Предательство, плен, бегство, месть, перелеты… чтобы в итоге на время окунуться в затишье посреди огромного муравейника – Москвы – и набрать побольше воздуха для очередного погружения в самое пекло.
Взгляд остановился на тумбочке, откуда Макаров не торопился убирать посуду. Алина, Роман и многие другие – они все были как эти чашки, которые ждали, когда в очередной раз их содержимое наполнит горячий чай.
«Мята», - невольно облизав в губы, Алина в очередной раз пыталась поспорить со своими воспоминаниями, ведь ей больше нравились цитрусовые и цветочные оттенки, но проиграла каким-то леденцам, тоже мятным. Она сопротивлялась этому миру целую вечность, и не имела право сейчас дать слабину.
Малолин уехал к родным, и Кобра могла последовать вместе с ним под предлогом забрать вещи из своей квартиры, но она осталась. Осталась с тем, с кем избегала разговора с ночи на вилле. Осталась, чтобы решить всё раз и навсегда, а теперь не могла заставить его замолчать, лишь беспомощно слушала, внутренне соглашаясь со всем. Владимир читал то, что было там, глубоко, на её сердце. Из-за чего она просыпалась порой по ночам и успокаивалась только когда не чувствовала костяшки под утро после избиения груши, или безрассудно проносилась на красный свет, приходя в себя под уносящиеся ветром протяжные гулки автомобилей. Владимир прав, они ненормальные. Но они были свободнее многих - свободнее мирно спящих гражданских. И смерть не могла отнять у них эту свободу.
Алина встала и отошла к окну, осторожно выглянув на улицу, скрытую плотной занавеской, погружаясь в то, что было скрыто за покровом в её душе.
- Ты помнишь ту девушку, которую перевели к тебе тринадцать лет назад? – заговорила она. - О, как давно это было, но тот день представляется мне гораздо ярче, чем сегодняшний, и гораздо четче, чем завтрашний, - прикрыв глаза, мечтательно улыбнулась Кобра, словно перед ней стояли ещё молодые Вова и Алина. Первого ещё не считали лишенным человечности террористом, а у второй ещё был шанс на жизнь, о которой для неё так мечтала её мать. – Что открылось тебе, когда ты встретился с ней взглядом? Почему поверил в неё и повел по дороге, с которой она не может ступить и сейчас? – отступив от окна, она посмотрела Владимиру в глаза. - Не потому ли, что решительности в её взгляде было больше, чем страха, который ты сразу уловил? Страха перед жизнью. И ты воспитывал её, помогал бороться с этим, даже когда она не подозревала. Не ты ли поручил Костину позаботиться о ней, товарищ Макаров? – Алина лукаво ухмыльнулась, но укора не было в этой фразе, только благодарность. – Так ты вселил в ещё юную Кобру, когда она только приживалась у тебя в отряде, веру. Помог не погаснуть. А позже принес надежду, оболочка которой была сожжена на кухне в молчании, чтобы она закрепилась у неё внутри. Ты заботился о ней всё это время. Ты всегда был прекрасным дирижером любого оркестра. Даже лучшим. Так почему я не могу поблагодарить тебя хотя бы малым? И, быть может, это единственное, чего я сейчас хочу. Эта девушка осталась жива только благодаря тебе, она внутри меня, она счастлива. Её оболочка сгорела в Южной Америке под безжалостными лучами жаркого солнца, но я знаю, ты видишь её, потому что видишь меня насквозь… - Кобра ненадолго замолчала, устремив взгляд себе под ноги. - Я стремлюсь к огню, который будет поддерживать однажды зажженную внутри меня жизнь. Я следую… Хочешь, назови это твердыми убеждениями, хочешь – женскими прихотями. Они слились воедино, и я не знаю сама, чем руководствуюсь больше сейчас, - всё рухнуло, как карточный домик, но Алина испытала облегчение и вновь заглянула в глаза Владимиру, улыбнувшись лишь уголками губ.

Отредактировано Alina Tikhomirova (2014-10-23 23:32:51)

"Останусь", - говорит её сосредоточенный взгляд, их жизни уже давно сплелись красной нитью, вот только улыбка стирается с лица, и Алина не может пошевелиться, словно пригвожденная к стене. Она отпечатывает в памяти каждую черточку Владимира в этой непривычной домашней обстановке, чтобы эти недоступные более никому фотографии пробились из вихря эмоций и событий в нужную минуту. И снова повисает душащая тишина, обволакивает со всех сторон, Кобра отводит взгляд, но не может нарушить молчание, которое обездвижило её. Эта пустота между ними удерживает сводящие с ума мысли, беспорядок и сумятицу в душе. Алина чувствует боль, в стократ превосходящую разрывающееся легкое. И этот внутренний хаос усмиряет её, вытягивает все силы, но струны звенят от напряжения. Оторваться бы, напрыгнуть, впиться, разорвать, но Кобра утопает в образовавшейся тишине, почти погрузившись в неё полностью.
Луч заходящего солнца проникает в комнату и касается щеки Владимира, изрядно обросшей густой щетиной. Он светит ярко, но совсем, совсем не греет. Словно солнце - лишь отражение истинного света, способного согреть.
Его глаза всё также закрыты. Владимир даже не пытается создать себе иллюзию тепла - с него хватило. Героически стоять в холоде, обдуваться ледяным ветром, ощущать, как осколки льда вонзаются в кожу, и выдыхать тёплый пар.
Но что-то он всё-таки чувствует. Нет, это не свет и не тепло нагретого дивана. Это теплота в её взгляде. Словно где-то там, в жаркой Бразилии, она взяла немного с собой и всё это время бережно хранила под сердцем, специально для него. Сейчас ближе этого у Владимира ничего не было.
Он открывает глаза и поворачивает голову к Алине. Чуть приподнявшись, он огрубевшими от вечных сражений пальцами касается её щеки и проводит по ней. Его лицо не выражает нежности или заинтересованности. Оно преисполнено холодом и сосредоточенностью. Макаров не тот человек, который сможет согреть её. Он не может дать ей ничего, что принято давать. Но Алина сама, по крупицам, по каплям может забрать у него что-то, что будет нужно ей самой. И если бы Владимир смог - он бы отдал всего себя. Но то, чего в нём нет, он дать никогда не сможет.
Без него Алина груда костей, сумма праха и пепла, бесконечные осколки злости и щепки отчаяния. Без него она уродливо обтесанная частица, движущаяся во тьме и не знающая света. Владимир её гравитация, не позволяющая распасться, её кузнец, который собрал всё воедино и переплавил, придав лишь форму, но не давая остынуть. Он разгоняет мрак, прорываясь сквозь пустоту, разгоняет беспорядок в её душе, и  под его пальцами рождаются лучи, пронзающие её до самого сердца, взрываясь в нём светом далёкой звезды и озаряя её.
Первый вздох раскаленным свинцом переливается по горлу и застывает  под языком, второй делится на три коротких, судорожных, торопливых, а размеренный третий полон облегчения и покоя. Алина не движется, ничего не говорит, подняв голову, только смотрит и смотрит в его глаза, борется со льдом, не может смириться с осознанием вечной мерзлоты. Поддавшись сомнению, касается носом его теплой щеки, а потом облегченно прижимается к ней своей, чувствуя приятное покалывание, и замирает.