***

Эсминец Королевского военно-морского флота Британской империи Ардент буквально подпрыгивал на волнах – шторм разыгрался нешуточный. Выл ветер, валы пенились, гремел гром и сверкала молния, но ещё более грозно сверкали глаза у Корнелии Британской, вглядывавшейся в едва видный за тугими струями дождя берег острова Кюсю.
- Ваше Высочество, мы рискуем понести слишком большие потери! Погода не даёт использовать наши воздушные силы, равно как и проводить организованную высадку. Нам придётся отложить операцию пока буря не успокоится! – Гилберт Гилфорд, ровный, прямой, удивительным образом умудряющийся не сгибаться даже на такой шаткой поверхности, как палуба Ардента был вынужден почти что кричать, чтобы быть услышанным.
Она не ответила своему верному рыцарю, только молча сжала зубы. Разумеется, он был прав, но как ей не хотелось признавать этого! Время! Каждый час, который японско-немецкие части не были атакованы, они могли потратить на возведение обороны, укрепление её, а главное – на завоевание полного контроля над всем островом Кюсю, а не только над его западным побережьем. Разведывательные отряды едва могли подобраться к берегу у устья реки Онга в такой шквал,  а к свисту ветра всё чаще и чаще примешивался свист снарядов. Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться начать атаку. Даже группа боевых пловцов, проверенных ещё во время атаки в токийском порту не могла ничего сделать – два человека были оглушены взрывами снарядов в воде и разбились о камни, а остальные были вынуждены повернуть назад. Несколько десантных катеров было потоплено, да и сам эсминец, ведший до поры до времени ленивую перестрелку с берегом был, строго говоря, в положении далёком от безопасного. Капитан Дженкинс был весьма удивлён её приказом – он не мог понять, зачем принцесса, фельдмаршал, генерал-губернатор Зоны пожелала отправиться на передний край. Он явно нервничал и едва сдерживал недовольство - пусть так, главное что он точно исполнял распоряжения.
- Носовое орудие, огонь на 25 градусов вправо!
- Есть 25 право!
- Залп!

Если бы только удалось спасти мост! Но прочь эти мысли – нужно исходить из того, что реально имеется. Авиация – на аэродромах ближайшие два дня, флот, спасибо прибытию Шнайзеля (как же хорошо, что брат здесь!)  на громадине Аваллоне был примерно равен японскому, до тех пор, пока из Гонконга не подойдут первые подкрепления. Впрочем, основных сил флота из Сингапура и с Гавайских островов следовало ожидать не раньше чем через неделю. Никакой связи между Кюсю и Хонсю кроме воды пролива Каммон не осталось – и мост и тоннели были взорваны. Казалось бы, положение не из лучших, уж точно не оставляющих поводов для воодушевления, но всё же настроение у Британской Львицы было прекрасное. Было такое ощущение, как будто вскрылся давно уже загнивавший нарыв. Какая-то грозная радость, похожая, должно быть и в самом деле на радость львицы перед началом большой охоты. Они решились ударить? Решились бросить открытый вызов? Отлично! Значит это – конец. Конец всех этих игр, всех тайн, всех хитросплетений лжи! Вся та угроза, которая концентрировалась на этих островах, все козни, все те тайные враги, которых она отлавливала и истребляла, вся та тёмная опасная масса, которая клокотала где то в тени, грозя вдруг вырваться наверх теперь явится. Вторжение началось! А это значит что все, что нужно теперь, это победить, победить и окончить всю эту историю. Она не желала себе признаваться в этом всё это время, но теперь, когда так долго собиравшиеся над Зоной 11 тучи, наконец, прорвало грозой призналась – она устала. Ни одна битва, ни одна компания так не выматывала её, как последние несколько месяцев этого обманчиво мирного времени и обманчиво мирного поста. Она должна была его принять – кровь брата, честь Империи, всё это взывало к ней. Но как тогда, так и теперь она понимала, что никак не может назвать себя по-настоящему хорошим генерал-губернатором. Генералом – да, но не губернатором. Ворох бумаг, учёт интересов, проблемы, казавшиеся столь мелкими, заурядными, даже смешными, но на которые, однако, она должна была давать ответ, искать решение. А ещё она должна была искать Зеро. Человека, который убил её Кловиса, человека, которого она никак не могла поймать, человека, которого она никак не могла понять. Да человека ли? Нет, она не сомневалась в его принадлежности к роду людскому, Корнелия Британская и вовсе не верила ни в какую сверхъестественную дребедень, потустороннюю силу – слишком хорошо она знала, как выглядит реальная сила и что она требует от человека взамен. Но его ловкость, его неуловимость, его дьявольская расчётливость. Воевать с тенью было трудно…
А здесь теперь перед ней отнюдь не тень, а враг, плюющийся огнём и свинцом, которого можно, если приглядеться, увидеть в бинокль. Увидеть, оценить, взвесить, измерить и найти достаточно лёгким. Силы германо-японского десанта и в самом деле были невелики, но будь они в десять раз больше – её бы это не остановило. Здесь, где враг был видимым, осязаемым, где можно было нанести ему удар – выверенный, рассчитанный, смелый, но точный – здесь она знала, что делать и не просто готова была это сделать, а рвалась в бой, как, наверное, никогда с памятных времён полу-атаки, полу-рейда вглубь Медины – за Махди. Там один удар положил конец войне, конец крови, конец страху. Здесь будет так же!
- Капитан, кладите корабль на обратный курс – я видела достаточно!
- Будет исполнено, Ваше Высочество, - сказал стоявший чуть поодаль Самуэль Дженкинс с явной улыбкой облегчения и чётко козырнул рукой.
- Сэр Гилфорд!
- Да, Ваше Высочество?
Она легко указала ему рукой на стол, на котором была расстелена подробная карта. С ней сейчас был только её верный Гилберт – да здесь и не нужно много людей, они могут только сбить с мысли. Когда эсминец вернётся, то штабные офицеры как ватага муравьев примется за дело: расчёты, подготовку, рассылку приказов, но план будет уже ждать их, готовый  в главном, с идеей и сутью. Пожалуй Дарлтон мог бы быть ей полезен, но он оставался в Новом Токио на случай непредвиденных осложнений, для организации своевременного прибытия подкреплений и ещё по одной причине ,которая единственная по-настоящему омрачала ум – из-за Юфи.
Юфи… Она всегда была непоседой, милой, вечно заинтересованной чем то девочкой, которая смотрела на мир большими восторженными глазами, а больше всего восторгалась старшей сестрой. Восторгалась и слушалась. А теперь девочка выросла. Совсем? Она ведь ещё такой ребёнок! Но она же – и вице-наместница, и, как заметила Корнелия, всё чаще сама использует этот титул. Она думает, что всё уже знает. Но… Нет, конечно она должна будет отпустить Юфи, она не может, не должна всё время держать на своей груди эту маленькую розу, защищая от всех ветров и невзгод, но не давая воздуха. Но только не теперь, не здесь! Здесь слишком опасно для этого! Пендрагон… он тоже, конечно, опасен по-своему: там могут обвести вокруг пальца эти придворные хваты, эти льстецы и хитрецы, которые превратили столицу Империи в вечную ярмарку тщеславия. Там – вертопрахи гвардейские офицеры, там – отец, умеющий быть грозным и не прощающий слабостей, там много горьких воспоминаний, но там нет убийцы с кровью брата на руках, нет населения, улыбающегося и кланяющегося почтительно, тая за улыбками яд, а за спинами – кинжал, не было стрельбы, не было Зеро. Она хочет сама выбрать себе рыцаря – пусть, но почему им должен был стать именно этот  Куруруги? Он – отличный солдат, он спас её жинь и она доверила бы ему её снова. Свою. Но не Юфи. У Сузаку Куруруги слишком много тайн, слишком много особенностей. Это не плохо в принципе, но только не здесь. И мало этого, она чувствовала, видела на лице сестрёнки, к счастью так и не научившейся лицемерить, что там было что-то большее. А это уже опасно! Она просто кинулась защищать Сузаку, кинулась даже не к ней, а к Шнайзелю,  после этой истории на островах. Истории, которая, к счастью, закончилась благополучно, к счастью, стала известна ей только после того, как всё завершилось благополучно. Но, чёрт возьми, она опять, опять могла её потерять! Так глупо и бездарно потерять! Своеволия достаточно! Она очень ещё неопытная, умная, но неопытная, хорошая… может быть даже слишком хорошая и потому видит только лучшее в других. Дарлтон присмотрит за ней лучше, чем даже просто за принцессой Империи, присмотрит так, как если бы это была его собственная дочь. А ещё в Японии теперь Шнайзель. Само имя брата словно бы излучало уверенность. Она – всегда в красном, в своём мундире, на котором может быть и пыль, и кровь, и копоть, а он – в белом, всегда в белом, что бы ни случилось. Спокойный, умный, куда умнее её самой – шире, наверное правильно сказать. И он тот, один из очень немногих, кому можно безоговорочно доверять. Брат и в детстве был похож на рыцаря, а сейчас стал и вовсе похож на сказочного короля, того же Артура, который приплыл прямо на своём волшебном острове, чтобы навести порядок, покарать зло, утвердить справедливость и сделать всё это с одной только улыбкой – без крови и копоти – они как-то не приставали к нему. Хорошо что он здесь! Но это не повод расслабляться!
Она немного задумалась, но такт не позволял её рыцарю нарушать молчание – он просто стоял, чуть склонившись, над картой. Внимательный, строгий, предупредительный, но без тени лакейства…
- Спасибо, Гилберт, я благодарна тебе за то, что ты делаешь. Сейчас и всегда.
- Это мой долг, Ваше Высочество.
- Итак, наш план таков. Враг полагает себя неуязвимым после того, как он прервал связи Хонсю и Кюсю. Но он ошибается. Мы могли бы подождать линкоров и прочих сил флота, но, как мы уже обсуждали раньше, куда лучше будет действовать наступательно не тратя времени зря. Сегодня дождь на их стороне. Завтра он продолжится, но мы не станем просто ожидать его конца. Свой недостаток мы обратим в преимущество – он даст нам время подготовить не просто переброску на другой берег отдельных полков, но полномасштабное наступление. Враг держит крупные силы в Китакюсю перед бывшим мостом и в самом узком месте, отделяющего острова пролива. Остальные войска высаживаются в Фукуоке, там же штаб, там самопровозглашённый премьер, там немецкие советники и склады. А на юго-восточной оконечности острова ещё сопротивляются наши отдельные части. Мы высадимся южнее реки Онга – в том самом месте, где начал высадку враг, разрезая его надвое, а затем стремительно бросим наши мобильные силы к югу и юго-востоку. Мы отрежем и окружим части в Китакюсю, изолируем Фукуоку, а потом штурмуем. Много войск не потребуется – только лучшие и самые быстрые, чтобы отсечь одних от других быстрее, чем они что-то успеют предпринять. В этот же самый момент с нашего берега, с Хонсю, координируемая данными с найтмеров откроет шквальный огонь артиллерия – снарядам морская гладь не помеха. Если враг предпочтёт отступить от Китакюсю, то мы наведём понтоны и начнём переброску масс пехоты и техники, чтобы раздавить врага силой. Если останется, то скоро мы одержим верх, превратив противника в пленника его собственной позиции манёвром. Единственное что мне нужно, это чтобы после высадки с десантных барж не было потеряно ни минуты. Это мы обеспечим, когда прибудем в штаб. И мне нужен человек, знающий, что такое найтмер, что такое атака найтмеров, на которого можно твердо полагаться, чтобы возглавить эту атаку, но я думаю, что он у меня уже есть, не так ли, сэр Гилфорд?
- Да, Ваше Высочество!

***

На суетящемся, словно растревоженный улей мостике линкора Аваллон, флагмана Королевского военно-морского флота Британской империи граф Хайрам Ллойд-Асплунд смотрелся как белая ворона, причём белая в самом прямом смысле – его вечный халат снова был на нём. Вокруг туда и сюда сновали офицеры, принимались и обрабатывались данные с РЛС и  всех постов наблюдения, море просвечивалось сонаром на 500 метров в глубину, а разведывательно-противолодочные вертолёты начали свой облёт, каждые пять минут посылая на борт отчёты об обстановке. Аваллон приближался к вражескому берегу, вернее к своему, неожиданно ставшему враждебным. Контр-адмирал Камбервуд, единственный на всём флоте командир корабля в звании адмирала, очевидно, был не в восторге от всей этой затеи – хмурый, как туча, он ещё в порту Нового Токио перед отбытием сказал, что Аваллон – потрясающее творение инженерной мысли, но все же линкор не должен идти в поход в одиночку. Ни вспомогательных сил, ни охранения, ничего! А это значит, что вся ответственность – только на нём и на всех тех, кто всеми возможными способами сейчас сканирует пространство: небо, морскую гладь, подводную часть, для того чтобы никто не смог подобраться незамеченным к судну.
Впрочем, сейчас нашему бравому капитану, похоже, ещё больше не нравится сам граф Хайрам, вот уже добрых полчаса засыпающий его вопросами. На его лице буквально читалось “Сращу ясно, что эти господа из инженерного корпуса и понятия не имеют что такое настоящая служба и боевая обстановка!” 
“Я – инженер, конструктор, а потому чрезвычайно интересуюсь всеми новинками подобного рода, а уж подобным гигантом – особенно, тем более, что я и сам приложил руку к кое каким системам и идеям” – так объяснил ему Ллойд-Асплунд своё любопытство. Нельзя сказать, чтобы это было неправдой, ему действительно было чертовски интересно побольше узнать об этой корабле, он действительно много предлагал и комментировал во время его постройки в разговорах со Шнайзелем, он на самом деле был создателем нескольких электронных систем на линкоре, в частности сонара и главного радара, но дело, конечно, было не только и не столько в этом.
Он волновался, очень волновался, почти до испуга. Вся эта операция, которую они задумали…  этот безумный план. И Ланселот, его Ланселот и Сузаку страшно рискуют. Такого еще никто не делал! Совершать что-то впервые, быть первооткрывателем и пионером – это было его научное кредо, вот только здесь от него почти ничего не зависело! Но слишком уж это походило на путешествие в один конец, на самоубийственную миссию. Да, можно, конечно, посмотреть на дело так, что это – окончательная проверка его машины принцем, пари уже, по сути, забыто, а если здесь Ланселот проявит себя по настоящему, то вполне может пойти в серию. И не так уж важно, что первая машина-прародитель превратиться в груду искорёженного металла и оплавленных проводов. Не важно? Ланселот стал очень дорог ему, а кроме того, у него есть одна труднозаменимая деталь. Может быть, даже и незаменимая вовсе…
Во время настолько, насколько это возможно краткой остановки в Новом Токие приказ Его Высочества был однозначным – оказать специальному отряду Королевского инженерного корпуса всю возможную помощь, сколь странными бы не показались их требования. Он может просить чего угодно, даже требовать, вот только что можно потребовать в такой ситуации!? Одно хорошо - приказ принца Шнайзеля был для капитана законом. Он восхищался им, о чем успел несколько раз сообщить Хайраму, – совсем ещё молодым, но не по годам мудрым, воплощающим в себе, кажется, все достоинства истинного британца: ум, выдержку, самообладание, безукоризненные манеры истинного джентльмена, нет – принца! Кроме того, принц был творцом его карьеры. Так что Камбервуду приходилось терпеть. Да и сам рассказ о боевой мощи Аваллона, пусть и сильно не ко времени, но всё же очевидно воодушевлял его. Это действительно был уникальный корабль, где у половины всего была приставка самый, или первый. Самый большой в мире боевой корабль – стандартное водоизмещение 91 000 тонн, длина 311 метров, ширина – 46, а осадка – 13,6. Целый дом под водой! А над водой… Самая большая огневая мощь, надо думать, на всей планете – дюжина колоссальных орудий калибра 20 дюймов, т. е. 508 миллиметров каждое в более привычной Хайраму метрической системе.
Хоть контр-адмирал и считал иначе, резонно полагая, что найтмеры, настолько же далёки от линкоров, насколько борзые собаки далеки от китов, Хайраму не нужно было расписывать, что это значит – каждый снаряд имел вес в 1845 килограммов, а длину выше роста человека – 2, 15 метра. Этого достаточно, чтобы за пару секунд силой взрыва вырыть в земле котлован пятнадцатиметровой глубины. Десяток гидросамолётов и вертолётов, на которые и была вся надежда – без них план был просто нереализуем. Двигатели мощностью в 260 000 лошадиных сил обеспечивали сейчас кораблю скорость хода в 40 узлов громадина была на удивление мобильной. По всему кораблю была разбросана, обеспечивая полный оборонительный огневой купол полусотня счетверённых установок многоствольных скорострельных пушек, калибра 20-мм, способных изрешетить любую воздушную цель за доли секунды, кроме них – почти пять дюжин зенитных ракет для тех целей, которые находятся вне зоны досягаемости пушечных зениток. Противолодочное оружие – реактивные бомбомёты по обоим бортам, крылатые ракеты с дальностью в 400 километров – для береговых целей. А ещё броня, толщиной со стену средневековой крепости, только из самых лучших сортов нержавеющей стали, а в некоторых ключевых местах – в частности на орудийных башнях главного калибра и вовсе многослойная с композитами и титановым сплавом. 800 миллиметров брони! Такой защиты не имел ещё, по видимому никто в истории, почти 600 миллиметровый борт, отлично защищённая в несколько разнесённых слоёв палуба, многое множество герметичных отсеков – одним словом Аваллон был создан, чтобы быть несокрушимым. Может быть, с точки зрения экономики было бы разумнее построить вместо него одного два, а то и три дредноута попроще, но Аваллон стал символом неограниченного владычества Британии на море. Именно на этом корабле премьер-министр принц Шнайзель Британский отправлялся на переговоры по морским вооружениям в Амстердаме год назад, вызвав оторопь страха и зависти в рядах командований Кайзерлихмарине, а теперь прибыл, чтобы раз и навсегда замирить и покорить Зону 11. Вот только сейчас его не было здесь…
- Как там Сузаку? – спросил Ллойд-Асплунд у подошедшей сзади ассистентки.
- Говорит, что сделает всё, чего бы не потребовала миссия,  - Сесиль явно была взволнована.
- Вот оно как…
- А принц Шнайзель?
- Он сейчас в Новом Токио. Может быть, наш покровитель сейчас и не с нами, но нам всё равно нужно действовать и как то справиться с этой задачей самим.
Да, справиться… Справляться придётся не им, а Сузаку. Черт возьми, он думает о нём сегодня почти столько же, сколько и о Ланселоте! Впрочем, ничего удивительного, наверное, просто тяжело в первый раз посылать другого человека на верную смерть.
Во время остановки в Новом Токио, длившейся всего лишь три часа, освобождённый с гауптвахты майор Куруруги успел добиться аудиенции у вице-наместницы Юфемии и… отказаться от статуса рыцаря. Похоже, что он решил уйти налегке. С самого момента выхода в море он почти не разговаривал ни с кем – только по делу, только в ответ. Да, хорошо бы их покровитель был здесь – Хайрам признался себе (впрочем, он особенно этого и не отрицал), что куда лучше разбирается с более надёжными и точными механизмами, чем человеческая психика, не то, что принц! Но он остался на Хонсю. Большая политика требовала, что и понятно, его присутствия отнюдь не на вышедшем в боевой поход дредноуте, но в  зале приёмов дворца генерал-губрнатора Зоны 11. Он собирался, кажется, вызвать к себе срочно посла Германской империи – большой скандал намечается, большие последствия. Может быть даже Большая война? Может и так. Нет, принц, конечно, там, где и должен быть, а это значит, что всё нужно решать самим.
Снаружи меж тем начало темнеть. Закат над морем это всегда красиво, а сейчас его стало возможным, наконец, разглядеть. Когда они покидали порт, то вокруг все было одного серо-свинцового цвета, будто на чёрно-белом фото: серые тучи, постоянно изливающиеся дождём, серое море с белыми пенными волнами, тёмно серая громада Аваллона – всё, кроме странно ярких на этом фоне матросов и офицеров. Что то около двух часов назад ветер стих, как и предполагалось, - отлично, потому что иначе их план был бы ещё рискованней. А вскоре после этого пропали и тучи. Сейчас вся поверхность моря была залита равномерной лазурью, а на небе оставались только маленькие клочья еще так недавно огромных облаков. Умиротворяющая картина, но, из-за этого и словно бы неуместная, фальшивая. По всей этой лазури, между отличающимися только долями оттенка небом и морем плыла самая большая в истории войн мореходная крепость, готовая сеять смерть в рекордных масштабах, а в трюме её, несколькими десятками метров ниже мостика, человек свыкался с мыслью, что сегодня он должен умереть… Кто то другой на месте Ллойд-Асплунда, мог бы увидеть в этом контрасте даже что то поэтическое, но гениального конструктора это только раздражало. Он не любил нелогичности, не любил несоответствий и решил подумать о море в духе предельно научном, эмпирическом. Какова здесь у нас солёность? Прикинем. Посмотрим. А глубина? Сила течения? Насколько велико то сопротивление, которое могучие винты Аваллона преодолевают, заставляя его элегантный вопреки размерам корпус прорезать водяную толщу? Сколько здесь водится рыбы, какая это рыба? Рыба… Крупная рыба питается мелкой. Прямо сейчас под ними, должно быть, происходит не один десяток убийств. И ничего - жизнь, естественные события… Вот, опять скатился из науки в философию! Солнце меж тем закатилось окончательно, самый край горизонта ещё чуть алел, но в целом уже было темно, а на востоке отчётливо загорелись звёзды. Хоть бы случилось что-нибудь, подумал он, глядя на Сесиль, которая, похоже, испытывала куда более скверные и сильные чувства, чем он сам.
- Тревога! Тревога! Приближаются ракеты! Установленная точка запуска – позиции противника под Фукуокой. Время подлёта 2,5 минуты.
- Что там, Хадсон?
- Ракеты, капитан, что то около двух дюжин. Прикажете сбить их на дальней дистанции, сэр?
- Нет. Зенитные ракеты нам ещё пригодятся, когда в атаку пойдёт вражеская авиация – так мы сможем сбивать их даже в небе над островом. Доверьтесь зениткам, Хадсон, у нас все под контролем.
- Полторы минуты, сэр!
- Они решили, что достаточно защищены от атаки с моря до подхода основных флотских сил, что один корабль не рискнёт их атаковать, пусть даже и последняя модель. Что ж, сейчас они убедятся в своей ошибке!
- 30 секунд, сэр!
Автоматическую систему слежения и контроля огня тоже делали при участии генерального конструктора Бюро перспективных разработок, а потому сердце Хайрама Ллойд-Асплунда билось с удвоенной силой. Атаки он почти не боялся, но волнение испытателя, первый раз проверяющего в деле свою работу…
От гигантского тела стального левиафана вдруг во все стороны брызнули десятки огненных струй. Скорострельные орудия создали настоящий купол – по расчётам каждую секунду каждый метр пространства над линкором на расстоянии до ста метров должен был получить не менее 25 снарядов. В тёмном ночном небе резко ухая возникали огромные шары пламени, чтобы через пару секунд погаснуть и опасть в море, тем временем уступая место следующему. Это было похоже на странные, исполинские адские цветы из огня на тонких огненных же ножках снарядных трасс, расцветающих и увядающих за считанные мгновения. Вдруг довольно резкий толчок, едва не сбивший с ног непривычного графа, но, впрочем, вполне безобидный. И тишина.
- Обстановка!?
- Единственное попадание, сэр! Из двух дюжин!
- Да, зенитки поработали на славу! Повреждения?
- Они едва поцарапали нам основной бортовой пояс, сэр! Сорвало две шлюпки, так что если нас всё же вдруг потопят, то кто-то будет добираться вплавь отсюда и до самого Альбиона! Хха! В остальном – повреждена одна зенитка из 50, жертв нет.
Хайрам был уже вновь на твёрдых ногах и впервые за день по-настоящему доволен. Система работала блестяще! Все цели были отслежены вовремя, наведение, по-видимому, было безупречным!
- В конце концов, на примере Ланселота мы убедились, что эта технология работает!
- Превосходно! Должен сказать вам, сэр, если вы и вправду тот самый конструктор, что это действительно превосходно! Смит, снизить скорость до 18 узлов – мы должны подготовить вертолёт к запуску. А вы, сэр, сообщите этому вашему бойцу – его время пришло.
- Сесиль, выводи на связь Сузаку – он уже должен быть в кабине Ланселота.
- Куруруги на связи!
- Майор Куруруги, повторю в общих чертах план миссии. Корабль приближается к вражеской линии фронта, ведя огонь на подавление. В 25 милях от берега вам будет дана команда на взлёт. Ещё раз обращаю ваше внимание, что прецедентов сброса найтмера с транспортного вертолёта на высоте нет – нам даже нечего вам посоветовать. Кроме как быть осторожным. Времени на стандартную высадку нет. После сброса вы на полном ходу достигаете района Фукуоки и прорываетесь настолько, насколько это возможно близко к порту, складам и штабу Армии Империи в изгнании, наводя по приборам найтмера артиллерию с Аваллона. Помните, что мощь орудий главного калибра весьма велика – вам необходимо постоянно менять позицию, если вы не хотите попасть в область действия ударной волны.
- Учту, Сесиль сан!
- Если вам будет сопутствовать успех, то атака сил Её Высочества Корнелии встретит собой уже дезорганизованного противника. И… перед нашим отбытием из Нового Токио Её высочество вице-наместница приказала передать вам звукозапись. По распоряжению принца Шнайзеля мы делаем это только теперь.
- Что, принцесса Юфемия передала мне…?! Так точно!
Мы готовы к пуску вертолёта, прозвучал рапорт кого-то из вахтенных офицеров. Передаём коанду на взлёт через 10.., 9…, 8…
- Ланселот, к пуску готов?
- Да, миледи!
3.., 2.., 1…
- Ланселот, взлёт!
- Вертолёт разовьёт максимальную скорость в 280 километров в час, через 8 минут они достигнут побережья, через 11 – сброс. Вертолёт малозаметный, кроме того, пока что мы прикрываем их своим ПВО и забиваем все их каналы помехами, но… Вы точно уверены, что это сработает? – спросил контр-адмирал Камбервуд.
- ДА! – ответил Хайрам Ллойд-Асплунд менее уверенный, чем когда либо.
Высадка обычным порядком была невозможна – побережье было укреплено, единичная машина  - даже Ланселот, ничего не смогла бы сделать. Даже нормальную скорость развить помешали бы экстренно развёрнутые противником вдоль берега ежи и другие заграждения.
Они установили вместо половины стандартных элементов питания импровизированную парашютную систему, которая должны была выдержать вес найтмера, сброшенного с высоты в 250 метров на скорости в 280 километров в час – уже непростая инженерная задача, но, будто этого мало, ровно на высоте в 4 метра над поверхностью, Сузаку должен был собственным мечом отрубить стропы, чтобы приземлившийся найтмер не запутался в парашюте и, не делая пауз, на максимальных оборотах погнать машину вперёд. На два больших монитора на Аваллоне был выведен вид внутри кабины Ланселота и из неё, чтобы у Сузаку не было необходимости поминутно сообщать обстановку. Впрочем, связь могла оказаться и менее надёжной, чем хотелось бы. Только бой и наведение главного калибра линкора – вот основная задача, с которой сейчас летел в брюхе транспортного вертолёта (по счастью нашёлся вертолёт с откидной рампой – в противном случае пришлось бы экстренно модернизировать и его) майор Куруруги.
Минуты тянулись как часы. В небо сейчас поднялась авиация, которая будет предварять удар принцессы Корнелии – их удар должен будет отвлечь ВВС врага. И всё же, всё же…
Есть! Сузаку уже летит над сушей – экраны включились, как и было оговорено, и перед взором людей на мостике открылась картина внутренностей вертолёта, как они выглядели со стороны стоящего найтмера, и самого Сузаку, сидящего за приборами. Лицо его было напряжённым. Звук тоже передавался и Хайрам услышал:
- Я не стану… Пока не стану… Только тогда, когда уже не будет надежды… Тогда я услышу её голос… Не раньше.
Вдруг картинку на обоих мониторах здорово качнуло. Что случилось!?
- Капитан, с вертолёта докладывают – они под обстрелом с земли! Им… похоже, они просят разрешение досрочно сбросить груз, иначе им не хватит топлива, чтобы добраться до плановой точки сброса и вернуться назад – бак пробит!
- Дьявол! Тридцать три дьявола! Доктор, как бишь вас там… Асплунд… могут они это сделать сейчас или нет?
- Могут, - сказал Хайрам после недолгой задумчивости, сам же при этом держа в голове – могут, они избегнут тем самым верной смерти, но вот задача Сузаку осложнится ещё больше – ему придётся пройти путь на несколько километров больший, чем планировалось, а на этой дороге его будут встречать далеко не цветами и поздравлениями.
- Тунец 1, Тунец 1, сброс разрешён, сообщите грузу по внутренней связи что сброс разрешён сейчас и убирайтесь оттуда к чёртовой матери!
- Так точно, сэр! – раздалось приглушённый и пробивающийся через какое-то щёлканье ответ.
Сузаку на экране на секунду нахмурился, кивнул, затем кивнул ещё раз и сказал: “Принял рампа открыта, я готов!” В следующую секунду перед стоящим в согбенной позе графом Ллойд-Асплудном и заглядывающей ему за плечо леди Сесиль  открылось удивительное зрелище – изображение внутренностей грузовой камеры  - тёмной и пустой резко сменилось видом ночного неба и откинутой транспортной рампы, ближе, ближе, а затем… Найтмер резко сорвался с края и полетел вниз. Всё продолжалось считанные секунды, даже доли секунды, но для Хайрама, столько времени, столько сил, столько самого себя, всего лучшего в себе вложившего в Ланселот они растянулись неимоверно, будто в страшно замедленном кино: он успел разглядеть яркие звёзды и полную луну, похожую на начищенный медный щит, успел увидеть идущие от земли тонкие нити трассеров, уходящие вверх, к вертолёту, заметить какие-то полевые укрепления слева – счастье, что Сузаку всё же приземлится в стороне от них, и, наконец, решить что парашют не сработал, не раскрылся, а значит Ланселот погиб, Сузаку погиб, план погиб – погибло всё! Но нет! Резкий скачок картинки, пара линий по краям кадра – часть строп, соединяющих белую громаду найтмера с белой громадой купола. Есть! Он успел довести их до ума, они сделали это! Скорость резко уменьшилась, но всё же была большой, а на смену первому страху пришёл новый – что если наймер отнесёт прямо на вражеские укрепления сильным ветром, или вдруг он всё же запутается в этих проклятых стропах и в ткани? Мгновение… мгновение… Лунный блик на пронёсшемся с огромной скоростью через экран лезвие титанового меча и гулкий, но в то же время и пружинистый удар, звук грома, звук победы! Ланселот на земле, а значит теперь это не подсадная утка, а лучшая боевая машина из существующих, и она идёт в бой! Сузаку всё это время оставался потрясающе спокоен – только резкое движение штурвала и переключение локатора в сканирующий режим показывало, что он напряжён. Напряжён, но собран. Ллойд даже немного залюбовался картиной понемногу снижающей скорость приземлившейся машины, но резкий крик вывел его из оцепенения…
- Кпитан! Капитан, Тунец 1 не отзывается! Они всё же сбили вертолёт!
- Да, этот ваш Куруруги просто в рубашке родился – секунда, другая – ему бы конец, - сказал Камбервуд с плохо скрываемым удивлением и облегчением.
Тем временем наймер замер, торможение завершилось. И только для того, чтобы немедленно набрать скорость снова – уже в твёрдом сцеплении с землёй. “А он и в самом деле везунчик! ” – так подумал граф Асплунд, чтобы тут же со злостью напомнить самому себе, что на свете не бывает везения – только объективные причины и их последствия. Но в самом деле, Куруруги мог умереть, скорее даже должен был умереть уже не один раз за время тех боёв, в которых их Особый отряд инженерного корпуса успел поучаствовать за последнее время – значит, если не везение, то объективная причина – что-то такое есть в этом японце, что раз за разом оставляет костлявую не с чем. Ланселот, конечно же, разумеется, Ланселот – лучший найтмер в мире, а он – просто хорошо вписавшаяся в него, вписавшаяся в концепцию деталь! Но ведь он выживал и вовсе без найтмера! Что же будет сейчас? Сможет ли теперь Куруруги побороть смерть, а главное – захочет ли? Трудно было не заметить ту хандру, тот приступ самоочернения, который накатил чёрной волной на его подопечного. Найтмер, он буквально видел его, воспроизводил до точки, как скульптор свою самую лучшую статую его белоснежные обводы, набирал скорость всё быстрее и быстрее…
- Контр-адмирал Камбервуд, говорит майор Курурги Сузаку, докаладываю, что высадка прошла успешно, все системы в норме, пересылаю координаты – квадрат D7, запрашиваю подтверждение!
- Говорит Аваллон, принято, Куруруги, местоположение нами определяется верно, орудия будут наводиться точно по твоим данным и готовы к открытию огня!
- Так точно!
Найтмер уже достиг скорости в 115 километров в час – это можно было увидеть по показаниям приборов на экране, передающем внутреннюю часть кабины, и продолжала расти. Ланселот на ходу развернулся в направлении огней Фукуоки и по ровному полю устремился вперёд. Быстрее, быстрее! А вот и зенитки – похоже, те самые, что сбили транспорт. Только одна из трёх успела открыть огонь прежде, чем тяжёлые спаренные пулемёты  найтмера скосили расчёт, но и она не смогла сделать ровно ничего – снаряды 20-миллиметровой скорострелки, превосходные против авиации и пехоты не могли оставить на белой броне даже царапин. Деревья, хлипкие домики, машины, рисовые поля – всё несётся безумным калейдоскопом – непройденные в небе километры нужно навёрстывать на земле. Скорость – безумные 270 километров в час – это почти предел! Отряд солдат противника даже не успел развернуться из походного положения, как Ланселот уже был далеко позади. Не атаковал – всё правильно, на это нет времени. Окраины Фукуоки уже маячила на горизонте. Взрыв! Ещё один и ещё – похоже, это миномёты. Их мощи явно мало, чтобы подбить найтмер, но на такой скорости любая потеря равновесия может кончиться катастрофой. Нет времени на дымовую завесу – найтмер покинет её область действия за мгновения, нет времени искать укрытий, да и местность плоская, как стол – нет времени ни на что! Но и враг не в силах прицелиться по белой молнии, спустившейся в грохоте с небес на землю.
- Куруруги – Аваллону, Курурги – Аваллону, огонь по квадрату D2!
- Принято… стой, ты уверен, что сможешь проскочить? Если тебя накроет взрывной волной…
- Так точно, я справлюсь!
- Главный калибр открывает огонь тремя орудиями башни №1. Залп! Снаряды будут на месте через 20 секунд.
Ллойд видел, как Сузаку напряжён – это был первый удар артиллерии линкора, опыта ещё не было, но он запросто мог стать и последним. Слева по курсу было что-то маленькое и белое – генеральный конструктор ещё даже не успел толком разглядеть что именно, как Ланселот уже запустил гарпуны – крохотный домик-склад посреди рисового поля. Гарпуны вонзились в него, дав возможность пилоты использовать эту связь словно рычаг – найтмер почти не сбавляя хода, корректировал курс, совсем рядом ухнула мина – последняя мина, но звук её разрыва потонул в том воистину адском грохоте, который пришёл секунду спустя. Даже Хайрам Ллойд-Асплунд, находившийся здесь, за десятки километров от места взрыва, знающий, в общем и целом на что способна артиллерия подобного калибра, был потрясён до дрожи. Что же в таком случае чувствовал Куруруги там, на линии огня? Горизонт залило огненное зарево, прямо в небо на добрый десяток метров, взлетела пара деревьев, прикрывавших позицию миномётчиков, сгорая прямо налету они продолжали подниматься всё выше, изображение на экране дрогнуло – это дрогнула сама земля под колёсами Ланселота. Всё пространство впереди заволокло дымом и поднятой, буквально вырванной из земли пылью и грунтом, снизившими видимость почти до нуля, но даже в этих условиях были видны края большущей ямы – целого маленького карьера, вырытого взрывом. Ни миномётов, ни расчётов не осталось и следа.
Даже тот самый домик, который помог найтмеру с разворотом, попросту раскрошило взрывной волной после того, как целостность его стен была нарушена гарпуном. Но Сузаку ехал дальше. Скорость – 250 километров в час, Фукуока уже не просто отдалённое тёмное пятно – видны дома, улицы, слабый свет немногочисленных рабочих фонарей.
- Аваллон, Курурги – Аваллону, меня вызываю по открытому радиоканалу! Разве было оговорено, что мы можем пренебрегать стандартными секретными протоколами?
- Никак нет, майор Курурги, это не мы!
Капитан Камбервуд резко напрягся и со своим худым лицом и длинным носом стал похож на хищную птицу, завидевшую мелкого полевого зверька.
- Принимайте сигнал Куруруги – мы ведём запись. Посмотрим, кто это может быть!
Резкий щелчок, а затем речь – японская речь. В тот момент Ллойд не понял ровным счётом ничего, кроме того, что Сузаку был очень взволнован. Гуманитарные науки не относились к числу его приоритетов, языков, тем более уходящего в историю японского, он не знал. Лишь потом, в общих чертах ему удалось установить суть разговора, оказавшегося беседой в высшей степени необычной.
- Говорит Савасаки. К нам приближается сын Гембу?
Сузаку был не в силах ответить – только зелёные глаза вглядывались куда-то в пространство.
- Понятно, так вот какой у него сын…
- Это не касается моего отца! Я…
-Напротив, возродившейся Империи нужна возродившаяся династия. Сузаку, тысячи солдат Армии, миллионы людей – вся японская нация ждут момента, когда сыновья богини Аматерасу вновь будут править страной Восходящего солнца. Ты – преемник своего отца и бойцы на передовой будут счастливы узнать, что император снова с ними и присягнуть ему!
Найтмер тем временем въехал в город, казавшийся до странности пустым. Скорость всё же пришлось сбросить до 135 километров в час. Дома… в них должны быть вражеские бойцы – так тогда думал Хайрам. Почему они не стреляют?
- Что!? Я прибыл, чтобы закончить эту битву! Если вы сдадитесь…
- О чём ты говоришь, Сузаку! С самого рождения своего ты стал судьбой Японии, а она – твоей. Мы мечтали о независимости все эти несчастные годы, копили силы, лелеяли планы… Ты хочешь отнять у собственного народа мечту!? Что для тебя Британия? Они – убийцы, разрушители, гайдзины-варвары! Они победили нас, но не сломили! Ты мог не верить в победу – в неё мало кто верил, но теперь мы здесь – исполни свой долг и дай нам исполнить свой, император! Твоя белая машина может спокойно добраться до порта, где все мы – генералы, командиры, первые лица Японии, друзья и советники твоего отца преклоним своё колено и вверим тебе свои мечи! А после мы передадим эту новость по радио так, чтобы она дошла до самого последнего окопа, до самой маленькой улицы и подворотни Японии. Ты поведёшь страну к свободе, а армию – к победе!
Главный калибр Аваллона был давно уже заряжен, ожидая только координат, куда будет направлен смертоносный груз, но их не было. И никто, ни сам Хайрам, ни контр-адмирал Камбервуд – не решался прервать того разговора, странного, непонятного, но настолько ощутимо, осязаемо напряжённого, что, казалось, каждое слово отрывает что-то от говорящих.
- Я не могу этого сделать, Савасаки-сан, я не смею принять присягу этих людей, так как в этом случае нарушу свою. Я – офицер британской армии Куруруги Сузаку, я тоже хочу блага для Японии, но мы должны достигнуть его правильными методами…
- Думаешь, такая верность прощает твой эгоизм? Эта наивная мечта о справедливости?
- Ошибаетесь, я…
В эту самую секунды из небольшого трёхэтажного здания на Т-образном перекрестке упруго застрочили пулемёты, но они, призванные ещё более отвлечь и расконцентрировать внимание пилоты, были лишь молниеносной прелюдией к истинной опасности – целому залпу из доброй дюжины бронебойных гранатомётов. На узкой улочке Фууоки это означало одно – смерть! Вся маневренность, даже вся броня Ланселота не смогли бы помочь ему здесь – расстояние было минимальным. Хайрам в безотчётном ужасе схватил самого себя за голову, Сесиль ахнула где-то слева – он не оборачивался, контр-адмирал начал произносить какое-то длинное и грязное морское ругательство. Но не успел его завершить – найтмер резко и мощно свернув влево, на скорости в более чем сотню километров в час врезался в стену дома. Неужели это конец?
Нет! Домик, крохотный традиционный домик какой-то очень бедной и безвестной японской семьи, слишком бедной, чтобы позволить себе основательный камень, был сделан из смазанного глиной бамбука. Был, потому что найтмер на всём ходу пробил его насквозь, после чего несчастный сложился крышей внутрь. Везение? Опять везение? Неужто оно всё же есть? Неужто что-то действительно хранит майора Куруруги от смерти?  Как бы там ни было, но всё равно ему досталось крепко – найтмер чудом не рухнул вниз, но был опасно близок к этому, а самого Сузаку так дёрнуло в кресле, что ремни натянулись до предела. Выдержали кости? Нет ли вывихов? Любой подобной травмы было бы достаточно, что бой был безнадёжно проигран! Где-то справа мощно били в землю и в стены реактивные гранаты. А белый рыцарь, Ланселот, уже разворачивался буквально на “пятке”, запустив для равновесия гарпун в тот самый дом, в котором засел враг.
Иногда Хайрам всё же поражался своему подопечному - его выносливость была огромной. Что такое физическая подготовка для современного бойца? Вещь важная, конечно, но всё же второстепенная, особенно если речь идёт не о бойце, в пешем строю штурмующем вражеские укрепления, но о пилоте боевой машины. Однако, Сузаку был очень крепким, а сейчас доказал это ещё раз. Там, где другой мог бы получить контузию, а то и вовсе выбыть из строя, он с феноменальной точностью заставил врага залечь очередью по окнам из пулемёта, а затем, когда найтмер в одно резкое движение извлек меч, подрубил им в два взмаха деревянные колонны, поддерживающие два верхних этажа… Очередь по развалинам для верности была скорее делом профилактическим, чем необходимым. 
Но опасность не миновала – по улице стала бить артиллерия, сразу из нескольких домов, расположенных параллельно чуть дальше начали палить из всего, что только было под рукой, с противоположного конца перекрёстка приближалось два броневика в сопровождении пехоты.
- Куруруги – Аваллону, огонь по квадрату B3!
- Принято B3, артиллерия, задайте им! 25 секунд до удара!
Сузаку молниеносным разворотом почти не целясь дал залп из орудия, прошив передовой броневик кумулятивной струёй своего снаряда, в это же время, заводя найтмер за наиболее выделяющуюся часть в куче обломков, хотя бы частично способную прикрыть корпус Ланселота и попутно набирая скорость.
-  Зелёный мальчишка! Ты поверил, что тебе будет передана вся власть?! Ты мог бы бать полезен как символ, но теперь… Впрочем, ещё не поздно. Сдавайся, Сузаку. Ты – сын Гембу, наследный принц, потому гарантирую тебе достойное обращение! – внезапно вновь возвестила радиосвязь.
- Нет! Если я использую имя отца ради такого, то в жизни не смогу себя простить!
- Ясно, ты воистину сын своего отца – такой же упрямец, как и он был! Решение одного человека больше не погубит страну! Прощай, Сузаку. Несведущее большинство всё равно верит, что династия умерла – скоро их вера станет оправдан…
Конец слова услыхать было невозможно – всё вокруг заходило ходуном. Спустя несколько секунд, глядя глазами взобравшегося на небольшую возвышенность Ланселота, Хайрам увидел, что улицы, по которой въезжал Сузаку, больше нет. Только битый кирпич, какие то искорёженные куски арматуры и камня, трубы, торчащие из земли на месте дороги, и оседающая черная пыль с яркими вкраплениями пылающей соломы – бывшей крышей пары зданий, теперь больше походившей на странные громадные бенгальские огни.
Ланселот набирал ход: 50 километров, 80 километров, 120 километров в час, редкие меткие пули отлетали от брони, а попасть по Ланселоту из гранатомёта или пушки было сейчас задачей почти нереальной. Мало того, что стрелок должен был обладать стальной выдержкой – приближающаяся белая махина не оставляла места для второго шанса, так ещё и точность его должны была быть ястребиной. Всюду оседала пыль, поднятая снарядами линкора, Ланселот пустил дымовую завесу, одиночная БМП напоролась прямо на него, сворачивая из за угла и была вскрыта мечом, подобно консервной банке. Колонна не успевших рассредоточиться бойцов была скощена, как жухлая трава – страшное зрелище. Пулемёт косил ещё быстрее – короткие, но дьявольски точные очереди 12,7 миллиметрового калибра резали тела надвое, превращали, пробивали нетолстые стены многих домов, превращая укрытие в ловушку, а Сузаку Куруруги продолжал рваться к порту. Казалось, что ничто не в силах больше не то что остановить его – задержать, но тут Ланселот вылетел на открытую площадь, прямо по центру которой была выстроена баррикада, а за ней – целая батарея, но, мало этого, в верхнем левом углу экрана показалась пара быстро приближающихся точек – вертолёты! Вертолёты были опасной угрозой для любого найтмера – их скорострельные пушки могли бить не по защищённой мощной бронёй фронтальной проекции, а по слабобронированной “голове” и “плечам” машины, наполненными сенсорами, скорость же винтокрылой машины, компенсирующая скорость найтмера,  позволяла надеяться и на попадание ракетой – а это конец. Враг открыл огонь, заставив Ланселот буквально затанцевать на площади! Проход слева похоже оставался открытым – возможно его не успели забаррикадировать. Там в узкой улочке можно было попытаться уйти от вертолётов, прикрываясь крышами, но пушки не давали и секунды передышки, в то время как угроза сверху приближалась с каждым мгновением.
- Куруруги – Аваллон! Огонь на себя, повторяю, огонь на себя, квадрат B4!
- Решил сыграть героя, парень? – спросил капитан с сочувствием в голосе.
- Я успею, я смогу!
- Ты спятил!
- Я смогу, я использую их же силу и… Я смогу!
- Моя задача – всеми силами обстреливать побережье. Заботиться о твоём выживании – не моя компетенция. Как знаешь, Куруруги! 27 секунд. У тебя 27 секунд чтобы сотворить чудо!
Сузаку, похоже, уже не слушал. Он пустил найтмер буквально в галоп – газ до отказа позволил развить скорость в 335 километров в час, но и этого было бы мало! И тогда он пустил гарпуны – оба разом по приближающимся геликоптерам. И попал, хотя надо было при немыслимой скорости сближения угадать точку упреждения – системы самонаведения у стальных тросов, к которым крепился гарпун не было! Хайрам стал понимать что задумал этот сумасшедший, баловень судьбы, но чёрт возьми – здесь может не хватить даже этого!
Контр-адмирал внезапно вслух стал произносить цифры обратного отсчёта: 11, 10, 9, 8… Сузаку нажал на кнопку сматывания гарпунной лебёдки, используя те последние мгновения, когда уже сбитые им по сути вертолёты ещё находились в воздухе и могли дать ему необходимый лифт, точку опоры в пустоте, чтобы выскочить из пасти смерти.
- 3, 2, 1, контакт!
Экран погас. Он не смог? ОН НЕ СМОГ!? Хайрам затрясся от странной смеси гнева и горя, очки съехали на нос и в ту первую долю секунды, когда вновь зажегся, очевидно, забитый помехами экран, увидел только яркое пятно. Когда же он как только мог быстро поправил очки, то увидел, что белый рыцарь, белый найтмер, его Ланселот летит сквозь огонь. Где то позади него было похоже на то, что отверзлись врата преисподней. Звука не было – эта часть сигнала по прежнему не могла дойти, а потому картина казалась ещё более странной, чем должна была – будто немыслимый заплыв в огненной стихии на время, или последний танец несчастного мотылька, прилетевшего на свечу. А потом найтмер приземлился на крышу дома, двухэтажного здания с крышей по счастью нетипично для Японии плоской, проехал по ней, всем силами тормозя, но… даже ещё раньше, чем закончилась крыша, само здание, не выдержав одновременного напора ударной волны и веса бронированного монстра стало разваливаться. Ланселот сорвался с кромки, пролетел над какой то улицей, приземлился, как показалось сперва Хайраму, удачно, но в следующее мгновение завалился на “плечо”. Удар был силён. Что то резко застрекотало внутри найтмера – звук вернулся на место. Аварийное предупреждение! Что-то повреждено в машине- похоже второй правый энергоблок. Но хуже того – “повреждён был сам пилот” – Сузаку с откинутой головой лежал в кресле пилота.
- Майор Курурги, вызывает Аваллон! Майор Куруруги! Сузаку! Дъявол!
- Капитан!
- Что ещё, Хадсон!
- Мы под обстрелом!
- Что?!
- По нам ведут огонь. Судя по всплескам в воде – это калибр линкора!

***

Но уже очень скоро от былого воодушевления у капитана Кройца не осталось и следа. Он был рад успеху, но сознавал его истинный масштаб. А вот японцы, похоже, собирались обратить победу в катастрофу:
- Господин полковник, стратегически, нам, возможно, действительно нужно атаковать. Но мы не можем отсюда организовать атаку всеми силами, мы всё ещё лишены связи с Фукуокой, с доброй половиной соседей, мы должны собрать ударный кулак, иначе атака обречена на провал!
- Враг потрёпан, наш отпор оказался неожиданно сильным для него. Времени терять нельзя – решительный и мощный удар сбросит британцев в море!
- При всём уважении, господин полковник, но это – опасное заблуждение. Боюсь, что даже наших объединённых сил – я имею ввиду всех, кто оборонял северное побережье, уже не хватит для того, чтобы сбросить десант. Наш долг теперь – сберечь людей и успешно прорваться к Фукуоке.
- При всём уважении, герр Кройц, но это – не ваша компетенция. Наш долг – освободить Японию! Думаете я не знаю к чему вы клоните? Эвакуация… Мы уже оставили родину однажды – больше мы этой ошибки не повторим. Мы будем сражаться, мы будем побеждать – мы уже доказали это. Для нас теперь, герр Кройц, для тех, кто снова вернулся на землю Восходящего солнца, пути назад нет. Через десять минут мои подразделения начнут атаку. Майор Онага, вы возглавите левый фланг, Моти, оставляю вам правый фланг. Я пойду в центре. Немецкие части капитана…
- Останутся на оборонительной полосе. Мы не станем принимать участия в этом безрассудстве! И вы не сможете мне этого приказать! Если слово немецкого офицера – представителя той страны, которой вы обязаны всем, в том числе и возвращением, стоит для вас что-нибудь, то останетесь и вы. Мы должны ждать команды Фукуоки, должны быть готовы.
- Вам знакомо слово честь, капитан?
- Лучше, чем вы думаете.
- В таком случае я не стану повторять, почему мы не можем остаться. Тела убитых взывают к мщению! Империя едва не утратила честь, когда так быстро… так непозволительно быстро… Мы отступили в прошлый раз, а теперь… Мой сын был среди тех десантников, - полковник Кобаяси указал рукой в сторону поля.
- Сожалею, но…
- Распределите солдат вдоль линии укреплений. По сигналу красной ракеты мы перейдём в стремительную атаку, одним рывком достигнем вражеских позиций, и, под прикрытием огня артиллерии, - надеюсь, что капитан поможет нам хотя бы таким образом, овладеем ими. Приступать!
Кройц хотел ругаться самыми грязными ругательствами, какие знал. В один момент он даже подумывал о том, чтобы отдать приказ арестовать Кобаяси – его ребята сделали бы это не раздумывая. Вот только риск того, что японцы ответят агрессией, риск абсолютно недопустимого в таких условиях, как те, в которых они оказались, разброда, внутреннего раздора, остановил его от такого шага. И теперь он скрипя зубами так, что стоявшие рядом бойцы оборачивались, наблюдал за тем, как  десятки японцев собираются пойти на верную смерть. Храбрость, честь – всё это необходимые вещи на войне, но опытный солдат знает, что предшествовать всему должен холодный рассудок. Враг потерял лишь дюжину найтмеров, а осталось их у него ещё много десятков, линия обороны, которую противник строил на противоположном конце поля вообще ещё не подвергали воздействию оружия, не было разведки, не было нормальной связи, а главное – не было плана. Наполеон, вроде бы, как то сказал, что главное – ввязаться в бой, а там будет видно, вот только те времена остались далеко в прошлом. Какие-нибудь тёртые, прошедшие десятки битв спецы, возможно, могли бы импровизировать, хотя всё равно предпочли бы, именно в силу опыта, для начала осмотреться. Но эти… Те самые солдаты, которых майор Онага собирал со всего пляжа вначале этой долгой ночи распределялись относительно равномерно, чтобы создать три последовательно идущих в атаку цепи. Кройц читал их лица, как открытую книгу: растерянность, страх, который возникал в их глазах при виде множества мертвецов в форме десанта, усеивавших поле. Десант был элитой. Они – нет. Привычка подчиняться, патриотические чувства, нежелание прослыть трусом в глазах товарищей – всё это погонит их вперёд, без сомнения. А потом по их цепи ударят пулемёты, миномёты и снайперы. И если они не будут достаточно умны, чтобы залечь и достаточно смелы, чтобы не повернуть назад, то всё равно это будет очень трудная задача. Ему было жаль их, жаль мучительно – он вновь чувствовал себя подлецом, почти предателем, который вместо того, чтобы протянуть руку помощи, смотрит с высоты, с безопасной дистанции, за гибелью того, кто в этой помощи нуждался. Он всё ещё не мог забыть и о своей скрытой роли, о том, что, теперь уже нет сомнений, ему ещё предстоит сделать. Но изменить ничего не мог. Немцы останутся на месте. Сражаться из солидарность – это ещё можно себе представить и позволить, но гибнуть из солидарности.? Почему Карл, или фельдфебель Кнаппе, или оберлейтенант Рудольф, или вон тот солдат, аккуратно протирающий окуляр у оптического прицела винтовки должны погибнуть из-за твоего, Фридрих Кройц, чувства стыда? Ты – их командир, не японский. И ты не в силах спасти тех, кто не хочет спасать сам. Так думал старый Фриц, глядя на поле, по которому разом вскочив уже побежали людские волны. И всё же дальнейшее было… тяжело спокойно пережить.
Первый рывок вперёд японцы совершили без каких-либо проблем, пробежав что-то около трети поля. Кройц прекрасно понимал почему – британцы не желали спугнуть дичь раньше времени, подобно тому, как он сам выжидал во время первого наскока врага, перед тем как открыть огонь из всех стволов. Но вот японский командир, вероятно, принял молчание британских позиций за трусость. Залёгшая после рывка цепь была поднята,  построена в относительно ровные шеренги, были развёрнуты знамёна, небольшая группа позади даже составила импровизированный оркестр, заигравший ужасно фальшивя какой-то японский марш. Именно в таком порядке в три шеренги японцы надвигались на линию обороны противника. Со стороны для человека несведущего это действительно смотрелось довольно грозно, но Кройцу хотелось догнать их и врезать этому полковнику Кобаяси по лицу. Тупой ублюдок! Половина поля пройдена. Две трети. И вдруг… Всё противоположная его сторона одномоментно озарилась множеством красных вспышек. Фридриху казалось, что он слышит треск пулемётов, короткие хлопки миномётов, резкие выстрелы винтовок и лай скорострельных пушек. Центральную часть шеренги будто ударили с размаху о невидимую стену – никак не меньше трёх десятков человек рухнули на и без того уже обильно политую кровью их предшественников землю. На мгновение он отставил в сторону бинокль – ему не хотелось смотреть на это, совершенно не хотелось. Лишь спустя несколько секунд он всё же решил, что должен.
Первая шеренга агонизировала: здесь и там из неё были выжраны куски, выдраны, что называется, с мясом, причём мясо в этот раз было совершенно натуральным, а не фигуральным словом. Пулемёты были безжалостно, а залегавших добивали снайперы и навесной огонь мин, со свистом падавших откуда то из тёмного поднебесья. Японцы пытались отвечать, но темнота скрывала врага и без того опиравшегося на укрепления и укрытия. Большая часть выстрелов метавшихся, запыхавшихся, да и впринципе, сказать по правде не отличавшихся особой меткостью японцев уходила во тьму без всякого эффекта. Враг, должно быть, казался им непобедимым. Да и сама репутация британского солдата у японцев… Он уже побеждал их однажды, вышвырнул с собственной земли и земли предков как старые тряпки их и их знамёна… Группа из примерно пяти человек  побежала на левом фланге, но в ту же секунды взрыв мины разметал их, справа в центре ещё около дюжины стали пятиться, мигом потеряв двоих – один получил пулю точно между глаз – чёртова британская оптика, а другой лишился ног, после нескольких попаданий тяжёлого пулемёта. Второй ряд попытался распределиться в цепь, третий вовсе уже явно не горел желанием двигаться вперёд. Это конец, - так решил Кройц. Но внезапно оказался не прав.
Он заметил, что цвет его мундира на рукаве стал меняться, появилась характерная розово-золотая нотка на смену ночной серой темноте. Рассвет! Да. Это он – в самом деле уже самое время. Робкие лучи из за горизонта, едва пробивающиеся из-за небольшой, тонкой белой дымки облаков и, надо думать, дыма. А потом появился ярко алый, пламенеющий край солнечного диска, поднимавшегося всё выше и выше, показываясь всё больше и больше. Это было восходящее солнце. Оно осветило позиции британцев, на несколько секунд ослепило их – видимо именно поэтому огонь ослаб, словно бы дав японцам оценить всю патетическую красоту минуты. Одно единственное знамя ещё не было втопано в грязь, выронено, убрано – у группы последних бойцов из третьего эшелона оно красовалось сейчас, словно брат близнец реальной природной картины – алый круг на белом поле – знамя погибшей, но неожиданно получившей право на последний бой империи – Империи Восходящего солнца. Таких совпадений не бывало, не могло быть просто так, это было похоже на настоящий перст судьбы – даже Кройц почувствовал что-то особенное, какое бывало чувствовал во время самых горячих проповедей отца Шмундта в их сельской церкви.
Крик “Банзай!” взорвал тишину утра. Одинокий крик, звонкий, юношеский ещё голос того самого знаменосца. А потом его подхватила вся цепь, потом следующая, а потом уже каждый, кто ещё мог, кто стоял на ногах, кто был жив и мог и желал сражаться кричал “Ниппон банзай!”. О бегстве больше не было и речи! Несколько человек с ручными пулемётами выскочили вперёд и открыли шквальный огонь поверх обозначившихся явной чёрно-коричневой полосой линии британских окопов. Шансов выжить у них не было – довольно быстро один за другим они стали жертвами метких выстрелов выскакивавших на считанные мгновения из укрытий британцев. Но главное они сделали: вся остальная масса бойцов, развив удивительную для их габаритов скорость, бегом, прыжками добиралась до противника, офицеры на бегу выхватывали мечи, многие держали в левой руке штык-ножи. В полутора десятках метров от врага в ход пошли гранаты, британцы в последний момент наплевавшие на риск массово показались из-за бруствера и устроили небольшой огненный шквал, но времени у них по настоящему уже не было. Первые несколько японцев прыгнули в окоп прямо с взведёнными гранатами,  кто-то жутко извивался и корчился, запутавшись с разгона в колючей проволоке – британцы очень мало где успели её выставить, но как минимум для одного несчастного этого оказалось достаточно. Всё ещё били миномёты, выхватывая по два – три солдата за один раз, чтобы унести на тот свет. И всё же японцы напирали, а там, на дне окопа, скрытая, может и к лучшему, от глаз Кройца, шла резня. Иногда он видел взмывающие вверх острия катан, то блестящие на солнце металлом, то алеющие кровью. С уже захваченной позиции, прикрытые ею, японцы приняли снимать миномётчиков одного за другим, а кое кто из задних рядов перескакивал окоп, чтобы добраться прямо до врага. Неужели они это сделали?! Неужели ещё не перевелись на поле боя в нашу эпоху чудеса?! Может быть это шанс? Британцы иногда страдают от излишней самоуверенности: что если они и в самом деле оставили здесь лишь слабый заслон, понадеявшись на то, что осторожность обороняющихся обернётся пассивность? Сколько вообще они могли высадить за один раз? Кройц колебался. Его опыт, его военные навыки и знания восставали против того, что видели его глаза – и всё же он уже готов был отдать приказ поддержать ушедшего вперёд союзника, когда всё поле в одночасье окрасилось в алый и буквально вскипело. Артиллерия! Британская тяжелая артиллерия билы не щадя снарядов… в пустоту. На поле уже не было ни души. Ошибка? Возможно ли это? Да, расчёты орудий вполне могли бить по устаревшим данным, но… нет! Уже очень сокро Фридрих Кройц понял, что это – не случайность и не промах – просто артиллерия отрезала путь к отступлению.
Найтмеры. Они появились неожиданно, разом, массой – не один десяток. Они и пехота, которая прикрывала промежутки в широкой стальной цепи, словно загонявшей, стягивавшей прорвавшихся японцев. Зрелище было сильным – в косых лучах солнца броня найтмеров блестела и словно  искрилась. “Они были подобны пламени, сбегавшему со склонов Фудзи, “ – так  потом сказал об этом один из выживших во время допроса в британском плену – эту фразу быстро растиражировали все СМИ Британии. Слишком поэтично для той бойни, которую Кройц увидел, слишком. Вот только мало кто выжил в тот день, чтобы вспоминать и спорить. Больше не было криков “Банзай!” – большинство молча встречало смерть. Тех, кто достиг позиции миномётов растерзали сразу. Майор Онага с простреленной левой рукой, зажав в правой гранату бросился под найтмер, но подбить его так и не смог, а большинство не успело и этого. Пара десятков человек бросилась назад в укрытие окопа, сбив прицел тем, кто пытался вести оттуда ответный огонь. Найтмеры дали залп из пушек все разом – Кройц на мгновение даже перестал видеть происходящее из-за поднявшегося столба пыли. Кто-то отстериливался, а кто-то – впервые, начал сдаваться. Правда это скоро окончилось плохо: один из солдат решил поиграть в героя, поднял в верх руки, в которых были зажаты гранаты, и отпустил их, оказавшись поближе к британцам, подошедшим чтобы взять его под стражу. Его смелость обернулась смертью для его товарищей – Фриц видел, как британские офицеры тщетно пытаются остановить солдат, расстреливавших всех без разбора и предупреждения. Кто-то побежал через расстреливаемое поле в тщетной надежде спастись – их разметало в клочья. Теперь уже не было сомнений, что слабая первая линия британцев была ловушкой. Бронебойного оружия у японцев почти не было – найтмеры можно сказать безнаказанно расстреливали их – пехота уже не шла вперёд – не за чем было подставляться. Обстрел. Пауза. Обстрел. Британцы, похоже, дают противнику время осознать свою обречённость и сдаться. Из динамиков, подвезённых британцами, стали раздаваться поочерёдно, громко, так что даже Кройц слышал отрывки, то резкие возгласы на японском – очевидно требования сдаться, то властный женский голос, говоривший по-английски, причём он, как понял Кройц, обращался не к японцам, а к немцам. Его знание английского было слабо, а расстояние велико и всё же он понял главную мысль: они могут сдаваться в плен, не опасаясь, что их сочтут террористами, а будут относиться к ним как к военнопленным, несмотря на то, что война официально не была объявлена.
Кройц задумался – он понял что впервые, только теперь, осознал всю шаткость и двусмысленность своего и своих подчинённых положения на этой земле. Кто они? Солдаты Германии? Но Германия не воюет с Британией? Добровольцы? Добровольцы какого правительства, какой армии? Или же они – часть террористов-бунтовщик, напавших без предупреждения? А ведь это – верная петля. Кройц уже давно не боялся смерти, но казнь – медленная, постыдная, прилюдная. Было в этом что-то отвратительное.
Тем временем над ненадолго ставшим японским окопом показался белый флаг – кусок того самого японского национального полотнища, столь гордо реявшего над войсками какие то минуты назад. Оно было намотано на кончик катаны, а поднял её над собой… полковник Кобаяси! Кройц не мог поверить своим глазам: после всей патетики, после всех жертв, которым он был в первую очередь причиной, он сдаётся?! Кулаки Фрица непроизвольно сжались до былых костяшек пальцев. Интересно, если взять снайперку,  сможет он уложить его отсюда? Рядом с Кобаяси тоже с катаной шёл полковник Моти и ещё несколько офицеров. Недоодя несколько шагов до передового найтмера, Кобаяси остановился и начал что-то говорить. Похоже выторговывает условия плена. Вот подо… Додумать эту мысль Кройц не смог – оказалось, что гордый японец и вправду говорил об условиях сдачи и плена, вот только не для себя – резко взмахнув рукой он, а затем и все остальные сопровождавшие его офицеры вонзили мечи себе в живот. Очевидно, это было оговорённым сигналом – из окопа стали выходить солдаты, бросая оружие и заводя руки за голову. Что ж, по крайней мере ему нельзя было отказать в смелости – он не хотел видеть своих бойцов сдающимися. И не увидел. Больше смотреть не хотелось и Кройцу, да и не на что было…
- Капитан! Герр капитан!
- Что у тебя, Карл, - спросил Кройц устало – у него заболела голова, в висках пульсировало.
- Есть связь! Мы получаем сообщение!
- Что!!? Неужели Фукуока!
- Нет, герр Капитан, впрочем… полагаю вам лучше пойти и самому послушать.
Кройц, осторожно выбравшись из окопа и быстро, хотя и не бегом преодолев небольшое расстояние до чудом уцелевшей радиостанции надел на голову наушники:
- Всем немецким войскам на Кюсю! Всем немецким войскам на Кюсю! Говорит полномочный представитель Большого генерального штаба полковник фон Шолль! Необходимо смотреть в глаза фактам и признать, что британский десант окончился успехом, Фукуока потеряна, руководство наших союзников - в плену. Вынужденно эвакуировавшись на базу Циндао, я лишен возможности принять командование. Всеми войсками будет руководить капитан Фридрих Кройц, в задачу которому вменяю организацию сбора частей в ударный кулак с целью организованного отхода в район побережья к пунктам эвакуации! Я верю, что стойкость и навыки немецкого солдата, известные всему миру, помогут нам с успехом выйти из сложившегося положения. С нами Бог! С нами Бог и Рейнметалл! Конец сообщения. Данная радиограмма будет повторяться в эфире до получения подтверждения её адресата факта получения, или в течении 12 часов, если он не будет выходить на связь. Отбой!
- Говорит Фридрих Кройц, - он замолчал. Что сказать сейчас? В голове роилась масса слов, эмоции в сердце смешались в какой-то немыслимый огненный коктейль. Да, лучше так, лучше ответить просто.
- Сообщение  получено. Принимаю командование на себя!
Вот он и настал тот час, которого он ждал со стыдом и страхом. Пришла пора уходить. И он сделает всё, чтобы острова покинули все, кто только возможно, из парней в серых мундирах!
- Карл, радируй всем частям, всем, до кого только можно достучаться: Говорит капитан Фридрих Кройц, всем немецким частям на острове Кюсю…
Он остановился. Внутри у него рождалось решение. Решение, которое многое меняло бы, которое он, вероятно, не имел никакого права принимать, решение, которое он, однако, не мог не высказать, глядя поверх испещрённого воронками поля на сдающихся в плен японцев.
- Так же и всем японским частям на острове Кюсю. Полномочиями, полученными от главного координатора операции Солнечный удар полковника фон Шолля, объявляю её завершённой! Всем частям, способным  к организованному перемещению концентрироваться в районе западнее Китакюсю, остальным разрешаю прорываться в прибрежные области самостоятельно. О пунктах эвакуации и организации её будет радировано дополнительно. Стараться не терять контакта друг с другом, но, в случае необходимости переходить в режим скрытных действий малых групп и тактики просачивания. Кройц, конец связи.
***
Эндрю Дарлтон стоял, прямо и строго, наверное, даже излишне прямо, а справа от него за крытым зеленым сукном столом генерал-губернатора сидел сам Белый принц. Статс-секретарь посольства Германской империи в Британии ожидался с минуты на минуту, но премьер-министр выглядел совершенно спокойным, даже расслабленным, чего о изображавшем статую Дарлтоне сказать было никак нельзя. С самого момент отъезда Ее высочества он чувствовал себя не на своем месте. Нет, конечно, он понимал, что кто-то с военным опытом и званием достаточного ранга должен был оставаться в столице Зоны: террористы отнюдь не были побеждены, тот же Зеро почти наверняка попытается использовать сложившееся положение себе на пользу, нужно обеспечить надежнейшую охрану для принца Шнайзеля, нужно было приглядывать за вице-наместницей. Юфи... Да уж, за ней и вправду нужен глаз да глаз - Эндрю впервые за последнее время улыбнулся, вспомнив, как маленькая принцесса почти что ворвалась на недавнее совещание с самым грозным (и оттого очень комичным) видом, только для того, чтобы узнать не может ли она быть чем то полезна.
- Хотел бы ты знать, чем ты здесь можешь быть полезен? - спросил себя мысленно Эндрю.
Он не понимал ровно ничего в политике, да и не очень хотел понимать. К тому же и умом и сердцем он сейчас был, конечно, с Корнелией, с Гилом, с своими бравыми сыновьями, со всеми теми, кто начал сегодня ночью высадку на Кюсю. Да, все донесения рапортуют об успехе... Но, черт возьми, в бою может перемениться все! Они сражаются, побеждают, кто-то гибнет, а он стоит здесь в этом кабинете, отлично зная, что лучшее, что он может делать все это время, это скромно молчать! Вот тот же Кэнон, секретарь принца, тот явно в своей тарелке: то его подзовут для какого то распоряжения, то попросят напомнить положения какого то документа, то выяснить пару деталей в биографии посла. И все это он тут же выполнял с видом, исполненным одновременно достоинства и предупредительности. Он знает свою работу, свою роль. А ты? А ты тут по приказу принца и будешь стоять столько, сколько придется и молчать пока не спросят, дьявол разбери!
- Ваше высочество, статс-секретарь посольства Германского Рейха, граф Леонард фон Шейдеманн унд Больвег, прибыл по вашему вызову. Принять его?
- Разумеется, Кэнон, зачем заставлять гостя ждать? Просите.
Двери отворились, и взору Эндрю Дарлтона предстал посланник и представитель Германии. Признаться, вид его совершенно не впечатлял – Эндрю ожидал увидеть эдакий образец чопорного, но строгого, несгибаемого и решительного прусского аристократа, мысленно представляя кого-то вроде… Бисмарка, только одетого посовременнее, с моноклем в глазу, а ещё почему-то с пушистой белой бородой. Но нет – вошедший не поражал статью, был не слишком большого роста, лоб у него был высокий, но он как то странно без паузы переходил в бритый наголо затылок, так что нельзя было понять, где кончается одно и начинается другое. Обыкновенные карие глаза, нос горбинкой, вместо пенсне – круглые очки в самой простой оправе, сухие губы и вообще довольно субтильная фигура, кроме того походка маленькими аккуратными, будто дозированными шагами, жесты плавные, но скупые странным образом заставляли вошедшего казаться ещё меньше, чем он был на самом деле. Не таким, конечно, должен был быть тот, кто представлял одну из величайших империй земного шара. Эндрю не любил немцев, но уважал, видел в них силу и решительность, упорство, видел достойного противника, как он некогда поступал с тигром на охоте. Он твёрдо усвоял тогда – нужно уважать противника, иначе можно расслабиться, перестать быть настороже, а значит подпустить его ближе, чем нужно, а значит рисковать и, возможно, проиграть. А здесь… Ну да, впрочем, чёрт его разберёт – в политике он полный профан и явно смотрит на всё это дилетантски.
Тем временем принц и дипломат обменялись приветствиями и, по приглашению Шнайзеля, гость занял красивый резной, но довольно неудобный стул,  с высокой спинкой.     
- Ещё раз благодарю вас, Ваше Высочество, за выказанную любезность, но позвольте спросить, что именно вам понадобилось от моей скромной персоны? Не думаю, что у такого государственного мужа как вы что то может пойти не так, но, в то же время, вряд ли в противном случае вы стали бы тратить на меня своё время, не доверяя посредничеству ваших дипломатов, - голос у графа Леонарда был мягкий, как шёлк, или, скорее, как вата – он облегал вас со всех сторон и заставлял чувствовать себя комфортнее и спокойнее, чем, возможно, стоило бы, усыплял – теперь Эндрю начал понимать, что перед ним опасный зверь, которого даже Белому принцу нелегко будет так сразу загнать в безвыходное положение. 
- Вы, как и всегда, проницательны, герр Леонард, я попросил вас прибыть с максимальной поспешностью, так как и в самом деле столкнулся с некоторыми затруднениями. Затруднениями здесь, на Кюсю.   Известно ли вам, что вот уже несколько дней на территории этой Зоны идёт ожесточённая вооружённая борьба?
- Вновь террористы, я полагаю? Неуловимый Зеро? Вы вне всяких сомнений скоро изловите его? – в голосе посла Дарлтону послышался легчайший укол.
- И да и нет, герр Леонард, и да и нет. Террористы, без сомнения, но к Фронту освобождения или Зеро они, насколько нам известно, не имеют отношения. Вы, судя по всему, не имеете и понятия о произошедших событиях, и мне следует пересказать их и ввести вас в курс дела? – теперь уже в голосе принца и его улыбке виделась хорошо скрытая капля яда.
- Моя информированность не может сравниться с вашей.
- Хорошо. На Кюсю была произведена высадка вооружённого противника, территория британской колонии была атакована без объявления войны. Силы, именовавшие себя не иначе, как Империя Восходящего солнца в изгнании. Это были хорошо подготовленные люди – скорее армия, чем банда или отряд, имеющий в своём распоряжении авиацию, морские суда классом до линкора, а так же значительное количество самого современного вооружения. И, должен сказать, весь прискорбно, что вооружение это было преимущественно германской разработки и производства. 
- Да, действительно весьма прискорбно. Германское оружие, как известно, славится во всём мире своим качеством и мощью – к сожалению, порой оно попадает в опасные руки.
- Кроме того, нам известно, что всё вражеское соединение погрузилось на корабли и авиатранспорты в одном месте. На базе Циндао, – принц сделал паузу, явно ожидая ответа.
- Ваше Высочество, я не могу ничего сказать относительно этого с определённостью. Действительно на территории Китая укрывается значительное число беженцев из бывшей Японской империи, в том числе и пользующихся известным авторитетом. Китай являет собой сейчас зону нестабильности – во многом благодаря излишнему вмешательству в его внутренние дела держав. Возможно, какая-то из генеральских клик решила оказать поддержку братьям по расе, или по вере, а может быть просто вложилась в рискованное предприятие в надежде на куш.  В любом случае мне трудно представить, чтобы войскам третьей стороны было позволено грузиться в нашем арендуемом форпосте – кайзерлихмарине очень ревниво относится к вопросам секретности, а инфраструктура базы прискорбно мала. Более вероятно, что точкой старта был Шанхай, или иной крупный порт Китая. Впрочем, если вам будет угодно, то я сделаю запрос и незамедлительно сообщу вам в официальной форме всё, что имеет касательство до этого дела.
- Да, превосходно. Но это – ещё не всё. Полагаю, что вы поддержите нашу радость – могу сообщить, что этим утром доблестные войска Империи перешли в наступление, высадились на острове и, под руководством наместницы Зоны 11 Корнеллии Британской к настоящему моменту довершают разгром врага. Да… Должен сказать, что всегда восхищался своей сестрой: её умом, её храбростью, а так же – её милосердием. Большая часть войск противника была пленена, более того, получила совершенно незаслуженный статус военнопленных…
Глаза и лицо посла не изменились ничуть, но вот холёная рука – небольшая с коротко подстриженными ногтями пару раз сжалась и разжалась в кулак. Нервничает! Похоже, что нервничает!
- Поздравляю вас с этим… действительно впечатляющим успехом, Ваше Высочество, милосердие – действительно великая добродетель и…
- Есть, однако, одна интересная деталь – когда начался процесс допроса и регистрации пленных, то выяснилось, что не все из них понимают японский язык. Можно было бы конечно предположить, - продолжил принц с улыбкой, - что за годы изгнания они подзабыли его звуки, но цвет кожи, рост, манеры не оставляли сомнения. Мы взяли в плен не только японцев, но и европейцев, герр  Леонард. Немцев.
Статс-секретарь снял очки, потёр висок:
- Что ж, Ваше Высочество, это, вероятно, действительно может быть так. Тут мы подходим к щекотливой и неприятной теме, но, коль скоро это необходимо… Во время войны десятилетней давности далеко не все симпатии жителей Рейха были на стороне вашей державы – многие поддерживали Японию, очень многие. И многие не поняли, не приняли её поражения, произошедшего так быстро.  Как вам известно, и официальная позиция Германии и её союзников по этому вопросу довольно однозначна – мы не считаем эту войну, эту атаку, адекватной той угрозе, которую Япония, будто бы представляла. Это была агрессия. Но удача была на стороне сильнейшего, а мы признали завоевание свершившимся и легальным фактом. Мы смирились с Британской Японией. Но далеко не все в Германии. Военное добровольчество это давняя, можно сказать традиционная сторона жизни нашего государства, как и тесно, порой трудноразличимо сплетённый с ним грех наёмничества. Ландскнехты – это слово знакомо каждому в Германии.  И я не могу исключать того, что многие из числа молодых и горячих офицеров могли пойти на службу, сочетающую, как им казалось, оплату и идеалы. Со своей стороны, как посол я должен сказать, что мы предпримем все усилия, чтобы побороть эту беду.
- Эти люди по нашим законам должны предстать перед судом, герр Леонард, а вердикт может быть суровым. Что вы намерены предпринять?
- Намерен всецело следовать законам Британии, разумеется, Ваше Высочество, - сказал граф, впервые позволив себе улыбку.
- Что ж, в таком случае, я больше не имею к вам вопросов, если вы сами, разумеется, не желаете что либо сказать?
- Боюсь что нет, Ваше Высочество – мне слишком мало известно, но я всенепременнейше сообщу всё, я доведу до вас любую информацию, - посол с ощутимым облегчение покинул неудобное кресло.
- И это всё! - подумал Дарлтон. Вот ради этого всё  затевалось. Он знал, что дипломатия – игра уловок, тонких струн, условностей, умолчаний, но вот так вот просто позволить ему уйти?! Впрочем, это не его дело – если принц Шнайзель считает что…
Леонард фон Шейдеманн унд Больвег уже начал было открывать дверь, когда со стороны стола послышался голос – негромкий, холодный как лёд, проникающий внутрь вас, будто сверло:
- Вы, я надеюсь, понимаете, что в тот момент, когда вы закроете эту дверь, ничто уже не остановит начало войны?
- Что, простите?! – от неожиданности посол даже забыл официальные обращения.
- Я сказал, что если сейчас мы с вами не найдём дипломатического решения этого конфликта, то мой долг не оставит мне иного выбора, кроме как объявить войну Германской империи. Войска Британии уже начали приводиться в состояние боевой готовности по моему распоряжению сегодня утром, а в полночь ответственные офицеры вскроют красные пакеты с приказами об открытии военных действий, если, конечно, своевременно не будет дана команда об отмене. 
Было похоже, что и без того маленький посол съёжился примерно вдвое, а глаза его, казалось, вот-вот готовы были выскочить из орбит. Очевидно, в его голове было нечто сродни маленькому урагану, но единственное что он смог сделать незамедлительно, это отдёрнуть руку от двери, будто она была раскалена добела.
- Это очень серьёзные заявления, Ваше Высочество. Я…Надеюсь, вы понимаете… Ведь что то возможно сделать… и главное… причина… Почему?!  - наконец забубнил он истерически, съедая куски фраз в стремлении сказать сразу всё.
- Причина? О, герр Леонард, всё очень просто: ваша страна, да-да, именно ваша, фактов тому более чем достаточно, без объявления военных действий, атаковала территорию Британии. Вдумайтесь в эти слова, герр Леонард, и тогда вы поймёте почему. Вы, возможно и не лично, разумеется, но такова уж превратность профессии дипломата – отвечать за принятые другими решения, попытались не только ослабить Британию, нанести ей урон, в том числе и её гражданам, многие из которых погибли, но, что самое главное, избежать ответственности и последствий. Вот что важно прежде и более всего – дело даже не в самой атаке, хотя с точки зрения формально-юридической этого более чем достаточно – нарушение суверенитета, неспровоцированная агрессия… Но главное – вот что. Мы с вами играем в большую шахматную партию, доска – земной шар. Это игра сложная, жёсткая – пешку не спрашивают о её желаниях – ею ходят, ею жертвуют, это напряженная борьба, но это – борьба умов и борьба джентльменов. Вы преступили её правила, попытались поставить на доску лишнюю фигуру, когда ваш противник, как вам показалось, отвлёкся. И вы были пойманы на этой попытке. Теперь есть только два варианта – или вы возвращаете позицию к исходной, приносите извинения, теряете инициативу хода и предлагаете эквивалентную компенсацию, либо же этот вопрос переходит в другую плоскость. Когда один из игроков решает, что кодекс чести, уважение к противнику, правила не для него, когда хитрость сменяется наглостью, то игра более уже не возможна – противники более не равны в правах. Начинается выяснение отношений не за игровой доской, а перед барьерами до полного удовлетворения – а там уже как будет угодно судьбе. Больше того, даже если бы мы хотели мира, то сама логика событий толкает нас к войне – мы преследуем ваши части, готовящиеся к эвакуации. Позволить им уйти? Начать преследование? Если мы не ответим, то наша честь, наш престиж падёт столь катастрофически, что сам этот факт ослабит наши позиции до непозволительной степени. Война будет страшной, самой страшной, самой великой в истории человечества. Генерал Дарлтон?
- Да, Ваше Высочество? – сказать, что Эндрю был удивлен происходящим, было бы слишком слабо, но ещё более он был удивлён тем, что о нём вспомнили в столь ответственную минуту.
- Я хотел бы, чтобы не я, но вы – тот человек, который уже участвовал не в одном сражении, человек, который должен будет повести войска в бой, если это потребуется, в будущем, сказали что вы думаете на этот счёт, сказали, что будет представлять собой эта война. Нередко люди, вроде нас с вами, забывают о том, что государство – это не территория и не правительство, а люди. Так же, как армия это не орудия и красивые планы – это солдаты.
Эндрю Дарлтон не был похож на нервического склада барышню, не собирался, да и не мог себе позволить падать без чувств, но от осознания той огромной ответственности, которая свалилась на него в это мгновение у него слегка потемнело в глазах. Эти слова могут войти в историю, с этих слов могут начать отсчитывать ту самую Великую войну, к которой все столько готовились, которой все так боялись, но, похоже, так и не смогли предотвратить. Однако, нельзя было и молчать, даже замешкаться, выдав нерешительность, и он начал, только голос его был чуть более хриплым, чем обычно: 
- Я… Я – человек, верный своей стране и своей службе, а это означает, что если я получу приказ, то не стану колебаться, как не станет колебаться и большинство, рискну даже сказать, что все солдаты Великой Британии. Мы пойдём вперёд к победе или к концу, но вот что я должен сказать перед этим. Это будет война, не знающая себе равных, война, в которой будут участвовать миллионы, и миллионы будут убиты. Здесь не будет и следа тех благородных времён, прошлого столетия и иных, когда война была похожа на дуэль, на рыцарский турнир – это будет тотальная битва, а ценой, ставкой будет выживание. Сама мощь оружия современности, сама технология современного боя – она делает это неминуемым. Незатронутых не будет. А солдат… Солдат – это человек. Когда он поймёт, что мир, который он знал, который любил, которым дорожил полетел в тартарары к чёрту – он изменится, он убьет в себе жалость и тогда… Тогда много где на свете живые будут завидовать мёртвым.
- Спасибо, генерал – думаю, что мы должны были это услышать, особенно наш уважаемый гость. Фронт перережет весь земной шар, все континенты и все океаны. Мы не испуганы, но само здравомыслие, в равной мере и инстинкты и высокие чувства морали убеждают нас, что этого нужно избежать, если только есть такая возможность. “Даже победоносная война — это зло, которое должно быть предотвращено мудростью народов,” – так, кажется, говорил ваш Бисмарк?
- Но как? Вы сами грозите войной! Моё правительство…
- Ваше правительство назначило вас, чтобы вы отстаивали его интересы! В его ли интересах Великая война? А неизбежной её делает ваше упрямство. Задумайтесь вот о чём, граф Леонард, если сегодня начнётся война, то у неё будет имя – ваше имя. Имя человека, положившего конец сложившемуся миропорядку, цивилизации. Кэнон, думаю, что пришло время предоставить наши доказательства!
- Будет исполнено, Ваше Высочество, - с этими словами секретарь быстро вышел вон.
- Во время боёв за Фукуоку наши войска добились значительных успехов. Рыцарь Её Высочества вице-наместницы Юфемии Британской пленил лидера так называемой Империи Восходящего солнца в изгнании Атсуши Савасаки. Кроме того было захвачено много интересных бумаг и документов – приказов на немецком языке, карт, кодов, планов на перспективу – в случае возможного успеха. Мы доставили всё это сюда с максимальным темпом. Рыцарь заслуженно отдыхает после боя – сражение не далось ему легко, но вот трофеи сейчас будут здесь.
Раздался лёгкий стук в дверь.
- Введите.
Кэнон вернулся, но уже не один – сам он в руках бережно нёс несколько папок с документами, а чуть позади него под конвоем из двух гвардейцев с трудом стоял на ногах тот, кто ещё недавно с гордостью объявлял о возрождении Японии. Вид его был жалок: y и без того не отличающегося представительностью субтильного японца была подвязана рука, порвана одежда, а на левом глазу красовался большущий кровоподтёк.
- Не беспокойтесь, мы не варвары – господину премьеру, - это было сказано с долей сарказма, - не причиняли вреда. Лишь последствия резкого торможения автомобиля – результат попытки к бегству. Он…
- Германия? Посол Германия?! – заголосил вдруг Савасаки.
- Да, статс-секретарь…
-  О! Я есть верный друг вашего государства! Я попал в это положение… в плен не по своей вине. Мы сражались. Это настоящие железные дьяволы! Бакэмо! Монстры! Он взял город почти один! И эти чёрные предатели! Не рыцари – предатели! Они тоже. Я есть молчать, пока они не показали документы, но я и тогда не выдал ничего, что они и так бы не знали… Они грозили что повесят, как террориста, если не будет явной связи с правительством Германии. Я сознался. Но я всё равно есть ваш друг, сэнсэй посол! – от страха и волнения речь у премьера стала бессвязной, а немецкий язык, на котором и была произнесена эта горячая тирада – кривым и с вкраплениями японского.
- Достаточно. Это… Это похоже на доказательство. И это… неприятная история, она и в самом деле пахнет дурно, - сказал граф Леонард, просматривая документы.
- Вы начинаете видеть эту ситуацию с нашей точки зрения.
- Но вам не стоило реагировать столь… нервозно. Я не знал, я действительно не знал. Но угроза войны… Что мы можем сделать, чтобы оставаться в пределах разумного, чтобы гарантировать мир?
- Мы должны, а точнее сказать вы должны в кратчайшие сроки очистить острова Японского архипелага, а так же очевидным образом устранить угрозу для них в будущем. Кроме того, не может не встать вопрос о некоторых компенсациях наших потерь и издержек. Но всё это – решаемые вопросы при условии принципиального взаимопонимания в главном: вы признаёте свершившееся своей виной и готовы искупать её.
- Это… я надеюсь, что вы поймёте, это зависит от выставляемых Вами условий – уступки возможны, но у этих уступок есть предел, как и у моих возможностей и полномочий. Если вы потребуете больше, чем я в силах дать, то тогда всё станет бессмысленным, и мы опять окажемся там же, где и начали – у порога войны… Я… Всё, что я сейчас прошу – это время, немного времени…
- Время – самая дорогая вещь на свете, герр Леонард. Но никто ещё не утратил благоразумия. Машина войны ещё только готовится, прогревает мотор, перед тем, как начать свой ход. Время и благоразумие – всё это вы получите, но не ранее, чем сами сделаете шаги в их сторону.
- Что же вы желаете, Ваше Высочество?
- Я желаю, чтобы вы подписали документ – секретный, разумеется, в котором признавалась бы ответственность Германского Рейха в атаке на остров Кюсю и прилегающие владения Британской Империи.
- Ох… Вы говорите о секретности, Ваше Высочество, то есть как раз о том, чего в наибольшей степени хочу и я – документ может быть составлен и подписан, но, боюсь, что мы не можем ни при каких обстоятельствах рассчитывать на согласие моего правительства на его обнародование – это будет столь громкий сигнал поражения и слабости, что наши господа с золотыми эполетами нипочём этого не допустят. Вы, принц Империи, премьер-министр, если вы сможете поручиться, что бумага не покинет пределов вашего бюро, или папки, о я сейчас же составлю её.
- Я дам вам такую гарантию. И не трудитесь – мы взяли на себя смелость подготовить эту бумагу загодя, - Белый принц улыбнулся.
- Итак, теперь, когда этот принципиальный для Вашего Высочества вопрос улажен, что бы вы готовы были принять в качестве компенсации? В какую сумму оцениваются потери Зоны 11?
- Боюсь, что речь не о деньгах, герр Леонард. Деньги – приходящая вещь, тлен, как сказали бы философы и богословы. Нет. Наши требования таковы: все немецкие войска немедленно прекращают бои, эвакуируются (немецкими транспортами и без каких либо расходов со стороны Британии), японцы – остаются в Японии. Не об этом ли они, в конце концов, мечтали? Они уже получили статус военнопленных – массовых казней не будет, возможно лишь несколько офицеров, чья жестокость по отношению к британским солдатам не позволяет им находиться под защитой этого статуса. Всякий след старой Японской Империи пропадает навсегда – история сделала свой оборот, Империя Восходящего солнца в изгнании перестаёт существовать. Наконец, во избежание накаливания атмосферы и излишних толков мы должны совместными усилиями устранить все следы истинного положения в отношениях наших двух держав, вы так не считаете?
- Что вы имеете в виду, Ваше Высочество?
-База Циндао, должна перестать быть немецкой. Кажется, вы говорили, что за атакой стоят китайские военный клики, решившие помочь братьям по жёлтой расе и вере? Мне нравится эта мысль – она устраняет много ненужных и опасных вопросов, но для того, чтобы эта мыль поселилась во многих головах по обе стороны наших границ всё, что указывает на агрессивные поползновения Германии должно исчезнуть. Я хочу, чтобы менее чем через пятнадцать дней после нашей с вами беседы и подписания бумаг последний солдат в серой униформе покинул территорию Китая. В этот же момент на его место придут британские репортёры и сыщики, которые и откроют миру долгожданные подробности. Наконец, Китай должен будет, разумеется, получить своё воздаяние за совершившееся. Свобода рук для нашей дипломатии в Китае на ближайший год была бы достаточной компенсацией, чтобы окончательно закрыть вопрос, который сейчас вызвал столь большие волнения.
- Китай – важнейшая страна, ключевой регион Азии – мы не можем согласиться полностью оставить наши позиции там.
- Если вы заметили, граф, то этого я и не предлагал. Эта свобода рук нам нужна, прежде всего, чтобы решить наши спорные вопросы с самим Китаем, а не чтобы ослабить вас. Китайская власть слаба, она держится на балансе наших сил и интересов, а то, что вы сейчас предприняли, вне всяких сомнений её покачнёт. У нас большие экономические интересы в Китае, а кроме того, есть ещё один пласт вопросов – династического свойства. Они тесно переплетены с внутренней политикой Империи, но, могу вас заверить, не несут в себе для вас угрозы. Наконец, мы сможем уладить разногласия, если они возникнут, в рабочем порядке, спокойно, взвешенно, мирно. Или вы всё же не склонны видеть ценности той ветви мира, которая сейчас протянута Британией, надо отметить, уже изготовившейся к удару – а значит получившей преимущество? Как вы хотите войти в историю, граф? Как человек, который начал Великую войну, или как человек, который спас от неё свою родину, цивилизацию, мир?
- Не поймите меня превратно, Ваше Высочество, но мои обещания не стоит переоценивать – моё правительство…
- Вряд ли станет дезавуировать уже заключённые соглашения, особенно в такой обстановке, как сейчас.
- Я подпишу бумаги. У меня есть только одно дополнительное условие.
- Какое же?
- Этот человек, - посол указал на всё ещё стоящего в углу под конвоем Савасаки, - этот человек был замешан в данном деле с самого начала, он был главным связующим звеном между Германией и японскими силами, он настаивал на этой… операции, как явствует из документов, он сейчас был с нами здесь…
- Сейчас он потребует его освободить, пронеслось в голове у Эндрю Дарлтона. Он испытал огромное облегчение, когда осознал, что воны всё же, очевидно, не будет, а в тонкости политического торга вникал довольно плохо – его роль в спектакле принца была сыграна. Но этот вопрос заставил его вновь чуть больше заинтересоваться происходящим. Солидарность, жалание выручить союзника, это, конечно, достойно, но…. Крайне сомнительно, что Его Высочество на это согласится. И тогда… всё, возможно, придётся начинать сначала!
- Он был с нами здесь сейчас и слышал всю нашу беседу. Документы – их можно надёжно спрятать в ящик, в сейф, в хранилище, где их не увидят ни наши современники, ни ближайшие потомки. А человек… у человека есть язык. Мыло кто может держать его за зубами, а это значит, что вся затея будет в огромном риске. Я хочу, чтобы британское правительство гарантировало, что… что будет найден способ окончательно избавиться от него. Полагаю, это в полной мере отвечает интересам моего правительства.
- Разумеется, герр Леонард, разумеется.
Савасаки вздрогнул всем телом, рухнул на колени и пополз сперва было в направлении посла, затем передумал и двинулся в сторону принцы:
- Посол сама! Нет! Я – друг! Я делал всё, чтобы организовать наше движение на пользу ваш правительство! Я не… Ваше Высокое! Я умоляю вас о снисхождении! Я лишь мечтал вновь ступить на землю Японии. Я лишь…
Сильные руки гвардейцев подняли его вновь.
- Уведите.
Крики превратились в маловразумительные рыдания, ноги подогнулись, но вот, по приказу настоящего премьер-министра, бывшего выволокли, словно мешок картошки, из комнаты. Дверь захлопнулась. Через несколько минут, в совершенно иной, впрочем, обстановке, помещение покинул и статс-секретарь, поставив свою подпись под всеми предложенными бумагами. В наступившей вскоре после этого тишине, казалось, слышно, как где то многими этажами ниже продолжает причитать несчастный Савасаки.
- Могу я ещё быть вам полезен, Ваше Высочество?
- Нет, Дарлтон, благодарю вас. Вы уже принесли огромную пользу, когда своей проникновенной речью окончательно заставили поверить графа Леонарда в мой блеф.
- Блеф, Ваше Высочество?
- Разумеется, Дарлтон. Я, конечно, обладаю известной властью и авторитетом в Империи, но единолично начать войну? Нет. Без обсуждения в парламенте, в Штабе, без доклада отцу, наконец – это совершенно невозможно. А если бы и возможно, то я не стал бы прибегать к этому средству до крайнего предела. Как говорил однажды мудрый: “Война сладка тому, кто её не изведал”.
- Но красные пакеты, офицеры, ждущие приказа?
- Ошеломи врага - и ты победил – не более. Я попросил Кэнона навести справки об этом господине: сугубо мирные занятия, торговое представительство, вопросы пошлин и сборов – никаких военных знаний – нехарактерно для большинства германских дипломатов старой школы – можно воспользоваться.
- Значит, угрозы войны не было?!
- Угрозы немедленной войны. Да, возможно, в какой-то момент, конфликт довёл бы нас до этой плачевной перспективы, но не сегодня. Однако, давление в нужный момент, резкий напор, сменивший любезность, страшная, непонятная угроза – мы сломали его одним ударом! Вернее, надломили, а вы уже совершили мизерикорд, милосердно добив падшего, ещё раз благодарю, генерал. После этого всё стало даже слишком просто…
Видите, Кэнон? Я недавно говорил вам о Макиавелли – вот ещё одна цитата этого старого итальянца, подходящая к случаю как нельзя лучше “Люди таковы, что, видя добро со стороны тех, от кого ждали зла, особенно привязываются к благодетелям”. Я сам загнал его в угол, а потом сам предложил руку, чтобы выбраться оттуда – разумеется, он её принял не задумываясь, хотя именно этого делать не следовало. Мы получили всё, что хотели. Теперь и Азию, и весь мир ждут перемены. А нашу династию – оздоровление. Кроме того, есть успехи и в нашем важнейшем проекте… Его завершение будет означать если и не победу, то её преддверие… Вы свободны, Дарлтон. Можете передать моей сестре, что я сожалею, что мы не смогли найти применения её талантам сегодня, но уверяю, Юфи получит возможность… оказать влияние на события – не только Китай ожидают скорые перемены, - Белый принц улыбнулся, когда Эндрю Дарлтон закрывал дверь.

***
Фридрих Кройц стоял и смотрел на воду и зябко ежился. Может быть от ветра, который нещадно дул с востока, а может быть и от чего то ещё. Забавно, примерно так, в этих же местах и позе всё и началось – порт базы Циндао, серые волны и серые тучи, серая униформа на грузящихся на корабли солдатах – скоро все они покинут эти места, покинут навсегда. Фридрих Кройц глядел на бодро идущие колонны бойцов, не оглядываясь направляющиеся к трапам – довольные, улыбчивые, бодрые. Они смело и упорно делали своё дело, а теперь возвращаются домой, и не их вина, что Япония не была отвоёвана, а битва за Кюсю окончилась поражением  – жаль, что он теперь уже не может относиться к этому так же. Многие проходившие мимо бойцы, грузчики, даже матросы отдавали ему честь – после того, как именно он возглавил прорыв, его имя стало довольно известным.
Прямо сейчас целый взвод салютовал майору Кройцу, после чего продолжил свой путь, громким хором на манер марша напевая что-то про леса Шварцвальда. Фридрих помрачнел – он постарался скрыть своё раздражение и стыд – незачем его видеть солдатам – они всё сделали правильно, но после того, как конец колонны добрался до пристани и трапа, быстро развернулся и размашистым, даже ещё более чем обычно (ему говорили, что он вечно ходит так, будто отбивает ритм марша на парадном плацу) шагом двинулся прочь. Он шёл в госпиталь – надо думать, что это было последнее место, где всеобщее приготовление к отъезду ещё почти не было заметно, однако, скоро придётся убраться с Циндао и ему – условия мирного соглашения непреложны и однозначны. Невысокое двухэтажное здание, белое, словно халаты докторов. Там лежал Карл Цоллер – радист, почти ещё мальчишка, а ещё – настоящий герой.
Отступление, прорыв к побережью, организованный вывод войск – называйте как угодно, но это было настоящее пекло. В первый момент всё началось очень неплохо, мощь артиллерии и огонь и броня сухопутных крейсеров сокрушили подточенную японцами британскую линию обороны, пехота, ни в коем случае не уподобляясь бойцам Империи в изгнании, быстрыми и резкими перебежками под прикрытием пулемётного огня, миномётов, установленных в кузовах бронированных тягачей и БТРов, метких выстрелов снайперов, занимали позицию, чтобы так же в свою очередь поддержать следующую волну. Но потом появились они – найтмеры, заглохла своя артподдержка – орудия быстро грузились, подцеплялись, устремлялись догонять отрывающиеся войска, но в то же время и оставляя их без поддержки. А вот вражеские пушки, напротив, проявились со всей своей убийственной мощью.
Требовалось выдерживать точнейший баланс между скоростью перемещения – иначе враг пристреляется и накроет всех огромными фугасами и силой обороны флангов и тыла, которые постоянно кусали злобные осы – найтмеры. Пушки то и дело приходилось снимать, раскладывать, наводить, два раза потребовались даже небольшие контратаки. И всё же худший момент настал тогда, когда к их порядкам стала приближаться вражеская авиация – сразу с двух направлений. Это было похоже на начало конца – к счастью своя авиация выручила, но всё же это вызвало лёгкое замешательство. Именно из-за этого, наверное, один из сухопутных крейсеров несколько оторвался от пехоты, всё ещё лежавшей в ожидании воздушного удара. Именно там и находился Фридрих Кройц, координируя из его бронированного чрева действия частей – благо машина располагала мощной радиостанцией и, фактически, могла играть роль импровизированного штаба. Вот только первый же бросок гранаты подобравшихся слишком близко вражеских пехотинцев повредил антенну. И не важно, что очень скоро они были подавлены пулемётами и рассеяны – командовать с этой удобной, защищённой позиции больше было нельзя. Единственным и наиболее логичным выводом было перебраться во вторую машину, вот только это означало рывок через несколько десятков метров по самой кромке линии атаки. Они сделали это. Откинули люк, выскочили, чтобы петляя ,словно зайцы, броситься влево – к своей цели. И именно тогда Карл Цоллер закрыл его своим телом, закрыл от очереди раненного британца – едва заметного в грязи и траве, истекающего кровью, из последних сил, похоже, поднявшего штурмовую винтовку. Британца уже даже не пришлось добивать, но будь Фриц проклят, если он остался жив только благодаря бойкому радисту. Он доволок его до места назначения, но уже тогда ему казалось, что дело плохо. И всё же парнишка оказался поразительно крепким – потеря крови, которая могла бы оказаться фатально и для куда более крепкого бойца, была бессильна против его молодой жажды к жизни. Но раны были тяжелы – задеты внутренние органы, да и должным образом обработать их сразу не удалось, из-за чего в организм попала и ещё какая-то дрянь, вызвавшая заражение. Врачи не желали его перевозить с Кюсю, но выбора не было. Кройц сидел над койкой Карла всё время полёта небольшого одномоторного поршневого самолётика, медленного, бесполезного в бою, но обладающего ценнейшей способностью садиться и взлетать почти с чего угодно. И он выдержал и это!
А теперь… Фридрих стоял, глядя на то, как строгий и усталый врач в маленьких очочках на самом кончике носа-кнопки и больших резиновых перчатках снимал их, чтобы сделать запись о моменте и причине смерти Карла Цоллера, фельдфебеля, уроженца города Регенсбурга – Кройц и не знал, что тот был его земляком-баварцем, девятнадцати лет. Время – 11 часов 44 минуты, причина – остановка сердца. Кройц стоял, не зная, что сказать, да и следует ли что либо говорить доктору, не зная, зачем он вообще тут стоит теперь так долго, загораживая дверной проход, не зная, почему на пол стали капать мелкие капли, а на губах появился лёгкий привкус соли. Он вышел, наверное, излишне резко из палаты, успев перед этим сделать только одно – надтреснутым и будто-бы тоже больным голосом осведомиться о том, здесь ли лежит майор Грюнхерц – руководитель оборонявшей его войска авиагруппы, вроде бы тоже получившие боевое ранение. Доктор немного раздражённо ответил, что у герра майора не ранение, а обострение контузии под действием перегрузок и нервного напряжения, что сейчас он уже почти полностью оправился, и что искать его надлежит в палате номер 12.
Безусловно, героического аса следовало поблагодарить, но главным образом дело было не в этом – Кройцу нужен был повод, чтобы покинуть ту комнату с холодным осввещением, где лежал человек, пожертвовавший своей жизнью, чтобы спасти его, но не мог уйти просто так. Уйти просто так…было в этом что-то почти предательское. Но и стоять в бессилии и немом укоре глядя на эскулапа было бы неправильно. И вот майор Фридрих Кройц стучит осторожно и негромко в дверь палаты номер 12 и слышит в ответ “Входите”. Он ожидал увидеть лежачего больного с измученным лицом и мутным взглядом, но вместо этого перед ним предстал почти безукоризненно одетый, но и в самом деле хмурый молодой офицер, стоящий перед небольшим оконцем, глядя в серо-туманные небеса.
- Герр Грюнхерц?
- Да. Я…я уже можно сказать, здоров – сегодня выписывают отсюда. Условие – не совершать в ближайшее время никаких безумств – так это называет доктор Фринкель – это значит никаких полётов. Впрочем, вплоть до самого возвращения в Рейх они мне определённо и не светят. А вы, должно быть…
- Майор Кройц. Я пришёл выразить благодарность за себя и за всех своих ребят, за то, какой отменно надёжный зонтик вы раскрыли над нами в тот самый жаркий последний день. Вы спасли много жизней.
- Это – моя служба, - сказал обитатель палаты доаольно холодно, будто вспомнил о чём то. Кройц догадался быстро и почти машинально озвучил свою идею вслух.
- Вы потеряли там кого-то?
- Разумеется, я потерял – вам ли в пехоте не знать, что боёв без потерь не бывает!  Хотя…я, конечно, понял ваш вопрос – да, я потерял…друга, ученика. И, наверное, самого лучшего пилота, какого я знал.
После этого пилот надолго замолчал. Не нарушал тишины и Кройц. Трудно сказать, сколько они стояли так, думая, вспоминая каждый свой, непохожий, но в главном одинаковый эпизод из этой короткой, но жестокой войны. Может быть меньше минуты, а может и добрую их дюжину – время вещь относительная, особенно тогда, когда самым важным для человека становится то, что у него внутри, а не то, что происходит вокруг. У внутреннего мира свои часы и график работы. Но в этот момент их внутренние часы работали в унисон. Наверное, именно поэтому всё так и получилось…
Фриц очнулся первым и уже собирался уходить – необходимые слова были сказаны, а после этого они оставались не более чем незнакомцами с униформой - наверное, единственным, что их роднило. Он не сделал этого только потому, что думал о словах прощания – молча развернуться и уйти было бы некрасиво, а они не приходили на ум.
- Майор, я думаю, что мы оба должны…что нам стоит…ну, назовём это обмыванием вашего нового звания – вы ведь получили его недавно, как мне кажется, в тот самый день, когда мне довелось вас прикрывать. И ещё, - он всё же сказал это, пусть и после паузы, - да, мы должны помянуть их. Всех. Если, конечно, вы можете – это же я теперь праздно лежащий – мои бойцы на исправных машинах уже покинули базу?
- У меня дело схоже – части грузятся под руководством морских офицеров, всё строго по графику. Думаю, что они переживут невозможность отдавать часть и держать равнение на мою продрогшую на морском ветру фигуру. Я согласен, если только это не повредит вам в нынешнем положении – я то здоров и на меня не насядет консилиум врачей, если я нарушу их строгие распоряжения.
- Я, кажется, уже говорил, что ничего серьёзного – на земле, по крайней мере, а не в небе со мной произойти уже не может. Я должен выйти на волю сегодня. Чуть позже, правда, но, думаю, что несколько часов в таком деле уже ничего не могут поменять.
Очень скоро со скрипом открылась перед двумя майорами знакомая дверь Офицерского клуба – тёплой обители вечно оживлённых, краснолицых – от вина, от споров, от игрового азарта, командиров армии Рейха. Вот только в этот раз всё было не так, как обыкновенно. Помещение было мрачным и пустым, не играла музыка из радиоприёмника, никого, кажется, не было.
- Фрау Юнгвель! – Кройц в последней надежде позвал румяную и пухленькую хозяйку заведения.
- А? Что угодно, господа офицеры? Какая радость, что ещё не все уехали! Я уж и не знала что делать.
- Скорее радоваться следует нам – разве вы тоже не должны эвакуироваться из Циндао?
- Да, но я надеялась, что получится распродать что-то из запасов, чтобы не перевозить их с собой. Да и кому понадобится в Германии здешнее пиво?! Смех и грех! Но сюда почти никто не наведывается в последние дни. Так что вам угодно?
Кройц задумался – для того, что они задумали, пиво не годилось.
- Шнапс. Киршвассер, если есть, - Грюнхерц выручил его.
Они сели за стойку и уже через несколько минут стали обращаться друг к другу на ты.
- За Карла Цоллера – лучшего радиста, которого я знал, настоящего храбреца!
- Прозит!
- Даа, если бы не он, то меня бы здесь не было.
- Ну, про Хироёси ты уже слышал. Есть в этом что-то…что заставляет задумываться. Здесь могли бы сидеть два совсем других человека, это было в их воле, от них зависело. И они выбрали для нас жизнь, а для себя – смерть. Понимаешь, Фридрих, мы теперь живём в долг! Что нам сделать, чтобы уплатить его?! Не знаю как ты, а я теперь до самой отставки, поднимаясь в небо, буду помнить, кому обязан.
- Не знаю, Эрих, не знаю. Наверное, делать то же, что и раньше. Делать то, что велит нам долг.
- А в чём он, этот долг? - Грюнхерц вдруг резко поставил стакан на стол, глаза его горели.
- Я думаю…
- Прости, Фриц, я ещё не окончил. В чём он? Одинаков ли он для нас? У Хироёси был долг – вернуть свою землю, свою Родину назад. Он при мне поклялся, что бойцы-десантники ступят на землю Японии – и они ступили. Он сражался за это и за это погиб – он не хотел уходить оттуда, Кройц, он хотел, да, чёрт возьми, он хотел умереть, уйти вспышкой в небе над своим Фатерляндом! Я слышал в его голосе радость, когда он решил отдать за меня жизнь – потому, что он не знал, что делать, как разрешить эту дилемму в противном случае! А мы? Кройц, что мы там делали на Кюсю? Чего добились? Почему ушли?
- Приказы не обсуждаются. Приказы выполняются. Это был приказ: командования, руководства, страны. Мы должны были им помочь.
- Помогли?! Я ни в коем случае не говорю, что приказам не нужно подчиняться, но я хочу понимать, что я делаю, потому что за действиями, даже и куда более маленькими, следуют последствия, следует ответственность. Мы ведь бросили это дело, Кройц. Бросили их… Не спорьте – я знаю. И это было неправильно. Если мы встали за них в этом бою, то нельзя было  относиться к этому так…так… Простите. Это был мой ученик, мы вместе с ним разрезали на лоскуты небо, он был храбрец, он спас мою шкуру, но я понимаю, что, видимо, ему повезло, ему чёрт подери, повезло, что подвернулся такой случай, потому что иначе что? Только меч в брюхо по их треклятому обычаю. И ведь к тому оно все и шло с самого начала, похоже…
Кройц молчал. Его лицо было похоже на каменное, только капля пота медленно, липко и гадко стекала через его лоб. К этому шло с начала – да, ты сотню раз прав, ас, ты тысячу раз прав – счастье, что даже и не знаешь насколько. А вот он, Кройц, знает. Он знает, молчит, держит это в своём разуме и сердце, словно яд, который, он чувствует это, со временем разъест его изнутри – с каждым воспоминанием, с каждой встречей с товарищами, с каждой фразой, которую служба ещё заставит его произнести о долге и о чести. Ты всю свою жизнь ненавидел ложь. Ты…ты, будто бы и не солгал – просто молчишь, но это молчание хуже всякой лжи. Но всё же, что-то нужно сказать, объяснить ему, или самому себе?
- Всякий офицер, всякий солдат, но уж офицер в особенности, должен знать, хоть бы и для себя самого, за что он сражается. Есть…официоз, слова, красивые, правильные, выверенные людьми, умнее нашего: об исторической миссии, о щите цивилизации, о единой под германским царственным и рыцарственным орлом Европе, о Фатерлянде, о гордости и чести. Это всё – верно, всё нужно. Но, признаться, для меня превыше этих слов есть ещё кое-что.
- Что же? За что вы идёте в бой, герр майор? Я не стану скрывать, что я шёл в бой за небом. За тем ни с чем не сравнимым чувством, словно ты – стрела, пущенная..Кем? Титаном, циклопом, самим Создателем с земли в облака. Что ты – птица, лучше птицы – ты обгоняешь их! Бой и полёт – ястребиная стихия… Небо прекрасно и величественно с земли, Кройц, но нет ничего прекраснее прямо там. А ещё оттуда всё кажется таким…нет, не ничтожным, конечно, но приходящим, временным, несравнимым с его величием. И ты сам, смертный человек, один из миллиона, из легиона, из прорвы будто приобщаешься к этой вечной величественной загадке! Плюс, делаешь это не праздно, а во имя…вот всего того, что вы перечислили сейчас.
- А я… В детстве мой брат, музыкант (впрочем, тогда он ещё не был музыкантом, а только учился, но это не важно – он стал им теперь) сыграл по просьбе отцова шурина, который пришёл к нам в гости одну песню. Я запомнил её уже тогда. Потом я снова и снова встречался с ней – в армии, в Вильгельмсхаффене, здесь. Я шёл с ней в атаку в тот самый день ,когда мы отправились на прорыв. Это Стража на Рене. Не слишком сложные слова, известные чуть не каждому немцу – для меня это то, что каждый раз одной короткой строчкой напоминает мне о том, ради чего всё это. “Отчизна может спать спокойно, Отчизна может спать спокойно, до тех пор, пока стоит, стоит на Рейне неусыпная стража!”. Вот за что мы сражаемся! Вот за что я сам, в конце концов сражаюсь! За то, чтобы наша Родина могла спать спокойно! Я спрашивал у брата – эту песню написали в 1840-м году, когда французский премьер-министр Тьер заявил, что Рейн – естественная граница для Франции. Германия, раздробленная, слабая, лежала тогда перед грозными французами и боялась их. Многое поменялось потом, Франция была разбита, мы сплотились, стали сильными, может сильнейшими, но фронт – он не исчез совсем – лишь отодвинулся с Рейна, из-под самых наших окон сюда – на край света, в восточные моря. И это – очень хорошо. И это – не произошло само по себе. Это мы, солдаты Рейха оттолкали его сюда. Оттолкали сюда войну. Но если мы не будем этого делать – она вернётся. Я здесь – в земле, где я не понимаю ничего, даже самый язык местных для меня загадка, дики их обычаи, не по вкусу еда, а их лица для меня – словно одно расплывчатое пятно. Но не будь меня здесь, не будь тут таких, как я  – война начнёт ползти назад, может и медленно поначалу, но неуклонно. Пока стоит стража на нашем “Рейне”, мой брат может сочинять прекрасную музыку, играть, учить, а его ученики будут слышать эти звуки, а не свист снарядов. Будет тихой и размеренной жизнь в моей родной местности, её тихую сельскую картину не прорежет колючая проволока злобной извивающейся змеёй, не появятся язвы воронок. Будут сиять огни в Мюнхене, добрые бюргеры будут пить доброе пиво, детишки будут возвращаться из школ, а рабочие - с фабрик, на которых они производят одежду, машины, порошок для стирки, а не порох, мины и шрапнель. Будет гордо и царственно гулять по Тиргартену красивая фрау с маленькой собачкой, будет строить глазки офицеру в отпуске с закрученными усами, а не убегать, тщетно ища защиты, от бомбёжки с неба. Будут работать учёные, утверждая наше звание самой изобретательной и рациональной нации в мире, будут творить поэты… А мы – мы будем стоять здесь, железным забором, ограждая это царство обычной, но оттого не менее замечательной жизни от всего того, что сами мы навидались не раз в сражениях и после них. Европа ведь уже и забыла что такое страх! Война – это что-то из газеты, это далеко, немного любопытно перед утренней сосиской с горошком – не более. Мы – для того, чтобы так оно и оставалось. Так я это себе представляю и, наверное, готов даже за это и умереть.
- Всё верно, Кройц. Слова, достойные мужчины. Но почему же мы тогда уходим, а? Почему снимаемся с якоря и сдаём нашу позицию, придвигаем назад по твоей, и весьма здравой, логике войну?
- Потому, что мы проиграли.
- Значит, мы всё же проиграли? А когда? Мы сражались, как сотня дьяволов, били британцев, а потом, вдруг, обнаружили, что проиграли? Похоже, что что-то было неладно с самого начала… Что-то недосчитали там господа-штабисты, а мы давали сдачу в наших жизнях…
В эту самую секунду Кройц понял – он подлец, он подлец, потому, что молчит, подлец, потому, что сам, сам, чёрт дери, своими действиями, своим молчанием плюёт на всё, о чём сейчас с таким жаром говорил. Они отступают. Они сдают позицию в пользу врага и в пользу войны. И это, он знает точно, было предопределено с самого начала! Люди может быть даже и не имеют на самом деле права выбора – жизнь не всегда оставляет его, но они должны хотя бы знать за что, во имя чего, они делают то, что делают!
- Эрих, майор… Я, - в горле было сухо, как в пустыне, в голове пульсировала  мысль, что после этих слов, после этих слов Эрих Грюнхерц выплеснет остатки шнапса ему в лицо, назовёт мерзавцем и будет прав, - мне необходимо сказать вам кое-что важно. Признаться.
- Что с тобой, камарад? У тебя лицо, будто тебя сейчас хватит приступ! Ты перебрал? Ты чувствовал, что трусишь в бою? Так не важно, так всё чувствуют, важно ,что ты это преодолел! Ты убил своего по ошибке? Что случилось?
- Нет. Я знал. Я с самого начала знал!
- Что?! Наш план?
- Знал, что всё так кончится. Это было запланировано. Больше того, иначе и быть не могло.
- О чём это ты?!
-…………………………………………………………………………………………….и, таким образом, он спланировал это всё с самого начала. Я должен был спасти как можно больше немцев. Надеюсь…надеюсь, что мне это удалось. Но главного это не отменяет, - я знал. Я знал!!! И ничего не сделал. Наверное, теперь вам не захочется делить со мной шнапс, майор, а может быть и вовсе смотреть на меня, но я не мог не признаться.
- Я. Я не питая к вам презрения. Вы своё отыграли в бою, отыграли кровью. Но каков ублюдок!
-Кто?
- Фон Шолль! Дорого обходятся! А значит – надо сократить! Как на птицефабрике у моего двоюродного деда: куры слишком расплодились, корм подорожал – так под нож их. Под нож! Живых людей, которые верили нам. Верили, что мы вернём им их дом! А мы… - Грюнхерц встал.
- Вы уходите?
- Мне нужно…освежиться. Ополоснуть лицо – иначе я так и буду чувствовать себя облепленным грязью. Но я ещё вернусь. И мы обсудим это. Мы обсудим. Фрау Юнгвель! Фраую Юнгвель, проводите, пожалуйста, меня до уборной – я здесь не часто бывал раньше, да и немного…дезориентирован…от новостей.
Кройц остался один. Не удивительно. Он уже давно не чувствовал себя таким одиноким. Жены и детей нет, да, видимо, и не будет. Его служба – его жизнь – его семья. Но как же он был отделён, отрезан от всех тем знанием, которое носил, не смея разгласить! А теперь… Теперь что?
- Кройц, вот вы где! Я ищу вас уже минут пятнадцать! Довольно неожиданное место. И вид у вас потрёпанный. Соберитесь – всё прошло много лучше, чем можно было бы ожидать, а у меня есть для вас хорошие новости.
На пороге Офицерского клуба стоял Гельмут фон Шолль собственной персоной – улыбающийся, подтянутый, с папкой чёрной кожи подмышкой, с орденами, сияющими на мундире.
- Герр подполковник…
- Генерал. С недавних пор.
- Вот как?
- Да, Кройц, именно. Вы, видимо, предаётесь самому страшному и бесцельному из грехов – унынию? Напрасно. Мы проиграли немногим больше, чем выиграли, да и то в основном потому, что у нашего дипломата в Британии, судя по всему, сдали нервы. Вы сражались отлично! И вы спасли много жизней – я сегодня проходил мимо порта – солдаты отнюдь не кажутся удручёнными, так берите с них пример, отец-командир! Они едут домой! Закалёнными! Непобеждёнными! Как и вы, герр подполковник! Не время тихо пить в углу – вас может ждать ещё многое.
- Подполковник?
- Маленький подарок, награда, и, может быть, аванс. Я повысил вас не для того, чтобы смотреть на повешенный нос. Вы стойкий боец, опытный, надёжный. И вы знаете, что такое приказ и что такое необходимость. Вы можете пригодиться армии. И вы можете пригодиться мне. Уверяю, в Берлине я не забуду упомянуть о ваших заслугах.
- Заслугах… А как вы смогли получить генерала? Ведь…это же был провал! Мы ушли, мы проиграли!
- В некотором роде, не скрою, мне повезло – Старик, Альберт Кемпф из разведки взял всю вину на себя! Там у них что-то стряслось, довольно скандальное – я ещё точно не знаю что – всё больше странные намёки, но нам это полезно. И это верно по сути – именно с неверных разведданных всё и началось. Не может хорошо окончиться дело, начавшееся с неверных предпосылок. Мы не получили никакой помощи от сопротивления внутри страны. Я доказал это командованию, указал на неучтённый фактор в виде сил, прибывших с принцем Шнайзелем, на его колоссальный линкор, ну и оказался убедителен. Я возвращаюсь на работу в оперативный отдел Большого генерального штаба – пусть не на первые роли, но я ещё молод, многое светит впереди. И мне нужен помощник с фронтовым опытом, тот, кто видел лицо современной войны. Что вы скажете, если… Ааа! Шайссе!
Грюнхерц пролетел через комнату, как разящая молния и со всего размаху ударил с криком “Ублюдок!” фон Шолля по лицу, опрокинув его на пол. Впрочем, добивать упавшего он не стал.
- Вот как! Вот значит как… - сказал генерал Гельмут фон Шолль, поднимаясь на колено и вытирая кровь из разбитой губы рукавом.
- Да! – крикнул Эрих, его глаза всё ещё пылали ненавистью.
- Ну конечно, я должен был догадаться, что наш рыцарь-крестоносец всё же разболтает, нет так ли, Кройц? Позвольте вопрос, небольшой, несложный: если вы были против моего решения, так какого же чёрта вы всё же стали мне помогать!? А вы, герр летающий цирк, почему вы всё же пошли в армию, если до сих пор закатываете истерику от того, что на войне не обходится без потерь!? Я мог бы, наверное, арестовать вас за нападение на старшего по званию, но не стану – катитесь к чёрту. А вот вы, Кройц… Жаль. Действительно жаль. Но…
- Если вы…герр генерал, - эти слова Грюнхерц почти физически выплюнул, - думаете, что этим всё окончится, то вы сильно ошибаетесь. Я…я вызываю вас! Вы – бесчестный человек, вы – мясник, кровавый подлец, не достойный звания офицера! Я говорю это вам при свидетеле, и если вы не примите вызова, то…
- То что!? Бойцовый петушок, мы живём в новом веке – а в нём такие как ты бретёры – анахронизм. Впрочем, попробуйте, господин пилот, испытайте фортуну! Когда вы в последний раз держали в руках ваш Вальтер? А я, так уж вышло, был чемпионом среди работников Штаба по стрельбе с 50 метров... Так как, герр майор, будет дуэль, или уже нет желания? Сейчас времени у меня на это нет, но через несколько недель в Германии, я, возможно, смог бы уделить вам время.
- Я… знаю кое-что, что достанет вас получше!
- И что же?
- Огласка! Все, все до последнего офицера, до последнего солдата узнают о том, что вы сделали, о том, в чём вы виновны.
Кройц, смотревший на всю эту сцену с близкого расстояния, успел уловить быструю, лёгкую, тут же смытую, но всё же скользнувшую по лицу генерала тень страха – неужели его броню спокойствия и призрения удалось чем то пробить?
- У вас нет подтверждений! Нет доказательств! Вы будете выглядеть как свихнувшийся на почве контузии и тяжёлых потерь безумец. И всё это в том случае, если я не дам хода делу о нападении. Решили со мной потягаться? Боюсь, вы переоценили свои силы!
- У меня есть подтверждения! Я был в этом деле с самого начала. И я смогу дословно передать всё, а так же доказать примерами из реального хода событий. Бойцы знают меня – они мне поверят. Я не контуженный, у меня нет поводов вам мстить – вы даже сильно способствовали моей карьере. И уж точно в этом случае скандал достигнет Берлина, а там господа всенепременно решат разобраться во всём сами…
Фон Шолль медленно повернулся к Кройцу, лицо его было напряжено, глаз дёргался. Было похоже, что он претерпевает мучительнейшую внутреннюю борьбу.
- Вы… правы, Кройц. В этом случае эту историю мне замять не удастся. Я буду разоблачён и, вероятно, погибну – господа-командующие не преминут повесить на меня все свои более ранние ошибки и просчёты, а как будут ликовать враги моего отца. Я мог бы, возможно, пристрелить вас обоих, сказав, что вы напали на меня, а я защищался, но это тоже вызовет слишком много подозрений, а кроме того… - было похоже, что Шолль рассуждает вслух, а принимая во внимание темы, на которые он рассуждал, это выглядело достаточно жутко. Ко всему в его руках каким-то почти магическим образом материализовался пистолет.
- Что?
- Кройц, я ещё могу понять Грюнхерца, этих рыцарей неба, которые забыли в своих эмпириях, что такое настоящая война, но вы! Вы! Почему вы так упорно желаете вывести меня на чистую воду, уничтожить, разоблачить, когда и сами не хуже меня понимаете, что иначе не бывает – просто я один из немногих, кто не обманывает самого себя, кто не боится произнести это вслух, а так же подготовиться заранее к последствиям!? Неужели вы думаете, что я – садист, что я из удовольствия, или из корысти отправил их всех умирать? Да они сами мечтали об этом! Они осаждали Штаб и меня с самого приезда просьбами отправить их в бой за Японию! Мне просто хватило решимости, незамыленности взгляда, чтобы оценив этот нарыв принять решение, что его необходимо вскрыть. Ну посудите сами, здраво, трезво – сколько бы оно могло так продолжаться!? Год? Два? Десять? А потом? То же самое! С тем же эффектом! Только каждый год – это траты, это падение боевого духа, натуральное отчаяние… Вы видели их командиров? Говорили с ними? То, что они не проткнули свои животы – это во многом результат моего обещания! И вы осуждаете меня…
- Осуждаю? Нет. Я… я за правду, я с детства за правду. Если вы правы, то вы тем более должны были сказать им – они бы это приняли.
- Вот как? А вы? А господа генералы в Берлине? Они бы это приняли!? А ваши собственные войска? Неужто они стояли бы насмерть, если бы знали, что шансов нет?
- А ещё в этом всё же был личный интерес – вы говорили, что здесь оказались несправедливо, что это ссылка, что вы сделаете всё, чтобы вырваться отсюда. Вы ненавидели их – японцев – одиннадцатых, как вы их именовали на британский манер. Это – правда. И я должен был сказать её уже давно.
Фон Шолль замолк. Он молчал и только лови воздух ртом, будто выброшенная на берег рыба. Из его глаз медленно потекли слёзы – он явно всеми силами старался сдержать их, если бы это зависело только от усилия воли, то он высушил и испепелили бы их за секунду, но в реальности ничего не выходило.
- Вы не знаете… Вы ничего не знаете… И… У вас нет семьи! Нет любимой! А я, я был помолвлен! Свадьба должна была состояться точно на следующий день, после того, как в реальности я прибыл сюда, в этот забытый всеми богами, кроме Тантала, место, где сразу по прибытии контр-адмирал Вальдер-Майек сказал, что надеется, что мы станем хорошими друзьями – нам работать вместе ещё не меньше пяти лет! У меня была моя Анна-Мария, моя дорогая, похожая на цветок орхидеи красавица, любимица всего света – которая согласилась стать моей. Была карьера, был круг друзей, были любимые заведения в Берлине, был клуб игроков в преферанс, была своя жизнь. И вот в секунду… Всё рухнуло! Пять лет? Десять! В режиме чёртовой секретности – и пусть существование базы Циндао и армии Империи в изгнании уже давно секрет Полишинеля для любого компетентного британского офицера, но ни писем, ни звонков, ни телеграмм – ничего! Вернуться через десять лет – всё равно, что вернуться с того света! И за что? За то, что подкупленный деньгами или обещаниями карьерного роста – не важно приятель-предатель по наущению врагов отца оболгал меня, заявив, будто я непочтительно отзывался об императорской фамилии, будто с пренебрежением отзывался о талантах начальника Генерального штаба, хуже того – совсем уж какой-то бред безумца – будто рассуждал на тему организации военного переворота! Отец сам сделал всё, чтобы отослать меня, пока ему не удастся всё уладить, хотя я на коленях умолял его не делать этого, дать мне возможность выступить ,оправдаться, вызвать – точно как и вы, господин Грюнхерц, мерзавца ну дуэль – всё что угодно, только не покидать города до свадьбы. Но он отдал приказ, а армия – напомню вам это, господа, это подчинение. И я, будто в старой сказке, д в плохом сне-кошмаре, оказался по воле злого волшебства перенесён на край земли, за тысячи миль от всего, что знал и любил. Только вот не нашлось бы доброго мага, который вызволи бы меня отсюда – только собственный разум, строгий расчёт – вот на что я понадеялся и чем спас себя. Да, я ненавидел этих одиннадцатых, как и всё тут в Циндао, начиная от пива и заканчивая небом. Но решение своя я принял не по этому. Кто же после этого подлец, господа? А кто просто отвечал на подлость и несправедливость?
-  Я вижу, что с вами обошлись несправедливо, герр фон Шолль. Но вот что я вам скажу – подлость – не повод самому становиться подлецом. Несправедливость – не повод быть несправедливым к другим. Это – не оправдание.
- Что же, всё в соответствии с христианской моралью, а, Кройц? Подставь другую щёку? – спросил Гельмут фон Шолль с ухмылкой, которая, вероятно, должна была быть едкой, но вышла кривой, робкой и вымученной.
- Нет. Только оставаться честным и помнить о совести! – это Эрих Грюнхерц впервые произнёс фразу, немного задавив всё ещё бурлящий внутренний пыл.
- Возможно, - тяжело сказал генерал, - но что же делать теперь? Теперь…что вы хотите?
- Ничего. И мы… я не думаю, что мы будем разглашать всё это, Эрих. Не ради него – ради тех, кто погиб, чтобы никто не сказал, что это было напрасно!
- Но как же! Мы… Я… Ты прав, Фриц, я не желаю, чтобы кто бы там ни было, случайно или намеренно сказал, что Хироёси Хаябуса, да и все остальные отдали свои жизни просто так. Я, как бы и не восставало против этого во мне что-то, согласен.
Фридри Кройц улыбнулся – впервые за все эти дни по-настоящему, широко и открыто, как делал он это раньше. Да. Так они и поступят.
- Вы, я вижу, всё уже решили, господа. Но всё же, я хочу знать – что, по-вашему, делать мне? – голос фон Шолля дрожал, глаза горели безумием.
- Мне нет дела, - ответил Эрих Грюнхерц с усилием, кивком головы попрощался со своим новым другом и, сказав, что у него опять после всей это треклятой нервотрёпки сковало болью голову, и что если он хочет ещё хоть раз вернуться в небо, то он должен это побороть, а потому не должен усугублять. С этими словами он вышел, держась рукой за левый висок.
Кройц остался.
- А вы? Что вы мне скажете!? Покаяться? Уйти в монастырь? Застрелиться!? – пистолет всё ещё был у него в руке, он смотрел на его гладкую металлическую фактуру со злым, отчаянным, безумным видом. Кройц  понял, что сейчас, похоже, нужно дейстовать – резким движением он даже не врывал – выбил оружие из рук у генерала. Тот горестно поднял на него взгляд, а потом рассмеялся.
- Что? Против самоубийств, да? Тоже христианская мораль не позволяет? Что вам до меня? Нет. Я… я не знаю и сам, но вряд ли я бы стал стреляться. Не раньше, чем я услышу от вас, от человека, который сделал всё, что я у него просил, но после этого стал меня презирать, что мне делать? Что мне делать, чтобы вы сказали – этого довольно?
- Ничего. И вы правы – смерть – не выход здесь. Вам нельзя умирать – это было бы слишком просто. Вы должны жить, герр генерал, жить, помнить что сделали, раскаиваться не раз – один и навсегда, но всё время делом оправдывать, закрашивать свою вину. Вот как я думаю об этом, герр генерал и вот что я бы вам ответил.
- Но что? Что можно сделать, чтобы “закрасить” это?
- Почему вы меня спрашиваете об этом?
- Потому что вы – благородный человек, а ещё – человек милосердный. Потому, что я понял… что когда я вернусь в Берлин, на родину, домой, когда я возьму за руку свою любимую, то после ваших слов, если они так и останутся висеть на моей шее мне трудно будет смотреть ей в глаза.
- Я не знаю, герр генерал. Но знаю, что вы – человек умный и талантливый, что вам ещё долго жить, а значит можно много успеть. Случаи представятся. Наверное, просто в каждый такой момент нужно будет сделать правильный выбор.
- А вы всегда знаете сами где какой? Где верный, а где ложный? Что вы будете делать теперь?
- Ничего. Служить. Стоять на страже, чтобы Родина могла спать спокойно.
- Вы настоящий солдат, Кройц. И… чтоы вы в итоге не думали обо мне, но я горд, что вы служили под моим началом. Вы герой, Кройц. И вы относитесь к этому так просто. Я – нет. Я человек, у которого…. Впрочем, я не должен это говорить – это слабость. И… я попробую сделать так, как вы говорили. Боюсь только, что некому будет проверить мои результаты.
- Вы сами их проверите. Я думаю, это всё же будет вам по силам.
- Я должен улетать – самолёт, последний самолёт в Берлин отбывает через десять минут. Хха. Строго говоря, я приходил за вами.
- Это – не моя роль. Мне лучше в поле.
- Что ж, наверное, да. Прощайте, Кройц.
- Прощайте, Гельмут.
В последний момент Гельмут фон Шолль обернулся в дверном проёме, услышая не фамилию, не чин – имя. Майор Фридрих Кройц ободряюще смотрел ему вслед.

Дадли Гровер шёл по набережной, шёл хмуро глядя навстречу солнцу, не отворачиваясь, словно пытаясь что-то высмотреть в этой смеси лазоревого и красного. Что? Может быть смысл жизни. Он чувствовал себя усталым. Чувствовал уже давно, но теперь – как никогда раньше. И, что самое обидное, на это даже некому было пожаловаться – никто, в целом свете никто не любил Дадли Гровера. А спрашивается, почему? Не потому ли что, он знает свой долг и честно исполняет свою работу Он коп, он бойцовый пёс, который вцепляется в нечистую руку, чтобы уже не отпустить её… Нет! Это не объяснение! Это объясняет, почему его иные ненавидят, но не объясняет, почему никто не любит. Только Мэгги – она любила его. Или, по крайней мере, очень хорошо притворялась – не всё ли теперь равно. Глупая смерть. Его сына всегда страшно бесило, когда он так говорил, но это была правда, а Дадли Гровер всегда говорит только правду – оттого и страдает, оттого и майор, а не полковник. Что это за смерть? Он был тогда в пекле, боялся за неё ужасно, пытался защитить – защитить от бандитов. От них – удалось, от судьбы –нет. Упасть в  собственной ванной так, чтобы сломать себе шею? Он до последнего уверял всех, а прежде всего себя, что это из-за него, что это – убийство. Но консилиум врачей неумолимо подтвердил – трагическая случайность. Дадли Гровер с тех пор говорил и думал так. Дадли Гровер не обманывает – и других, и себя. Он сбежал тогда в эту треклятую одиннадцатую зону – на край света, к знаменитым якудзам, надеясь подороже продать свою жизнь, стоя на страже закона. Но якудзы оказались не так страшны, преступники, так же, как и в Ливерпуле боялись Гровера, а он… он тоже боялся себя иногда. Что ожидать от человека, у которого нет цели?
Его сын приехал недавно, но кажется, будто уже сто лет назад. И ему явно не понравился отцов приём. Ха! Да он бы и самому Дадли не понравился. Но что он мог сказать ему? Что его папочка только и думал о нём, ужасно скучал и вот теперь окатит его отцовской любовью? Ложь. Или, может быть, что его папочке хочется выть на луну, как волку или псу, с похмелья, что нет ни целей, ни перспектив, а он – он начал верить в судьбу, смешно сказать, он, рациональный и не верящий никому Дадли Гровер стал верить в судьбу….
Поддев ногой камень со злости и сплюнув Дадли в очередной раз поймав себя на этой мысли поклялся искоренить её из мыслительного аппарата навеки. Но что сделаешь с собственной головой? Разве что в печку сунешь…
Хорошо хоть сегодня этот праздник – нет, Дадли Гровера радовали не дурацкие цветы и флажки и не милашка принцесса, и, тем более, не эти глупо улыбающиеся одиннадцатые. Его радовала возможность свалить всю заботу о безопасности Нового Токио, а именно припортового его района на спецслужбы и солдат, наводнивших его участок, а самому уйти в любимую складскую часть доков, где людей мало, а те, кто есть – все знакомые и знают, что лучше сейчас не трогать его по пустякам. Рацию, впрочем, он как всегда взял.
Что же ему делать? Захотелось сделать глупость. В детстве ему не давала делать глупостей няня и бабушка, потом суровый отец офицер, потом – его собственная неусыпная совесть и несносный рацио. Какую глупость? Да хоть полезть и искупаться прямой сейчас – да, в эту грязь, прямо здесь. Уж очень жарко и как то душно. Как перед грозой – плохой знак… Ну вот, опять, знаки, судьба, совсем поехал… И с этой мыслью Дадли прошёл ещё минуты три до окраины города и порта, до песчаной отмели. Там он снял одежду и, пройдя чуток нагишом по пояс в воде, бухнулся туда. Вода была грязная, вонючая даже, но Дадли почему то был только рад этому, единственное что крепко держал закрытым рот, чтобы она туда не попала. Плавал он вроде бы недолго, но когда он влез на сушу, то что-то изменилось в городе. Он и сам не мог понять что именно, но что-то, что-то. Чутьё не подводит старую собаку. А потом затрещала рация, и стало понятно что произошло в Новом Токио, и волосы встали дыбом на спине у Дадли Гровера – город в опасности, полиция в опасности, его сын в опасности, в самой большой опасности за всю его жизнь.

***

Лиза Смит молилась, молилась горячо и истово, жалея только о том, что не может возносить своё моление вслух – на улице было людно и не все бы это поняли правильно. Алан сегодня… впрочем нет, она не смела даже думать об этом раньше времени. Мысли должны быть чисты, она должна быть… она должна вести себя подобающе. Боже, в последний раз она боялась так когда её в 7 лет впервые повели к зубному! Хотя нет, гораздо слабее. Молитва помогала. Но только до тех пор, пока её не толкнул какой-то невежливый господин, стремительно проталкивающийся сквозь толпу.
Тогда Лиза стала смотреть по сторонам: она давно не видела бульвары такими красивыми, людей такими улыбчивыми, даже птицы, казалось, пели веселее, чем всегда, как-то по-особенному. Впрочем, сегодняшний день действительно должен стать особенным – и всё благодаря принцессе Юфемии. Лиза любила её – настолько, насколько можно любить человека никогда не виденного лично. Она была похожа на ангелов с витражей в отцовом храме. И это было не только во внешности, но и в улыбке, в доброте, в сострадании, в призрении к слабым и сирым. Одиннадцатые… нет, теперь уже японцы – тоже дети Господни и они заслужили право на собственное имя. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Лиза так уж любила их – они были странными: их внешность, их привычки, их… да в общем-то всё. Она видела и в отцовском приходе, где они не поддерживали своей постоянной вежливой, но обезличивающей улыбки и не кланялись, когда какой-нибудь большой человек обращал на них свой взгляд. Отец, не раскрывая, конечно, тайны исповеди, рассказывал, что иногда не знает, что и сказать и что посоветовать многим из тех, кто поверяет ему свои тайны в специальной кабинке. Иногда он еле сдерживает непозволительный смех, иногда испытывает жуткий страх и всегда – непонимание, они не такие, совсем не как европейцы. Но значит ли это что они хуже?
Лиза шла как раз в направлении главного стадиона, где и должны были произойти основные события сегодняшнего дня. Там будет принцесса, там будет Зеро. Откуда он взялся? Кто он такой? Чего хочет? Его последователи говорят – справедливости. Но в праве ли он судить? Лиза боялась его. Не сказать, чтобы так уж сильно, но порой ей становилось жутко от мысли, что один из отцовых исповедующихся может быть им, тем самым Зеро. И что он может сказать, рассказать… Но, наверное, такие не ходят на исповедь.
Было довольно жарко, и Лиза подошла к увешанному гирляндами и флажками – британским и старым, полузабытым японским – киоску, чтобы купить мороженное. Улыбчивая японка в будке подала ей эскимо.
- Спасибо. Поздравляю вас.
Это поздравление так её растрогало, что она выронила мороженное, рот открылся… Но нет, это не могло её так удивить. В будке было радио, что-то вещавшее по-японски – что за новость там могла прозвучать, что вызвала такую реакцию.
- Ничего страшного. Не знаю, что вы слышали, но,  видимо, это были плохие вести. Я не в обиде – просто дайте другое.
В ответ японка как то странно исподлобья на неё посмотрела и вдруг кинула прямо в неё белый сливочный шарик с лопатки. Это было уже, конечно, хамством. А платье, новое платье! А Алан! Неееет, только не это. Но как все же странно. Японка в будке зарыдала в голос и раскачивалась взад и вперёд как безумная. Лизе не понравилось, очень не понравилось выражение её лица – на нём была печать отчаяния.
А потом началось настоящее безумие. Со стороны стадиона побежали люди. Они бежали один за одним, толкаясь, с круглыми безумными глазами. Лизу толкнули, потом ещё и ещё. Больно. Она кричала, пыталась спрашивать что происходит. Вместо ответа какая-то немолодая женщина схватила её за руку и с криком “Спасайтесь!” потащила за собой. Лиза семенила, как будто и не сопротивляясь – слишком странно было это всё. Но вдруг – её помощница упала. Лиза остановилась, чтобы помочь ей подняться. Для этого ей пришлось обернуться и вид поразил её: толпа беглецов была огромна, позади валил дым, что то потрескивало, кто-то стонал. Её провожатая вдруг издала крик боли. Да на неё же наступили! На живую, прямо на руку! И даже не заметили этого. Лиза потянулась подать руку помощи, но людской водоворот подхватил её и потащил, потащил за собой, прочь от несчастной.
Он выпустил её только через пару кварталов. Первая мысль была идиотской – она потеряла шляпку. Вторая – куда умнее: что всё же происходит. Лиза была настоящей леди в свои 22 – благовоспитанной и культурной, но когда-то, кажется, в другой жизни она была настоящим сорванцом и любила лазать по деревьям. Узловатый и старый клён не составил большого труда – и вот она в пяти или шести метрах над землёй и может осмотреть окрестность.
Дым. Кругом был дым. Едкий и чёрный. Порой взгляд выхватывал лица, образы, гримассы из этого дыма, но лишь на секунду – потом они пропадали вновь. По настоящему хорошо было видно лишь ближайшие пять или шесть метров. И туда, на этот пятачок видимого пространства выходили люди. Чёрные люди – в чёрных с головы до ног одеждах и с чёрными стволами штурмовых винтовок в  руках. На голове были чёрные шлемы. Периодически они останавливались и стреляли. После большей части выстрелов раздавался вскрик.
Что это? Война? На нас напали? Неужели флот, знаменитый Королевский флот допустил десант? Это немцы? Или нет? Да нет же – язык другой, в немецком нет таких слов. Это… одиннадцатые, это японцы!  Вдруг один из них повернул свою голову в чёрном шлеме и уставился прямо на неё. А потом стал подходить. Медленно, нарочито медленно. Он подошёл, а потом скомандовал что-то – быстро, отрывисто. И двое других подбежали и полезли наверх. Она попробовала подняться выше, но словно одеревенела. Её схватили за ногу, начали тянуть, а вот она уже на земле, её держат под обе руки люди в чёрном, люди без лиц.
- Кто вы? Одиннадцатые?
Удар в живот. Забрало одного из шлемов поднялось – маленькое лицо, раскосые карие глаза. Ей должно было быть больно. А стало почему то смешно: подумать только, минут десять, пятнадцать назад она верила что встреча с Аланом – это самое страшное событие в её жизни. И Лиза Смит захохотала диким и безумным смехом. Японец улыбнулся.
- Смелая, хорошо! – сказал он на ломанном английском.
А потом вновь что-то сказал по своему и Лизу быстро поволокли куда то в дым…

***

Алан Гровер занимался тем, чем он занимался в последний раз лет в 12 или 13 – прятался в кустах. Он боялся, что его найдут, боялся до дрожи, отчего куст легонько подрагивал вместе с ним. Ну конечно его просто не смогут не заметить из-за этой проклятой дрожи! Страх усиливался, а потому Алана, несмотря на всё его желание, не переставало колотить…. Но никто не обращал внимания на какой-то куст – у тех, кто ворвался в дом его деда были занятия поинтереснее. Из дома то и дело раздавались крики и грохот, было такое чувство, что его просто крушат. Однако нет – это всё же было нечто более целенаправленное. Каким-то шестым чувством Алан понял, что дом обыскивается, причём в спешке и абсолютно бесцеремонно. Но зачем? Да, в доме деда были кое-какие ценности, но почти все они были на виду. Как жаль что он не понимает что говорят эти одиннадцатые! Их было не меньше дюжины – у половины импровизированное оружие, вроде ножек от мебели, больших ножей и тому подобных предметов, но у двоих были пистолеты, а как минимум у одного даже был ручной пулемёт – Алану ужасно не хотелось проверять, что и у кого из них есть ещё.
Больше всего Алану хотелось бежать, но он не мог этого сделать: он должен был узнать что сталось с его родными, да и, кроме того – а куда он побежит? В полицию? После примерно пяти минут в своей с позволения сказать засаде он отважился на страшное – достав мобильный аппарат он попытался позвонить полицейским. И снова проклятые гудки. Поднявшийся ветер заставил кусты шевелиться к вящему ужасу Алана, но вроде бы и на этот раз всё обошлось – только в нос ударило запахом дыма. Только тут Алану пришло в голову, что всё происходящее может быть куда масштабнее и куда страшнее, чем он предполагал – не чересчур наглая банда грабителей напала на их квартал и несколько соседних, о нет. Было похоже, что нечто жуткое происходит по всему городу!
Бунт? Немыслимо! Это же столица зоны – здесь гарнизон, не только полиция, но армия, найтмеры, сама Британская львица! А если это всё же восстание? Что тогда? Куда бежать тогда? Алан мысленно стал прикидывать маршруты по которым можно было бы добраться в район порта. Если бы его кто-то в этот момент спросил о том, почему именно порта, то он не смог бы ответить. За размышлениями он несколько ослабил внимание к происходящему, но действительность тут же напомнила о себе самым жутким образом. Из окна первого этажа, с грохотом и звоном выбив стекло, вылетело что-то тяжёлое, грузно шлёпнувшись на землю. Сразу после этого из окна показалась довольная жёлтая физиономия, к полному замешательству Алана заговорившая вдруг на чистом английском, почти без акцента.
- Больше не стоит юлить!
В первый момент Алан был уверен что обращаются к нему, и когда раздался ответ: “Я не могу передать вам этих планов,” испытал огромное облегчение. Однако, уже спустя пару секунд облегчение сменилось ужасом: он узнал голос, он узнал этот почти бесформенный, поломанный и неподвижный куль – это был Ричард Гернсбек, строитель Нового Токио, его дед. Вид у него был ужасный: дородные бакенбарды были всклокочены и, похоже, частично просто вырваны, из большой царапины, почти раны над бровью сочилась кровь, правая рука была странно вывернута – сломана, сходу определил будущий медик, а левая сильно посечена осколками стекла. Алана охватил гнев, ему жгуче, нестерпимо захотелось со всей силы заехать кулаком по улыбающейся физиономии одиннадцатого, но тот вдруг резко перестал улыбаться и спросил ледяным со странной интонацией голосом, которой вновь пробудил в несчастном, таящемся в кустах, молодом человеке весь прежний ужас.
- Где они? Где планы?
- Я уже… сказал вам – я не выдам их. Я не знаю зачем они вам, но вижу, что для чего то ужасного!
Дед говорил с ощутимым трудом, но твердо и гордо, а голос его стал более сильным и звучным, чем Алану когда либо доводилось слышать.
- Глупец! Мы найдём их всё равно! Просто чуть позже. Но время для нас ценно, мы хотим сберечь его… а вы хотите сберечь ваши жизни… Даю тебе последний шанс, старик, где планы конструкции городских опор?
- Никогда, сэр, никогда вы их от меня не получите!
- Ошибаешься! Старуху сюда!
На глазах у Алана из дома двое под руки вывели Сару Гернсбек. Очки её съехали на сторону, платье было порвано, а она сама только бормотала под нос, повторяя на разные лады: “Как так можно? Ну как же так можно?” Японец, ведший допрос, весь в чёрном, на удивление высокий для азиата, молча достал пистолет.
- Твой выбор…
Алан понял что случится сейчас, понял с ужасом осознавая, что он ничем не может помешать этому свершиться. Он готов был взвыть, но понимал что малейший звук – и он погиб, бесславно, ещё горше сделав муку его деда. Он просто закрыл глаза.
- Нет! И так тоже… нет!
Грянул выстрел.
- Теперь ты сам, старик, это твой последний шанс остаться в живых.
Ричард Гернсбек вместо ответа плюнул.
Грянул выстрел.
Упрямый дурак, сказал одиннадцатый, почему то всё ещё по-английски. А потом что-то ещё, уже по-своему, звук шагов, удаляющихся, видимо в сторону дома, а потом, потом Алан открыл глаза. И очень, очень пожалел об этом. То, что он увидел было больно, очень больно, настолько больно, что эта боль убила страх, и он встал во весь рост, и резко повернувшись бросился прочь из кустов, не зная и сам куда. Он бежал, он бежал от собственных мыслей: как он мог, как он смел просто трусливо наблюдать? Но что он мог сделать? На что рассчитывать? Бежать.. Бежать… Но вдруг… он врезался во что-то! Нет в кого-то!!! Страх удушливой волной охватил его, кровь пульсировала в висках, а сбитый им вставал. Это был… чистильщик обуви с того конца улицы. Одиннадцатый. Но без оружия. Что ждать от него?
- Спокойно, Гровер сан. Я не враг вам.
- Да? Ээ, спасибо. Что, что тут творится? Может хоть вам известно?
- Не совсем, Алан сан. Мне известно, что в дом Гернсбека сана ворвались враги, я не знаю зачем, мне известно, что они не одни такие и их в городе много. Это всё.
- Они ведь ваши соплеменники, вы не пытались заговорить с ними?
- Нет. Я спал после работы, шум разбудил меня, Гровер сан. Я вышел и осмотрелся, и увидел вооружённых, и увидел, как выбили дверь в дом вашего деда, и ушёл оттуда тихо, чтобы не быть замеченным бандитами. А потом я увидел других таких же – они скрылись сейчас за углом, а потом меня сбили с ног вы.
- Ясно.
За время рассказа Алан несколько пришёл в себя.
- Я знаю зачем они там: они искали планы, планы конструкции опор города, дедовых ноу хау! Но зачем?
Тут в голове у Алана родилась идея, смелая, безумная идея, но… он должен это сделать, в память о деде, чтобы покрыть свою трусость. Лишь бы одиннадцатый согласился.
- Послушайте, вы – японец, они – тоже, вы для них… ну, может быть не свой, но, похоже, не враг. Поговорите с ними. Как бы случайно, Выясните, что происходит, хотя бы крупицу информации. А я буду ждать рядом, я свяжусь с полицией и буду ждать. Вы согласны?
- Да, Гровер сан, Гернсбек сан был единственным британцем, которого я мог бы назвать… другом, я согласен.
И вот, спустя несколько волнительных минут, Алан вновь занял не столь давно покинутую позицию в кустах. На трупы родных он старался не смотреть. Его же союзник робко и острожное пошёл к дому, говоря что-то по-японски. Что? Наверное “не стреляйте”? А внук владельца разгромленного дома лихорадочно стал набирать номер. Ну же, ну же… Гудки, опять, опять чёртовы гудки! Где же полиция! А вдруг её больше нет?! Алан уже был мягко говоря не в восторге от своего смелого плана – самым разумным было бы найти какой-нибудь подвал и затаиться там до прихода помощи. Не может же Империя их так бросить! Он уж было собрался так и поступить, но совесть остановила его. Им, той помощи, что несомненно прийдёт, тоже будет нужна информация, а ещё он мог бросить своего союзника. Вот уж кто настоящий храбрец! Но что-то его всё нет. Уж не сталось ли с ним дурного.
А, да вот же он! Но что это? За ним шёл, спокойно и уверенно, убийца в чёрном. Он не может идти к нему, нет, только не это. Нет!
- Выходите, Гровер сан, не к чему больше прятаться.
- Предатель!
- Не совсем, Гровер сан. Вы послали меня узнать что случилось, и я узнал. Ваша принцесса Юфемия сегодня должна была дать нам свободу и достоинство. Вместо этого она повела нас убить. Всех. Жертвы были неисчислимы! Но и у нас нашёлся заступник: орден чёрных рыцарей. Зеро! Он поднял восстание, он ведёт нас на борьбу! И вы, Гровер сан, теперь его пленник.
- Но как, что…
Сильный удар рукояткой пистолета по голове положил конец вопросам Алана Гровера.

***

***

Дадли Гровер твёрдо знал теперь – провидение существует. Именно по его воле он отыскал его, отыскал Алана. Когда около часа назад под стеной сожжённого участка он решил отыскать сына, то сразу же оказался в тупике. С чего начать? Новый Токио огромен, отыскать в нём что-либо трудно, а уж в этом хаосе… Дорога же была каждая минута! Проще всего было бы искать его дома на улице принцессы Нэн, вот только Дадли готов был биться об заклад – его там уже нет. Он всё же двинулся от пожарища влево – в сторону дома. Как оказалось и в этом небеса проявили потрясающую заботу о старом никчёмном бульдоге – вся площадь провалится в тартарары спустя каких то двадцать минут! Но главное было не это – выходя из-за угла некогда нарядной девятиэтажки окна которой теперь были нещадно побит, Дадли Гровер заметил, что прямо наперерез ему движется отряд, именно отряд, а не толпа – это было видно по организованности, по вооружению, а больше всего по той тишине, с которой он перемещался, состоящий из чуть более чем дюжины бойцов в чёрном.  Но кроме них было ещё три человека. Одного несли, один передвигался на своих двоих, но с явной неохотой, а ещё один шёл довольно бодро и даже весело, но не походил на чёрных бойцов – по-видимому, тех самых Чёрных рыцарей, о которых им так много в последнее время говорил покойный ныне шеф, производя регулярное намыливание шей подчинённых. Дадли Гроверу казалось, что его лицо, а это был немолодой уже одиннадцатый, ему смутно знакомо. Он старательно пытался рассмотреть его получше и припомнить, как вдруг голова несомого неуклюже дёрнулась при несколько более резком чем обычно шаге носильщиков и Дадли увидел его лицо. Алан!? В первую секунду ему едва удалось вовремя подавить в себе желание потрясённо воскликнуть. Как? Бывает ли подобное в жизни? Он собирался искать иголку в стоге сена на время, а вместо этого она сама нашла его!
Впрочем, радость быстро сменилась испугом и озабоченностью: куда его тащат, что с ним сделали? Если в начале Дадли хотел просто достать пистолет и перестрелять этих мерзавцев… да их много, ну и что? Он был более чем уверен в себе – сейчас он никому не советовал бы встать у себя на пути, да и за себя он не боялся. Но теперь он решил, что придётся вновь таиться в тени – слишком велик риск для Алана. Дадли залёг, пропустил отряд вперёд, а затем медленно пошёл следом. Дадли Гровера трудно было назвать грациозным, но и неуклюж он не был. А главное – он любил тишину и умел не нарушать её. Медленно, шаг за шагом он преследовал отряд, но всё же понимал, с ужасом понимал что начинает отставать! Чёрные рыцари двигались довольно быстро, а он никак не мог угнаться за ними, по-прежнему не производя шума. Чёрт! Дьявол! Дадли ругался про себя самыми грязными ругательствами. А потом…
Потом одиннадцатые бросились почти бегом. Вокруг стал нарастать какой-то нехороший гул, поднималась пыль. Тут уже излишняя осторожность могла всё погубить и вот 110 килограммовый крепыш Дадли прыгает, будто заяц. И не зря! Сама земля стала уходить из-под ног. Бабах! В квартале от Дадли Гровера обрушился… да сам квартал и обрушился! Полностью! Словно в земле разверзлась пасть самого Вельзевула и поглотила его в один присест.
И всё же он отстал! На мгновение Дадли даже показалось что он потерял их, но нет –впереди была переполненная народом площадь – они там, определённо там. На то, что осталось позади, Дадли предпочитал не смотреть. Он запыхался, его мучала отдышка, в глаза насыпало какой-то треклятой пыли, но к счастью дальше двигаться было не нужно, а шум толпы скрывал его тяжёлое втягивание воздуха носом и ртом. И всё же нужно было думать – ещё чуть-чуть и его заметят. Этот странный катаклизм (Землетрясение? В жизни он не видел подобного!) заставил охранников отвлечься, но долго это продолжаться не могло.
На своё счастье Дадли обнаружил опустевший и завалившийся на бок киоск из числа тех, что ставиил по случаю праздника. Тот ещё вышел праздничек! Но ему киоск подошёл как нельзя лучше – на него никто не смотрел, ему же напротив открывался сравнительно неплохой обзор. Проблема была только в том, что сооруженьице лежало явно непрочно, и Дадли больше всего боялся, что одного неловкого движения будет достаточно для того, чтобы он покатился вместе с ним. Отттуда он видел как бешено крутит головой его сын: дезориентированный, не черта не видящий без очков, смотрящийся до колик в животе смешно и глупо, но живой и в сознании! Рухнул ещё один квартал – теперь справа от площади. Что за безумие!
А потом Дадли увидел всё. Увидел все, что эти ублюдки делали с его сыном. Он скрежетал зубами от бессильной злости так, что боялся, что это его выдаст. Нужно было что-то делать. Но что? Мыслей не было. Нужен был план. Вот его подтаскивают к краю. Но вдруг – остановка. Неужто передумали? Там была какая-то девушка. И одиннадцатый – он обращался к ней. Нет! Они вновь двинулись! Вот Алан уже на краю! НЕТ! К чёрту план! Дадли Гровер достал пистолет и выстрелил – раз, другой, третий! Метко.
Когда двое конвоиров рухнули, в провал Дадли бросился вперёд. Это было глупо, это было бессмысленно – но это было именно то, чего ему сейчас хотелось больше всего на свете. Алан окликнул его! И он не мог не броситься на зов: в несколько прыжков, которые сделали бы честь кенгуру, Дадли Гровер оказался рядом с сыном. Когда он обнял его, то тот скривился и вскрикнул от боли. Старый дуралей – у него же рука сломана! Дадли не понимал, почему по ним ещё не открыли огонь, но вскоре понял, в чём дело: почти вся охрана была с противоположной стороны площади, что и не мудрено – с этой её стороны кроме отвесно уходящего вниз обрыва осталась только маленькая тропинка, идущая прямо по его кромке. Многим по ней было не уйти.  Кроме того, вероятно именно с той стороны от площади находился фронт. Что-то громыхало там вдалеке. Сражение ещё идёт! Ещё не всё потеряно! Эта мысль приободрила Дадли, а кроме того это оказалось ещё и полезно – надо думать именно из-за грохота разрывов одиннадцатые не услышали его выстрелов…
И тут на него со страшным криком набросился японец. Он был страшен, а одежда и даже лицо у него были забрызганы кровью. Наверное, тот, что забавлялся с девушкой успел определить Дадли наводя пистолет. Он был уверен в себе – ему доводилось сталкиваться с намного более страшными вещами, чем перекошенная от злобы уродливая физиономия. Именно в неё он направил ствол пистолета. Щёлк! Осечка! Дьявол! Японец врезался в него, как гипопотам, повалил и стал со страшной силой бить по руке. Пистолет выпал и Дадли понял – дело плохо. В руках одиннадцтого обнаружилась сатанинская сила. Дадли Гровер был крепышом, не боялся рукопашной и не из одной вышел победителем. Но здесь всё случилось слишком внезапно. Сгруппироваться он не успел, а японец насел на него сверху. Вот его руки сомкнулись на горле. Дадли отчаянно сопротивлялся, но толку было мало. Воздух! Воздух! В глазах заплясали круги. Он двинул враг левой в бок, но тот только покачнулся, а хватки не ослабил. Дадли забился, будто выброшенная на берег рыба – он не раз видел несчастных летучих рыб, что оканчивали свою жизнь в порту подобным бесславным образом. Неужто конец? Как вдруг хватка ослабла, душитель стал оседать в сторону. Алан! Это он! Он ударил его пистолетом по затылку! Впрочем, это был не конец – желтокожий чёрт быстро приходил в себя.
Дадли откатился в сторону, а когда его оппонент неловко дёрнулся вслед за ним сумел резко ударить его под колено. Мощный удар обеих ног по упавшему заставил его прокатиться несколько метров, а затем со страшным воем рухнуть вниз, в обрыв. Победа!
- Алан, как ты? Ты можешь идти?
- Да, полагаю да.
Только как бы не так! Попытавшись встать его сын громко закричал и сел снова, держась за ногу. “Эээх!” – с этим громким кличем Дадли поднял его, как поднимал лет пятнадцать назад, когда тот был ещё малышом и понёс на руках. Раз – два, раз – два! Очень уж быстро идти не получалось – Алан был довольно тяжёл, нести его надо было осторожно, кроме того Дадли понял что его малость помяли в драке. Но он шёл! Раз – два, раз – два! Вот они уже выходят на тропинку, уводящую с площади. На тропинку в безопасность. На тропинку над пропастью.
- Ух!
- Поставь, отец, я всё же сумею сам!
Дадли не был уверен что это хорошая мысль, но поставил сына на землю со всей возможной осторожностью. И тот пошёл! Странно, смешно, будто танцуя, но он заковылял. Сам!
- Молодец, Алан! Так держа…
Пуля попала ему прямо в ногу. “Снайпер!” – успел подумать Дадли Гровер. Он рухнул ничком, но всё же удержался чтобы не скатиться вниз.
- Уходи, Алан!
- Отец, нет!
- Уходи! Я прикро…
Ещё одна пуля угодила в живот.
- Отец!
- Уходи Алан. И я хочу чтобы ты знал – я всегда любил тебя. Просто я это плохо умею. Не суди строго старого бульдога.
Дадли Гровер был спокоен. Он не знал почему. Боль слабела, как притуплялись и все другие чувства. Последним что он увидел, было лицо его сына. Потом была тьма.

***

Алан Гровер закрыл отцу глаза, а потом закрыл их сам. Ему не хотелось ничего видеть. Отец велел уходить, но как только он умер силы окончательно покинули ноги Алана. Он сел рядом. Он знал, что в его сторону идёт погоня. Ещё не видел, но уже знал. И ему было наплевать. Он потерял всё. За один день. Нет, за несколько часов! Дом, вера в собственные силы и значимость, деда и бабушку, любовь, а теперь и отца. У него не осталось ничего. Бежать не было смысла. Бегут или к чему то или от чего то. Но то, что могло быть впереди, уже не манило Алана Гровера, а то, что было позади, уже не могло его напугать.
Да… Вот они, Чёрные рыцари, он ждал их почти как старых знакомых. Его грубо схватили за руки и потащили назад, на площадь. Не убили сразу? Странно. Хотя нет, наверное из него решили сделать показательный пример для остальных пленных. Ну что ж, пускай! В груди а Алана Гровера что-то закипело, стало расширяться, будто и в самом деле горячий пар, ощутимо потеплело. Он решился! Только вот мозг никак не мог подобрать достойного… Ах, да, конечно, это подойдёт.
Его поставили на край, на самый край, так что пятки уже висели над бездной. Чёрный, что был чуть повыше ростом, чем прочие поднял руку и о чём-то пошептался с тремя другими. После чего Алана отпустили, перед этим заставив подняться. Трое отбежали чуть поодаль и подняли штурмовые винтовки, а другой, вероятно главный, начал было говорить. “Да они почти что судебный процесс решили мне устроить! Где мой адвокат!” – весело подумал Алан. Что ж, тем лучше!
- Орден Чёрных рыцарей защищает всех без исключения, но этот британец своими действиями…
И тут Алан начал. Это стихотворение очень любил дед, он иногда повторял его. Его написал в прошлом столетии знаменитый Диккенс.  Ричард Гернсбек и в молодости и в старости, к слову, весьма походил на него внешне – потому и заинтересовался его творчеством. Алан, конечно, больше любил его сказки: про Маугли, про Слонёнка, которые дедушка читал ему в возрасте лет шести-семи. Алан никогда не любил стихов – ни в детстве, ни теперь. Но это стихотворение он помнил твёрдо – он выучил его наизусть, потому что он было любимым у деда.
-Бремя белого человека! – громко сказал он.
-Что? – раздражённо повернул голову японец.
Неси это гордое Бремя -
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли -
На каторгу ради угрюмых
Мятущихся дикарей,
Наполовину бесов,
Наполовину людей.
Одиннадцатый смотрел на него как на умалишённого широко открытыми глазами. Получалось у узкоглазого плохо. “Надо же – он может даже шутить!” – подумал Алан. Он не боялся нисколько, больше того, он был спокойнее и довольнее, чем когда-либо. Это от близости смерти. Всю свою жизнь Алан боялся и ненавидел её, как и положено человеку. Даже больше – он был врачом. А теперь близость её ему почти нравилась: она одновременно щекотала нервы и остужала страхи. Алан Гровер стал в эти секунды самым свободным человеком на свете. Он мог делать что хотел. В самом деле, чего бояться, если его всё равно сейчас убьют? Разве что пыток… Но он всегда успеет спрыгнуть в обрыв. Просто податься назад и… 

Неси это гордое Бремя -
Будь ровен и деловит,
Не поддавайся страхам
И не считай обид;
Простое ясное слово
В сотый раз повторяй -
Сей, чтобы твой подопечный
Щедрый снял урожай.
- Ложь! – крикнул одиннадцатый. Перед экзекуцией он снял маску и теперь Алан видел, что тот пошёл красными пятнами. Было от чего: все окружающие уже смотрели на них. И смотрели совсем не так, как хотелось бы чёрному – со страхом и покорностью. Они смотрели с сочувствием Алану, сочувствием его вызову, а у многих из них этот самый вызов появлялся в глазах. Алан понял, что сейчас в эту секунду его поддерживают, мысленно и шёпотом приободряют, хвалят и желают, безумно желают ему удачи больше людей, чем в любой другой момент за 18 лет его жизни. Минута славы, звёздный час! Когда и уходить со сцены, как не после бенефиса и под град аплодисментов?
Такие мысли были совсем на него не похожи, будто принадлежали кому-то ещё – может отцу, а может деду, может какому-то прославленному герою прошлого, но не ему – почти мальчишке 18 лет, всегда считавшему себя робким. Похоже, что от всего случившегося Алан Гровер уже умер и его голосом заговорил некто иной… От этой мысли стало ещё спокойнее…

Неси это гордое Бремя -
Воюй за чужой покой -
Заставь Болезнь отступиться
И Голоду рот закрой;
Но чем ты к успеху ближе,
Тем лучше распознаешь
Языческую Нерадивость,
Предательскую Ложь.
- Замолчи! – заорал одиннадцатый. Замолчи! Ты умрёшь! Ты враг, ты лжец, ты проклятый дикарь-гайдзин! Мы сегодня победили вас, сегодня день нашей славы! Мы пролили кровь, мы встали как один! Мы уничтожим Британию! Зеро…
- Вы уничтожите Британию?
Он сказал это с таким сарказмом, что в толпе грянул смех.  Это хорошо. Это очень хорошо – он убивает страх. Одиннадцатый затравленно оглянулся.
- Да ты боишься! Уж не меня ли!? Что же ты скажешь, когда имперские войска придут сюда?
Нет, это всё же он, он – Алан Гровер. Это он говорит всё это, он смеётся врагу в лицо и заставляет смеяться других. И он всегда был таким – просто сам не думал… не замечал… не был готов поверить в это. Но теперь… Спасибо тебе, отец!

Неси это гордое Бремя
Не как надменный король -
К тяжелой черной работе,
Как раб, себя приневоль;
При жизни тебе не видеть
Порты, шоссе, мосты -
Так строй их, оставляя
Могилы таких, как ты!
- Ты думаешь, что ты оратор? Ты пленник! Ты почти мертвец – это зависит только от моего слова. Каждый британец здесь – мертвец. И только я стою между ними и смертью. Слышите! Между тобой и смертью!
- Так отойди!
Снова раздался смех. Говорят что стыд – самое страшное для японца…

Неси это гордое Бремя -
Ты будешь вознагражден
Придирками командиров
И криками диких племен:
"Чего ты хочешь, проклятый,
Зачем смущаешь умы?
Не выводи нас к свету
Из милой Египетской Тьмы!"
- Ну хорошо, гайдзин! Вот! – с этими словами чёрный достал пистолет и выстрелил. “Жаль”, - успел подумать Алан – “Я не успел закончить”. Но нет. Не его жизнь оборвалась в ту секунду. С коротким полу-криком, полу-всхлипом на землю упала женщина.
- Я буду убивать их, слышишь, ты! Я буду убивать их после каждой строчки!
- Хватит, - сказал вдруг другой из бойцов в чёрном. Британец ведёт себя как самурай. Ты не должен мешать ему умирать с честью.
Одиннадцатый опешил. Он был похож на тонущего в водовороте, ещё не верящего что тонет, ещё только начинающего борьбу за жизнь, но в глубине души уже понимающего, что из этого омута ему не выплыть.
- Ты не сможешь заткнуть мне рот. Даже чужой кровью не сможешь его залить! Трус!

Неси это гордое Бремя -
Неблагодарный труд, -
Ах, слишком громкие речи
Усталость твою выдают!
Тем, что ты уже сделал
И сделать еще готов,
Молчащий народ измерит
Тебя и твоих Богов.
- Нет! Нет! Ты не можешь победить! Только не теперь! Это наша победа, наш триумф! Нет!
Одиннадцатый стал похож на собаку, что ловит собственный хвост. Он потешно крутился на месте – его перестали бояться. Даже барышни и ребятишки показывали на него пальцами и смеялись. Да, над ним хохотала вся площадь, все те несколько тысяч человек, которые были его господами раньше, и над которыми, как он думал, он стал сам господином сегодня. Над ним хихикал в рукав даже один из черных солдат – тот, что стоял ближе всех к Алану.
- НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТ!
Раздался выстрел. Тело японца рухнуло, в какой-то странной, смешной, неестественной позе. “Я убил его!”, - подумал Алан Гровер – “Я убил его, не тронув и пальцем!”

Неси это гордое Бремя -
От юности вдалеке
Забудешь о легкой славе,
Дешевом лавровом венке -
Теперь твою возмужалость
И непокорность судьбе
Оценит горький и трезвый
Суд равных тебе!
Он помолчал и повторил ещё раз: “Суд равных тебе!”.
- Ты храбр, гайдзин. Ты честно исполнил свой долг. Но мы теперь должны исполнить свой, - сказал со вздохом один из чёрных бойцов. Все разом они подняли штурмовые винтовки.
- В этом нет нужды, - сказал Алан Гровер, улыбнулся, сделал короткий шаг назад и исчез в пропасти.

***

Лиза Смит едва могла вздохнуть. Он ушёл, упал, погиб. И он сделал это сам! “Это было самоубийство, это грех!” – твердило что-то настырно в голове. Нет! Не было! Они всё равно… А как он говорил! Его слова всё ещё звучали у неё в сердце. Обычно голос у Алана был мягким и немного неровным, но сейчас – сейчас он буквально гремел над площадью, слышный каждому, доходящий до каждого. Он, словно говорил со всеми одновременно… И замолчал. Навсегда.
Лизу Смит всю жизнь пугало это слово “навсегда” даже когда относилось к чему то хорошему. Останется ли хорошее хорошим, если оно навсегда? К счастью, в её жизни было очень мало таких вещей. Навсегда – это слово Бога, слово Библии, слово отца, когда он начинал рассуждать о подобных материях. Ей всегда было трудно понять и представить как это. Теперь она не только представляла, она чувствовала. Больно.
Казалось бы, тут бы ей и отчаяться, ей, леди, папиной девочке, трусихе – она всегда себя считала трусихой. Она боялась мышей, пауков, а когда была маленькой, то боялась ураганов и гроз, потому что думала, что ветер унесёт её, как ту девочку из сказки про волшебную страну. Но нет! Алан на последок успел что-то зажечь, что-то поселить в её душе, горячее, отказывающееся отчаиваться. И всё же было тяжело. А что она всегда делала, когда ей было тяжело? Молилась.
И она попыталась молиться, но слова путались в голове, мысли всё время сбивались на Алана, а какая-то мерзкая червоточина в душе всё время повторяла “Самоубийца! Самоубийца! Самоубийцы попадают в ад, их даже хоронить нельзя как обычных людей”. В десятый раз попытавшись мысленно начать и вновь сбившись Лиза огляделась по сторонам. Она не знала сколько была погружена в себя – наверное не так уж долго, потому что в окружающих всё ещё чувствовалось то напряжение, то напряжение, которое дал им Алан. На те мгновения что он говорил, все поверили в себя, в свою силу, в нашу победу, пока он говорил от его слов бежало отчаяние…
А сейчас Лиза видела как потухают глаза, как было проступившие улыбки стираются с лиц, как распрямившие плечи вновь клонятся к земле. Алан сделал что мог… А теперь должна она! Это было подобно удару молнии. Она должна закончить то, что начал он. Почему? Потому что она его любит, любит больше всего на свете,  знает, что он не самоубийца. Его смерть не была напрасной . Но что она может? Молиться? Всем ли даст сил её молитва, да и сама она всё никак не может её произнести… За горизонтом раздавался грохот орудий – борьба ещё идёт, сражение ещё идёт… Лиза и сама не заметила как начала петь гимн. Негромко, удивительным образом в её устах гордый и победный он стал похож на тихую молитву… Которую стали подхватывать. Похоже, что даже не задумываясь: вот запел пожилой джентльмен в белой рубашке, вот женщина с бледным лицом, вот звонко подхватил мальчишка. Это было похоже на волну, она охватывала одного за другим, звук нарастал и креп, это стало похоже на пение огромного церковного хора, вроде того, что поёт на пасху. А там, вдали, словно услышали их – шум битвы стал, кажется, приближаться. Медленно, но неуклонно, словно идя на зов.
Одиннадцатые по периметру засуетились. Лизе не было ясно что послужило причиной: приближение ли боя, их ли пение, или, быть может сообщение, которое получил по рации один из них – оно явно повергло его в ужас, она это заметила. А впрочем, так ли это важно. Лиза Смит испытывала то чувство, которое любила более всего – единение. Она была одна с этими сотнями и сотнями незнакомых ей людей. А они были вместе с ней, они пели её песню. Вдалеке небо порозовело. Зарево пожаров? Отблески взрывов? Нет! Это занимался рассвет.
Одиннадцатые забегали, но теперь они не были ей страшны, они были будто сердитые чёрные жуки, бегающие вокруг гиганта, вокруг ставшего единым тела толпы. Они кричали, размахивали руками, пытались выхватить кого-то из общей массы, стреляли в воздух, били несчастных кулаками и прикладами. Ничто не менялось. Толпа даже не удостаивала их ответом. Гул нарастал. Он был уже почти здесь.
Похоже, они пытаются нас куда-то увести, поняла Лиза. Но безуспешно. Им даже не удавалось отделить от общей массы сколь либо заметной части. Несколько чёрных бойцов вошли в неё и растворились, будто сахар в чае. Тогда они начли стрелять! Несколько человек рухнули мгновенно, а потом ряд за рядом стал падать, будто колосья под ветром. На Лизу напал ужас, но, что потрясало её больше всего, ни она, ни кто другой не прекращали петь… Взрыв! Группу одиннадцатых разметало им во все стороны. Она не верила своим глазам: в их сторону, громко голося, бежали люди, а за ними… да, это был найтмер. Это был стандартный армейский Сазерленд. Шум достиг их, бой достиг их и обрушился сразу и повсеместно. Тогда они побежали… все, разом, не сговариваясь. Побежали вперёд, навстречу шторму, сквозь битву, к своим. И Лиза Смит бежала вместе со всеми. Некоторые падали, но редко. Над ними проносились самолёты, один, второй, третий – десятки. Японцы бежали. Она уже видела ряд британских солдат, знамя, знакомый до боли Юнион Джек, видела отдававшего команды офицера, когда прямо перед ней появился японец. Он выглядел даже не злым – отчаявшимся. Он наставил на неё ствол пистолета.
- Ты, это ты начала! Ты привела их!
Лиза хотела сказать что нет, но потом поняла, что это будет неправдой. И она промолчала. Она просто приготовилась умереть. Злые глаза сошлись у неё на лбу, пистолет поднимается вверх, выстрел...
Она не сразу поняла, что осталась жива, а когда поняла, то не поверила. Перед ней больше не было японца – он лежал в метре или больше слева, а она смотрела на молодого британца. Он был рыжий и веснушчатый, а глаза у него были большими и голубыми. Он улыбался, а на его лицо светило солнце.
- Солнце взошло! – сказала Лиза зачем то.
- Да! – ответил он, ещё шире улыбнувшись.
- Тьма ушла. Скажи мне это, ты ведь понимаешь…
- Мы победили, мэм! Мы победили!

***

Эпилог

Мэтью Мармелл шёл на это интервью не без страха. Тому было несколько причин: во-первых, дела у их канала были не очень, грозило сокращение, уж никак нельзя было подвести, а во-вторых, во-вторых клиент сложный – вроде известный, но не так как стандартная знаменитость. Какие вопросы прикажете задавать руководителю благотворительного общества? Вернее, ясно, конечно, какие – скучные, да затёртые до дыр. Ну а в третьи – банально было страшновато. Выглядел клиент после недавних ещё в общем печальных событий неважно: лицо в шрамах, глаз иногда дёргается, двух пальцев на левой руке нет, а вместо правой ноги – протез. Прямо франкенштейново чудище! Вроде он и сам то доктор – неужели не мог подлатать себя получше!
Но вот, он здесь. Спокойно! Главное правило профессионала – спокойствие и ещё раз спокойствие. Нажимаем на кнопку звонка слева от тяжёлой тисовой двери. Не стушеваться только, когда он откроет…
- Здравствуйте, вы с телевидения? Мы вас уже полчаса ждём!
- Простите, мэм, пробки и раньше были бичом города, а уж теперь, при нынешних разрушениях…
- Понимаю. Да вы заходите, не стойте, время дорого. Мой муж хоть и на протезе, однако везде успевает, не в пример другим. Он вас ждёт.
Хорошо же что ему открыла леди Лиза! Так её все звали. Тоже в своём роде знаменитость, пусть и не настолько, насколько муж… Сколько ступеней в этой лестнице, никак не кончится, а вот..
- Добрый день мистер Мармелл!
- Добрый день сэр. Вы знаете моё имя?
- Да, мне сказали, когда я звонил в редакцию.
- Ну что ж, хорошо. Тогда давайте начнём. Вы готовы?
- Вполне!
- Итак. Мистер Гернсбек, до недавних печальных событий малоизвестный холостой студент, приготовляющий себя к карьере терапевта, с последнего времени – выдающийся филантроп, пощник сирых и убогих, вместе со своей женой Лизой Гернсбек основавший “Общество помощи”. Ещё в трудный час испытаний, который выпал нам всем во время бунта Зеро вы проявили себя героем и…
- Не будем об этом. Я не был героем. Я был отчаявшимся человеком. И сейчас я делаю всё как раз для того, чтобы никто не отчаивался так, как я тогда. 
- Вы выжили. Вы выжили тогда, когда никто другой не смог бы, вы…
- Только благодаря Лизе.
- Да уж. До сих пор вижу по ночам, как я буквально силком заставляю того солдата спускаться в эту яму, хорошо хоть уже было светло. Мы едва не свалились… Я  едва не свалилась, хорошо. И я никогда не забуду тот ужас когда мы тебя нашли…
- Ну да, я был не в лучшей форме, немного покорёженный, но с кем не бывает. Неужели я был так уж страшен? Ха-ха-хха! – он закашлялся.
- Он зацепился ногой за кусок арматуры, сам без сознания, ободранный, кровь течёт. Но он дышал! Тот солдат, Боб, кажется, даже не желал верить, что ты жив. Говорил, что так не бывает. Я пригрозила ему, что потащу тебя наверх сама – только тогда он мне и помог…
- Да, а потом была больница, было ужасное чувство когда очнулся… Нет, вру, сперва, конечно, я был безумно счастлив – я жив, я жив! И Лиза рядом – я тогда понял что никого другого и не нужно было. Свадьбы была как только я снова научился стоять – а было это совсем не так скоро, как мне бы хотелось.
- Да, мистер Гернсбек, спасибо за эти интересные подробности, но не могли бы вы немного сказать о том, как началась ваша благотворительная деятельность.
- А вот тут рассказывать почти нечего: я получил всё, что оставили отец и дед – не столь уж много, но хватило, чтобы начать организовывать работу. А потом мне стали помогать. Зачастую те люди, что увидели меня в ту самую ночь… И вот теперь всё так, как есть. И это мне очень нравится.
- Вы оказываете помощь раненным, больным, родственникам погибших, это великая честь, это очень большое дело, но некотороые наши зрители интересуются почему вы помогаете обеим сторонам, почему…
- Почему я помогаю и одиннадцатым?
- Потому, что они тоже люди, потому, что если мы не хотим повторения того, что было нам ни в коем случае нельзя об этом забывать. Это наш долг, наше бремя, если хотите… И мы будем нести его, так Лиза?
- Да!
- Столько, сколько потребуется.
- Для чего, мистер Гернсбек?
- Для мира.

Конец.

***

- Эй, Джонни!
Рядовой Джон Чиверс оглянулся на оклик. Сразу понять, кто именно прокричал из целого отряда, приближающегося к складу, около которого он стоял в некоем странном подобие караула – склад был уже почти пуст, тяжёлая амуниция и боеприпасы грузились первыми, он не смог. А потому только когда крик повторился вторично, Джон заметил Майка. Майк, как и всегда, был похож на странную помесь бульдога с поросёнком: его лицо, толстое, с маленькими глазками и двойным подбородком вечно было красным, он пыхтел, когда уставал, или когда занимался чем либо с полным сосредоточением, у него был довольно высокий и писклявый голос, но при всём этом он был намного сильнее, чем мог бы подумать посторонний человек. Большущий, высокий, он имел коротковатые, но очень цепкие и сильные руки – не зря именно Майк Пламм был неизменным победителем соревнований по армрестлингу, которые они проводили на спор, или даже на небольшой куш в моменты отдыха.
- Чего тебе, тебя подтолкнуть, старина?
- Нет, - он сосредоточенно запыхтел.
Джонни не стал сбивать его с мысли и помолчал.
- Ты это… молодец в общем. Я и раньше хотел сказать, да всё эта спешка, парад, конвоирование пленных, транспортировка, а теперь… Думаю, что нам всем надо тебя поздравить – не каждый день получаешь Орден Британской империи. Когда эти жёлтые дьяволы пошли в атаку тогда… это было чистое самоубийство, да! Они же совершенно безумные, не бояться смерти. Я тебе честно скажу – чуть сам не наложил тогда в штаны от страха. А ты взял, да и спас командира. Как это было: он такой на тебя идёт, мечом своим размахивает – вроде как самый сильный, а ты раз – и промеж глаз, да!
- Спасибо, конечно, но – это же дело прошлое. Сейчас всё уже позади, а мы скоро отправимся домой. Да и не было в этом ничего такого – долг есть долг, да и что бы мы делали, если бы у нас командира зарубили? Это был бы конец.
- Всё то ты скромничаешь! Джонни, чёрт тебя раздери, да ты понимаешь, что ты теперь рыцарь по статусу!? Что ты можешь претендовать на место в Королевском бронекорпусе, можешь стать пилотом найтмера, и будь я сотню раз проклят, если они тебе откажут!?
- Понимаю, Майк. И  именно поэтому я должен подумать. Это же значит стать воином, настоящим, на всю жизнь. А я привык к нашей ферме, к нашему солнцу, к кукурузе, к… Да ко всему я привык. Опять же – матушка не знает. Вот переплывём океан, вернёмся сейчас к нам обратно, я приеду к себе, осмотрюсь, пообвыкнусь – вот тогда и выберу.
- Да, наверное, ты прав, - сказал Майк сконфуженно, - а всё равно поздравляю. Я вот сам не ждал бы ни минуты.
- Ты? Да ты в кабину не пролезешь!
- А вот это было обидно!
- Ладно, не дуйся. Лучше скажи – ты же у нас всё вечно знаешь – долго нам ещё сторожить эти склады, когда погрузка?
- Склады – это ещё полбеды. Вроде как погрузка должна бы была начаться уже через два дня, да вот только…
- Что только? И чего ты вдруг умолк?
- Ну, это вроде как, секретно.
- И когда это тебя останавливало? Только не говори мне, что здесь что-то реально серьёзное – кто бы тебя в это посветил?
- Ну, наверное, тайна и впрямь небольшая. Слушай: через несколько дней, около пяти, как я понял, что-то крупное планируется, вроде церемонии. Нас, скорее всего, поставят на охрану. Отбудем это – тогда можно будет уезжать.
- А что за церемония? По случаю победы? Вроде ведь был уже импровизированный парад в Фукуоке? Ааа, понимаю – наверное, всяческие шишки из столиц и разный нобилитет с длинными фамилиями и носами решили примазаться к победе нашей Львицы, так?
- Вроде нет. Это… ну, это не как парад. Сказано же – охрана мероприятия.
- Мы не полиция, Майк, это не наше дело.
- Прикажут – будет наше. Ты спросил, а я ответил.
- Ладно, не дуйся. Время покажет.

***

Площадь перед дворцом генерал-губернатора немного напоминала гигантскую шахматную доску: почти квадратная, располосованная белыми линиями, облегчающими построение частей, а прямо сейчас на ней в два ряда через один располагались айтмеры, напоминая циклопические фигуры. Рядом с каждой машиной навытяжку стоял её пилот. Трудно было дать точное и корректное название этой церемонии: слишком маленькая, быстрая и немноголюдная, чтобы именоваться парадом, слишком масштабная, чтобы быть разводом караула в действительности она была подобна возвращению флотской эскадры из дальнего похода в родную гавань. А навстречу этой флотилии сухопутных странников вот-вот должен был выйти Белый принц.
Только что отгремели бои на Кюсю – сложные, упорные, но в конечном итоге увенчавшиеся убедительной победой. Корнелия вспомнила в очередной раз, словно бы быстро повернув калейдоскоп, отдельные картины из этого альбома сражений и атак: вот момент высадки, ответного десанта британских войск, шквальный огонь их всех стволов с самоходок по ту сторону пролива со стороны Хоккайдо, вот найтмеры в первых рядах, чья инструкция предельно ясна - скорость, манёвр и натиск, вот на борт эсминца Ардент поступают первые рапорты с сообщениями об успешном и стремительном продвижении вперёд, вот и она сама в своей боевой машине ступает на землю, которую попытались отобрать наглые немцы (это сомнений уже не вызывало). А вот и тот момент, который смутил её, почти испугал, больше, чем любая вражеская контратака – донесение о том, что позиции передовой базы врага и склады в Фукуоке атакованы не только этим безумным Куруруги, наводящим орудия Аваллона, но и Чёрными рыцарями. Даже потом, когда все японские попытки вырвать инициативу разбились о стойкость быстро налаженной британской обороны, рассеялись под стремительными выпадами найтмеров, когда пошли в отчаянный прорыв немцы, когда, наконец, мир и капитуляция Армии империи Восходящего солнца в изгнании не положили всему конец, она не могла не думать об этом. Победа получила отвратительный привкус недоделанности, неопределённости, неокончательности. Зеро. Что на уме у этого человека!? Чего он хочет? За что борется и на что надеется? Она не понимала его и раньше, но поверила, убедила саму себя, что не обязательно понимать, чтобы победить, что сила, навык, талант, помноженные на упорство неизбежно приведут к тому, что шаг за шагом этот чёрный лис будет загнан, пойман, а уж потом, с него можно будет сорвать маску и покров тайны. Это обернулось ошибкой, почти насмешкой, серией славных побед, в то же время не сдвигавших дело и на дюйм. Потом был немецко-японский десант, а с ним новая надежда на победу, на окончательную, убедительную победу, которую можно будет одержать, отрубив руку закулисного кукловода японского сопротивления, которая, как казалось, держала и Зеро. И вот – свершилось: она принимает парад прямо посреди разрушенного почти под ноль сверхтяжёлыми снарядами линкора центра Фукуоки, она принимает решение, что бойцы-японцы, брошенные за ненадобностью немецким союзником, получат возможность рассчитывать на долю военнопленных – горькую, но явно отличную от доли террористов и изменников. Они не присягали Британии, а потому не изменяли ей, они взяли в руки винтовки, но стреляли из них в готовых к бою солдат под знаменем Юнион Джека, а не в гражданских, на поле битвы, а не из-за угла. Они проиграли, они вынуждены будут покориться, но вправе рассчитывать на снисхождение. Они. Но не Зеро. Некоторым это даже показалось странным – её перемена, ожесточение по отношению к этому врагу теперь, когда вместо того, чтобы быть источником бед, он оказал столь внезапную помощь. Однако она ясно видела то, чего многие не замечали, или, скорее, предпочитали не замечать – победа, выстраданная, купленная кровью, как и любая другая, опять была неполна. Этот человек без лица, и, как теперь это было видно, и без принципов, вновь исчез, ушёл в тень, во тьму вместе со своим воинством. Пусть бы он был их врагом здесь! Пусть бы ввязался в бой! Это увеличило бы сложности – но в том и состоит их долг и их опыт, чтобы преодолевать преграды. Зато в этом случае наградой войскам и жителям, наградой всем стал бы подлинный покой, а не вечное пугающее ожидание новых шагов, новых выступлений, новых диверсий и атак врага. Именно врага! Дешёвая хитрость, подлый приём – ударить побольнее своего собственного поверженного союзника-господина, чтобы прикинуться не противником, а лишь вынужденной помехой планам, почти другом. Старая, очень старая римская максима – враг моего врага – мой друг. Но если Зеро рассчитывал, что это позволит ему перевести дух, избавит от преследования, даст шанс снова обрести покровителей и поднять голову, то он, наконец, допустил ошибку! Не будет ему паузы, не будет места! Потому что теперь он стал более опасен, чем когда-либо – непредсказуем и не скован интересами патрона, близкий к отчаянию, а значит готовый на всё.
Именно эта мысль - не останавливаться на достигнутом, довести дело до конца, понемногу вытеснила из головы Британской Львицы то отвратительное чувство, которое овладело ею при известии об атаке Черными рыцарями Фукуоки. Только оно, это решение, притупившее немного требовательный зов долга, дало возможность, словно, оглянуться вокруг. А там было много примечательного: план атаки полностью оправдал себя, враг поспешно бежал, а она смогла внутренне позволить себе искренне радоваться своей победе. Своей и всего британского оружия. Победе над врагом опытным, умелым, технически развитым - победе над равным, тем более многообещающей по этой причине. Она не по необходимости, но искренне, поблагодарила за мужество ряды пропыленных от праха городских развалин бойцов, смогла, как когда-то в Аравии, произнести тот от раза к разу, от войны к войне, от полководца к полководцу почти неизменный набор фраз так, что в усталых глазах перетерпевших огонь и воду разделяющего острова пролива бойцов зажглось что-то яркое и всепрожигающее, заставило их клясться, что если потребуется, то они пойдут куда угодно, а ее собственные щеки розоветь от гордости. Строго говоря, парада в Фукуоке и не планировалось, они просто должны были занять его и проследить за эвакуацией последних немцев и разоружением последних японцев, но солдаты решили, что они могут и должны снова пройти по этой земле как хозяева и не желали и слушать, чтобы кто-либо другой, а не Корнелия Британская, вел их. Возгласы приветствий раздавались порой и от пленников, среди которых уже давно прошел слух, кому они обязаны жизнью, ведь террористов ждала бы петля. Даже легкий дождь немого тогда ничего испортить - он прибивал пыль, омывал лица, вдалеке сверкала зарница, а она шла в окружении двух стен штыков... Победа. Словно глоток свежей воды в том удушающем чаду атмосферы вечных подозрений, напряжения и ожидания всё новых, будто из-под земли вырастающих угроз, которую создал на островах Зеро. Она, те тысячи бойцов, что прорвались от пляжей через весь остров, разрезав его надвое и окружив врага, все же заслуживают это заветное слово и чувство. Победа! Но не конец...
Не конец, а она так хотела, вернувшись к Юфи, сказать, что всё в прошлом, что брат отмщён, что обретено спокойствие, что… С самого момента того безумного известия о Чёрных рыцарях, выступивших против немцев, она начала бояться. Бояться - непривычное, гадкое, давно уже не посещавшее её чувство, что это – отвлекающий манёвр, заранее оговоренный и разыгранный, ложь, призванная усыпить бдительность, а потом ударить в самое уязвимое место. Она была скованна боями, была далеко, слишком далеко, чтобы в случае необходимости повлиять на ситуацию. Да, в Новом Токио был Дарлтон, она оставила его, со стыдом признаваясь самой себе, что личных опасений в этом было, пожалуй, больше, чем военной необходимости, а ведь настоящий полководец должен в любой ситуации быть спокоен и способен к разумному рассуждению. Но точно ли его опыта превосходного бойца, солдата, мужественного, умелого, но совершенно не склонного к хитрости, будет достаточно? Каким огромным облегчение стала новость, что Шнайзель решил остаться во дворце генерал-губернатора, не выезжать к фронту! В его уме, в том, что ему под силу переиграть Зеро она не сомневалась. И всё же Корнелия ловила с особенным вниманием каждую радиограмму с отчётами о мерах, предпринимаемых против отряда немецких диверсантов на Хонсю. Всё же она, сразу, не делая пауз, без секунды промедления, погнала войска, невзирая на усталость, из под Фукуоки, из Китакюсю на север настоящим марш-броском. Передовая колонна подошла к городу рано утром, около 5 часов – никаких бурных приветствий, никаких флагов, камер, цветов, девушек с кружевными платками. Наверное, многие из солдат предпочли бы увидеть всё это, но для Корнелии много более отрадной была картина тишины, лёгкого рассветного тумана, птиц, чертивших в воздухе странные фигуры, потягивающихся и просыпающихся от шума котов – картина покоя и безмятежности, окончательно развеявшей мороки, поселившиеся в её сердце тогда, сразу после высадки. Генерал Дарлтон встретил её по поручению принца ещё на подходе, мрачный, но быстро просиявший при виде Гластонских рыцарей – целых и невредимых. Они почти не успели ничего друг другу сказать, скорее лишь обменяться взглядами, как-бы говорящими “всё в порядке”. Единственное, что кроме незначительных организационных деталей они успели обсудить, было то, что Шнайзель желает о чём-то переговорить с нею наедине, сразу после встречи. Корнелия смотрела в лицо генерала и видела, что он, пусть и почти неуловимо, изменился. Шнайзель… он умеет менять не только обстоятельства, но и людей исходя из своих планов.
Но вот они здесь, на расчерченном белыми линиями плацу. Не все, разумеется – наиболее отличившиеся из пилотов, получающие в награду возможность того, что могущественный премьер-министр, окинув их беглым взглядом, может выхватить из строя и запомнить чьё-либо лицо. Напряжение ночного марша и ожидания, значение той личности, которая через считанные минуты должны была появиться здесь – всё это сделало лица солдат каменными. Лишь стоящие немного впереди по обе стороны от неё Гилфорд и Дарлтон выглядели достаточно спокойно.
Шнайзель не заставил себя ждать – быстрые, широкие, уверенные шаги, неизменная улыбка, кажется, почти заставляющая вас чувствовать себя бодрее.
- Подумать только, ты с войсками вернулась с Кюсю за одну ночь! Силы под твоим командованием всегда действуют впечатляюще, что в сражении, что на марше.
- Вы мне льстите. Ничего особенного, а что касается впечатляющих действий, то должна сказать, что Аваллон потрудился на славу – Фукуока надолго останется напоминанием о грозной мощи британской армии. Эта победа восстановила и упрочила наш престиж. Кроме того, мы смогли проверить в реальном бою ряд новых идей, а доблестные Гластонские рыцари получили боевой опыт.
- Разумеется. Её значение велико и в делах политики и дипломатии. Захваченные тобой пленные, документы, сведения, разгромленные вражеские части – всё это дало мне несколько существенных преимуществ на переговорах с послом Германии. Мы получили многое, перед нами открыты большие перспективы. Прежде всего, в Китае. Я смогу использовать временную слабость Рейха и его союзников, чтобы Британия получила необходимый перевес. Я сделаю эту победу основой для целого ряда новых успехов. Про каждого солдата, погибшего в одиннадцатой зоне, можно будет сказать, что он отдал жизнь не зря.
Всё же Шнайзель действительно умеет чувствовать, что от него хотят услышать люди. Или, возможно, он и сам сейчас ощущает то же самое, что и она? Что вся это кровавая каша, которая кипела в Зоне 11, должна послужить чему-то, должна стать большим. Корнелия Британская почти машинально произнесла, глядя Шнайзелю прямо в глаза:
- Прошу, будьте так любезны.
- Какая честь - меня о чем то просит сама принцесса Корнелия - Британская львица, которой нет равных на поле боя.
Неожиданный комплимент смутил её. Шнайзель знал, что такое галантность, он, в отличие от неё самой, вращался в светских кругах, в Пендрагоне, давно уже освоил все тонкости и полутона этого искусства, в то время как его сестра училась военной, спартанской лаконичности – каждая секунда дорога в бою. Второй принц Империи не мог не почувствовать, что сейчас, перед всем строем, перед десятками пар ловящих каждое их слово и жест глаз, эти слова прозвучат неудобно, неуместно…
- Пожалуйста, не дразните моего самолюбия.
- Но это истина. В сражении ты сверкаешь гораздо ярче любого цветка или бабочки на балу. А потом пламенной яростью обрушиваешься на врагов, подобно Вспышке.
Слова Шнайзеля заставили ее вздрогнуть и пристально посмотреть на ничуть не поменявшегося в лице брата. Всё та же сияющая улыбка, всё тот же вид, словно воплощающий надёжность, благородство… Слова Шнайзеля всегда значили для неё много – ведь он никогда не бросал их просто так. С самого детства брат стал тем, кто заслуживал доверия, уважения, внимания. Услышать от такого человека, как он, подобные вещи, а ещё больше одобрения, почти нежного, увидеть в его глазах было лестно, приятно, но сейчас… Вся эта похвала, все эти эпитеты - она была смущена, но все же было еще одно, куда более важное обстоятельство. Вспышка. Все еще застывшие ряды пилотов вряд ли услышали в этом произнесенном принцем слове иной смысл, кроме его прямого значения, но только не Корнелия. Вспышка - так звучал позывной, ставший так же прозвищем, урожденной леди Марианны Ламперуж - ныне покойной британской императрицы. А еще человека, оказавшего совершенно особенное влияние на Корнелию Британскую, о чем Шнайзель не мог забыть. Как и о том, что с того самого черного дня в Семье не одобрялось вспоминать о ней и ее имени - отец воспринимал это на удивление болезненно и приучил к этому всех, кто его окружал. Зачем же оно прозвучало теперь? Вряд ли только для того, чтобы смутить ее еще больше... Она не заслужила этих слов. Во всяком случае, не заслужила их сейчас, когда Зона 11 все еще не достигла мира. Когда Зеро не был обезврежен, а Кловис – отомщён. А может быть и вовсе не заслуживает их никогда.
- Пожалуйста, не говорите обо мне такого. Я всего лишь... Да, а куда могла подеваться Юфи? Неужели она не пожелала встретить меня, а вас проводить?
- Я говорил с Юфи прошлой ночью.
- Прошлой ночью?
- Да. Я поблагодарю бойцов, а потом нам стоит кое-что обсудить...
Пока Шнайзель обращался к пилотам, которые, не шелохнувшись, внимали его словам о той признательности, которую испытывает по отношению к ним вся Британия, а он, премьер-министр, получил возможность от всего сердца ее выразить, пока награды находили своих героев, пока вместе с Дарлтоном, занявшим место по его правую руку, Белый принц разговаривал с Гластонскими рыцарями, Корнелия думала, думала и вспоминала.
Леди Марианна, Вспышка... Девушка из Квебека, француженка по родному языку, происхождения вроде-бы дворянского, но столь незначительного, что, кажется, их семья и сама об этом забыла. Мать - летчица, отец... кажется, археолог. Стремительная, яркая, беззаветно смелая - действительно подобная вспышке, она пошла по стопам матери, стала пилотом, чтобы потом напроситься в экспериментальный отряд испытателей графа Артура Эшфорда - отряд найтмеров. Единственная женщина там, по-сути, вероятно, тоже своего рода эксперимент, она скоро стала лучшей. Не удивительно, что когда испытательный отряд после принятия первых найтмеров на вооружение британской армии, был представлен отцу, то сэр Эшфорд не мог не отметить Марианну Ламперуж. И император не остался равнодушен. Затем преобразования отряда в Королевский орден рыцарей Круглого стола при имперской гвардии, где она скоро получит статус первого рыцаря, тем самым уже обратив на себя внимание как восторженных глаз, так и завистников. И, что куда важнее, все больше внимания со стороны Его Величества: разговоры, совместные прогулки, особенно верхом (тогда отец еще частенько приказывал седлать лошадь). А потом - сенсация, настоящий взрыв: объявление о свадьбе, о том, что Марианна Ламперуж станет Марианной Британской, императрицей. Никто не посмел спорить с решением отца, хотя уже и без того постепенно возраста вешая неприязнь высшего нобилитета к "выскочке" сменилась настоящей ненавистью, которая, конечно, и привела все к тому кровавому финалу... Семьи герцогов столь долго и сложно ведшие борьбу за то, чтобы именно их представительница стала бы новой императрицей, остались ни с чем. А леди Марианна и не думала осторожничать: смелые суждения, смелые слова, найтмеры с которыми она не рассталась даже став императрицей - все это было невероятным и новым для двора. Будучи женой монарха, она оставалась воином, оставалась Вспышкой. И в этот же самый момент она была чуть ли не единственным человеком, с которым отец был по-настоящему нежен и получал любовь и нежность в ответ.
Отец... Император Чарльз... Корнелия любила его, но, скорее так, как верный подданный любит монарха, олицетворяющего величие и славу целой фамилии и всего государства. Иначе было трудно, а может быть и невозможно - император всегда помнил о той дистанции, которая отделала его от других, превратив ее в настоящую стену. Достоинство, почти отрешенное спокойствие, требовательность, равная благосклонность и равная строгость для всех. И еще очень быстро прививаемое им всем окружающим сознание долга и ясное понимание своего места. Корнелия была принцессой и, как и другие дети Чарльза, очень рано поняла как много это значит. Поняла и довольно быстро стала тяготиться этим…
Впрочем, тяготиться – не вполне верное слово. Просто… когда убелённые сединами генералы, дипломаты, министры, вели себя самым почтительным образом с маленькой ещё девочкой, когда в яркой круговерти жизни Пендрагона после непременных здравиц и од в адрес отца, в почти столь же возвышенном духе начинали говорить о его детях – ей всегда казалось, что всё это – на вырост, всё это – что-то вроде аванса, который со временем она должна будет сполна вернуть и оправдать. Если Гвиневра была счастлива любым вниманием к своей персоне, быстро освоила в обращении (хотя, конечно, не со всеми) слова “повелеваю” и “желаю”, знала сотню сплетен и придумывала тысячу, то младшая её сестра совершенно не находила во всём этом вкуса и даже смысла. Корнелия училась довольно хорошо, хотя и явно не столь блестяще, как старший брат - Шнайзель. И Юфи и Лелуш были настолько крохотными тогда, что скорее напоминали кукол-пупсов. Корнелии было скучно, словно день за днём ей приходилось играть в одной и той же пьесе, с расписанными раз и навсегда ролями, простыми и не терпящими новых толкований. И пусть декорации были роскошны, а успех – неизменным, но всё это меркло перед одним лишь эпизодом, нечаянно, как бы по недосмотру вклинившемуся в её жизнь.
На одном из приёмов – теперь уже и не вспомнить каком из пёстрого их множества, да это и не важно, она по случайности услышала разговор мальчиков, несколько её старше. Кажется, там был племянник графа Аксбриджа, сын герцога Сеймура… нет, больше имён не отложилось в памяти, но сам короткий диалог их она помнила превосходно. Это был полу-спор – полу-обмен мнениями о будущих занятиях, профессиях, должностях. Карьера военного прельщала одного, другой намеревался довести до ума отцовские владения, став лендлордом, умножить машины, завести новые культуры и процветать на фоне сельской пасторали. Гордые, хитрые дипломаты, которые готовы в любой стране и точке мира отстаивать интересы и достоинство Империи, ораторы в парламенте, даже учёные – вслед за входящим в силу и моду сэром Эшфордом здесь видели острие жизни и прогресса – у всех была своя мечта, цель, перспектива! Корнелия же знала – она принцесса, была ею с самого рождения, не сделав выбора, не приложив усилий, ею останется до самой могилы. До трона (это ей тоже уже давно дали понять и заставили затвердить) было далеко – брат Одиссей, брат Шнайзель, Гвиневра.
Вспышка быстро стала примером, образцом, символом надежды – молниеносная в бою она и в жизни ни секунды не тратила зря, больше того, быстро и полно живущая сама, она будто бы убыстряла каждодневную заезженную пьесу Пендрагона, вносила в неё то одну, то другую яркую и неожиданную краску к вящему ужасу привыкшего ко всегда известному распорядку нобилитета. Она умела искренне смеяться, не боялась говорить то, что думала, а на вопрос о том, какой танец она предпочитает более всего отвечала – вальс найтмеров. Не боящаяся ни сплетен, ни пересудов, фехтующая не хуже мужчин, лучше всех во всём Пендрагоне умевшая ездить на лошади, она могла так посмотреть на какого-нибудь зарвавшегося придворного, что тот начинал, заикаясь, оправдываться за собственные ещё даже не высказанные вслух мысли – вот какой была леди Марианна. Впрочем, она могла быть и настоящей леди, особенно когда того хотел отец. А ещё именно она подарила Семье Лелуша и Наннали…
Не то чтобы они были очень близки, но со временем Корнелия всё более сближалась со Вспышкой, становилась на неё похожей – не в силу копирования или подражательства, но потому, что глядя на нее, не боялась сама проявлять свои истинные мысли и склонности. Назначение на пост руководителя личной охраны императрицы – это было как праздник тогда, хотя, конечно, в этом было больше ребячества, больше игры, в которую ей дозволили поиграть. Никто и помыслить не мог, что грозной Вспышке, императрице, в самом сердце Британии, под охраной гвардейских полков, секретной службы, рыцарей Круга – всех, может грозить опасность. Все ошибались… Чёрный стыд сковывал ум и память Корнелии Британской всякий раз, когда она вспоминала о том дне. Да, это она сама, сама Марианна приказала в тот день убрать охрану. Но можно ли это считать оправданием? Она не спорила, не предприняла мер предосторожности – просто исполнила. И в тот же самый день Марианны Британской не стало, Наннали превратилась в калеку, она и Лелуш лишились матери! Кто знает, как всё могло бы обернуться, если бы на месте Корнелии, который было тогда всего 17 лет, во главе охраны стоял бы опытный профессионал!? Семья тогда получала один страшный удар за другим: смерть Марианны тяжело сказалась на отце, а строгость императора послужила началом цепочки решений и событий, из-за которых Лелуш и Наннали оказались в Японии в тщетной попытке через узы династий вернуть дружбу и альянс с Империей Восходящего солнца. Там они и сгинули, пропали бесследно во время боёв то ли утопленные, то ли зарубленные и закопанные мстительными последователями императора Гэмбу. Это время стало временем горькой скорби, но и тем моментом, когда Корнелия окончательно решилась. Решилась покинуть Пендрагон, оказавшийся ничуть не более защищённым от зла и смерти, чем любое другое место на свете, погрязший в интригах, самолюбовании, но внутренне пустой. Все прежние сомнения показались мелочами, каждый зал дворца был полон людей, которые при жизни ненавидели Марианну за то, что она расшевеливала это болото, а потом лицемерно грустили и восхваляли достоинства умершей, а верней убитой – все они стали вызывать приступы омерзения. Что ж, напоследок она удивила их, попросив у отца дозволения стать офицером в действующей армии и получив его вместе с чином полковника (самой её показавшимся тогда незаслуженно высоким). Впереди её ждали обучение, выбор своего рыцаря, битвы в самых разных уголках Земного шара и Империи, над которой никогда не заходит солнце ,но уже тогда она поклялась стать защитницей Британии. А ещё – поклялась стать защитницей Юфи, маленькой, наивной и невинной, так недавно игравшей с Наннали и Лелушем, которых теперь не увидит уже никогда…
Всё эти воспоминания, тяжёлые лоскуты прошлого не отпускали Корнелию вплоть до того самого момента, когда следуя за братом они, недолго проводив взглядом колонну боевых машин, получившую по завершению всех формальностей и церемоний приказ отбыть в места постоянной дислокации, вошли в генерал-губернаторский дворец. “Зачем же ты потревожил её имя? Что ты хотел сказать?” – она ждала того момента, когда Шнайзель наконец начнёт разговор. Вот они вошли в кабинет – её кабинет, вот Шнайзель сел за знакомый тяжёлый, покрытый зелёным сукном стол. Но то, о чём он рассказал, ни словом не упоминало о Вспышке Марианне, однако, скоро заставило Корнелию и вовсе забыть о кратком эпизоде на плацу…
- Я против.
- Но почему?
- Почему? Потому что это – ненадёжно. Потому, что мы сражались не за это! Потому, что Кловис останется неотомщенным, а Зеро – безнаказанным! Потому что Британия не должна отступать, не должна спускать флаг там, где он был поднят, а это слишком похоже на поражение, на постыдное бегство. Потому, что мы подвергнем Юфи страшному риску, оставив её один на один со всеми этими людьми, со всеми теми угрозами, которые мы не смогли добить, с Зеро и Чёрными рыцарями! Этих причин достаточно?
Она говорила громко, резко, подчёркивая каждое слово – совсем не так, как обычно со Шнайзелем. Но вся эта идея, вся эта безумная идея с независимой Японией! Десять лет назад армия Британии показала всему миру мощь и смелость, покарала и предупредила готовящуюся измену, в кратчайшие сроки завоевав Японию. Два члена императорской семьи, их со Шнайзелем семьи при этом расстались с жизнью на этих островах тогда. На них же погиб и Кловис – чудовищная, рекордная жатва смерти на этих утлых клочках земли, скалах и вулканах, выступающих из моря. На них был дан отпор германцам, на них повсюду были следы британской доблести, кровь погибших, но на них же Британия и продемонстрировала свои возможности создавать, отстроив заново по своим проектам, своими инженерами новые города. Как уйти отсюда теперь!? Внутри что-то закипало и восставало от этой мысли. Что при этом сказать солдатам, которые только что вернулись из жаркого боя за эту самую землю, о чём объявить Империи и миру? Там, где был поднят флаг Империи, он опускаться не должен: это - принцип, это – закон, иначе не будет места, где он будет держаться прямо и твёрдо! Она знала и чувствовала это.  Как объяснить, что тот человек, та чёрная тень, которая открыто бросила вызов Великой Британии, сможет жить, сможет помахать с берега последнему уходящему кораблю с британскими бойцами, сможет торжествовать?
Но не меньше этого вызывало внутренний протест другое. Юфи. Неужели он хочет оставить её здесь? После всего, что произошло на этих проклятых островах? Это даже представить было трудно, чужеродно звучало в мозгу. Императрица Японии, жена Сузаку… Что они, в сущности, ещё знают об этом человеке? Храбр, да, верен, возможно, но в тот момент, когда он станет императором, у него появятся свои подданные, своя ответственность и долг… да и сможет ли он распорядиться такой властью? Пилот, солдат, рыцарь – человек, который исполняет приказы, а не отдаёт их. Управлять Ланселотом совсем не то, что управлять государством, а цена ошибки неизмеримо выше, ценой может стать и судьба той, что прочат ему в жёны. Остановится ли Зеро? Примет ли он эту Японию? Не похоже, чтобы это могло быть правдой. Он будет делать всё, чтобы снова создать хаос, но в этом случае кто будет ему противостоять? Что скажут обычные японцы, когда узнают о предлагаемой им братом роли тарана для установления гегемонии британцев в Китае и Азии? Слишком много неизвестных, слишком велик риск. И если Шнайзель готов на него пойти, оперируя большими числами и вещами в масштабах всей Империи, то она здесь видит, как много можно потерять.
- Я против, - она повторила это, ещё тверже, чем в первый раз, глядя Шнайзелю прямо в лицо – спокойное, улыбающееся.
- Что ж, причины твоего ответа мне ясны. И я, не скрою, ожидал чего-то в этом роде. Ты не была бы собой, если бы не сказала мне этих слов – в них отзвук долга, отзвук благородства. А теперь позволь мне убедить тебя, что, несмотря на это, на возражения, что прозвучали, план хорош, идея верна и её следует претворить в реальность. Ненадёжность, говоришь ты, но разве наше нынешнее положение на островах надёжно? Оно крепко, но крепко только нашими штыками, твоими войсками, но мы не можем держать их здесь вечно. Эти силы заслужили боями статус элитных – мы не должны свести их задачи к гарнизонной службе в 11-й Зоне, как не можешь здесь оставаться и ты – Британия зовёт вас к большему. Нам нужна верность, нам нужна стабильность, нам нужен союзник. Сама война, которая привела сюда тот самый британский флаг, о котором ты упомянула – она была результатом попытки – неверной, неосмотрительной, предательской, разорвать этот многолетний союз, но настало время вернуть всё на круги своя. Ты говоришь об уходе – я говорю о наступлении, о великом приливе с океана, который скоро придет в Азию: в Китай, возможно в южные архипелаги, где всё более дряхлеет голландское господство. В этом приливе никакая помощь, никакая дополнительная сила не станет лишней. И, при всём этом, британский флаг не опустится и здесь – британские корабли будут стоять в здешних портах, британские компании продолжат царить в экономике, на троне будет урождённая британская принцесса – Юфемия. Попробуй понять, увидеть перспективу – Юфи станет императрицей, она получит возможности, о которых сейчас было бы невозможно и помыслить, она навсегда  избегнет перспективы стать украшением и орудием чьих-то планов и интриг при дворе в Пендрагоне – как ты того и хотела. Она будет любима – и народом, которому подарит то, о чём они едва смеют мечтать, и человеком, который готов отдать за неё жизнь и уже доказал это делом. Она станет матерью, станет соосновательницей новой династии. И она сама хочет этого – весь этот план, вся эта идея – она настолько же моя, насколько и её. До нашего разговора я никогда не стал бы форсировать события, принуждать, заставлять её, но мы быстро поняли насколько схожи здесь наши мысли. Корнелия, ей уже 17 – один шаг до совершеннолетия. Ты не сможешь охранять её, прикрывать её, всю жизнь. Отпусти нашу дорогую райскую птичку, ей уже пора полететь – не задуши её до первого полёта. Тебе же самой пора принять тот пост и ту ответственность, о которой мы говорили перед твоим прибытием сюда. Твои войска проявили себя превосходно, новые победы займут своё место в анналах истории. Я связывался в день подписания мирного соглашения с начальником Имперского генерального штаба – фельдмаршалом Робертсом, и мы всё оговорили. Он давно уже мечтает об отставке – шутка ли после стольких лет на службе, но теперь мы оба сошлись на той мысли, что в Империи есть достойная кандидатура, способная его заменить, способная его превзойти. Кому, как не Британской Львице, любимой солдатами, известной в Европе, Аравии, Индии, Японии, встать во главе британской армии? Бумаги уже готовы и будут подписаны в тот день, когда ты прибудешь в Пендрагон.
Шнайзель умолк. Спокойный и уверенный, похоже, считающий, что он смог исчерпать все вопросы. Но нет… Он умеет убеждать, умеет говорить красиво, но нет…
- А что Кловис? Он погиб просто так? Что Зеро?
- Кловис погиб. Это уже не исправить ни местью, ни чем-либо иным. Что же касается того, за что он погиб, то я скажу так: он погиб за Британию, за её интересы – именно так можно будет сказать, когда императрица Юфемия вместе с мужем под наполненными скорбью и сочувствием взглядами толпы возложат цветы к монументу, который возведут на месте убийства. Он будет стоять тогда в Японии мирной, дружественной, полезной для Британии. Если же нет, то всё, с чем мы имеем дело сейчас, продолжится. Хаос будет нарастать. Зона 11, несмотря на сакурадайт, уже требует значительно больше средств, чем приносит. В каком же случае Зеро добьется своей цели? В первом, или во втором? Что же касается его самого, то скоро он станет бессильнее, чем когда либо. Он лишён внешней помощи, провозглашение Особой административной зоны начнёт выбивать почву поддержки низов у него из под ног, сильнее и сильнее с каждым днём. Кроме того, мы нашли способ лишить его и внутренних японских ресурсов – известия о некоторых наших планах многое всколыхнули в здешних переделах, плюс работа секретной службы – одни словом, нам известно теперь какие семьи и кланы, какие силы – прежде всего в Киото, финансировали и снабжали подполье. Разумеется, скоро это окончится раз и навсегда. Мы арестуем изменников в нашей собственной администрации, а тех господ заставим нам помогать.
- Предательство не должно прощаться!
- И не будет, но сперва мы получим от них всю возможную пользу. Единственное, дело необходимо поручить человеку, который сам отличается верностью, который…
- Думаю, что генерал Дарлтон справится с этим поручением.
- Дарлтон?
- Да. Я доверяю ему в бою свою спину, он исполнителен и не склонен вдаваться в детали или принимать во внимание чьи-либо хитрости, он не станет и слушать о деньгах или иных благах, которые могут посулить – он просто выполнит порученный приказ.
- Что ж, полагаю, он может быть подходящей кандидатурой.
- А ещё он будет точно и достоверно сообщать мне обо всём. Я услышала ваши доводы, господин премьер-министр, я подчинюсь решению, но я его не одобряю. И буду готова к тому, чтобы среагировать, если что-то пойдёт не так.
Шнайзель впервые нахмурился за время разговора. Повисла пауза.
- Хорошо. Но только ответь на один вопрос – не мне, себе: осталось бы неизменным твоё мнение, если бы здесь не была затронута Юфи?

***

***

Рядовой Джонни Чиверс шёл по улице вместе со своим другом, засунув руки в карманы, глядел в небо и насвистывал – казалось бы, ничего особенного, но всё вышеперечисленное доставляло ему такое блаженство, что он был бы не прочь идти вот так до тех пор, пока только ноги несут. Солнце согревало спину, начавшее заходить солнце меняло цвет всех вещей на… какой-то более тёплый что ли.
- Чего такой улыбчивый, Чиверс, награда сердце греет? - Майк Пламм поддел его локтем.
- Да, наверное… - он ответил рассеяно. По правде сказать, он и думать уже забыл о полученном Ордене Британской империи, который и сейчас сиял голубой эмалью на его груди. Орден… не только знак отличия и почёта, но и точка отсчёта потенциальной карьеры, пропуск в другой мир, мир значительных людей. Воспользуется ли он им?
- По правде сказать, старина, я не больно-то много думаю о нём сейчас. И вообще он не идёт моему цвету волос и веснушкам!
- Много ты в этом понимаешь! Что, не видишь, как девушки на тебя взгляды кидают? Ты ж ведь уже как лорд почти!
- Лорд… окопной грязи! И герцог изношенных сапог!  Что же до местных девушек, Майк, то я уже говорил – не могу я на них смотреть… так… так как мужчина может смотреть на девушку. Странные они, маленькие, как девчонки, ужимки как у обезьянок  – не моё это.
- Да уж, у тебя-то в твоих краях фермерши да доярки – кровь с молоком, небось!  А вот моя Джейни маленькая, тихая, ловкая, как мышка, но когда надо – горячая, ты уж поверь!
- Верю, Майк, верю, хоть и не проверял… А вообще на слово верить – дело напрасное. Для установления истины  необходим, так сказать, следственный эксперимент, - Джонни искренне и громко рассмеялся.
- Ты это… не шути так, - ответ Майка прозвучал неожиданно серьёзно.
- Почему?
- Я, ну, волнуюсь я в общем – как оно там всё… ну, с тех пор, как я её оставил? Верна ли? Помнит ли? Обрадуется ли, когда вернусь? Улыбнётся ли?
- Улыбнётся ли? Конечно, дружище! Глядя на твою толстую физиономию не то, что улыбнуться – не захохотать невозможно! А если серьёзно, то я уверен – ждёт.
- Уверен?
-Абсолютно.
И Майкл Пламм расплылся в широкой и немного глупой улыбке. А потом они вместе, не сговариваясь, спели на пару песню о “Девушке, которую я оставил”. Эта их черта – делать одно не сговариваясь – может ли быть более твёрдое и ценное свидетельство дружбы?
А ещё что может быть лучше увольнительной!? Джонни вертел головой то туда, то сюда – чистая улица, дома то с лепниной и колоннами – чистая Европа, то маленькие с характерными крышами – очевидная Азия. Спешащий куда то народ, смешной парикмахер из местных, отлично видный через большую витрину своего заведения – низенький, толстый, круглый, похожий на популярную у одиннадцатых фигурку какого-то божка. А вот – дама с собачкой – британка и настоящая леди вне всяких сомнений: зонтик от солнца, маленькая шляпка, бежевое платье и лицо, преисполненное достоинства и важности, что очень смешно сочеталось с крохотной истошно визжащей на проехавшего мимо велосипедиста псиной с ухом не то отгрызенным, не то утраченным от какой-то болезни. Мальчишка в штанах на подтяжках, с огромным рожком мороженного в руках, тощий джентльмен с газетой и в огромных очках, делающих его похожим не то на стрекозу, не то на какое-то ещё насекомое. Все это, вся эта совершенно бесхитростная картина казалась Джонни очень приятной. Почему? Он не знал и сам.
- Что-то ты всё же улыбчивый сегодня, это самое… до подозрительности, будто кот, который стащил чего-нибудь со стола, а никто и не заметил?
- Да вот… на небо смотрю…
- И что?
- Да так: синева, птички, тучки, что твои барашки, солнце – красиво это всё и как то… правильно, как было и должно быть на земле от века. А вспомни ка небо над Кюсю? Что там было?
- Дым был. А ещё самолёты, снаряды тоже то и дело сыпались, да шрапнель, как злой горох.
- Чего ты ожидал, глядя в него?
- Ну… ранения… Я его всё время ждал. И боялся – даже больше смерти. Был у моей семьи сосед – он умер уже несколько лет как, но дело не в том – вот он ещё молодым, почти как мы с тобой, на стройке работал и на него сверху упал мешок с песком. Не убил, но поломал – кривой, косой, ноги отказали. Что за человек – одно несчастье! Ни жены у него, ни детей, пока брат его был жив – ничего, ухаживал за ним, а потом пришлось ему побираться. Ну и церковь ещё ничего, тоже совсем пропасть не давала. А всё же несчастный он был, как понял, что срок ему пришёл отходить, так, говорят, даже радовался. Вот я и боялся больше всего, что ррраз – прилетит что-нибудь сверху – и я стану таким. Жуть! Ну да обошлось.
- Ну вот, а теперь – красотища! Идешь себе, не пригибаешься, не дергаешься, не ждешь подвоха от атмосферы, целый и живой – что ещё нужно человеку?
- Да мало ли что нужно! А вообще ты, конечно, прав. Мы с тобой – везучие.
- Так ли уж?
- А то! Взять хотя бы то, что не нам, а этим гвардейцам расфуфыренным на охране стоять.
Да, в самом деле, части гвардейского Колдстримского полка прибыли в Зону 11, чтобы выступить в качестве стражи на предстоящем официальном мероприятии. По идее это и в самом деле было немалым облегчением, но, тем не менее,  Джонни был не слишком рад этому:
- Ну, тут бы я поспорил – думаю, что всё же было бы лучше, если бы там были именно мы.
- Это почему!? Ааа, чтобы в телевизор попасть? Хотя, ты ж у нас скромник – даже и про орден свой забыл. Нет… Или охота на нобилей поглядеть – уж чего ты там не видел?
- Я действительно был бы не против посмотреть на молодую принцессу, да и вообще на всё это – действительно не каждый день можешь поучаствовать в том, что непременно попадёт в учебники…
- Да. Вот скажи мне – ты вроде как умный – за что этим узкоглазым такая честь? Лет сто уже не бывало, чтобы Британия отступалась от своего, а тут – Особая Зона какая то, чего то мутное…
- Ну, мутного то тут как раз ничего нет. Вот тебя хоть взять, Майк: представь, что тебя в виде наказания (ну вот хотя бы наш старина майор решил пошутить) вместо Майкла Пламма станут именовать исключительно рядовой, или вообще по номеру – понравится это тебе?
- Чего-то ты берд выдумываешь – не бывает такого!
- А вот у них бывает – они как войну нам проиграли, так и имя своё потеряли вместе с этим, а имя… у всего на свете должно быть своё, вот что я тебе скажу, Майк. Да только я не окончил – не только в любопытстве дело.
- А в чём ещё?
- Неопытные они. Столичные, не нюхавшие пороха. И снобы из знати, а значит, жизни не знают, и обвести их вокруг пальца – раз плюнуть. Лучше бы там был кто-то понадёжнее, вроде нас, а то и покрепче.
- Зачем?
- А так вернее. Мало ли что может случиться, особенно с этим жуликом в маске – с Зеро. Тут бы отловить его, наконец, после нашей победы, а его чуть не в гости приглашают. Надо чтобы были на чеку.
- Ясно. А почему он жулик?
- А потому, что в маске. Не будет хороший человек таиться.
- Нуу, скажешь тоже – его бы так в миг поймали.
- Может да, а может, нет, а всё же люди бы знали, могли бы… в глаза посмотреть…
- Ерунду ты какую-то говоришь, Джек. И вообще, давай веселей! Как бы там ни было с этой Особой Чепухой, а мы в этот самый день  отчаливаем. Домой, понимаешь!? Ты матросов видел? Бравые ребята! И с юмором – есть там компашка – за старшего Шкипер (это, вроде как, прозвище, хотя, может он и правда шкипер), так вот они тоже со вчера в увольнительной. Гуляли, пару стаканчиков грога пропустили, ум, так сказать, прогрелся, так чего придумали: идёт целый отряд школьниц этих местных в матросках – они потолковали, дали им по шиллингу на голову и во главе всего прошествовали по городу квартала три, строем, распевая ”Что же нам делать с пьяным матросом”! Эх, умора была, особенно с этими их кошачьими голосками – пигалицы, букву “Л” не признают, как и все здесь, а как шагали!
- Да уж, могу себе представить!
- Да… А вот ты мне скажи – что у них за обида такая на букву “Л”?  Что за… это самое… дискриминация, о!
- Честно, не знаю, Майк, а тебе то что за дело?
- Да мать у мня Лаурой зовут – это как же она по-ихнему звучать будет!? Странные они, вот что я тебе скажу, всё у них не как у людей!
- Может быть… А может это у нас, а, Майк?
- Ну нет!
- А почему ты так уверен?
- Мы – цивилизация! И победили же мы их, в конце концов, а не они нас! Верно?
- Верно. Но более похожими они от этого всё равно не стали. Хотя, вообще… Знаешь, Майк, все мы – люди, все по одной земле ходим, на одно небо смотрим, а кто какие буквы выговаривает, да кто как одет – это ерунда.
- Вспомнил! Был вот у меня приятель в школе, так он до самого концы шепелявил страшно – уж и чего с ним не делали – и били, и хвалил, кто только его не пытался выучить, а чёрта лысого получили!
- Да я не о том, Майк, я о…
- Вечно ты в какую то философию ударяешься, как… адвокат.
- Почему адвокат?
- Да это они вечно так скажут, что нечего не поймешь, и всё наоборот выведут. Не люблю я их!
- Я тоже.
Майк ещё что-то говорил, но Джонни Чиверс уже не очень слушал его – он смотрел на последние лучи заходящего солнца, он вспоминал закаты над родными холмами и полями, вспоминал о доме. Он вдыхал воздух полной грудью, воображая себя на палубе пересекающего океан корабля. Он вновь и вновь повторял про себя, вспоминая атаки и пальбу на Кюсю: “Как же, черт возьми, хорошо быть живым!”

***

Она ждала её уже довольно долго, слишком долго на самом деле – человек с её кругом обязанностей не может позволять себя тратить столько времени ни на что, на бесцельное ожидание. Но после того, как Корнелия узнала подробности выступления сестры в Академии Эшфорд, после того, как осознала что означают эти слова, то она просто не могла взяться ни за что иное: мысли сбивались, ум не желал концентрироваться, а в сердце что-то предательски обмирало. Зачем? Зачем!? Зачем же Юфи это сказала? Эти слова уже на все и всяческие лады транслировались и перепевались всеми корреспондентами и в Зоне 11, и в метрополии, и, наверное, уже по всему Земному шару, они – из числа тех, что цитируются дословно, они дают начало великим событиям, а ещё они, хоть Корнелия и не соглашалась с их посылом, были уже ей известны, были продуманы, разработаны, подготовлены, взвешены и измерены Шнайзелем. Зачем, боже, ну зачем она внесла в них это внезапное и страшное дополнение? Пригласить Зеро на церемонию!
Британская Львица не раз и не два смотрела в лицо опасности, играла в кошки-мышки со смертью, бесстрашно ходила в атаки, выручала своих солдат из положений, казавшихся безвыходными, но, наверное, именно по этому, знала твёрдо: идти на риск можно, но никогда – на риск бессмысленный! Не стоит искушать судьбу, нельзя подставляться под удар, нет смысла идти по лезвию бритвы, когда можно отправиться по мощёной дороге – что-то в самом устройстве мира не прощает такого поведения. Много раз ей доводилось давать укорот неопытным гусарствующим молодцам, бравирующим офицерам, беспечным и неосмотрительным, но ей и в голову не могло прийти, что пригласить для развлечения Костлявую на танец может её младшая сестра, её Юфи!
Была, конечно, ещё и политическая сторона вопроса – Зеро был там совершенно не нужен, вреден, он становился полноценной, достойной переговоров и особого места в будущей Японии стороной, вместо того, чтобы прозябать, по плану Шнайзеля где-то на периферии творящейся истории. Но всё это было где то на втором плане, где то далеко, хотя оттого и не менее верно. Неужели она решила это всё сама? Может быть, брат сказал ей что-то, о чём она, Корнелия, не знает? У него всегда есть план, а в нём – ещё один – более глубокий, но в чём может быть дело здесь? Схватить Зеро? Возможно, но… Слишком топорно, слишком наивно – конечно же он не придёт сам. А вот использовать этот момент он может множеством разных способов. Никто, чёрт возьми, никто до сих пор не знает, кто скрывается под маской! Что стоит Зеро послать вместо себя фанатика-убийцу? Или бомбу? Или… Вариантов было много, один хуже другого. Конечно, можно ещё повернуть начавшее раскручиваться колесо вспять – Шнайзель отбыл на Аваллоне, а значит теперь в Зоне 11 снова лишь один командир – генерал-губернатор. Она может отменить распоряжение вице-наместницы, может вообще отменить церемонию с массовым скоплением публики – хорошо обставленного акта в стенах резиденции и при должном количестве камер будет более чем достаточно. Единственное, это уже будет нарушением, отходом от данного слова, посеет недоверие в тот момент, когда этого нужно всеми способами избегать, но даже если и так, всё равно…
- Сестра, охрана сказала мне, что ты хотела меня видеть?
Корнелия быстро развернулась от окна кабинета на голос. Она уже готовилась сказать что-то резкое, что-то почти грубое, отчитать, как она отчитывала нерадивых подчинённых, но прежде чем первые слова слетели с её губ, она увидела лицо Юфи. Она почти светилась огромной внутренней радостью, которая была так велика, что не помещалась внутри и, будто невидимым ореолом выходила наружу, глаза были широко распахнуты, Юфи улыбалась своей доброй и такой наивной улыбкой… Что-то дрогнуло у Корнелии внутри, и она решила начать разговор в нормальном тоне, начать с вопроса, а не обвинения:
- Юфи, я…
- Это из-за того, что я сказала в Академии? Ты ведь знала, да? Брат сказал? Он обещал, что скажет, что поговорит. Прости меня, пожалуйста, что я не предупредила тебя сама – он сказал, что так нужно, а ты… Ты ведь тоже чувствуешь, что это правильно?
- Юфи, я, - она хотела сказать, что не чувствует, что это не правильно, что брат смотрит на это дело с высоты задач государственного масштаба, но здесь, при большем приближении, всё оказывается совершенно иначе, но... в конце концов повинна ли Юфи в том, что она доверилась старшему брату, премьер-министру, признанному мастеру в политике, которому Корнелия во всяком ином случае полностью доверилась бы и сама?
- Я вижу, ты сердишься, и, конечно, сердишься совершенно правильно – я должна была всё-всё рассказать, должна была дождаться, должна посоветоваться, но просто… просто я поверила, что может быть тоже смогу быть полезной, смогу сделать что-то, смогу помочь. Брат говорил, что это – отличная идея.
- Да, возможно, хоть я и не уверена в этом вполне, но понимаешь ли ты насколько это важно и серьёзно? Политика – не игрушка, Юфи, но это – даже не просто политика. Это не красивый жест, не помощь, как ты говоришь. Это – твоя судьба, твоя жизнь на долгие годы вперёд, ответственность за миллионы людей, которую вы со своим мужем взвалите на свои плечи. И сам муж… уверенна ли ты, Юфи, что именно он – твоя пара, что с ним ты хочешь родить детей, с ним дожить до старости? С Сузаку Куруруги? Он оказался не простолюдином, но подумай – он сын императора Гэмбу, который воевал с Британией и совершил самоубийство после поражения. Я не хочу сказать, что он будет неверен дружбе с нашей страной, или что он будет жесток с тобой, но такие вещи не могут пройти совсем без следа. Действительно ли ты хочешь навсегда остаться на островах, где погибли твоя сестра и двое братьев?
- Да. То есть… Я люблю его,  я действительно очень его люблю. И я хочу, чтобы его народ, чтобы японцы были счастливы, потому что иначе мы не будем счастливы, хочу, чтобы были мир и дружба – ведь, вроде бы, так оно и было раньше. Это сложно, но мы справимся. Он очень смелый, а я, наверное, я ведь тоже что-то сумею, да? Пожалуйста, сестрица, поверь, что у нас всё получится, поверь, что я смогу – это для меня очень важно. Я не такая умная, как Шнайзель, не такая замечательная, как ты, но я упорная, а ещё я буду учиться, а мне будут многие помогать…
В голосе у Юфи было столько искренности, что Корнелии захотелось погладить её по голове, но сейчас нужно сохранить хотя бы остатки строгости – для её же собственной безопасности.
- Это чудесно, но, всё же, понимаешь ли ты, насколько всё может быть опасно? Тебя не бросят, тебе будут помогать, тебя будут защищать, но многие защищали и Кловиса, а теперь его нет. Скажи, ради всех святых, зачем ты позвала Зеро? Знаешь, как это называется на языке войны? Провокация. И он на неё непременно ответит. Я не знаю, кто скрывается за маской, но знаю что это – хитрый и безжалостный убийца. Зачем подзывать к себе убийцу, Юфи? Мы ловили его всеми силами, мы переворачивали вверх дном всю Зону, мы штурмовали крепости в горах, мы уничтожали его подручных и теряли своих солдат, но мы так его и не поймали. Я его так и не поймала и этого стыжусь, стыжусь, что передаю тебе такое вот наследство, но хотя бы из этого пойми – ты пошла на огромный риск. И я не совершенно не понимаю зачем.
- Но ведь мы же должны закончить всё это. Мы же хотим, чтобы был мир, чтобы люди улыбались, а если он не остановится, если он не поверит, что японцам будет хорошо, то разве может что-то получиться?
- Я боюсь, что он не остановится, что бы ты ему ни показала и в чём бы ни пыталась убедить. Он не такой человек, чтобы…
Юфи нахмурилась, а потом и вовсе совершенно не свойственным себе движением потёрла рукой лоб:
- Он поймёт. Я знаю… знаю, что всё кончится благополучно, - конец фразы она выпалила почти скороговоркой, а потом отчего то смутилась.
- Это не довод. Ты понимаешь, что я могу запретить всё это? Что Шнайзель и его стратегические замыслы, одиннадцатые с их надеждами, готовящиеся церемонии – что всё это не станет препятствием, если речь пойдёт о твоей безопасности? И ты очень сильно повлияла на ситуацию именно в этом направлении всего парой фраз.
- Я… я… - Юфи всхлипнула и покраснела, - я знаю, что я – маленькая, глупая и никчемная, что у меня нет никакого настоящего таланта, кроме как портить всё из-за своего эгоизма, но пожалуйста, не отменяй, не запрещай… В конце своей речи я сделаю Ему предложение. Сузаку – он ведь так мечтает, чтобы японцы были счастливы, чтобы у них были права, чтобы они не чувствовали себя третьесортными, но только всё это должно быть мирно! А я… Ну не могу же я навсегда остаться маленькой – я должна сделать что-то настоящее, что то хорошее, что-то, чтобы люди были счастливы. Люди, за которых я отвечаю – как принцесса, как вице-наместница, чтобы им стало лучше жить на свете, а им станет – уже сейчас их так много пошло на регистрацию, их так много поверило в это, поверило в лучшее. Неужели ради этого нельзя… Ведь ты же сама рискуешь, сражаешься за Британию, сражаешься за добро… Ой, прости, я не хотела так это говорить…
- Ничего, Юфи. Ничего… Я понимаю тебя. Просто…
Корнелия не закончила фразу – последние так и не произнесённые слова гулко отдались у неё в уме, как отдаётся громкий шум от горных склонов, вызывая лавину: “Я боюсь тебя потерять!” Она вспомнила слова Шнайзеля о том, что не коснись это дело, этот план Юфи, она относилась бы к нему совсем иначе. Вспомнила и отчётливо поняла, что это – правда. Нет, это не значит, что всё в нём устраивало бы Британскую львицу, что перспектива ухода с островов была бы радужной, но всё было бы гораздо проще, спокойнее. Много лет Корнелия оберегала Юфемию, присматривала за ней, веря, что это – часть её долга, что она нужна своей маленькой сестрёнке. Но не было ли это обманом? Самообманом? Кто в ком на самом деле нуждается больше?
Юфи… Она сказала сейчас, что она – никчёмная, что у неё нет никакого таланта. Ложь. Ложь и глупость. У неё есть не талант даже, а дар! Дар искренней и настоящей доброты, дар верить в людей и видеть светлое в них. Не фальшивые слова и улыбки льстеца, не вымученные постные проповеди ханжи, не оторванная от реальности слепая вера, а в самом деле добрый, солнечный взгляд на мир, который освещает что-то и всем окружающим.
Сама Корнелия не была такой, не могла так: когда Юфи верила, что побеждает тот, за кем стоят правда и справедливость, Британская львица знала, что побеждает тот, за кем стоят сильные батальоны. И всё же это не было глупостью оторванной от мира принцессы, не было подобием предложения Марии-Антуанетты голодным есть бриоши вместо хлеба. Юфи знала, что в мире есть Зло. Знала, что оно сильно – не могла не знать. Это зло забрало у неё брата и сестрёнку, убило их мать – леди Марианну, это зло, как Корнелия ни старалась, то и дело прорывалось в её скупых рассказах о том, где и как ей приходилось проводить свои дни – проводить в сражениях. Но это знание было бессильно подорвать веру в лучшее, как если бы разбивалось о незримую броню.
Юфи была наполнена любовью и щедра на неё: она любила родных, причём всех и без изъятий, любила природу, зверей, птиц, всевозможных ярких букашек, кошек, собак, и, что удивительно, казалось, что все они отвечали ей взаимностью. Её никто никогда не кусал и не царапал, птица, которая немедленно улетела бы только от приближения человека, могла после нескольких ласковых слов и недолгих уговоров усесться ей на руку. Говорят, что животные хорошо чувствуют угрозу, но как раз её то в Юфи и не было… Она умела находить хорошее в любой погоде, даже в самом раннем детстве не боялась темноты.
Она вообще храбрее, чем может показаться – Корнелия вспомнила их встречу и их первую прогулку после её возвращения из Аравии, из 1-й её Аравийской компании. Компании долгой, трудной, наполненной борьбой с абсолютно безжалостным противником - Махди. Он знал, где на самом деле больное место у его врагов, он едва не достал Юфи тогда! 15 минут разницы между двумя поездами, 15 минут разницы между жизнью и смертью, возможно. Будь это ей по силам, она утаила бы от сестрёнки, какая страшная угроза дамокловым мечом висела над ней в те дни, но слишком много мер безопасности и предосторожности пришлось тогда предпринять, слишком явным было нарушение обычного распорядка. Это не могло не вызвать вопросов, на которые в итоге тем, кто её окружал, пришлось дать честные ответы. И теперь Корнелия должны была позаботиться о том, чтобы это не оставило своей печати на Юфи, чтобы в ней не поселился страх – она думала как это сделать, когда сама подъезжала к Пендрагону. В итоге же вышло совсем наоборот.
Все те бои в пустыне, ответственность, риск, необходимость быть в постоянной готовности среди хитрого и враждебного окружения, постоянное планирование, отсутствие времени на нормальный сон, который превратился тогда в роскошь, ужасы зверств, творимых дикими безумцами – эти пирамиды из голов, эти рассказы очевидцев, эти последствия пыток у немногочисленных выживших. Махди хотел сделать страх своим союзником и немало в этом преуспел, солдаты были на грани, особенно в начале, до того, как подспорьем и ориентиром стала череда побед, стал уже пройденный путь, а значит, она должна была их вдохновлять, поддержать их, не дать им повода для сомнений, значит, её долг был каждый час и каждую минуту быть невозмутимой. Британская львица все те испепеляющее жаркие дни, будто с усилием сжимала у себя внутри тугую пружину – не позволить эмоциям прорваться, не дать чему бы то ни было поколебать рассудок и логику действий, не подавать вида, что что-то может идти не так! Особенно было не просто в конце, когда всё, вроде бы, было уже позади, но на самом деле стало лишь хуже – когда появилась ответственность не только за солдат, но и за тех, кто за ними, когда появился страх, когда под угрозой оказалась Юфи… Она преодолела это тогда, она пошла в атаку, она посмотрела в глаза Махди – злые, холодные, сияющие странным блеском, перед тем, как тот свёл с жизнью счёты, она довела дело до конца, до победы, вот только пружина разжиматься не желала. Триумф, радость успеха – всё это было, но словно бы под спудом, под коркой льда, а ещё была огромная усталость – не тела, а чего-то внутри. А Юфи, буквально считанные часы с ней, возвращали всё назад, на круги своя. Корнелия была как мальчик Кай из сказки, а сестрёнка заставила оттаять её сердце. Почему? Возможно потому, что за время сражений и походов Корнелия Британская убедилась – для солдат очень важен дом, родное и мирное место, где ждут, к которому можно мысленно возвращаться в воспоминаниях. У каждого свой он не давал затеряться в пропитанных кровью песках и поднимаемой сапогами пыли. А где её дом? Пендрагон? Разумеется, нет! Кто ждёт назад не с благосклонным, но отстранённым интересом, а всем сердцем? Юфи. Но и не только в этом дело. Она отлично помнила, как они вместе шли по тенистым аллеям, где как крохотные прожекторы лишь отдельные лучи пробивались через зелёный полог – одни, в тишине – только шмели жужжат, да, ещё Гилфорд следует чуть позади, как всегда деликатный и верный. Юфемии было тогда всего 12 лет. Совсем ещё девчонка, которая решала уравнения с квадратным иксом, учила деяния Елизаветы Тюдор, и чья старшая сестра опять совершила страшное преступление – не смогла приехать на её День рождения. И вот она шла вприпрыжку около неё, когда та всё же вернулась и.. не укорила её и полусловом. Не вспоминала о катастрофе на железной дороге, не боялась никого и ничего, рассказывала, что ей очень понравилось описание путешествия сэра Фрэнсиса Дрейка вокруг света, только она добавила бы туда волшебников и драконов. Она показывала на дерево и говорила, что здесь живут её друзья – белки, только они сейчас стесняются выходить, потому что Корнелия выглядит уж очень величественно и грозно в своей алой униформе. Она говорила, что научилась свистеть, совсем как соловей, что это очень грустно, что люди не умеют летать. Да нет же, не на самолётах, а сами, как птицы! Она, вроде бы понимает из своих уроков естественных наук, почему это невозможно, а всё равно это ужасно несправедливо! Она смеётся, а потом вдруг очень серьёзно просит рассказать об Аравии, спрашивает ничего ли у её старшей сестрицы не болит? А здесь? А здесь? А вот тут? Она указывает рукой на сердце и говорит, что очень важно, чтобы вот тут точно ничего не болело, потому что там может болеть не только тело, но и душа, а Корнелия улыбалась и понимала – нет, сейчас там ничего не болит. Боже, как давно, кажется, всё это было и как недавно! Как сильно, но как мало Юфи изменилась с тех пор!
Минута задумчивости окончилась – Корнелия подошла к всё ещё всхлипывающей сестре и пригладила ей волосы на голове:
- Я понимаю тебя. И вот ещё что – никогда больше не говори, что ты никчёмная – будущей императрице это немного не к лицу. Я… не стану ничего запрещать. Я… думаю, что я не имею на это права.
- То есть как? Ты же наместница Зоны?
- Да, Юфи, но это не значит, что мои опасения должны мешать тебе проявлять лучшее, что в тебе есть.
- Правда? Значит… значит ты мне позволяешь?
- Юфи, ты скоро уже станешь императрицей, дозволять или не дозволять станет твоей работой, но если говорить об этом так, то да, я дозволяю. Я думаю, что мы в состоянии обеспечить безопасность – почётная охрана гвардии будет дополнена двумя кольцами линейных солдат, десятком найтмеров, генерал Дарлтон тоже будет на чеку.
- А ты? Разве ты не будешь на церемонии?
- Шнайзель считает, что это может создать неверное впечатление, но если ты думаешь…
- Нет, нет – я справлюсь! И… спасибо. А ещё…
- Что?
- Это глупость, конечно, но, как ты думаешь, Сузаку, он ведь сразу согласится, он точно согласится, да?
- Я на его месте вряд ли рассуждала бы и секунду, - Корнелия улыбнулась.
- Я нашла у Кловиса ещё один очень красивый рисунок платья, только цвет думаю лучше взять белый. Оно похоже на цветок хризантемы – я знаю, что японцы любят хризантемы.
- Да, почему бы и нет.
- А ещё… Я немного волнуюсь – когда будет свадьба, то обязательно надо будет танцевать вальс, а я всё позабыла! Нет, то есть я, конечно, помню “Раз! Два! Три! Раз! Два! Три!”, но ведь это же мало. Вот стыдно будет, если я вдруг отдавлю ему ногу, или упаду… Мне нужно будет попрактиковаться – ты… поможешь?
- Я… Боюсь я здесь куда слабее тебя, Юфи. Но… ты ведь уже заставила меня недавно вместо униформы надеть шляпку на этих скачках… Думаю, что здесь тоже можно будет что-нибудь придумать.
Юфи просияла и вдруг поцеловала Корнелию в щёку:
- Спасибо. Я… у меня скоро начнётся новая, совсем другая жизнь, но это ведь не значит, что всё прежнее кончится? Сёстры бывшими не бывают…
- Хорошо. Ты можешь идти, только всё же помни о том, что я говорила. Ты… ты веришь в людей, видишь в них лучшее – это не плохо, но не обманись – ты решила встретиться с убийцей.

***

Эндрю Дарлтон сделал глубокий вдох – да, он вот-вот окажется на месте. Гора Фудзи находилась примерно в 90 километрах от Нового Токио, а значит, для геликоптера, во вместительном брюхе которого он находился, это считаные минуты полёта. Представители от Шести кланов Киото и их глава – Тайзо Кирихара, уже ждут его. Любопытно, что они ожидают от него услышать? А ещё более любопытно – что он и в самом деле собирается им сказать… По словам адмирала Бартли этим господам уже дали понять, что дело их плохо, что все их махинации всплыли и теперь отвертеться не удастся. Вероятно, они думают, что их ждёт арест… Но, чёрт подери, в таком случае они ошибаются! Вместо этого на всех парах к ним мчится самое, что ни на есть заманчивое предложение. Эндрю Дарлтон ели сдержался чтобы не сплюнуть – нет, всё это явно не по его части! Он – солдат, а не… тайный агент. Солдат, тут же спросил он сам себя? А солдат должен выполнять приказ, нравится он ему, или нет! В конце концов, задача более чем проста – передать запечатанный конверт с предложениями Его Высочества и выслушать ответ. Куда уж проще – задача, достойная почтальона, почему же не выходит относиться к ней так же просто?
Меж тем в иллюминаторе уже показались очертания знаменитой горы – одиннадцатые, вроде как, по ней просто с ума сходят, называя чуть ли не образцом совершенства. Первым, однако, что бросалось в глаза, были дымы перерабатывающих заводов, надстроенных прямо над сакуродайтовыми шахтами – одно из вечных обвинений местных против британцев, которые посмели изуродовать природный шедевр – и не имеет значения, что первые из этих фабрик были построены еще при императоре Гэмбу в независимой Японии. Дым был густым, серо-грязным, он и в самом деле не улучшал пейзажа, но, сказать по правде, и без него Эндрю Дарлтон не видел таких уж поводов для восторга – он сражался в Тибете, давно, ещё почти юнцом, но не забыл с тех самых пор, что такое настоящие горы! Да… В ту короткую, но жестокую компанию лейтенант Дарлтон навидался всякого: бунт подняли монахи-ламаисты, уверенные, что Британия и её господство совершенно не сочетаются с их священным чем-то-там. Казалось бы, не самая большая угроза – почти лишенные огнестрельного оружия, не имеющие внешней поддержки кучки отшельников? Но когда с десяток таких вот монахов начинало буквально из ниоткуда сыпаться на головы отряда пехоты, проходящего по горному карнизу, шириной метра в полтора, уже одним этим, одним эффектом внезапности заставляя делать неосторожное резкое движение и падать в разверстые зевы колоссальных пропастей, когда они начинали со скоростью, вроде той, с которой машет крыльями муха – так, что даже и не видно, размахивать руками, ногами, длинными бамбуковыми шестами и нунчаками, то преимущество огнестрельного оружия не казалось таким уж большим. Многие тогда боялись, боялся и сам Эндрю… боялся, но пересиливал свой страх, чтобы в конечном итоге выйти из этой компании орденоносным капитаном, который был быстро признан подходящим кандидатом в Королевский бронекорпус. Он верил тогда, что бьётся за свою Родину, за цивилизацию, за правое дело. Впрочем, почему он, пусть даже и в мыслях, говорит об этом в прошедшем времени!? Неужто теперь не верит?
Разговор с Эдуардом Хоппом не желал выходить из головы, мысль, подобно дятлу, долбящему старый клён, казалось, раз за разом наносила удар ему по темени. Хопп, мерзавец и предатель, изобличён и арестован, но, сколько таких же, как и он, ещё может быть? В других Зонах, в Бостоне, в самом Пендрагоне? Умелых финансистов, с ухоженными руками, никогда не державшими винтовки, или гранаты, но с такой лёгкостью затыкающих дыры в бюджете солдатскими телами?  В Японии был сакуродайт, кто знает, что было в Тибете? Империи нужны ресурсы, да, пожалуй, это верно, но много ли получит какой-нибудь простой солдат Джонни с этого пиршества?  А ведь всё оплачивается именно его кровью, он сражается на всех параллелях и меридианах, чтобы над империей никогда не заходило солнце – неужели же для того, чтобы такие, как Хопп, рапортовали об успехах и приростах? И ведь он даже не был наказан! Пока, вроде бы, но кто знает? Такие змеи поразительно умеют изворачиваться – вдруг найдётся такая услуга, которой он сможет купить себе безопасность и тихую старость!? Уж Кирихара и его присные точно не пострадают – он лично везёт им индульгенцию, очищающую их от всех грехов! Они должны помочь в строительстве новой Японии. А зачем? Чтобы был мир – так говорят, а потом добавляют, что война и нестабильность в этой зоне что-то уж очень дорого стоят… Дьявол! А как же справедливость, честь, кровь? Старомодный  ты болван – это всё теперь не учитывается деловыми людьми!
Тут он вдруг вспомнил о принцессе Корнелии, вспомнил о своих сыновьях, которые проявили себя в сражениях на Кюсю самым лучшим образом, отражая германское вторжение – для них всё это, безусловно, важно, было и останется, Они тоже старомодны? Кто знает, вот только именно на таких, как они, всё и держится. И он будет стоять в тех же рядах – под началом Британской львицы и впереди своих Гластонских рыцарей!
- Сэр, мы заходим на посадку!
- Хорошо.
Небольшая вертолётная площадка располагалась прямо на крыше одного из цехов. Дарлтон спрыгнул на твёрдую бетонную поверхность, огляделся – два охранника со штурмовыми винтовками у стены. Сколько ещё здесь этой корпоративной охраны? Могут ли они так испугаться его прибытия, что со страха проявить агрессию? Так нередко бывает у зверей в животном мире. Вот только нет такого хитрого и подлого зверя, как человек.
- Не беспокойтесь вы так, генерал, это не тигры – вы пугаете их, как и все перспективы, всё что нужно – просто передать послание, - так напутствовал его адмирал, похоже, уже успевший порыться в его биографии.
- Не тигры, да. Тиры не умеют лгать, как не умеют и прятать кинжал за спиной – это умеет только человек!
Эндрю Дарлтон быстро и решительно пошёл вперёд. Пара охранников тут же демонстративно направило стволы своих винтовок в пол:
- Кланы Киото ожидают вас, генерал, позвольте указать путь.
После недолгого блуждания по однообразным коридорам, наконец, они добрались до чего-то, напоминающего конференц-зал. Просторное помещение, одна из стен которого целиком была стеклянной, открывая вид с горы вниз, в том числе на блестящие у самого горизонта огни Нового Токио. И в нём его и в самом деле ожидали, а вернее сказать ожидал – Тайзо Кирихара был один. Он стоял спиной, но медленно начал поворачиваться на звук шагов вошедших. Маленький – вот первая мысль, которая пришла на ум Эндрю, глупая, но очевидно верная. Маленький ссохшийся старик в странно смотрящейся в более чем современном обрамлении зала и всего производственного комплекса национальной бурой хламиде, напоминающей плащ и халат одновременно. Череп его был совершенно лыс, а лицо странным образом походило на черепашью морду.
- Генерал Дарлтон…
Кирихара говорил глухо, но отчётливо и веско. Эндрю, впрочем, не мог не ответить, что в исполнении японца его имя прозвучало как “Даруртону”, что заставило его сдерживать неуместную улыбку. Он ожидал, что Кирихара продолжит говорить, но тот молчал, только внимательно смотрел на его лицо. Что-то он надеется там прочесть? Дарлтон понимал, что дипломат он никудышный, а потому решил прибегнуть к тактике примитивной, но, как он надеялся, эффективной – по примеру карточной игры, где следует иметь хорошую мину, даже при плохой игре, напустить на себя неизменной выражение самодовольной уверенности. Только бы этот мерзавец не прочитал, что он на самом деле думает относительно всего происходящего! Дарлтон даже и сам не знал почему, но это представлялось ему катастрофой. Пауза тем временем затягивалась, Дарлтон понял, что пора начинать говорить:
- Господин Кирихара, мне было поручено довести до вашего сведения те… - тут он запнулся. Предложения? Сказать так, значит намекнуть, что этот предатель ещё и поторговаться может попробовать. Приказания? Тогда зачем вообще нужен он и весь этот цирк? Ну же… о, кажется так, -  предписания, которые имеет вам передать Его Высочество премьер-министр Империи Шнайзель Британский. С этими словами и без дальнейших пояснений он вручил Кирихаре свой пакет.
Тот взял его, повертев в руках, открыл и приступил к чтению. Лицо его было сосредоточенным, но таким морщинистым, что трудно было даже попытаться понять, что он сейчас думает. Дарлтон стоял молча минуту, две, три… наконец, он решил, что есть один вопрос, который нужно прояснить:
- Я должен буду передать ответ от лица всех Шести Кланов…
- На этот счёт можно не беспокоиться, господин генерал, мои родственники и мои самураи выполнят то, что я им прикажу, - это было сказано без тени рисовки – просто и спокойно, но так властно, что Дарлтон не усомнился в этом и на секунду. Должен ли я дать ответ немедленно?
- Я солдат, не дипломат, так что буду действовать соответствующим образом. Можете считать, что это – ультиматум, так что да – ответ должен быть получен сейчас. Принц сказал всё, что считал необходимым в своём послании, мне нечего добавлять к нему, да я и не имею такого права, но хочу, чтобы вы лучше понимали то, в каком положении находитесь. Хопп – ваш контакт и помощник, арестован, сознался во всём, мечтает найти способ спасти свою шею от верёвки, а потому с готовностью скажет всё что было, или даже то, чего не было. Так что доказательств у нас будет более, чем довольно. Киото – кажется, вас так называют среди террористов? А как назовут, когда узнают истинную подоплёку вещей?  Вы повисли в пустоте, Кирихара – это вечная судьба предателя. Это послание – ваш последний шанс не упасть.
- Нет нужды упражняться в красноречии, генерал. Я согласен.
- Вот как? В таком случае вы должны присутствовать на завтрашней церемонии, где от вас потребуется подтвердить подлинность принца и честность Британии. Если вы всё сделаете, то можете рассчитывать на дальнейшее сотрудничество.
- Да. Вы, похоже, думаете, что это противоречит моим мыслям, но я готов сделать всё, чтобы на трон взошёл сын Гембу и потомок Аматерасу, а Империя Восходящего солнца возродилась из пепла.
Дарлтон стоял и смотрел в огромное обзорное окно на успевшее стемнеть небо – в самом деле, почему он думает, что Кирихара должен был, как то противиться и хитрить? Он получил что хотел, этот старый хитрец станет одной из опор новой страны, столпов, доверенных и уважаемых лиц, наверное, приумножит своё богатство… Он может чуть ли не триумф торжествовать, черт раздери, а генералу Дарлтону, похоже, пора отправляться восвояси – дело сделано, приказ исполнен… Он уже стал поворачивать голову в сторону двери, когда понял, что есть ещё одна вещь, о которой он точно должен сказать:
- И ещё, разумеется, с этого дня вы должны прекратить всякое сотрудничество с Орденом чёрных рыцарей. Не важно, придёт завтра Зеро или нет, он уже проиграл. Так что вам было бы лучше сейчас назвать его имя – это стало бы хорошим началом и укрепило бы безопасность в вашей собственной будущей стране.
- Имя? Укрепило безопасность? Я думал, что он – в числе тех, кто приглашён на завтрашнюю церемонию, или вы так и не смогли внести эту неизвестную в ваши планы?
- Это не имеет значения. Вы знаете, кто он – назовите.
- Этот человек сражался за Японию. Вы хотите, чтобы я просто взял и выдал его? В скором будущем, можно сказать, уже завтра он может сыграть свою роль в её рождении.
- Вы забываетесь, Кирихара! Завтра… многое возможно завтра, но пока ещё мы живём сегодня, а сегодня в Зоне 11 есть группа изменников, которые подставляли, предавали, коррумпировали и убивали, есть власть, которая должна покарать их, есть… солдаты, которые умерли из-за него и из-за вас. И лучше вам не молчать. Имя?
- Вы верно сказали, что вы солдат – не переговорщик, генерал. Может быть, это даже делает вам честь… Я не знаю, кто скрывается под маской. Он встречался с моими людьми, встречался со мной, я этого не скрываю, но он не открывал лица. Этот его странный костюм хорошо скрывает фигуру, шлем искажает голос… мне не известен ответ на эту загадку.
Дарлтон был разочарован, сильно разочарован. Врёт ли Кирихара? Очень возможно, но как это проверить? Только настоящий и полноценный допрос может внести ясность, но Кирихара необходим на церемонии! Что ж, значит, завтра он снова столкнётся лицом к лицу с неизвестностью. Если, конечно, Зеро прибудет на назначенную встречу. А если нет? Что тогда? Мягкий свет луны и звёзд освещал ровным серебристым цветом зал. Генерал молча и не прощаясь вышел из комнаты.

***

***

- Он все же пришёл! – лицо Её Высочества выражало неподдельную радость.
Сам же Дарлтон не знал точно, что думать на этот счёт. Так или иначе, но если он прибыл, то сегодня всё должно закончиться. Может быть, он всё же более трезвый и расчетливый человек, чем мог сперва показаться? О чем вообще будет вестись разговор – об амнистии для ОЧР, о месте в правительстве, о каких-то подробностях в будущем государственном устройстве? Всё это, конечно, важно, но по сравнению с теми целями, о которых он ещё так недавно заявлял, смотрелось как то мелко…
- Ты смирился со своим поражением? – Эндрю не заметил, как произнёс это вслух.
Зеро приближался, его тёмную боевую машину и сцену отделяли уже считанные метры. Что бы он ни хотел, но не него сейчас направлены пушки двух найтмеров, десятки стволов гвардейцев, окуляры винтовок снайперов – даже если диверсия и случится, то сам он будет обречён.
- Добро пожаловать, Зеро! Добро пожаловать в Зону Япония!
- Юфемия Британская, я искренне хочу с вами побеседовать!
- Со мной?
- Да, с вами наедине!
Наедине? Что он задумал? Взять её в заложники? Впрочем, нет, это всё равно не оставит для него шансов. Может быть дело в том, что те вещи, о которых он хочет говорить, не должны стать достоянием публики? Если все те тысячи японцев, собравшихся здесь, услышат, как тот, кого они ещё недавно считали народным героем, прагматично обсуждает условия капитуляции – что останется от их веры в него?
Зеро сошёл с найтмера на помост – высота оказалась как раз примерно равной. В этот же момент справа и слева от него появились люди в штатском. Обыск был произведён по всем правилам, но вот сотрудник секретной службы убрал руки:
- Очевидных поводов для беспокойства не замечено.
- В таком случае сюда, пожалуйста, - принцесса указала рукой на небольшой помещение для отдыха, оборудованное за сценой.
- Ваше Высочество, опасно оставаться наедине с этим человеком. По крайней мере, позвольте мне сопровождать вас!
- Всё в порядке. Доверься мне.
Быстрым и уверенным шагом принцесса прошла вместе с Зеро со сцены. Похоже, она совершенно его не боится? Дарлтон понимал умом, зачем это могло понадобиться, но перспектива оставить Её Высочество одну с этим человеком, невозможность видеть, а значит понимать суть ситуации – всё это действовало на нервы. Сузаку… вряд ли он догадывается об этом, но со стороны уже можно видеть, что она говорит с ним  не так, как должна говорить принцесса с рыцарем – “Доверься мне”. Догадывается ли Зеро о том, чем должна окончиться сегодняшняя церемония? Проклятые вопросы – побольше бы ответов…
Сузаку меж тем как то странно уставился на найтмер Зеро. Впрочем, почему странно, наверное, сравнивает это чудо техники со своим Ланселотом, в конечном счёте он – пилот. Вдруг он резко и быстро подбежал к машине, вытянул руку вперёд. Что за чёрт? Что он там заметил? Дальше, Дарлтон и сам не понял, как это могло так получиться, он увидел… девушку, стоящую около открытого люка боевой машины. Всё ясно – можно было догадаться и раньше – если Зеро стоял снаружи, то кто-то же должен был и пилотировать, а теперь Сузаку пытается не пустить пилота на сцену. Всё верно, пилот условиями не предусматривался, но как могло так выйти, что он не увидел момента, когда тот появился? Девушка предстала перед Дарлтоном как то сразу, словно вышла из-за невидимой ширмы. Задумавшись об этом, генерал не сразу осознал, что Сузаку Куруруги стоит, не двигаясь и в странной позе уже несколько секунд, а потом он вдруг начал заваливаться набок!
Охрана подскочила к нему со всех сторон, а Дарлтон проклял самого себя – какой же он дурак! Много ли знает Зеро о том, что должно произойти сегодня! Чёрт подери, он знает всё! Знает и наносит нокаутирующий удар! Сузаку Куруруги – вот главное звено, а равно и самое слабое – единственно возможный претендент на возрождённый японский престол, любовь Её Высочества, человек, полностью лояльный Британии и популярный в Японии. И теперь, похоже, он выведен из строя, убит! Откуда взялась эта девчонка-пилот! И… тридцать три проклятия, чем занимаются агенты секретной службы, почему они тоже встали, как вкопанные!
По счастью, массивный корпус найтмера прикрывал от публики падение Сузаку – это было видно только со сцены. Но сам факт каких-то странных и внезапных перемещений не мог остаться вовсе незамеченным. Ряд солдат-гвардейцев заколебался, как будто его окатила прибойная волна. Дарлтон хотел было уже и сам встать и  лично разобраться, что же случилось – Куруруги лежал неподвижно, но крови вроде бы не было – она сразу же стала бы явно видна на белой ткани мундира, как вдруг всеобщее внимание захватило новое событие: из помещения за помостом выбежала принцесса Юфемия – быстро, без оглядки, прямо к кромке сцены и микрофонам… одна!
- Вице-наместница, где Зеро!? – Дарлтон вскочил, как ужаленный. Что-то творилось вокруг, что-то явно неправильное, опасное, но он не мог успеть, не мог ухватить за хвост ситуацию.
- Вы, все кто называет себя японцами, у меня к вам просьба: не могли бы все, пожалуйста, умереть?
Что!? Это было… ненормально, невероятно… как удар под дых. Он, наверное, ослышался, но нет же, он слышал слово “умереть” очень четко! Может быть это неудачная шутка? Оборот речи? Эта фраза настолько не вязалась с Юфи и тем, что он о ней знал, вообще со всем происходящим, что на секунду Дарлтон подумал, что он, наверное, всё же не смог справиться со сном после безумной ночи и всё это – всего лишь бред, мираж? Эндрю резко и сильно моргнул, потом ещё и ещё раз – всё осталось прежним. Не может быть!
- А, я надеялась, что вы покончите с собой, но вы не можете, да? Что ж, тогда… Солдаты, убейте их всех, пожалуйста! Уничтожить их!
Теперь сомнений быть не могло! Это безумие было правдой. Но как!? Почему!!? Что там произошло в эти несколько минут между ними!!? Краем глаза генерал увидел, что Зеро выбежал на помост, приближаясь к микрофонам, но сейчас даже он не был самым главным. Стадион заволновался – они тоже услышали и тоже, наконец, поверили. Кто-то из гвардейцев стал поднимать стволы штурмовых винтовок. И это сейчас ещё и транслируется на весь мир!
- Выключить микрофоны и камеры!
Дарлтон прыжками, вроде тех, какими он уходил от атаки бенгальских тигров, стал приближаться к принцессе. Зеро, кажется, бежал туда же, но несколько дюжих гвардейцев в красных мундирах перерезали ему путь. Тем временем, Юфемия вдруг вскинула руку, в которой был зажат какой-то предмет – маленький, неказистый, без характерного металлического блеска, но Эндрю скорее интуицией узнал в нём пистолет. Грянул выстрел. Настала тишина… которую несколько секунд спустя прорезал безумный женский вопль. Мужчина в яркой цветной рубашке медленно сползал с сидения на землю, кровь, кажется, лилась только для того, чтобы сделать его облик ещё ярче и праздничнее своей алой краской. На лице у него застыло выражение крайнего изумления. Он был мёртв.
- Давайте, солдаты, поторопитесь!
Дарлтон поравнялся с ней, схватил за плечи и даже немного потряс – это какое-то помешательство, она не могла сделать этого сама! Может быть какой-то наркотик? Что этот чёрт с тобой сделал?
-Принцесса Юфемия, что на вас нашло! Прекратите, пожалуйста! Это… - договорить он не смог – резкая и сильная боль пронзила живот, слово в него налили раскаленного металла. Она выстрелила в него! Она выстрелила! Дарлтон рухнул на колено, но всё ещё старался её не отпускать. Вид у принцессы был удивительно спокойный, а глаза как бы обращены в себя, как если бы она что-то читала в уме…
- Простите, но мне надо убить всех японцев. А теперь ну же, британцы!
Дарлтон из последних сил пытался бороться, но боль в животе жгучими волнами дошла до головы, которая вновь, как раньше, буквально затрещала, затем закружилась, запрыгали светлые и тёмные пятна. Последним, что Эндрю увидел, был приближающийся дощатый пол, а последним, что услышал – звуки редкой, но всё учащающейся пальбы…
Он очнулся резко и как-то сразу. Боль всё ещё была ужасной, на губах был привкус крови, меньше всего на свете ему хотелось шевелиться, но генерал Эндрю Дарлтон заставил себя вновь приподняться, одной рукой опираясь на поверхность сцены, а другой – на собственное колено. Глазами, ещё немного мутными, он огляделся. Ни Зеро, ни принцессы он не увидел. Но всё же картина, представшая перед ним, заставила его застыть в этой неудобной и болезненной позе. Эндрю похолодел – он бывал и в бою и на охоте, видел много лиц смерти, но такое было впервые. Вся арена превратилась в… кладбище? Бойню? Нет! Что-то более страшное. Тела переплетались, как часть какого-то дьявольского орнамента, в невиданных позах, под безумными углами торчали ноги и руки, почти не было мест, где из-под груды убитых проступала бы земля. В некоторых местах оторванные выстрелами поверх трупов лежали гирлянды из британских и японских флагов, которые висели по кромкам трибун. Это напоминало чудовищный и невероятный праздник убийства. В лужах крови, из которых текли и перетекали, сливаясь и образовывая пенящиеся запруды, ручейки, лежали портретики Сузаку Куруруги и насквозь пропитанная алым гвардейская медвежья шапка. У левых ворот перед пулемётной позицией высилась… гора? Волна? Колоссальная куча из стремившихся к выходу людей, у многих из них руки были вытянуты в ту сторону, как если бы все они пытались схватить что-то одно на всех, и, видимо, затянуть в преисподнюю. Поверх всего стоял стон, громкий, протяжный, сливающийся стон умирающих, раненых, заваленных, превращающийся в единый скорбный гул, подобный шуму морского прибоя, казалось, что стонет сама атмосфера, пространство вокруг. Радостно и бойко пролетела связка воздушных шариков, чтобы зацепиться за чью-то отстрелянную ногу. То и дело раздавались короткие очереди и Дарлтон увидел, что есть ещё живые, кроме него, на этом бенефисе и торжестве Танатоса - здесь и там небольшими группами бегали, или, напротив, прохаживались не спеша гвардейцы, раз за разом открывая огонь. Кто-то, он видел это, падал с трибун вниз, как в нижние круги Дантовского ада, иные прыгали специально в тщетной надежде всё же бежать. В самом центре безумным демоном крутился найтмер, поливая всё вокруг огнём пулемётов, редкие вскрики быстро смолкали, как бы тонули в общей атмосфере ужаса. Неужели всё это сделали мы? Британцы… британские гвардейцы, представители оплота цивилизации, по приказу… совсем ещё девочки, обезумевшей неизвестно отчего!?  У Эндрю застучали зубы. Он видел, как кто-то из одиннадцатых бежит совсем недалеко от подиума… но вот он оскальзывается на чьей-то крови, падает, а вот уже его тело прошито как минимум тремя очередями пуль.
- Стойте! Остановитесь!!! ОТСТАВИТЬ!!! – Эндрю думал, что кричит в полную силу, но в реальности он быстро понял, что его собственный, странно искажённый болью голос выдаёт от силы половину от своей обычной громкости – его лёгкие просто отказывались набирать необходимое количество воздуха.
Но всё же он продолжал. Боль усиливалась, он терпел:
- Прекратите! Стойте!
Даже ближайшие группы не слышали его, не говоря уж о тех, кто был на противоположных трибунах. Он видел, как маленький мальчик стоит над парой трупов, рыдая, как пуля бьет точно в голову, как он оседает… Резкий приступ боли заставил его обеими руками схватиться за живот, подступила тошнота, он едва не упал. Эндрю Дарлтон стиснул зубы и запрокинул голову. Он увидел небо… удивительно и чудовищно мирное голубое небо, пересекаемое группой из эдак дюжины птах. Небо… что за безумные испытания ты нам посылаешь!? Но что же делать? Эндрю попытался оценить собственное состояние – боль, сильная, но, вроде бы, больше ничего. Он жив, он не истекает кровью, вероятно, пуля и без того слабенького пистолета Юфи ударилась о какую-то кость в районе таза, заставила её треснуть, а то и расколоться на острые болезненные куски, но органы целы. Юфи… Что же с тобой случилось?
Дарлтон хотел найти её, но быстро передумал – в этом кровавом хаосе он может искать её сколь угодно долго, а, кроме того, что будет, когда он найдёт? Вдруг она вновь станет стрелять? Отдаст приказ стрелять? Не убивать же её, но что же, как же… Да! Он должен найти Корнелию! Должен доложить, предупредить! Британская Львица, фельдмаршал, генерал-губернатор – она положит конец этой катастрофе! Ему… нужно… дойти… до найтмера!!! Эндрю… встал! Не сразу, схватившись вновь за живот, а мир опять чуть не заплясал в глазах, но он встал, а затем медленно побрёл к кабинке для отдыха за помостом – там есть запасной выход, там его найтмер, там надежда…
Он хромал, медленно и трудно давался каждый шаг. Как же всё же вышло всё это? Гвардейцы! Проклятье! Почему они послушали это безумие, почему!? Потому, что у них не было опыта, потому, что их учили во всём повиноваться членам Фамилии, а главное – потому, что они боялись, а страх делает жестоким более, чем что бы то ни было другое. А они боялись – боялись Зеро, его тайн и репутации, боялись японцев-одиннадцатых и не доверяли им, боялись диверсии, боялись за собственные жизни, боялись пропустить критический момент…  Дарлтон с ужасом понял, что и он сам невольно подогрел этот страх.
Но что же Юфи? Всё, что он успел о ней узнать, всё, что в ней было – как она выглядела, что делала и говорила – всё вопило против происшедшего, всё, кажется, всё делало это немыслимым, но это был факт! Почему? Почему!? Что он сказал? Что мог успеть Зеро сказать за те считанные минуты, что превратило Юфемию в другого человека!? Да и сам Зеро – он же, вроде бы, сражался за японцев… Не понятно! Возможно… состоялась подмена! Юфи подменили на...  другую, похожую, прооперированную, найденную в Европе, да где угодно… Дарлтону безумно хотелось верить в это, хоть он и понимал разумом, что это было невозможно. А главное – он видел её, видел вблизи, на расстоянии протянутой руки – тут не могло быть ошибки и обмана. КАК!!?
Боль не желал уходить – шаг, ещё шаг… Он уже скоро будет на месте… Но – фигура! Фигура в тёмном плаще! Зеро!!! Он, похоже, прячется здесь! Ну так что ж, его нашли! И теперь он всё ему расскажет, за всё ответит! Зеро, похоже, не видел его. Дарлтон медленно достал пистолет из кобуры – вдвое тише, чем даже в лучшие охотничьи годы, навёл его прямо на голову врага и… промедлил. Он хотел знать. Он должен это знать:
- Зеро, подонок, что ты сделал с принцессой Юфемией!?
Зеро медленно повернулся. Он приподнял вверх руки, но молчал.
- Ну!?
Вдруг, у него в маске словно бы открылся глаз. Маленькое окошко, в котором что-то сияло, как искра. Дарлтон хотел было крикнуть, чтобы тот бросил сейчас же глупости, или он будет стрелять. На самом деле стрелял бы он в любом случае – этот человек не должен был уйти с этого пира смерти живым – только дать ответ, но вдруг… Это было… странно. Как если бы подул ветер – лёгкий, но всё крепчающий… прямо в голове. Он хотел выстрелить, но уже не мог. Эндрю Дарлтон почувствовал, что его как бы влечёт куда-то, фигура Зеро заслонила, кажется, всё, а потом…

***

Она стояла около камина в комнате Юфи и не могла пошевелиться – чтобы сделать движение разум должен отдать команду телу, а у него даже и на это не хватало сил. Да и зачем, к чему? Британская Львица не знала, как оказалась здесь и долго ли стоит. Корнелия смотрела в огонь, почти не мигая, пламя горело жарко, но не могло согреть – ей было холодно, очень холодно в натопленном помещении, и холод этот шёл изнутри. Она стояла в комнате Юфи… вернее, в бывшей комнате, хотя даже эта маленькая черта, этот отголосок той большой и чудовищной мысли, заставлял принцессу зябнуть ещё больше, маленькими ледяными иглами впивался в сердце. Юфи больше нет… нет больше… больше нет – это не укладывалось внутри, большое, чёрное, тяжёлое оно давило все остальные мысли, обращало их в ничто и заставляло голову гудеть, как старый колокол от удара. И всё же это было правдой, безумной и необъяснимой правдой. Юфемию убили, её убил Зеро, и она не смогла этому помешать…
В начале… Что было в начале? Последующие события затмили, почти сожгли предшествующие воспоминания… Она отдавала последние распоряжения в качестве генерал-губернатора Зоны 11, прежде всего по вопросам отбытия частей британской армии, судьбе военного снаряжения, начале вывоза имущества официальных учреждений и порядке завершения ими своей деятельности – сейчас всё это не было окрашено ни одной краской, а просто звучало в голове почти без смысла. А потом вошёл Гилфорд – без предупреждения, бледный, странный, не похожий на самого себя. Он говорит, а она не верит, чуть ли ни в первый раз не верит своему рыцарю: он получил сразу несколько сообщений, церемония сорвана, на стадионе стрельба, нет, стреляют не Чёрные рыцари, а наши гвардейцы из Колдстримского полка… прямо по собравшейся толпе… по приказу Её Высочества Юфемии. Он говорит отрывисто и хрипло, с усилием, произнося слова явно стараясь самому не вдумываться в их невероятный и пугающий смысл.
- По приказу Юфи? Это невозможно! Она… она любит японцев, она должна стать их императрицей, она никогда… Этого не может быть – это дезинформация. Каковы источники? Нас вводят в заблуждение. Необходимо проследить путь распространения этой лжи и строго покарать тех, кто её распускает.
Гилфорд стоит навытяжку с широко раскрытыми глазами, он похож на больного горячкой, он стоит молча несколько секунд и не может… не может, кажется, сам поверить в то, о чем говорит:
- Выше Высочество, я не стал бы сообщать вам о лжи… о столь чудовищной лжи… если бы не опасался чего то много худшего. Нет связи с генералом Дарлтоном, в городе слышны звуки выстрелов и замечены бегущие со стадиона одиннадцатые, сразу несколько гвардейцев так же бежали со стадиона и в один голос уверяли первых попавшихся им в городе солдат и полицейских, что там творится кровавое безумие, что приказ, который они получили, не может быть отдан человеком в здравом рассудке, что… Один из них, капитан гвардии Куимби, связался с резиденцией генерал-губернатора по радио… Все они повторяют одно и то же. Боюсь, что их слова… должны быть близки к правде. Что-то произошло…
Корнелия почувствовала, что всё вокруг словно бы в летний зной в пустыне стало зыбким и напоминающим мираж. Как? КАК!?
- Сэр Гилфорд, вы… я приказываю… срочно, - слова стали лёгкими и пустыми, как воздушные шары, в них не было смысла… Она посмотрела ему прямо в глаза, словно надеясь помимо не дающих ничего слов найти ответ прямо там: Гилберт, вы… вы и сами знаете Юфи много лет, вы видели её и были с ней и в радости и в печали, вы знаете что она из себя представляла – как вы можете верить во всё это!? Как это может быть правдой!? Юфи никогда в жизни не отдала бы приказа убить одного человека, даже и самого ужасного, потому что непременно нашла бы в нём что-то… как может быть, чтобы она хладнокровно приказала истребить десятки тысяч ни в чём не виновных людей?
- Я не могу знать, Ваше Высочество. Я… правда не могу, но мы должны что-то предпринять…
Потом события стали развиваться с быстротой и неотвратимостью скоростного поезда-экспресса, а более всего напоминали безумный, бредовый сон: один за одним стали приходить доклады об атаках противника, о том, что город начинает напоминать растревоженное осиное гнездо, о вспыхивавшем повсеместно пожаре насилия, об убитых, о том, что какие то подразделения в красных гвардейских мундирах движутся по улице и расстреливают всех, выглядящих не как европейцы. Она должна была, вынуждена была… сконцентрироваться на сборе войск, на том, чтобы внести крупицу порядка в расплескавшийся, вышедший из берегов океан хаоса. Она устремилась на своём найтмере в район порта – нужно сорганизовать бойцов, нужно, чтобы они прекратили погрузку, нужно, чтобы они сохранили порядок, сохранили вооружение, чтобы был тот, кто сможет отдать команду в тот момент, когда их захлестнёт и закрутит в водовороте всего происходящего. Она неслась с безумной скоростью, но мысли её были не здесь. Юфи! Где Юфи!? Что с Юфи!? И что с ней вообще могло произойти…
Голос Гилфорда, её верного рыцаря, который вместе с отрядом Гластонцев был отправлен на поиски, с приказом любой ценой найти и доставить в безопасное место принцессу Юфемию, зазвучал внезапно и взволнованно, слишком взволнованно для такого сдержанного,  дисциплинированного, немногословного человека, как он:
- Ваше Высочество…
- Ещё не связались с Дарлтоном?
- Нет. По докладам, он был ранен… Генерал-губернатор, мы… получили срочное сообщение с Аваллона.
- Аваллона?
- Принцесса Юфемия… она там, её доставил из госпиталя на берегу на вертолёте её рыцарь – Сузаку Куруруги. Учитывая то безумие, которое сейчас происходит в Новом Токио, это, похоже, был правильный выбор – там наиболее безопасно, кроме того, там, вероятно, лучшие медицинские средства из доступных, там смогут позаботиться…
- Что с Юфи!? ЧТО С НЕЙ!?
- Ранена. Боюсь, что достаточно тяжело. Она… она потеряла много крови. Корабль находится более чем в ста милях от нашего побережья… В неё стрелял Зеро – Куруруги сообщает это, он едва сумел вывезти её в госпиталь при 7-м маневренном полку королевского бронекорпуса, но там начался бой – её срочно прогрузили на единственный имевшийся там вертолёт и доставили на Аваллон.
- Она сообщила что произошло? Что… что заставило её?
- Её Высочество… она сейчас неспособна говорить. Она не приходит в сознание, её подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких, там трудятся все корабельные врачи, но сейчас нельзя… быть уверенным.
- Я лечу туда.
- Что?
- Я лечу туда. В резиденции тоже есть вертолёты, Аваллон подходит для организации командного пункта… я должна её видеть, должна узнать, должна помочь…
С этого момента мысли тогда и воспоминания теперь путались. Корнелия Британская развернула найтмер, она была уже на плацу у главного входа, когда вновь появился голос Гилфорда… нет… не его – чужой, полуживой, деревянный. Он так и не смог сказать этого тогда – сказал врач. Он начинал так многословно: большая кровопотеря, пробитое лёгкое, повреждённая аорта, какое-то общее странное состояние организма. Она пришла в себя, говорила с майором Куруруги, даже улыбалась… но оптимизм оказался преждевременным, ему очень жаль, медики Аваллона предпринимали всё, что в нашу эпоху в силах человека, тем более, что речь шла об особе королевской крови… Он говорил и что-то ещё – мусор, песок, сухая листва. А потом сказал коротко и просто – Юфемии Британской больше нет с нами. ЮФИ. БОЛЬШЕ. НЕТ. С этого момента Корнелия перестала уже что-либо помнить. Она здесь – в комнате у камина, стоит, не может понять зачем, не может двигаться, не может даже плакать – нет сил, нечем и незачем.
Юфи. Именно сейчас Корнелия как никогда ярко могла вызвать в воображении её образ – ничто другое не мешало ему и его не заслоняло: черты её лица, её походку, ясную искристую чистоту её глаз, шёл волос, звонкий смех – и каждая чёрточка била в самый центр души, кричала и возглашала – больше нет. Больше нет и никогда не будет. Как? За что? Корнелия понимала кто, как и за что мог бы убить её саму, Шнайзеля, даже несчастного покойного Кловиса… Но Юфи – она за всю жизнь не пожелала зла ни одной живой душе, любила самый этот мир так искренне и истово, что ни секунды нигде и никогда не сомневалась в конечной победе добра. Юфи, которая любила и их самих, этих одиннадцатых, не благодаря и даже не вопреки, а просто потому, что они тоже люди. Любила и с детской настойчивостью и непосредственностью своей мечтала сделать их счастливыми. Детской… Ей было 17. Почему? За что так рано? Почему она не сумела её уберечь!? А ведь это было для неё самым главным, самым важным, самым дорогим её сокровищем! Она была лучше всех нас, но называла саму себя никчёмной в скромности. Почему она не защитила её? Почему не умерла, закрывая её своей грудью!? Почему её не было рядом!? Корнелия всегда боролась и делала всё, что в её силах, чтобы защищать: Британию, её людей от всех ужасов, какие только может преподнести война, своих собственных солдат, которые надеялись на неё порой почти как на чудо, но всё это было не просто так, не само по себе – Юфи персонифицировала всё это. Юфи… Корнелия, Британская Львица, чёрт бы побрал, фельдмаршал, командующий, воин… Ведь это она враг Зеро, она стояла у него на пути, она! Почему он убил не её а Юфи? Убил Юфи и вместе с ней веру в то, что есть что-то лучшее, истинное, что спасает своей добротой наш жестокий мир. Заслуживает вообще этот мир спасения, если он убил её в несчастных 17 лет?
А в ней было столько жизни, жизни, которой хватило бы на двоих, на троих, на тысячу. Она не дожила до свадьбы, не познала счастья материнства, не успела даже услышать “Да” от Сузаку Куруруги, как того мечтала. А ведь она хотела вместе с Корнелией репетировать вальс! Раз, два, три… раз, два, три… Этот нехитрый мотив рефреном стал звучать в уме Корнелии, сперва милым голосом Юфи, но постепенно превращаясь в голос Зеро, а потом и вовсе в нечто громоподобное, в удары титанического молота. Огонь камина показался преддверием пламени преисподней, а Корнелии и самой хотелось провалиться под землю от горя и стыда. Она не уберегла её! Не спасла! Как она смела!? И чего в этом случае стоит?
Но в тот момент, когда она почти уже возненавидела себя, её вдруг вновь отчётливо увиделась Юфи, даже не нынешняя, а совсем ещё девочка, маленькая девочка 12 лет, вспомнился тот чудесный, безвозвратно прошедший день на пронизываемой солнечными лучами алее парка в Пендрагоне. И её сестрёнка указывает ей рукой на сердце и говорит, что очень важно, чтобы вот тут точно ничего не болело, потому что там может болеть не только тело, но и душа…
- Прости… Прости меня, Юфи.
- За что? Я маленькая и глупенькая, я ещё очень многого не понимаю, но я горжусь тобой, ты замечательная, а я никчёмная
- Не говори так! Нет!
Лицо Юфи вновь стало пропадать, но, чудесным образом, с нею пропала и первая невыносимая боль. Она… она не обвинила бы меня. Она… Корнелия вдруг поплыла по волне воспоминаний, старых, добрых, даже и сейчас ещё добрых, оставшихся прежними, когда всё, кажется, потеряно невозвратимо. Она видела Юфи и возрасте трёх лет, и совсем недавно. Видела, присутствовала незримо в тех сценах, где та делала самы е простые вещи, была собой, но в то же время была тем самым маленьким добрым чудом… Память – вот что осталось от Юфи. Не всё погибло! Нет! Память…
НО ВЕДЬ ЕЁ БУДУТ ПОМНИТЬ КАК УБИЙЦУ! Эта мысль! Эта мысль! Она кинжалом впилась в сердце, она отравила ядом последнее сокровище. Она… она и в самом деле убила их, отдала приказ их убить – теперь уж это несомненно – отдельные куски воспоминаний с подтверждением этой страшной правды вернулись к ней.Лишь она знает её настоящую, а остальные будут её ненавидеть! Ненавидеть заслуженно японцы, которых она лишила близких и родных, ненавидеть британцы, за то ,что она была у истока всего происходящего безумия, ненависть эта переживет годы и десятилетия, проникнет в книги, ведь Юфи – принцесса, отравит память и имя её у многих поколений вперёд, которые будут её проклинать! ЗЕРО! Он не только убил её! Он каким то дьявольским, сатанинским образом исказил её, украл самую её суть, сверхчеловеческим образом заставил сделаться полной противоположностью себе самой и это затмит все предшествующие годы её жизни. Останется только это – кровь и смерть, больше ничего.
Корнелия не почувствовала даже – поняла с полной отстранённостью, что падает, но даже и не пыталась удержать равновесия. Боль от удара была столь слаба, столь несравнимо слаба по сравнению с внутренней, что не значила ровно ничего. Мыслей не было, больше нет, желаний не было, слёз не было, хоть глаза и были влажными и всё вокруг плыло – она кусала до крови губы и смотрела в огонь. Он – не человек. Он – сатана. Он убил Юфи, потому, что она была противоположна тому, что он несёт в мир. Он победил. Да с ним и нельзя бороться. Огонь вспыхнул особенно ярко, но вскоре погас. А может быть и не вскоре – течение времени потеряло для неё значение. Всё потеряло своё значение. Всё, во что верила, за что сражалось, что любила Корнелия Британская было мертво или умирало. Пепел был в камине, пепел был в душе. Та пружина, которая сжималась в ней в самых страшных боях, но вновь отпускала с Юфи, теперь не сжалась, нет – она была порвана. Сумерки и тьма сгущались вокруг… Если бы сейчас её пришли убивать, то она, смелая и решительная Британская Львица, даже и не пошевелилась бы – было всё равно.

***

Возражений не было. Офицеры один за другим стали вставать из-за стола.
Джон Чиверс слушал всё это, он продолжал глядеть на принцессу, а внутри у него что-то вскипало: подумать только, неужели это он, он сам ещё совсем недавно был на грани того, чтобы совершить самоубийство!? Он мыслил себя уже почти как бледную тень, наполовину сошедшую в могилу? Нет, господа! НЕТ!!! Он ещё жив! Дым начал рассеиваться. Он жив и больше всего он хочет пойти вперёд, потому, что иначе и в самом деле, даже и без всяких одиннадцатых он сам себя сожрёт. Больше всего Джон Чиверс хотел в эту минуту отомстить врагу за собственный страх, за почти в прямом смысле смертельный испуг, ставший очевидным на новом фоне.
Он хотел донести это своё чувство до самой схватки, но не вышло. Когда после недолгих приготовлений и короткой речи Британской Львицы перед солдатами, примерно повторявшей то, что было сказано в штабной комнате, Джонни встал в строй, то он увидел, что хотя на большинство она подействовала столь же сильно и воодушевляюще, как и на него (впрочем, не только речь, но и само появление и облик принцессы), но всё же не на всех. Справа от него стоял солдат, в котором Джон быстро признал несчастного малого, которого он помогал поднимать во время отступления – зубы его сейчас клацали не хуже, чем у напугавшего его тогда обгорелого скелета. Слева был Майк – вроде бы он был в порядке, но слишком молчалив для себя:
- Как ты? Готов?
- Да… пожалуй да. Только вот затылок чешется – как тогда, когда старый Гейб бивал нас на ферме – верный признак неприятностей. А так да…
Они стояли на левом конце условного центра позиции – так, по крайней мере, казалось Джону. Судить было трудно – цепь бойцов образовывала непрерывную дугу. Метрах в пятнадцати от них стоял найтмер. А впереди… впереди было нечто, похожее на тёмную стену, или какую-то странную застывшую волну. Дым всё ещё е давал полноценного обзора, но даже то, что, будто выбивалось из под его полога создавало впечатление колоссальной массы, пожалуй, даже слишком большой, чтобы думать, что она состоит из людей. Это, наверное, оказалось и к лучшему…
Джонни не видел, как принцесса, перед тем как закрыть люк своего найтмера, подала сигнал, не видел, как всё началось, но вот не услышать этого он не мог. Воздух в Новом Токио был до странности стоячим, безветренным, было почти тихо. Враг ждал, считая последние минуты до того, как истечёт время, данное на капитуляцию, когда пришёл ответ, который они не могли не услышать. Барабаны ударили одновременно с артиллерией, офицеры дали команду начать движение вперёд, но уже через несколько секунд стало невозможно что-либо услышать – только понять по взмахам рук. 40 самоходок, полторы сотни миномётов и пушек завыли в ночи в один голос. Комендоры и расчёты точно исполнили приказ – канонада длилась три минуты – ровно три, но за это время по врагу было выпущено всё, что только можно было успеть выпустить. Сколько-то времени было сэкономлено и на прицеливании – с такой дистанции и по такой толпе не попасть было трудно. И все эти три минуты они приближались: молча, под барабанный бой, под марш “Через холмы и далеко за ними”, не стреляя до времени, размеренно, не падая и не вжимаясь в землю, но и не переходя на бег. Джон стразу отметил разницу между обычным боем и этим. В обычном бою ты стремишься всё делать с максимальной быстротой, выцыганить у врага и у смерти каждую секунду – этот бой похож на охоту, только жертва и охотник то и дело меняются местами. Сейчас было иначе – так, как было в прошлые эпохи, вплоть до самых древних, когда воины шли вместе, чувствуя плечо товарища в самом прямом смысле слова. Плечо – нет, но в их плотной цепи Джони и Майк могли бы взяться за руки, вытянув их. Все шаги сливались в один шаг и отдавались гулом в земле и гулом в теле – как на параде, но, конечно, иначе. Бой стал как большой и удивительный древний ритуал, где все в немом единстве выражают силу. Они прошли так метров двести. А потом он увидел вражеский передний край. Он видел его, конечно, и до того, но неявно, неотчётливо, теперь же он приблизился, а залпы орудий странным образом ещё больше рассеяли дым. Огненные шары взрывов вгрызались в толпу, как злые рыжие бульдоги и выгрызали из неё куски. Каждый выстрел был маленькой бойней. Джонни никогда прежде не видел фонтанов из крови и плоти и никому и никогда не желал бы увидеть их вновь. В эту секунду он, хоть это и была своя артиллерия, испытал ужас – первобытный ужас человека, увидевший, во что можно с такой лёгкостью превратить ему подобных. Со стороны врага не было даже выстрелов – тех немногих, у кого было огнестрельное оружие в первых рядах, уже не было в живых. А они… последний снаряд прочертил в небе след, когда повторённая каждым офицером в сотни глоток команда “Оружие на изготовку!”, почти сразу же сменилась командой “Огонь!”. Джон Чиверс вскинул штурмовую винтовку.
В первый раз Джонни выцеливал – он слышал что говорилось о причинах этого буйства, понимал, что это –какая то жуткая провокация, смутно даже давал японцем право на месть, а потому хотел найти в толпе Черного рыцаря, но не сразу увидел и в итоге не успел – низенького, явно ещё оглушённого, контуженного врага снял очередью кто-то другой. Потом он прицелился и разнёс грудь на удивление рослому одиннадцатому с топором, запачканным чем то – Джон решил, что кровью и возненавидел его за это. Но потом… Их атака не меняла темпа, не снижала и не увеличивала его,  они приближались, но приближались равномерно. Враг же, в конце концов, оклемался от первого потрясения и, как показалось Джону, даже без команды, ринулся вперёд. Страха в глазах противника – столь естественного, столь человеческого он не увидел – только ярость. Тогда он перестал выцеливать.
Это был настоящий шквал – стреляли все и из всего: он, Майкл и паренёк справа – из штурмовых винтовок, боец несколько позади них – из снайперской винтовки, полковник Картрайт, шедший рядом со знаменем, из пистолета, слышался сухой треск ручного пулемёта, а поверх их голов давал очереди из своего тяжёлого найтмер. Враг тоже начал стрелять, но собственный темп и неорганизованность толпы сбивали ему прицел – попаданий почти не было, хотя кто-то правее и несколько впереди от полковника схватился за шею и рухнул навзничь. Противника же скашивало рядами, и если первая волна бегущих смогла приблизиться к ним почти в плотную, то потом они напротив как бы расчистили вновь то пространство, которое отделяло их от совершенно нежелательной рукопашной схватки. Редко кто из врагов пока бежал, да и те, кто пытался, просто не могли этого сделать – общая воля и тело толпы несли их вперёд, а потом укладывали под пулями вместе с остальными.
Их цепь дошла до кромки бывшей вражеской позиции, обработанной снарядами,  ступили в нечто, поминающее кашу, или густой кисель из земли, пыли с прахом и крови и в этот момент его сосед справа рухнул на землю, не сделав шага вперёд:
- Я не могу, я не пойду… Только не туда, не в это!
Он лежал и икал, а у Джонни не было времени оборачиваться. Краем глаза он заметил, что идущий позади цепи полковник Картрайт и кто-то из барабанщиков с ругательствами пытаются поднять труса. То ли засмотревшись на это, хотя вряд ли – он отвёл этому всего пару секунд, то ли по какой-то иной, странной причине, Джон не заметил, как во вражеских рядах появились силуэты тёмных великанов. А потом уже не разобрать их было нельзя.
- Найтмеры!
Их хвалёная скорость в этот раз не была их сильной стороной – они вязли в толпе, но броня и орудия оставались. Они застрочили из пулемётов разом и трое или четверо солдат были сразу убиты наповал, а один со стоном упал и схватился за ногу. Их собственный найтмер ответил прицельным выстрелом из пушек по врагу – он подбил двоих, вероятно, сумел бы и больше, если бы прежде неосмотрительно не тратил снаряды на вражескую пехоту. После того, как его пушка замолкла, сразу три вражеских машины подобрались почти вплотную и просто прошили его выстрелами. О продолжении движения не могло быть и речи – теперь уже все упали и вжались в землю, в эту самую чудовищную мешанину в которой теперь при близком рассмотрении стали видны ещё и многочисленные острые осколки асфальта и кирпича. Ещё один найтмер чуть дальше вынужденный на скорости маневрировать под вражеским огнём не совладал с управлением, а может быть и сам решил пожертвовать собой и с размаху врезался и рухнул во вражеской толпе, оставив в ней глубокую борозду. Противник, несмотря на огонь, к тому же сильно утратившей точность, стал быстро сокращать и без того не слишком большую дистанцию. Были пущены в дело гранатомёты, но тщетно – вражеские найтмеры, передавив, правда, при этом, некоторое количество своих, ушли от большинства выстрелов. Здесь и там раздавались стоны – пулемёты врага не знали ни устали, ни жалости: вторая цепь пыталась латать дыры и потери первой, полковник Картрайт оказался почти на одном уровне с Джоном – он что-то кричал судя по виду в рацию, но толку было мало. Почти три десятка вражеских найтмеров пошли здесь в атаку и их всё ещё оставалось больше двадцати. Они стали вмятиной в широкой британской дуге, вмятиной, грозящей вот-вот стать дырой.
Джонни стрелял, метнул две гранаты – расстояние уже позволяло, и подумал, что вот уж теперь он точно умрёт (что странным образом теперь его почти не пугало – только злило), когда сзади появились они. Найтмеры! Он не сразу понял это, но это были их найтмеры – все 40 машин 7-го королевского маневренного бронеполка, общего кризисного резерва. А впереди всех – найтмер принцессы. В этот же момент вновь заработала артиллерия. Она врезалась во вражеские ряды прямо в просветах между разрывами, как могло показаться со стороны паря над землёй, не касаясь её – гарпуны мелькали как стрелы, многотонная машина закладывала манёвры и пируэты, которые сделали бы честь балерине. На его глазах за считанные минуты, даже меньше, Корнелия Британская уничтожила пять вражеских машин, словно бы в едином порыве и движении. Прочие всё же выпали на долю подоспевших остальных бронированных сил. Джонни был почти оглушён от близости мощнейших взрывов и победного торжества – враг, приблизившийся, было уже на бросок гранаты, просто исчез. Джон Чиверс ещё слабо отдавая отчёт самому себе, встал во весь рост и с удивившей его самого дьявольской меткостью начал добивать оставшихся целыми. Ему здорово повезло, что он остался невредим – почти все остальные ещё лежали, но ни враг, ни осколок собственного снаряда не взяли его. И потому именно он стал свидетелем того самого почти исторического момента: перед стальной стеной найтмеров и огненной разрывов, которые медленно начали сближаться на поле боя, враг сперва как то разом дрогнул, а потом обратился вспять. Не везде – даже зрения Джона Чиверса хватало, чтобы это увидеть, далеко не везде, пока ещё только перед их частью цепи, но всё же несомненно – враг бежал, увлекая в общем порыве тех немногих, кто ещё сохранил волю к битве, а он стрелял им вслед.
Он стрелял что было сил пока, наконец, не осознал, в каком уязвимом положении находится. Их сектор существенно поредел – здесь и там, оборачиваясь назад, он видел тела в британских мундирах. С внезапно пришедшим страхом он стал крутить головой в поисках Майка, но вскоре нашёл его метрах в тридцати левее. Они, тем не менее, приходили в порядок, они снова шли вперёд, хотя марш уже не играл и строй не выглядел так же гордо и ровно, как прежде. Их часть дуги оказалась в странном положении – слева и справа кипел бой, и часть сил оттянулась туда, уплотнив их фланги, но прямо перед ними врага не было. Впервые Джон Чиверс смог окинуть широким взглядом пейзаж, оказавшийся странным и страшным. Прямо пред ними было что-то, напоминающее Луну – поле с неравномерно разбросанными лунками и кратерами и белой (наверное бетонной) пылью, а дальше было то, что когда-то давно (впрочем, как давно – не далее, как сегодня утром) было районом города, а теперь превратилось в нечто среднее между осколками старческих зубов и невиданными монументами – огрызки кирпичных стен, извивающаяся змеёй арматура, арки и проёмы, вызывающие ассоциации с римскими акведуками. И никого и ничего живого. Так мог бы выглядеть первый круг ада, или, скорее Чистилище, подумалось Джону. Они брели в этом жутком месте, вздымая шагами облачка пыли, а слева и справа виднелись разбросанные останки, скорее даже куски тел.
Джонни с ещё несколькими бойцами чуть оторвался вперёд – его манил видневшийся край образовавшегося волей Зеро исполинского провала. Казалось, что достигни они этого рубежа и в их положении появится какая-то прочность, ещё не уверенность, конечно, но надежда на неё. Немного впереди виднелось дерево, единственное, а потому выглядящее чужеродным, почти невероятным. Оно было обожжено, но, что гораздо более странно, сохранило целыми две зелёные ветви, а внизу к стволу было что-то привалено. Подойдя чуть ближе, Джон увидел, что это – торс и левая нога, держащаяся на каких-то красных тонких и влажных соплях. Ни правой ноги, ни рук, ни головы не было. Робкий парень, который сомнамбулически шёл за Джонни, резко выкидывая ноги, глухо застонал и отбежал немного – метров на семь или восемь к остатку стены – похоже его тошнило. Джон подумал с раздражением, что не место таким в бою. Не парень, а благовоспитанная леди, которую…
В эту самую секунду из-за гнилого зуба бывшей стены показалась тень, а следом за ней молниеносно выскочил одиннадцатый с катаной в руке и стремительным движением, будто бы даже лёгким, отсёк согнувшемуся солдату голову. Она покатилась, подпрыгивая почти весело, как пущенный детской ногой мяч, японец проворно скакнул вперёд, а Джонни, напротив, застыл, как поражённый громом.
Мысли стали нестись в голове со скоростью почтовых экспрессов. Вот и погиб несчастный трус. Трус? А почему, собственно, он считает его трусом? Потому, что тот парнишка не желал каждую минуту здороваться со смертью и пить с ней на брудершафт? Не хотел ни убивать, ни быть убитым? Разве это не есть самая правильная человеческая позиция!? Но какого чёрта он тогда делал в армии? Да мало ли какого! А как оказался в ней ты сам? Причин может быть миллион, а вот исход один. Он мёртв и назад возврата не будет. А кем он мог быть? Художником? Врачом? Воспитателем детей? Он явно был добрый малый и не подлый, раз вместе со своим страхом дошёл до сюда, а не попытался бежать или поднять руки. И больше его нет. А кого ещё больше нет? Скольких не стало за последних часов эдак шесть? В Джоне Чиверсе будто долго зрело что-то, а теперь выросло, окрепло, прорвалось – из внутреннего протеста излилась ярость, достойная героев скандинавских саг. Одиннадцатый, меж тем, был уже здесь – он не мешкал, он преодолел то небольшое, разделяющее их расстояние, он занёс меч. Никто и нечего не успел, никто не сделал выстрела и, безусловно, всё тут же окончилось бы для Джона раз и навсегда, если бы не эта внутренняя перемена. Он выбросил вверх руку со штурмовой винтовкой и вторую, чтобы подхватить и укрепить её. Меч, целивший в могучем размахе ему между плечом и шеей, звонко ударил о металл. Он успел увидеть округлое и узкоглазое лицо, на котором явно отразилось удивление, в тот самый момент, когда Джонни Чиверс со всей силы и даже больше, как бы сверх неё, выбросил левую ногу вперёд, ударив врага в пах.
Японец булькнул, из глаз его брызнули слёзы, а ноги подкосились – приклад винтовки Джона, не раздумывавшего, а действовавшего как по наитию, по руководству свыше – так ему казалось, тут же ударил в висок. Рухнувшего противника он пронзил штыком, буквально пригвоздив к земле. Тот дёрнулся два или три раза и затих. Джон Чиверс ещё успел под потрясёнными взглядами других бойцов пройти несколько метров до трупа обезглавленного, зачем то перекрестить ему голову и взять его штурмовую винтовку вместо своей – у неё погнулся ствол, когда ударили миномёты. Бегство врага не их участке имело и определённый минус – они до того момента были как бы прикрыты им, а плотность вражеской орды не давала развернуться. Теперь же всюду стали подниматься фонтанчики и колонны земли – не слишком большие, создававшие иллюзию, как будто это не мина прилетает сверху, а кто-то злой и шустрый выскакивает из-под земли. Их мощь не могла сравниться с силой британской артиллерии, но их было много, и они были опасны. На открытом месте они были мишенями, а потому один за одним солдаты и офицеры стали рывками и перебежками заскакивать в развалины. Джон Чиверс увидел, как какого-то несчастного просто подкинуло в воздух, чтобы тут же опустить уже не человеком, а подобием куклы с вывернутыми руками и безумной позой, но сам заскочил, ударившись лбом о бывший дверной косяк.
Он очень скоро понял, что попал в лабиринт – от прежней планировки остались только намётки, намёки, а кое где завалы, напротив, закрыли некогда имевшиеся проходы. Он сразу почувствовал себя отрезанным от мира – рядом не было никого, гул обстрела глушил звуки, направление потерялось уже на третьем подобии комнаты, где он очутился. Джонни устал. В осколке разбитого зеркала, висевшего на стене, он увидел своё лицо удивительно равномерного цвета – пыль покрыла его всё, спрятав веснушки. Он подумал, что здесь есть такие закоулки и углы, где можно было бы спрятаться так, что никто и за год не отыщет. И тут же какой-то бес у него в уме стал повторять это на разные лады: умолять, подначивать, требовать. Сверху вдруг упал кусок штукатурки, больно ударил и саднил левую щеку и руку. Джонни встал. Идти или не идти вперёд? Да и где здесь перёд? Тут он заметил, что обстрел утих и услышал шаги. Свои? Враг!? Он распластался на земле, вскинул оружие, нащупал левой рукой гранату. Последняя, вот дерьмо!
- Чиверс! Да, это он, не стреляй, ребята! Гроза самураев. Вставай, вставай!
- Майк!
- Я.
- Цел?
- Жив.
Больше слов не потребовалось. Они углублялись – весь их маленький отряд из десяти человек. Раз или два казалось, что они вышли на то, что когда то было переулком, или даже крохотной улицей. Впрочем, возможно и нет. То и дело вокруг воцарялась тьма, целый фонарь был только у одного из них, а потому все жались за его спиной. А потом они наскочили на них – шестеро одиннадцатых стояли, словно поджидая, лишь у одного был пистолет, остальные с холодным оружием, а потому его сняли первым, буквально изрешетив из пяти или шести штурмовых винтовок разом. Это было ошибкой. Остальные бросились вперёд единым фронтом и повалили передового солдата. Фонарь разбился. Джонни слышал крики и пыхтение. Кто-то было стал и стрелять, но тут же затих. Джон Чиверс стрелять не стал – в этой тьме и в этой скученности, он был уверен, что подстрелит кого-нибудь из своих. Страх подкатывал волнами, казалось, что враг подбирается. Стрелять или нет!? А вдруг он убьёт Майка? Этого Джон Чиверс себе бы простить не смог. Его схватили за ногу! Он изо всех сил ударил в тут сторону другой. Вскрики, толчки – он почти не держался на ногах. Выстрел просвистел прямо у правого уха. Чёрт!
СВЕТ! Их было пятеро. Пять фигур, но неясно чьих – свет слепил глаза до боли и рези. Пятеро вскинули оружие. Конец? Нет!  Британцы! И двое ещё остававшихся в живых врагов были прикончены очередями в упор. Из пятнадцати вошедших в эту комнату к этому времени в живых оставалось восемь.
И всё же они вышли – вышли из лабиринта к тому, что было когда-то одним из бульваров. Провал виднелся уже не так, как раньше, не как чёрный зев, а рельефно, отчётливо. Из одного и другого, из третьего и четвёртого проходов появлялись отряды, проводились переклички, ставились пулемёты. Они двигались, они, чёрт раздери, двигались вперёд! И они почувствовали силу и неотвратимость в этом собственном движении. Наверное именно по этому контратака не смутила их.
Враг налетел под новый обстрел и вой мин, он по-прежнему давил массой, но в этот раз огнестрельного оружия было куда больше, кое где в общих рядах виднелись единые группы в чёрном, действующие более слаженно. Они бежали не делая остановок, они приближались, но сейчас вышедших из запутанных обломков солдат было уже не сломить. Опираясь на стены и выступы, за считанные минуты, прокопав несколько неглубоких траншей, они стали и сами как каменная стена, о них разбились вражеские волны. Несколько пулемётов удалось затащить наверх, сделав плотность огня ещё больше. В дело шло всё: пулемёты, гранатомёты, ручные гранаты, а в ближнем бою даже штыки и кирпичи. Джон подстрелил не меньше десятка, последнему попал в ногу, а потом проломил куском арматуры, зажатом в левой руке, голову, когда он услышал гул. Гул, который заставил землю вибрировать. Он увидел, что вперёд ринулись их соседи справа, стараясь не отстать от появившихся там найтмеров. А потом началась феерия. Первые снаряды третьего огневого налёта британских сил стали огромными безумными пламенными жуками со свистом и звоном в воздухе падать с неба почти перед их позицией – видимо артиллеристы не рассчитывали, что кто-то из своих успеет зайти так далеко. Джона ударило волной воздуха – горячего, упругого, он едва не упал, но устоял и видел всё. Видел, как врага словно стирает, счищает с поля боя, как продолжают вести огонь его товарищи слева и справа, как противник заметался, будто обезумевшая бешеная собака заметался в разные стороны, как в тыл им ударили найтмеры, прорвавшиеся от соседей. Наверное, немного не в себе он побежал, забравшись по поваленной бетонной плите на второй этаж, а потом на третий – дальше уже ничего не осталось, и оттуда с этой высоты он, крутя головой так, что начала болеть шея и, выкатив глаза, смотрел и смотрел вокруг, стараясь запомнить детали. ВРАГ ПОБЕЖАЛ! Не только перед ними, не в первом приступе испуга. ОН ПОБЕЖАЛ ВЕЗДЕ! Слева и справа, под огненными брызгами артобстрела, пуская в тех немногих местах ,где сохранилось подобие организации и ещё были живые Чёрные рыцари густые дымы завесы, толкаясь и соударяясь с теми, кто ещё был позади них и ещё, вероятно, даже не вступал в бой, и увлекая их за собой. Он видел, как накрыло и превратило в прах одну батарею миномётов, которая заставила их прятаться, видел, как отделились от значительно поредевших, но всё ещё держащихся цепей найтмеры Гластонских рыцарей, начиная настоящее, а не минутное преследование, видел, как они ворвались на другую батарею, расстреливая  врага в упор! Он видел поднятые знамёна, видел вновь забившие барабаны, найтмер принцессы и машины 7-го бронеполка, широким заходом отрезавшие отряд врага, начав движение из глубины позиции противника назад к нашим. Он видел… неужели уже победу? Нет, дело ещё не кончено, пока ещё рано, слишком беспечно, слишком безумно было бы это говорить. НО, ПОХОЖЕ, ЭТО БЫЛ РЕШАЮЩИЙ ШАГ К НЕЙ!
Джон Чиверс скосил, наконец, взгляд вниз. Он увидел Майка невдалеке от полковника Картрайта, он крикнул “Наша берёт! Гип-гип ура, наша берёт!”. Майкл Пламм обернулся, улыбнулся широкой улыбкой, махнул ему рукой… В этот самый момент из-за уступа у кромки первой траншеи вдруг вскочил одиннадцатый. Он был окровавленным, у него не было кисти левой руки, он должен был быть мёртв, но он не был. Это был последний его рывок – он упал в конце, чтобы уже не подняться – по нему даже и выстрела не сделали, но он успел выстрелить из своего пистолета. Он целил, конечно, в полковника, но Майк… Джон так и не понял, сделал он это специально, или так получилось само, сделал шаг, всего один шаг в сторону от того места, где только что так весело махал рукой, и закрыл его. Он охнул, и схватился за живот, а потом упал на бок, медленно и грузно, как в дурацком комедийном фильме...

***

Она ждала. Ждала так, как, может быть, никогда и ничего в жизни – с замиранием сердца, с ощущением, что секунды превращаются в тягучий каучук, с лёгким покалыванием в пальцах. Корнелия Британская поставила свою боевую машину так, что ей открывался полный обзор на внутренний дворик резиденции генерал-губернатора, но сама она оставалась, невзирая на размеры, почти незаметной в тени колонн и арок, прикрытая густыми и высокими кустами сирени. Сирень высадили по приказу Кловиса – он с детства любил её. И Юфи тоже любила… Когда это имя прозвучало в мыслях, то начавшие снова закрадываться сомнения развеялись утренним туманом – да, она должна быть здесь, должна сделать это, должна и сможет!
Она вернулась в резиденцию, когда стало ясно – наступление развивается успешно, больше того, оно уже явно вырвало инициативу из рук восставших. Её стратегия оправдалась! Враг бежал! В отдельных местах наиболее боеспособные силы, в основном из числа Чёрных рыцарей, продолжали сопротивление, их даже всё ещё суммарно было больше, чем понесших потери её храбрецов, но теперь уже они, как британцы в начале схватки, были разобщены, разрезаны, напуганы и лишены координации и плана. Найтмеры проносились между этими тёмными островами, не давая им соединиться, артиллерия била по целям, иногда застигнутым на совершенно открытой местности, пехота формировала штурмовые группы и блокировала, обкладывала врага огнём со всех сторон. На подходе была авиация. Дело близится к концу! Они не погибли! Они побеждают! Она почувствовала это со всей силой и яркостью, когда во главе 7-го бронеполка ворвалась на вражескую миномётную позицию. Их даже не пытались останавливать – только задерживать изредка. Враг бросал оружие, чтобы ускорить бегство. От куража натиска и успеха захватывало дух. Теперь, наймеры могли показать свою самую сильную сторону – скорость и манёвр, а к 7-му бронеполку присоединились, слившись в единый отряд, Гластонские рыцари (к слову, превосходно себя показавшие в бою), ведомые Гилфордом. Преследование не прекращалось ни на минуту! Британские силы были явно воодушевлены, и она решила, что её личное присутствие больше не требуется. Сейчас она будет полезнее в штабе. Важно не дать противнику опомниться, но и не рассредоточиться излишне самим. Сейчас нужен был взгляд на сражение сверху, а не изнутри, кроме того, нужно точно распределить ценнейшие удары с воздуха.
С первого же беглого взгляда, кинутого на комнату совещаний, ставшую временным штабом, Корнелия поняла, что то не так: один из стульев лежал на полу, а на столе явно виднелась выщербленная отметина выстрела, и, что самое главное, не было генерала Уоллеса, оставшегося, чтобы обеспечивать связь и единство действий. Только трое солдат в углу – два рядовых и сержант стояли в склонённых позах у радиостанции. Это было серьёзно – сил охраны в здании почти не было – все, кроме нескольких часовых на входе и в двух главных коридорах были в бою. Диверсия? Измена? От Зеро можно было ожидать чего угодно.
- Сержант!
Тот быстро развернулся и тут же вытянулся, как струна.
- Что здесь произошло?
- Разрешите доложить, Ваше Высочество. Состоялась попытка изменнического акта! Предатель был обезврежен и находится под арестом! – сказав это, сержант – лопоухий и коротко остриженный, улыбнулся во все зубы, но в ту же секунду побледнел под её взглядом.
- Это славный малый, Ваше Высочество, не сердитесь на него. Тем боле, что он, похоже, спас мне жизнь.
Генерал Уоллес вышел из-за противоположной двери, чуть прихрамывая и с забинтованной правой стороной головы.
- Генерал? Вы в порядке? Что здесь всё же стряслось?
- У меня всё ещё несколько звенит в голове, но сейчас не время для того, чтобы придавать этому значение. Боюсь, что видел я не так уж много, так как сразу получил удар рукояткой пистолета, но теперь уже понял, как обстояло дело. Подполковник Слим из интендантов, будь он неладен! Я… не думаю, что он агент врага, хотя, пожалуй, это стоит проверить, но, похоже, что он просто помешался от страха. Когда загрохотали орудия, он стал причитать, что мы все тут сгинем, что он не желает, что все, кто пытается противостоять этой силище – сумасшедшие, а под конец уж и вовсе как то жалко скулить. Он требовал эвакуации, потом умолял о ней. Мой ответ был твёрд – никто не покинет это здание и поле боя без приказа. Поверите ли, он даже сулил мне деньги! Да… деньги, векселя, счета, которые он перепишет на меня, когда мы окажемся в Метрополии. Я послал его к чёрту – тут должен признаться и покаяться – я не принял этого жалкого типа всерьёз. Он спросил можно ли ему уйти, а я ответил, что если ему нечем помочь делу и он не может вести себя, как подобает мужчине, то он может катиться к дьяволу, но об эвакуации не может быть и речи… кажется, я ещё пообещал ему гауптвахту, перед тем, как он и ещё несколько человек из гражданских вышли из комнаты. А спустя пять или несколько больше минут Слим окликнул меня из-за двери – я не слишком то был склонен его слушать, но он так громогласно голосил, что произошло нечто важное и срочное, о чём он может поведать только непосредственно мне, что я волей-неволей пошёл к выходу, повернул за угол, а потом… Потом, Ваше Высочество, я получил удар, который раньше я и ударом то не назвал бы, но в моей нынешней форме, к сожалению, я потерял из-за него сознание и осел на пол. А затем…
- Затем они вошли сюда. Я в этот момент… - лопоухий сержант вдруг заговорил без приказа.
- Они?
- Да, Ваше Высочество, их было двое. Подполковник с интендантскими знаками различия, толстый и лысый и руки у него дрожали, а второй – герцог Темплтон. Подполковник приказал мне передать в его распоряжение радиостанцию. А я смекнул тогда, что он – из интендантского – зачем бы ему сейчас она понадобилась? Я слышал тоже как он здесь до того хныкал, да и генерал ушёл на его крик и не возвращался. Я ему отвечаю, что работаю на прослушивании радиопередач противника по приказу генерала Уоллеса и что без приказа от него же, ну или кого-то ещё выше званием, - он с опаской поднял глаза на Корнелию, - прекратить её не могу. После этих моих слов он помедлил немного, а потом выхватил пистолет, а чуть погодя и второй тоже выхватил, и сказал, чтобы я медленно убрал руки от радиостанции, встал и сел в углу, лицом в стену. Я сперва не поверил ему… ну, что он и в правду выстрелит – руки у него дрожали – трус, одно слово. Но он вдруг завизжал, забрызгал слюной, а потом пальнул в стол. Тогда пришлось подчиниться, но я не сдался, нет! И при первой возможности решил их обхитрить. Подполковник тогда остался стоять, а герцог Темплтон сел, а потом… В общем, они вышли на связь с противником. Даже и не знаю, как у них в итоге это вышло – сразу было видно, что совершенные дилетанты. Подполковник наклонился и говорит: “Господа, господа Чёрные рыцари! Мы – благоразумные британцы – офицеры и граждане, которые находятся в резиденции генерал-губернатора. Мы можем быть вам полезны. Мы обладаем ценной информацией и готовы её вам сообщить в обмен на гарантии жизни и безопасности после вашей победы". Там рассуждали довольно долго, и они всё ждали ответа. А я в это время сидя на корточках незаметно отодвигался от угла – я решил, что если ещё несколько сумею выдвинуться, то мне удастся ухватиться за ножку стула, запустить его в них и за счёт этого лишить равновесия и выиграть время. Подполковник в итоге дождался какого-то ответа, и он его, похоже, удовлетворил. Он опять наклонился и стал почти кричать: “Нам известно, что принцесса Корнелия отказалась от эвакуации и находится в боевых порядках 7-го королевского маневренного бронеполка в машине, выглядящей как стандартный Сазерленд с модифицированной пушкой и вензелем на борту. Если вам удастся уничтожить или захватить эту машину, то мы могли бы радировать из штаба приказ всем британским войскам о сдаче оружия!”. Им там ответили что-то, но в этот самый момент появился генерал Уоллес – у него кровь текла по голове, и он с трудом стоял, но это отвлекло их внимание. Пока они оба вскакивали и наводили на него пистолеты, я окончательно подобрался и метнул в них вот этот стул, а потом одним рывком прыгнул следом за ним. Я сбил с ног обоих! Они в меня выстрелили два раза, но оба промазали, а потом генерал подошёл сюда и наставил на них свой пистолет, да и часовые услышали звуки пальбы и тоже прибежали сюда. Мы их скрутили, одели наручники и заперли в кладовой уборщиков. И я…
- Достаточно. Всё ясно, даже излишне. Что ж, этих двоих мерзавцев будет ждать справедливый суд и всего вернее петля.
- После того, как мне сделали перевязку, я наведался туда в эту каморку, где их поместили. Герцог заявлял, что его запугали и вынудили под угрозой оружия, но что-то я не очень в это верю – в конце концов, и у него самого тоже был пистолет.
- Думаю, вы правы, генерал, но сейчас оставим это. Вся эта история и так уже стоила нам немало времени. Каковы наши потери?
- Без малого 10 000 в сумме, из них чуть больше половины убитых, а остальные сейчас лежат во флигеле – там нечто вроде госпиталя развернули.
- А враг? Понимаю, что точных сведений быть пока не может, но, похоже, ущерб мы нанесли серьёзный?
- Да, безусловно. Это первые цифры, но уже сейчас ясно, что это не меньше нескольких сотен тысяч, причём почти все мертвы. Да что говорить, если они по сообщениям живых затаптывают при бегстве!?
- Авиация?
- В 40 минутах лёта. Их три волны по сотне машин в каждой и каждая несёт 9,5 тонн бомб. Убийственная мощь! Главное её направить…
Они принимали донесения передовых сил, Корнелия намечала на карте точки, где наиболее упорное сопротивление врага требовало атаки с неба, а так же раздумывала над новой позицией для артиллерии, когда всё тот же сержант с волнением воскликнул:
- Ваше Высочество, мы перехватываем радиосообщение противника! Они и шифром то никаким не пользуются – всё как на ладони! Враг принял информацию изменников к сведению и готовит локальную операцию с целью вашей поимки! По видимому, сам Зеро – в числе её участников! И…
Зеро. Это слово как бы откинуло её назад. Она так погрузилась в пыл битвы, позволила так овладеть собой её жару и предчувствию победы, что упустила самое важное – а будет ли это, наконец, победа!? Зеро… Столько раз он уходил, ускользал сквозь пальцы песком, стелился тёмной тенью и уходил от неё… уходил от возмездия, но теперь! Теперь – никогда!
- и ещё мы получили сигналы от машины генерала Дарлтона. Нельзя быть уверенными доподлинно, но, похоже, что он всё ещё жив!
- Хорошо. Вот с кем мне действительно хотелось бы переговорить… Обеспечьте ему возможность добраться целым до штаба как только его машина окажется в зоне досягаемости.
- Ваше Высочество, враг намеревается действовать с воздуха – в их распоряжении несколько трофейных машин. К сожалению, зенитные ракеты ПВО были утрачены нами в порту, но есть некоторое количество ручных переносных комплексов – их огонь, может быть, не сумеет подбить все силы врага, но почти наверняка будет в состоянии их отогнать. Отдать приказ на подготовку?
- Ни в коем случае! Ничего не предпринимать! Соблюдать максимальную скрытность, не допустить, чтобы противнику стало известно, что мы в курсе его планов! Продолжайте наблюдать за их эфиром – о любых изменениях докладывайте на радиоканал моего найтмера! В остальном следуйте распоряжениям генерала Уоллеса и сэра Гилфорда, – она повернулась немного резче, чем хотела.
- А что же вы, Ваше Высочество Корнелия!?
- Я должна подготовиться к давно назначенной встрече.
Это было неожиданно, как резкий крик – крик души, но ровно настолько же и неизбежно. Корнелия чувствовала, что это отдавало каким-то романом, но, может быть, именно это в них и пишется верно? Они должны встретиться – встретиться, чтобы окончить всё раз и навсегда! Он не единожды терпел поражения, скрывался, уменьшался до незаметной точки, но лишь для того, чтобы всегда вернуться, чтобы снова восстать в мощи. Сейчас он поднял миллионы, и пусть они терпят поражение, но что помешает ему поднять со временем новые? Он – маска, тьма, пустота, его не выходит поймать, как не выходит и никогда не выйдет поймать тень – значит, он должен прийти сам! Вон шанс, вот ключ к тому, чтобы кошмар никогда не вернулся – встретиться с ним лицом к лицу. Именно он убил Кловиса. Именно он убил Юфи. Если вдуматься, то убил её дважды. Но её он не убьёт!
Сомнения были, таились в узлах и переплетениях сиреневых кустов: верно ли это тактически, может ли она даже и теперь, когда поле битвы остаётся за британскими войсками, когда на лицо все признаки успеха, оставить его, чтобы сидеть здесь в засаде, как охотник на самую крупную и страшную дичь? Что если случится неверный шаг? Что если Зеро одержит верх?
Но имя, воспоминание пересилили слабость, отвели вопросы. Корнелия Британская смотрела в небо, ожидая, когда в нём появятся силуэты воздушных машин. Она видела звёзды – даже странно, что они всё равно продолжали проглядывать, не считая нужным в своём нетленном величии подстраиваться под дым и огонь, царящие сейчас на земле. Звёзды… немые и бесстрастные свидетели всего, что творится на свете, не могли бы вы светить теплее – мороз снова начал подкрадываться к сердцу? Теперь внутри у Корнелии уже не полыхал огонь, обращая всё в пепел – теперь ветер порывами дергал за струны её души, возрождая в ней воспоминания. Господи, может ли это быть, что совсем недавно Юфи просила её помочь ей попрактиковаться в танцах… помочь, чтобы она была готова к свадьбе. Она представила свою сестрёнку кружащейся в белом подвенечном платье… Вальс. Раз! Два! Три! Раз! Два! Три! Этот мотив поселился в голове вместо отсчёта секунд в ожидании. Вальс. Как могла Юфи, её Юфи, дышавшая предчувствием свадебного вальса, отдать приказ расстрелять десятки тысяч людей!? Что ж, теперь в каком-то смысле, и она ждёт, когда прибудет её партнёр для танца найтмеров. Он ответит на всё! И за всё! Зеро!
Ожидание стало маленькой пыткой, хотя какая-то ещё способная быть рациональной часть ума говорила Корнелии, что на самом деле времени прошло очень немного. Но вот! ОН!? Да, это должен быть он! Несколько тёмных силуэтов скользили по ночному небу, изредка ловя на себя блик пожарищ и взрывов снизу, и они приближались. Да… Три машины – два тёмных вертолёта и один большой конвертоплан – новая разработка морского ведомства – самолёт, способный фактически на вертолётную посадку за счёт изменения геометрии двигателей. Главное, чтобы никто не открыл огня, чтобы никто не спугнул!!! Нет, её приказ выполнен чётко – они уже здесь, зависли грозовыми тучами над самой резиденцией и начали медленно снижаться. Кровь барабаном стучала в висках, она, почти не замечая этого, подалась всем корпусом вперёд в пилотской кабине. Её враг здесь! Он пришёл, он пришёл сам! Летательные аппараты с гулом и свистом, срывая с веток листву, садились на землю – британские опознавательные знаки – простенькая хитрость. Из вертолётов вышло несколько бойцов в чёрном – обыкновенная пехота с штурмовыми винтовками… но вот откинулась задняя аппарель конвертоплана и из неё на твёрдую почву выехал первый найтмер – Сазерленд, очевидно, трофейный с наскоро перечёркнутым знаком Королевского бронекорпуса и неровно намалёванным оранжевой краской японским солнцем, за ним – следующий, похожий на собрата как близнец… А затем появился он – эту машину нельзя было спутать – большая, с мощными и в то же время хищными обводами, а главное – с двумя могучими длинноствольными орудиями в прикреплённых под углом в примерно 30 градусов башнях – похищенная перспективная модель, один из возможных вариантов будущего британской бронетехники, а сейчас – найтмер Зеро! Схема действий созрела мгновенно, тело напружинилось, будто она сама, а не найтмер, готовилась к отчаянному броску, зато барабанная дробь в висках ушла – она готова. Раз! Ещё немного подождать, пока вражеские машины выкатятся на удобную позицию, но ни секундой больше, пока они не просканировали метность. Два! Найти то место, где её гарпун сможет сыграть свою роль наиболее надёжно. Три! Прицелиться и дать полные обороты двигателю.
Найтмер вылетел из кустов, как выждавшая своего часа хищная кошка в джунглях. Врагов больше, но на её стороне внезапность, опыт и пара небольших усовершенствований, отличающих её найтмер, внешне почти аналогичный стандартному Сазерленду, от линейной машины. Раз! Её левый гарпун выстрелил точно в сенсорную “голову” стоящего чуть дальше от неё Сазерленда, лишая его всякой информации и обзора, спаренный пулемёт с той же целью обрушил шквал пуль на верхнюю область найтмера Зеро – никакого реального вреда, но дезориентация и сбитый прицел стоят сейчас не меньше, а главная сила – орудие выпустило свой снаряд в сочленение броневых листов кабины пилота и ходовой ближайшей вражеской машине почти в упор! Два! Первый враг полыхает ярким факелом, а другой Сазерленд, не видя точно угрозы, делает резкий разворот в сторону подбитой машины – как и предполагалось – её найтмер не снижая скорости и почти падая по этой причине, оказывается справа и снизу от корпуса врага, одновременно с этим отстреливая в мощную капитальную стену (кажется по иронии судьбы Бального зала) правый гарпун и делая новый залп из орудия. Три! Не рассчитанная на подобную пробивную мощь боковая и почти тыльная сторона вражеской ходовой разваливается на глазах, заставляя верхнюю уцелевшую часть пролететь несколько метров и врезаться в несчастные кусты сирени, найтмер Зеро делает мощнейший выстрел из орудия по… пустой точке, из которой натянувшийся струной гарпун уже унёс, одновременно выравнивая и доворачивая, машину принцессы. Отлично! Первые па вальса сделаны, и теперь они остались наедине!
- Добро пожаловать, Зеро! Я знала, что ты придёшь сюда на зов наших предателей. Ты не мог не прийти – сейчас, когда мы обратили твои войска в бегство и через считанные минуты дождёмся удара авиации, это твой единственный шанс. Ну как, приступим? Нравятся ли тебе балы!? Вальс? Леди приглашает вас на последний танец, и, боюсь, не потерпит отказа! – она произносила эти слова уже на противоположном конце дворика – в нескольких десятках метров от врага. Скорость пришлось почти полностью погасить, но и Зеро в своей машине пока ещё не успел ничего предпринять. Они стояли друг напротив друга, как два древних монстра-динозавра разных видов, ожидая, кто совершит первый шаг. Первый шаг совершил Зеро. Оба орудия стремительно начали подниматься и наводиться в своих башнях, создавая в спарке систему, способную взять врага в два огня. Они разрядились почти одновременно, но ещё раньше Корнелия осознала, что в этой ситуации остаётся лишь одно и рванула машину вперёд…