что с тревогой поделать… Завтра им лететь. А попрощаются по-настоящему – ночью, ибо, что вечер для фельдъегерей, то ночь для остальных. Путаница, но осознанная, и всем из их «племени» понятная.
То, что никого Лиса не позовёт, Лея тоже знала. И не была в обиде за то, что сейчас её начальство будет вытаскивать хвост из западни, прикрываясь осмотром самолёта, чтобы сделать пару звонков. Была в этом вина Лисы, была вина Леи, была вина механиков, была вина тех, кто сменил позиции и решил стрелять, чтоб не показалось мало. Но так можно обвинить весь мир, а надо ли? Она жива – и этого достаточно. Лея знала даже, что Лиса не виновата во многих смертях, которые выпали на долю пятой фельдъегерской, нет, она не виновата во всех них. То, что случилось с Леей, тем более не служит поводом презирать её начальство.
Лису ей не за что упрекать.
– Принято, командир, – кивнула Иствинд, в глазах которой – второй глаз она всё-таки явила миру, задрав чёлку ладонью, чтобы было удобнее смотреть – заплясала довольная искра. Подозрения на тему того, что не так всё будет занудно, как могло оказаться. – Если тут кому моё имя слышать с души воротит, так могут называть Леной. Я, в общем-то, к этому нормально отношусь.
Это значило «называйте меня по имени» и «своим происхождением не кичусь, не думайте», просто выражено было в максимально простой форме. Лея не любила ничего усложнять.
В техническую часть определили, значит… Лея не могла не поблагодарить за это своего механика, то чудо с двумя косичками, отношения с которой у неё были странными, но максимально дружескими, насколько вообще Джиня могла дружить. Но! Это она научила, она, возможно, и сыграла решающую роль в определении её места. Пусть не сама сказала, так Лисовецкая доложила.
Хоть что-то…
Знакомый запах металла, оружейной смазки – закрыть глаза и представлять, что ты в родном ангаре. Слабое утешение, но дорогого стоит.
– Спасибо. – обошлась она, правда, без явной радости, просто поблагодарила, продолжая не смотреть – разглядывать. Ей не давало покоя то, что чужое лицо выглядело более больным, чем её собственное, что навевало мрачные подозрения – что-то такое, точнее, бледная тень подобного висела на лице у Бекаса, что было поправимо, но определённо ей не нравилось. С живыми трупами Лея предпочитала дел не иметь, и уж тем более не хотела бы оказаться под командованием кого-то такого. Или это временно, простуда или грипп?
Ладно, ей всё равно нет до этого дела.
– Ясно, – пробка для каждой дырки, видимо. То, что эти дырки могут быть смертельно опасными… Что ж, она – техник, а не боец, значит, доживёт. Умереть здесь? Да никогда в жизни.
Вообще-то, вопросов у неё не было. Но Лея не была бы собой, если бы не сочетала в себе наглость с бесцеремонностью, и неважно, что Лиса просила быть тише.
– А вы болеете, да? – Лея по-птичьи наклонила голову набок и подняла ладонь на лбу чуть выше – прядь волос так и норовила дотянуться до глаза. Из-под пальцев показалась рассечённая рубцом бровь. – Просто на вашем фоне меня уже можно выписывать.
Только прыгать и бегать ей всё равно пока нельзя, брюхо заштопано.

Слова про интернациональный батальон не смутили: предрассудков касательно этого у Леи не было. То, что в фельдъегери отбор идёт и по национальности, она знала и – виданное ли дело – в чём-то это оправдывала. От них слишком многое зависит, они несут на себе такие вещи, за которые противник порой отдал бы пару десятков лет жизни. Если кто-то в этот момент воспылает любовью к своей «родине по происхождению», кончиться это может ужасно. Её тоже проверяли, с ней тоже беседовали, и, в конце концов, убедились: Британия для неё не имеет никакого значения. Просто название на карте. Её сердце находится отнюдь не там, хоть для людей, занимающихся вербовкой, не существует понятия сердца. Они нашли неопровержимые доказательства её верности.
Однако, не прояви она себя на учёбе на отлично, не покажи всё, на что была способна, её бы не взяли ни за что.
– У нас не существует такой практики, – осторожно пояснила Лея, ибо беседа повернула на слишком уж неустойчивую почву. – Но я сейчас не у себя, и предрассудков по этому поводу у меня нет. – «я не в бою, и я могу верить людям любой земли».
И всё-таки командир коротко завершил своё пояснение. Слишком коротко, оборвано. «Даже британцы есть». Как будто бы с попыткой убедить, что и такое бывает, ничего такого в этом нет.
Значит, счёл британкой-перебежчицей?..
В глазах Леи вспыхнуло что-то уж совсем нехорошее, то, что проявлялось обычно лишь в бою. Или вот в такие моменты, когда она сталкивалась с людьми, которые хоть как-то проявляли предвзятость по отношению к ней. Ибо не было вернее способа её разозлить.
– И я не британка. Мои родители родились и выросли в Российской Империи, необычная фамилия досталась от деда, который был военнопленным. Именно он попросил назвать меня Леей, в честь его сестры, оставшейся в Британии. Я никогда не была в Британии, и там у меня нет ничего, что могло бы меня зацепить. – холодно и серьёзно отрезала Лея, как было всякий раз, когда заходила речь о том, что она может быть хоть как-то связана с этой страной. – Мне уже предлагали сменить документы, но перебьются. Не имя меня русской делает.
Короткий жест рукой, который можно было счесть за извинение, и Лея уселась обратно на кровать, тихо выдохнув сквозь зубы – ещё чуть-чуть, и её бы снова повело от злости. Шов под бинтами заныл.
– Извините. Здесь, всё-таки, мне не летать и не воевать, так что это не так важно.
Не хотела бы она летать под командованием кого-то, у кого личные проблемы дошли до такой степени, что отражаются на лице. Ей-то, зависимой от указаний с земли, требовалась уверенность в том, что земля всегда будет адекватна и трезва, а не одержима собственной печалью.
К счастью, ей здесь действительно не летать.

Ну, вот всё и выяснили. Раздражение и не слишком хорошее настроение исчезли с лица Леи быстрее, чем там появились. Завестись она могла быстро, но так же быстро успокаивалась, если, конечно, дело не касалось воздушных вылетов, да и там не столько на голой ярости выигрывала, а на относительном здравомыслии. Относительном потому, что словам «здравомыслие» и «Иствинд» не очень часто доводилось встречаться в одном предложении.
– Никаких проблем, командир, – уже примирительно подвела итог Лея, подняв ладони на уровень плеч, дескать, сдаюсь, простите, нервная. – Я, всё-таки, не у своих, а поцапать меня за такую отметину часто норовили.
И если бы это хоть как-то сбило её боевой дух! Да только расшевелило сильнее, заставило вцепиться в порученное ей дело не только зубами, но и всем, чем могла, и летать всем назло. Свои ей, к счастью, верили и ценили не только за упорство. Но и беззубостью она страдать не стала, всегда могла огрызнуться.
– Это не то, чем я горжусь, – лениво напомнила Лея. Не именем единым, что называется… Пусть и не положено у них красивые планочки на грудь вешать или точками помечать сбитые самолёты или доставленные пакеты, кому надо – тот знает. Ей вот, например, было чем и похвастаться, но… правильно: секретность. – На ваше усмотрение, командир. Я сейчас не боец, не кузнец, даже на дуде не игрец. – она на удивление бережно похлопала себя по животу, где под больничной пижамой угадывалась повязка. – Вот на два часа отсюда выйти придётся, мы с ребятами отойдём куда-нибудь в сторонку, костёр разведём, посидим.
Она скосила любопытный зелёный глаз на новое лицо в палате, прикинула возраст создания, тащившего охапку тряпья и какой-то резины, но удивляться не стала. У них эту мелочь бы к стальным пташкам не подпустили, а тут… как будто ей не всё равно. Разбираться, кто и почему, всё равно лень.
Одежду, значит…
Так ведь Лиса её вещи принесла, у врача они. Никакой потребности в том, чтоб переодеваться в местное, Лея не испытывала. Свои вещи были ближе, к тому же, если Настя не забыла «Гриф», чёрта с два Лея из него вылезет. И всё равно, из вежливости больше, Лея уставилась на принесённое ей. Даже осторожно потрогала то, что показалось ей странного вида шлангом.
Потом – подняла это на уровень глаз, попробовала растянуть, внимательно рассмотрела, и тут же с явным подозрением уставилась на создание сомнительного возраста, прежде чем снова изучить странный предмет.
– Что это за внебрачный сын садового шланга?
Если бы тут были её любимые звеньевые, осознание пришло бы быстрее. Давно ли она у Лёхи отобрала журнал, где была сомнительного вида фотосессия с девицами в таких вот «шлангах», попутно прочитав ему лекцию, что в эскадрилье столько девушек, а он на картинки заглядывается. Сейчас, то ли от ранения, то ли просто потому, что любимых самолётов рядом не было, Лея сообразила далеко не сразу.
Когда сообразила – мгновенно, без каких-либо полутонов сравнялась цветом с красной струбцинкой, которой у них рули высоты блокировались на аэродроме учебном. Уж что-что, а краснеть Лея умела быстрее, чем по команде «Подъём» вскакивать с кровати и одеваться. Ага. Костюм. Ага.
– Нет, – подозрительно тихо сообщила Лея, укладывая «резиновый» наряд обратно. – Мне свои вещи привезли. И оружие есть.
Грач врачи милостиво подсунули ей под подушку. Разряженным, естественно, как его чукча и оставил. Но патронами разжиться недолго, в общем-то…
Если у них тут наряды такие, страшно представить, что они могут в качестве ножа подсунуть. Армия мужского удовлетворения, чёрт побери.

Ну вот, собственно, от неё согласия, в общем-то, и не требовалось. А то, что она в этой больнице уже от скуки лезть на стену будет скоро, Лея сообщать не стала. Отпустят, так отпустят. Может, оно и к лучшему, насколько в её ситуации «лучшее» возможно. Но, судя по тому, как тут неуставные обращения процветали вовсю, кажется, не избежать ей задушевных бесед. Может, в больнице остаться?..
Да ну к чёрту, лучше уж попытаться свыкнуться с местными, чем киснуть в четырёх стенах. От людей хоть сбежать можно будет, если совсем невмоготу станет.
Внебрачного сына шланга Лея всё ещё рассматривала с опаской. Особенно внимательный взгляд на одежду она бросила после того, как заметила, что мелкая и смуглая доставщица одежды сама наряжена во что-то подобное.
А вот когда командир намекнул про «всякий пожарный случай», Лея скривилась так, как кривился Цезарь, завидев Брута в стае его убийц.
– Командир… – всё так же скривившись, она смерила Крестовского тяжёлым взглядом, – Я – фельдъегерь Их Императорского Величества… Не могу представить себе экстренную надобность, которая может меня заставить одеться в этот…
Она запнулась, покосилась на Тарису, но вывод, судя по её наряду, напрашивался своеобразный, и стесняться Лея не стала:
– Гондон размера кинг-сайз. Я лучше в своём похожу, оно по мне сшито.
Чего уж тут другого скажешь.
В палату просочилась ещё одна девушка, и Лея прикусила язык – вот при этой про латексные изделия говорить не стоит. Как и про то, что она хотела следом спросить: у вас тут, значит, мужики все фетишисты поголовно, или есть надежда на то, что хоть кто-то не заставит её переодеваться в этот ужас?
Надо будет – потом спросит.
– Лея Иствинд. – вяло представилась Лея, про себя окрестив Павлову не иначе как «котёнком». – А нет у меня вопросов. Кроме просьбы – унести эту жуть и не выносить её мне обратно. Я нервная, и у меня табельное оружие при себе, – она полезла под подушку, вытащила оттуда Грач и сунула его за резинку штанов пижамного костюма. О том, что Грач по части патронов пока пуст, Лея умолчала – лишь бы только костюм для утех милитари-фетишистов унесли.
Ах да, переодеться.
Лея подтянула штаны, которые под таким грузом начали сползать, и пробормотала:
– Ещё бы к главному врачу. У него мой рюкзак.

Нет, серьёзно. Что тут может произойти такого, чтоб Лея испытала острую, прямо-таки неотвратимую потребность облачиться в то, под чем даже бельё оставить стыдно?.. Слова смуглянки только больше подтвердили растущее беспокойство. Куда её отдали? О, добраться бы сейчас до Лисы, нарядить её в это…
Упорство окружающих сохранить это непотребство «на всякий случай» начинало раздражать, однако Лея, укусив себя за сгиб указательного пальца, загнала излишнюю вредность подальше. В конце концов, ей никто не мешает сегодня сжечь этот ужас в прощальном костре.
– В одежде должна сохраняться интрига. – назидательно сообщила Иствинд смуглянке, хвастающейся своей формой, когда перестала злиться. – Чтобы, допустим, размер груди оказался сюрпризом. У тебя так не получится.
«Нет там ничего всё равно»
Пистолет она и так убрала – даже снисходительно прикрыла его полой рубашки, продолжая непрерывно поправлять штаны, а вот форменную куртку вернула на кровать и холодно предупредила глазами этот фокус не повторять. Форма у неё одна: фельдъегерская. Без знаков, без лычек, без отметин. В пижаме идти через всю больницу? Пожалуйста! Но оденется она всё равно только в своё.
То, что они застали там Крестовского, Лею не удивило. Врачу она кивнула, свой рюкзак, судя по раздутости его боков, набитый битком, заметила сразу, и прошлёпала через кабинет, чтобы сцапать его и прижать к груди.
– Это в моих интересах… – отбила она замечание про швы. Чем быстрее заживут, тем быстрее домой… Тем быстрее обратно в небо. Лея глянула за окно и не смогла сдержать вздох: вертолёт Смирновой был как на ладони. И даже своих она увидела.
Вон тот копошащийся и лохматый – Бекас, рядом с ним белокурая макушка – Иволга опять лезет, Лиса, значит, внутри, в тепле, с штабом трещит. А вон те две косички и чёрный комбинезон – Джиня. Не зашла, значит.
Не простила. За побитый самолёт Джиня и обидеться могла.
Когда Лея выскользнула из кабинета, она решительно помотала головой на вопрос о новом жилье, покосилась на «молодое поколение», потянула командира за рукав свободной рукой – второй она каким-то чудом удерживала на месте штаны и рюкзак, что требовало от неё неслабых усилий, учитывая, что так рюкзак давил на швы, – и, отведя в сторону, тихо поинтересовалась:
– Здесь выпить чего-нибудь не очень крепкого достать до вечера можно? Пиво, например... И где?
Ничего крепче она всё равно сегодня пить не собиралась, ибо они прощаться решили, а не надраться до зелёных глаз. Спрашивать такое у командира, конечно, не лучшая идея, но ведь своей она тут станет, когда теперешние «свои» улетят. И не у детей же выспрашивать такое.