По любым вопросам обращаться

к Vladimir Makarov

(Telegram, Discord: punshpwnz)

Рейтинг Ролевых Ресурсов - RPG TOP Для размещения ваших баннеров в шапке форума напишите администрации.

Code Geass

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Code Geass » Личные темы » Личная тема Огги


Личная тема Огги

Сообщений 1 страница 20 из 53

1

...У меня есть хороший знакомый, познакомившийся с сериалом. Он любит историю, и соединив два этих начала у него появилась идея написать свой рассказ по Гиассу. Да не простой, а с альтернативными вводными данными). Я прошу всех, кому интересна история и Гиасс, прочесть этот рассказ, а так же всех праздношатающихся, кои ищут, чем можно было бы занять свой вечер.) Пара слов о прочитанном в ответ, если вы с этим ознакомитесь, будут просто рождественским подарком для человека. Сядьте поудобней и запаситесь временем - тут немало текста:

Немного об альтернативной истории в этой вселенной:

+

Так ли далёк мир Код Гиасса от нашей реальности? Небольшая историческая альтернатива по XIX столетию, которая могла бы сотворить нечто, напоминающее Священную Британскую Империю.
В оригинальной предыстории Код Гиасса альтернатива нашей реальности (кроме, собственно, гиасса) начиналась с высадки Юлия Цезаря на Альбон, которая по этой версии завершилась провалом. Хорошее правило альтернативщика - не углубляться слишком уж далеко в историю, ибо в этом случае количество непредсказуемых моментов растёт в геометрической прогрессии. Так в этом варианте разгром Юлия Цезаря неизбежно повлёк бы серьёзные последствия не только для истории Британии, но и для самого Цезаря, чьи возможности взять власть в Риме очень сильно упали бы - следовательно мы либо получаем совсем другую Римскую империю, либо не получаем её вовсе, а это значит вся нынешняя модель истории Европы летит к чёрту.

Предложенная мной альтернатива смещает время изменений на начало XIX столетия, что уже гораздо ближе и позволяет вести разговор более или менее предметно. Реальные события будут писаться обычным шрифтом, частично альтернативные - курсивом, полностью вымышленные - жирным курсивом.

Начало XIX века, Англия - наиболее последовательный противник Наполеона, который, не имея возможности одержать победу на море или высадиться на острове, начинает экономическую войну, известную под названием континентальной блокады. Во время противостояния континентальной блокаде британский флот пытался расстроить франко-американские торговые связи, захватывал американские суда, часто под предлогом того, что на них скрываются английские моряки-дезертиры. После инцидента с фрегатом «Чесапик» и принятия законов об эмбарго в 1807 году и о невмешательстве в 1810 году в США, особенно в Новой Англии, сформировалась «партия войны». Тогда в Конгресс были избраны «военные ястребы», выступавшие за войну с Англией и рассчитывавшие расширить территорию США за счёт Канады. За освобождение канадцев от «британского ига» выступал и тогдашний президент Т. Джефферсон. Следующий президент Джеймс Мэдисон и конгресс 18 июня 1812 года объявили войну Англии. Началась Англо-Американская война, известная в США, как вторая война за независимость. В ходе кампаний 1812 и 1813 годов проявилась неподготовленность американцев к войне. Предпринятые в 1812 году попытки американских отрядов Гуля и Ведсворта вторгнуться в Канаду окончились неудачей. В 1813 году американцы выставили армию более чем в 40 тысяч для наступления в Канаду. 22 января авангард этих войск был разбит при Френчтоуне. В кампанию 1814 года самым крупным событием было нападение на Вашингтон, предпринятое соединенными силами английского адмирала Джорджа Коберна и генерала Роберта Росса в качестве возмездия за разорение Йорка. Эскадра с 3600 человек десанта вошла в реку Потомак. Отделив особый отряд для демонстраций против Балтимора, англичане двинулись к Вашингтону, обратив в бегство отряды американского ополчения при Бранденбурге. Вечером 24 августа англичане вступили в город, разграбили его, предали пламени лучшие правительственные здания и захватили огромную военную добычу и более 200 орудий.

В целом события развивались для США достаточно плачевно, но Британия сперва была слишком занята европейской войной, а затем слишком истощена ею, чтобы активизировать свои действия. Уже в апреле 1814 года стал готовиться, а впоследствии 24декабря 1814 года был подписан Гентский мирный договор, по сути закреплявший статус-кво. 8 января 1815 года не знавшие о подписании договора войска английского генерала Пакенгема предприняли наступление на Новый Орлеан. Результатом его стало крупное поражение. Погибло свыше 2000 человек, американское командование не позволило унести тела погибших с поля битвы.

Когда известие об Орлеанском сражении дошло до метрополии, на заседании Парламента  было принято решение, что поведение американцев подрывает основы Гентского договора, более того, является покушением на честь и престиж Британии. Несмотря на военную усталость принимается решение оставив охрану оккупированной Франции русским, австрийским и прусским частям перебросить в Новый Свет 80000 корпус фельдмаршала Веллингтона и эскадру флота Канала под командованием адмирала Джорджа Коберна. Гентский договор объявляется ничтожным.

1 июля 1815 года на побережье США в районе Балтимора высаживается передовой отряд генерала маркиза Уильяма Энглси. Одновременно с этим из района Великих озёр в направлении Бостона выступают силы генерала Прево. В серии сражений ветераны Наполеоновских войн, ведомые гениальным Веллингтоном, сокрушают сопротивление американских войск и милиции штатов. 19  июля английские войска берут Бостон, 23 июля английские войска берут Вашингтон, к концу сентября 1815 организованное сопротивление подавлено, но англичане несут крупные потери ввиду активного применения минитменами партизанской тактики. Усугубляется военная усталость и недовольство в метрополии. В этих условиях английское правительство и президент США Джеймс Мэдисон возвращаются к идее ранней стадии американской борьбы за независимость - 13 колоний остаются в составе Англии, но получают право на парламентское представительство. На этих условия 25 октября 1815 года в Вашингтоне подписывается мирный договор. США исчезают с политической карты, 13 колоний обретают почти равные права с метрополией...

На протяжении первой половины XIX столетия, пользуясь политической нестабильностью в Центральной и Южной Америке британцы начинают проводить сперва экономическую, а затем и политическую экспансию, сталкиваясь, однако, с интересами Франции и Испании. Между этими странами начинается гонка морских вооружений.

Имея целью ослабление Франции, Британия не препятствует созданию единого Германского государства, которое в 1870-1871 годах одерживает блестящую победу над французами на суше.

Используя момент ослабления французского влияния в Мексике британцы под предлогом помощи одной из сторон в мексиканской гражданской войне покоряют страну. Рождаются планы быстрой экспансии далее на юг.

Франция лелеяла планы реванша и уже с середины 1870-х начала ремилитаризацию. Это не осталось не замеченным со стороны Германской Империи, которая подготовила план новой войны с Францией для её уже окончательного разгрома и в 1875 году начала военные приготовления.

Британская дипломатия не могла этого не замечать. Встал вопрос о том, стоит ли поддержать Францию в противовес усиливающейся Германии, или этого делать не стоит. Правительством и лично королевой Викторией было решено предоставить Францию её судьбе, в это время форсировав колониальную политику в Америке и Африке.В 1876 году в короткой компании Германия ставит Францию на колени, лишает колоний, низводит до статуса второстепенной страны. В это же время Британская империя проводит захват Египта в Африке и Колумбии в Америке.

В 1885 германской империей принимается новая программа строительства океанского флота. Растёт международная напряжённость. В 1887 году в результате скандала в африканских колониях страны оказываются на пороге войны. В британской прессе распространяется паника.20 ноября 1887 года на экстренном заседании Правительства в присутствии императрицы Виктории первый лорд адмиралтейства заявляет, что подготовка Германии к войне очевидна, и что он не может гарантировать невозможность высадки.23 ноября рыболовецким судном якобы замечены пары выходящего из Вильгельмсхафена Германского Флота Открытого Моря.24 ноября императрица Виктория, члены императорской фамилии часть министров отплывают в Америку для организации тотальной войны в уверенности неизбежности падения Англии. К началу декабря налажена работа имперских органов власти в Новом Свете. Ко всеобщему удивлению до конца года нападение так и не состоялось, общее ликование в Империи сменяется скорбью при вести о болезни императрицы Виктории.13 февраля 1888 года, не выдержав потрясений последнего времени императрица, ставшая символом империи, скончалась в Бостоне. Ко всеобщему удивлению наследник престола Эдуард VII не только не форсировал возвращение органов власти и императорской фамилии в метрополию, но напротив, окончательно перевёз в Новый Свет Правительство и начал перевозить парламент. Это связывалось с тем, что большой любитель женского пола Эдуард нашёл в Америке новую любовницу. Кроме того, за время т. н. "большой паники" 1887 года набрали силу американские парламентарии.1 мая 1888 года император Эдуард VII делает сенсационное заявление о том, что он женится на уроженке Бостона Анне Бигелоу и что двор останется в Новом Свете, так как в Англии всё ещё небезопасно. Это заявление было встречено громом оваций со стороны американских парламентариев. К началу 1889 года столица империи фактически перемещается в Бостон. Активизируется внешняя политика и экспансия в Южной Америке. Покоряются Венесуэла, Эквадор, Перу. В 1895 начинаются работы по обустройству новой официальной столицы империи с комплексом правительственных зданий - Пендрагона. В 1901 - 1903 годах в результате Британо-испанской войны к Британии отходят карибские владения Испании и Филиппины. Окончательно занимается вся территория Южной Америки.

В 1912 году Британия и другие державы вторгаются в разваливающийся Цинский Китай, подчиняя себе: Британия - его южную, Россия и Германия - северную часть. Остаток страны отдается под управление прежней династии при регентстве придворного совета, со временем ставшего пополняться исключительно евнухами.

1940 - реформа колониального управления в империи, введение деления на Зоны, унификация.
_____________________________________________________________________________________

Собственно, перед реальной Британской империей в конце XIX начале XX века стаяла именно такая дилемма: либерализовывать управление колониями, перейти к политике экономического доминирования и символического единства, при незначительной политической власти (что и было сделано), или, напротив, "закручивание гаек", унификация и перевод всех колониальных областей под стандартизированное и централизованное прямое управление. Дело в том, что состав британских колоний был очень неоднороден - это были и протектораты с практически независимыми при условии экономических преференций для британцев князья и махараджи в Индии, и прямое управление африканскими племенами через их, однако, вождей, и английская как по подчинённости, так и по составу администрация в Австралии, Капской колонии (ЮАР), или на Гибралтаре. В реальности ослабленная после Первой Мировой войны Британия фактически даёт наиболее развитым колониям вольную по Вестминстерскому статуту 1931 года, по которому у Англии и колоний был один монарх и разные правительства. В альтернативном варианте Британия не только не ослабла, но ещё более усилилась, а значит есть все основания полагать, что более предпочтителен будет вариант унификации. Замена языка (пусть и частичная) произошла даже в нашей с вами реальности - в Индии где почти всё население знает английский, а лишь 280 миллионов хинди и 140 миллионов - бенгальский, что уж говорить про альтернативный вариант. Чёткое деление на зоны сильно облегчает работу министерству по делам колоний, которое может назначать генерал-губернаторов почти не делая скидок на местную специфику. Перепись учебников так же была и в реальном мире, там где эти учебники были, разумеется, в той же Африке и даже Индии не было почти ни у кого. Про жалованных и номерных вопрос более сложный - Британия обычно была щепетильна в вопросах, затрагивающих символически или сакрально важные для покорённых народов вещи, но унификация вполне могла кончится и этим. Собственно в той же Индии мы и в реальности наблюдаем нечто подобное - до британской колонизации индийцев не было - были бенгальцы, тамилы, пенджабцы и прочие. Даже Уинстон Черчилль в свою бытность первым лордом адмиралтейства говорил, что Индия - не страна и не народ, а географическое понятие, а было это в 1905, если мне не изменяет память, году. С правовым статусом ещё сложнее. Дело в том, что само понятие гражданства в современном его смысле - вещь весьма поздняя. Для XIX века и начала XX века всё ещё главным является понятие подданства. С этой точки зрения никаких проблем нет - и британский лорд и индийский ткач это подданные Её или Его Величества. А права у  них разные. Но то, что какой-то механизм для поощрения лояльных британским властям представителей местных элит должен существовать в альтернативе, как он существовал и в реальности - неоспоримо.

Что касается императорской фамилии. Современная правящая династия Англии носит название Виндзорской, но так она называлась не всегда. Прежнее название имевшей германское происхождение династии - Саксен-Кобург-Готская. Название было сменено в годы Первой Мировой Войны, когда страна сражалась с Германией, дабы избежать ненужных ассоциаций. Название было выбрано по месту расположения одной из королевских резиденций - Виндзорского замка. 
В условиях альтернативы мы так же имеем напряжённые отношения со вторым Рейхом на начало 1890-х, но Виндзор касл при этом - на другой стороне океана. В этой ситуации династия вполне могла пойти на переименование в Британскую. Отсюда получаем Чарльза Британского, Лелуша Британского и прочих.

А так же - судьба Японии во всём этом:

+

Ну вот я наконец и пишу давно обещанную часть альтернативы по Японии и о том, как она стала британской колонией. Но для начала следует немного сказать о реальной Японии XIX столетия, а так же и о событии, отголоски которого бесспорно, стали одной из основ для создания Код Гиасса. Япония во второй половине XIX века совершила подлинное чудо не имеющее аналогов в мировой истории - из потенциальной колонии, отсталой и слабой, превратилась в цивилизованную и семимильными шагами прогрессирующую страну, которая не только не стала колонией, но и победила Китай в Японо-Китайской войне, начав собственную экспансию, а затем сенсационно одержала победу в Русско-Японской войне и вошла в число великих держав - единственная из стран Азии. Но, будем откровенны, и пусть это не умалит значения японского чуда, сделала всё это не без помощи и главным помощником, союзником и учителем Японии была именно Британия. Наибольшее количество японских специалистов, отправленных на обучение в Европу в эпоху Мэйдзи учились в Англии, Англия помогала Японии на международной арене, английская промышленность помогла родиться японской, даже знаменитая форма японских школьников скопирована с тельняшки британских матросов (чему они, вероятно, очень потешались, заплывая в дружественные воды страны Микадо). Разумеется, Британия не была бескорыстной - её целями было не дать усилиться и развиться Китаю и не позволить выйти в Тихий океан Российской Империи. И обе эти цели японцами были блестяще достигнуты в двух войнах, в которых они так же не остались без поддержки Британской империи. Большая часть броненосцев эскадры Того, устроивших нашему флоту самый ужасный в его истории разгром - катастрофу Цусимы была построена в Портсмуте и Белфасте. Так что в реальной истории вплоть до 1920-х годов Япония и Британия были союзниками, более того, это один из тех редчайших случаев, когда британская дипломатия было по отношению к своему союзнику весьма честна. И тем не менее уже в 1941 году две империи скрестят шпаги. Почему? Потому, что Японской экономике стало тесно на своих островах - ей нужны были (да и сейчас нужны) ресурсные базы. Япония хотела своих колоний, они были ей просто экономически необходимы, но США и Англия отказывались от признания японских интересов в районе южных архипелагов, а раз так, то сами стали целью. Это, конечно, некоторое упрощение, но иначе рассказ стал бы непозволительно длинным. Это - лишь небольшая справка по реальной истории. Следствием войны, как известно, стало поражение Японии и её оккупация американскими частями - и именно она, я уверен, послужила одной из основ для Код Гиасса. Это - во многом табуированная тема в современной Японии, на территории которой до сих пор стоят военные базы США, которые правительство страны убрать не в силах. При этом боев на территории самих японских островов, кроме Иводзимы и Окинавы не было, хотя они планировались японским командованием и к ним активно готовились, очень активно. Сами американцы предполагали, что десант на Хонсю Сикоку и Кюсю может стоить им фантастической для американских вооружённых сил цифры в 1 миллион убитых! Что осталось бы в этом случае от японского народа и осталось ли бы что нибудь - вопрос. На основании вышеизложенных исторических справок и строится моя альтернатива.

Так же как и в реальной истории и с теми же задачами Япония становится союзником Британии. Вплоть до конца XIX века это отвечает их общим интересам. Далее же они начинают расходиться - Япония стремится к экспансии в которой в альтернативе сталкивается не только с Российской империей, но со всем союзом Трёх императоров, что грозит вылиться в полномасштабную конфронтацию (читай мировую войну), на которую Британия пойти не готова. Более того, Британия прямо вынуждает Японию пойти на уступки России в Корейском и Манчжурском вопросах. Постепенно в умах ряда представителей японского генералитета и, что гораздо важнее, императора, начинает вызревать идея, что союз с Британией более не соответствует национальным интересам - в обстановке строжайшей секретности начинаются переговоры с представителями союза Трёх императоров о переходе Японии в иной лагерь. Британский интеллидженс сервис тем не менее проникает в эту тайну. В совете министров приходят к выводу что это может разрушить стратегический баланс сил и в имперском генеральном штабе начинается разработка плана вторжения, если обстановку не удастся исправить на уровне дипломатии. Японские острова с одной и Британские с другой берут весь континент в огромные стратегические клещи, осложняют союзу Трёх императоров выход в океан, а потому критически важны для Британской империи. На ситуацию пытаются повлиять дипломаты, но их усилия идут прахом и на фоне внешней дружбы зреет подготовка конфронтации. Последней попыткой со стороны Британской империи решить вопрос миром - прямые переговоры монарших семей и напоминание о многолетней дружбе династий. Один из наследников британского престола с сестрой едет в страну Восходящего солнца. Едет зря - японский император уже всё решил. Он отойдёт от союза с Британией, штаб Объединённого флота уже подготовил план совместной с силами союза Трёх императоров обороны островов. Но сын Аматерасу успокоил их - пока британский наследник в Японии войны не будет. Адмиралы отдают приказ флоту оставаясь  в готовности, всё же вернуться на базы мирного времени и не предпринимать явных военных приготовлений. Как выяснилось напрасно.

В 6 30 утра 18 июня 1985 года рыбаки, ловившие тунца в 30 милях к юго-востоку от Токио заметили странные сгущения в тумане, которые вскоре оказались силуэтами огромных кораблей - целой армады. С одного из кораблей раздаётся залп и пытающуюся предупредить своих по радио шхуну разносит в клочья.

В 7 00 Адмирал Рид докладывает в Адмиралтейство и имперский Генеральный штаб что всё готово к началу операций Воздаяние и Ватерлоо и спустя минуту получает шифрованный приказ о начале атаки.

В 7 15 стоящие в охранении военной морской базы Объединённого флота суда подвергаются внезапной атаке миноносцев неизвестного противника, которые сделав торпедный залп уходят в море. Суда с базы пускаются в погоню.

В 7 30  внезапно выясняется, что за отступающими эсминцами сконцентрированы тяжёлые силы. Адмирал Рид удовлетворённо замечает, что части японского флота успешно заманены в ловушки и приказывает начать охват головы колонны противника. 

В 8 50 - с японским флотом в этом районе практически покончено - он разорван массированными залпами главного калибра 20 линкоров, 25 крейсеров, обездвижен бомбами с самолётов 3-х авианосцев и добит торпедами более чем сотни эсминцев. Внезапность атаки, численное превосходство, выучка и детальный план сделали победу британцев неизбежной. Операция Воздаяние завершена.

В 9 30 - уничтожаются остатки японского флота, линкоры и крейсера сил вторжения строятся в кильватерную колонну в 10 милях о побережья Токио и начинают массированный обстрел порта, авиация осуществляет прикрытие начинающейся операции Ватерлоо - высадки на Японские острова.

В 10 00 - первая волна сил вторжения, в составе 2-х пехотных дивизий и 2-х маневренных полков королевского бронекорпуса достигает берега и начинает выгрузку почти не встречая сопротивления.

В 10 20 - Токио горит, повреждения от массированного обстрела сверхтяжёлыми снарядами ужасны. В городе царит паника, командование армии пытается организовать эвакуацию и начинает контратаку на британский плацдарм.

В 10 40 - британская пехота на плацдарме держится из последних сил, пока в дело не вступают подразделения найтмеров, которые действую с огромной скоростью, врываются в ряды атакующих японцев, громят их, и, что ещё хуже производят точнейшую наводку корабельных артсистем, которые просто сметают атакующих огнём всей армады из всех калибров - путь в город свободен.

В 12 00 Токио по сути взят, хотя в отдельных районах идут тяжёлые бои. На территорию островов начинают высаживаться силы второй волны в составе 5 пехотных дивизий и 3-х маневренных полков королевского бронекорпуса. Авиация Британии завоёвывает господство в воздухе. У императора, который ещё в 10 00 был эвакуирован из города начинается экстренное совещание по вопросам обороны на котором тот заявляет, что намерен сражаться до конца и требует того же от всех своих подданных. Штаб японской армии начинает действовать по плану обороны, предполагающему продолжение борьбы с опорой на базы во внутренних горных районах страны. Врагу предполагается противопоставить тотальную народную войну. Каждый японец должен атаковать врага. Раздаются прикрепляемые к телу мины, взрывчатка на бамбуковых палках, винтовки, и иные виды оружия из тех, что можно достать.

В 13 00 император выступает с телеобращением к нации, в котором призывает сражаться так же стойко, как сражается он сам.

В 5 30 утра 19 июня император обнаружен мёртвым своим сыном. Он совершил ритуальное самоубийство харакири. В японской ставке паника. 

В 10 00 известия о самоубийстве императора доходят до армейских подразделений на передовой, которые начинают массово складывать оружие.

В 13 00 министр экономики и промышленности начинает с британскими представителями переговоры о мире, условием которого объявляется сохранение экономической автономии наиболее промышленно развитого города страны - Киото.

В 18 00 19 июня 1985 года подписывается капитуляция Японской империи перед Британской империей, которая признаётся всеми великими державами (британским дипломатам удаётся доказать, что Япония уже входила в британскую сферу влияния и баланс сил не нарушен). На один год на её территории вводится военное управление, а далее она включается в состав Британской империи на правах стандартной колониальной зоны во главе с назначаемым министерством колоний генерал-губернатором, за исключением города Киото, чьи права в договоре оговорены особо. Бывший премьер-министр страны бежит в Китай, а бывший наследник престола при помощи своих друзей и с дозволения британской администрации начинает жизнь обычного молодого человека. И никто не знает, что именно он остановил эту войну, нанеся всего один удар - удар мечом в живот собственного отца. Спас ли он страну от полного разорения или погрузил ещё готовую сопротивляться в пучину бесславия - кто знает... 

Наследник британского престола пропал во время военных действий вместе со своей сестрой. 25 июня было официально объявлено, что он был убит коварными японцами, а тело брошено в море, что вызвало приступ негодования по всей Британской империи и ещё несколько лет постоянно припоминалось бывшим японцам, получившим по номеру колониальной зоны наименование одиннадцатых.

Отредактировано Саша (2022-01-12 05:56:00)

+1

2

Ллойд Асплунд, Сесиль Круми, Шнайзель Британский и Канон Мальдини в новом эпизоде...

Пари

Пари

Небольшая комната освещается яркой лампой, в углу отсвечивает красными всполохами искусственный камин, четыре кресла, обитые кожей, все повернуты в одну сторону. Пока они пустуют, но это не на долго - очень скоро на них усядутся зрители и невольный актёр, к своему большому неудовольствию вынужден будет играть роль полушута-полумага для этих важных господ. А вот и он сам перед стеной с большим вмонтированным в неё экраном – именно к ней обращены кресла. Долговязый, сутулый, в круглых очках ходит из стороны в сторону с болезненным выражением на лице, то и дело начиная ломать руки. Время от времени он начинает что-то тихо декламировать с такой страстью во всей своей фигуре и взгляде, что со стороны можно было бы подумать, что репетируется ария принца Датского. Но нет, это не оперная ария и не стихотворение – это вновь и вновь повторяемое описание его шедевра, его лучшего творения – самой совершенной машины. Доктор Хайрам Ллойд-Асплунд постоянно прокручивает на языке характеристики, технические подробности, хотя и помнит их, конечно же, наизусть, но – так нужно, так надёжней. Вот вот ему предстоит преподнести работу, которой он посветил всего себя, тем, от кого зависит дальнейшая судьба “Ланселота”. Беглый взгляд на часы – пора бы им и быть, опаздывать в такой момент – это на него не похоже.

    Дубовая дверь открывается и Хайрам останавливается столь резко, что чуть не летит кувырком, но тут же принимает подобающее положение. Тем временем его судьи, его менторы начинают входить в зал. Первым – фельдмаршал Робертс, начальник Имперского Генерального штаба: алый мундир, блестящие награды, вероятно, все, какие только есть в империи, благородные седины и усталый вид. Не мудрено – фельдмаршалу почти 80. Далее – его главный недруг, его страх, его мучитель – начальник Управления  перспективных разработок при главном квартирмейстерстве генерал Грей: мундир тоже красный, но эполеты поменьше, не слепят блеском золота знаки отличия, на лице непроницаемая маска вежливого внимания, но злобный взгляд выдаёт истинные мысли. Следом какой-то  пузан в дорогом пиджаке и с тяжёлым перстнем на пальце – вероятно один из промышленно-оружейных тузов. И наконец – Он: белые брюки, белый фрак, белые перчатки и цилиндр, которые он немедленно передаёт своему помощнику вместе с тростью, набалдашник которой венчает золотая львиная голова. “Это можно сказать его кредо: всегда быть в белом, как бы ни складывались обстоятельства вокруг”, - подумал Хайрам про принца Шнайзеля. Последним вошёл верный оруженосец принца – Роберт Кэнон: очень молодой, но старательно пытающийся казаться старше человек в шляпе-котелке, тёмных брюках и пиджаке, к нагрудному карману которого крепилась золотая ручка на золотой цепочке. “Который час?” - спросил принц. “Точно вовремя”, вынув из кармана серебряный брегет сказал Кэнон. “Тогда, пожалуй, начнём, господа”, - с этими словами Шнайзель опустился кресло. Остальные последовали его примеру, а Хайрам сперва запинаясь, но, уже довольно быстро исправившись заговорил о найтмере:

- Ваше Высочество, господа, разрешите мне представить вам машину подлинно нового поколения, машину, которая не просто совершеннее, чем любая нынешняя, но перевернёт все представления о ведении войны. Превратит наших доблестных солдат в Геркулесов и Ахиллов современности! Предыдущие найтмеры были большим шагом вперед, но наш заокеанский противник уже догоняет нас… Догонял, пока мы не сменили саму философию: если Сазерленд был превосходной боевой машиной, то Ланселот – высокоинтегрированная с пилотом боевая система, скорее костюм, нежели машина. Благодаря полной переработке систем управления и радикальному совершенствованию электроники нам… мне удалось добиться такой системы управления, при которой найтмер реагирует на каждое движение пилота, а управление становится интуитивно понятным, так, как всякому понятно как управиться со своей рукой или ногой. Увеличена скорость, многократно, и в первую очередь благодаря новой системе управления, повысилась маневренность. Внедрение не имеющей аналогов системы манипуляторов – по сути искусственных рук, интегрированных с настоящими руками пилота, позволяет решать широчайший круг задач: пользоваться любым оружием, например, могучим мечом, который даёт в руки нынешнему рыцарю благородство холодной стали. Сам меч, правда, титановый, ха-ха! Но брать в руки можно и не только оружие – всё, что только потребуется! Это, господа, уже не машина – это возможность дать любому британскому бойцу усилить свои естественный способности во много сотен раз – возможность дать его рукам силу рук древнего полубога! Помимо этого можно сказать и о целом ряде других выдающихся качеств машины…

     Далее последовал фантастический список цифр, яркая  презентация на настенном экране и, наконец, негромкие аплодисменты. Все присутствующие выглядели поражёнными.  “Вы позволите, господа, немного переговорить с доктором Ллойд-Асплундом наедине? У меня мало времени. Доклад графа меня весьма впечатлил, но оставил пару вопросов,  столь дилетантских, что мне было бы неловко задавать их в столь сведущем обществе. Очень скоро я верну его вам, чтобы вы смогли растерзать его своими вопросами специалистов,” сказал принц, и, не дожидаясь ответа, быстро встал, поманил доктора пальцев и оба они вышли в длинный, с красным ковром коридор.

- Что ж, доктор, а теперь скажите мне, что вы сделали?
- Новейший найтмер, тот, который на целую эпоху превосходит любую другую машину.
- Возможно это и так, но должны вы были сделать совсем иное. Я, как премьер-министр, отвечаю за готовность империи к Большой Войне. Когда был изобретён первый найтмер мы смогли выровнять возможности наших сухопутных сил и сил Союза Трёх Императоров, что, в сочетании с непревзойдённым флотом, давало нам стратегическое преимущество и гарантировало от войны. Теперь, когда они почти скопировали наши разработки, преимущество вот-вот утратится. Найтмер – сложнейшая машина, а его пилот – высочайший профессионал. Потерять найтмер – большая неприятность, потерять его пилота – почти катастрофа. Если начнётся Большая Война, то такие неприятности и катастрофы посыплется на нас как из рога изобилия. Современная тотальная война – война масс. Нам нужна массовая техника, простая в производстве, лёгкая в освоении. Вот что требуется империи, вот о чём я вас просил! А вы вместо этого сделали блестящую, бесспорно, но штучную машину, сложную до неприличия. Машину, которой сможет управлять только рыцарь Круга!
- Ваше Высочество, возможно вы недослышали, но я говорил, что управлять Ланселотом может любой британский солдат.
- Любой солдат? Прекратите Хайрам, вы не хуже меня знаете, что это не возможно!
- Солдат, да. Не то, что солдат – любой жалованный, бывший номер сможет пилотировать Ланселот после пары недель обучения не хуже, чем рыцарь на Сазерленде!
- Хайрам, я, конечно, понимаю ваши чувства, как конструктора, но это не повод для таких откровенно глупых заявлений.
- Ваше Высочество, позвольте… давайте пари!
- Пари?
- Да. Я обещаю, что я посажу в Ланселот солдата из жалованных и он после двух.. нет, одной недели обучения выиграет бой у рыцаря на Сазерленде! Если я проиграю, то обещаю, за две недели спроектировать для вас упрощённую версию Сазерленда, которую можно будет штамповать тысячами, а чертежи Ланселота сожгу…
-Ну, зачем же так радикально… А если вам повезёт? Чего вы хотите?
- Я хочу, чтобы этот необразованный ретроград – генерал Грей, ведь это он вас настроил против машины, это он всегда лез со своими безграмотными придирками, это он ничего не понимал, я хочу чтобы он извинился и публично признал Ланселот лучшей машиной из существующих, а его Управление больше не мешало мне работать. Никогда!
- Хорошо, хорошо. Пусть будет так – я принимаю пари. У вас две недели.
- Только, если можно, не привлекайте к этому Управление.
- Я отправлю вас в одиннадцатую зону – там есть небольшой флотский испытательный центр Адмирала Бартли – они окажут вам содействие. В целях секретности вам присвоят номер какой-нибудь военной части. Вы сможете отправиться туда с оборудованием, я полагаю, уже сегодня вечером. Кэнону будет поручено проработать детали.
- Благодарю вас, Ваше Высочество.
- Через две недели я буду у вас и мы проведем испытания. А теперь мне нужно идти, а вам – возвращаться, генерал Грей вероятно заждался вас…

   Спустя несколько часов, летя в брюхе громадного транспортника, Ллойд Асплунд думал о том, что же он натворил. Конечно, он обещал принцу невозможное! Эта его импульсивность когда-нибудь его погубит! Может быть попробовать отказаться от пари? Но честь, но престиж! Никогда! Но если он проиграет? Если придётся исполнить слово? Он уже представляет себе улыбочку генерала Грея, когда он будет переделывать этот устаревший Сазерленд, в точности как тот и просил! А что же Ланселот? Сжечь чертежи? Лучше уж сгореть вместе с ними! Хотя… С какой собственно стати он раскис? Ланселот – потрясающая машина, лучше любой другой – в этом он уверен. Технически она совершенна. Нужно только найти подходящую живую деталь и победа у него в кармане. Только где же её взять...? Эврика! Он сказал, что в кабине будет сидеть бывший номерной. Но он ничего не сказал о том, кем будет этот номерной!

- Сесиль!
- Да, сэр?
- Мне нужно, чтобы вы просмотрели все личные дела бойцов из числа жалованных в одиннадцатой зоне. Я хочу знать у кого из них лучшие результаты на тренажёре найтмера.
- Но сэр, я думала, что меня приставили к вам, чтобы помогать в работе...
- А я о чём прошу?!
- Разумеется сэр, но, вы представляете себе сколько там солдат!? Это же огромная цифра? Может она всё же слишком большая?
- Большая.. мм да, определённо, определённо она очень большая, именно по этому я это вам и поручил – у меня нет такого времени.
- Эххх, как скажете сэр.
К вечеру второго дня в Одиннадцатой зоне идеальный кандидат был найден.
- Вот он, вот он! Рядовой Куруруги. Его результаты лучшие, с большим отрывом.
Успокойтесь, Сесиль”, - сказал Хайрам, хотя его собственное сердце громко застучало в груди. У жалованного были превосходные результаты – как у рыцаря.
- Да это то, что нужно!
Спустя 5 минут Ллойд-Асплунд вернулся из лаборатории и сиплым от волнения голосом поинтересовался:
- Где он, в какой части?
- Я нашла часть, сэр, и командир готов его отдать – упоминание имени принца сделало своё дело. Завтра мы встретимся с ним, и, я уверена, он вам подойдёт, не стоит так волноваться.
Но завтра случилось непредвиденное – часть рядового Куруруги была задействована в операции! В боевой операции! Это казалось немыслимым. Вновь, как недавно в ожидании презентации, Хайрам ходил туда сюда и то и дело поглядывал на сидящую на телефоне Сесиль. Ничего…, ничего…, ничего… Звонок! Лицо Сесиль вытягивается во время разговора.
- Ну, что там? Что?
- Сэр, сэр… они говорят, что рядовой Куруруги наш, но… он, он при смерти в результате ранения…
- Что!? Ну нет, так не пойдёт! Так быть не может! Не допущу! Мы едем туда, немедленно… лучших врачей, я дам любые разработки, я сам оперировать буду, но он мне нужен живым!
- Вы уве… будет сделано, сэр.
И вот, два с половиной часа спустя, после адской работы в которой доктор Ллойд-Асплунд вместе с десятком врачей боролся за жизнь рядового жалованного, можно было вздохнуть спокойно:
Жив!” – кратко сообщил Хайрам Сесиль. “И пусть он теперь только попробует не подойти к машине!
- Что с ним?
- Должен вскоре очнуться, а через пару дней – сможет учиться на Ланселоте.
- Позвольте, я кажется слышу стон!
- Вот как? Что-то рано! Он должен был пролежать в беспамятстве ещё часа три. Выносливый, видимо, – это хорошо, деталь должна работать надёжно!
- Пойдёмте! Пойдёмте к нему!
- Не торопитесь.
- Боже, какой у него вид!
- Да уж… Паршивый у тебя денёк, правда?! Профукал свой шанс отправиться на небеса, рядовой Куруруги?
Произнося эти слова, доктор Хайрам Ллойд-Асплунд был уже почти уверен – он выиграет пари!

Отредактировано Ohgi Kaname (2014-09-26 21:42:14)

+1

3

http://photo.rock.ru/img/0NdaL.jpg

Продолжаем экскурс в альт-историю. Предлагаю вашему вниманию рассказ о похождениях Корнелии Британской в землях Ближнего Востока:

Британская Львица

Британская львица.

“Сирена” отбыла из порта Калькутты в 18 30. Прошло только два часа, а Джеймс Литтл уже начал скучать… Уже начал, подумать только, а сколько ещё плыть до Кейптауна! Второй лейтенант Литтл терпеть не мог качку, а Сирена, хоть и имела какие-то механизмы для её компенсации, явно не относилась к числу тех шикарных лайнеров, на которых можно вообще забыть, что плывёшь по морю. Книга, которую он купил в припортовой лавке, оказалась паршивой настолько, что даже скука не могла заставить его вновь вернуться к этому слащавому роману, вид моря уже приелся, кроме того, дул страшный ветер. Джеймс поёжился, чертыхнулся, и решил возвращаться в каюту и лечь спать. Да, в пол девятого! А что ещё делать? Кроме того, он слышал, что на кораблях всегда отличный сон. Идя по коридору к своей каюте он задумался откуда он это знает про сон и стоит ли этому верить и не заметил как с размаху налетел на стоящего на корточках прямо посреди прохода плотного господина. Бабах – и оба полетели на пол!
- Прошу прощения! Где были мои глаза?
- Нет, это вы извините! Проклятые шнурки! Вечно они развязываются в самом неподходящем месте! Мне не следовало занимать весь проход…
- Ерунда, это бывает со всеми.
- Но не сразу же, как выйдешь из каюты!
- Так это ваша каюта?
- Да.
- В таком случае мы соседи!
- Вот как? Тогда как сосед соседа и чтобы загладить свою вину приглашаю вас в гости! – и плотный господин разразился громким и заливистым смехом.
Джеймс Литтл не часто болтал с незнакомцами и тем более ходил к ним в гости, но здесь решил рискнуть. Лучше коротать вечер под трескотню этого господина (которого Джеймс сразу классифицировал как весёлого болтуна), чем наедине с собственной скукой.
- Ваше предложение принято, сэр.
Спустя каких-нибудь двадцать минут он знал о своём новом соседе кажется решительно всё. И что его зовут Адам Фербакс, и что он архитектор, и что он возвращается к своей жене, и что его дочь вот-вот выйдет замуж, и что он обожает море, но находит столь долгие плавания очень утомляющими, и много чего ещё… Сам Джеймс говорил немного, представился отставным вторым лейтенантом, да рассказал пару весёлых случаев из своей армейской жизни над которыми Адам хохотал так, что, казалось, чего доброго перевернёт корабль… Вскоре после этого была откупорена бутылочка бренди -  за доброе знакомство, а затем… затем… Что было затем Джеймс помнил плохо. Помнил только, что Адам всё время находил новые замечательные поводы опрокинуть стаканчик, регулярно подливал, вскрыл ещё одну бутылку какого-то пойла (кажется, рома), а потом… потом Джеймс Литтл самым позорным образом заснул в чужой каюте. Всё же правду говорят про сон на кораблях! – так он подумал, прежде чем провалиться во тьму. Проснулся он когда на часах было ещё только 7 20, но его сосед уже был бодр, вымыт, выбрит и, сидя, положив ногу на ногу, читал газету.
- Доброе утро, друг мой. Хорошо ли вам спалось?
Джеймс бросился, было, оправдываться, но Адам неожиданно решительно прервал его, сказав, что такое может быть со всяким, кто пьёт в его компании. У него, видите ли, талант не пьянеть.
- Что там пишут? Какие новости?
- Да почти ничего интересного. Вот пишут про открытие нового здания суда в Калькутте, объявления о пропаже какой-то ценной и страшно породистой болонки, реклама автомобилей и маринованных сардин. Ерунда: сплошные реклама, банальности, сплетни и политика. Вот например: “Доблестные войска империи под командованием Её королевского высочества принцессы Корнелии Британской подавили восстание султана Хиджаза Махмуда-бин-Таллаха менее чем за одну неделю. Это в очередной раз является доказательством несгибаемого мужества наших славных солдат и блестящих талантов искренне любимой всеми нами принцессы, недавно получившей высшее звание фельдмаршала имперской армии. Редакция газеты и все подданные империи поздравляют Её высочество с этой новой победой и пребывают в уверенности, что новое назначение принцессы генерал-губернатором одиннадцатой зоны является провозвестником не меньших успехов и несомненно поможет пролить свет на загадочную смерть оплакиваемого всеми Его высочества принца Кловиса Британского, расследование которой….” – и так далее, и подобное же напыщенное пустословие. Тоже мне великая победа – над этим стариком у которого в Хиджазе нет ничего, кроме песка и блох. И за это давать звание фельдмаршала? Просто королевское происхождение – только и всего.
Произнося эти слова, Адам глядел на лист газеты и не замечал какие метаморфозы происходят с лицом его гостя, которое сперва стало очень внимательным, затем ощутимо потеплело, а после яростно побагровело. Джеймс Литтл вскочил с места, сжимая кулаки.
- Не смейте говорить так о принцессе Корнелии! Возьмите свои слова обратно, сэр! Сейчас же!
- Хорошо, хорошо! Я беру обратно… а в чём, собственно дело? Вы из тех кто души не чает в императорской фамилии? Я не сказал ничего незаконного, и…
- Я из тех, кому довелось служить под началом принцессы Корнелии, сражаться в песках пустыни против страшного и безжалостного противника. Многие мои товарищи пали смертью храбрых. Я выжил. Выжил благодаря ей. Все мы выжили и победили благодаря ей.
- Победили кого?
- Махди и орду фанатиков, что восстала вместе с ним. И того же хиджазского султана тоже.
- А, припоминаю. В своё время газеты только об этом и писали, а телевидение только это и показывало, но я – весьма далёкий от политики человек и, признаться, плоховато помню, в чем там была суть. Вы не могли бы рассказать чуть подробнее.
- Я. Я мог бы рассказать весьма подробно – я даже хотел в своё время написать книгу об этом – что-то вроде мемуаров.
- Отчего же не написали?
- От отсутствия, как литературного таланта, так и времени. Рассказ выйдет долгим – вы можете опоздать на завтрак.
- Ерунда. У меня достаточно припасов с собой в каюте. Мне чрезвычайно интересен ваш рассказ. Я вообще люблю хорошую историю. Прошу вас, начинайте.
- Не знаю с чего и начать. Пожалуй, начну с того, что в то время я ещё не знал, но позднее навёл кое-какие справки и знаю теперь – с предыстории:
9-я зона всегда считалась в военном, по крайней мере, отношении периферийной. Основные битвы возможной Великой Войны грозили разгореться в других местах, поближе к центрам цивилизации. Как известно всякому военному, основные силы империи помимо метрополии находятся в Старой Англии, в Индии и Китае, на португальской позиции, но никак не в Аравии. Как вы верно заметили, кроме песка на этой территории нет почти ничего, и они безусловно могли бы считаться самыми сирыми землями на свете, если бы не одно но – нефть. Именно вокруг её добычи и крутится вся здешняя жизнь и концентрируется лёгкий налёт культуры. Но всё это – в районе Залива, а остальная часть этой зоны – одна сплошная пустыня, где соседние деревни могут отстоять друг от друга на сотню километров или больше. На всю зону было всего около трёх дивизий, причём рассредоточенных на всей этой огромной площади. Почему? Да потому, что ни один из здешних крохотных городков не был в состоянии нормально разместить даже и весьма незначительные силы. Можно, конечно, было построить специальные лагеря, где места хватило бы всем, вот только это было дорого, и никто не посчитал нужным это сделать, что привело к тому, что в решающий момент мы оказались крайне разобщены. Нигде не было и полка в одном месте и под одним командованием. Только у нефтеналивных портов Залива было около дивизии с более или менее приемлемым расстоянием частей друг от друга.
Я много времени потратил, пытаясь выяснить, кто такой был этот чёрт – Махди, и откуда он свалился на нашу голову. Не смог. Может быть, кому-то в империи из высших чинов это и известно, но не мне – простому солдату – никакой информации о прошлом этого человека я добыть не смог. Известно только, что он был  учеником из их религиозной школы в Медине. Там он и объявил себя Махди – что-то вроде мессии, который должен установить по всей земле царство справедливости и благоденствия. Он, якобы, сотворил чудеса в Медине и так убедил всех в своей правде. Не знаю уж, что он им показывал за фокусы, но мифы про него ходили самые разные: он и летать умеет, и лечит прикосновением, и дождь вызывает, и без еды может обходиться и много чего ещё. В миф про его волшебное зрение даже некоторые в нашей армии верили, чего уж там. Вроде как взглянет этот Махди вам в глаза – и прочитает душу, и всё про вас узнает, и солгать, глядя ему в глаза нельзя… Бред, конечно. Но эти арабы верили в него и шли за ним огромными массами.
Восстание началось как-то разом, вдруг – и везде сразу. Этому Махди нельзя отказать в некоторых талантах организатора.  Сам он был в Медине – её можно считать и центром восстания, но вообще оно сразу вспыхнуло в нескольких десятках мест в какой-то их религиозный праздник – не припомню, какой именно – я не спец в таких вещах, но они сами все его, конечно, знали. И после того, как их муэдзины проныли с минаретов - они массами повалили бить англичан и жалованных… Арабы эти тогда были ещё плохо вооружены и восстание можно было подавить сразу, если бы у нас был настоящий командир – нужно было немедленно объединять наши силы и отсекать змее голову – поймать или убить Махди, но об этом тогда не было и речи. Почему – разговор особенный.
Как я уже говорил, главное (и единственное) богатство этих мест – нефть. 60% её добывают компании принадлежащие Самуэлю Мак-Калену, который сколотил на нефти огромное состояние и был одним из самых богатых людей в Британии, да и во всём мире. Речь здесь, впрочем, не о нём, а о его сыне – Реджинальде  Мак-Калене, который довольно долго был подталкиваем отцом к его собственной стезе бизнесмена-магната, что явно не прельщало Мак-Калена младшего. Кончилось тем, что он поставил отцу ультиматум: “Что угодно, только не эти вечные столбцы цифр, дебет, кредит и прочие, совершенно непонятные и обременительные для молодого ума вещи”, и тогда его отец устроил его на военную службу… Трудно сказать в какой сфере Реджинальд Мак-Кален мог бы найти себя, возможно из него получался бы неплохой актёр, но вот военная служба была явно не его делом. Тем не менее, он, конечно не без помощи отца, очень быстро рос в чинах. Самуэля Мак-Калена не зря иногда за глаза именовали вице-королём Аравии – он действительно обладал там такой властью, сравниться с которой мог только генерал-губернатор, который сам был полностью человеком Мак-Калена. Благодаря его протекции и тому, что он не рвался в высшую армейскую иерархию, а сидел в своей 9-й зоне Реджинальд Мак-Кален стал к моменту восстания генерал-майором и старшим офицером у нас, хотя я по правде не доверил бы ему и роты. Когда грянул гром, он сперва самодовольно бездействовал, уверенный, что, как и всегда, всё будет решено за него, а после того как последовали первые поражения, сделал нечто ещё худшее, самое непозволительное для командира. Он  запаниковал, услышав о зверствах махдистов и их силе, заперся у себя в доме, пуская только тех, кого хотел, а потом и вовсе умолял своего отца вывезти его из нашего ада. И уломал! Этот трус был единственным сыном старика и тот очень любил его. По крайней мере, я так думаю. Самуэль Мак-Кален понёс изрядные убытки и ещё большие потери репутации, когда сперва вывез  нашего “полководца” под предлогом развившейся у него лихорадки в метрополию, а затем заплатил огромные залоги, чтобы толстая шея его сына избежала виселицы. Ну да Бог им судья. Генерал-майор Реджинальд Мак-Кален бежал из 9-й зоны, почти половина наших войск была уничтожена, истреблена дико и без жалости, махдисты наступали. Из Африки была отправлена дивизия, но её главной задачей было не пустить махдистов к Суэцу, из Индии тоже шла помощь, а главное целых десять дивизий было отправлено из метрополии, вот только они могли уже не успеть. Стоило только махдистам взять порты на побережье Залива, как этим дивизиям стало бы негде разгружаться и, что гораздо хуже, разгрузившись в песках, или на развалинах портов, они не смогли бы наладить снабжение и бесславно погибли бы в пустыне без патронов, снарядов, а главное – воды и пищи. Порты нужно было обязательно удержать. А удерживать их было почти нечем. Должен был помочь флот, на него все надеялись, но все понимали, что стоит врагу приблизиться к портам на расстояние выстрела, как они будут приведены в негодность: врагом или нашими собственными тяжёлыми орудиями с кораблей – не всё ли равно? К нам вместо убывшего Мак-Калена был послан генерал-лейтенант Горт, прибытия которого все с надеждой ждали… До сих пор не ясно был ли то несчастный случай или диверсия, которых тогда было много – махдисты не боялись смерти и взрывали себя в самых разных местах, но при посадке самолёт с генералом врезался в здание диспетчерской вышки. Несколько человек погибло. Генерал Горт выжил, но впал в кому – принять командование он не мог. Мы приблизились к отчаянию, когда узнали об этом в нашем отряде в Эль-Хуфуфе. Вот здесь, собственно, и начинается моя история.
В этом маленьком арабском городишке тогда находилась настоящая каша из разных частей, суммарно, однако, не превышающая полутора – двух тысяч бойцов. Был там и я. Следует, пожалуй, чуть подробнее остановиться на моей персоне – не то, чтобы мне это очень хотелось, но так, вероятно, будет понятнее. Тогда Джеймс Литтл был ещё всего лишь сержантом, и, что важнее, только только перешёл в боевые части из интендантского ведомства. С детства у меня было прескверное зрение, из-за чего я и загремел в своё время в счетоводы, что, по молодости лет считал просто ужасным. Но вот как раз за месяц до восстания я получил кое-что в наследство от дядюшки Каспера, светлая ему память, да и сам немного накопил, и суммарно это позволило мне оплатить довольно дорогую операцию на глазах. Не сказать, чтобы после неё у меня совсем не стало проблем, но видеть я всё же стал гораздо лучше, и, раз так, немедленно подал рапорт на перевод в строевые части. Рапорт был удовлетворён и ровно за три дня до восстания и всей этой вакханалии я и попал в Эль-Хуфуф – прямо в пекло. Можете себе представить, каково это было?
Это был конец второй недели восстания, когда мы узнали о катастрофе с генералом Гортом. Мы тогда окончательно впали в уныние, или даже в панику – были и такие. Да и как не быть! Враг окружал город, нам никто не ставил боевой задачи, в городе было три майора, но ни один не желал брать на себя командование, боеприпасов было мало, и, что куда хуже, кончалась провизия. Город стоял посреди пустыни, без каких либо дорог в цивилизованном их понимании, у нас почти не было связи с внешним миром – враг произвёл диверсию на станции связи в Дубае, даже карт местности более или менее нормального масштаба у нас не было. Нам казалось, что о нас забыли. Несколько смельчаков отправились на разведку в надежде найти способ привести помощь и наладить связь – утром перепуганный мальчуган привёз в запряжённой ослом телеге их головы – так приказали ему сделать его треклятые соплеменники из числа тех, что на множестве верблюдов разъезжали по пустыне, перерезая все коммуникации, появляясь и исчезая, словно из ниоткуда. Это была их земля.
Для нас это стало последней каплей – свидетельства об ужасах, творимых махдистами уже успели проникнуть в город, тем более, что враг намеренно усиливал их, а теперь все получили страшное свидетельство их истинности, и, как казалось многим, провозвестник их собственного фатума. Около колодца на восточной окраине собралось что-то вроде импровизированного совещания. Предложения были самые разные: кто-то призывал максимально тихо сидеть в этом богом забытом городе в надежде, что идущая к побережью орда махдистов нас просто не заметит, кто то говорил, что нужно как можно быстрее бежать из города, пока ещё не замкнулось со всей ужасающей прочностью кольцо вокруг нас, и лишь немногие разумные напоминали, что надеяться на милость врага, тем более такого, глупо, а бежать без карт и еды в пустыню – верный способ суицида. Боялись все. И тут как раз дозорный с вершины их минарета сообщил, что враг готовится пойти на штурм… Грозила начаться полная паника. Плана боя, да даже плана бегства ни у кого не было…
Я уверен, что если бы не случилось того, что произошло дальше, то все мы либо были бы убиты в тот день при штурме, либо позорно сдались бы жестоким безумцам и всё равно в итоге были бы убиты. Но нет! Через несколько мгновений дозорный заявил, что видит странные клубы пыли со стороны юго-восточной окраины. Иные решили, что это начало атаки с другого, по сути тылового для нас направления, если тогда можно было говорить о тыле, но дозорный почти тут же сообщил, что видит в бинокль найтмеры. Найтмеры! Как мы обрадовались, услышав это слово! Про них ходили легенды, особенно, после их блестящих успехов во время японской компании. Мы спасены! Вот только машин оказалось всего… одиннадцать! Почти все, кто только что возносил хвалы небесам, вновь обратились в уныние. Я же смотрел во все глаза на удивительные машины – как бывший интендант-счетовод ничего подобного я в жизни не видел – только на телеэкране. Машины гордо и ровно въехали в город мимо нескольких полуразвалившихся глиняных хибар и остановились. Видимо, последовала какая-то неслышная для всех команда по их внутренней связи, люки с тыльной стороны найтмеров раскрылись, пилоты показались на свету. Тогда то я впервые и увидел её.  Я не стану останавливаться подробно на внешности – сейчас она известна всем в империи, а я тогда даже и не знал ещё кто передо мной. Меня поразило как такая молодость, а принцессе тогда было всего 23 года, и принадлежность к прекрасной половине человечества не мешают ей сохранять потрясающее спокойствие и уверенность в своих и наших силах. Мы, в большинстве уже изрядно послужившие крепкие солдаты-мужчины тряслись как зайцы, а она оставалась невозмутимой. И это ни в коей мере не было чванливой самоуверенностью глупца, нет, сэр! Она прекрасно понимала, в каком опасном положении мы находимся. Это была твёрдая уверенность человека с достоинством исполняющего свой долг! И нам уже тогда как то стыдно стало бояться и трусить у неё на виду!
Принцесса и ещё двое пилотов проследовали к палатке, в которой заседал наш импровизированный штаб. Вскоре при помощи громкоговорителей было объявлено, что командование над нашими силами принимает бригадный генерал Корнелия Британская – принцесса империи. Очень многие тогда разинули рты: принцесса, здесь, в этой дыре, в этом пекле? Те, кто не видел числа подъезжающих найтмеров, воспряли духом – они были уверены, что с принцессой должна была прийти минимум усиленная дивизия, или даже корпус. Да и вообще все были уверены, что империя не может позволить принцессе сгинуть в наших песках. Лишь немногие недоумевали, отчего столь малые силы вошли с принцессой в город?   
Тем временем уже слышался гул вражеской толпы, подходившей к городу. Их было только в первой волне по меньшей мере тысяч 30 или больше. Кто-то предложил расставить по периметру найтмеры с мощными пулемётами. Отдельные малодушные все ещё хотели бежать. Но тут над нашими рядами звонко и уверенно, усиленный громкоговорителем, зазвучал голос принцессы: “Найтмеры не рассредотачивать! Приказ найтмерам – держаться единой группой на этой площади позади оборонительных позиций в качестве мобильного резерва. Прочим частям занять оборону по периметру. Каждая группа может маневрировать на своём участке, но, в случае отхода, обязана оповестить соседей. В критической ситуации пускать красную ракету – вам помогут. Не подпускать противника близко, вести непрерывный огонь – враг атакует массой – пули найдут свою цель. Сражайтесь уверенно – никакие жалкие оборванцы из забытой богом пустыни не в силах сломить волю британской армии – хозяйки половины мира. Вперед! Правь, Британия!” Хоть некоторые мерзавцы и роптали, что, дескать, найтмеры оставлены для охраны принцессы и, если что-то пойдёт не так, смоются, оставив нас погибать, приказ немедленно стали исполнять все. И пусть у маловеров отсохнет их поганый язык – в ходе боя, а то был жаркий бой, принцесса лично водила в бой подкрепление, столь нам необходимое и столь сокрушительное для врагов. Они были словно везде и сразу, и всюду, за счёт концентрации сил были неостановимы. Принцесса сражалась в своей машине так, что враг бежал при одном её виде. Уже тогда, в тот самый день какой-то боец сказал, что она сражается как львица. Так и родилось это знаменитое для всей британской армии прозвище – Львица пустыни или Британская львица.
И всё же враг наседал. Его потери были огромны, его толпы то и дело попадали в наши засады и под сокрушительные контратаки найтмеров, их косили пулемёты, но и мы несли потери. Раненые стонали, но не долго, если их сейчас же не уносили в тыл – после боя на окраине Эль-Хуфуфа было собрано пять десятков голов, которые эти звери отсекли нашим раненым бойцам. Усталость начала сказываться, один из найтмеров был уничтожен и один сильно повреждён, но здесь случилось то, чего не ожидал никто. Никто, кроме принцессы. С запада, из за спины атакующих махдистов, показались клубы пыли, вскоре выросшие в громады найтмеров: один, два, дюжину, которые на полной скорости, сея смерть, врезались в ряды врага. Строй махдистов пошатнулся, враг заметался, он попал в два огня. Укрытий у противника не было. Через несколько минут такого боя с заунывными криками они побежали! Победа! Полная победа! Не меньше пятнадцати найтмеров бросились преследовать бегущих, и, разумеется, догнали их. Одна же из машин подъехала через наши позиции к найтмеру принцессы. Люки открылись.
- Отлично сработано, Гилфорд.
- Всегда к вашим услугам, Ваше Высочество.
Оказалось, что ещё на подходе к Эль-Хуфуфу принцесса решила нанести врагу полное поражение при помощи нехитрого манёвра. Вместе с принцессой Корнелией в город вошла только треть сил 7-го маневренного полка королевского бронекорпуса, остальные же части под командованием её рыцаря сэра Гилберта Гилфорда совершила обходной манёвр. Принцесса предположила (совершенно справедливо) что у махдистов есть шпионы в городе, которые немедленно донесут врагу сколько с ней прибыло сил. Дезориентированный противник начал атаку, и в решающий момент битвы, уже измотанный нашей обороной, получил удар основных сил найтмеров с тыла. Блестящий план! Восторженные победители качали, несмотря на робкие возражения, сэра Гилфорда – принцессу, всё же, никто качать не посмел. К вечеру с трофеями и пленными вернулась группа преследования, а лагерь оживлённо обсуждал славную победу и дальнейшие планы. Кто то из тех, что послабее духом, говорил, что как раз теперь самое время отступить – дорога к портам свободна. Их мало кто слушал – почти все решительные и помнящие свой долг солдаты твёрдо стояли на том, что теперь мы будем твёрдо держаться в Эль-Хуфуфе. Конец спорам положил боец, с потрясённым лицом пробравшийся к нашему костру и огласивший приказ бригадного генерала всем частям, кроме раненых и небольшой группки, видимо выделенной для их охраны: завтра на рассвете мы выступаем на запад, в атаку!
Это звучало невероятно, почти немыслимо. Завтра на рассвете мы все должны были уйти прямиком в пасть льву, должны были отправиться в центр бури. Да, мы одержали победу. Одержали победу над одной сотой вражеских сил! Перед нами нет ничего, кроме песков пустыни, вроде той, где Моисей сорок лет водил народ Израилев. Впрочем, для нас всё кончится раньше. Я лично слышал, как несколько солдат говорили о том, как им лучше бежать этой ночью из лагеря и добраться до портов, чтобы не быть опознанными как дезертиры. Таких, к счастью, были единицы, но подавлены были все. Радость победы ушла, как и закатное солнце. По лагерю пополз негромкий возглас, переходящий из уст в уста: “Безумие!”…

Продолжение - завтра =)

+1

4

"Завтра" наступило. Итак, продолжаем Львицу:

Продолжение

Но вот из штабной палатки вышла принцесса. По правую руку – её верный рыцарь.
- Солдаты! Сегодня вы одержали славную победу. Но не время почивать на лаврах – долг зовёт! Противник хочет атаковать наши силы в портах Залива, уничтожить их, сбросить в море, истребив всех, кто попадётся. Хочет не допустить прибытия подкреплений из метрополии, ведь он понимает, что бороться со всей мощью империи – бессмысленная затея. Сегодня вы вашей стойкостью остановили врага. Остановили, но не обратили вспять. Завтра ваш долг, долг перед империей, перед теми бойцами, что стоят у берегов Залива, перед собственной честью сокрушительной атакой погнать врага назад! Как ваш командир я отдаю такой приказ. Я понимаю, что вы должны будете выйти завтра навстречу страшным испытаниям, но только так можно одержать победу.
Сказав это, принцесса вновь скрылась в шатре. Солдаты молчали. Вдруг кто-то воскликнул: “Гип-гип ура! Чёрт подери, мы сделали это сегодня, сделаем и завтра”. И вскоре многоголосое “Мы сделаем это!” понеслось над Эль-Хуфуфом. Так начался наш поход, наш великий поход который положил конец восстанию Махди.
С рассветом следующего дня мы вышли из Эль-Хуфуфа. Куда мы держали путь? На запад, к Эр-Рияду – одному из главных центров мятежа и тыловой базе для вражеских группировок, наступающих на восток. Вернее наступавших. Наша победа в Эль-Хуфуфе сделала своё дело – враг встал, не рискуя продолжать атаку. Войска в районе Джубайля и Даммама получили передышку, мы выиграли время, и первые части из Индии уже начали разгрузку в Кувейте, но, что ещё важнее, разлетевшаяся по всему Аравийскому полуострову весть о нашей победе изменила моральное состояние наших войск. Настал конец панике! Однако, всё это было ещё очень непрочным и могло измениться в любой момент, стоило нам сплоховать. Все смотрели на нас! А мы шли вперед через одну из самых ужасных пустынь мира. Расстояние от Эль-Хуфуфа да Эр-Рияда составляет порядка 250 километров – наши найтмеры могли преодолеть его менее чем за три часа, вот только без пехоты от них не было бы никакого толка – только пехота – королева поля боя может занимать территорию и прочно брать её под свой контроль. Для пехоты же 250 километров под испепеляющим солнцем (дневная температура в этих ужасных местах может доходить до 54 градусов) были настоящим испытанием. Пеший человек может и не рассчитывать пройти там больше 15 километров за сутки и не окончить день в состоянии крайнего истощения. Такие темпы были для нас совершенно неприемлемыми – принцесса желала отрезать врага, выдвинувшегося к морю, мы должны были опередить его. Кроме того, при нашем запасе продовольствия и линиях снабжения, которые постоянно перерезали вражеские разъезды на верблюдах, мы проели бы свои запасы уже на исходе первой недели подобного перехода… Война в пустыне требовала слишком много от неподготовленного человеческого существа. Война в пустыне должна была стать и стала войной моторов. Ни один солдат не вышел из Эль-Хуфуфа пешим – все мы погрузились во множество грузовиков, машин – буквально всего, что имело мотор и могло двигаться с приемлемой скоростью. За ночь к Эль-Хуфуфу подтянулись тылы полка найтмеров – утром вся его колёсная техника уходила из города набитой солдатами под завязку. Всё, что могло нас замедлить, было оставлено, всё, что не было необходимо, было брошено, раненные, пленные и их немногочисленная охрана – всё оставалось в Эль-Хуфуфе. Таким образом, мы начинали свой поход, имея всего лишь 31 найтмер и чуть больше 2000 бойцов – силы скорее рейда, чем полноценной атаки, но именно она в конечном итоге перевернула всё. План был, разумеется, рискован, но это был оправданный риск. И принцесса пошла на него.
В нашем командовании в тот момент сложилась довольно странная ситуация. Формально командующим был генерал Горт, который, однако, так и не вышел из комы до самого конца компании – только через месяц после неё он очнулся. Старшими офицерами в зоне были генерал-майоры Мэйфлауэр и Карлайл. Генерал Мейфлауэр был военным инженером, причём на протяжении всей своей долгой службы, которая к моменту начала восстания длилась уже 50 лет – генералу было без малого 70. В своём деле он был, надо полагать, хорош – большая часть дорог в этой зоне, которые можно было так назвать без зазрения совести, были именно его рук делом, но в том, что касалось других областей военного искусства, Мэйфлауэр был слабоват и сам знал это. Кроме того, это был человек от природы осторожный. Потому он твёрдо стоял на том, что в сложившейся ситуации лучшее решение – занять прочную, хорошо инженерно обеспеченную оборону вдоль побережья и ожидать прибытия подкреплений из метрополии – именно так и поступила вверенная ему дивизия, но начинанию принцессы Корнелии не препятствовал. Генерал же Карлайл был достаточно молодым ещё мужчиной 40 лет, который только за два месяца до начала восстания был переведён, как ему тогда казалось, в одну из самых спокойных зон, а до этого в силу своего происхождения почти всю службу провёл в придворном полку гвардейских гренадёров. Возможно именно это, а так же традиции его фамилии (а сам он был герцогом) и личные убеждения привели к тому, что он испытывал огромный пиетет к императорской династии, а решения младшей на тот момент по званию принцессы воспринимал как приказы. Принцесса требовала воздушной поддержки, переброски части сил от побережья к Эль-Хуфуфу нам на замену, а главное максимально быстрой переброски вслед за нами к Эр-Рияду прибывшего из Индии и выгружавшейся в Катаре и наиболее мобильных разведывательных подразделений из дивизий, остававшихся на побережье. Мы, конечно, не знали этого тогда, но принцесса, оценивая особенности местности и следуя новейшим положениям военной теории создавала не просто мобильный отряд для рейдов, а полноценное маневренное соединение, содержащее в себе достаточные силы найтмеров и тяжёлого оружия для штурма и пехоты для занятия территорий в глубине позиций врага, способное к самостоятельному наступлению. В итоге оно будет создано, а его действия, наши действия вызовут к жизни многие из тех идей, что сейчас считаются остриём прогресса в военном искусстве, но тогда всё это ещё только собиралось и налаживалось. Генерал-майор Карлайл выполнил все предписания принцессы, но это требовало времени, а мы не могли ждать – в кузовах автомобилей теряя сознание от жары мы, почти не встречая врага, стремительно продвигались к Эр-Рияду, чтобы через 4 с небольшим дня достигнуть его окраин. Только тогда мы и узнали, какое дополнительное и огромное значение получал наш поход.
Махди тоже не сидел сложа руки. По-видимому, он начал готовить эту свою атаку ещё до того, как получил известия о поражении под Эль-Хуфуфом, но  после него она стала особенно важной. Когда наступление махдистов приостановилось мы выиграли самое главное – время. Резервы из Индии уже высаживались в портах, но что куда важнее и опаснее для Махди всё ближе были 10 дивизий, посланных метрополией. Пусть они ещё далеко, но успеть взять порты до их прибытия у махдистов было уже мало шансов, а после того, как эти силы высадятся, ничто не спасёт Махди от военного поражения… Или всё же нет? Махди начинает поход на север – на Иерусалим, который был обставлен как религиозный – святой город должен быть в руках правоверных, но на самом деле преследовал совсем иные цели. Почти сразу же восстание стало пользоваться поддержкой наших врагов. Граница в этих пустынных землях – фикция. Она даже не везде обозначена, не говоря уже об охране. Караваны с оружием пошли с территории континентального блока к махдистам и чем дальше, тем современнее и мощнее становилось это оружие, и росли поставки, но этого было мало. Махди повёл свои войска на север, чтобы сблизиться с территориями континентального блока и их союзников, чтобы дать им повод и возможность вмешаться в конфликт, превратив его в нечто гораздо более серьёзное, чем восстание в колонии. И особую роль здесь играл Иерусалим. Когда стала рушиться Османская империя, а её территории наследоваться новыми державами, то вопрос Иерусалима встал со всей остротой. Горд и вся Палестина в итоге стали британскими, но на том условии, что Британия гарантирует безопасность в этом регионе и права всех религиозных и этнических групп на приобщение к святыням этих земель. Завоевание города Махди неизбежно привело бы к нарушению обещаний, некогда данных нашей дипломатией. Что могло быть после этого предполагать не хотелось, но в худшем из вариантов нам грозила чуть ли не Великая война – континентальный блок давно хотел рассчитаться с нами за наш успех в Японии и не упустил бы шанса отомстить. Подразделений же в Палестине и Трансиордании не было почти вовсе. Ближайшей к Иерусалиму была дивизия на Суэце, но дружные протесты адмиралтейства, министерства по делам колоний и доброй половины торговцев империи запрещали оставлять канал без защиты даже на день. Лишь только резкое ухудшение обстановки в Аравии могло заставить Махди отменить свои планы, а как раз это главным образом зависело от нашего небольшого отряда. В тот самый день, когда мы увидели в бинокли дома Эр-Рияда, передовые разъезды врага были замечены в районе древней Петры.
За счёт нашей скорости мы рассчитывали опередить врага и оказаться у почти необороняемого города. Частично наш расчёт оправдался: врага мы действительно опередили – хотя с воздуха и были замечены вражеские подразделения, отходящие назад с позиций у побережья, но почти все они были ещё довольно далеко от города. В чём то мы ошиблись: враг в городе всё же был, более того, его было довольно много, и он ждал атаки. В Эр-Рияде махдистов было не менее 20 000 человек с уже достаточно неплохим вооружением, отступающие части врага постоянно пополняли гарнизон, жители города поддерживали врага, узкие и петляющие улочки облегчали оборону, враг пусть и неумело, начал оборудовать оборонительные позиции. Город нужно было штурмовать и штурмовать как можно скорее – враг постоянно усиливался, но как только стало ясно, что в Эр-Рияде нас уже ждут, принцесса немедленно запретила атаку с хода. Нужен был план. А для плана нужна информация. Авиаразведка могла дать общее представление о положении, тем более, что самолёты могли ничего не опасаться – в воздухе у нас было полное превосходство, так как своей авиации у врага не было, но этого было мало для полноценного плана штурма. Вот здесь проявилась одна из черт принцессы Корнелии как полководца, которой она не изменяла никогда на протяжении всей компании: в сопровождении своего рыцаря она немедленно отправилась в своём найтмере на разведку на самый передний край и даже дальше. Сразу хочу оговориться, что здесь не было и тени глупой бравады – принцесса прекрасно понимала свою важность и для нашего отряда, и для аравийской компании, и вообще для империи. Не знаю, всегда ли были подобные вылазки достаточно безопасными. Но вот что я могу сказать точно, так это то, что Британская львица никогда не пряталась за спинами своих солдат, никогда не боялась врага, считала, что с передовой всегда виднее положение вещей, чем из штаба, и что именно благодаря этим непосредственным наблюдениям она всегда была в курсе событий, знала, как реагировать на быстро меняющуюся обстановку. Вот и тогда в самом скором времени план был готов. Правда, не могу не признаться, что первоначально он немало удивил нас: мы полагали, что пойдём всеми силами в решительную атаку. Вместо этого все наши найтмеры оставались на нашем правом фланге, не участвуя в штурме. Часть пехоты блокировала дорогу, по которой отступали отряды противника и лишь оставшаяся часть пехоты и артиллерия получили приказ начать бои за город, начиная с западных его окраин, действуя при этом осторожно, с возможно меньшими потерями и не ввязываясь в бои с сомнительным успехом, закрепляясь только там, где это было не слишком сложно. Столь нерешительная тактика показалась нам довольно странной, но мы уже тогда верили в нашего командира, и лишь немногие выражали сомнения в правильности принятых решений. Принцесса считает, что так будет правильно – этого вполне достаточно! Некоторые полагали, что мы не предпринимаем полномасштабного штурма потому, что ждём прибытия ещё одного полка найтмеров. Как показала практика, они были не вполне правы.
Я был в числе тех, кто штурмовал этот город, но не будем останавливаться подробно на моей скромной персоне. Скажу лишь что в этом бою я не получил и царапины – мне чертовски повезло, но я видел такие страшные раны, при воспоминании о которых меня передёргивает до сих пор. Мы вошли в город после короткого артиллерийского налёта под прикрытием его силы и поднятого песка и дыма, но всё равно ещё на подступах по нам ударили пулемёты и первые потери мы понесли уже тогда. Враг действовал так же неумело и так же ожесточённо, как и под Эль-Хуфуфом: иногда он сам покидал укрытия, чтобы броситься на нас, иногда в дыму и неразберихе вёл огонь по своим, сама система огня была непродуманной, но всё равно нам приходилось туго. Баррикады, борьба за дома в которых ты то и дело переходишь на ближний бой с противником, у которого может запросто быть ятаган, мины, некоторые из врагов, которые, будучи раненными, подрывали себя и всех вокруг гранатами – вот что такое был этот штурм. Мы действовали небольшими, чётко разграниченными в пространстве группами, специально подготовленными для штурма и имеющими в своём составе представителей всех необходимых военных специальностей. Пулемётчики, чтобы прижимать врага к земле и не дать ему высунуться, когда мы атакуем, и стальным шквалом косить его ряды в обороне. Снайперы, чтобы издалека выводить из строя вражеских командиров, солдат артиллерийских расчётов. Сапёров, чтобы убирать убийственные мины и проделывать проходы в завалах. Штурмовые винтовки, гранаты, миномёты – всё должно было быть у отряда с собой, чтобы можно было организовать полноценный и по всем правилам штурм каждого дома и каждой баррикады…
Мы прогрызались вперед, неся потери, и вот уже показалось, что скоро мы сможем закрепиться в непосредственной близости от центра города, когда раздался тот самый приказ, который я никогда не забуду. “Назад!” - принцесса скомандовала отступление! 
Мы даже не сразу поверили в этот приказ. Некоторые офицеры просили повторить команду. Кто-то попробовал даже спорить. Ответ принцессы был жёстким: скомандовано отступление, это приказ и он должен быть исполнен немедленно. И вот уже пулемётные очереди прикрывают отход, вот уже кидаются дымовые шашки, вот перебежками солдаты начинают отходить вдоль полуразрушенных зданий, вот артиллеристы стараются спасти орудие, но движутся слишком медленно, вот медик подхватывает стонущего раненного и, напрягая все силы, уносит его, ведь иначе ему грозит верная смерть. Враг быстро, быстрее, чем мы ожидали, понимает, что происходит, и начинает преследование. Дикие крики, оглушительная пальба, мы, подавленные, отступаем на окраину города, но безжалостный приказ велит уходить ещё дальше. Мы почти бежим по открытой всем ветрам и огню противника местности, за нами – орда, кто-то спотыкается и падает, кто-то падает для того, чтобы пустить по врагу ещё одну прицельную очередь из пулемёта, но это противника не останавливает. И тут… мимо меня, мимо истекающего кровью раненного, проносится сверкающая на солнце боевая машина. Они налетели, словно стальной ураган, с потрясающей скоростью прямо в гущу врага, сея смерть огнём своих пулемётов, они маневрируют с бешеным темпом, отрезая, разрывая, и стремительно врываясь в город. Артиллерия даёт сосредоточенные залпы. В небе показывается отсутствовавшая во время нашего штурма авиация. Враг издаёт вопли отчаяния. Через какой-нибудь час Эр-Рияд взят нашими войсками во главе с блистательной принцессой Корнелией.
Тогда я был в полном шоке, царившая вокруг неразбериха и необходимость бежать, стрелять, командовать, не давала возможности, чтобы поразмыслить над случившимся, но теперь, спустя время и, исследовав этот вопрос, я могу в общих чертах изложить план на эту битву нашего командира. Ещё когда мы только подходили к городу и поняли, что он готов к обороне, принцесса немедленно запретила атаку с хода. Найтмеры – наше главное оружие могли быть блокированы на узких улочках, имели бы трудности с преодолением баррикад, а кроме того, как я узнал, довольно уязвимы к минам. Можно было придать найтмеры пехоте, чтобы она шла впереди, пользуясь их поддержкой и расчищая путь, но это разобщило бы наши ударные силы, а главное убило бы важнейшее преимущество найтмера – его скорость, которую пришлось бы ограничить пехотными темпами. Тогда у принцессы зародился план: сохранить машины в резерве, перерезать линии снабжения врага, идущие на запад, к его отступающим от побережья силам, начать в обстановке секретности ложный генеральный штурм с привлечением только артиллерии и пехоты, а затем тактическое отступление. Враг, в силу своей фанатичной ненависти, необученности и необходимости восстановления связи с отступающими от портов войсками немедленно начал бы преследование, оставляя оборудованные позиции и подставляясь под сокрушительный контрудар найтмеров, при поддержке авиации. На плечах у бегущего противника мы должны были стремительно ворваться в город и занять его прежде, чем враг сможет остановиться. Всё было разыграно, как по нотам: атака укреплённого города, грозившая измотать наши силы, стоила всего лишь четырёх машин. Потери пехоты составили чуть больше трёх сотен убитыми и ранеными. Однако, куда больше тактического был стратегический успех – свыше 100000 вражеских солдат, отступавших от побережья, теперь были если ещё не обречены, то оказались в очень тяжёлом положении, тем более, что принцесса и не думала останавливаться. Это было ещё одной важной чертой нашего славного командующего  - она никогда не останавливалась на достигнутом – всякая победа была лишь предпосылкой и ключом к ещё более выдающейся победе.
Вот и теперь, почти сразу после того, как последние враги были пленены при попытке бежать из города на север, принцесса не стала задерживаться на главной площади, где радовались победе солдаты, а старейшины города лицемерно заверяли нас в своей преданности и ненависти к махдистам. Немедленно в одном из наиболее сохранившихся зданий с симпатичным внутренним двориком с пальмами и акациями были расстелены карты, налажена связь и начато импровизированное совещание. Я сам там, разумеется, не присутствовал, но кое-что из того, о чём там говорилось, я узнал в тот же вечер, а остальное по крупицам выяснил уже после компании. Ключевым вопросом по-прежнему оставалась бывшая приморская группа махдистов. Пусть теперь она и была отрезана от основных линий снабжения, полу-окружена и в значительной мере деморализована, но всё равно опасна. Можно было повернуть на северо-восток из Эр-Рияда и ударить этой группе в тыл, что в сочетании с пусть и очень медленным, но всё же начавшемся, наконец, фронтальном наступлении наших сил из портов принудит эту армию к капитуляции. В этом случае существовал определённый риск – пусть враг и деморализован, но всё равно, в какой-то момент мы можем оказаться перед лицом противника, столь превосходящего нас численно, что это не сможет не сказаться плачевно. Был и другой вариант – остаться в Эр-Рияде. Буквально с часу на час в город должны были прибыть 10-й маневренный полк королевского бронекорпуса и наиболее маневренные части из тех, что затребовала принцесса, а затем и другие подкрепления… Как вы полагаете, какой вариант выбрала принцесса Корнелия?
Никакой! Она не была бы нашей несравненной Британской Львицей, если бы не выдвинула свой собственный, по дерзости и перспективам превосходящий любой из предыдущих. Мы остаёмся в Эр-Рияде не больше, чем на день – ждём новый полк найтмеров. Если они не успеют до этого времени, то мы всё равно выступаем – они догонят нас на марше. Мы пойдём в атаку, но не на северо-восток, а на северо-запад, дальше вглубь вражеской территории – к Бурайде, окончательно уничтожая всякую надежду и всякое снабжение у отступающих махдистов, но идя при этом не назад, а вперед, отнимая территории, не давая собраться с силами и мыслями. И самое главное – чем дальше мы продвинемся на запад, тем больше вероятность, что Махди и его армия, идущая к Иерусалиму, не сможет не считаться с угрозой своим тылам и будет вынуждена повернуть назад…

Отредактировано Ohgi Kaname (2014-10-07 22:42:43)

+1

5

http://photo.rock.ru/img/yqgCH.jpg

И ещё кусочек. Продолжение завтра.

Продолжение

Кто-то сказал, что этот план ещё рискованнее предыдущих, что мы настолько отдаляемся от основной массы войск на побережье, что они ни при каких условиях не смогут прийти к нам на помощь, что неясно как будем получать провизию и снаряды мы сами – их и так осталось мало, и главное, что ни генерал Мэйфлауэр, ни генерал Карлайл не позволят отряду (да ещё и возглавляемому принцессой империи) отправиться в такое рискованное предприятие, из которого даже отдельных лиц нельзя будет эвакуировать. Замечание про отдельных лиц, явно сказанное не без намёка, очень возмутило принцессу, но в это время мы получили сообщение, которое сняло проблему, едва только та возникла. Текст этого сообщения потом был зачитан всем нашим войскам в Эр-Рияде:
Имперский генеральный штаб поздравляет доблестных солдат и офицеров с успешным взятием Эр-Рияда. Благодаря вам, вашей смелости, решительности, умению и находчивости критическое положение, временно сложившееся на территории Аравии, было преодолено. Благодаря вашим успешным действиям  были полностью разгромлены две крупные группировки противника. Генеральный штаб и вся империя убеждены, что вы и дальше продолжите столь же хорошо исполнять свой долг и наносить противнику невосполнимый урон. Моим приказом Её высочество принцесса Корнелия Британская производится в звание генерал-майора за операции под Эль-Хуфуфом и Эр-Риядом. Правь, Британия!
Начальник Имперского генерального штаба фельдмаршал Робертс; Пендрагон; 8 часов.
Это было приятно. Это было чертовски приятно чувствовать, что и ты и твоя персона сопричастна этому успеху, что в какой-то мере это приказ говорит и о тебе. Но гораздо важнее было другое – теперь, когда принцесса стала генерал-майором, ей больше не требовалось получать одобрение своих действий Мэйфлауэром и Карлайлом. Теперь всё перешло на куда более высокий уровень: и риски, и возможности, и ответственность… Прения окончились. Начались сборы. Генерал-майор скомандовал нам приготовиться к продолжению атаки на Запад.
У нас было всего около 15 часов в городе, до того момента, как пришли долгожданные подкрепления и мы все вместе выступили, из которых семь я проспал. Но даже за оставшиеся 8 часов, несчастных 8 часов в Эр-Рияде, я многое узнал о нашем противнике, многое понял и кое-что решил.
Эр-Рияд – город не так чтобы крупный по имперским меркам, но всё же и не маленький. Как я потом узнал из статистики, до восстания в нём жило не меньше пяти тысяч британцев и 8 тысяч жалованных. После восстания, когда город вновь попал в наши руки – ни одного британца и почти ни одного жалованного. Я решил в тот вечер пройтись, посмотреть на “восточную экзотику”. В городе повсюду были следы боя, лежали трупы, но, не сразу, чуть погодя, я заметил, что трупов что-то уж слишком много, а некоторые из них явно убиты не при помощи пуль и снарядов. Я спросил у кого то из местных – тот старик не знал языка, но, очевидно, понял меня и за руку отвёл чуть в сторону, в неприметный переулок. То, что я там увидел, поразило меня до глубины души – нечто подобное я видел когда-то на картине какого-то художника (русского, кажется) на выставке в родном Сиднее, но в живую это было по-настоящему чудовищно. В конце переулка у грязной стены возвышалась пирамида, пирамида из голов. Головы были разные: мужские, женские, европейские и восточные, а прямо с верха, чуть наклонясь вбок и словно подмигивая, на меня смотрела голова мальчугана, лет двенадцати. Некоторые головы, из тех, что были ближе к основанию уже хорошенько подгнили, те, что повыше, были посвежей. Мальчуган же - словно живой и явно таращился на меня, причём с таким видом, будто спрашивал: “Ну и как вам всё это нравится, сэр? Достаточно восточной экзотики”? С другой стороны от меня лежала другая куча, к которой я отшатнулся от взгляда ребёнка, ища спасения. Тщетно. Куча состояла из отрубленных рук. Я ахнул, сделал излишне резкое движение, поскользнулся на чём-то и упал. Упал прямо туда – в объятия сотни мертвецов, прямо в злосчастную кучу… Из переулка я выскочил как из ада и бросился… я и сам не знаю куда я тогда бросился. Бросился прочь. Но далеко убежать мне не удалось – почти сразу я с размаху влетел в какую-то старушонку. Старушонка упала, а я почти машинально стал её поднимать, правда молча – мысли мои были совсем не там, а потому остановился.
- Вы были в том переулке?
- Да, я… откуда вы знаете?
- У вас это написано на лице.
- Кто вы.
- Жалованная британка, сэр, экономка мэра этого города, сэра Энтони Тиббета. Бывшая…
- Ч-ч-ч-то, з-з-десь п-п-р-р-о… - я вспомнил голову мальчика, и у меня застучали зубы.
- Они, сэр. Они. Они пришли в город вскоре после того, как всё это началось, да и здесь были те, кто рад был их встретить. Боя почти не было – в городе было всего около 500 солдат, с одними винтовками, а глупцы из нашей молодёжи ещё и мешали им, как только могли. Солдат они убили первыми, всех, добили раненых. Потом пришёл черёд моего несчастного господина. Он отослал меня спрятать его дочь, когда стало понятно чём всё закончится, но я знаю что они с ним сделали… Они отрубили ему ступни, протащили по городу, привязав к лошади, а потом… Его голова до сих пор на особом месте – на минарете…
- А что потом?
- Потом смерть. Смерть для всех британцев и для всех жалованных. Они узнавали, ловили, судили, если это можно назвать судом… Сперва отрубали руки – за воровство, дескать британцы украли нашу землю и богатство. Потом головы – за то, что неверные или продались неверным. Не пощадили никого. Кто-то попытался бежать в пустыню, кто-то прятался по подвалам и щелям и ждал, когда придёте вы. Немногие дождались. Я дождалась.
- А дочь мэра?
- Нет – сказала старуха одними губами, а потом молча пошла вперёд по дороге, словно и не говорила только что со мной.
Я был не один такой тем вечером в том проклятом городе – другие британские солдаты и офицеры находили другие подобные кучи, видели и следы иных зверств – ещё более гнусных. Врач из полка найтмеров рассказывал, что какая-то местная женщина, заслышав, что он – врач, привела на осмотр свою дочь, которую многократно изнасиловали махдисты. Девочке было всего… впрочем, не стоит вам знать обо всём этом.
В тот вечер в городе были взрывы. Погибли 30 наших солдат – десятая часть от наших потерь во время штурма. Эти мерзавцы подорвали сами себя и обрушили целых два дома. Наших солдат погибло 30, а жителей Эр-Рияда больше сотни. Тогда я понял, почему мы должны продолжить наступление, за что мы на самом деле здесь сражаемся. За нефть? Нет, она уже в безопасности, как и наливные терминалы в портах. За территорию? Кому нужна эта вонючая мёртвая пустыня-убийца? За престиж и славу империи? Возможно. Но самое главное – не это. Мы воюем здесь за цивилизацию. Это только кажется, что цивилизацию от дикости и варварства отделяют века. Куда чаще цивилизацию от варварства отделяют штыки! Мы воюем здесь против древней, восточной, вавилонской тьмы. Воюем против кровавого, безумного бешенства фанатиков. Воюем, потому что так этого оставлять нельзя. И я поклялся тогда, что я пойду за нашей принцессой, за нашей Британской Львицей хоть на край света, хоть в пасть сатаны, чтобы люди в Сиднее, услышь они то, что я рассказал сейчас про этот город смерти, спросили бы: “Из какой это сказки, сэр? Очень занимательная история, надо будет прочитать на досуге”. Не знаю, как я заснул в ту ночь, но вот что я знал твёрдо – когда завтра мы двинемся на Бурайду, я буду в первых рядах наступления…
На практике вышло немного иначе. Когда утром до нас добралось подкрепление, то впереди было решено пустить найтмеры, а мне, напротив, так уж вышло, предстояло с другими ребятами прикрывать тыл. Принцесса на этот раз не выступала с напутствием – было просто отдано несколько приказов. Теперь она не сомневалась в нас, а значит, во вдохновляющих фразах, в общем-то, и не было необходимости – мы сами знали, что должны идти вперёд. А может быть, дело было и не в этом, а в банальной усталости – нашему командиру поспать этой ночью не довелось: переговоры с частями на побережье, с авиационным командованием, подготовка нашего утреннего выхода из города, которая, разумеется, должна была проводиться ещё ночью. А ещё принцесса посетила раненых во время штурма и во время взрыва после него. В тот день у неё был печальный вид – впервые с начала нашего похода. Я только недавно узнал, что истинной причиной была даже не усталость. Той ночью, после визита в госпиталь принцесса, вместе с жителями города проводила опознание среди пленных махдистов тех палачей, чьими творениями были навсегда запавшие мне в память кошмарные пирамиды. Не знаю, всех ли вычислили, но всех, на кого указали жители Эр-Рияда, как на убийц, были расстреляны…
Но мы – простые солдаты, тогда не знали об этом. Мы бодро и даже с песней шли на северо-запад, уверенные в своей победе. Мы и не знали тогда, сколько ещё испытаний нам предстоит. От Эр-Рияда до Бурайды 317 километров – этот путь мы прошли за пять дней. Нас теперь стало больше – Эр-Рияд покидало уже два полка найтмеров, что суммарно составляло примерно 70 машин, а так же свыше 5500 человек в пехотных подразделениях. Это была, пожалуй, самая весёлая часть похода – никто не сомневался в успехе, все хотели поскорее стряхнуть с себя тяжёлое впечатление, оставленное Эр-Риядом и его “достопримечательностями”. Меня повысили в звании до Штаб-сержанта, что, не скрою, тоже несколько подняло мне настроение. В тыловой колонне, в которой я шёл, не знаю уж, почему собрались записные балагуры и весельчаки. Капрал, по имени Джонни, фамилии которого никто не знал, а звали все Чижом – видимо за живость характера и вечную любовь что-то насвистывать был, пожалуй, первым из них. Он был родом откуда-то из карибского бассейна и успел заработать себе там кое-какие проблемы с законом, так что, как он сам говорил, выбор был только между тюрьмой, армией и отшельнической жизнью нового Робинзона на одном из бессчётных островов тех мест. Выбор пал на армию, так как, по уверению Чижа, здесь можно было неплохо набить карманы и выйти в отставку уважаемым и небедным человеком. Где Джонни рассчитывал найти богатство в пустыне никто из нас не знал, как не знал, похоже, и он сам. Но если его спросить об этом, то в ответ Чиж делал такое гордое и уверенное выражение лица и так презрительно смотрел на окружающих, что в этот момент никто и усомниться не мог – он знает, как стяжать не меньше, чем было в пещере Али Бабы. Именно этот неугомонный капрал научил нас варить яйца закапывая их в песок, который мы с горкой насыпали на металлическую крышку одного из ящиков – останавливаться то нельзя, а ящик выставляли на солнце. Именно он показывал нам потрясающие карточные фокусы, а порой и играл с теми, кто не боялся рискнуть – Джонни не знал поражений (очевидно, потому, что не знал что такое честная игра). Так как карты были строго запрещены, то Чиж был вынужден их прятать, что со временем тоже превратилось в очередное представление, когда Чиж подбегал к какому-нибудь бойцу, уверял его, что видел у него карты и с видом напускной суровости капрала начинал досмотр. Каково же было удивление солдата, когда искомое непременно находилось у него под каской, в сапоге или ещё где-нибудь. До сих пор ума не приложу, как он это делал… А ещё наш Джонни ужасно страдал от отсутствия спиртного: “Дикость! Варварство и кошмар!” – вопил он, когда речь заходила об исламском “сухом законе”. Но не тот был человек Чиж, чтобы с чем-нибудь так сразу смириться – он разузнал, что из фиников, которые мы порой находили в немногочисленных оазисах пустыни, а часть везли с собой ещё из Эр-Рияда, можно делать спиртную настойку, которую прозвал “Радость бедуина”. Делал он её всё время похода до Бурайды, а потом ещё некоторое время после. В день, когда, по его мнению, настойка достигла нужной кондиции, он сиял, словно новенький пенни. Хоть он и делал иногда вид, но на самом деле был отнюдь не жадным – свою порцию “Радости бедуина” получила чуть не вся тыловая колонна. Получила, попробовала и немедленно сплюнула. Жидкость получилась исключительной по степени своей отвратительности, за что немедленно была переименована в “Мочу бедуина” и на какое-то время даже пошатнула популярность весельчака Джонни среди бойцов. Джонни долго оправдывался, сочинил легенду про диверсию махдистов, которые не пожелали делиться рецептом чудо-напитка с неверными и подсыпали туда ночью что-то мерзкое, а потом о напитке все забыли. Забыл и я, но потом не раз вспоминал с благодарностью – позже “Моча бедуина” сослужила мне очень хорошую службу…
В Бурайду мы вступили ночью. Без боя. Город был тих, слишком даже тих – тих подозрительно. Эх, если бы мы были тогда чуть более сосредоточены! Мы вошли в город, и двинулись по улицам, сперва настороженно, но потом всё смелее и вольготнее. Все были уверены в том, что слава принцессы и её отряда – наша слава, просто стала так велика, что махдисты предпочли сбежать из города без боя! Несколько жителей, встреченных нами, вроде бы даже подтвердили эту версию. Солдаты огласили воздух радостными криками: “Победа! Победа без боя! Жалкие трусы!” и другими. Принцесса не была столь благодушна, но врага и в правду не было – несколько отрядов прочесали город и ничего подозрительного не нашли. Солдаты устали от перехода. Был отдан приказ размещаться и отдыхать. Все немедленно исполнили его и уснули крепким сном, кроме, разумеется, часовых. Если бы не они, то нас бы ждала катастрофа. В 4 часа ночи прогремели взрывы. А затем в город ворвалась орда – махдисты начали ночную атаку на Бурайду!
Мне никогда не забыть фантасмагорического зрелища, жуткой картины: я просыпаюсь от криков и грохота, выглядываю в окно и вижу как по улице, отстреливаясь, бегут двое солдат, а за ними несутся 6 всадников с кривыми саблями, один из которых держит в левой руке за волосы голову какого-то несчастного из числа наших бойцов. Воистину в ту ночь на улицах Бурайды столкнулись не армии – эпохи! Потом окажется, что врагов было не так уж и много (по крайней мере, по сравнению с нашими предыдущими битвами) всего 10 тысяч, но, по моим ощущениям именно тогда мы были как никогда близки к поражению. Никогда в жизни я так молниеносно не одевался. С револьвером в руках я кинулся вниз, на первый этаж домишки, в котором я провёл столь недолгий постой. Я со спины подстрелил 3 кавалеристов, остальные ускакали, но тем двоим, что я видел из окна, было уже не помочь…
Главной проблемой в ту ночь была неразбериха и, следовавшая за ней по пятам паника: солдаты выскакивали (многие полуодетые) из домов и палаток, линии обороны не было – бой шёл всюду, город был нам не знаком и никто не знал куда идти. Кто-то кричал о предательстве, кто-то поносил часовых. Как оказалось после – несправедливо. Взрывы прогремели именно около двух позиций часовых на главных дорогах из города, а сразу за взрывами последовала атака. Выжившие честно отстреливались из пулемётов, но довольно быстро все были убиты надвигающейся массой врага. Ещё же одна застава сплоховала… Хотя, с другой стороны, может быть это враг в этот раз был на высоте. Это были убийцы. Тихие убийцы в чёрных балахонах и с кинжалами, передвигающиеся как бесшумные тени в своих войлочных башмаках… В нескольких местах в городе пылали пожары. Все боялись, что в разных местах врагом заложены ещё мины и бомбы. Я, кое как собрав вокруг себя группу в пару дюжин бойцов, начал постепенно продвигаться в сторону мечети – по рации раздавались призывы о помощи. Кто-то умолял скорее привести подкрепление. Я даже и помыслить не мог, что эти ублюдки захватили рацию одного из убитых офицеров и организовали ловушку! Кто-бы мог подумать, что некоторые из них способны так чисто говорить по-английски!
Когда мы почти добрались до мечети, а добирались мы с боем, только что  просившая помощи рация пожелала скорой смерти неверным псам, а следом из-за поворота, за которым мы рассчитывали увидеть дружественные каски на нас налетела чуть ли не сотня конных и пеших махдистов. Пятерых ребят из тех, что были тогда со мной, подстрелили и зарубили почти сразу, а остальные почти чудом втиснулись в проулок, в котором оказалось ещё с десяток наших солдат с пулемётом. Враг, словно бы замедлил преследование, опасаясь нашего истребительного огня, но стоило нам обрадоваться, как пулемёт чихнул и замолк – лента кончилась, а больше патронов не было! Кто-то громко выругался. С вражеской стороны послышался дикий смех – мы были обречены: в тупике, со всех сторон обложенные врагом, радикально превосходящим нас числом и занявшего выгодную позицию. Вот уже кони махдистов пошли галопом на нас. Капрал слева от меня сказал: “Помоги нам всевышний!”… И тут откуда-то сверху, прямо с неба между нами и врагом приземлилось что-то огромное, что-то смотревшееся в свете луны, словно какой-то монстр из далёкого прошлого мира, вроде тех, кости которых я видел в детстве в музее. Найтмер! И тут же – пулемётный шквал, потрясающе стремительный для машины такого размера манёвр, неостановимый напор. И всё же он рискует – врагов много, тупик узок, в найтмер летят бронебойные гранаты – лишь чудом он уворачивается от них. Но, враг выкатывает пушку – похоже, трофейную, её силы хватит, чтобы стереть нас с лица земли. Меткий выстрел ложится чуть слева от орудия и вражеский расчёт, оглушённый, на пару мгновений теряет ориентацию – этого достаточно, чтобы их разорвали в клочья спаренные пулемёты найтмера. Многотонная машина просто танцует, сея вокруг себя смерть. Враг бежит, не выдержав напора. Мы спасены! Найтмер вот-вот уедет, и тут я понимаю, что его нужно предупредить о вражеской хитрости с рацией и о том, что у мечети не друг, нуждающийся в помощи, а противник. Сам я в горячке боя остался без средств связи, а потому знаками показываю водителю машины, чтобы он выглянул из люка и выслушал меня. Люк открывается, я объясняю суть дела, а сам поражён и едва могу говорить. Наш спаситель, пилот найтмера, не кто иной, как принцесса Корнелия! Прямо сейчас, прямо здесь принцесса империи рисковала жизнью, чтобы спасти кучку простых солдат, чтобы спасти меня! Принцесса же благодарит меня за информацию и уносится из переулка на улицу и дальше, а за ней по улице уже несутся один за другим найтмеры…
Мы всё же выиграем этот тяжёлый бой. Изолированные группы наших бойцов не забудут о выдержке и воинской науке. Островки сопротивления будут сливаться воедино, враг станет нести всё большие потери. Принцесса во главе отряда найтмеров будет один за другим деблокировать загнанные врагом в угол группы наших солдат, а потом мы перейдём в контрнаступление. Немногие из махдистов ушли из Бурайды на рассвете. Мы потеряли в ту ночь пять сотен убитыми и почти столько же ранеными, но враг был разгромлен! И всё же ситуация сложилась тяжёлая: неожиданный удар застал нас врасплох, мы понесли большие потери, чем рассчитывали понести, если бы нам пришлось брать город штурмом. А главное у нас почти закончились боеприпасы и медикаменты – ночная битва потребовала много и того и другого. Идти вперёд без пауз и остановок, как шли мы от самого Эль-Хуфуфа мы больше не могли. Да и нужно ли это было? После того, как Бурайда всё же осталась за нами, у бывшей приморской группировки махдистов не осталось даже гипотетических путей к отступлению и шансов на спасение. Они потеряли веру. Они начали сдаваться! В это же самое время пришла весть ещё более радостная, не оставившая и следа от ночных кошмаров Бурайды – 10 дивизий, посланных из метрополии, вошли в Персидский залив. Высадка вот-вот начнётся и тогда уже ничто не спасёт махдистов от полного уничтожения! Всё это мы узнали на следующий вечер после битвы за Бурайду, и многие из нас посчитали, что компания для нас почти уже окончена. Многие, но не все. Британская Львица думала по-другому. И оказалась права.  У Махди ещё был один шанс – вмешательство третьей силы. Махдисты вышли на границу с принадлежащей Континентальному блоку Сирии, что ещё более увеличило поток оружия и помощи, но для вмешательства было ещё не достаточно. Иерусалим – вот тот предлог, который мог быть достаточен для этого. И враг уже стоял под его стенами. Высшее командование, понимая всю рискованность обстановки, перебросило в город все силы, какие только были в Иордании и Палестине, на Родосе и даже Мальте, но и этого могло не хватить. Нужно было спасать Иерусалим. Но как? Отвлечь врага. Создать такую угрозу его тылу, от которой он не сможет отмахнуться. Такую, которая заставит его повернуть назад. А для этого нам опять нужно было идти вперёд. Так говорила принцесса. И мы не могли не пойти за ней. В Бурайде мы провели три дня, встретили подкрепление в 1500 человек и вышли на северо-запад к Хаилю…
Проблема снабжения продолжала оставаться ключевой. И здесь нас спасла находчивость принцессы и сила нашей авиации. Местность по дороге к Хаилю была ровная как стол, и это навело на мысль о том, что на такую поверхность можно совершить посадку с воздуха. Пусть, к сожалению, это не могли быть самолёты – они уже не сумели бы взлететь, а лишь планеры и привозили он, соответственно, необходимый минимум. Лишь минимум, но его должно было хватить до предместий Хаиля. Хаиль же был чуть ли не единственным местом в этой пустыне, где что-то росло, оазисом, где выращивалась пшеница. Выращивалась и отправлялась на склады под городом, где по этому случаю были большие бетонные полосы, которые могли всё же выдержать вес самолёта. Теоретически. С вероятностью 50% и при условии, что ничего не испортит враг…
Не сказать, чтобы те дни, когда мы добирались до Хаиля, были самыми сытыми и приятными в моей жизни, но некоторую скудость рациона вполне можно было пережить – куда сложнее было с топливом. Планеры справлялись неплохо, но порой всё же приземлялись не без некоторых приключений и поломок – в таких условиях грузить горючие материалы можно было только с такими мерами предосторожности, что сам объём груза радикально уменьшался. От топлива же зависел наш главный козырь – наша мобильность. Радовало одно – за всё время пути врага не было – только безмолвная и величественная пустыня. Всё же и силы махдистов небеспредельны, они не могут нести такие потери и вновь восстанавливаться теперь, так как раньше. Так мы думали, когда в бинокли стали видны окрестности Хаиля, мирные и пустые.
В город вступали настороженно, без той радости и тех возгласов, которые были в Бурайде – опыт научил нас не доверять видимости, но в этот раз ничего подобного памятной ночной атаке не было – враг здесь уже был на это не способен. Было другое…

Отредактировано Ohgi Kaname (2014-10-09 19:18:48)

+1

6

http://photo.rock.ru/img/uqmpp.jpg

Продолжение

Вопрос о снабжении становился всё более острым. Как только наши передовые части добрались до складов, последовали две новости: во-первых, склады были абсолютно пусты – то ли враг благополучно проел запасы, то ли спрятал или уничтожил их. Во-вторых, же инженеры рапортовали, что бетонная полоса будет вполне пригодна для посадки авиации, после небольших доработок и расчистки. К работе приступили немедленно: почти тысяча человек под охраной найтмеров дружно взялась за дело и уже к вечеру принцесса получила рапорт о том, что на следующий день можно принимать первых гостей с грузом. Принцесса объявила об этом в особом приказе с благодарностью за успешную и быструю ударную работу. Сам я там не был, но, по словам ребят, труд был действительно адским – под прямым палящим солнцем в сумасшедшую жару с утра и до вечера. Многие даже падали в обморок, а иных потребовалось отправить и в лазарет. Благодаря этим стоикам у нас теперь была взлётная полоса, а у бойцов появилась одна неожиданная, но очень важная возможность. Принцесса объявила, что уходящие в обратный путь самолёты смогут взять груз почты, которую за эту ночь все могут написать своим родным, близким и друзьям. Лагерь тогда не спал – все мысленно были не здесь, а в совсем других местах по разным концам нашей огромной империи, все писали. Писал и я письмо своей дорогой жёнушке. К сожалению, писал напрасно, но тогда, разумеется, ещё не знал этого.
От города до “аэропорта” было около 20 километров. И там и там была создана довольно приличная, хоть и строившаяся на скорую руку оборона. Пространство же между ними было так же пусто, как и весь окружающий ландшафт. “И до чего же, всё-таки, унылая местность!” - думал я, глядя из кузова грузовика на окрестности. Мне и ещё восьми десяткам солдат выпала задача в это утро составить что-то вроде импровизированного конвоя, который должен был сперва прибыть к взлётной с нашим скарбом, преимущественно состоящем из писем и трофеев, а затем, загрузившись, прибыть назад в Хаиль. Задание мне тогда казалось скучным, никто и предположить не мог того, что случилось тогда… В этот день принцесса получила архиважное сообщение, которое, узнай она его чуть раньше, вероятно изменило бы состав нашей автомобильной процессии, в пользу увеличения охраны и повышения бдительности. К тому моменту Иерусалим был окружен, все ожидали штурма – теперь же авиаразведка и тайные агенты сообщали – штурма не будет, будет осада. Почему? Потому, что более половины армии, возможно даже во главе с самим Махди, скрытно покинули предместья города. Никто точно не знал, куда они идут, но явно можно было сказать, что это юго-западное направление. Наш марш, наша скорость, наши усилия были не напрасными! Махди оценил угрозу своему тылу. Махди шёл сюда! Это услышала принцесса Корнелия в тот день, но мы, отбывающие утром в направлении складов, этого не знали.
Нельзя сказать, чтобы атака врага была совсем внезапной – наблюдательный пункт позиции у складов заметил их приближение и передал информацию нам, но времени среагировать уже почти не было. Вражеская кавалерия на верблюдах появилась из-за барханов и стремительно приближалась. Сперва они шли к взлётной и мы повернули к городу, затем появилась ещё одна группа, которая, напротив, держала направление на Хаиль. Мы замедлились, это и было им нужно. Враги быстро начали разворачиваться в нашу сторону. Я принял решение, которое посчитал единственно верным: в обороне у нас шансов не было – мы были малочисленны и почти безоружны – только пистолеты и винтовки, но мы могли попытаться оторваться от врага. Всё же машина быстрее верблюда! Мы повернём в направлении пустыни, и, за то время, пока они будут нас преследовать, из города выйдет подмога. Решение это было бы правильным, если бы верны были две предпосылки. Во-первых, старые грузовики оказались медленнее верблюдов, особенно на пересечённой местности. А во-вторых, подмога сразу прийти не могла. Враг организовал сразу несколько отвлекающих атак, в том числе и на нас, для того, чтобы небольшая кучка его диверсантов смогла заложить несколько мин на взлётную полосу. Мы потеряли один самолёт сгоревшим и один повреждённым в тот день и, что ещё хуже, загромоздили обломками бесценный аэродром. К счастью, благодаря бдительности охраны, мин успели разместить не много, да к тому же они сами были столь примитивными, что их быстро обезвредили, а что ещё важнее находчивые авиаторы сумели починить повреждённую машину чуть ли не из подручных материалов и, на честном слове и одном крыле увести её с взлётки. Врагу не удалось перерезать нам артерии, но вот мы в нашем конвое стали его жертвой…
Нас нагнали довольно быстро, но всё же мы отдалились от Хаиля достаточно, чтобы он исчез из глаз, равно как и аэродром. А потом началось нечто, сходное со старинными фильмами про ограбления дилижансов – махдисты прыгали с верблюдов прямо на грузовики с пистолетами и ятаганами в руках. Некоторые падали, некоторые гибли под нашими пулями, но в целом абордажная атака на колонну имела успех. Я подстрелил одного и ударом ноги сбросил из кузова второго, но тут меня чем-то, вероятно рукояткой пистолета, с силой ударили по затылку, и наступила тьма. Очнулся я, надо полагать, довольно быстро. Голова трещала, почему-то болел бок – может быть меня били ногами, во рту был привкус крови. Пробуждение моё не осталось незамеченным – на меня уставилось бородатое лицо с бородавкой над губой и злобно ухмыльнулось. Потом махдист достал из-за пояса нож и помахал им перед моей физиономией, что-то приговаривая. “Я пропал!” – так я подумал в тот момент. “Меня будут пытать! Самое важное – держаться достойно”…  Легко подумать! После того, что я видел в Эр-Рияде, не скрою, меня просто сковало страхом. В тот момент я не дал бы за свою жизнь и ломаного гроша, но всё же, как видите, спасся. Историю моего спасения солдаты потом перепевали на все лады и сделали её гораздо более героической, чем она была на самом деле. Я же должен сказать, что обязан жизнью исключительно Фортуне и, в какой-то степени, находчивости.
Приготовившись расстаться с жизнью я взглянул на небо: “Небо, небо, почему ты отдаёшь меня на растерзание поганым злодеям, почему не поможешь мне?” Мысленно заданный вопрос был риторическим, но тут я заметил на ясном и чистом голубом небосклоне несколько точек, которые быстро приближались. “Ангелы!” – в первую секунду подумал я и почти угадал. Это были не ангелы, это были Королевские ВВС!   Шесть самолётов приближались к нам на высокой скорости – их тип мне было не разобрать, но скоро всё стало ясно. Бомбардировщики! Они пронеслись прямо над нами, а затем откуда-то сзади, с конца колонны послышался грохот и гул. Меня бомбила собственная авиация! Только чудо спасло меня в тот момент от гибели, но даже тогда, когда стали рваться бомбы я не испытывал страха, скорее чёрное удовлетворение от мысли, что мои потенциальные мучители нашли свою могилу. 
Бомба оглушительно рванула слева от нашего грузовика – дальнейшее было как в старом немом кино – я ничего не слышал в течении некоторого времени. Сидевший надо мной бородатый махдист взлетел в воздух и полетел куда-то прямо надо мной, поверхность кузова, на которой я лежал, стала стремительно накреняться, а потом. Потом я буквально вылетел из падающей машины, весьма болезненно шлёпнулся на землю, к счастью это был мягкий песок и, прокатившись по нему несколько метров, застыл. Я сперва не находил в себе сил чтобы встать, это могло быть рискованным, а главное, телу категорически не хотелось этого делать. А потому агонию колонны грузовиков я наблюдал из положения лёжа и всё ещё почти что в тишине. Всё было охвачено огнём, затянуто дымом, кто-то стонал, что-то продолжало взрываться. Только тогда, когда слух окончательно вернулся ко мне я встал – это было, вероятно, через двадцать или даже тридцать минут после падения. Встал и медленно побрёл вдоль остатков грузовиков, надеясь найти выживших. Я сразу же подобрал с земли пистолет – не британский, а кого-то из махдистов, немецкой конструкции. Как хорошо, что меня не связали! А почему? Не успели? То здесь, то там мне попадались обгорелые и покорёженные тела махдистов, верблюдов и лошадей. Вид их был страшен, но на войне ты привыкаешь к этому. Они меня не интересовали – я искал пленных британцев. И скоро нашёл их. Лучше бы не находил! В конце уничтоженной колонны из кузова последнего грузовика высыпался его страшный груз – тела. Мои несчастные соотечественники были все как один мертвы, и причиной их смерти была не авиация – их истыкали ножами. Ранений было множество. У некоторых несчастных ножи так и торчали из тела. Страшное зрелище! Гадкое зрелище… А главное я постепенно осознал тот факт, что я выжил один, а чуть погодя и тот факт, что скорее всего выжил ненадолго. Я был один в пустыне! В тот момент я не знал, как далеко успел уйти враг с захваченным грузом и предполагал худшее. Впрочем, пойди я от колонны пешком в ту сторону, которая мне показалась, ведёт к Хаилю, я, скорее всего, заблудился бы и умер в пути, тем более, что моё состояние здоровья в тот момент было хуже, чем тогда казалось. Мною едва не овладело отчаяние. Я сел, прислонившись спиной к одному из перевернувшихся грузовиков и, признаться, в тот момент едва не заплакал. От обиды. Чёрт подери, не погибнуть под пытками махдистов, выжить под бомбами, только для того, чтобы пропасть в этой дьяволовой пустыне от жажды! Ну, нет! Меня охватила злость. Бешеная, нервическая. Я с силой ударил ногой по кузову. Как бы там ни было, решил я, но сдаваться не стану ни за что! Мой засохший труп найдут с гордо поднятой головой! Стоп! Найдут… Ну конечно, меня найдут! Ведь они же знают, что в колонне были британские пленные! Они обязательно будут искать выживших, или, хотя бы, должны будут оценить состояние колонны после бомбёжки. Меня обязательно найдут. Только вот… искать будут с воздуха, а значит нужно сделать что-то заметное – просто прыгающего и размахивающего руками человека могут и пропустить или даже принять за врага. Как же быть? Тут мне вспомнилась одна из историй Чижа об островах в карибском море. Потерпевшие крушение моряки тоже иногда оказываются в похожем положении, и нет лучше сигнала, чем огонь, чем что-то горящее, выложенное правильной геометрической формой или словом. Это не может не привлечь внимание!  Что можно выложить и поджечь? Почта! Письма и посылки, которые мы везли в аэропорт. Мне, признаться, тогда было немного стыдно от осознания того, что я собираюсь сжечь этот ценнейший груз, но голова тогда работала плохо, и других мыслей просто не было. Я кинулся к соответствующему грузовику, но уже в нескольких метрах от него понял, что опоздал – грузовик горел, как и его содержимое. Клочки бумаги, драгоценной бумаги вились над кузовом… Вдруг ветер швырнул что-то прямо мне в лицо. Это было письмо, чудесным образом целое – только в одном месте на конверте занялся было огонёк, но я тут же потушил его, а затем взглянул на конверт. Взглянул и ахнул – это было письмо принцессы Корнелии. Письмо её сестре. Удивительное письмо.
- Вы прочли его, да?
- Прочёл, к своему стыду. Не сразу. Но к исходу пятого часа бесплодных поисков средств к спасению я, чудовищно уставший с раскалывающейся головой  лёг прямо на песок и стал читать почти машинально, чтобы успокоить самого себя – я опять тогда начал падать духом…
- И что же там было?
- Я не стану вам рассказывать текста, хотя, так уж получилось, возможно, от стресса, что я запомнил его почти слово в слово. Это было бы против правил джентльмена. Но потом, похоже, когда я всё же выбрался из этой передряги и отдал письмо принцессе, она позволила мне пересказать текст в своих мемуарах, которые я собирался тогда и потом писать, но, как вы уже знаете, так и не написал. А потому кое-что вы, всё же, услышите.
То письмо поразило меня. Поразило той любовью, которой была проникнута буквально каждая его строка. Поразило той спокойной заинтересованностью, с какой принцесса Корнелия спрашивала у своей сестры Юфемии о её жизни. Поразило тем, как мало в этом письме было войны. Было недлинное описание природы, похвала нашему брату - солдату, несколько слов о долге – и всё. Ни строки о крови, ни строки о смерти, ни строки об отрубленных головах… Принцесса Юфемия была не в Пендрагоне, а в небольшом имении в Канаде. Её старшая сестра интересовалась как там погода, как ей нравится лес и знаменитые секвойи, по прежнему ли она любит плавать на лодке по пруду в парке, как обстоят дела с учёбой… Её высочество извинялась, что не сможет присутствовать на 14-летии своей “дорогой Юфи”, пока не разрешит некоторые трудности в Аравии. Я потом не удержался и спросил, почему в этом письме нет и слова о войне, о Махди?  Как можно называть те страшные битвы, из которых она выходила победительницей, покрывая себя и нас славой “некоторыми трудностями в Аравии”? Как можно отсюда, из нашего ада, задавать вопросы о праздничном торте? И наша Британская львица ответила мне, что это тоже её долг. Что в этих письмах и не должно быть ничего этого, более того, что она во многом и сражается здесь за то, чтобы её младшая сестра и такие, как она, никогда не видели и не слышали ни о чём подобном нашим каждодневным картинам. И, вспомнив пирамиду из голов, вспомнив запытанных пленных, вспомнив взрывы, вспомнив раненых, вспомнив всё, что я успел увидеть здесь, не смог не согласиться…
Это письмо очень помогло мне – самый его тон успокоил и придал уверенности. Несмотря на головную боль, я стал старательно размышлять, но сначала мысль не шла. Можно было поискать какие-то оставшиеся деревянные части от нашей колонны: из самих грузовиков, ящиков, но как их поджечь? Какой то огонь ещё теплился на обломках и его можно и нужно поддерживать, но выложить что либо из дерева и поджечь… каждую деревяшку? Первая превратится в пепел раньше, чем я сделаю половину работы! Можно попытаться облить их бензином, но как слить его из бензобаков? Ни трубки, ни чего-то в этом роде нет. Можно пробить бак, но тогда нужно найти ёмкость, которая была бы достаточно большой, чтобы в неё поместилось нужное количество бензина… Меж тем мне захотелось пить – что и не удивительно на такой жаре. Я немного осмотрелся и сразу же заметил прицепленную к чудом не перевернувшемуся грузовику цистерну с “Мочой бедуина” – неудавшимся экспериментом славного Джонни. Гадость, насколько я помнил, была чудовищная – странно, что её ещё не слили, но жажда была ещё чудовищней – она накатила как-то сразу вдруг и с такой силой, что даже этот напиток манил, как дорогое вино. Я подошёл, открыл краник и приник к струе, набрал полный рот – и, не сдержавшись, плюнул – какая всё же мерзость! И в этот самый момент прямо перед моим носом сверкнула вспышка. Что это!? Я отпрянул, чуть не упав, а в следующий момент догадался – это последствия моего плевка. Рядом со мной тлела, мерзко воняя, шина, а “Моча бедуина”, как-никак была спиртным и довольно крепким, так что я сам того не желая, изобразил глотателя огня из цирка… Эврика! Ну конечно! Я спасён! “Моча бедуина”, эта смешная неудача, эта несусветная дрянь спасёт мне жизнь. Цистерну можно отцепить и, поднатужившись подтащить туда, куда мне будет нужно, а затем полить горючей смесью из краника… что? Да вот хотя бы одежду махдистов! Её можно снять и выложить слово “HELP” – ‘эти огромные огненные буквы увидят обязательно.
Я немедленно принялся за работу. Двадцати с позволения сказать костюмов мне хватило на надпись – по четыре на каждую букву. Затем пришёл черед цистерны… И она оказалась куда тяжелее, чем я думал! Я толкал её по мягкому песку из последних сил, напоминая самому себе мифического Сизифа, я падал, я поцарапал лицо, с меня сошло семь потов от натуги и ещё семь от мысли, что жидкости может не хватить, но я это сделал! Сделал и стал ждать. Время тянулось медленно. Мучительно медленно – ведь теперь я сидел без дела. Я стал играть сам с собой в крестики нолики, чертя их палкой на песке, ещё раз перечитал письмо, как вдруг… Сперва я услышал шум, а только затем увидел – пара геликоптеров, стремительно летевших где-то у самого горизонта. В мгновение ока я поджёг заготовку и огненные буквы явственно возникли на песке. Они должны, должны это заметить! Нет, нет, не улетайте, нет! Заметили!!! Повернули!!! И вот, спустя пару минут они уже здесь, они зависли надо мной, спустили трап и по нему ко мне лезет боец в нашей славной британской униформе! “Ох и счастливчик же ты, приятель – мы и не чаяли увидеть здесь выживших! Если бы не приказ принцессы, то сюда и вовсе никто бы не полетел!” “Да, я действительно счастливчик – я единственный выживший. Спасибо вам! Вы сказали о приказе принцессы?”. “Да, она дала команду искать выживших – хотя все уверяли, что после такой бомбёжки их просто и быть не может. Мол, каждый солдат империи имеет право на то, чтобы его раньше времени не списывали со счетов. И мы тебя нашли!” Так принцесса Корнелия во второй раз спасла мою жизнь.
Потом мы прибыли на взлётку, где, как я отметил, уже базировалось не меньше десятка самолётов и ещё как минимум столько же геликоптеров. Оттуда – в Хаиль. Всё это я помню уже слабо – головная боль стала совсем нестерпимой, я пару раз проваливался в темноту. Но когда мы добрались до города, я взял себя в руки, встал и заявил, что перед тем, как отправиться в госпиталь, я должен видеть принцессу и кое-что ей передать. Меня сперва отговаривали, но, видя мою решимость, объявили, что “герой” (так меня почему-то стали называть сперва они, а потом и все в лагере, хотя я и сейчас не понимаю, что героического совершил) имеет право на маленькую блажь. Скоро я вошёл, немного пошатываясь в штабную палатку и увидел её, склонившуюся над картой. Я благодарил её от всего сердца, отдал письмо, тогда же состоялся и тот памятный разговор о его содержании. Потом я отправился в лазарет, причём принцесса поручила проводить меня своему рыцарю – сэру Гилфорду.
Следующие два дня у меня были совершенно безынтересным – лекарства и припарки, но одно меня немало удивило. Я сам предполагал, что всё моё приключение заняло несколько часов – самое большее пол дня, но нет. Оказалось, что меня нашли только к исходу второго дня с момента нападения на колонну! Видимо я пролежал в беспамятстве в грузовике куда больше, чем мне казалось. Меж тем, я лежал, а события шли. В тот день, когда я наконец встал с койки авиаразведка рапортовала – через два дня главные силы Махди непосредственно приблизятся к Хаилю. Близилась битва, которая, как это уже тогда стало понятно, должна была быть решающей в этой компании! Враг приближался, и это был уже совсем не тот враг, что раньше: по прежнему многочисленный и фанатичный он был гораздо лучше вооружён поставками континентального блока, да и нашими трофеями, в числе вражеских войск были бывшие солдаты и, что куда важнее офицеры армии Хиджаза, а во главе их стоял сам Махди! И вот против всего этого мы должны были выстоять. Выстоять и победить. За время моих злоключений к Хаилю дошли ещё кое-какие подкрепления, но всё равно нас было до обидного мало по сравнению с врагом – высадившиеся десять дивизий были ещё далеко, а в распоряжении принцессы Корнелии было всего 17 000 солдат и офицеров и примерно полторы сотни найтмеров. Да, в воздухе мы господствовали, но достаточно ли весом этот довод? После моих приключений я получил повышение – сразу через звание прыгнул в унтер-офицеры первого класса и был приставлен в качестве адъютанта к полковнику Уоллесу, а потому мне довелось присутствовать на том самом памятном военном совете и своими глазами видеть, как принималось решение, которое, я убеждён, и решило исход битвы в нашу пользу.
Штабная палатка была набита народом – там были все наши командиры, пара авиационных командиров, которые прилетели на наш импровизированный аэродром и прибыли сюда по случаю совета, в центре стоял огромный стол с картой – удивительно однообразной картой. Даже мне было понятно, что вокруг этого города на много миль кроме песчаной пустыни нет ничего. Все обступили принцессу, стоявшую во главе стола, и поочерёдно высказывались относительно перспектив обороны Хаиля. Где размещать блиндажи, где – завалы и баррикады, где – резервы. Постепенно даже заспорили, принцесса Корнелия тем временем изучала карту и молчала. Мой полковник Уоллес пытался продвигать идею обороны со значительным резервом, а его оппоненты – с сильной первой линией. И тут принцесса подняла руку - и все замолчали – стало ясно, что решение принято. Но никто тогда не ожидал, что решение будет таким!  Британская львица не желала сидеть как подсадная утка – мы выходили из города, выходили навстречу врагу!
Сперва это всем показалось невероятным, но лишь с первого взгляда. Город даёт много преимуществ, но отбирает одно – самое важное – манёвр! В Хаиле мы станем мишенью, точкой для приложения силы всей вражеской орды. Мы будем крепким орешком, но враг подтянет тяжёлое оружие, Махди подстегнёт фанатизм, и в какой-то момент мы захлебнёмся в волнах вражеских атак, хотя и нанесём ему страшные потери. Если же мы выйдем на простор, то враг будет вынужден играть по нашим правилам, атаковать на широком фронте, действовать на скорости и маневрировать, где неизбежно скажется его худшее командование. Обходы и охваты – вот что ждёт врага и это может в определённый момент разрушить всю его систему управления, снабжения и подорвать боевой дух. Наше лучшее оружие – найтмеры будут эффективны в этой ситуации как никогда. Это не будет наступление, скорее активная оборона, всегда готовая перерасти в него. В нескольких десятках километров от Хаиля есть участки небольших скал – там построит оборону наименее маневренная часть пехоты. Построит по всем правилам – на неё придётся первый удар врага. Это должны быть настоящие форты, готовые к круговой обороне со своим командным пунктом, фланкирующим и поддерживающим друг друга огнём, несколькими оборонительными линиями и небольшим резервом. Махдисты должны увязнуть в бою в этих пунктах прежде, чем с фланга ударят найтмеры, прорывая его ряды и врываясь в тыл!
Не знаю, все ли, кто был на совете, поддержали план, но не возражал никто – за время нашего похода мы поверили в особую звезду нашего полководца, все поверили, и теперь все шли как один.

+1

7

http://photo.rock.ru/img/ot8iZ.jpg

Продолжение

Я оказался в числе тех, кто должен был обороняться на центральной позиции, получившей название Король Ричард I – как-никак сражаясь здесь мы сражались за Иерусалим! Один сержант по имени Чарли был хорошим художником – в тот же день, когда прошёл совет он нарисовал картину: на левой её стороне был король Ричард и его рыцари под стенами Иерусалима, на правой – наше воинство во главе с принцессой. Подпись гласила – “К святому Граду со львиными сердцами”. Тогда же возникла идея нанести символы крестоносного воинства на найтмеры, но от неё отказались в целях маскировки. После этого и было решено назвать в честь славных воителей эпохи крусады наши боевые позиции. Строили их не просто быстро, а споро, с каким-то особенным почти что вдохновением. Солдаты с разных позиций заключили пари – кто первым закончит свою, тот получит право первым выбрать название. Мы работали, словно каторжники в тот день, но завоевали своё право на первенство – имя доблестного короля досталось нам. Уже очень быстро мы обвыклись в нашем новом “доме”, только одно бесило – вечно лезший везде и всюду песок. Он засыпал окопы, наполнял сапоги, хрустел на зубах. Вообще говоря там, на Ричарде I было мерзко: холодно ночью, жарко днём, но мы тогда будто не замечали этого. Принцесса в этот раз осталась в штабу – слишком важно было сохранить контроль над всеми частями, обеспечить слаженность действий. Каждый вечер на наши позициях – а всего мы провели их пять, мы слушали радиообращения принцессы. В них не было ничего особенного – сообщение о передвижениях противника и мерах, которые мы должны принять, о сохранении бдительности, но для нас они были словно связующая нить, которая не давала нам затеряться в песках пустыни, а сама уверенность и спокойствие этого голоса гнали прочь страхи. В бинокль мы уже очень скоро увидели первые отряды махдистов, но только к концу пятого дня на позиции они подтянулись полностью – боже, какая же орда! И где-то среди них – он, Махди, тот, с кого всё это началось. Тот, на ком всё это должно окончиться. Что-то он говорил своим войскам? Я не знаю этого. Но когда утром шестого дня они пошли на нас, они были злее дьяволов преисподней.
Первой пошла кавалерия – прощупать нашу оборону. Несколько тысяч конников стремительно надвигались на нас, но наши позиции молчали. Полковник Уоллес знал своё дело – стрелять сейчас, значит выдать противнику всю нашу огневую систему. Мы подождём. Мы подпустим их ближе. Здесь самое важное, чтобы ни у кого не сдали нервы – если один начнёт стрелять к нему тут же могут присоединиться. Наши нервы крепки, но вид стремительно приближающейся лавины наводит на мысль о штормовой волне. Вот между нами пятьсот метров, вот триста, вот двести… Огонь! И пять десятков пулемётов и четыре десятка миномётов начинают свою работу, в это же время первые из вражеских кавалеристов достигают линии наших мин. Мы просто косили их, словно траву. Они падали один на другого, лошади дико ржали… От падения тел стоял гул, но враг и не думал поворачивать!  Спустя менее, чем пять минут для кавалерии всё было кончено, но для нас всё только началось – раздался далёкий грохот и на наши позиции стали сыпаться снаряды – враг начал артиллерийскую подготовку.
Кавалерийский рейд дал врагу мало информации, да и сами артиллеристы, видимо, были не из лучших, но всё равно мы сразу же начали нести потери. Наша тяжёлая артиллерия могла бы ответить, но её было решено держать в качестве нашего главного сюрприза, на время вражеской решительной атаки. Пока что махдисты ещё не были уверены, что штурмуют – главную позицию, или передовую, перед Хаилем. Не стоило раньше времени разубеждать его.
Под обстрелом мы находились не меньше полутора часов, и, хотя реальный ущерб был не столь велик, но психологическое состояние не могло не ухудшиться. Смерть летела с неба и никто не знал когда и куда она упадёт. Уже стонали раненые, хотелось ответить, нанести удар врагу, но это было невозможно сделать. Чертовски гадкая позиция, сэр! Потому мы даже испытали некоторое облегчение, когда в бинокли обнаружили, что вражеские позиции пришли в движение – рейды и подготовки кончились – началась атака.
Махдисты шли, словно бы даже и не торопясь, стеной, что сопровождалось грохотом барабанов и слышными уже отсюда дикими криками и будто бы даже воем. Так продолжалось минут десять, пока вдруг… всё не смолкло! И в ту же секунду они рассыпали строй и перешли на бег. Махдисты начали стрелять – очень неточно, но мощно. Мы ответили короткими, но меткими очередями из пулемётов и наводить на цель миномёты. Враг приближался. В этот раз атака была несравненно обстоятельнее кавалерийского наскока: у противника имелись свои миномёты, которыми он старался подавлять наши пулемётные точки. К сожалению, иногда это ему удавалось. И тем не менее он нёс страшные потери, тормозил на минных полях (пусть и частично вскрытых и обезвреженных кавалерией), а главное – наша система огня как этого и требовал план, была наиболее сильна на фронтальной части позиции и слабела к флангам. Вскоре враг понял это и начал смещаться в промежуток между нашей позицией и позицией наших соседей – шотландцев Лорд Джеймс Дуглас. Мы не мешали ему, напротив, снижали интенсивность ружейно-пулемётного огня. Вот уже более половины махдистов обходят нас, кажется, что скоро они смогут прорваться к нам в тыл. Увлечённые обходным манёвром они снижают натиск по фронту. Их крики всё громче, в них всё явственнее чувствуется ликование. И, чёрт побери, сэр, весьма преждевременное! Полковник Уоллес постоянно находится на связи с командиром соседей – часы сверены, минута – и решение принято. В дело, наконец, вступает наша тяжёлая артиллерия – враг между позицией Король Ричард I и Лорд Джемс Дуглас оказывается в огненном мешке. Гремит канонада, орудия не умолкают – сперва идут в дело мощнейшие фугасы, которые разносят в клочья по-прежнему склонных сбиваться в кучи махдистов. Стоит врагу залечь, как на него с неба начинает сыпаться шрапнель – найденные потом тела мы прозвали рождественскими индейками – так они были нашпигованы. О наступлении уже не может быть и речи – враг мечется по ровному как стол и начисто лишённому укрытий пространству и начинает откатываться назад. Не тут то было! В небе показываются точки и вскоре самолёты КВВС проносятся над полем боя, сбрасывая свой специально подготовленный для такого случая груз – напалм! Огненная река отрезает врагу путь как назад, так и вперёд. В отчаяние противник пытается устроить последний штурм, но продолжающая лютовать артиллерия и меткий огонь стрелков сводят на нет все его усилия. Атака махдистов окончилась полным провалом – назад, надо полагать, не ушёл никто! До самого закаты мы пребывали в самом прекрасном расположении духа. И это всё!? Это всё, что сам Махди смог нам противопоставить? Кто-то сказал, что в этот раз мы, как джентльмены, должны дать Её Высочеству возможность отдохнуть и покончить с Махди сами. Смех и песни летели над нашей позицией и над другими позициями тоже. Первый день не только не поколебал, а укрепил нашу решимость, но это был лишь первый день. Впереди-же была ночь. Ночь, которой суждено было стать одним из самых страшных испытаний.
Я не был в числе дежурных в ту ночь и не знаю как всё начиналось – возможно сыграла свою роль и эйфория и расслабленность от дневной победы, но этим чертям удалось под покровом темноты добраться, буквально доползти до наших позиций. Потом говорили, что многие из них были одеты в халаты, по цвету и фактуре почти не отличимые от песка и даже присыпанные им. Они были вооружены длинными кривыми кинжалами и револьверами, что делало их превосходными траншейными бойцами. Последние пару десятков метров до нашей первой линии они преодолели одним броском – и вот уже в окопах разгорается страшная битва, глаза в глаза, а я выскакиваю из блиндажа со штурмовой винтовкой и пытаюсь оценить ситуацию. Ситуация отвратительная, хотя, надо признать, ночная атака в Бурайде нас кое чему научила – куда меньше паники, куда больше собранности, но и враг куда сильнее. В первой линии окопов творится форменный кошмар. Я так загляделся на происходящее, что на несколько секунд утратил должную бдительность и чуть было не пожалел об этом. Прямо сверху на меня что-то тяжело обрушилось и я не смог устоять на ногах. Лицо моё уткнулось в грязь, и в эту же секунду я понял, что причиной моего падения стало не что-то, а кто-то, а именно махдист, который сейчас возвышался надо мной и в левой руке держал большущий зазубренный кинжал. Не успевая подняться я попытался откатиться в сторону… Получилось! Кинжал прошёл в нескольких сантиметрах от моего лица, но сразу вслед за этим я получил сильный удар ногой. Махдист вновь возвышался надо мной и несомненно бы прикончил, если бы сам не рухнул, расстрелянный в упор. Меня не без труда подняли – после пинка у меня перехватило дыхание. “Сэр, мы держим этот участок окопа, этот блиндаж и соседние два, но обойдены врагом. Что нам делать, сэр?!” – закричал солдат, который только что спас мне жизнь. Я ответил, что необходимо сохранять порядок и спокойствие, не разобщаться и следить за всеми направлениями. Я и сам понимал, насколько банальны мои советы. Главное было разобраться в общей обстановке – взяв себя в руки и напомнив самому себе, что после возвращения из плена числюсь “героем”, я буквально выпрыгнул из окопа и окинул всё окружающее взглядом, готовый в любой момент скатиться обратно. К счастью всё оказалось не так плохо, как уже рисовало моё распалённое воображение – бои шли по всей оборонительной линии, но нигде не было самого опасного – по-настоящему глубокого прорыва. Прямо на глазах восстанавливалась необходимая организованность. Буквально в ту же секунду ожила рация и, голосом майора Вайнрайта скомандовала сохранять спокойствие, держать оборону на левом фланге и оказать содействие контратаке на правом.
Не стану утомлять вас подробностями, тем более, что я, откровенно говоря, в этот раз оказался на периферии основных событий, но должен сказать, что это был жаркий бой. После нескольких первых минут нашего замешательства махдисты получили самый решительный отпор. Разговоры об отходе, тем более самовольном, были решительно пресечены, а лучшая выучка превосходство в огневой мощи и в особенности связи, которая позволяла координировать усилия, свела на нет первоначальный успех врага. Однако, даже несмотря на это мы понесли существенный потери – в траншеях вражеский фанатизм, холодное оружие и, подчас, недюжинная физическая сила делали своё дело. Кроме того, некоторые из этих мерзавцев заминировали сами себя! Сперва я не верил подобным сообщениям солдат, пока не увидел сам, как смертельно раненные, окружённые, а иногда и просто прыгающие в направлении наших бойцов махдисты дёргали за какой то неприметный шнурок на груди и взрывались, часто унося с собой наших парней… В течении пары часов мы вышибли врага со всех позиций, но на этой атаке сюрпризы не кончились – оказалось, что за то время, пока мы сражались, часть сил противника работала не покладая рук, потому что в нескольких сотнях метров от нас мы обнаружили вражеские окопы. Противник приблизился, сильно уменьшив наши возможности по части отражения его атак на большой дистанции, но вместе с тем план принцессы Корнелии явно работал – вот-вот должны были начаться позиционные бои, которые свяжут врага до самого решающего часа….
К утру выяснилось, что атакованы были не мы одни, а одновременно все позиции – к счастью безуспешно, но кое-где нам пришлось по-настоящему туго. У шотландцев на Лорде Дугласе враги сумели прорваться вглубь обороны, и пришлось сперва перейти в контратаку и отрезать махдистов, а затем в течение двух часов выдерживать двойную атаку с фронта и с тыла и мощнейший артобстрел. Надо отдать должное знаменитой стойкости горцев… ну или не менее знаменитому упрямству. Они выстояли, как выстояли и мы, но потери удручали – только на нашей позиции было свыше полутора сотен убитых и столько же раненых, а у тех же шотландцев ещё больше… С самого раннего утра враг начал артобстрел, совмещённый с периодически начинавшимся обстрелом с вражеской линии окопов. Мы отвечали. Настроение у всех было прескверное – да, мы одержали победу, но песен уже никто не пел. Этой ночью мы вновь и со всей ужасающей ясностью увидели ту степень ненависти, которую вызывали у махдистов, ту безумную ярость, которая заставляла кончать с собой в стремлении прихватить кого-нибудь из нас на тот свет. Ни мы, ни даже отрезавшие группу противника шотландцы почти не взяли пленных, а один из махдистов, которого мы нашли без сознания в ночной битве и оставили со связанными руками, чтобы потом допросить, утром разбил сам себе голову об острый булыжник…
Эта изнурительная “игра в пинг-понг”, когда наши орудия отвечали на залп махдистов, а те на наш, шла весь день. Мы ждали атаки, мы во все глаза наблюдали за вражескими линиями, но всё без толку – они были неподвижны. Лишь изредка то с одной, то с другой точки открывался беглый и неточный огонь, чтобы почти сразу же замолчать. Больше всего мы боялись тогда, что враг вовсе не атакует, что до самого подхода наших так дьявольски неспешно идущих от побережья подкреплений будет продолжаться эта выматывающая нервы бездеятельность. Выматывающая вдвойне, потому что мы знали – где то там, на севере сражаются, тратят последние снаряды и пули, последние корки хлеба защитники Иерусалима. Мы тогда несколько преувеличивали для себя драматизм складывавшейся там ситуации, но вообще говоря, трудно сказать, как кончилась бы осада, если бы не наша победа. Не берусь судить о политических последствиях, но то, что в Святом городе в этом случае возвышались бы столь памятные и ненавистные для меня пирамиды я не сомневался.   
По нашей позиции пошёл слух, не знаю уж кем распущенный, будто Махди уже начал получать помощь от Континентального блока не только снаряжением и оружием, но и специалистами. Будто шотландцы во время контратаки убили германского офицера, который пусть и был одет как махдист, но явно был европейцем. Были и другие слухи в тот вечер – сама атмосфера располагала к ним, ведь ничего не происходило, а воспалённый от ожидания разум искал средства и повода выплеснуть, выболтать напряжение. А главное, что именно в этот вечер нас постиг воистину страшный удар – радиообращения принцессы не было! Мы не знали тогда, что Её Высочество уже начала подготовку атаки, что из комфортабельного и обладающего мощной антенной штабного грузовика она пересела в найтмер и изъездила вдоль и поперёк предполагаемую точку сосредоточения боевых машин. Мы не знали этого, мы вообще почти ничего не знали. Именно тогда все как никогда прежде остро испытали чувство потерянности. Где мы? Как же далеко от родных мест, от цивилизации, от всего что близко и дорого простому человеку и соизмеримо с ним забросила нас война! Что здесь? Пески и пески, мы словно были в невероятных размеров песочных часах, где само время перетекало из одной части в другую и обратно, невероятным образом сводя вместе вещи характерные для времён крестовых походов и для века стали и моторов. Кто-то, чуть ли ни майор Вайнрайт, сказал тогда, что отдал бы всё на свете за самую обычную газету, вроде той, что вы сейчас держите в руках, с теми самыми столь осточертевшими для вас банальностями, просто для того, чтобы убедиться, что с миром, каким мы его знаем и любим всё в порядке, что это только мы потерялись в безвременье… Над нами был месяц ясный и огромный, наводящий на мысли о символе, столь любимом Махди и его сторонниками. Даже луна вызывала у нас тогда раздражение и неприятие, даже луна была здесь не такой как у нас в Сиднее, Бостоне или Манчестере, а огромной и яркой, такой, что даже месяц освещал всё вокруг ровным светом. Даже луна словно была против нас и пророчила беду…
И тут всех выручил Джонни, наш весельчак и балагур, который предложил сыграть в игру: каждый должен был сказать, на что этот месяц может быть похож в таком ключе, чтобы это было или забавно, или, по крайней мере, не связано с махдистами. Сам он тут же заявил, что больше всего он похож на громадный рыболовный крючок, которым разгневанный бог, которому не больше нашего нравятся проделки Махди, подцепит его за ворот и унесёт к чертям в самое пекло. Все засмеялись, а я задумался об… обо всём и сразу: и о небе, и о боге, и о рыбалке. До чего же здорово рыбачить в море километрах так в двадцати от Сиднея! Забросить удочку и поймать огромного тунца. Интересно, как выглядит для тунца крючок? Уж не так же, как месяц? С этими нехитрыми мыслями я и заснул тогда, без страха и даже без тревоги, чтобы проснуться на следующее утро, которому и суждено было стать тем самым важнейшим часом битвы, да и всей компании.
Я никогда не забуду рассвета того дня – ало-золотого, на всё небо. Небо словно звенело, всё было наполнено светом ещё не испепеляющим, как днём, а почти таким как дома. И в тот самый момент, когда я подумал об этом, на стороне противника заголосил муэдзин, вернув меня к действительности. А следом за муэдзином… следом за муэдзином воздух раскололся от крика тысяч глоток. Я скосил взгляд и понял – враг перешёл в атаку, из окопов на нас надвигалась стена, то и дело плюющаяся огнём. Наша артиллерия делала что могла, но теперь расстояние, отделявшее наши передовые линии от врага, было слишком мало, чтобы успеть нанести по-настоящему сильный урон без риска нанести удар по своим. Сделав всего два или три залпа по наступающим артиллеристы перенесли свой огонь вглубь вражеских позиций, сконцентрировавшись на контрбатарейной борьбе. Мы же остались с махдистами один на один. Захлёбываясь лаяли пулемёты, то и дело громко хлопали миномёты, но враг неумолимо приближался. Более того, приближался достаточно умело – видимо в этот раз Махди бросил против нас свои лучшие части. Небольшие, не сбивающиеся в кучу группы, поддерживающие друг друга огнём, пусть и неся потери, врывались уже прямо на наши позиции, слева от меня. До этого момента мне даже и не требовалось ничего приказывать – всё было ясно и так – пали во врага всем, что только может стрелять, но теперь положение изменилось. Круговерть сражения закрутила меня и не отпускала до того самого, судьбоносного момента, который настал для нас всех через два часа. Не стану вам рассказывать обо всех своих действиях в это время: они не слишком занимательны и совершенно типичны для командира моих скромных дарований и звания. Скажу лишь вкратце, что бой был почти столь же яростен, как и в ночную атаку, но заметно более упорядочен. Главным сюрпризом для нас было то, что у врага невесть откуда появились огнемёты – видимо очередное спасибо нашим “друзьям” из Германии, и, хотя они ими пользовались довольно неуклюже, но для многих славных ребят, что до последнего обороняли пулемётные точки в ДЗОТах, эта новинка стоила жизни. Мы постепенно отходили с первой позиции на вторую, а затем и на третью, уплотняя ряды. Паники не было, была только некоторая усталость и раздражение от того, что приходится пятиться, но не более того. Однако, чем дальше, тем больше нарастало напряжение, кое-где нам пришлось оставить артиллерию, а враг всё продолжал и продолжал наседать. Какой-то махдист через рупор на ломанном английском стал кричать, чтобы мы сдавались, так как якобы, окружены, и что, будто бы на двух других позициях это уже сделали. Я не поверил и на мгновение, но по лицам иных товарищей я видел, что махдист дерёт горло не совсем впустую. Мы всё больше скучивались, что делало нас всё уязвимее для вражеской артиллерии, снаряды которой то и дело находили цель. Громогласно рванул один из двух наших складов с боеприпасами. В этот момент, не скрою, я тоже несколько утратил уверенность, но затем… “Говорит Корнелия Британская, всем войскам в зоне Хаиля: действуем по плану “Яффа”. Повторяю, действуем по плану “Яффа”.” Это недолгое сообщение произвело настоящую революцию на нашем Ричарде I, да и на других позиция тоже. Почему? Потому что план “Яффа” означал, что мы успешно достигли как втягивания врага в штурм наших укреплений, так и его истощения, и теперь начинается контратака. Найтмеры готовы обрушиться на врага, а победа – победа идёт по следам найтмеров, это за время компании мы успели выучить твёрдо. Самое главное было теперь не давать противнику выйти из боя для отражения нашего удара. Пример подал лично полковник Уоллес, а затем ему вторил весь строй: “Правь, Британия! За Британскую львицу! Оторвём Махди бороду! Вперёд, в атаку!”
Сперва атака давалась тяжело. По сути это была даже не атака, а встречный бой, где то и дело завязывалась рукопашная. Но уже спустя десять минут или около того дело пошло гораздо легче. На лицах махдистов отразилось сметение, а затем и ужас. И было от чего! В 7 15 в десяти километрах к северу от позиции  Лорд Джеймс Дуглас подготовилась к атаке сводная группа найтмеров под командованием Её Высочества, для того, чтобы в 7 30, при поддержке авиации, которая весь предшествующий день готовилась к этому, а так же небольшого количества пехоты частью в наиболее быстрых бронемашинах, а частью в геликоптерах, перейти в решительную атаку. Уже в 7 40 был достигнут прорыв вражеских позиций и передан сигнал “Яффа” для обороняющихся частей. А спустя не более чем 15 минут передовые найтмеры ворвались во вражеский тыл перед нашими позициями, начав громить махдистскую артиллерию, а так же и без того слабо развитые средства связи и управления.
Мне к огромному сожалению не довелось видеть всего этого своими глазами, но, после того как мне довелось в ходе нашей компании видеть в действии отдельные найтмеры и, тем более их подразделения, то могу вообразить какой сокрушительной должна была быть их массированная атака. Настоящий шторм из огня и пуль обрушился тогда на махдистов! Мы же, скромные пехотинцы, стремились не отставать! После того как вражеская артиллерия почти умолкла мы не только смогли прекратить цепляться за укрытия, но при поддержке собственных орудий довольно быстро повернули махдистов вспять. Вначале мы старались не слишком спешить и не рисковать: атака развивалась методично – мы последовательно возвращали себе рубеж за рубежом, подтягивая миномёты и перенацеливая артиллерию. Но затем верх взял азарт погони – а это была уже именно погоня. Мы стали преследовать врага без пауз и остановок. Наши бравые ребята метали гранаты одну за другой, а затем стремительно достигали места их взрыва и приканчивали не успевших оправиться махдистов меткими выстрелами или штыками. Иногда, правда, противник, пусть и не организованно и неумело, но агрессивно и отчаянно огрызался, однако так продолжалось ровно до тех пор, пока мы не увидели… найтмеры, которые шли уже прямо к нам из бывшего вражеского тыла. С правой позиции атаковали шотландцы, перешла в атаку левая позиция: мы сбивали махдистов в кучу, окружали, а артиллерия и авиация устроили им настоящую адскую сковороду между нашими наступающими группами. Враги гибли, началось уже не отступление, но бегство, прорвать наше кольцо уже не пытались. Я впервые увидел тогда человека, рычащего от злобы точно лев, даже может быть громче льва. Они плакали, сыпали проклятиями, воздевали руки к небу, даже вырывали собственные бороды и гибли, гибли, гибли… Но всё же в этот раз благоразумие и естественная жажда жизни взяли верх – враг начал сдаваться! Один за другим выжившие стали складывать оружие, поднимать руки и, под конвоем шотландцев, следовать на позицию Лорд Джемс Дуглас, где было решено их временно содержать. Битва за Хаиль, битва в Пустыне, решающая битва Аравийской компании закончилась, закончилась нашей полной победой! 
Дальше было празднование. Значение этой победы понимали все! Я, наверное, не радовался так, как в тот день никогда в жизни! Все пели гимн, задорные морские песни, и, с подачи ирландцев, про дорогу на славный город Типперэри, где живёт лучшая девушка на свете. Пилотов найтмеров качали – и было за что: как оказалось, Махди готовил для нас последний сюрприз. В тот самый момент, когда началась контратака махдисты стали выдвигать к нашим и без того измотанным позициям пять сухопутных крейсеров – все, что были на вооружении и бывшей армии султана Хиджаза. Причём это были машины нашей же, британской сборки! Трудно сказать, смогли бы выдержать их натиск, если бы атака найтмеров и меткие выстрелы бронебойных гранат не остановили стальных мастодонтов. Потери в найтмерах составили всего пятнадцать машин. В живой силе ситуация была не столь радужной – целых две тысячи человек не смогли разделить радость победы, и ещё для более чем тысячи она была омрачена болью от ран, но тогда об этом как-то не думалось. Песни и даже пляски, весёлые прибаутки про всевозможные курьёзы, которые отнюдь не кажутся смешными в бою, но потом не могут не вызывать улыбки – всё разом смолкло при Её появлении. В первый час все были столь рады победе, что даже будто и позабыли про её главного творца. Принцесса же подъехала к основной группе солдат на своём найтмере, открыла люк и, стоя во весь рост и, казалось, смотря на каждого из нас в отдельности, прямо в глаза, зачитала нам следующее послание:
Имперский генеральный штаб поздравляет героических солдат и офицеров с успешным завершением битвы за Хаиль, которую, со всей определённостью можно назвать решающей победой Аравийской компании. Ваша беспримерная стойкость, как против жестоко и беспощадного врага, так и против не менее беспощадных условий одной из суровейших в мире пустынь снискала вам уважение всех солдат, офицеров, генералов и просто граждан Британской империи. Его Высочество, премьер-министр Империи принц Шнайзель Британский просил от его имени выразить вам отдельную благодарность. Мужество и решительность, умение и подготовленность вас и вашего блистательного командира по праву заняли своё место в анналах нашей военной истории. Моим приказом Её высочество принцесса Корнелия Британская производится в звание генерал-лейтенанта за образцово проведённые сражения в пустыне. Правь, Британия!
Начальник Имперского генерального штаба фельдмаршал Робертс; Пендрагон; 11 часов.
Наступила тишина. И в этой тишине кто-то вдруг воскликнул, а я, мой сосед и все вокруг немедленно подхватили: “Правь, Британия! Слава принцессе Корнелии! Слава Британской львице, спасительнице Иерусалима!”
И это было правдой – уже через день осада города фактически прекратилась, а ещё через день командир махдистов послал парламентёров, чтобы те узнали условия сдачи. Армия Махди по-сути перестала существовать, компания была выиграна. Лишь одно омрачало нашу радость – на следующий день выяснилось, а затем самым печальным образом подтвердилось: в числе пленных Махди нет, как нет его и в числе мёртвых. Мы долго отказывались верить, в течение целой недели шло опознание трупов, даже самых обезображенных из них, но вскоре уже не могло быть сомнений – Махди бежал. Бежал, чтобы через полторы недели объявиться в Медине, в городе, к которому тут же начали стягиваться наши силы, городе, в котором всё началось, и в котором всё и должно было окончиться…

+1

8

И вот, конец - последний бой войны:

http://photo.rock.ru/img/PFbuV.jpg

Завершение

Вскоре возле Медины собралась весьма сильная армия – подкрепления из метрополии, части, шедшие от побережья и наше войско, наконец, соединились, взяв город в кольцо. Но штурма не последовало. Да, от вражеской армии почти ничего не осталось: не меньше 100000 было по большей части уничтожено и частью сдалось нам под Хаилем, почти 70000 капитулировало под Иерусалимом, но у Махди ещё было что-то около 5000 отборных головорезов, а главное, всё ещё не до конца исчезнувший авторитет мессии. Он объявил, что в его поражении виноваты дьявольские силы, призванные Британской ведьмой, призвал всех правоверных на защиту святого города, где жил Пророк, и поклялся жестоко отомстить Британской империи вообще и лично принцессе Корнелии и императорскому дому. Он вооружил в Медине всех от женщин до стариков и детей, подстёгивая недовольных или просто не горящих энтузиазмом при помощи своих боевиков, которые запугивали, били, или даже убивали тех, кто не проявлял достаточного рвения. Таким образом, в Медине нас ждало почти 300000 вооружённых людей, пусть и их качество оставляло желать много лучшего. Подъездные пути, дороги, дома – буквально всё в городе минировалось, и было готово к взрыву.
Полагаю, однако, что и это не остановило бы наши войска, хотя, конечно, стоило бы нам дорого – этого, видимо, и хотел Махди – унести с собой как можно больше солдат на тот свет. И всё же, после непродолжительной рекогносцировки из генерального штаба пришло распоряжение: вместо штурма мы поведём планомерную осаду. По расчётам штабных спецов пусть взрывчатки в городе и было даже с профицитом, но вот продовольствия должно было хватить на два, самое большее три месяца, а затем начнётся просто голодный мор. Существовали определённые неудобства, связанные с тем, что формально мы теперь находились на территории другого государства – Хиджасского султаната (а султан был одним из самых верных сторонников махди), которое пусть и было нашим вассалом многие годы, но формально сохраняло независимость. Впрочем, что для немцев, что для русских было ясно, что реанимировать махдистское восстание уже невозможно, а потому можно было не опасаться ничего, кроме мелких дипломатических уколов – Континентальному блоку пришлось смириться с крахом. Генеральный же штаб, как я уже тогда заподозрил, а впоследствии получил тому подтверждения, и вовсе смотрел на ситуацию, как на огромный учебный полигон. В самом деле, что может быть лучше в смысле военного обучения, чем свозить солдат на войну – самую настоящую, но уже совершенно безопасную. Среди начавших осаду подразделений довольно скоро началась стремительная ротация кадров. Стратегически компания была уже, безусловно выиграна, а потому этот вариант представлялся тогда наилучшим, в том числе и вставшей уже во главе всех войск в Аравии Её Высочеству. Но так было только сначала. До катастрофы в Бостоне…
- Постойте, постойте, это, кажется, уже даже я помню! Взрыв в порту Бостона.
- Да.
- Погибло больше полутора сотен человек.
- 152, если быть точным, и ещё больше пяти сотен получили ранения и травмы, серьёзно пострадал комплекс Бостонского порта. Целый танкер, шедший из Кувейта, был гружён, как оказалось, не только нефтью, но и взрывчаткой. Взрыв был такой силы, что от громадного корабля почти ничего не осталось. И это было только начало…
- Да, я помню, тогда же была целая серия взрывов. Настоящий кошмар! Помню, как мы боялись за дочку.
- Тогда, в тот огненный месяц, по всей империи прогремело 12 взрывов, погибло почти 700 человек. Махди в своих радиообращениях злорадствовал по поводу каждого взрыва и неизменно подчёркивал, что его главной мишенью является императорская фамилия. Состоялось покушение на Его Высочество премьер-министра принца Шнайзеля. Благодушное настроение первых дней осады быстро исчезло, а принцесса и вовсе выглядела так, как никогда до этого. И нетрудно понять почему. Судите сами: мишенью была объявлена династия. Его Величество император Чарльз, принц Одиссей, принцесса Гвиневра и принц Кловис по сути безвыездно находились в Пендрагоне, а Пендрагон это весьма непростой город, и простым людям туда не попасть. Принц Шнайзель как премьер-министр превосходно охранялся, в чём Махди имел возможность убедиться, когда покушение провалилось без малейших шансов на успех. Кроме того, он уже тогда обладал репутацией человека блестящего ума и, без сомнения, хорошо позаботился о собственной безопасности. Принцесса Корнелия была окружена целой армией, верной ей, и великолепно владела найтмером. А принцесса Юфемия… принцесса Юфемия была далека от престола и власти, находилась в пансионе в Канаде, а главное, я не знаю точно как и кода, но этот мерзавец в открытую передал Её высочеству свою угрозу расправиться с её сестрой. Сэр Гилфорд отбыл из нашего лагеря. Тогда я не знал зачем, но догадывался, а теперь могу сказать, что он должен был добраться до пансиона и доставить принцессу под своей охраной поездом в Квебек, откуда самолёт должен был вывезти её в Пендрагон.
- Квебек, железная дорога… ведь вроде бы здесь тоже что-то было нечисто? Там, кажется, поезд сошёл с рельсов?
- Совершенно верно. В результате подрыва путей сошёл с рельсов поезд. Погибло 87 человек. Этот поезд, трудно уже теперь сказать почему, очевидно, пал жертвой случайности. Гибель готовилась его собрату, который должен был проследовать тем же маршрутом пятнадцать минут спустя – именно в этом поезде ехала принцесса Юфемия…
В нашем лагере, тем временем, настроения  были самые радужные – большинство бойцов откровенно бездельничало, ну, естественно, на сколько это позволено уставом, хотя, пожалуй, даже несколько больше. Все были убеждены, что всё, что от нас теперь требуется – это просто сидеть и ждать когда всё кончится – занятие скучное, но безопасное. Многие считали что нас – ветеранов пустынного похода скоро сменят новички из метрополии, а мы, наконец, покинем треклятую Аравию. Скорее всего, так оно бы и было, если бы не ряд непредвиденных обстоятельств и решений, которые не могли предполагать ни штабисты в метрополии, ни солдаты в пыльных окопах. Всё тот же неугомонный Джонни сочинил песенку на мотив студенческой песни вагантов, которую скоро стал распевать буквально каждый, даже из числа старших офицеров:

В аравийской стороне,
Около Медины,
Загораю на броне
У бронемашины.
До чего тоскую я,
Не сказать словами,
Плачьте ж, милые друзья,
Горькими слезами.
А вокруг палящий зной,
Как на сковородке,
И так хочется домой,
Как холодной водки.
Вот стою, считаю дни,
Сколько их осталось.
Сердце бедное стучит,
И в глазах усталость.

Кипяченая вода
Действует на нервы.
Надоели навсегда
Пресные консервы.
Столько месяцев и дней
Мы живем без женщин?
Эх, вернуться б поскорей
Без особых трещин.
И собрать своих друзей
На хмельну пирушку,
И ударить позвончей,
За здоровье, кружки.
Вот стою, считаю дни,
Сколько их осталось.
Сердце бедное стучит,
И в глазах усталость.

На бетонной полосе
Вечное движение,
От вращенья лопастей
Головокруженье.
Где ж ты, милый самолет?
Ждем тебя, как друга,
Дни и ночи напролет,
До потери слуха.
В небо головы задрав,
Молимся украдкой,
Чтобы ты не пострадал
В час своей посадки,
Вот стою, смотрю в окно,
Не видать родного,
Безотрадно полотно
Неба голубого.

Где ж ты, милый самолет,
Ждем тебя как друга,
Днем и ночью напролет,
До потери слуха...

И действительно, атмосфера ожидания царила вокруг. Новости о взрывах, конечно, доходили и до нас, но большинство, видимо, несколько зачерствело, обветрилось на пустынных ветрах – не могу сказать, чтобы многие сильно беспокоились по этому поводу. В тот день, когда мы узнали о катастрофе под Квебеком, это известие тоже не произвело особенного воздействия. Куда больше интереса вызвала история, которую передавали из уст в уста – поймали какого-то человека, который пытался пробраться в лагерь из осаждённой Медины! Кто он такой было неясно: одни утверждали, что диверсант, другие, что шпион, третьи, что просто беглец, не пожелавший больше оставаться в обречённом городе. Эти последние были ближе всего к истине, но доподлинно это историю тогда не знал никто, в том числе и я. Лишь много позже мне удалось, и то примерно, узнать как было дело.
Ночью в лагерь действительно прокрался человек, начавший путь из Медины. И он не был пойман, напротив, благополучно миновал все сторожевые посты и добрался до одного из топливных складов, после чего сам громкими криками привлёк внимание охраны и заявил, что либо он сейчас взрывает себя и топливо, либо сдаётся на том условии, что ему будет позволено переговорить с принцессой Корнелией. Его взяли, нацепили наручники и… обманули, вместо встречи с нашим командиром его посадили на гауптвахту, но скрыть всю эту историю от Её Высочества, разумеется, не могли, а она сама решила прийти к узнику. Версий дальнейшего я слышал несколько – привожу ту, которая мне кажется наиболее правдоподобной, но гарантировать её истинности я не могу. Пленник представился Али ад-Дином жителем Медины и “самым лучшим и ловким вором всей Аравии”. Он бежал из умирающего города, чтобы больше туда не возвращаться, для него это не составляло труда. Для него, но не для его старого отца, матери и ватаги братьев и сестёр. Они же остались там, остались, чтобы умереть. Сначала Али хотел сбежать в Египет, перебравшись через море, успокаивая совесть тем, что не в его силах спасти семью, а значит надо спасти хотя бы себя, но уже на пол пути к морю он не выдержал и вернулся назад. Он твёрдо решил или умереть со своими родными или найти способ спастись всем вместе. И, поразмыслив, как ему казалось, он нашёл этот способ. Всем в городе заправляла когорта фанатиков, безумно верящих в Махди и убивающая всех, кто осмеливался сказать что-то против. А что если они останутся без командующего, без знамени, без веры? Махди – вот кто утаскивает город за собой на тот свет. Если его не будет, то всё закончится. Что делать? Убить его сам Али не мог – слишком уж хороша была охрана, но мог сделать кое-что иное. Он знал то, чего не знал почти никто – где именно в городе находится Махди и предлагал план, безумный план. Его отпускают обратно в Медину, дав с собой подходящее средство связи, а он в свою очередь подтвердит местоположение самопровозглашённого мессии. Британские же войска за это время должны подготовить атаку – быструю, компактную, кинжальную с одной единственной целью – добраться до логова Махди, поймать его или убить и покончить с осадой!
Эта история и сейчас звучит странно, неправдоподобно, а уж как она звучала тогда, в изложении солдат, переходя из уст в уста, я полагаю, что вы можете себе представить, какой небылицей всё это звучало. Тем более, что никакого Али ад-Дина в нашем расположении больше не было. Я как раз размышлял над тем чистый ли это вымысел, или в этой истории есть действительное зерно, когда меня подозвал к себе майор Вайнрайт. Рядом с ним стоял солдат не из нашей части, который успел уйти ещё до того, как я поравнялся с майором. “Знаешь, кто это был?” -  прозвучал вопрос. “Нет, сэр!” – ответил я. Дальше майор объяснил мне, что это был вестовой из командного пункта с приказом от Её высочества всем офицерам из тех, что были участниками пустынного похода сразу после заката собраться у штабной палатки.  “А зачем, сэр?” – спросил я. “Не знаю. Приказ есть, а раз так, то мы должны быть на месте, хотя это и довольно странно. Вы должны быть готовы в нужное время,” – с таким напутствием я был отпущен обратно. Все оставшиеся часы я размышлял над тем, зачем нас собирают. Первой мыслью было – нас хотят наконец сменить и мы уберёмся отсюда. В самом деле, никто не заслужил этого так, как наши ветераны битв от Эль Хуфуфа до Хаиля. Но почему тогда только офицеры? Офицеров сменят, а солдат оставят? Нет, так быть не может! Возможно, верховное командование решило наградить всех офицеров памятной медалью? Но почему тогда в такой странной форме нас извещают об этом, словно о тайне? А может быть враг собирается, наконец, капитулировать и офицерам нужно усвоить условия обращения с пленными и весь порядок действий?
Так и не придя к какому-нибудь определённому мнению, я стоял вместе с остальными на нешироком плацу перед штабной палаткой. На лицах иных своих соседей я видел недоумение, у некоторых – напротив, было преотличное расположение духа, кто-то даже насвистывал вполголоса пресловутую песенку Джонни Чижа.
И тут вышла принцесса. Всё смолкло. Настала тишина, которая превратилась в довольно длинную паузу. Я не мог поверить своим глазам – принцесса Корнелия не решается начать, не может быть! И тут, она всё же начала:
“Господа. Вам, вероятно, неясно, зачем вас собрали здесь таким странным, почти конспиративным образом. По моему приказу здесь должны находиться офицеры тех частей, что прошли весь путь по пустыне и только они. Я отдала этот приказ потому, что уверена – вы те люди, на кого я могу полагаться в чём угодно. Вы заслужили уважение и славу, разбив одного из самых страшных врагов Британии из тех, что у неё были в последние годы. Империя благодарна вам. Здесь у меня приказ генерального штаба, согласно которому вы с завтрашнего вечера начинаете грузиться в самолёты и на суда и покидать район боевых действий. Вам на смену прибудут другие подразделения. Империя считает, что вы выполнили свой долг.”
На этом моменте речи толпа взорвалась аплодисментами, кто-то даже присвистнул от радости. Но принцесса ещё не окончила:
“Империя считает, что мы выполнили свой долг, но я не считаю, что выполнила его. Враг разбит, но не уничтожен. Перед нами город – осаждённый, но сопротивляющийся. Мы победили врага, но не уничтожили его. Пусть гибель Махди – вопрос времени, но это время для нас оплачивается страданиями тех, кто против своей воли заперт в Медине, кровью тех, против кого Махди направил свою месть. Господа. Пока мы сидели здесь в нерешительности, пока мы одевали лавры победителя, мы проглядели как война, казавшаяся нам завершённой, расширилась так, как никогда прежде. Мы проглядели, что эта война пришла к нам в дом! Взрывы гремели в Квебеке и в Бостоне, Александрии и Дохе, Бомбее и Перте. Мы пропустили войну туда, где её быть не должно. Мы надёжно держим в кольце Медину, но позволили миновать наш заслон страху. Мы громили дикие орды, но позволили махдистскому варварству показать свой оскал всему миру. Мы должны исправить эту ошибку! У нас есть здесь незавершённое дело! Мы не до конца исполнили свой долг! Ведь в чём он состоит, наш долг? В том, чтобы побеждать врага, чтобы ни одна брошенная перчатка не оставалась не поднятой? Чтобы честь империи была неприкосновенна? Да. В том, чтобы завоевывать место под солнцем, чтобы обеспечить благоденствие и богатство империи? Да. Но не это – главное. Главное, что каждый британский солдат должен помнить, это то, что он сражается здесь за то, чтобы его жена, его дети, вся славная британская нация и жалованные, присоединившиеся к нам, могли жить без страха, могли ходить по улицам, не оглядываясь, но с гордо поднятой головой. Махди посеял страх в сердцах жителей ваших родных городов. Он не смеет вновь бросать нам вызов, но отыгрывается на тех, кто не может дать ему сатисфакции.
Господа. У вас есть два варианта. Этой ночью я говорила с мужественным человеком, который, возможно ценой жизни, предоставил нам возможность завтрашним утром покончить с Махди и вместе с ним со всеми его наваждениями. Нам известно его местоположение. Это должен быть быстрый и чёткий удар – прорваться и взять. Здесь не требуется много людей – здесь требуется много самообладания. Вы – те в ком я уверена. Вы те, кто не побежал во время ночной атаки в Бурайде, вы те, кто выстоял под Хаилем. Этой ночью мы подготовим удар и покончим со всем этим. В то же время я понимаю, что город – одна большая ловушка, что потери неизбежны, что вы имеете, и право и возможность покинуть это пекло, и что генеральный штаб будет только рад продолжению осады. Те, кто считает, что их миссия окончена, могут собирать вещи и готовиться к отбытию – я не стану ничего с них требовать и приказывать. Те, кто считает, что долг нужно выполнять до конца, кто хочет положить конец Махди – пусть остаются у этой палатки, дорабатывают план атаки и готовятся к бою. Завтра я поведу их в Медину.”
Первые двадцать секунд после конца этой речи стояла гробовая тишина, а я боялся. Очень боялся, как в детстве, когда стащил конфету из коробки, которую должны были подарить бабушке. Боялся, что кто-нибудь сейчас повернётся и станет уходить. Мне, почему-то, я это чувствовал, стало бы тогда нестерпимо стыдно. Но нет. Никто не ушёл в тот вечер! Грянуло дружное: “Гип-гип ура Британской Львице! Мы идём заканчивать войну!” Полковник Уоллес прошёл мимо меня к штабной палатке. Он был в числе тех, кто разрабатывал план атаки, которая стала одним из самых ярких впечатлений за всю мою жизнь. 
В ту ночь не спал никто, в том числе и я – слишком велико было напряжение. Пока мы дрались с Махди за победу, пока исход компании висел на волоске, мало кто задумывался о том, какой опасности мы всё время подвергаемся – выбора не было, а наши действия, так же как и действия противника казались само собой разумеющимися. Теперь было не так. Отступать никто не собирался, конечно, особенно теперь, когда отказаться значило покрыть себя несмываемым позором перед всеми сослуживцами, но сама возможность альтернативы плохо действовала на нервы. Она заставляла задумываться о том, что нас ждёт впереди не с позиций конкретных действий, приказов, планов, а в более общем смысле. Все знали, что город превратился почти, что в одну огромную мину, все знали, что это – колоссальная ловушка, мышеловка. И все собирались ринуться в эту самую мышеловку, как только забрезжит солнце. Если на позициях под Хаилем вражеской атаки, боя, действия ждали чуть ли ни с нетерпением, то теперь всё было не так. Предчувствие (к сожалению, справедливое), что многие не переживут завтрашней битвы витало над нами, пусть бессильное сломить нашу решимость, но достаточное, чтобы сделать все лица серьёзными и сконцентрированными.
И лишь принцесса, казалось, вновь воспрянула к жизни. Все последние дни она выглядела не лучшим образом. А в тот день, как мне потом рассказывали,  и вовсе явно еле сдерживалась, чтобы не заплакать, стоя излишне прямо и закусив до крови губу, когда рассылал ординарцев с приказом нам на сбор. Лишь за час до речи она просветлела и чем дальше, тем увереннее, и даже будто веселее становилось её лицо. Причиной тому, как вы, видимо, уже догадались, был взрыв на железной дороге. Сама информация о взрыве была получена довольно быстро – о нём передавали во всех новостях, на радио, на телевидении, а уж высшее командование и подавно моментально было информировано о новом злодеянии Махди. А вот подробности запаздывали. Даже и в самой Канаде отнюдь не сразу смогли точно разобраться в случившемся, а уж до нас в Аравии подробности, конечно, доходили куда дольше. Крушение произошло в глухом лесу, довольно далеко от каких-либо центров цивилизации и связи, так что не удивительно, что Её Высочеству пришлось пережить несколько ужасных часов в полной уверенности, что её сестра стала одной из жертв теракта, пострадала, или даже погибла. Ординарец потом рассказывал мне, что когда его вызвали, он сперва подумал, что принцессе стало плохо – лицо у неё было серо-белое, а говорила она с ощутимым трудом произнося каждое слово.
К огромному счастью волнения оказались напрасными – как вы уже знаете, беда постигла другой поезд. Сообщение по железной дороге прервалось, и сэру Гилфорду пришлось составлять что-то вроде импровизированного конвоя, который, продравшись через лесное бездорожье, доставил принцессу Юфемию в Квебек, откуда она немедленно полетела в Пендрагон. А сэр Гилфорд полетел к местным военным, чтобы как можно скорее связаться с далёким, можно сказать находящимся на другой стороне земного шара адресатом при помощи их средств связи.
С этого момента Её Высочество стала приходить в себя. Но кое-какой след все эти треволнения оставили. Когда мы пошли в атаку я стал свидетелем напора столь яростного, что мне, признаться, даже стало немного не по себе. Я видел уже, конечно, Британскую Львицу в деле, помнил, кому обязан жизнью после Бурайды, но такого мне ещё видеть не доводилось. Стены зданий проламывались, словно картон, пулемёты превращали любого врага в решето прежде, чем я успевал толком его разглядеть, многотонная машина словно совершала диковинный танец смерти на улицах Медины и не было в том танце ни пауз, ни пощады. Впрочем, я несколько ушёл вперёд на волнах воспоминаний. Прежде всего нужно сказать о самом нашем плане. Махди, как выяснилось, располагался в здании у самой Мечети пророка – второй святыни исламского мира, где каждый день совершал проповедь. В известный час туда стекалось полгорода, а потому нам нужно было действовать ещё быстрее, чем мы полагали вначале. Атака должна была совершаться в высочайшем темпе, а потому в дело шли бронетранспортёры, геликоптеры и, конечно, найтмеры. Количественно силы были не велики – всего две тысячи человек и сотня найтмеров, из которых добираться до Махди должно было вдвое меньше, но это были лучшие из лучших и я был невероятно горд, что вошёл в их число. Атаку начинала пехота на БТРах с двух направлений, которые сходились в точке расположения  Масджид ан-Набави (или Мечети пророка). Их целью было закрепиться на окраинах, создать, по возможности, впечатление решительного штурма города, а главное, дать возможность для сколько-нибудь приемлемой работы сапёров, которые должны были разобраться с минами и дать зелёную улицу найтмерам и группе захвата. Как только на одном из направлений будет покончено с минами, туда немедленно устремляется пять десятков найтмеров (их пилотов принцесса отбирала сама), под началом Её высочества. С неба их поддерживают огнём геликоптеры, по земле за ними следуют на самых маневренных БМП и БТРах из тех, что есть около 300 солдат. Вместе они проносятся не ввязываясь в бой до места, пехота под прикрытием найтмеров выгружается, хватает Махди, а затем вся процессия на полной скорости устремляется обратно. Остальные же силы при поддержке артиллерии, должны будут сохранять коридор для отхода, прежде всего, не давая его минировать и баррикадировать. Всё должно было быть сделано не более чем за час. Атаковать предполагалось на рассвете по той причине, что в это время Махди будет участвовать в утренней молитве, к концу которой как-раз подоспеем мы и он не успеет сбежать. Из всех частей, которые не были предварительно оповещены ординарцами, в какой-то мере была задействована только артиллерия. И то были даны лишь квадраты для стрельбы (вдоль предполагаемых улиц, по которым будет двигаться группа захвата), но цель не сообщалась. Город периодически обстреливали и раньше, так что это не вызвало никаких дополнительных вопросов. Секретность должна была быть полная – если Махди заблаговременно предупредят, или он сам догадается об угрозе, то всё теряло смысл.
Рассвет в то утро был как и всегда в пустыне яркий, но с каким-то, как мне показалось, странным оттенком. Под лучами утреннего солнца песок становился красным, а в тот день так и вовсе багровым, словно на песке выступила кровь всех тех, кто прежде нас сражался и умирал в этой безвидной местности. Но прочь дурные мысли! Сегодня мы покончим со всем этим, сегодня мы пленим Махди, сегодня мы исполним свой долг и я с чистой совестью уеду отсюда навсегда. Так я размышлял, сидя в кузове бронеавтомобиля, и выглядывая в Щель бойницы. Машина, тем временем, набирая скорость, мчалась к древнему городу. Вокруг стаяла странная, подозрительная тишина, даже мы за счёт амортизации песка ехали почти бесшумно. Но вот – остановка, команда покинуть транспорт и быть в готовности к бою. Я выкарабкался из машины, огляделся: мы были прямо на окраине Медины. В рассветном свете город казался иллюстрацией к сказкам Шехерезады, а главное, выглядел на удивление мирно. Не было видно ни часовых, ни вообще людей. Только одинокая собака смотрела на нас с явным удивлением. Передовой БТР двинулся вперёд… БАБАХ! Страшный взрыв заставил руки невольно потянуться к ушам, заслоняясь от грохота. Бронированный корпус на моих глазах, как мне казалось, потрясающе медленно, взлетал в небо, чтобы начать потом крениться направо и упасть, снова произведя страшный шум. Секунду или две после этого не происходило ничего, как вдруг всё словно разом взорвалось звуками боя. По нам стали палить буквально отовсюду – из всех окон, из подворотен, с крыш. Лихорадочно зазвучали команды рассредоточиться, использовать боевые машины как прикрытие, приступить к штурмовым действиям. Неужто мы раскрыты, неужто нас уже ждут!? Эта мысль пульсировала в голове, заставляя всё тело нервически напрягаться. К чёрту её, к чёрту эту мысль-предательницу, сэр! Я начал палить из штурмовой винтовки. А подорванный БТР.. что ж, теперь мы знаем, где начинаются мины.
Сопротивление врага было сильным, но хаотичным, неорганизованным, а потому наши бравые парни довольно быстро сумели покинуть открытую местность и закрепиться. Вот только два дома, слева от возможного маршрута группы захвата вызывали наше беспокойство. Там явно сидели не просто горожане с розданным оружием, но куда более умелые бойцы. Дома нужно было проштурмовать, иначе засевшие там снайперы превратят сапёров на улице в швейцарский сыр. Однако, подступиться было очень трудно. При первых признаках приближения из домов открывался перекрёстный пулемётный огонь, а потом в направлении залёгших солдат кидались гранаты. Две атаки уже кончились ничем. Я лежал на земле, меняя магазин, когда рядом со мной показался майор Вайнрайт. “Ну, что ты думаешь об этих домах?” – спросил он. “Думаю, что следует начать одновременный штурм с двух направлений,” – ответил я. “Ну вот и займись этим, я дам тебе тридцать человек. Ты же у нас герой пустыни”. Я замялся. “Герой пустыни, сэр? Это сильное преувеличение!” – магазин был перезаряжен и эти слова я вынужден был почти что прокричать, чтобы перебить звук выстрелов из своей винтовки. “Преувеличение или нет, но ты превосходный солдат. Я в тебя верю. И верю в то, что мы вышвырнем этих чертей с той стороны дороги. А теперь прекратить пререкаться и быстро за дело” – с этими словами майор короткими перебежками добежал до группы бойцов в тридцати метрах от нас, а я с теми, кто оставался здесь, около обломков кирпичной стены, стал ждать сигнала. Вот майор Вайнрайт двинулся вперёд, вот ещё немного пыльной земли Медины осталось позади. А вот ожила и рация. В атаку! Я стремглав несусь к двери под какой-то, неведомой для меня арабской вывеской, чудом успеваю отбросить гранату, которая немедленно взрывается в воздухе в 15 – 20 метрах от меня, а затем приказываю одному из подоспевших солдат выломать к дьяволу дверь. Так уж получилось, что в здание я вошёл одним из последних – у части бойцов возникли проблемы с пересечением улицы, и их пришлось подбодрить крепким словцом и лично вернуться чуть назад.  Потому, когда я вбегал в дом первый этаж был уже зачищен и вовсю шли бои за второй. Почти взлетев по лестнице, я принял командование над обходным манёвром мимо коридора через цепочку связанных между собой комнат, отрядив в то же время восьмерых не давая противнику опомниться взять третий этаж. Один из махдистов спрятался в шкафу, и мне ужасно повезло, что когда он открывал дверь, то на него обрушился какой-то из элементов местного гардероба, иначе он успел бы пристрелить меня первым. Вот и окно, вот соседнее здание. Рация заговорила голосом майора Вайнрайта: “Как у вас там? Мы уже взяли свою цель. Не отставайте!” Запыхавшийся боец докладывает, что третий этаж чист. “Мы тоже закончили, сэр!” – ответил я. “Ну вот, а говорил не герой! Мы так скоро самому Махди… Постой, а куда это тянется этот полудохлый тип…” – на этом связь прервалась. А я стал свидетелем, как на моих глазах соседний дом сносит, разрывает на куски, разбрасывает по сторонам страшной силы взрывом.
В первый момент я просто отказывался верить. А потом мне стало жутко. Жутко от мысли, что этот дом тоже заминирован, и что бы я ни сделал сейчас, в это мгновение, спастись я уже не успею. Я ждал взрыва. Взрыва не было. Впоследствии оказалось, что дом и вправду тоже был минирован, но мы надёжно пристрелили того мерзавца у которого был радиодетонатор и никто не смог произвести подрыв. Мне повезло. Майору Вайнрайту и его ребятам – нет.
На улицу я выходил словно оглушённый. Мы всё же продвигались, мы всё же побеждали – это было видно, но вот цена, цена была высока. Форменная фантасмагория творилась вокруг. То громадный бородатый араб бросал оружие и со слезами умолял взять его в плен и увезти из города. То мальчишка, смуглый, лет 12, в спутанном халате внезапно доставал из-под полы этого халата блестящий чёрный пистолет и с диким криком убивал в упор выстрелом в голову одного из наших офицеров. Сапёры работали вовсю, но едва успевали. Враг явно понял, что мы прикрываем их и то и дело пытался помешать работе. Трое из десятка сапёров уже были ранены, один погиб. Время утекало. Из обрывков слов я понял, что на другом направлении всё обстоит ещё хуже – вся надежда теперь была на нас. Группа во главе с Её Высочеством уже выступила. Оставались считанные минуты.
Мин уже почти не осталось, но почти не осталось и сапёров. Лишь трое ещё были способны что-то делать, но вот в руку одного из них попадает пуля. Двое других переглядываются с видом отчаяния. Я понимаю, что им не успеть. И тут происходит то, чего я сам от себя не ожидал – я бросаюсь им на помощь. Когда то, ещё в давние времена моей интендантской службы, у нас были учения по разминированию – на случай, если вражеские диверсанты решат подорвать склад. Но я почти уже ничего не помнил. Что кинуло меня тогда туда, на дорогу, под прицел всех остававшихся махдистов, к мине, с которой я почти и не знал, как обращаться? Думаю, что смерть майора Вайнрайта, его слова обо мне и то, что я с такой лёгкостью мог оказаться среди мёртвых, а он – среди живых, что я чувствовал даже некоторую неловкость, словно бы смущение, что остался жив. Это странное чувство, к тому же, тогда у меня не было времени задумываться о чувствах, но это было так. Это было странно. Но не столь странно, как то, что мне удалось. Я сумел устранить две мины. Благо, их устройство было самым примитивным. Сапёры смотрели на меня со смесью ужаса и восхищения. А сзади уже приближались найтмеры. Вот я уже отползаю в сторону, а они начинают проноситься мимо меня, подавляя своей стремительной мощью. Я загляделся на это зрелище, совершенно напрасно загляделся – кто-то успел кинуть гранату, которая непременно оборвала бы мою жизнь, если бы не протянутая рука из одного из бронеавтомобилей на полной скорости проносившихся мимо нас. Как Джонни, а это был именно он, удалось втянуть меня в кузов, что для меня, что для него так и осталось загадкой. Двоим храбрым сапёрам повезло меньше – один был ранен, другой погиб. А я волею судеб присоединился к группе захвата, на всех порах мчавшейся к главной цели – Махди.
Кто-то сказал, что я участвовал в разминировании, и на этом основании мне, всё ещё немного ошалелому, была предоставлена возможность перебраться на место около водителя с довольно неплохим обзором. А посмотреть действительно было на что: по широкой улице неслась изрыгающая огонь лавина найтмеров – 10 групп по пять машин в каждой. Четыре позади нашего пехотного эскорта на БТРах, две по флангам, и четыре спереди. Пулемёты не смолкали ни на секунду – у каждой группы был свой заранее оговоренный сектор обстрела. Нижние этажи, верхние этажи, крыши – все покрывались огнём соответствующих групп. Впереди неслись геликоптеры, предупреждая обо всех неожиданностях, которые могут встретиться на пути, и изредка выпуская ракеты по наиболее серьёзным целям. Позади нас громыхали артиллерийские разрывы, словно силящиеся догнать наш отряд – они не давали противнику вновь закрепиться. Один раз найтмерам пришлось буквально на ходу проделывать проход в баррикаде, к счастью, единственной на нашем маршруте и сделанной на скорую руку. Мы мчались со скоростью не меньше 90 километров в час и вот, спустя каких-то десять минут, мы уже подъезжаем к колоссальному зданию мечети, высоченные минареты которой служили для нас отличным ориентиром. Как я потом узнал, эта громадина может вместить в себя свыше 600 000 человек! Но тогда я не думал об этом. Тогда, после команды приготовиться, после того, как наш стремительный бросок стал замедляться в преддверии цели, мной всё больше и больше овладевало возбуждение, хорошо знакомое охотникам – возбуждение ловца, готовящегося схватить добычу.
По команде мы начали выгрузку. Я, строго говоря, не должен был здесь быть и не имел точного представления, куда мне идти, а потому пристроился к тем бравым ребятам, которые выбрались из моего БТРа, ориентируясь на знакомую физиономию Чижа. Мы находились чуть не в самом центре города. Враг, занимавший оборону по периметру, не поспел за нами. Никто не стрелял. Вокруг царила тишина, но я уже не верил ей после событий начала атаки. Крепко сжимая штурмовую винтовку я, как мне казалось, был готов ко всему. Пока найтмеры занимали оборону вокруг нашего, с позволения сказать, плацдарма, пехотинцы начали прочёсывать окрестности мечети, каждое здание, одно за другим. Делалось это в вынужденной странной смеси старательности и спешки. Упустить Махди было нельзя, слишком долго копаться – тоже. Через семь минут вокруг нашей позиции стали появляться первые махдисты, довольно, впрочем, легко поражаемые. Но с каждой минутой их будет всё больше. К концу пятнадцатой минуты поисков начинает сказываться нервозность. Мы не имеем права, просто не можем его не схватить!
Я не был в числе того отряда бойцов, которые первыми нашли его. Надо полагать, это и к лучшему – мало кто из них выжил. Махди, когда его обнаружили в мечети, был не один. Его охраняла пара дюжин или около того бойцов, которые, вероятно, были из тех самых знаменитых арабских ассасинов. Сражались они великолепно. Я, уже позже, успел увидеть двоих из них, когда они буквально за несколько секунд положили восьмерых наших при помощи пистолетов, громадного палаша и метательных кинжалов. Их довольно быстро пристрелили, но представление я успел получить. У тех несчастных, что первыми обнаружили Махди, было мало шансов, но, к счастью, они успели сообщить о находке по рации. Это было на 23 минуте наших поисков у Масджид ан-Набави. Враг уже атаковал со всех сторон. Нужно было поймать Махди, но буквально каждый снятый с внешней линии обороны найтмер создавал дыру, в которою могли прорваться силы противника, или, что ещё хуже, успеть сбежать Махди со своими ассасинами. Времени было не просто мало – его уже почти что не осталось – коридор позади нас в любой момент мог стать непроходимым. И, кроме того, выяснилось, что Махди подготовил для нас ещё один, последний сюрприз. В подвалах мечети хранилось три трофейных найтмера, из числа тех, что были потеряны ещё во время начала восстания. И треклятые ассасины как то научились ими пользоваться. К огромному счастью эти дикари уже успели намалевать на этих машинах свои черные знамёна и мы, по крайней мере, не могли спутать их со своими. Но когда эта троица внезапно вылетела откуда-то из нижних помещений и, прикрывая своего мессию, пошла на прорыв к всё теснее обжимавшим нас махдистам я было уже решил, что мы его упустили. Так оно бы и случилась. Если бы у них на пути не встала принцесса. Бой найтмеров был красив и скоротечен. Пилоты из охраны Махди были чертовски ловкими ребятами, но одолеть Британскую Львицу в тот день не смог бы даже сатана! Один из трёх был молниеносно обойден и подбит в упор из орудия. Другой окончил так же после непродолжительного “вальса”, а третий успел выстрелить сам. Снаряд задел машину Её Высочества по касательной, однако, надо полагать, орудие из строя он вывел. Почему? Потому, что вместо того, чтобы им воспользоваться, принцесса пошла на таран. Одна исполинская махина просто проломила другой стенку, навалившись на неё всей массой и обе исчезли внутри одной из башен мечети. В этот момент Джонни толкнул меня в плечо. Я сразу понял его сигнал и рванулся вслед за ним к бегущим охранникам Махди, которых оставалось около десятка, плотной группой окружавшего своего господина. За нами и справа от нас бежали ещё наши солдаты – в этот самый момент пара ассасинов перед смертью и продемонстрировала свои способности. Ещё одного, каким то чудом  удалось подстрелить мне. Но оставшиеся, казалось, уж точно должны улизнуть – от периметра нашей обороны их отделяло уже не более семи десятков метров.
И в этот момент откуда-то из глубин мечети вылетел найтмер принцессы. Он не стрелял – не мог, а, может быть, не успевал даже этого, он просто рухнул прямо на пути бегущих своей тушей, превратив одного из стражей в лепёшку. Прочие замешкались буквально на несколько секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы мы их нагнали. Несколько очередей. И вот осталось только двое, уже не пытающихся никуда бежать, а лишь заслоняющих своими телами Махди и какую-то его спутницу, закутанную в паранджу.   
С трудом и скрипом открылся люк и Корнелия Британская вышла из полуразрушенного найтмера. У неё, вероятно, всё должно было сильно болеть после страшного удара, но внешне это было не заметно. Она выглядела гордо, она выглядела грозно, она выглядела прекрасно. Она встала, выпрямившись и откинув назад волосы. А к ней, отстранив руками ассасинов, медленным шагом направился Махди.
Я, наконец, смог разглядеть нашего главного врага. Вид его меня, признаться честно, удивил. Я ожидал увидеть человека смуглого, немолодого, с густой бородой, может быть в чалме, угрюмого и со взглядом безумца. Но нет,  Махди оказался отнюдь ещё не стар, почти белокож, борода у него была, но маленькая, вьющаяся. Был виден рот, скривившийся в усмешке, и зелёные, с хитрым и издевательским прищуром глядящие глаза.
Так же внезапно, как и начал движение, Махди остановился и взглянул принцессе прямо в глаза. Она ответила тем же. Это был настоящий поединок взглядов. Длился он чуть не минуту и я почти физически ощущал разлитое в воздухе напряжение. Казалось, что если кто-нибудь попробует сейчас встать между ними, то упадёт замертво. Пауза длилась и, когда я уже было, подумал, что он просто тянет время, Махди заговорил. “Чего ты хочешь от меня, британская ведьма, дочь самого шайтана? Зачем ты пришла сюда?” – спросил он насмешливо. “Я пришла сюда для того, чтобы арестовать изменника, преступника и лжеца и предать его суду!” – принцесса дала знак солдатам и те, взяли на прицел и уцелевших стражей, и Махди, и его спутницу. Махди как-то странно посмотрел на Её высочество в ответ, а его правый глаз будто бы блеснул, хотя, вероятно, это был просто солнечный блик, и мне почудилось от напряжения. “Ложь. Ты не хочешь меня пленить – ты хочешь меня убить. Очень хочешь,” – сказал Махди, воздев левую руку. “Как жаль, что я не знал о тебе тогда, когда всё только начиналось. Как жаль, что я только теперь нащупал твою слабость,” – Махди говорил как-то странно, словно спектакль на публику разыгрывал. В голосе была драма, а вот глаза – смеялись, и это было страшнее всего. “Ты победила меня. Сегодня всё окончится. Но вот ни убить, ни пленить меня ты не сможешь!” – сказал Махди уже куда более серьёзно и вновь воздел руку, на этот раз – правую. То, что произошло дальше, навсегда останется в моей памяти. Опуская руку, Махди сделал како-то быстрое движение и в руке и него возник револьвер. Мы все решили, что он собирается застрелить Корнелию. Всё происходило быстро. Очень быстро. Конечно же, по нему открыли огонь. Но ещё до того, как в тело Махди вонзились пули, он успел что-то коротко крикнуть по-арабски и… метко всадить пулю в лоб стоявшей справа от него фигуре в хиджабе. Этого не ожидал никто. Как мне потом пояснили это, вероятно, было его любимая жена, которую он, таким образом, спас от бесчестия и немедленно, согласно их поверьям, встретился с ней в райских кущах. Не могу сказать, чтобы это звучало убедительно, но, надо полагать, что так оно и было.
Тело Махди, пробитое несколькими десятками пуль рухнуло навзничь. Были застрелены и двое ассасинов. Принцесса сперва быстро, но затем всё медленнее, всё спокойнее приближалась к трупу Махди. Британская Львица взглянула сверху вниз на поверженного врага. “Он мёртв. Мы перевезём его в лагерь – я потом отдам приказ как с ним поступить. Но сперва это нужно кое-кому показать!” – с этими словами Её Высочество резко развернулась и направилась к ближайшему найтмеру из тех, что продолжали отбивать настырные атаки врага.
Спустя несколько минут тело Махди было привязано к корпусу найтмера, а полковник Уоллес, обладатель зычного баса, к тому же знающий немного по-арабски (он родился и много лет прожил в Александрии)  забрался на минарет и в громкоговоритель возвестил оттуда городу и всему миру: “Человек, называвший себя Махди, мёртв! Он не мессия, а лжец! Любой может увидеть его тело. Прекратите огонь и смотрите!” И огонь и в самом деле прекратился! Найтмер с телом лжемессии медленно поехал вдоль линии нашей обороны. То, что было дальше, с трудом поддаётся описанию. Нечеловеческий вой, плач, стенания. Многие застрелились прямо у нас на глазах. Кто-то ещё пытался стрелять по нам, но в целом всё было кончено. “Пора домой!” – громко сказал Джонни Чиж – мы исполнили долг.
В обратный путь наша колонна отправилась уже куда менее стройной, чем вначале. Предложение кого-то из офицеров немедленно начать принимать капитуляцию и брать в плен всех вооружённых бойцов не встретила поддержки. Нас было слишком мало для этой задачи. Смешно, если подумать: достаточно, чтобы победить, и слишком мало, чтобы принять капитуляцию. Кроме того, почти все наши недавние враги были, мягко скажем, не в себе. Им нужно было дать немного времени свыкнуться с мыслью, что Махди больше нет и нужно дальше начинать жить по-иному. Всем было ясно, что всё кончено. Это и сыграло с нами злую шутку. Мы попали под контрудар – контрудар тех, до кого ещё не дошла весть о смерти Махди. Мой дальнейший рассказ покажется несколько скомканным. Почему? Потому, что в том, самом последнем бою той войны, я довольно быстро получил ранение – единственное серьёзное ранение за всю компанию. Ирония, сэр, не правда ли? Скажу лишь вкратце. Я получил осколок мины в живот. Он чуть не разорвал мне желудок, к счастью, он прошёл чуть правее и застрял меду парой нижних рёбер, одно из которых сломал. Больших потерь не было – бой закончился очень быстро. Мы почти мгновенно оправились от неожиданности, прорвались к нашим ребятам, всё ещё удерживающим выход из Медины, а потом и до тех, кто по нам стрелял, дошло, что их мессия умер. Собственно, Махди и стал единственно серьёзной нашей потерей. Найтмер, везший его тело, последним уходил с площади перед мечетью, последним шёл и, единственный из всех, был подбит. Потом, когда через пять часов город стали наводнять солдаты, принимающие оружие и организовывающие капитуляцию по всем правилам, они обнаружили подбитую машину. Но тела Махди на ней уже не было. Надо полагать, его стащил какой-то фанатик, не пожелавший, чтобы оно досталось нам, и спрятал где-то в городе. Его, конечно, потом искали парни из наших частей, а потом и из Сикрет Сервис, но, насколько это известно мне, так и не нашли. Так что с тех самых пор, как полковник Уоллес поражал нас всех с минарета своим знанием арабского, о Махди больше никто не слышал.
В тот же вечер многие из наших бойцов стали отправляться восвояси. А я, я лежал в госпитале и сперва скрежетал по этому поводу зубами. Но именно там, в госпитале, я и встретил свою Кэти. Она была сестрой милосердия и так трогательно заботилась обо мне, была так мила и предупредительна, привносила столько света и веселья в мою не слишком весёлую палату, что я довольно скоро понял, что влюбился. Раненых было много, как много было и убитых. Наша атака Медины стоила нам 743 человека из 2000 и 31 найтмер. В соседней со мной палате лежал Джонни – ему тоже не повезло во время нашего возвращения. Он был вторым моментом, который скрашивал скуку. Вы перестукивались с ним как заправские заключённый. К слову о Джонни – он теперь знаменит и богат. К нам в госпиталь приезжали разные люди. В их числе был какой-то режиссёр, которому Чиж так красочно, живописно и артистично рассказал о нашем походе, что этот режиссёр предложил ему роль в каком-то приключенческом фильме про его родные Карибы. Так что Джонни и вправду разбогател, пусть и не так, как думал.
Он же надоумил меня перед тем, как покинуть госпиталь, взяться за мемуары. Ещё раньше Кэти взяла с меня слово, что я выйду в отставку, потому что “во второй раз она меня заново не соберёт”, даже раньше, чем обещание взять её в жёны. А по выходу в отставку бывалые солдаты всегда пишут мемуары – так сказал мне Джонни. Я, как вы знаете пробовал, наводил справки, выяснял. Здесь, правда, мне здорово помешал какой-то долговязый очкарик, который приехал вскоре после победы выяснять и обобщать опыт боевого применения найтмеров. Конструктор он, видите ли! Этот тип так достал несчастных раненых пилотов своими расспросами, что на меня у них уже просто не оставалось сил. Не знаю уж, что там построил этот изобретатель, но хотелось бы, чтобы что-то стоящее – нервов он ребятам вымотал изрядно.
Её Высочество навестила раненых, в том числе и над моей койкой постояла целых три минуты – она запомнила меня после моего чудесного возвращения из плена, а потом отбыла в Пендрагон. Там, в присутствии её венценосного отца, премьер-министра принца Шнайзеля и фельдмаршала Робертса ей было присвоено звание полного генерала. Я тоже получил повышение и стал вторым лейтенантом – как раз перед отставкой. Вскоре после этого я женился на Кэти, разменял с сестрой дом в Сиднее и, вместе с женой, поселился в её доме в Кейптауне. Там я и понял, что писательские таланты у меня отсутствуют полностью. А кроме того суета с переездом, поиски работы, рождение Дадли – в общем, так и не написал я мемуаров. Впрочем, сейчас, можно сказать, я их рассказал вам, сэр, так, как сумел.
- Вам обязательно нужно написать их. И опубликовать. Вы можете разбогатеть на этом в высшей степени интересном рассказе!
- Не думаю. Но, всё же вы правы, записать его стоит. Однако, уже время обеда. Завтрак мы пропустили, но пропускать ещё и обед я не намерен, нет, сэр!
- Последнее. А что произошло в Хиджазе недавно? Почему восстал султан?
- Ах да, конечно. Старый султан, как я говорил, был одним из самых истовых сторонников Махди. Его во время капитуляции нашли в городе. Он уверял, что Махди ещё вернётся, что он всех покарает, что Махди всё знает, что ему невозможно солгать и прочее подобное. В общем, он был в жалком состоянии, то и дело плакал, как малыш, и его поместили в жёлтый дом, а корону отдали его сыну, тогда ещё мальчишке, да и сейчас ещё, откровенно сказать, тоже. И вот, месяц назад старый султан сбежал из психушки и совершил переворот в Медине, тем более, что его сын не особенно и сопротивлялся. И объявил, что теперь Хиджаз – независимая страна. Да только, скажу я вам, у него не было и шанса. Особенно после того, как туда прибыла принцесса Корнелия.
После той нашей атаки, после всей нашей Аравийской компании, каждый британский солдат знает её в лицо и верит, что ей по силам одолеть воинство ада, если оно вылезет на поверхность…
- А сейчас она едет в одиннадцатую зону, в бывшую Японию?
- Да. И вот что, сэр, вы, теперь, надо полагать взяли свои неосторожные слова обратно.
- Безусловно. Стыдно и вспоминать.
- Да. Потому что, вот что я скажу, сэр: не знаю, что там творится в этой Японии, не знаю кто убил бедного принца Кловиса и что он замышляет, но помяните мои слова и пусть меня разорвёт, если это не так. Пока там Британская Львица – не видать этому типу победы! Помяните мои слова, сэр! 

+1

9

Новый рассказ! Встречайте... неподражаемого... Далтона!

http://photo.rock.ru/img/KXgm5.jpg

Бенгальский тигр

+

Вся припортовая часть Нового Токио просто кипела и бурлила: в порту всё ещё шла разгрузка, набережная была запружена ящиками, техникой, массами судачащих, курящих и, разумеется, ни черта не делающих матросов, а на Флит-стрит уже полным ходом шло построение. Под окрики капралов рядовые строились в шеренги и колонны, по флангам на строго измеренной дистанции выстраивались громады найтмеров, позади проверял инструменты оркестр, впереди разворачивались знамёна. А перед всей этой ужасающе ещё нестройной толпы стоял, стараясь казаться невозмутимым, человек атлетического сложения со шрамом на пол лица и в мундире бригадного генерала. Выходило у него плохо: он то и дело бросал взгляд на часы, на строящиеся подразделения, на  открытую галерею отеля “Морская звезда” на которой была установлена трибуна, и периодически сквернословил себе под нос. Не нравилось генералу Дарлтону решительно всё: и то как идёт построение, и то, что он сам нервничает, как какой-нибудь салага-сержант, и его алый генеральский мундир, которому он предпочёл бы свой старый, полевого защитного цвета – простой, практичный, не броский, не… попугайский! Он до сих пор с трудом свыкался с мыслью о своём производстве в “красномундирники”. Да, этот мундир ему не нравился. Если хотите знать, то ему не слишком нравилась вообще вся эта затея с парадом. Впрочем, он тут же мысленно одёрнул самого себя, это идея принцессы, а раз так, то он в любом случае будет держать своё мнение при себе, а свои обязанности выполнит так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Может быть это и правильно: после загадочной смерти принца Кловиса местные нуждаются в демонстрации непоколебимости и силы Империи, и, безусловно, непоколебимости и силы их нового генерал-губернатора… Ещё один беглый взгляд назад:
- Эй ты, да, ты в передовом найтмере! Живо сдай вправо и выровняй строй!
Найтмеры… А вот он в этот раз пройдётся пешком, как в старые добрые времена. Ещё взгляд на часы – время до начала ещё почти полчаса. А раз так, то самое время окончательно взять себя в руки– ну да, ну не каждый день отдаешь парад, ну и что – успокоиться, не мешать ребятам делать их работу.Не боялся же ты так в своё время в боях и в джунглях Бенгалии, чёрт возьми! И вообще, тебе очень повезло, что ты сейчас стоишь здесь. И тебе, и твоим Гластонцам… И бригадный генерал Эндрю Дарлтон с праведной целью не беспокоить бойцов излишним командирским вниманием, предался воспоминаниям.
Два года назад Эндрю Дарлтон считал себя человеком, лучшие годы которого уже позади. Он не предавался унынию, нет – это было не в его характере, он просто знал это. И в каком-то смысле даже этим гордился, так как считал, что достойно шёл по своему пути… Но вот итог – к 45 годам ни семьи, ни славы, ни богатства, ни чина – только достоинство. Будучи майором в Калькутте и служа в 4-м маневренном полку королевского бронекорпуса, пользуясь уважением сослуживцев, он, казалось бы, не должен был жаловаться. Но чего-то в его жизни явно недоставало.
   Начальство, в общем, ценило его, но особенно не выделяло. Сколько Эндрю сам себя помнил, он всегда был таким – исполнительным и честным крепким малым, что, разумеется, похвально, да и только. При росте в без малого два метра и недюжинной физической силе он с давних пор служил образцом для многих новобранцев, но сам майор Дарлтон любил повторять, что в современной войне воюют мозги, а не мускулы. Многие новобранцы с любопытным восхищением смотрели на его шрам, а самые смелые даже спрашивали: какой враг его оставил. Эндрю отбалтывался и отшучивался, так как на самом деле шрам был отнюдь не результатом шальной пули или кривого ятагана. На самом деле шрам майору Дарлтону оставил бенгальский тигр, хотя нет, не шрам, а жизнь он ему оставил – будь зверь чуть поточнее и одним воякой на земле стало бы меньше. Эта история с тигром, которого Эндрю в итоге победил и убил, вряд ли была бы для молодого солдатского уха сильно хуже боевых похождений, но сам Дарлтон не любил её, как и вообще не любил охоту. Не любил, но вот уже не первый год регулярно ездил в джунгли с винтовкой, за что среди знающих людей получил прозвище майор бенгальский тигр. Ездил он не один – майор устраивал сафари для богатеньких сынков за плату. Те сами почти не умели стрелять, до ужаса хорохорились въезжая в джунгли и до ужаса боялись, когда забирались в них поглубже. А Эндрю делал свою работу: найти след, догнать, загнать, застрелить, вывезти, расплатиться. Зачем? Из-за двух причин, хотя нет, конечно, причина была одна – деньги, но тратил их майор не на себя – его привычки были самые спартанские, не на семью, которой у него не было, и даже не копил. Деньги шли, во-первых на оплату флигеля в особняке мадам Памкинсон. Флигель этот сам майор находил огромным и неудобным, но жил там, платя немалые средства, уже не один год. И всё из-за хозяйки. Старушке было уже 83. Ровно перед въездом Дарлтона в дом она схоронила своего мужа и осталась совсем одна – ни родни, ни почти никаких знакомых, которые поумирали все за какой-то год с небольшим или переехали в другие колониальные зоны. Мадам Памкинсон скоро бы последовала за ними, если бы ни одно обстоятельство. Однажды к майору (собственно как раз тогда майором он и стал) в связи с производством в чин нагрянули гости. Он не сказать, чтобы очень был рад этому, но вот о его хозяйке сказать так было нельзя. Мадам Памкинсон приоделась, причесалась, приготовила бисквиты, просила называть её Ребекка и словно помолодела лет на двадцать. И вот Дарлтон уже третий год изображает из себя хлебосольного хозяина с одной лишь целью – привести гостей в дом и тем самым дать старушке ещё пару часов радости, а то и пару лет жизни. Это – первый источник расходов.
Второй же ещё более экзотичен. Вскоре после получения звания майора, Эндрю захотел поздравить ещё один человек – генерал Карлайл, бывший близким другом его покойного отца. Сам он, сославшись на занятость и подагру, прибыть в особняк мадам Памкинсон несумел, но прислал в небольшом письме просьбу посетить его. Записку принёс долговязый мальчишка, представившийся Альфредом. На вопрос о том почему генерал не воспользовался телефоном мальчик пожал плечами и ответил что тот, вероятно, просто про это забыл и что, в свою очередь он, разумный юный джентльмен, несомненно, так бы и сделал, а сейчас он готов выступить для господина майора проводником. Немного подумав Эндрю согласился. Через буквально десять минут пути мальчишка привёл его к высокому каменному забору в готическом стиле и повёл вдоль него, а Далтон тем временем старался вспомнить, где же служит или работает, сославшийся на “рабочую занятость” генерал Карлайл. Признаться по чести, если бы его кто-нибудь спросил о генерале, то Эндрю ответил бы что тот, бесспорно на пенсии, если не в могиле… С давнишней  смерти отца он почти ничего не слыхал о нём.
    Но нет, как скоро стало известно майору, Фрэнсис Карлайл был отнюдь не в могиле, а в своём кабинете – кабинете директора Гластонского сиротского приюта для детей, чьи родители погибли, служа Империи и Его величеству. Именно так сам Фрэнсис представил свою должность. А Эндрю припоминал, что ему доводилось уже слышать о приюте, который состоял по какой-то никому не известной причине на балансе у 4-го корпуса и от которого начальник штаба корпуса генерал-майор Дженнингс регулярно грозил отказаться в пользу городских властей, но, почему-то, никогда этого не делал. Приют давал стол кров и воспитание для примерно сотни воспитанников обоего пола, оставшихся сиротами после смерти их родителей-военных. Преимущественно, разумеется, это были дети незнатных отцов, которые не имели обильной и известно родни, а та, которую имели, не могла позволить себе их содержание. Сам приют был старым, но крепким и добротным викторианского стиля зданием трёх этажей с небольшим регулярным парком. Воспитатели были людьми сколь достойными, столь и малопригодными для своей работы – отставными (преимущественно по выслуге и старости) офицерами 4-го корпуса. Собрание педагогов они называли не иначе, как офицерским клубом. Воспитанников своих они искренне любили, но по-своему, из-за чего в заведении всегда царила атмосфера христианского смирения и скромности и армейской выправки и дисциплины. Выпускники приюта в результате были в основном не слишком сведущи в химии или физике, обладали более чем отрывочным знанием языков, но вот по части английской литературы, математики (благодаря бывшему полковнику инженерных войск), а так же благовоспитанности могли бы составить конкуренцию выпускникам лучших школ и академий. Но, несмотря на всё это, пользовались в Калькутте дурной репутацией неумех, нищих бездельников и ловеласов (так как хорошие манеры и стихи Байрона нередко очаровывали девушек из самых благородных фамилий). Судьба большинства была несчастной – не имея средств и не будучи способны к простой работе бывшие гластонцы скатывались до простейшей: грузчики в порту, мойщики, чистильщики обуви, где получали столько презрения и от номерных и от британцев, что нередко кончали с собой или страшно пили, а это, в свою очередь ещё больше ухудшало их репутацию.
    Всё это с грустью во взоре и в голосе рассказал Дарлтону генерал Карлайл во время импровизированной экскурсии по приюту. Было видно, что он может говорить об этом бесконечно. А майор Эндрю Дарлтон видел множество замечательных ребятишек – ребятишек, учтиво здоровающихся, пристойно и аккуратно играющих в свои детские игры, с интересом спрашивающих его о его службе. Тогда-то он и решил помочь приюту. Большая часть денег с сафари шла на оплату работы нескольких нанятых майором Дарлтоном учителей. Это были превосходные специалисты, которые требовали немало, но немало могли и дать. Эндрю был уверен – новый выпуск гластонского приюта ждёт иная судьба! Но он ошибся! Образованные и умные гластонцы всё равно оставались жертвой предубеждений и всё равно ровно ничего не имели и, похоже, повторяли судьбу своих предшественников. Это выводило Дарлтона из себя. За последние несколько лет он успел здорово привязаться к ним. Сперва он ходил в приют, чтобы проверить работу учителей, затем докупал для них книги, и оборудование для химического класса, и глобусы, а под конец он знал всех ребят по имени и приходил к ним в красном костюме Санта Клауса на рождество. Из-за этого однажды даже случился забавный казус: когда не задолго до рождества класс гластонцев вывели на прогулку в город и они увидели в витрине одного из магазинов крупный плакат с Сантой и оленями, то одна из младших девочек удивлённо спросила почему у Санты нет его шрама…
     В свой 45 день рождения Эндрю, конечно, позвал множество гостей – для мадам Памкинсон, но сам ушел в свой флигель и там в тёмной комнате большими глотками вливал в себя ром. Он не плакал уже очень давно – лет с одиннадцати, он не плакал, когда тигр чуть не выколол ему глаз, но сейчас ему хотелось плакать или скрежетать зубами от злости – вчера вечером он прочитал в газете в колонке происшествий, что в порту на кране был найден повешенным один из грузчиков. Он знал его, когда то это был лучший ученик класса. Бутылка рома была допита, затем ещё одна, но, прямо перед последним глотком, в голову к Эндрю пришла идея сколь блестящая, столь и безумная.
- Они созданы для этого, Карлайл!
- Не спорю, но не имею представления, как ты намереваешься это сделать. Их туда никто не возьмёт.
- Ну подумайте сами, генерал, кто может быть лучше. Эти ребята почти с младенчества учатся военному делу, они безусловно преданны империи, они будут сражаться как львы…
- Я уже так думаю, Эндрю, важно чтобы и там, на верху так тоже подумали.
Эндрю Дарлтон всегда считал, что самым верным путём для выпускников гластонского училища был военный. Они учились у офицеров, они были детьми погибших за страну и короля офицеров, они и сами в массе своей страстно мечтали об этом. Было лишь одно но: в армию брали лишь с 18, в то время как воспитанники приюта покидали его стены в возрасте 16 лет. Да и простая служба в пехоте казалась Дарлтону слишком простой и скучной для них. В пехоте много лет – вплоть до получения Ордена индийской короны за бои в Тибете и перевода на найтмеры, прослужил сам Эндрю. А они были гораздо лучше и талантливее – в этом он был уверен. И вот он решил – пусть они станут бойцами на найтмерах – сам приют даёт им блестящую начальную подготовку, срок обучения в военной академии – как раз два года (он сам прошёл всего лишь трёхмесячные курсы) и вот, в 18 лет, когда другие только ещё узнают что такое армия, они уже готовые рыцари. А каков будет их опыт и навык к годам 30?! Про то рвение, которые покажут вчерашние сироты он и вовсе молчит! Все эти доводы были изложены майором Дарлтоном в письмах на имя руководителя одной из военных академий и генерал-губернатора колониальной зоны. Из академии ответ пришёл через три месяца. Прямого отказа там не было, только фраза, что порядок получения рыцарского титула и права на перевод в королевский маневренный бронекорпус известен  и что столь высокая честь может быть оказана лишь избранным – лучшим из лучших. Губернатор не ответил совсем…
    Но Эндрю не отчаивался – он найдёт способ, он не забудет и не остановится, он дойдёт до императора, чёрт возьми! До императора майор Дарлтон не дошёл – он дошёл до принцессы. Через четыре с половиной месяца после его дня рождения началось восстание в Бомбее. У восставших неизвестно откуда были найтмеры, причём своей особой конструкции! 4-й маневренный полк королевского бронекорпуса был послан на помощь гарнизону Бомбея. В боях 14 – 28 сентября майор Дарлтон отличился, подбив четыре вражеских найтмера и возглавив полк после ранения командира. Именно части 4-го маневренного водрузили знамя на центральной площади. В числе других отличившихся бойцов майор Дарлтон должен был быть награждён орденом Британской империи. Награждение осуществляла лично прибывшая в Бомбей принцесса Корнелия Британская. Церемония должна была освещаться всей возможной прессой.
   Но вместо чинного и красивого ритуала произошёл скандал: один из награждаемых отказался принимать награду из рук принцессы! Вместо этого он всемилостивейше просил её прочитать некое ходатайство, которое он посмел вручить её прямо на плацу, и удовлетворить его просьбу. Наглец был сразу по окончании церемонии награждения препровождён на гауптвахту, его, вероятно, ждал трибунал и позор. Но перед трибуналом принцесса выразила желание лично переговорить с майором Дарлтоном.
- Вы осознаёте серьёзность своего положения, майор?
- Да.
- А по-моему нет! Вы сорвали церемонию, которая должна была стать моментом триумфа для всех заслуживших награду офицеров, а теперь в газетах только и слов, что о вашей выходке! По-вашему, другие бойцы не заслужили кровью, чтобы их момент славы был именно моментом славы, а не поводом для газетных зубоскалов поупражняться в ловкости?
-  Заслужили.
- Я прочитала ваше ходатайство – оно совершенно фантастично и противоречит всем требованиям, как устава, так и традиции. Вы по-прежнему настаиваете на том, о чём просите?
- Да!
- Превосходно! Тогда вы можете рассчитывать на мою помощь.
- Что?
- Иногда, майор, наш долг, наше понимание пользы для армии и Империи заставляет нас переступить через косность традиции и сухость устава. Вы продемонстрировали самоотверженность, продиктованную именно долгом, ваше предложение может принести немалую пользу армии, а потому я не вижу причины его не удовлетворить.
- Благодарю вас, Выше Высочество.
- Полно. И да, от ордена вы отказались, причём публично, так что его у вас не будет…
- Разумеется, Ваше Высочество.
- А потому за смелость и рвение я произвожу вас в полковники, Эндрю Дарлтон, но с одним условием, довольно, надо признать, специфическим.
- Всё, что угодно вашему Высочеству.
- По моей просьбе выпускникам гластонского приюта будет разрешено поступить в Королевскую военную академию в Сандхёрсте и стать пилотами найтмеров не будучи рыцарями, если при их поступлении в академию за них поручится родственник.
- Вам известно, Ваше Высочество, что они сироты.
- Да, а потому я прошу вас, ибо здесь нельзя требовать, стать приёмным отцом тех, о ком вы так заботитесь, а так же и полковником нового полка королевского бронекорпуса, бойцами которого они станут.
- Да, Ваше Высочество, я стану им отцом.
- Вы свободны, полковник Дарлтон, через месяц жду отчёт о ваших первых успехах…
   Вот – вот начнём! Бригадный генерал Дарлтон вернулся в действительность из воспоминаний. Теперь он был спокоен. Он обернулся – войска стояли идеально ровно, его ребята на найтмерах держали строгую дистанцию – всё как надо.
   Вот она, на галерее, вот идёт к трибуне – его принцесса, его командир, которая поверила ему тогда, два года назад, и с тех пор он не имеет права облажаться. Взмах её руки – и загремели барабаны – марш британских гренадёров. Всё приходит в движение. Генерал Дарлтон выхватывает из ножен шпагу и, направляя её вперёд и чуть вниз, начинает чеканить шаг по Флит стрит, смотря во все глаза на принцессу, величественную и прекрасную, смотрящую на него с трибуны. Следом за ним три знаменосца со знамёнами дивизий и один со знаменем 6-го маневренного полка королевского бронекорпуса – полка Гластонских рыцарей. А следом и они сами стоя в открытых кабинах своих найтмеров и отдавая честь – вот зачем требовалось так точно выверить расстояние и направление – теперь можно всем включить одинаковую скорость и не надолго забыть о машине. Между двумя колоннами найтмеров марширует пехота, громыхает холостой залп орудий с кораблей в бухте. Принцесса Корнелия гордо смотрит на марширующие войска и позволяет себе недолгую улыбку. Генерал Дарлтон видит её и чувство хорошо выполненной работы растекается у него в груди – первый парад бригадного генерала Эндрю Дарлтона пройдёт как следует.

p.s. но не Гилфорда :) О нём - в другой раз.

Отредактировано Ohgi Kaname (2014-10-27 23:29:23)

+2

10

http://photo.rock.ru/img/wn85g.png
Корнелия Британская, Гилберт Гилфорд и многие другие - в рассказе:

Принцесса

+

Она сидела за огромным столом зеленого сукна - слишком большим и помпезным на ее вкус - она привыкла к армейской простоте и утилитарности. Огромное окно за ее спиной, обрамлённое тяжелыми гардинами красного бархата, днем просто затапливало комнату светом, но только не сейчас в предвечерний сумеречный час. В комнате царил полумрак - это было хорошо - так легче было думать, концентрироваться, составлять план, отделить главное от второстепенного.
Главным был, конечно, он - Зеро. Из-за него она здесь. Враг, убийца, бунтовщик, загадка, а еще - спаситель ее сестры. Мысли в голове проносились, словно молнии. План не шел. В который раз со злостью и стыдом Корнелия признавалась себе - она не понимает. Не понимает что происходит, не понимает его и его целей. Она привыкла сражаться с противником, которого можно увидеть: в бинокль с передовой позиции или на карте. Увидеть его сильные стороны - их нужно купировать, ослабить, обвить паутиной, увидеть его слабости - по ним нужно бить - быстро, решительно, смело, всеми силами, словно ударом шпаги повергая его так, чтобы подняться он уже не мог. Это было ее полководческое кредо. Она умела видеть, а за счет этого и предугадывать действия противника. Скорость - залог победы. И она была быстрее всех: и на поле боя в своей стремительной машине, и в штабной палатке, где решения принимались мгновенно, облекались в строгую форму приказов, доводились до всех и каждого, чтобы быть исполненными решительно и точно. Правила военного искусства не столь уж сложны и равны для всех. У всякого наступления и у всякой обороны есть цель. Война - продолжение политики. За счет знания военного дела, за счет ума ли, интуиции - не важно - в эту игру она умела играть хорошо. Она читала противника, а потом била. Но сейчас она не понимала ничего. Не понимала и тогда, когда многоумный брат Шнайзель попросил ее принять этот пост, а она самонадеянно согласилась.
Это казалось тогда не столь уж важным. Она прекрасно помнила этот момент, эту победу, которую они одержали в Аравии. Воздух пустыни колебался от зноя, солнце палило нещадно, так, что люди мгновенно покрывались испариной, а техника превращалась в раскалённую печь для тех несчастных, кто должен был сидеть во вместительных кузовах грузовиков и пехотных отсеках БМП. Все в точности так же как тогда – в прошлый раз. И люди те же, что и в прошлый раз – те, что готовы на все для победы, те, что не боятся шагнуть в самое пекло и в прямом и в переносном смысле. Они сделали это тогда, они сделали это теперь, они сделают это тогда, когда это снова потребуется ей и империи. Тогда в тот день, когда султан Хиджаза – старый враг, сгорел в своём сухопутном крейсере, когда она ворвалась огненным смерчем в его дворец, когда чуть позже её верные хайлендеры и йомены бросали перед ней чёрные и зелёные вражеские знамёна, а она ехала вперёд на белой арабской кобыле, ей не было дела до тайны Зеро. Казалось что Зеро, кем бы он ни был, преисполненный самоуверенности, ввяжется в бой, из которого  не сможет выйти победителем, не сможет устоять. Он, будет разгромлен и пойман….
И она побеждала: она крушила базы одиннадцатых в горах, она одолела его в том гетто, Сайтамо, кажется. Она побеждала, но с каждой такой победой понимала, что истинная их цена была равна нулю. Зеро. Это было похоже на бой с призраком, тенью, которую колотишь изо всех сил, протыкаешь насквозь, отсекаешь голову, а она лишь растворяется туманом, чтобы вновь возникнуть уже в другом месте такой, какой и была. И она, эта тень, этот призрак, едва не нанесла ей удар в самое сердце. Юфи была у него. В его руках. Он мог сделать с ней что хотел. Он её спас. Почему, почему же… Нет, подобные мысли ведут в никуда. Нужно выкинуть их, нужно избавиться, благо, ей – генерал-губернатору Зоны 11 есть чем заняться.
Тогда в самом начале, когда брат обратился к ней с просьбой на время оставить испытанную военную стезю “во имя мира, безопасности и прочности наших позиций на этих островах, стратегическую важность которых не мне тебе объяснять, во имя того, чтобы убийца Кловиса, кем бы он ни был, не достиг своей главной цели – не смог бы посеять панику. Одна твоя репутация поддержит порядок лучше, чем что либо иное.” она с трудом представляла себе тот объём рутинных, столь глупых и смешных, но совершенно неотложных обязанностей, которые лягут на её плечи. Подумать только сколько бумажек ложилось на этот зелёный стол! Она едва сдерживала смех, когда ей, обдумывающей планы поимки самого опасного террориста в современной британской истории, подсунули на подпись бумагу, воспрещавшую неконтролируемую торговлю рыбой в районе развалин старого порта – там, вроде как, свили гнездо браконьеры. И вот теперь этот ипподром Кловиса…
Кловис… Она не видела его уже давно – с тех самых пор, как он стал генерал-губернатором. Он мало выезжал за пределы своей зоны ответственности, а она, напротив, была везде, где только сражался британский солдат. Но она помнила его в детстве. Милого, немного смешного в своём стремлении вечно быть в центре внимания мальчишку, так походившего внешне и так несхожего внутренне со своим старшим братом. Шнайзель всегда был рассудительным, спокойным, уверенным – настоящий маленький лорд, а Кловис…На ум стали приходить милые истории шалостей маленьких принцесс и принцев… Лучше не думать об этом. Он уже тогда любил лошадей, любил краски и кисть и не изменил этим своим страстям до… До смерти. И этот ипподром…
Собственно, ипподром то в Новом Токио был – план города предусматривал буквально всё – не мог он не предусмотреть и одно из любимейших развлечений аристократии. Но брат находил его маленьким. Он лично распорядился о постройке нового – вдвое больше прежнего, сам участвовал в проектировании, сам должен был открывать его – теперь уже не откроет. Церемония предполагалась как настоящий праздник – и вот, время пришло, здание было окончено, и нужно было что-то решать. Ей, как генерал-губернатору, надлежит занять место Кловиса, надлежит улыбаться фальшивой улыбкой, надлежит говорить ободряющие слова, надлежит вспоминать о покойном.
Всё это она хотела бы делать в самую последнюю очередь, но разве дело в её желании? Не открывать этого несчастного ипподрома, значит показать слабость – маленькую, но недопустимую даже здесь. Из маленьких слабостей складывается большая уязвимость. Нужно ехать и…
В большую дверь тёмного морёного дуба осторожно постучали.
- Кто?
- Генерал-губернатор, к вам вице… боже, как же можно так говорить, вице-губернатор Юфемия. Можно?
На лице Корнелии появилась немного усталая улыбка.
- Юфи, я просила тебя говорить официально на протокольных мероприятиях, при генералах и нобилитете. Но совсем не обязательно делать это перед моей дверью. Войди.
Дверь открылась.
- До чего же у тебя тут темно!
Щёлк! Всё залил яркий свет, немного слепивший глаза после сумрака, почти уже ставшего темнотой.
- Я не помешала? Я зашла поговорить про завтрашние скачки.
- Я как раз думала об этом.
- Вот. У сестёр даже мысли схожие. Ты уже выбрала шляпку?
- Шляпку?
- Ну да! Это же традиция – леди приходят на скачки в шляпках. Они очень красивые. Они обычно с яркими перьями, как у райских птичек! И они обязательно должны быть в тон платью, которое…
- Юфи, я – генерал-губернатор Зоны 11, фельдмаршал британской армии – я буду произносить речь. Я не могу делать это в шляпе с перьями, как у райских птичек. Алый мундир британской армии…
- Ты носишь постоянно. Ты не только фельдмаршал и всё остальное. Ты – принцесса. А принцессы должны быть красивыми – это все знают. Пожалуйста! Я знаю, что я – твоя младшая сестрёнка, маленькая и глупенькая, и мысли у меня маленькие и глупенькие, но это же будет так здорово. Я уже выбрала платье – его, между прочим, братец Кловис придумал. Он нарисовал его на одной картине, а потом заказал такое же. Уверена, оно тебе подойдёт. Мне бы очень понравилось, если бы та его надела. И ему бы, я уверена, очень понравилось!
- Нет, Юфи, я не могу. Завтра я должна буду...
- Завтра ты должна будешь выглядеть лучше всех. Это же настоящий праздник! Пожалуйста! Я так долго подбивала тебе платье. Если не сейчас, то когда?
На милом личике Юфи мелькнуло выражение обиды. Мелькнуло, но тут же пропало. Она не умеет держать зла. Она... Боже, какой она на самом деле еще ребенок! Милый ребенок, верящий сказкам о прекрасных принцессах и смелых рыцарях. Или нет? То, как она вела себя в плену - это не было поведением ребенка. Корнелия, конечно же, постаралась выяснить все о тех страшных часах. Она еще наивная, но это пройдет со временем. И даже нельзя сказать, хочет ли она, чтобы это время пришло поскорее...
Юфи стояла молча, чуть выпятив губу, глядя на носок туфли, который она то и дело поворачивала туда-сюда. Ну как такой отказать? Нужно сказать ей что-нибудь ободряющее. У нее и так осталось слишком мало развлечений и появилось слишком много обязанностей. Вице-губернатор! И в самом деле, это смешно.
- Ты говоришь, это платье придумал Кловис?
- Да. Оно замечательное. У братца было чувство красоты, был талант.
- Ну хорошо. Я подумаю об этом. Завтра там будет очень много благородных господ, это важное дело, но, если его и в самом деле сделал Кловис... Я подумаю.
- Урааа! Ты не пожалеешь! Я помогу тебе с ним завтра. Я тоже кое что себе выбрала - оно розово-белое, нежное, как крем на пирожном, с шляпкой, а шляпка....
Корнелия вздохнула.
- Ой. Я, наверное, слишком много болтаю. Прости. Тебе, конечно, как всегда нужно работать, а я...
- А ты - то немногое, что у меня есть кроме работы и долга.
- Значит ты не сердишься на мои глупости?
- Без твоих милых глупостей меня бы уже погребло бы под слоем пресных бумаг.
- Да? Здорово. Но, наверное, мне все же пора идти. доброй ночи, Корни.
- Доброй ночи, Юфи.
Прошло несколько минут после ее ухода, но Корнелия все никак не могла сосредоточиться на насущных проблемах. Ложь оставила гадкий привкус во рту и в душе. Зачем она обманула Юфи? Конечно же, ни о каких шляпках и платьях не может быть и речи! Генерал-губернатор должен олицетворять строгую, непреклонную, исполненную достоинства силу Империи – особенно сейчас, в этой зоне. А платья… Платья это к Гвиневре. Когда то, давным-давно, словно бы в чьей-то чужой жизни, когда обе они ещё жили в Пендрагоне, её уже удивляло, как старшая сестра умудряется думать так много о такой ерунде. Уже тогда она могла потратить два часа времени, чтобы выбрать платье для выхода, который длился двадцать пять минут. Платья белые – для ясной погоды, платья темные – для чуть печальной загадочности, платья салатовые – для очарования юности, платья фиолетовые – потому, что это – любимый цвет, и он гармонирует с цветом её глаз… Прекрасная Роза Пендрагона. Она сама придумала для себя этот титул и скоро заставила всю столицу его запомнить. Она вытатуировала у себя на груди эту розу – неслыханно, а после любила повторять всё новым и новым гвардейцам и просто франтам, посещающим двор, что чтобы понюхать розу нужно встать на колени. Нет, она такой не будет!
Да и не только в этом дело. То – дела давно прошедшие. А теперь… Когда она вообще последний раз надевала платье? Без красного мундира она, верно, себя уже и в зеркале не узнает. Появиться на публике в чем-то другом было бы даже немного боязно…
Стоп. Чтоо?! Что такое она вообще думает? Ей… страшно одеть несчастное платье? Она боится появиться в нём на публике? Она не боится идти в атаку на пушки в своём найтмере, не боялась Махди, не боится Зеро, но не может совладать с платьем? На вторую принцессу Империи напал смех – нервический, злой, но помогающий, приносящий облегчение после всего этого напряжения последних дней. Стало легко-легко, почти покойно. Что ж, решено! Скачки она будет открывать непременно и обязательно исполнит просьбу младшей сестрёнки. Корнелия представила мордашку Юфи с широко распахнутыми глазами и солнечной улыбкой – какая она крепкая, её сестричка! После того, что с ней случилось, иной мог бы замкнуться, впасть в депрессию, или наоборот паниковать от каждого шороха. Юфи не изменилась вовсе. Приятно будет её порадовать.. Кроме того, удивление как ничто другое высвечивает истинные эмоции – поразите противника, ошеломите его – и вы сможете прочесть его намерения у него на лице. Шнайзель говорил это после первых своих выступлений в парламенте. Они ожидали увидеть неопытного робкого принца, а увидели… В общем, в этом тоже может быть своя польза. Местная знать по-прежнему должна находиться на подозрении. Зеро может быть кем угодно. Кто знает, вдруг завтра эта ничтожная малость пусть чуть-чуть выведет его из равновесия – этого уже может быть достаточно.

***

- Доктор! Так что же вы решили?
- Я уже сказал Сесиль – это пуста трата времени. Подумать только – тотализатор! Самые простые научные расчёты доказывают…
- Но доктор, ведь дело же не в выигрыше: гонка, кураж, интрига, дамы, машущие платками, смелые жокеи, жеребцы с бугрящимися мышцами и…
- А так же гвалт, толчея, проклятия, разочарование проигравших – а их всегда большинство, чудовищные травмы и главное – полная бес-смыс-лен-ность! Сесиль, я понимаю, что вам хочется посмотреть на смелых жокеев с бугрящимися мышцами, но у меня нет на это времени. Ни-ка-ко-го! И я понимаю, что нас туда пригласили в знак признательности и бла-бла-бла, но я был бы благодарен гораздо больше, если бы мне кто-нибудь дал хоть один день спокойной работы.
- У вас все дни такие!
- Возможно, но ещё один определённо не помешает. И поверьте, то, что я не приглашаю вас на конференцию по вопросам неевклидовой геометрии или физики атомного ядра – это отличный повод ответить мне взаимностью.
- Но сэр, я… Не поймите меня неправильно – вы знаете, я… мне нравится с вами работать, но… Но нельзя же проводить все дни копаясь в металле и проводах! Нужно быть всесторонне развитым человеком, как… энциклопедисты!
- Хорошо, только бога ради не мешайте! Следовательно Сузаку.
- Что Сузаку?
- Сузаку Куруруги будет сопровождать вас на этот праздник жизни и феерию пошлости. А я уж как-нибудь здесь, с железками и проводами.

***

Ширли Феннет проснулась от громкого звона. Будильник! Уже? Нет, не может быть! Она же только легла! Надо надавить на этот пыточный агрегат, надо... Стоп. Это не будильник! Это телефон! А время? Почти час ночи? Что ж....
- Алло, Милли, я слушаю.
- Да, это я! Как ты догадалась?
- А кто еще может мне позвонить в такое время? Ночь на дворе...
- Да? А сколько...
- Час ночи!
- Да, действительно, без пяти. Ну ладно, это не важно. Важно то, что у меня есть билеты на открытие ипподрома, на скачки. Хватит на весь студсовет!
- Билеты... Откуда?
- Дедовы связи. Завтра, все вместе, в 12 часов, только при параде! Красивое платье есть?
- Есть, наверное, но я…
- Ну? Как идея? Будешь?
- Я вообще люблю спорт, но....
- Вот и отлично! Тем более, что отказаться у вас все равно не получится - я уже записала посещение ипподрома в план мероприятий студсовета и всех обзвонила – ты была последняя.
- Милли, ты иногда просто невозможна....
- Я тиран и сумасброд, знаю, знаю. Ладно, завтра в 11 встретимся у монорельса. Не опаздывай! Хороших снов.

***

Утро выдалось на редкость ясным и солнечным. Только лёгкие перистые облака плавно путешествовали по небу, как огромные птицы, окрашенные рассветным восходящим солнцем во все оттенки красного, от густо багряного до нежно розового. Но мало кто в резиденции генерал-губернатора мог позволить себе насладиться картиной. Сама по себе резиденция была довольно необычным местом: исполненная в стиле имперской Неоготики, она в то же время была весьма современным зданием, одних лет со всем остальным комплексом Нового Токио, и в ней имелись все новейшие средства связи и коммуникации. А потому принцесса Корнелия могла ознакомиться с положением всех основных военных соединений Зоны 11 не покидая кабинета. Доклады не содержали ничего особенного,  но всё же их следовало просмотреть и отдать новый распоряжения командирам. Зеро был всё так же неуловим, да и как его ловить? Приметы? О, примет у него более чем достаточно: костюм, жестикуляция, даже обороты речи, но в реальности всё это не давало решительно ничего. От докладов пришлось перейти к постылым бумагам, и деловая канитель захватила Корнелию Британскую, чтобы уже не выпускать её из своих цепких объятий вплоть до 10 30. В 11 30 должна была начаться церемония открытия ипподрома имени его Высочества принца империи и генерал-губернатора Зоны 11 Кловиса Британского. Время привычно было рассчитано по минутам: 40 минут на торжественный выезд в экипаже – коляске с тройкой вороных лошадей. Весьма старомодная традиция на вкус фельдмаршала британской армии, привыкшего ценить всякое мгновение, но что поделать – репрезентация власти тоже важна, а публика любит подобное зрелище. 20 минут отводилось на приготовления – вдвое больше, против обычных 10 – этого должно быть достаточно.
Юфи пришла в 10. Её лицо просто сияло от радости, она не шла, а осторожно, но быстро перепрыгивала с одного фигурного квадрата на паркете на другой, словно играя в классы. Она была явно в восторге от своего платья нежно розового, кораллового оттенка с белой окантовкой. На голове у неё красовалась шляпка – крохотная, напоминающая корзинку с цыплятами: перья на ней имели жёлто-оранжевые цвета. От прыжков она то и дело норовила упасть и Юфи придерживала её рукой.
- Доброе утро, сестра! Ну что, как я тебе нравлюсь?
- Очень мило.
Корнелия улыбалась – тем более, что на скачущую Юфемию трудно было смотреть без улыбки, но внутренне немного напряглась, представив саму себя в подобном виде. Клоун с цыплятами, да и только!
- Ну что, начнём?
- Что начнём?
- Ну как же! Примерку, конечно! Надо посмотреть, оценить, может, придётся поменять какую-то деталь. Там всякое бывает.
Юфи говорила это с таким серьёзным видом, что Корнелия опять не смогла сдержать улыбки.
- Но разве не рано?
- Конечно нет! Я помогу, там…
- Юфи, подожди немного. У меня ещё есть дела. Я скоро закончу с ними, а ты позови пока что сэра Гилфорда и генерала Далтона – они мне понадобятся.
- Хорошо. Но ты не задерживайся, ладно! А сейчас, я мигом. – всё той же прыгающей походкой выбежала из комнаты. Генерал Далтон – один из самых доверенных её командиров жил в левом флигеле – так было проще. Корнелии сразу показалось, что резиденция непозволительно велика для неё и Юфи. А потому идея поселить там человека, с которым обсуждались все операции на островах, и чьим советом она дорожила - было очевидной идеей. К вящему ужасу слуг генерал въехал не один, а с целым отрядом сыновей. Гластонские рыцари все как один бывшие сироты привыкли к скромности и интерьер резиденции, и самоё её назначение поначалу заставляли их немного тушеваться, но теперь они, вроде бы обвыклись. А Гилберт… она уже с трудом представляла, как могла бы без него обходиться. Порой ему не нужно было даже слов – он понимал её по взгляду, по жесту, или вовсе предварял поручения и задания. Рыцарь… она даже и не могла сказать что именно он делал в первую очередь. Охранял её? Было более чем достаточно и обычной охраны, а когда его принцесса была в найтемере, то охрана требовалась тем, кто стоял у неё на пути – и то, помогла бы вряд ли. Советовал ей? Да, может быть – но нечасто. Сэр Гилфорд был от природы немногословен – не угрюм, но просто не считал нужным говорить просто так, как это делают все при дворе, да и вообще при общении с высокими персонами. Он умел слушать. И он был тем, на кого можно было в любой ситуации положиться… Сейчас, впрочем, дело представлялось несложным – охрана ложи для особых гостей на трибунах ипподрома. С другой же стороны здесь нужна была известная деликатность -  ровная стена солдат отделяющая аристократов от остальных зрителей - это не то, что все сейчас должны видеть…
К тому времени, как краткая инструкция и разбор плана безопасности были завершены, Юфи уже изнемогала перед дверями кабинета.
- Пойдём, пойдём скорей!
- Хорошо, хорошо, сейчас. Я только…
- В гардеробную! 
Юфи, сжав губы, взяла сестру за руку и быстро повела за собой.
- Сэр Гилфорд, сэр Далтон, отдайте последние распоряжения, если нужно, и подождите за дверью. Мы скоро выдвинемся.

***

В отличие от генерала Далтона, Гилберт Гилфорд решил оставаться в красном. Рыцарь – везде рыцарь. Тем более, что вид его, пожалуй, уже можно так сказать, друга ясно показывал ему правильность подобного выбора. Фрак на массивном корпусе сэра Далтона смотрелся почти столь же неестественно, как на осьминоге. Его волосы, что бы он ни делал с ними, продолжали стоять дыбом, а лицо с массивной челюстью, квадратным подбородком и шрамом отлично смотрелось бы с одеждой охотника, солдата, моряка, да в общем с любой формой вообще, но только не с галстуком-бабочкой.
- Зачем весь этот маскарад, Эндрю? Ты можешь надеть что угодно, но твоя физиономия просто кричит, что ты кто угодно, но только не мирный обыватель.
- Это ещё что! Я ещё цилиндр напялю, будто жирный кот из Новой Англии какой-нибудь! Но что уж поделать, нужно сократить количество красных мундиров в кадре. А то у зрителя может сложиться впечатление, что все командиры Британии не смогли найти себе занятия получше, чем делать ставки и глазеть на лошадей.
- Не любишь скачки?
- Нет. Зверь хорош диким – он таким создан. Лошадь штука полезная, но это – баловство, пережиток. Хотя кое на что я т мои ребята посмотреть не откажемся…
- Ты о чём?
- О её Высочестве. Никогда ещё не видел её в чём либо, кроме униформы – не хочу упустить такой шанс. И ребята, я думаю, тоже.
- То, что вы собрали этих сирот и сделали из них рыцарей заслуживает уважения, но разве такие речи благоразумны?
- Всё так же непреклонен, Гил?
- Есть вещи… Есть вещи, о которых лучше не говорить. По крайней мере так.
Гилберт Гилфорд почувствовал себя не в своей тарелке уже с утра, а теперь это стало и вовсе невыносимым. Он был взволнован. Непозволительно, постыдно взволнован. Он с её Высочеством уже много лет, он был с ней в горе и в радости, был во всех походах. Он не должен даже и думать так, как думает сегодня. Его не должно ни в коей мере волновать в чём будет одета принцесса – только безопасность, только порядок, только долг. Ему казалось, что сегодня он хорошо разъяснил это самому себе. Но теперь, после этого разговора с Эндрю. И кто его дёрнул задавать ненужные вопросы?! И что хоть там происходит за дверью? Последние пару минут оттуда то и дело доносились вздохи, возгласы и звуки, которые, по его мнению, пристало производить скорее мышам, чем принцессам Британии…С усилием, почти ощутимым физически он заставил себя в сотый раз мысленно прокрутить перед глазами план ипподрома и расположение постов охраны…

***

- Юфи, ты уверена, что мне надо надеть такое?
- Да, я уверена, что оно тебе очень подойдет.
Юфи говорила это уверенным и радостным голосом, но вот у ее старшей сестры уверенности не было вовсе. Это было уже шестое платье. И с каждым новым идея нравилась Корнелии все меньше. Генерал-губернатор зоны 11 привыкла к практичности военного костюма - даже фельдмаршальского, а тут... Ей казалось, что эта одежда - специальная уловка, призванная сковывать все движения: юбки были то безумно широки, то страшно узки, корсеты перехватывали дыхание, туфли были на таких каблуках, что она в них чувствовали себя канатоходцем. А эти попугайские цвета! А шляпки - финальное испытание удержать их, ведь некоторые были отнюдь не такими маленькими, на голове они неизменно проваливались. Когда шляпка после трех шагов (Следить за ногами! Проклятые каблуки! Не сметь падать!) снова оказалась на полу, Корнелии захотелось припомнить поточнее кое какие из высказываний солдат в горячке боя аравийской компании. Очередное платье - черное, припорошенное, словно инеем, серебряной окантовкой - вроде бы не попугайское, даже красивое, но...
- Юфи, тебе не кажется, что оно слишком открытое?
- Да всё нормально! Это – одно из лучших.
- Мм... Нет, это не пойдет.
И все продолжилось снова...
- Вот это как будто ничего...
- Ну же, давай скорей! Я помогу!
- Я сама. Ооох, этот корсет...
- Да нет же - это сюда!
Корнелия Британская чувствовали себя такой дурой, какой она не чувствовали себя уже очень давно. Она раскраснелась, она... Стыдно сказать, устала. Она корила себя за самую эту безумную и бессмысленную затею, и только желание не обидеть Юфи и сдержать слово останавливало ее от того, чтобы сейчас же снять с себя всю эту сбрую и забыть о ней раз и навсегда! Или не только это? Может быть, еще и желание доказать самой себе... что?
- Ну вот, наверное, это - то, что нужно.
Это было просто чудом - платье было из легкого фиолетового шелка, облегающее, но очень осторожно, словно бы деликатно, без излишней откровенности. Главное же - не было ненавистного корсета. К нему прилагались длинные белые перчатки с кружевной бахромой и шляпка - тоже фиолетовая, только тоном погуще, она напоминала охотничью, а из ее тульи торчали два небольших пера - черное, похожее на вороновое, и индигово синее. Да, это определенно было приемлемо. Вот только обувь... Ей, умелой фехтовальщице, удавалось держать равновесие, но само это ощущение, сама необходимость заботиться о том, чтобы ровно и твердо стоять на ногах, уже вызывало страшное раздражение.
- Юфи, ну неужели нет ничего, что не отрывало бы так сильно пяток от земли?
- Нет! Ну как ты не понимаешь… Хотя! Есть ещё сапожки. Они не совсем для такого случая, но…
Сапожки из тёмно коричневой кожи были предназначены для выездов на охоту, но внезапно, оказались вполне подходящими.
- Ну вот, теперь ты почти готова. Нужно ещё найти драгоценности, подобрать духи, а потом…
Корнелия едва сдержала стон. Сколько же это ещё может продлиться? Несчастные Гилфорд и Дарлтон стоят под дверью, словно часовые, а она… А сколько вообще уже прошло времени!? Со всей этой безумной катавасией она совершенно забыло про него. Часов в гардеробной не было – не удивительно. Гвиневра когда то говорила, что девушка нигде не бывает так счастлива, как в объятиях любовника и в гардеробной, а счастливым, как известно, часы ни к чему… Она сделал решительный шаг к двери и приоткрыла её…
- Ваше Высочество?
- Гилберт, сколько времени?
- 11 15, Ваше Высочество.
- Сколько!?
Ну всё! Больше никакого цирка! Опоздание немыслимо! А она… В этой карете, даже если исхлестать лошадей, что, бесспорно, убьёт всё впечатление… В пекло лошадей!
- Гилфорд, готов ли мой найтмер?
- Да, разумеется..
- Ваш тоже… А вы, Далтон? Мы отправляемся немедленно! Далтон, позаботьтесь о Юфемии – она тоже должна быть на месте и вовремя. Ну, что встали! Вперёд, вперёд немедленно!
Она шла огромными шагами, отбивая ритм. Да, они успеют. Натмеры – синоним слова скорость. А платье? Что же, оно не сможет так уж сильно ей помешать…
Вскоре после этого обыватели на Второй улице Виктории смогли наблюдать удивительное зрелище – тройку найтмеров, проносящихся на огромной скорости, будто бы прямо на них, на каждого из них, грозные, блестящие на солнце металлические борта, угрожающие обводы...  Первый! Второй! Третий! И вот они уже, бешено маневрируя, исчезли, подняв с обочин пыль и провожаемые потрясёнными взглядами. Лишь несколько зорких успели разглядеть на борту одного из них вензель принцессы.

***

Погода стояла отличная, небо было ясно-голубым и таким глубоким и бескрайним, что просто взглянув в эту ширь ты, словно бы, растворялся в ней. Только то и дело прочерчивающие воздух птахи немного разрушали это впечатление. Но всё равно контраст между вечными небесами и той страшной суетой, что царила вокруг, был огромен. Люди толпились, толкались, клубились на ипподроме: занимали места, делали ставки, встречались со знакомыми, делали прогнозы, сплетничали… Многие были преисполнены возбуждения – азарт распалял их, заставлял их лица краснеть и бледнеть, споря друг с другом о том, кто первым достигнет финиша. Но были здесь и те, кому было решительно наплевать на вопрос о победителе, и одним из них был лейтенант Сузаку Куруруги.
Признаться, когда доктор Ллойд объяснял ему, в чём заключается его задание, он ожидал немного другого. Не жаркого боя, конечно, но и не медленного фланирования по верхней галерее вместе с леди Сесиль. Они разглядывали происходящее внизу через маленькие театральные бинокли, даже, спасибо его спутнице, ели мороженное – Сузаку уже и забыл какой у него вкус. Не сказать, чтобы это ему не было по нраву – он очень, очень давно не чувствовал такого умиротворения, вот только на обязанности охраны это было совсем не похоже. Сузаку всё больше помалкивал, позволяя леди Сесиль рассказывать о скачках – её отец оказался большим любителем и знатоком этого спорта и не раз водил её на ипподром в детстве, но когда до открытия осталось всего несколько минут, всё же не выдержал – чувство долга взяло верх и он спросил:
- Сесиль, мы ведь здесь охранять должны?
- Да.
- Тогда ничего что мы просто отдыхаем тут?
Сесиль немного порозовела, но быстро нашлась:
- Это – скорее формальность. Стадион отлично охраняется полицией, спецслужбами, войсками – сейчас все на ногах из-за последних событий с Зеро. А мы… Это была скорее благодарность от командования, можно сказать… подарок. Просто свободных мест на трибунах не осталось и потому нас.. сэра Хайрама, строго говоря, пригласили таким образом. Только вот ему нет дела ни до чего, кроме исследований – в голосе ее послышалась обида - поэтому Ллойд и …
- К сожалению, не пришёл с нами, – закончил за неё Сузаку.
Сузаку хотел сказать что то ещё, но увидел, что его визави уже на него не смотрит. Лошадей заводили в загоны – скоро старт, и Сесиль, перегнувшись через перила, разглядывала их в бинокль. А Сузаку… Сузаку поймал себя на мысли, что разглядывает её. Обычно помощница Ллойда была одета в стандартную форму инженерного корпуса: коричнево-бежевая, строго функциональная – множество карманов и ремней, а на лице вечное выражение сосредоточенного внимания, как у ученицы отличницы. А их общий начальник обычно не давал ей и минуты покоя – миллион просьб, тысяча придирок, сотня окриков и так до тех пор, пока раздражение и обида не перевешивали восхищение гением и врождённую вежливость. Тогда, обычно, следовал маленький взрыв, после которого Ллойд Асплунд остепенялся на часок-другой. Но теперь…
Теперь она была кем угодно, только не скромной помощницей. Про её происхождение Сузаку ничего не знал и не спрашивал, боясь что тогда могут последовать такие же вопросы в ответ, а лгать ему ужасно не хотелось, ему претило, ему опротивело лгать… Но сейчас она выглядела роскошно. Очаровательная улыбка, грациозные движения, пышные формы, обычно скрываемые мешковатым мундиром, теперь подчёркивало красное платье, ещё и натянувшееся из-за наклона…
- Выглядите вы просто изумительно.
Она повернулась, немного резко, на лице застыло удивление и страшное смущение.
- Ну ты даёшь, Сузаку! Ну нельзя же вот просто так… Это неприлично!
- Я вовсе не хотел…
Сузаку, по правде сказать, не знал что и ответить, тем более, что стыдно ему стало вдвойне – перед Сесиль и перед той, о ком он забыл, впрочем, нет – ему, конечно, и следовало о ней забыть – эти безумные мысли… А он всё стоит и молчит, как последний идиот! Ну что же…
- Эй, это же… Сузаку! Ты чего тут делаешь?
Когда он повернул голову и увидел Милли Эшфорд, а за ней и остальных членов студсовета, то даже и не знал что чувствовал сильнее: удивление, или облегчение. Откуда? Но это точно были они. Милли и её командирский голос спутать было нельзя ни с чем – она шла вперёд, держа в правой руке сложенный зонтик от солнца и размахивая им, как тамбурмажор в такт шагам.
- А ты?
- У моей семьи здесь связи, вот и получила приглашение и решила всех привести сюда.
- Всех? Лелуш, Наннали?
- Привет.
- Удивлён что и вы пришли.
- Это я упросила! Бра.. Принц Кловис, когда я услышала, что открывают его ипподром, то сразу захотела посмотреть на скачки.
- Скачки? Но ведь ты же..
- Не вижу, да? Это ничего. Я помню, как выглядят лошади, я люблю их. У меня была своя лошадка, когда… раньше. А кто лидирует объявляют по громкоговорителю.
Наннали улыбнулась, мило и робко, и Сузаку пожалел, что не сможет смотреть вместе с ней. Он ведь на службе… Или сможет?
Но вдруг всё на ипподроме притихло. Довольно резко – Сузаку даже по привычке напрягся, прислушался и быстро окинул взглядом окрестность в ожидании угрозы. Но нет – ничего угрожающего не было. На церемонию открытия ипподрома прибыла генерал-губернатор…

***

"Успели!" - эта мысль была первой, когда Гилберт Гилфорд увидел парадный фронтон ипподрома: белого мрамора лошади, арки в римском стиле, колонны, кассы справа и слева, а над всем этим в маленькой нише часы, показывающие, слава Всевышнему, 11 25. Когда принцесса Корнелия буквально вылетела из гардеробной, то он странным образом, разволновался больше всех. "Она не могла, не должна была опоздать!" За все компании рыцарь Ее высочества не мог припомнить, чтобы он гнал найтмер так быстро - разве что только тогда, в Медине... Смешно, если вдуматься, вот только ему смешно не было. Далтон относился к этому как к забавному случаю, маленькая принцесса - как к игре, но он понимал, что это значит для Корнелии… Ерунда, но ерунда, которая способна выбить из седла, из колеи, а сейчас это может быть даже опасно.
Люк открывался словно бы медленнее, чем обычно. Гилберт соскочил на землю и в три шага уже стоял около найтмера с таким знакомым вензелем на борту…

***

По дороге она как заведённая повторяла речь – от всей этой суеты текст стал немного путаться – нужно было восстановить его в памяти до прежнего отточенного состояния. Ни в коем случае нельзя выдать волнения – его могут принять за свидетельство неудач в борьбе с мятежом, в борьбе с Зеро. В самом деле, какому безумному идиоту может прийти в голову, что Британская Львица волнуется из-за платья!
С этой мыслью, она хотела было выпрыгнуть из найтмера – люк открылся, как вдруг поняла, что что-то в платье попало в щель между креслом и основанием приборной доски. Вместо прыжка получился какой-то нелепый подскок, а она оказалась в итоге в весьма неловкой позе = одна нога на подножке, по которой забираются в машину, а другая ещё наверху. Главное – ничего не порвать в этом чёртовом одеянии – можно только представить каков будет позор, ведь времени на то, чтобы что-то менять нет ни секунды. Нужно аккуратно, обеими рукам, вот так… Не упасть бы ещё!
- Гилберт, вы здесь? Хорошо. Помогите – мой найтмер отказывается воспринимать свою хозяйку в этой сбруе…

***

Гилберт Гилфорд чувствовал, что лицо его становится одного тона с мундиром – зацепившийся подол платья задрался непозволительно высоко. Он пытался не смотреть на тот вид (самое же страшное  - ему очень хотелось туда взглянуть – он со жгучим стыдом это чувствовал), который ему открылся, но совсем не делать этого не мог – его помощь стала бы совсем бесполезной. Ну же! Ну же!!! Есть! Нежная ткань была высвобождена без ущерба, принцесса ловко спустилась вниз. А где Дарлтон и Юфи? Если он это видел, то… Гилберт Гилфорд протёр успевшие запотеть очки…

***

Ну и денёк! Как можно было потерять ещё две минуты на выгрузке из найтмера?! Ну что же, значит на трибуну нужно почти что бежать. Как же хорошо, что Юфи всё же нашла эти сапожки, в которых можно двигаться как человек, а не как корова на льду!
Перед входом в ВИП зону стояло двое охранников: один вытянулся по стойке смирно, а другой посмотрел на неё непонимающими глазами и потребовал было пропуск. Не узнал! Появившийся следом в проходе сэр Далтон разъяснил ему с кем он имеет дело. Хорошо бы этих громких разъяснений не слышали гости… Теперь лестница на верхний ярус. Десять ступенек. Двадцать. Вот она уже видит макушки сидящих. Так, замедлить шаг, перевести дыхание – она на месте, вовремя, вся так, как и должно быть. Спокойствие, уверенность, достоинство и… и будь она трижды проклята если ещё раз проделает что-то подобное!

***

Гилберт Гилфорд стоял на трибуне и слушал речь. Нет. Чушь, враньё – он не понимал ни слова, он смотрел. Он весь был взгляд, он пожирал глазами и запоминал, высекал в памяти этот образ, чтобы никогда уже не забыть его. “Непозволительно! Недопустимо! Безответственно! Глупо!” – внутренние крики долга и совести не могли ничего поделать с ним…
Это было странным образом похоже на горячку боя – пока они неслись сюда, пока была цель, был страх – смешной, но что из того, он словно бы не мог дать воли своим глазам, чуть подслеповатым, но сейчас видящим всё так чётко. Он будто бы не видел её, её красоты. Ей потрясающей, сияющей, покоряющей красоты. Но сейчас не мог её не видеть, не мог ни закрыться, ни заслониться от неё…
Впрочем, похоже, не он один. Можно было бы сказать, что чувства ослепили его, но нет, не только лишь это. Когда принцесса подходила к трибуне с пушистым цветком микрофона и видом на поле предстоящего ристалища, то стихали разговоры, поворачивались одна за другой головы, что молодые, что убелённые сединами и прореженные проплешинами. И это была не просто вежливость, не этикет, не заискивание. Все и в самом деле, так же, как и он, словно бы впервые смогли разглядеть её по-настоящему. Без ореола славы, грозной силы, воинственной ярости и имперского величия. Оно ушло и все увидели прекрасную… девушку… женщину… прекрасную принцессу, словно бы из старой и доброй сказки сошедшую. Он увидел.
Корнелия говорила об ипподроме, о заботе о благе и безопасности, и уровне жизни граждан, о Кловисе, что подарил городу этот комплекс, ставший ему посмертным монументом, но он слышал лишь обрывки фраз. Он признался себя в том, в чём не смел признаваться никогда, что гнал из ума и из сердца не один год. Он не смел и думать об этом. Он был верным оруженосцем грозной воительницы, копьём защитницы Британии, он не мог и не должен был говорить это даже самому себе, даже мысленно, но теперь он не мог не говорить этого. Сердце Гилберта Гилфорда стучало так, как оно стучало в самых яростных атаках аравийской компании и даже сильнее, отбивая только одно: “Люблю. Люблю! ЛЮБЛЮ!”

***

В это самое время на другом конце стадиона сердце одного почти случайно оказавшегося здесь человека отстукивало прямо обратное: “Ненавижу. Ненавижу! НЕНАВИЖУ!”. Он найдёт способ победить. Он всегда его находил и находит. Силами его новых Чёрных рыцарей, или его собственной потрясающей силой он найдёт его. Он победит и узнает ответ на тот вопрос, что так давно жаждет узнать. Он обязательно его узнает…

***

Милли Эшфорд сделала записку в своём мысленном блокноте – она всегда так делала, когда замечала что то интересное – так должен делать всякий журналист, а она… Впрочем, сейчас не об этом. Лулу. Он смотрел на принцессу так, будто съесть её готов. Она и правда красивая, а он молодой юноша, но… Не такой уж он и непробиваемый. Может быть у бедняжки Ширли даже есть ещё повод для надежды. Да, это определённо нужно занести в мысленный блокнот…

Конец.

Отредактировано Ohgi Kaname (2015-01-15 18:50:59)

+1

11

И - новый рассказ! Огги Канаме, Наото и Карен Кодзуки - о том, как становился их отряд!

http://photo.rock.ru/img/SGcBg.png
- What? Seriously?

+ Начало

Лидер.

Оги Канаме сидел за косо сбитым столом в грязном ангаре. Его лицо было освещено лампой, что открыто, без абажура свисала с потолка, но в целом в помещении царил полумрак, как и в его мыслях:
Принять или не принять предложение загадочного анонима? Того, кто спас им шкуры, но чьи цели совершенно ему не известны. Риск… Может ли он, должен ли он, имеет ли он право рискнуть всем ради этой встречи на обломках старой телевышки, без приказа от высшего командования поставить под угрозу всю свою группу. Немногочисленную, но это ничего не меняет. Ради чего? Ради надежды? Надежда много стоит для таких вечно скрывающихся и бессильных, фатально бессильных что-то по-настоящему изменить, как они. Но стоит ли эта надежды жизней людей, которые ему доверяют? Голова нещадно болела. Он всегда не умело этого, всегда.

- Наото, всё-таки я не могу, не могу быть лидером…

Если бы кто-то сказал Оги Канаме лет десять пятнадцать назад, что он станет лидером ячейки террористов, то он, наверное, посмеялся бы, или пальцем у виска покрутил. И нипочём бы не поверил. Во-первых, он никогда не связался бы с террористами: отец, директор школы, приучил его уважать закон, да и вообще правила. Кроме того, он никогда не любил насилия. Нет, он не был рохлей, но убить человека – ему трудно было даже представить, при каких обстоятельствах он мог бы это сотворить… разве только на войне. А во-вторых, Оги Канаме никогда не был лидером – ни в чём. Он не был заводилой детских игр, его не выбирали капитаном дворовых команд, он, хотя и был довольно высокий и крепко сложенный уже тогда, никогда не был чемпионом ни в каком виде спорта. Даже в его любимом школьном предмете – истории была в классе девочка, которая знала лучше его. Для кого-то более амбициозного это, должно быть, было бы просто невыносимо, но не для него. “Исполняй свои обязанности со спокойствием и достоинством, а остальное приложится,” – так говорил ему отец, а он старался этому следовать. Нужно этому следовать и теперь…

Да, он не первенствовал ни в чём, тем удивительнее, то, как ему удалось стать другом для такого человека, как Наото. Он был, кажется, полной его противоположностью: быстрый, ловкий, дерзкий, смелый, не останавливающийся ни перед чем, да, казалось, и в прямом смысле никогда не останавливающийся – он никогда не сидел на месте. Наото, сын заграничного посла (вроде бы торгового представителя), полубританец-полуяпонец – одним этим уже вызывавший любопытство… он был любимцем и учеников и учителей – это мало кому удаётся. Он сочинял хокку, буквально на ходу, то смешные и лёгкие, как пёрышко, то серьёзные, глубокие, как удар колокола. Он был настоящим мастером Дзюдзюцу. Все мальчики хотели стать его друзьями…, а стал почему-то Оги, который и не стремился к этому. Сам Наото говорил что он – его вторая совесть и запасной здравый смысл, а однажды даже сочинил:

Всегда подставлять плечо
Не просить ничего взамен
Это и есть дружба…

И они были лучшими друзьями, они, а потом и его младшая сестрёнка, что во всём пыталась ему подражать… Да, он мог бы многое вспомнить про школьные годы, но сейчас не хотелось, не время сейчас.

Когда школа заканчивалась, и пришло время по-настоящему задуматься о выборе профессии, Оги не сомневался – он станет учителем. Он станет учить ребят в этой же самой школе, будет с улыбкой заходить в класс – он не будет строгим, нет нет, и начинать урок. А Наото… когда он объявил что пойдёт в военное училище, то Оги сперва был немного удивлён, но потом решил, что, наверное, это и впрямь подходит ему лучше всего. В нём были все задатки для блестящего офицера. Правда, он не очень-то любил строгую дисциплину. Первый год, когда Оги учился на педагога, он то и дело думал о том, как там его лучший друг без своей “второй совести” – времени общаться тогда почти не было, оба были так загружены, что едва успевали сладить со всеми своими проблемами…

Как вдруг внезапно Наото предложил ему отправиться в поход в горы. Целых две летних недели они провели вместе. Оги не мог не заметить, что друг его изменился, но, как ни странно, пожалуй в лучшую сторону – он стал собранней, спокойней, ответственней. Они говорили обо всём на свете, но всё больше о новой службе Наото – ему нравилось это, а Оги всё больше кивал и молчал – очень уж далеко это всё было: уставы, тактика, пулемёты… Как же наивен он был тогда! Он верил, что войны остались только в его учебниках, что в их просвещённую эпоху такого и быть не может. Никогда он не забудет тот день, день, когда всё загрохотало как в самую сильную, самую страшную грозу при том, что на небе не было ни облачка. Он жил недалеко от порта, он слышал разрывы морского сражения. Он как раз звонил Наото в то утро – хотел спросить его, что это за странное природное явление. Природное… А потом ему всё объяснило радио, потом была паника на улице, была белая от испуга мать, был отец, приславший сторожа из школы – сам он уйти не мог, чтобы проводить их в безопасное место. И было зарево – огромное во всё небо зарево, которое он видел  даже в двадцати километрах от города. И тонущая в чёрном дыму белоснежная вершина Фудзи. А потом больше ничего не было. Война окончилась. Они проиграли, Япония проиграла, а он даже и не успел ничего понять. Всё кончилось так быстро, что он не успел даже по-настоящему испугаться. Вот только не было больше и дома, где он жил, и школы, где учился, и всего района – то, что не было разнесено в пыль многотонными снарядами кораблей, сгорело в пепел в исполинском пожаре.

Ему, вроде бы как повезло: он не был ранен, на нём не было ни царапины, ни самого жалкого синячишки. А в тот роковой день трое его одноклассников погибли, а один навсегда остался калекой – лишился правой руки. Оги даже кое в чём выиграл от произошедшего – его взяли учителем, его, ещё не окончившего обучение. Преподаватели были в дефиците – иные погибли, иные отказались работать в новых британских школах. И вот он уже учит детишек истории в новой школе в Новом Токио и даже получает за это достаточно неплохую зарплату. Вот только ему чем дальше, тем хуже, гадостнее становилось. Ещё на второй год после окончания завоевания умер отец – Оги думал, что от тоски – так не по нутру Такэо Канаме было то, во что превратилась Япония. Мать уехала к дальней родственнице по линии бабушки вглубь страны, в глушь выращивать… да она и сама вряд ли знала что. Она сбежала туда, где перемены были всего менее заметны. Оги – остался. И начал жалеть об этом много скорее, чем предполагал. Он тосковал не так, конечно, как Наото, который и вовсе сказал ему через два месяца после капитуляции, что лучше бы он в тот день умер, но…

+ Часть 2

Но тогда Оги Канаме начало казаться, что он оказался в огромном затягивающем болоте. Он учил детей истории – но какая это была история! Это была история Британии: он без устали рассказывал про Вильгельма Завоевателя, Ричарда Львиное Сердце, Алую и Белую розу, Елизавету I и герцога Веллингтона. А Япония… на неё оставалось буквально несколько слов, несколько фраз, повествующих о том, что его родина всегда была типичной отсталой державой, как все прочие страны Азии, что великим счастьем для неё была вестернизация, а величайшим благом – британское правление – наиболее прогрессивное, воплощающее в себе лучшие достижения европейской цивилизации. Не было ни слова ни о легендарном периоде Ямато, ни о грозном сёгуне Токугава Иэясу и его потомках, ни о великом императоре Мэйдзи, ни о чём! Ни слова про величие Японии. Впрочем, Оги и сам стал сомневаться, что оно когда-то было это величие – в противном случае они не потерпели бы столь быстрого и сокрушительного поражения. Но культура! Но красота! Не было ничего!

Он пытался понемногу, по крупицам рассказывать обо всём этом, пытался, пока в тот самый день, в дождливый осенний четверг его не вызвал к себе директор (британец, разумеется) и не объявил, что Оги Канаме должен прекратить всю эту бессмысленную и даже вредную самодеятельность. Не это удивило его, не это вышибло из колеи. На него донесли, пожаловались, что он забивает детям голову всякой ерундой, которая помешает им интегрироваться в культурную среду империи. Жалобщицей была мать одного из учеников – жалованная японка…

Он ушёл из школы раздавленным, ушёл, думая, что уже никогда не вернётся. Но он вернётся, правда, уже совсем другим. В тот день он позвонил Наото, своему лучшему, а на самом деле и единственному другу, с которым к тому моменту не разговаривал уже полгода. Оги знал что Наото – активный участник подполья, они и разговаривать перестали именно на этой почве. Оги отлично помнил тот день, когда Наото открыл ему свою тайну (к тому времени уже бывшую для Оги, который себя отнюдь не считал обладающим талантами детектива, совершенно очевидной). Открыл и предложил присоединиться к нему. Или даже скорее потребовал. Для него всё было просто, очевидно. Для него всё всегда было просто…
Он не принял его отказа, просто не желал об этом слышать, можно сказать, что он заткнул Оги рот, а потом оставил ему номер телефона сказав: “Позвони, когда поймёшь, что не можешь иначе”. Когда в тот самый судьбоносный день Оги Канаме набрал этот номер, то ждал отповеди, страшного и обоснованного, как он сам тогда думал разноса, но вместо этого Наото лишь только по-деловому назначил место и время встречи, словно и не было ни ссоры, ни тех без малого шести месяцев напряжённого молчания…

В тот же вечер Оги Канаме стал членом японского сопротивления, подполья, или, как это называли в официальных СМИ, террористической группировки. Это было удивительно, это было чудовищно, это было необходимо. Почему? Потому что в тот треклятый четверг, когда на него донесли, он понял, что ещё немного и он станет противен самому себе, его от самого себя затошнит. Он был зол на ту жалованную, а потом понял, что ничем не отличается от неё, если только в худшую сторону. Он подлаживается, подстраивается, он, зная как надо, как должно быть, трусливо делает, нет, хуже – учит других так, как требуют. Теперь Оги Канаме был свободен и поначалу это немного кружило голову. Смелость, дерзость Наото, ощущение того, что не зря проживаешь свою жизнь… Всё это прошло уже через две недели. Чем занималась их группа? Отыскивала и копила оружие и деньги, топливо и консервы, следили за действиями полиции, совершали налёты на дома известных своей нетерпимостью британских аристократов, развешивали плакаты и разбрасывали листовки на окраинах. В общем, хулиганили – не воевали. Наото почти каждый день запрашивал далёкий штаб по единственной в отряде рации – когда можно будет начать действовать по-настоящему? Когда?! Штаб, расположенный где то в горах, молчал или коротко приказывал: “Ждите!” Наото мрачнел, недели сменялись неделями, а Оги… он и не знал уже, что именно он хочет…

Это произошло как-то внезапно, вдруг – в один из дней, настолько обычных, что Оги даже и не запомнил ни даты, ни дня недели, Наото созвал всех на общее собрание. В помещении ангара – якобы авто-мастерской, на краю города, он выступил не как предводитель уличной банды, но как офицер перед своими бойцами. Он даже достал  откуда то свою старую форму, орден Священного сокровища 6 класса, катану – по всему было видно, что он идёт в бой, возможно – последний. И зовёт за собой всех остальных. Он говорил о долге, что лежит на каждом японце, о нации, что должна воспрянуть, о чести, что взывает к бою, о жертвах, что требуют отмщения, а Оги смотрел на его младшую сестрёнку – Карен, так её, кажется, звали. Если в Наото, несмотря на его смешанное происхождение, явно внешне преобладал японец, то Карен выглядела скорее европейкой, только, как они это называют, с изюминкой, с некой необычностью во внешности, в разрезе миндалевидных глаз, даже в жестах, что были не схожи с теми, что были у гайдзинов. Она сильно изменилась с тех пор, как они вместе с её братом совершили памятный поход по горам – в тот последний год мира. Тогда это была длинноватая, немного нескладная девчонка, смотревшая на брата влюблёнными глазами. Взгляд – не изменился, а вот всё остальное: девочка явно начала превращаться в девушку – это было видно в фигуре, но главное – в облике, в манерах – жёстких, сосредоточенных, почти агрессивных. Что то с ней сделала эта война! Когда Наото говорил, рот её был сжат, глаза горели, ноздри раздувались – казалось, что она готова броситься на врагов Японии прямо сейчас. И ей представилась такая возможность.

+ Часть 3

Наото объявил, что сегодня они не просто выйдут в город – они выйдут на бой – они возьмут полицейский участок, тот, в котором недавно избили до полусмерти одиннадцатого, который якобы украл у британского лорда кредитку. Её так и не нашли, а вот парень лишился одной из почек. Они отомстят, они захватят оружие, а главное – они заявят о себе. Заявят громко! В тот день Оги Канаме убил первого человека…

Звучит это страшно и грозно, но на самом деле произошло по разительно просто, почти обыденно. Оги Канаме помнил, как выстрелил в грудь одутловатого полицейского с рыжими волосами и собачьими бакенбардами. Помнил, как тот начал падать. Он тогда даже не обратил внимания, убил ли он его. Только потом, постфактум, после боя Оги решил что да. А в тот момент на это не было времени. В тот момент все было просто. Стреляй первым, если не хочешь, чтобы выстрелили в тебя... Им всем казалось, что все идет как по маслу: ценой потери одного бойца участок был взят, было взято оружие, снаряжение, документы, и, что самое лучшее - им удалось уйти до прибытия под крепления, до погони. Все в тот день боялись встречи с могучими найтмерами, но вот они добрались до своего ангара и Наото смог вздохнуть спокойно - найтмеров не было...

Они появились через неделю, они, а еще полицейские, собаки, прожектора, вертолет - в общем, все атрибуты облавы. Трудно было сказать, как они их вычислили, но больше всего это было похоже на предательство. Оги и сейчас не хотелось думать об этом.

Лучше верить в то, что это их неосторожность. Что кто из "добропорядочных граждан" заметил их странный отряд и сообщил властям. Что один из полицейских на участке все же выжил, или затаился и смог проследить за ними... Те, кто остался в живых в отряде были проверены - среди них крота не было, так что теперь это уже не имеет значения, а Оги спокойнее думать, что вся эта круговерть и весь этот кошмар не на руках одного из тех, кого он считал тогда своими друзьями.

Они уходили по подземным коммуникациям - благо их и в Новом и в старом Токио было много. Чувствовать себя крысой, за которой охотятся все кому не лень, было мерзко, но еще хуже было сознавать, что вторая половина группы осталась там - прикрывает их отход. Что там остался Наото. Оги знал куда идти - план отступления был на всякий случай подготовлен заблаговременно, но проходить этот путь было тяжело. И дело даже не в том, что большую его часть приходилось преодолевать по пояс в воде, но в том, что он Оги Канаме тащил за руку сестренку Наото, которая ничего не говорила, не упиралась, но только плакала и зло смотрела на него. Долго. А потом сказала: "мы бросили их умирать!" Сказала негромким, но резким шепотом, который, однако, услышали все две дюжины людей, что бежали двумя маленькими колонна ми по гулкому подземелью. И все остановились, словно услышали приказ.

- Это был приказ Наото.
- Неважно, мы не должны были... Не должны были, - слова давались ей с трудом, - бросать его!"
Оги молчал, все стояли, ждали... непонятно чего.
- Вперед! Продолжаем движение.

Сколько раз он потом вспоминал тот день и те слова, сколько раз думал правильно ли он поступил. Правильно. Конечно, правильно. Таков был приказ. Тех, кто остался было уже не спасти. А он - он отвечал за остальных. За тех, кого можно. Он все сделал правильно. Отчего же тогда так щемит в груди при этих воспоминаниях? Может быть от того, что Карен ничего не ответила ему тогда? Он ждал ее ответа, готовил доводы, собирался с силами, чтобы говорить весомо, чтобы голос не дрогнул. Она промолчала. И это молчаливое осуждение, понятое по одним только глазам, ранило куда больнее любых слов. Словам можно возражать, можно оппонировать. Взгляду - нет.

С тех пор много уже времени прошло, но этот взгляд и сейчас порой встает перед Оги Канаме. И может быть именно поэтому он дал Карен разрешение на ту ее недавнюю операцию с похищением британского хим. оружия, с которого все и началось... Эх, Наото, он Оги думает, что ему не хватает друга, но насколько же сильнее Карен не хватает брата...
Оги вновь был унесен воспоминаниями: как они чудом выбирались из опостылевшей клоаки, как шли, сохраняя полное молчание, как добрались до запасного своего убежища, такого же ангара, отличающегося от основного лишь тем, что располагался он с противоположной стороны города. Он помнил, как со всех вдруг разом словно спало колдовство, снята была печать молчания: кто глубоко вздохнул, кто-то всхлипнул, кто-то начал пытаться балагурить и все, как один (хотя нет, вранье, все, кроме Карен) принялись нахваливать его - Оги. Как он успешно провел отряд, как непоколебимо был храбр... А он просто не успел испугаться, как тогда, в день британского вторжения. Страх пришел потом, после того, как дело было сделано - так всегда с ним бывало. А еще пришло почти что отчаяние, когда стало ясно, что почти все припасы, оружие, медикаменты, даже еда - остались там, в руках врага. Связи с центром не было - рация была простреляна. Оги не знал что делать, но все смотрели на него и он сохранил спокойствие, чтобы все его сохранили. И все же это вряд ли закончилось бы иначе, чем крахом и позором, если бы на третий день с момента побега пред входом в ангар не появился бы морщащийся при каждом шаге от боли окровавленный, с перекошенным лицом, но все же свой, боевой, лучший, почти родной друг. Наото.

В первый момент Оги просто не поверил своим глазам – это было просто нереально, невозможно… Наверное всё дело в том, что ему так хотелось его увидеть, что это в сочетании с отчаянием и напряжением привело к тому, что они видит призрака, галлюцинацию. Но нет – это был Наото. Что тут началось… Ангар ходил ходуном, все наплевали на конспирацию, да и какая уж тут конспирация, когда человек буквально вернулся с того света. Сперва его даже хотели качать, но Карен догадалась, что брат не в той форме и пресекла эту попытку. Но вот шумно поздравлять, трепать по плечу, кричать здравицы,  обещать, что уж теперь то, когда командир снова с нами мы “непременно наваляем бриташкам” – этого нельзя было запретить. Хотя Оги и видел, что Наото хотелось бы. Он и в самом деле был похож на призрака – всегда живое и румяное его лицо посерело, во рту не доставало пары зубов, он всё время хромал, но Оги казалось, что и это ещё не конец списка ран.

Весёлое буйство продлилось минут десять. Последние пять из них Наото даже ничего не говорил – только улыбался, да и то улыбка смотрелось какой-то чужеродной, приклеенной, натянутой усилием воли. Оги видел это, он хотел протолкнуться поближе, он громко сказал, что-то в том духе, что “герою нужен отдых”, но его никто не услышал. А потом Наото слабым голосом со страшным напряжением, выдавливая слова попросил, чтобы ему дали возможность остаться наедине. Он сказал это очень тихо, и, наверное именно по этому все вдруг разом умолкли, в воздухе повисло напряжение.

- Что? С кем остаться? – спросила Карен.
- С… Оги.

Тишина стала ещё более натужной, почти звенящей, только лёгкий шорох расступающихся ног, дающих коридор для Наото и Оги, нарушал её. За это и за то, что произошло потом он, Оги Канаме тоже будет ощущать вину перед Карен… Они с Наото вошли в маленький почти что чулан с каким-то автомобильным хламом. Наото с шумом захлопнул дверь и чуть не упал – пришлось подхватить его.

- С тобой всё впорядке.
- Да…
- Отлично. Послушай, тут столько всего… Нужно как то обустраиваться, нужно отыскать новую рацию? Ты не знаешь как они нас там наши, эти британские ищейки? И да, как тебе удалось выбраться – мы уж и не ожидали… - Оги запнулся.

- Увидеть меня живым? Что ж – это правильно. Ты не дал мне договорить, Оги. Погоди с расспросами – у меня не так много времени. Со мной все отлично, если не считать того, что я умираю. Можешь не делать сочувствующего лица – это всё равно ничего не изменит. Чудо, что мне вообще удалось сюда добраться… И я почти счастлив, что удалось. Потому что я должен кое что ещё сделать, чего не смог бы, если бы не дошёл. Я должен дать отряду нового командира, нового лидера – того, кто сможет меня заменить и повести людей за собой, повести лучше, чем я вёл – осторожнее, мудрее, грамотнее…

- Не говори так! Мы тебя спасём, мы тебя вылечим! Ты крепкий, самый сильный из нас!

- Неправда… И как ты будешь меня лечить? Отвезёшь в больницу, прямо под арест британцам? Все наши запасы потеряны, да и они вряд ли бы помогли… Молчи! Молчи дружище. Сейчас нужно думать уже не обо мне.

+ Конец

- Кого же ты думаешь выбрать? – Оги спросил это, глотая слёзы. Дураки же они все! Вот тебе и чудо. Призраки не возвращаются в мир живых, максимум, если только сказать пару слов. В голове вертелся миллион вопросов, мириады мыслей, тёмных, как чернила, но голова должна быть чистой – Наото прошёл весь этот путь, чтобы теперь, когда каждое мгновение на счету – он видел это по лицу друга, которое не держало уже даже вымученной улыбки.

- Тебя.

-Меня?! Но почему? Я не лучший боец, не стратег, плохо смыслю в военной науке, я никем в жизни не командовал, кроме детишек в классе, я…

- Ты единственный, на кого я могу надеяться. В тебе не амбиций, но есть скромность и великое чувство ответственности. Обо всех и обо всём. В тебе нет страха, но нет и бездумной бравады – недуга, которым страдал и я сам. Ты не предашь. Ты не отступишь. Ты не изменишь слову. А ещё ты знаешь и любишь Японию лучше любого из нас. Не месть ведёт тебя, не зов крови, не гордость, а настоящая любовь к Родине. Это то, что нужно нам сейчас как никогда. И ещё – они за тобой пойдут – я это чувствую, они в тебя верят. А это – самое важное. А теперь помоги мне дойти до выхода – я должен сказать это им всем. А ещё я хочу увидеть закат – он делает небо так похожим на наш флаг – сейчас как раз то время, кажется. Подходящее время чтобы умереть…

- Я…

- Молчи. Ты был мне самым лучшим другом, я знаю всё, что ты можешь мне сейчас сказать и благодарен тебе за это. Но у меня уже очень мало времени.

Оги видел это и сам, видел, что Наото остаётся в сознании только чудовищным напряжением воли, видел, что это напряжение забирает те последние силы, что ещё оставались у его друга, видел, что вряд ли в состоянии сделать что либо… От этого хотелось кричать, ругаться последними словами, хотелось… Хотелось тобы случилось чудо, но предатель рассудок говорил что так не бывает. Только когда он довёл Наото до ворот ангара его голова, словно ватная, стала думать о другом – о том, что ему предстоит стать командиром, лидером – тем, кем он не был никогда. До этого момента обеим мыслям в голове было бы просто тесно. Он плохо слышал, что говорил Наото его товарищам, бойцам, отряду, у основания которого он сам стоял, видел лишь как улыбки меркнут, как подбегает Карен, как резкие, как пощёчины, слова брата возвращают её в строй, как она отворачивается, плача. Оги видел, как лицо Наото окрашивается в красный цвет лучами заходящего солнца, как он будто бы расправляется, делает глубокий вдох… На миг показалось, помыслилось будто это – то самое чудо, будто это – не конец, будто есть шанс, есть надежда, но нет – Наото закашлялся, сник – только глаза горели по прежнему.

Позднее Оги (он сто раз корил себя за это) не мог вспомнить почти ничего из той, последней речи друга. Стыд, стыд! Но он не мог понять этих слов, в голове был белый туман, будто его сильно ударили в висок. Но кое что он запомнил:

- … Вам нужен новый командир. И я знаю кто справится с этим лучше всех. Я хотел бы, чтобы на место лидера встал Оги, Оги Канаме. Он сможет позаботиться о вас, он сильный, много сильнее меня, он смел, хоть и сам в это не верит. И он никогда, никогда не предаст, не бросит и не подставит тех, кто ему доверился, не предаст друга, не бросит отстающего. Он… Наото вновь закашлялся. Я в него верю. Оги! Слышишь, ты, я в тебя верю! Оги и не знал что сказать в ответ, но потом понял.

- Я не подведу. Никогда. Мы будем биться так, как ты говорил. До победы!

- До победы! – взревели все, и повторили, а потом ещё и ещё раз. Наото вновь опёрся на руку Оги.

- Я всё же увидел закат. Какая красота! Закат может быть красив, Оги. Я умираю так, как хотел. Как хотел с того самого дня, как над развалинами Токио водрузили британское знамя. Карен! Ты теперь… ты держись, ладно, не унывай. И не враждуй с Оги, не… Он вновь не смог говорить, дыхание перехватывало. Не вини его и слушай. А ты – не подведи, или я вернусь с того свтета, чтобы спросить с тебя за это. – он слабо улыбнулся. Шучу, дружище… Последние их слова друг другу были не то чтобы глупыми – нет, они были важными, но казались страшно пустыми, ничтожными перед лицом великого занавеса в спектакле жизни.

- Шифр для экстренной связи у меня в кармане, там же ключ от несгораемого ящика в дальней части ангара – там запасная рация. Скажи им, что отряд сохранился, скажи им, что я назначил тебя командиром – они согласятся с моим выбором. Да, катана, я отдаю её тебе. Карен, ты… я…

Дальше слов стало уже не разобрать – так слаб стал голос, а потом он и вовсе затих. Голова Наото запрокинулась, в глазах догорали последние отблески заката. Карен Кодзуки вскрикнула, как от выстрела, обхватила тело брата обеими руками, а потом зарыдала. Оги попробовал погладить её по голове, но она вывернулась из под руки. Тогда он заглянул во внутренний карман, нашёл бумагу с шифром и, не чувствуя ног, побрёл к ангару. Пять шагов.

- Наото. Наото мёртв.

И вот теперь он сидит здесь, всё в том же ангаре, пусть и изменившимся с тех пор, впрочем, не столь уж сильно. Сидит и смотрит на фотографию: Наото, что ты бы сделал на моём месте? Ты бы рискнул! Но я – другой. Я не умею зажигать в сердцах людей огонь, как ты умел, я не умею, не могу… Я могу исполнять свой долг, могу делать то, что требуется. А что требуется здесь? Вдруг это провокация? Хотя, о какой к чёрту провокации можно говорить после того, что было в Синдзюку? Без него их бы просто раздавили. Но кто он, чего хочет, за что сражается?

А так ли это важно? Эта мысль была новой, почти весёлой, она позволила глубже вздохнуть. А ещё она прозвучала в голове голосом Наото. Но если мы всё потеряем?

Мы боремся уже много лет, мы теряем людей, мы теряем силы, но самое важно – мы теряем надежду. Оглядываясь назад, Оги с новым военным  опытом уже давно охарактеризовал ту атаку Наото на полицейский участок как безумную. Их просто должны были найти после этого! Но он понимал его, он понимал его теперь, своего лучшего друга. Лучше вспышка, лучше реальный удар, пусть с минимальными шансами достигнуть цели, но с шансами, чем гарантированное тихое угасание. Союз с анонимом грозит смертью? Пусть грозит! Закат тоже может быть красив. Он лучше тления. Это не риск – это шанс, это – заявка на чудо, недаром всё так странно с самого начала. А люди? Их жизнями он рискует. Он – лидер. Он знает, сознаёт это, и осознанно делает этот выбор, принимая ответственность на себя. Надежда стоит риска.

Конец.

Отредактировано Ohgi Kaname (2014-12-05 22:08:06)

+3

12

Новый, большой рассказ:

http://photo.rock.ru/img/foeZV.jpg
Танец металлических исполинов

Начало

Так уж вышло, что Киото стал самым японским городом во всей Японии, а вернее единственным таким городом. Здесь все было как тогда - в старые времена, во времена мира, во времена его счастья, здесь все еще жили не безликие одиннадцатые, а настоящие люди со своим собственным именем, без этой отвратительной печати рабства и...
Кого ты хочешь обмануть? Дело ведь совсем не в японцах, не в одиннадцатых, да и вообще не в этой треклятой политике. Просто британцы украли у тебя, лично у тебя, Гастона Гоша, твое счастье, а ты им за это мстишь. И не выдумывай всякой ерунды, не лги, не пудри мозги себе и остальным - это именно так...
Шагавший туда-сюда по комнате - большой и сравнительно прилично обставленной, но пребывающей в состоянии хаоса и покрытой слоем пыли и сигаретного пепла, человек резко встал.
Сколько уже лет прошло? Десять, не так ли? И после всех этих лет ты в е еще не успокоишься? Ты хочешь вести двойную жизнь, ты хочешь мстить, за ту, которой нет уже десять проклятых лет? Да. Он резко, словно бы кубок с вином опрокинул себе в горло чашку, стоявшую на столе (Как жаль, что там был всего лишь начавший остывать кофе!). Да и еще раз да! И тысячу раз да! Тем более, что если он перестанет, то и вовсе не будет знать что делает эта бездарная развалена Гастон Гош на этом свете.
Он был поэтом. Был - это верное слово. Десять лет, как муза не посещала его, десять лет, как все, что он ни писал, казалось страшной халтурой и ему и издателям. И десять лет, как он продолжает писать, хоть это ему и обрыдло, чтобы прикрыть ту истинную свою деятельность, которой он отдает все свои, подорванные беспрерывным курением силы. Он - доверенное лицо японского Сопротивления. Дааа... Если бы кто то сказал Гастону Гошу об этом лет эдак двадцать назад, то он от души бы посмеялся. Двадцать лет назад...
Гастон Гош родился в одном из предместий Парижа - города роскоши в ограбленной стране. Как бы он хотел родиться в эпоху пораньше: в славные времена Короля-солнце, или в годину свершений неостановимого корсиканца... Но нет. Он родился в стране, которую само ее население прозвало кастрированной Францией. После тех поражений, ужасных поражений 70-х годов прошлого столетия его родина потеряла все: колонии, престиж, богатство, а главное - самоуважение, и... Впрочем, к черту это - опять ты пытаешься думать о чем угодно, только не о себе!
Его всегда бросало из одного в другое: настроение, место, занятие. Он пытался учиться, подумывал стать профессиональным гимнастом, потом отдал всего себя автомеханике, потом - потом гоночная команда, в которой он работал, последовательно потеряла в авариях двух пилотов - Франсуа - с концами и Шарля - тому пришлось ампутировать обгоревшие ноги. Они разорились. А уже через месяц он служил в иностранном легионе.
В этот раз он, однако, себе не изменил и остался механиком и там. Легион. Он, конечно, был не тем, что раньше, но все же что-то от той прежней Франции в нем оставалось. Правительство республики использовало их как обычных наемников, ссужая другим государствам право пользоваться их штыками, но, черт возьми, у них была гордость, у них была боеспособность! А еще с ними Гастон Гош увидел мир. Где они только не были: в Африке, центральной и северной, в южной Азии, на островах с непроизносимыми названиями. Он... его тогда звали Красавчик Гастон, да уж, не то, что сейчас.
Он подошел к зеркалу, портер его от пыли - в противном случае все, что он видел, было смутное пятно, и едва сдержался, чтобы не плюнуть на собственную отраженную физиономию. До чего же он обрюзг! Тогда он был ловким, поджарым - каждую неделю он продолжал заниматься своими гимнастическими упражнениями, черные как смоль, волосы, крохотные элегантно подкрученные усы, глаза каре-желтые, про которую одна девушка сказала ему, что они похожи на глаза волшебника. А теперь?! Из зеркала на него смотрит отъетая харя с всклокоченной паркетной щеткой под носом, у него брюшко, как у самого распоследнего буржуа, он подумывает об очках. И все это в несчастных 45!
- Ты, развалина, как думаешь, можешь ты в этой жизни сделать еще хоть что то полезное? - спросил он свое отражение. То молчало.
- Да? Молчишь, вот как? Ты всегда молчишь... Ну и черт с тобой!
Гастон Гош в который раз поинтересовался у самого себя, а не едет ли у него крыша? И в который раз признав, что да, безусловно, едет, мгновенно забыл о своем конфликте с зеркалом. У него было занятие поинтереснее - он предавался воспоминаниям.
Служба в Легионе была не плоха, но, в конце концов, он оттуда почти сбежал. Он хорошо помнил этот контракт, который с ними подписало руководство одной из немецких колоний Северной Африки. У них там восстание, а местные, видите ли, еще помнят и боятся французов, так что... Ложь, конечно. Уж кому-кому, а могучему Рейху хватало сил для того, чтобы превратить восставших в пустынный прах. Дело было не в этом. Им дали наказ действовать пожестче, как быстро смекнул Гастон, для того чтобы потом вернуться - все в белом, как защитники и спасители от зверств французов. Хитро. И подло. Но хуже всего то, что в числе его товарищей было немало тех, кто был откровенно рад возможности куражиться над местными так, как вздумается. В первой же взятой ими деревне это проявилось в полной мере. И тогда он ушел. Разорвал контракт, остался без оплаты и даже должен неустойку, но он ушел. И оказался в Марселе в возрасте 24, без единого су в кармане. Ну почти. Он не знал что делать, куда идти, нанялся было грузчиком в порт, чтобы не околеть с голодухи, а по вечерам в крохотный съемной хибарке от скуки стал писать стихи тогда об Африке, о пустыне, о верблюдах и слонах - просто так, потому что захотелось. А дальше случилось чудо.
Он работал в потру, тащил... он уже и помнил что, но что то ужасно тяжелое, и, чтобы задать себе ритм, стал тихонько декламировать свое последнее стихотворение - "Ветер пустыни". Тут то его и заметил тот господин: низенький, худой, с лицом, напоминающий лицо обезьянки, вроде тех, что они подкормки вали в центральной Африке. Он попросил Гастона повторить ему, да по громче и почище то, что он бубнил себе под нос. Гастон тогда чуть не послал его: он был измотан, с него градом валил пот, а этот господин... Издевается он что ли? Кто знает, как бы все повернулось, ели бы он с вежливой улыбкой не ответил бы тогда, что немного занят. Господин рассмеялся звонким девичьим смехом, а потом заявил, что готов за это заплатить. И Гастон рассказал...
Господин оказался Рене Лебелем - издателем и литературным критиком и он... был в восторге от его стихов. Грузчиком после этого Гастон Гош проработал еще только день, а потом - потом пошла совсем другая жизнь. Не то чтобы он стал богатым, но и бедным он уж точно не был, он стал знаменитым - после первого сборника, опубликованного под псевдонимом, следующий уже носил его, Гастона Гоша подлинное имя. Он получил возможность вращаться в обществе. Там то он ее и встретил. Художницу. Музу. Жену. Лауру.
Он скосил взгляд на левую стену, на тот, очевидно, единственный предмет в его доме, на котором никогда не бывало пыли - на ее автопортрет. Самая ценная вещь для него – и самая бесполезная: этого лица он не смог бы позабыть, даже если бы захотел. Она, он всегда отдавал себе в этом отчёт, не была красавицей, но было в ней что-то чрезвычайно милое, что-то светлое. У неё была потрясающая улыбка – такая, от которой сразу становилось тепло и мирно, у неё были прекрасные глаза – зелёные, но не такие, как обычно, не салатные, не цвета свежей молодой травы, а малахитовые. Она была неловкой, нескладной – тем поразительнее было её преображение, когда она брала в руки кисть. Сам Гастон, когда писал, выглядел совершенно, до скуки обычно – можно было подумать, что он пишет письмо, или даже какую-нибудь формальную бумагу, а не стихотворение. Лицо было сосредоточенно-скорбным, а в целом абсолютно обыкновенным. У Лауры всё было иначе – она словно бы танцевала у холста: движения делались то быстрыми и резкими, то плавными и нежными, всё время уверенными, аккуратными, красивыми, да, да, красивыми… Он и заметил то её, когда она рисовала – и не смог уже пройти мимо. Это было на приёме у Лебеля – юбилей издательства, все сливки. Все бегали и суетились – он уже и не помнил почему. Все, но только не она. У него самого вот-вот был день рождения – 23 сентября Гастону Гошу исполнялся 31 год, и он пригласил её. Он и сам не знал, как набрался смелости пригласить совершенно ещё незнакомую девушку на свой день рождения, а ещё больше не понимал, почему она согласилась, но с этого всё и началось.
Он ухаживал за Лаурой Шарде почти год, а потом ещё почти год они прожили вместе в гражданском браке. Его это вполне устраивало, но когда Лаура сказала, что хочет ребёнка, а он, пусть и не сразу, согласился, то они решили что это нужно оформить, как подобает. А ещё как подобает отпраздновать! Он уже давно писал ей, в её честь, на её картины стихи – лучшие, что ему удавались, а она иногда рисовала свои впечатления, рисовала Африку, в которой никогда не была – получалось потрясающе похоже… нет, лучше, чем на самом деле. Она была импрессионисткой, её картины – одно целое впечатление, одна эмоция, как один глубокий вдох. Они… как же чудесно они жили тогда.
Медовый месяц они решили провести в Японии. Лауре всегда нравилось японское искусство, живопись, каллиграфия, она говорила, что мы оба найдём там новое вдохновение. А он говорил, что его вдохновение живёт рядом с ним, что Япония – другая сторона мира, что ехать туда не нужно. Боже, почему, ну почему он тогда не настоял на своём!!!
Он, может быт, и хотел бы сказать, что всё было полно зловещих предзнаменований, но нет, всё было буднично: перелёт на самолёте и на дирижабле, домик, который они сняли – Лаура сказала, что в отеле будет труднее работать. Домик этот – теперь его дом. Он купил его и живёт в нём уже 10 лет, хоть его и ненавидит. Нет, не было тогда ничего зловещего, ничего грозного. Гастон Гош был счастлив те две недели, что он провёл в Киото и вообще на Хонсю – Лаура никогда не могла подолгу усидеть на месте, ей всё было интересно, всё хотелось увидеть, попробовать и, конечно, изобразить. Она рисовала японские сады, дома со странными крышами, прудики с золотистыми рыбками и лотосами. А в конце, когда до отъезда оставалось по их плану уже всего ничего, объявила, что хочет нарисовать вид на Фудзи. Они чуть не поругались тогда – второй раз, когда он, треклятый дурак, мог остановить её. Если бы только он знал…
Она сказала, что это не займёт больше дня. Он остался – собирать вещи, сувениры, а ещё выяснять отношения с британским авиаперевозчиком, внезапно и совершенно случайно задерживающим рейс…Он никогда не забудет, как прощался с ней, как она быстро удалялась, а он смотрел в окно ей вслед. Больше Гастон Гош никогда не видел Лауры Гош, в девичестве Шарде.
Он не видел её ни среди раненных, когда метался по госпиталям, ни среди убитых – нигде. Ему говорили, что её больше нет, говорили, что ждать нечего, но он ждал. Он поселился в этой проклятой стране, он год не знал отдыха днём и не смыкал глаз по ночам, он надеялся. Он надеялся! Он отчаялся… И он решил мстить. Он… Он не станет вспоминать всё это снова – только не сейчас! Сейчас… Он взглянул на часы, те показывали 14 45. Да, сейчас! Настало время отправляться на вокзал.
Основной работой Гастона Гоша в японском Сопротивлении было налаживание контактов с зарубежными доброжелателями. Пусть Киото и отличался от остальной части 11 колониально Зоны Британии, но всё же ему, гражданину другого государства, европейцу, было много удобнее выезжать из страны и в неё возвращаться. Да и… не сказать, чтобы у него были в Европе такие уж хорошие связи – скорее даже наоборот, но всё же он чувствовал себя там совсем не так, как японец, оказавшийся там впервые. Повод для регулярных поездок был железный – Гастон Гош по-прежнему издавался во Франции, пусть уже и не был так популярен, как раньше. Это он знает, что в душе у него всё перевернулось и подёрнулось пеплом, для внешнего наблюдателя Гастон Гош живёт почти так же, как и жил. Разве что растолстел и несколько запустил себя – ну да с кем этого не случалось? Вроде бы он не вызывал подозрений, хотя, сказать откровенно, шпион из него был нулевой, так что он вполне мог и ошибаться. Но теперь всё было иначе – от него требовалось встретить на вокзале Киото инженера, да не просто инженера, а, как ему было сказано: “Блистательного военного конструктора и, возможно, лучшего специалиста в области найтмеров на всём Земном шаре!”. Найтмеры – основа британской сухопутной мощи, машина грозная и сложная, так что прибытие такого человека на острова – знак больших перемен. Хотя нет, Гастон Гош улыбнулся в усы, перемены уже начались раньше, это лишь ещё больше их подстегнёт.
Как же он радовался, когда был убит генерал-губернатор, как он радовался появлению Зеро! Вот, вот оно! По всему было похоже, что это – человек дела, человек, который – он почему-то был в этом убеждён, хочет того же, что и он – отомстить!
Гастон Гош готовился к этой встрече, как к празднику, если для него вообще ещё существует такая вещь, как праздник. Он чисто выбрился (чего не делал уже страшно давно), спрыснулся одеколоном, и, почти что гордо, покинул дом. Он и сам не мог сказать точно что именно вызвало такое воодушевление – вероятно тот факт, что найтмер – это признак решительного выступления, орудие войны, а не мелкого пакостничества, которым Сопротивление, по сути, пробавлялось до последнего времени.
Задача была проста. Поезд прибывал в 15 30. Он должен был к этому времени занять позицию около последнего вагона, и неспешно ходить туда и сюда вдоль него, негромко насвистывая мотив Марсельезы. Это должно было послужить кодовым сигналом – одновременно и заметным и не вызывающим в его случае никаких подозрений…
Долго Гастону Гошу ждать не пришлось - уже через минуту или две после прибытия поезда из вагона вышли четверо и, переглянувшись, направились в его сторону. Шли они быстро, но разглядел их достаточно хорошо. Вид четверки был примечательный: впереди всех бодрым шагом почти что маршировал молодой мужчина, скорее даже юноша, лет 20 или чуть больше этого. Он был среднего роста, спортивного вида, осанистый, с белозубой улыбкой, но главной его отличительной чертой, конечно, были волосы цвета... цвета спелой моркови. Такой яркой рыжины Гастону Гошу прежде видеть не доводилось. На нем была куртка коричневой кожи, с пятнами, по в ей видимости, оставленными машинным маслом, а на левой её стороне красовался значок в виде четырехлистного клевера, медный, скорее всего, но окислившийся до ровного зеленого оттенка. Следом за ним не шел, а, как бы это сказать... семенил маленький круглый субъект в джемпере, штанах с подтяжками и берете. Усы этого господина были словно бы, чьими то чужими, но загадочным образом украденными - они были большущими, да к тому же еще и, похоже, выкрошенными чем то наподобие охры - волосы у колобка были темными, а усы - красными.
Следующая пара шла чуть дальше и несколько медленнее: справа шла... молодая мадемуазель, которую, признаться, Гастон Гош не очень-то ожидал увидеть в числе прибывших: двигалась она пластично и грациозно, как кошка, и точно так же щурилась от внезапно просиявшего из-за облаков солнца. В белой курточке, белых штанах и сама блондинка, с сигариллой, длинной и тонкой, которую она немедленно закурила, и с чемоданчиком крокодиловой, похоже, кожи она выглядела, как приехавшая отдохнуть в хороший отель европейская леди. Впрочем, нет, цвет кожи у нее был немного смуглый, так что, скорее всего, живет она, а может и родилась в одной из колоний. Так или иначе, Гастон Гош решил, что она - спутница одного из инженеров, а то и самого конструктора и приготовился тактично не выдавать своего удивления (и даже легкого раздражения) от присутствия этой совершенно мирной барышни. Слева же шёл высокий, тощий, с кожей, напоминающей пергамент субъект. Более всего он был похож на высушенную на солнце рыбу, а глаза его – темные и глубокие, и вообще лицо не выражали ровным счётом ничего. Весь с головы до пят он был облачён в бежевато-белую хламиду, обыкновенно носимую арабами. Надо полагать, это и есть конструктор. Нужно…
- Здравствуйте! Гастон Гош? Я Патрик О’Коннел! – мистер огненная шевелюра достиг его своими большущими шагами и принялся с силой трясти руку. Вот ведь олух! Он бы ещё погроме назвал всем его имя и своё собственное. Гастон Гош поборол недопустимое желание сейчас же потребовать от него соблюдения конспирации. Он улыбнулся вымученно, а этот О’Коннел продолжал сжимать его правую руку своей пятернёй. Продолжая глупо улыбаться, он  с усилием выдернул руку (Невежливо? Плевать!), только для того, чтобы немедленно попасться уже низенькому.
- Здравствуйте, месье Гош.
Гастон не стал дожидаться, когда и этот перейдёт к рукопожатиям, а потому сразу же сделал несколько широких шагов в сторону приближавшейся второй пары.
Конструктор, вроде бы, как он помнил, был родом из Индии, а звали его… дьявол, он же повторил про себя это имя с сотню раз, чтобы не забыть, а теперь… Ну! Ннууу… Вспомнил!
- Добрый день, мсье Чаула, рад встрече. Надеюсь, что добрались без происшествий?
На лице у высушенного не дрогнул ни один мускул, зато справа послышался звонкий смешок.
- Месье Чаула? Боюсь, что такого вы встретите нескоро…
Гош обернулся.
- Доктор Ракшата Чаула, к вашим услугам.
Он чувствовал себя так глупо, что хотелось провалиться под землю. А хуже всего было то, что он не знал, что и ответить, а потому молчал, пауза длилась, и всё становилось ещё глупее.
- Я, простите, не знал…
- Разумеется.- ответила она это спокойно, вроде бы без обиды, но Гош всё равно ощущал себя неловко.
Только в этот момент он заметил, что наверху её лба, прикрываемое чёлкой, находится красное пятнышко – он позабыл, что именно оно означает, но знал, что женщины в Индии наносят себе подобный знак. Значит вот как выглядит “возможно, лучший специалист в области найтмеров на земном шаре”…
- Я думаю, что нам пора выдвигаться… Ваш багаж…
- Будет доставлен отдельно. Там много всякого не слишком удобоносимого: вес инструментов несколько тонн. С собой – лишь самое ценное.
- Чертежи, схемы, - понимающе, чуть понизив голос сказал Гастон Гош, кивнув головой в сторону кожаного чемоданчика.
- Нет-нет! Там серьги, одежда и, конечно, мой кальян - несравненное успокоительное. Чертежи же для меня, так уж вышло, не слишком важны…
Гош почувствовал что его лицо опять приобретает это идиотическое выражение к которому он, похоже, скоро уже привыкнет, но он решительно ничего не понимал.
- Не трудитесь. Думаю, нам и в самом деле не стоит больше задерживаться.
И Гастон Гош, еще не зная, что ощущает сильнее – смущение или удивление, направился к выходу с перрона, жестом пригласив вновь прибывших следовать за ним.

Часть 2

Граф Хайрам Ллойд-Асплунд стоял, склонившись, над экраном, на котором вращалась трехмерная модель его последнего творения, самого современного, самого совершенного найтмера - Ланселота, и негромко насвистывал себе под нос какую-то ерунду. Или не ерунду? Это было что-то из "Аиды" Верди... кажется? Впрочем, на самом деле никакой разницы не было - с таким же успехом это мог быть какой-нибудь новомодный мотив, или марш, или даже песенка про Шалтая-болтая. Важен был сам процесс звукоизвержения - он помогал сконцентрироваться. А еще оповещал всех, что доктор Ллойд-Асплунд занят, и его лучше не беспокоить... Сейчас был как раз такой момент. Он смотрел на обводы, размышлял об аэродинамике, о балансировке, о маневренности.. А еще о том, что ему очень повезло, что Сузаку Куруруги удалось выйти относительно сухим из воды после всей этой пренеприятной истории с убийством принца. Найти адекватную замену было бы очень трудно - живая деталь пришлась Ланселоту идеально в пору - он даже превышал прогнозируемые показатели. Опять же, вытащить его почти что с того света, чтобы почти сразу же его туда отправили снова - это было бы несколько глупо...
Теперь, впрочем, можно не опасаться ни за судьбу пилота, ни за судьбу самой машины - пари, заключенные с принцем Шнайзелем, было у Ллойда в кармане... Он вновь прокрутил модель - все казалось идеальным - очень плохо! Это означало, что нет идей. Машина была превосходна, но не существует такой машины, которую нельзя было бы улучшить, усовершенствовать! В очередной раз Хайрам подумал, что оказался в слишком уж тепличных условиях: пока он был вынужден сражаться с армейским квартирмейстерством, пока он то и дело получал критические замечания - его мозг работал не переставая. И ему всегда было чем заняться! А сейчас?
Ллойда-Асплунда многие считали странным: даже коллеги, не говоря уже об остальных. Например, он не любил выходных (над чем сам смеялся, периодически пытаясь убедить окружающих, что изнывает от усталости и мечтает об отпуске, ни на секунду при этом не прерывая работы) и не признавал праздников. Все это казалось ему в высшей степени бессмысленным: если человек любит свою работу и знает ее, то все это ему не нужно, а если не любит и не знает - то тут никакие праздники не помогут. И вообще, мозг, к сожалению или к счастью, не знает расписания: Архимед вывел свой знаменитый закон в ванной, Ньютон никак не мог ожидать падения знаменитого яблока. Самые великие мысли, как правило, приходят в самые не подходящие моменты. И уж точно не знают и не желают знать выходных!
Доктора Ллойда считали трудоголиком, что же, может быть и так. Люди поражались ему, не осознавая при этом, насколько это взаимно. Ллойд-Асплунд тоже то и дело поражался людям: их несуразностям, глупостям, нерациональностям, а иногда и вовсе, кажется, переставал их понимать. Он не понимал, как можно играть в лотерею, верить гадалкам, часами обсуждать сплетни, зачем курить табак, не понимал моды и не читал романов. А общество не могло взять в толк, почему граф империи, знаменитость, признанный гений - самый выдающийся британский ученый своей эпохи нигде не бывает, почему не ведет светской жизни?
Еще в самом начале его карьеры, когда он дорабатывал Сазерленд, а военная промышленность готовилась принять его в серию, принц Шнайзель - его покровитель, настоял на том, что в честь конструкторов и машины нужно устроить званый вечер. Этот самый вечер стал первым и последним для Ллойда-Асплунда.
Сперва все было довольно неплохо: поднимались бокалы, говорились здравицы, но потом, когда вечер плавно начал переходить в область светской беседы, все пошло наперекосяк. Главный виновник торжества сидел сосредоточенно и молча, как набоб, периодически то записывая что-то в маленький блокнот, то снова опуская его в карман. На вопросы он, впрочем, отвечал, но тоже не без специфики: когда леди Ева Стаутон спросила его что он думает о последней театральной постановке в Ковент-гарден (ценители по-прежнему ставили театр Старой Англии на первое место), то он честно признался что последний раз был в театре в возрасте 10 лет и нашел постановку "Красная шапочка" чрезвычайно скучной. Затем его спросили, что он думает о помолвке только что подходившей к нему леди Евы с лордом Честерфилдом, которая...
- Ничего не знаю об этом. Впервые слышу о лорде Честерфилде.
- Но как же!? Это же одна из самых влиятельных фигур палаты лордов. Не знать о нем...
- Известно ли вам расстояние от Земли до Солнца? Размеры Солнца и его объем?
- Но причем здесь...
- Я полагаю, что наше светило оказывает на нашу жизнь - всех нас, куда большее влияние, чем лорд Честерфилд, хоть и не состоит в палате лордов. Не знать о нем...
И так далее.
В какой-то момент уважаемые гости решили, что лучше будет общаться между собой – любая столь оживлённая и любопытная беседа, стоило добавить в неё графа Ллойда, незамедлительно вяла, будто цветы на морозе, или начинала казаться абсолютно пустой.
Другой в этой ситуации мог бы смутиться, или даже испугаться того, что может сказать общество. Но только не он. Он… вскоре молча ушёл, чтобы вернуться через час с небольшим с улыбкой, сделавшей бы честь чеширскому коту. На вопрос о том, что произошло граф Ллойд-Асплунд ни секунды не смущаясь, ответил, что ему пришло в голову как облегчить машину на 50 килограммов, при этом увеличив управляемость в горизонтальном манёвре, за счёт перебалансировки отсека пилота. Виконт Хардинг которому до крайности надоело всё это, решил получить то единственное, что ещё мог предложить ему этот вечер и предложил поднять новый тост за неутомимого изобретателя, не знающего отдыха, чей гений создаёт Британии решающее превосходство над схематичными и тугодумными Тевтонами, которые…
- Не думаю, что здесь можно быть таким уверенным. Господа в Германии почти догнали нас, они создали свою конструкторскую школу, почти создали.
- Но граф, всё же Британия несомненно превосходит этих проклятых…
- И уж точно нельзя недооценивать кого бы то ни было просто потому, что он человек не того сорта, про который вы привыкли думать презрительно. Талант, так уж вышло, не является дворянской привилегией, как не является и собственностью богачей…
С того самого дня за Хайрамом Ллойд-Асплундом  прочно закрепилась слава чудака, человека не от мира сего. А ведь когда то он мог стать первой звездой светской жизни. Он мог попытаться, по крайней мере, попытаться: ему покровительствовал сам всемогущий принц Шнайзель, он был, несомненно, выдающимся конструктором этих своих железных монстров, его прочили на место прежнего “гения от военной техники” – графа Эшфорда, создателя найтмеров, и не только в науке и технике, но и в придворной жизни, во влиянии на парламент, армию, самого императора. Но нет! Что за чудак. Так рассуждал свет.
Впрочем, дело было не только в этом – вообще в том, насколько он не умел, по мнению окружающих, пользоваться теми плодами своего труда и положения, которыми они, конечно, воспользовались бы немедленно. С того момента как Сазерленд пошёл в серию, Хайрам Ллойд-Асплунд стал получать отчисления с каждой машины, что вставала на вооружение Британского Королевского бронекорпуса. Ладно, светская жизнь – не все её любят. Но вот сладкий образ богатства, со вкусом меблированного поместья с симпатичным парком, дорогой автомобиль, стильная одежда…. Нет – граф Ллойд-Асплунд носил белый халат, очки в самой простой оправе, не имел поместья, да и вообще дома – его дом лаборатория, его дом – полигон. То один, то другой, то третий. Его дом – эллинг инженерного корпуса, где базируется в последнее время их скромный отряд.
Его привычки – самые простые. Он вообще испытывал порой раздражение от самой необходимости ухаживать за самим собой и самого себя обеспечивать. Нет, граф Хайрам не был грязнулей, не зарастал бородой, но всякий раз размышлял о том до чего несовершенная система человеческий организм, как много времени нужно затратить, чтобы обеспечить его минимальную работоспособность. Он не нуждался в мягких перинах, он установил себе график, который оставлял для самообеспечения достаточное время, минимально достаточное. Завтрак – яичница с беконом, обед – пудинг… Пудинг…
Граф Ллойд-Асплунд улыбнулся на мгновение, чтобы немедленно помрачнеть. Граф Пудинг – так она его называла. Граф П – это был его псевдоним, который он взял, будучи школьником, чтобы посылать свои работы на научные круглые столы и конференции. Что такое П? Первая буква, которая пришла ему на ум, после слишком уж избитой Х. И только она сообразила, что П – это, конечно Пудинг, который Ллойд непрестанно поглощает. Она… Ракшата…

***

Они знали друг друга можно сказать всегда, по крайней мере, столько, сколько себя помнили. Это и неудивительно – они росли вместе. Их положение не было равным, их судьба, казалось, предрешена была стать предельно несхожей, но что это значит для детей?
Субхас Чаула был дворецким в семье Ллойд-Асплундов, как и многие его предки до этого. Сколько именно? Он не помнил, как не помнил этого и сэр Фрэнсис Ллойд-Асплунд, всегда мало интересовавшийся генеалогией. Настолько живой, насколько это только возможно, он говорил, что стоит ему только задуматься обо всех этих предках и родословной, как ему кажется, что он сам бронзовеет и покрывается пылью пополам с паутиной. Вроде бы как в Индию перебрался ещё прадед, кажется? Или нет? Не важно. Сэр Фрэнсис вспомнил о всей этой “средневековой мишуре” только один раз – когда менял свой герб.
Гербом Ллойд-Асплундов было зелёное поле, рассечённое надвое синей полосой, что символизировало два берега, разделённые рекой (река текла в какой-то местности в Кармартеншире, что в Уэльсе – оттуда, вроде как, и происходило семейство). Фрэнсис Ллойд-Асплунд решил внести своё дополнение – над рекой, соединяя берега, должен был быть изображён мост…
Сэр Фрэнсис к тому времени был довольно известен в Индии: отставной военный инженер он ещё в годы службы прославился, наведя несколько переправ через бурные реки северной Бенгалии, а потом, став гражданским человеком, открыл строительное дело, главным образом связанное с укрощением водной стихии. Отводные каналы, плотины, шлюзы, и, конечно, мосты. Сэр Фрэнсис то и дело смеялся, говоря, что ему хватило сил, чтобы наладить переправу через добрую половину рек Бенгалии и Пенджаба (ничуть, между прочим, не хвастая), но он никак не может связать берега отстоящие друг от друга на ширину 3,5 дюймов (именно столько было между зелёными полями герба, согласно геральдическим записям). Тем не менее, он всё же добился своего – упорство входило в список его сильных сторон - сторон, которые передались его сыну.
Субхас Чаула был старше своего хозяина, а к тому времени, когда у сэра Фрэнсиса родился сын, ему и вовсе стало близиться к 60 и у самого него детей было немало: Раджани рожала уже пять раз, один, правда, неудачно – ребёнок оказался мёртвым, но двадцатилетний красавец Рабиндра, кроткая семнадцатилетняя Ситара, своенравная одиннадцатилетняя Чанда и весёлый маленький пятилетний Шанкар составляли его семью и его счастье. Он любил своих детей, любил жену Раджани, но, сказать по правде, был очень удивлён, когда она сказала ему что понесла пятого – Субхас считал себя слушком уже старым, негодным для этого. Больше всего он боялся, что ребёнок может получиться хилым, слабым из-за слабости отца. Если бы он только знал, что именно этот последний ребёнок, девочка, которой дали имя Ракшата – имя грозных титанов-демонов – чтобы придать силы и воли к жизни, превзойдёт всех его отпрысков!
Впрочем, конечно, он не мог и мечтать о том, что его дочь станет конструктором самых грозных машин войны своего времени. Хозяин хорошо относился к Субхасу, вообще между двумя семьями, пусть одна и слуги, а другая – господа, устанавливаются особые отношения, когда она так долго живут вместе. Все слуги в доме Ллойд-Асплундов были из семьи Чаула. Рабиндра, старший сын Субхаса был садовником, как когда то он сам, будучи старшим сыном своего отца, Ситара – прачка, Чанда – уборщица, а жена Раджани – повариха. Только маленький Шанкар ещё не был приспособлен к делу, когда родилась Ракшата, но отец был уверен, что работа найдётся и для них. Жить вместе, жить дружно, жить, делясь друг с другом радостями, и вместе решая проблемы – вот каков был девиз Субхаса Чаула, девиз, следование которому делало его, как он сам думал, самым счастливым человеком в Индии. Ракшата, почти наверняка провела бы всю свою жизнь в семье и в доме, где родилась, если бы не одно обстоятельство, погрузившее всех в тот момент, когда оно произошло в страшную печаль, но давшее ей впоследствии билет в иное будущее.
Сэр Френсис не слишком то любил  театр, а ещё меньше – балет, но, считая за долг всякого культурного человека время от времени там бывать, как правило неизменно разочаровываясь. Не раз он думал плюнуть на это бесполезное занятие, но всякий раз сдерживался – его и так считали странноватым в обществе: за его демократизм, за его сугубо технический склад ума, а в театр ходили все люди света… Как он сам потом говорил это, конечно, была судьба, веление небес (в которые он никогда не верил, но ему было приятно так думать в этом случае), что он не забросил этого занятия. Ведь именно там, в театре, он впервые увидел Анну Синклер, балерину, совсем ещё молодую, не подающую особых надежд, тонкую, как тростинка и с таким же тонким голоском под стать, увидел свою будущую жену.
Как человек рационально мыслящий, скептик по натуре, Фрэнсис Ллойд-Асплунд не верил в любовь с первого взгляда… ровно до того момента, когда влюбился сам. Влюбился и опешил: что же теперь делать – он уже любит её, а она его ещё даже не знает. Она не знает его, а он уже любит её стройную ножку, выписывающую менуэт, в её светлое личико, вроде тех, что раньше делали фарфоровым статуэткам. Привыкший ко всем проблемам подходить серьёзно и аналитически сэр Фрэнсис стал разрабатывать схему покорения сердца балерины. Что сделать? С чего начать? Цветы? Конфеты? Слишком избито! Комплименты? “Случайные” встречи у общих знакомых (а есть ли они)? Нет… Эврика! Он сделает музыкальную шкатулку, с танцующей балериной, с самой нежной музыкой, какую он только знает. Сделает и подарит ей…
Сработало! Конечно, всё было не так просто, не закончилось на шкатулке, но… сэр Фрэнсис завоевал внимание Анны, чтобы больше уже не терять его. Они поженились в ясные и жаркие июньские дни, а потом она родила ему сына – Хайрама. Беременность Анна переносила плохо, так плохо, что обычно спокойный (и ценивший это спокойствие) её новоявленный муж просто не находил себе места, похудел на 10 килограммов и едва не приобрёл отвратительную привычку грызть ногти, но вся обошлось. Ребёнок родился здоровый, мать быстро приходило в себя… Беда пришла вскоре после того, малышу исполнился год. Беда, которая не раз и не два приходила в разные дома Индии, но стала полной неожиданностью для семьи Ллойд-Асплундов. Змея. Змея как-то заползла в дом. Никто потом не смог объяснить, как это удалось этой гадине, никто не смог понять почему, во имя Всевышнего, её заметили так поздно? Только вот случилось так, как случилось: мать, пришедшая посмотреть на засыпающее в кроватке дитя, увидела, что к самому изголовью, минуя торшер, по тумбочке подползает кобра. Анна закричала, что было силы, надеясь напугать проклятую тварь, но та лишь сгруппировалась для прыжка. И тогда… тогда леди Ллойд-Асплунд схватила её руками, чтобы поскорее отшвырнуть от сына. Фрэнсис потом не раз задумывался напрасно это было или нет? Бросилась бы змея на его сына, если бы в последний момент не приняла на себя удар его мать? Ответа не было. Был только результат: змея была отброшена к стене, а Анна получила два едва заметных прокола на левой руке – следа от клыков. Она умрёт спустя пятнадцать минут, но тогда она ещё только упала. На шум прибежали мужчины: сэр Фрэнсис и Субхас Чаула. Увидев свою жену распростертой на пробковом полу, Фрэнсис Ллойд-Асплунд подскочил к ней не сразу заметив виновницу произошедшего. В результате, когда он наклонился к маленькой груди уже бывшей в беспамятстве Анны, чтобы услышать пульс, змея оказалась почти прямо перед его носом. От неожиданности, заслышав ее шипение и обернувшись, сэр Фрэнсис не смог сдержать вскрика. Кобра сжалась в пружину, она готовилась к броску. Но не успела его совершить - Субхас Чаула совершил свой на долю секунды раньше! Хозяина надо было спасать. Тот стоял на коленях в такой позе, что просто не успел бы увернуться. А он сам... В детстве у Субхаса был лучший друг - Рабиндра Сингх (именно в его честь он назовет своего первенца) - заклинатель змей. Сейчас его уже не было в Индии - он устроился в бывший в городе проездом цирк - решил посмотреть мир и уехал куда то в Австралию, и кто знает куда потом. Но до того он успел дать своему сгоравшему от страха и любопытства другу пару уроков...
Теперь настало время вспомнить их все: Субхас молнией метнулся через всю комнату, схватив змею на лету. Та от неожиданности ничего еще не успела сделать, но вот она напрягла свое упругое тело-шланг в его руке. Змея страшно злилась. И не менее страшно боялась. А это значило, что умелый человек мог воспользоваться этим страхом. Вот только Субхас Чаула не был таким человеком: когда потом хозяин спросил его, как ему все удалось, то ему нечего было ответить. Он ничего не помнил и ничего не понял, он вряд ли смог бы это повторить, но тогда действия словно бы сами собой всплывали в его памяти.
- Боги нашептали мне, - ответил он тогда.
- Подсознание под действием огромной дозы адреналина! - ответил хозяин и... так и не смог улыбнуться.
Эти вопросы он задал Субхасу на обратном пути из больницы, куда они доставили Анну. А вернее, как им сразу объяснили, ее уже начавшее остывать тело. Анна Ллойд-Асплунд погибла. Ее муж и ее сын - нет. С того дня Фрэнсис стал любить мальчика за двоих и тогда же пообещал отплатить за свое спасение верному слуге. В начале он предложил ему вольную жизнь: он купит ему дом в сельской местности, его семья поселится там и никогда больше не будет прислуживать. Ответом стал решительный отказ. Субхас искренне недоумевал за что его хотят прогнать из дома отцов и дедов, с глаз долой, почему бросают? Идея заглохла. Потом ему предложили денег - Субхас не взял. И в итоге из замысла с наградой так ничего и не вышло. Тогда не вышло, потому что сэр Фрэнсис имел хорошую память и строгую совесть, что самым прямым образом скажется на судьбе уже не родителей, но детей семейств Ллойд-Асплундов и Чаула.
Не удивительно, что после всей этой истории Фрэнсис Ллойд-Асплунд смотрел сквозь пальцы (и даже положительно) на то, что его сын целыми днями играет с маленькой дочкой дворецкого – Ракшатой. Он и раньше отличался большим демократизмом, особенно по сравнению со множеством нобилей, которые не делали себе труда даже запоминать имена слуг, ограничиваясь местоимениями и повелительным наклонением. Но теперь, когда его дорогой Анны не было, он был очень рад тому, что маленький Хайрам не стал угрюмым и нелюдимым ребёнком. Конечно, и чем дальше, тем больше это становилось заметным, в нём были странности (и отец отдавал себе отчёт в том, что он сам привил некоторые из них), но у кого их нет? Всё же ребёнок рос достаточно здоровым – только со зрением были некоторые проблемы, заставившие его с семи лет носить очки, немного сутул, малость неловок – ерунда. Главное, что он не чувствовал так болезненно, как сам сэр Фрэнсис, недостатка в Анне. И эта малютка, с которой Хайрам излазал весь дом и сад, помогла в этом больше всех. Время шло, маленький Хайрам начал подрастать, попутно становясь все несноснее: вместе со своей сообщницей он облазил весь чад, подвал и чердак, все углы и закоулки. Сэр Фрэнсис Ллойд-Асплунд понимал, что живет не во дворце, не в особняке, больше похожем на замок, как иные лорды и леди, но никогда не жаловался на недостаток места. За все годы не жаловался! Но теперь для его пятилетнего сына их явно не хватало. Когда его сын был еще совсем мал, то ему здорово помогла жена его верного дворецкого: и с кормлением, и с приборкой, но теперь требовалось что то более... основательное. Сэр Фрэнсис решил пригласить няню.
Няня сбежала к исходу второй недели. У миссис Блэкпул были отличные рекомендации, большой опыт, но, по ее собственным словам, ей еще в жизни не приходилось сталкиваться с такими.... с такой... системой ловушек, сделанных с поразительной для столь малых лет изобретательностью. Ко всему тому ей было сказано (и уплачено) за одного ребенка, а их было двое и таких, что они будто бы мысли читали друг у друга - так слаженно они действовали в набегах на буфет, ретирадах через сад и засадах под лестницей… Можно, конечно, было попытаться нанять другую няню, но сэр Фрэнсис решил что это – не выход. Сына должен воспитать он. Собственно, няня была призвана в первую очередь, нужно признаться себе в этом, не из-за шалостей мальчика, а из=за неуверенности отца: граф Ллойд-Асплунд чувствовал себя чудовищно некомпетентным для такого важного дела, как воспитание детей. Он не всегда хорошо понимал людей, не всегда чувствовал самого себя вполне уверенным, что его слова и мнение воспринимают как надо, что уж тут говорить о воспитании? Он не знал с чего начинать, не знал на что в первую очередь обращать внимание, и, что ещё хуже, не у кого было поинтересоваться, спросить… разве что у Субхаса, но… при всём своем демократизме сэр Фрэнсис понимал что требуется разное воспитание для сына графа и отпрыска слуги… Всё же он решил попробовать. Он  вспомнил Анну, подумал, как бы она поступила на его месте, а потом вспомнил самого себя в похожей в чем то ситуации, вспомнил про музыкальную шкатулку, ту самую, с кружащейся в танце балериной (теперь, каждый раз, когда он её включал, ему казалось что весь мир вокруг кружится в вальсе, исполненном тоски и любви). Вспомнил – и понял, что нужно делать. Он стал делать для Хайрама игрушки: конструктор – из нержавейки, со множеством шурупов и винтов, железную дорогу – с красными вагонами поезда-экспресса, игрушечный замок с настоящим подъёмным мостом на блока. Именно делать, а не покупать – делать так, чтобы вышло натурально, делать, потому что он понимал, как сделать хорошо, делать – и показывать и объяснять сыну, как сделано. Больше всего отец боялся, что мальчик не заинтересуется, что затея провалится, но результат не просто был хорошим – он превзошёл все ожидания отца. Сын стал бредить техникой, очень быстро – много быстрее, чем сам сэр Фрэнсис когда то, учиться… да всему, чему только мог. Больше того, скоро он стал не столько играть в отцовские игрушки, сколько разбирать и переделывать их, подчас перерабатывая их почти полностью. Что не менее удивительно, его вечная спутница осталась и здесь его помощницей и напарницей. Субхас Чаула не мог скрыть удивления когда маленькая дочурка стала путано объяснять ему и старшему из братьев как можно с помощью нехитрой механики автоматизировать процесс поливки кустов с цветами в саду! Но главное изумление ещё ждало его впереди.
Когда маленьком Хайраму стало близиться к 7, то сэр Фрэнсис стал пристально и внимательно подбирать ему школу. В итоге выбор был остановлен на частной Детской школе виконта Снайпса, считавшейся одной из лучших, если не лучшей, школой во всей зоне британской Индии. Это было элитное учебное заведение, строго говоря для детей из несколько более высоких слоёв общества. Но сэр Фрэнсис готов был быть щедрым для  того, чтобы его сын, мальчик, безусловно, талантливый, получил лучшее образование. Дела графа Ллойд-Асплунда старшего шли неплохо – о тратах он не слишком беспокоился. Он беспокоился о том, как воспримет мальчик новое окружение, как почувствует себя в этой новой среде? У него нет матери: что он будет чувствовать, когда будет слышать, как его сверстники говорят о своих? Лучше поговорить с сыном загодя. И он поговорил. Поговорил и встал перед неожиданной проблемой, проблемой, о которой, откровенно сказать, никогда не думал. Хайрам был готов охотно идти в школу, ничего не боялся и явно жаждал новых знаний и навыков, всё было отлично, кроме одного но – он наотрез отказался идти туда один.
- Сынок, пойми, я не смогу… я занят на работе, да и вообще это не вполне…
- Папа, ну конечно я не о тебе!
- А о ком?!
- О Ракшате.
Сэр Фрэнсис задумался. На первый взгляд это звучало дико. На второй – тоже. Индийская девочка, дочка слуги… немыслимо.
- Невозможно, - сказал он.
Никто не допустит. Это просто глупо… Но тут он вспомнил о том, что Субхас спас его жизнь, его и его мальчика, его сына. Вспомнил, как неразлучна была эта пара все эти годы, вспомнил о тех талантах, которые показывала маленькая девочка с грозным именем. Вспомнил о том, как он сам относится к снобам, к ретроградам, к косности. Взглянул в глаза сына, полные слёз и затаённой надежды. И ему стало неловко, почти что стыдно. Немыслимо?! Вот как?! Тем лучше! Пусть эти лицемеры проглотят нелюбимую микстуру! Какое ему дело до их мнения? Он – отец своего сына, он – должник Субхаса. Он это сделает, ему хватит денег – они тоже многое значат в этом мире, никак не меньше, чем протухшие традиции ретроградов. Он оплатит обучение Ракшаты Чаула.
В тот день Субхас Чаула был поражён, не зная, что и думать: девочка получит образование, достойное лордов высшего света, его младшая девочка! Его хозяин ответил ему, отплатил после всех этих лет. Вот только старый и мудрый индус чувствовал – она, его дочь, не просто уходит из особняка с портфелем за спиной, она уходит из семьи, её ждёт другая судьба. Время покажет, как он был прав.

+2

13

Часть 3

Ангар был огромен - надо полагать, сюда можно было впихнуть не один железнодорожный состав, а потому их группа, занимавшая всего лишь часть одного из углов, смотрелась довольно жалко. Впрочем, если верить их круглому квартирмейстеру, скоро это должно было измениться. Куда же тебя, сударь, к черту занесло? Где и кем только не довелось побывать Гастону Гошу, уж и удивляться, кажется, должен был отвыкнуть, ан нет...
Прошла всего неделя с тех пор, как он встретил на вокзале конструктора Ракшату Чаулу и ее спутников, меньше недели даже, а кажется, будто год. Наверное, это от того, что последние годы жизнь была очень уж однообразной. Сейчас ему казалось, что за все время этой странной, сумеречной жизни, у него затекли мозги и душа, как затекает рука, если долго не шевелить ею и придавить гнетом. А теперь он начинает расправляться. И он чертовски рад этому!
Пусть ты ничего не соображаешь, как ошалелый, пусть ты наверняка сто раз провалишь свои обязанности, но как все же хорошо выбраться на свет из берлоги! Берегитесь, британцы! Гастон Гош теперь в настоящем деле!
Бах!
Что за дьявол!? А, опять этот сумасшедший ирландец!
Патрик О'Коннел был специалистом по оружию, по крайней мере по всему, что стреляет. Опорожненный грузовой контейнер, который он облюбовал для себя, все называли не иначе, как тиром: мало того, что оружейник то и дело что-то проверял, испытывал и совершенствовал, так он еще и упражнялся в стрельбе из пистолета! Надо отдать ему должное, стрелял он мастерски, попадая первым выстрелом без упора в винную пробку на пятидесяти метрах. Но шум! Остальные, надо полагать, привыкли за годы совместной работы. Остальные, но только не Гастон Гош!
Да, привыкнуть, определенно, предстояло еще ко многому.
Гастон Гош огляделся.
Толстяка с его удивительными усами как всегда не было - до сих пор не понятно как ему удается перемещаться с такой быстротой! Забавно, что всё ещё так и не удосужился выяснить его настоящее имя. Толстяка звали Q - сокращено от квартирмейстер. Конструктором и инженером он не был, зато был, надо думать, одним из самых блестящих прохиндеев, каких знал свет. Судя по его собственным рассказам, ему ничего не стоило найти чуть ли не на ближайшем рынке такие детали и материалы, которые месяц изготовлял бы специализированный завод. И не только найти, но и приобрести за бесценок!
А вот Абу аль-Койс здесь. Похоже, как всегда спит! Жутковатый он тип, будто Носферату из ужасов. Тощий, с глазами не коричневыми - черными, длинный, как жердь и молчаливый настолько, что может легко сойти за немого. Нет, вроде бы и ты сам, старина Гош, не из болтунов, но сказать за день пять или шесть фраз, да еще и спать днем по несколько часов, а работать ночью, в одиночку... Нездорово это. Свихнулся, скорее всего, несчастный араб на своей электронике - странно только что она до сих пор его не меняет.
Она... Ракшата Чаула сидела на софе метрах в пяти от того, чему суждено было стать грозной боевой машиной смерти - найтмером, но что пока больше напоминало металлический скелет исполинских размеров, и курила кальян, изредка томно выпуская дым. Это была еще одна вещь, к которой привыкнуть никак не удавалось. Сколько Гастон Гош себя помнил, сколько помнил он инженеров и конструкторов, которых он видел, будучи автомехаником и служа в легионе, все они вели себя иначе. Нет, совсем не обязательно они должны были скакать и виться вокруг машины: они могли делать расчеты, делать чертежи и схемы, отдавать распоряжения подчиненным в конце концов! Вся за редчайшим исключением работа Ракшаты проходила у нее в голове.
Еще когда они впервые встретились на вокзале, он спросил, а после, участвуя в разгрузке всевозможного скарба в этом самом ангаре, повторил свой вопрос:
- Мадам Ракшата, я не могу найти чертежи. Никакие. Где они?
- Сложно найти то, чего нет.
- Но как это может быть? Секретность? Они прибудут позже? Но как тогда начать работу и....
- Успокойтесь, Гош. Нет, их нет вовсе, и да, это совершенно нам не помешает. Видите ли, у меня есть, хм... врожденный талант, который я развила и усилила в себе. Мне достаточно знать сами детали механизма и их характеристики, а после все остальное легко достроят мои мысли.
- Но как? Разве это возможно.
- Хха! Да, вполне возможно. Мне не нужно чертежей - мой мозг заменяет их. И не только их. Есть ученые - их было немного в истории, которые были способны и эксперименты свои проводить мысленно. Я из их числа.
- Эксперименты? Но как? И позвольте, разве не в том смысл эксперимента, чтобы подтвердить догадку практикой? А что если мысленная конструкция окажется не верна?
- А вы неплохо схватываете! Да, такой риск есть. В теории. На практике я ещё не ошибалась.
- Никогда?
- Никогда. Расслабьтесь, Гош, обещаю, что не угроблю вас взрывом и не прикончу током. Напротив, в отличие от других исследователей у моих помощников куда больше свободного времени и куда меньше мозолей. Привыкайте.
Но привыкнуть не получалось. Трудно привыкнуть к чуду. К чему то предстоит привыкнуть ещё… Новая жизнь началась! Как и всегда внезапно.
Когда состоялась знаменательная встреча на вокзале Киото, Гош и не думал, что в самом скором времени присоединится к конструкторскому коллективу. Однако, произошло именно так. Приезд Ракшаты и её спутников оказался делом строжайшей секретности: все они были на территории Зоны 11 нелегально, а ценность их была огромна. Потому самой насущной необходимостью было минимизировать количество контактов с посторонними. Где то в штабе сопротивления вспомнили про прошлое Гоша механика (он не знал кто именно, хотя и догадывался) и через связного передали просьбу, по существу бывшую приказом: присоединиться к группе Ракшаты Чаула в качества помощника.
И вот он здесь. И совершенно не знает что, собственно делать. Нет, конечно старина Гош  ещё не на столько поглупел, чтобы не суметь помочь с разгрузкой, подать нужный гаечный ключ, или приготовить кофе. Но неужели это всё, что теперь ему могут доверить, на что он теперь годен? Что ты здесь делаешь? Зачем? Конспирация! Иногда просто лёгкая дрожь пробирает, когда начинаешь задумываться обо всём этом. Ты ведь до сих пор не знаешь, кто стоит за спиной у всей этой конторы. Сопротивление, ха! Ежу понятно, что за ними стоит кто-то, человек настолько же большой, насколько этот ангар. Нет, в самом деле, это должен был быть кто то чертовски влиятельный: можно варить дома наркоту, или переделать стартовый пистолет или пугач в боевой так, чтобы никто об этом не знал. Но вот собрать найтмер, новый, экспериментальный, с нуля, так, чтобы никто об этом не знал…
Раньше Гастон Гош не очень задумывался над всем этим – у него была его месть, а остальное его не волновало, но теперь… Нет, он не стал меньше желать мести, но в нём впервые за годы стало просыпаться любопытство. Лишь бы не немцы! Как всякий француз Гош относился к ним с подавленной, но накрепко въевшейся ненавистью.
Формально во главе Фронта освобождения Японии стоит кто-то из старых генералов, вспомнить бы кто именно – даже после всех этих лет плоховато запоминаются эти японские имена. Но ведь это же смешно! Генерал, как бы его не звали, сидит, спрятавшись в заросшей растительностью базе, где-нибудь в горах и боится оттуда нос высунуть – прихлопнут, как муху, а они – здесь, чуть не в центре Киото, с самым современным оборудованием (ну, может не самым, но уж точно чертовским дорогим), в огромном ангаре, с нелегальными конструкторами собирают найтмер! И никто их не ловит!
Задумавшись, Гастон Гош не заметил одной очень важной перемены, произошедшей в помещении. С одной стороны это не удивительно, вроде бы не произошло ничего такого, что могло бы привлечь к себе внимание: всё так же колебались стрелки манометров (шло испытание гидравлической системы управления), всё так же мигали компьютеры с объёмными проекциями, но в  это самое мгновение, в безмолвии, было совершено, возможно, одно из крупнейших открытий современной эпохи. Ракшата Чаула открыла глаза, сделала последнюю затяжку из кальяна и резко поднялась: на лице у неё была лукавая улыбка, в глазах блистал огонь. Быстро и плавно она подошла к Гастону Гошу. Слишком плавно и слишком тихо, чтобы он её заметил.
- Гош.
- А?! Что? Это вы.
- Доводилось ли вам читать древние мифы? Греко-римские, скандинавские, индийские – не суть важно?
- Да, давно, правда, кое что… Но какое это имеет…
- Что было главным оружием бога? Чем поражал своих врагов Зевс, Один, Баал? Что во все времена пугало людей, было символом божественной власти?
- Молния, - ответил Гастон Гош, ещё раньше, чем успел удивиться всему этому. Античные боги, мифы – что за дьявольщина? Да и вид у его новой начальницы был словно у кошки, которая только что съела изрядную плошку сметаны. Довольный, но и взволнованный в то же время. Даже голос её изменился – в нём появился какой-то новый тембр – сильный, но и, будто, немного надтреснутый.
- Именно! Именно. Молния. Мечи, копья, пули – всё человеческое оружие меркнет перед ней. Она давно меня завораживала, давно притягивала. Молния, концентрированная сила стихии. Особенно шаровая. Загадка, тайна, мощь. Я приручила их, Гош! Я создам божественную колесницу, которая будет разить врагов, не замечая сопротивления. Такого никто не делал. Никто. Никогда. Даже он!
- Кто он? Какую ещё колесницу? С вами всё нормально,– не хватало только, чтобы она сошла с ума. Все гении ходят по лезвию бритвы: с одной стороны - посредственность, с другой – безумие. Уж не свалилась ли эта индианка вниз? Вид у неё был, как у древней жрицы-пифии, сари колыхалось шлейфом, глаза полыхали огнём, слова звенели.
И вдруг всё успокоилось.
- Всё нормально, Гош. Не беспокойтесь. Просто только что я, наконец, поняла одну важную вещь, одну деталь, что уже давно мешала мне. Мешала сделать открытие. Теперь я могу создать найтмер нового поколения, самый совершенный, как лотос среди цветов. Ох, опять эта моя лирика! Поймите, Гош. Это – прорыв. И да, между прочим, это и вас касается. Вы механик – значит – будете действовать. От обычного оружейника здесь будет мало толку. Пулемёт мы поставим, конечно, но так, как дань традиции. Приготовьтесь, Гош, завтра у вас будет много работы. Мы приступаем к сборке и испытаниям разрядного орудия… Впрочем нет, не завтра. Уже сегодня!

***

К 13 годам Хайрам Ллойд-Асплунд безусловно был самым выдающимся и подающим самые большие надежды учеником в Детской школе виконта Снайпса, и, в то же время, вероятно самым ненавидимым учеником. Впрочем, нет, конечно же, это была та невыносимая девчонка из местных, что вечно ходила за ним хвостом. Они... они не были уже той сенсацией, как в первый год обучения, когда у иных родовитых родителей просто волосы встали дыбом, когда их чада рассказали им, с кем им приходится теперь учиться. Кое-кто даже пошел на штурм кабинета директора - не должна слуга и дочь слуги, жалкая нумерованная учиться вместе с лордами и леди! В ход шли самые разные аргументы: это не вписывается в традицию, это не эстетично - это сари..., это не гигиенично - у девчонки могут быть паразиты, это небезопасно, это подает дурной пример, это.... Это просто немыслимо! Но сэр Фрэнсис Ллойд-Асплунд хорошо платил, и все протесты кончились ничем.
Тогда за дело взялись дети. Хайрам уже и сам по себе был странным: тощий, длинный очкарик, напоминающий стрекозу, необщительный, не желающий подкладывать подушку-перделку учительнице математики, не смеющийся самым веселым шуткам - странный в общем. Но она, Ракшата. Сам ее вид некоторых девочек доводил до белого каления. Подумать только, она не разговаривала с ними! Не хвалила их нарядов, не обсуждала новостей, вела себя так, словно они, такие замечательные, совсем, ну вот ни капельки не интересны! Она, дочка слуги!
Подколоть их не пытался только ленивый, тем более, что хотя требования родителей удовлетворены и не были, но защищать Ракшату для администрации означало выгнать всех остальных учеников, а потому никто не мешал многочисленным жестоким шалостям... Но очень быстро шутники обнаружили, что эффект от всей их деятельности даже не то что нулевой, скорее отрицательный. Будто эта парочка жила в каком то своем, параллельном мире: они плевали на обзывательства, хотя и не лезли за словом в карман, легко замечали и вычислили примитивные ловушки. Чаще всего они просто уходили куда-нибудь, благо здание школы – трёхэтажное, основательное из красного кирпича и с часами в башенке над входом было окружено довольно большим парком, где была масса укромных и неприметных местно, а порой и вовсе вели себя так... странно. Однажды, это было делом трудным, в портфель Ракшаты удалось засунуть паука - живого, большущего, волосатого - сами шалуны и шалуньи визжали от ужаса. То-то испугается владелица! Но нет! Она не только не испугалась, но сперва внимательно разглядывала паука, а потом взяла его на ладонь и долго рассматривала в карманную лупу, вертя за лапки. Бетти Боунз, которая подглядывала из-за шкафа, в итоге вырвало, а этой хоть бы что! Одно слово - дикарка!
Но самое страшное началось, когда эта парочка ненормальных принялась шутить в ответ. Делали они это не долго - всего месяц-другой, проявив при этом, однако, куда большую изобретательность, чем их противники за все предыдущие годы.
То навстречу входящим в класс внезапно выскакивал скелет (сделанный из папье-маше), подвешенный и управляемыми с помощью сложной системы веревок и блоков, с вершины шкафа, то ручки с металлическим пером начинали бешено вращаться на столах - спасибо спрятанным магнитам, то на чьей-нибудь тетради на свету внезапно проявлялась морда жуткого призрака. Вскоре от Хайрама и Ракшаты отстали, но так никогда и не смогли их принять. Они же и не стремились к этому - им вполне хватало общества друг друга и новых знаний и наук, что они получали.
Большинство учителей были с неразлучной парой подчеркнуто холодны - кто то от подлинного снобизма, кто то не желая конфликтовать с родителями других учеников, но вреда им никто не делал. Да и как его сделаешь, если они играючи справляются с заданиями не только этого класса, но и следующего? Учительница математики мадам Фоссет и вовсе считала их самыми прилежными, дисциплинированными и умными учениками из всех, какие у нее были, и, хоть и не распространялась об этом вслух, закрывала глаза на те самые ответные розыгрыши, которые, наконец, позволили им остаться в покое.
Но вот и настал долгожданный для Хайрама и Ракшаты и грозный почти для всех остальных день сдачи экзамена Common Entrance Examination. Успешная сдача такого экзамена – это обязательное условие поступления в старшую школу. У целой стайки девчонок, возглавляемых Бетти Боунз даже руки дрожали. А Хайрам и Ракшата мило улыбаясь, зашли в класс, широко раскрыв крашенную в синий цвет дверь, и так же улыбаясь, вышли из неё. Это был реванш, это был блестящий реванш, а впереди ждал новый этап обучения – школа старшая. И прежде всего заветный предмет Science – естественные науки!
В тот день, когда Ракшата вернулась со своего первого дня занятий в старшей школе Субхас Чаула понял, что потерял свою дочь. Нет, нет он очень ею гордился, и даже эта мысль была для него не совсем грустной – было в ней и что-то светлое, словно его дочь переместилась на иной уровень бытия. Уровень, где совсем иная жизнь, иные порядки и законы. Субхас ловил себя на мысли, что не знает слов, которые она с восторгом смакует, ему нечего ей посоветовать, нечем ей помочь, не о чем говорить с ней, кроме банальностей. Всякий раз, когда он пытался рассказать ей о своих днях, о своей жизни, то самому себе казался нелепым с поучениями: как лучше следить за садом, как следует содержать в чистоте дом, как украшать его к приходу гостей и как встречать их со всей должной учтивостью и почётом. Когда же он пытался слушать её, то не мог угнаться за её мыслью, не мог связать в сознании те термины о которых она говорила: вольты, амперы, сопротивление, молекулы, электроны, заряды. Он чувствовал себя стариком, чей век безвозвратно ушёл. Да он и был стариком, а его Раджани превращалась в старушку. Близилось время вновь уходить в великий круг жизни и судеб, и он был готов к этому. Лишь одно тяготило его душу – Рабиндра, старший сын – сильный, крепкий, твёрдый, не понимая младшей сестры, готовясь перенять его авторитет в семье, готовясь заботиться о ней, после того, как его, Субхаса, не станет, сделался излишне строг и суров с ней, а она, живущая уже совсем иной жизнью, и не думала ему подчиняться. Сильный ветер может пригнуть лист, а может его оторвать. Вот чего боялся старый, мудрый Субхас Чаула – он уйдёт, она отдалится, а потом оторвётся от семейного древа. Семья же – это самое важное, то, что даёт силу человеку, то, что защищает и прикрывает его от жизненных бурь, то, что согревает его душу теплой атмосферой любви. Оторваться от семьи – значит одиночество, а нет ничего этого страшнее. В одиночестве сидят в горных кельях-пещерах злые асуры. Рабиндра не плохой человек, но слишком простой и думающий, что и всё в жизни так же просто. Уже сейчас он возмущается оттого, что младшая возомнила себя невесть кем…
Субхас смотрел на дочь – улыбающуюся, приплясывающую в шафранового цвета сари, чтобы объяснить ему как движется по орбите этот самый электрон. Она умная, много умнее, чем он когда либо мог стать, и это уже сейчас. Её ум принесёт много пользы людям. Вот только принесёт ли он ей счастье? Субхас не знал ответа на этот вопрос, как не знал и что такое “протон”. Не лучше ли улыбаться и кивать, кивать и удивлённо разводить руки? А время рассудит. Пусть боги будут к ней благосклонны…

***

Гастон Гош сидел на большом ящике с инструментами и курил сигарету.
Давненько пагубная привычка не приносила такого удовольствия. Почти целый день на это не было и минуты. Даа, хорошо ты поработал в этот раз, старина!
Сказать по правде, Гастон Гош и сам не ожидал от себя такой силы и прыти: вечер, ночь, утро, день и еще вечер - все это время почти без передышек он затягивал гайки, подсоединял трубки гидравлической системы и проверял их работу, сверлил, обтачивал, налаживал и, то и дело чертыхаясь, переделывал по новой. Опыт Легиона подсказывал - в бою ничего не имеет права отказать, а значит все должно быть не просто как надо, а как надо с запасом.
А теперь, когда все тело ноет, а на правой руке около большого пальца набухает мозоль, он сидит и пускает колечками дым под потолок громадного ангара, довольный, как, вероятно, никогда за все последние годы.
Эх, кофе бы сейчас - черного крепкого эспрессо! И неплохо бы, к примеру, сыгрануть в картишки - когда то давным-давно Красавчик Гастон, кажется, был непревзойденным чемпионом в своем полку. Благо сейчас никто не работал, кроме неуемной и неутомимой Ракшаты.
Днем пришел какой-то японец, с лицом как блин, без всякого выражения. Дорого бы он дал, чтобы посмотреть, как этот японец и их загробного вида араб играют в гляделки! Месяц, наверное, никто бы не моргнул, мухи бы засидели! С трудом подавив смех Гастон Гош отметил про себя, что он и в самом деле в отличном расположении духа!
Так вот, этот самый японец передал генеральному конструктору Ракшате, что “его господин желает иметь отряд найтмеров, а не один, пусть и превосходный, и что он хотел бы, зная манеру работы уважаемой Чаула-сама, чтобы в его распоряжении имелись всё же какие-то рабочие чертежи, по которым машины можно было бы собирать поточно и без её постоянного участия”. Надо было видеть её лицо! Всё время до этого она не ходила – летала по ангару, охваченная энтузиазмом открытия, поправляя, дополняя, а порой и сама брала в руки инструмент. Даже не особенно большого понимания самого Гоша хватило, чтобы понять – машина и в самом деле намечается революционная, невиданная доселе. И вот теперь её самым обидным образом отрывали от дела, словно ребёнка от новой игрушки. Что несколько удивило, так это то, что эта бенгальская кошка не показала когтей, а быстро собралась и уехала с коротеньким посыльным. Только выражение глаз ясно давало понять то, что так и не было произнесено – ледяное, цепко-колючее, блестящее нехорошим блеском…
Что за покровители у нас? Ведь какая всё же нужна для этого сила – отряд найтмеров, поточное производство! А главное – где? Кем бы ни был их патрон, но он должен был быть богом конспирации – острова были под британским контролем, по крайней мере, всё по-настоящему значимое на них, а уж после последних событий … глупо и думать, что теперь при Британской ведьме в качестве генерал-губернатора, когда все чиновники, солдаты и полицейские поставлены на уши и роют землю носом, можно спрятать такое. Есть, правда, ещё Киото, в окрестностях которого они и находятся. Это особый город, японский город, но, это город, в котором ничто не может укрыться от Тайзо Кирихары, бывшего министра экономики, промышленности и торговли до вторжения, ныне известного как “изменник Кирихара” – человека, ненавидимого японским сопротивлением чуть ли не больше всех. Именно он после смерти императора и бегства премьер-министра подписал мирный договор, подписал капитуляцию перед Британией, на что не имел никакого права – ни морального, ни юридического.
Сам Гастон Гош не был так непримирим к нему – всем, у кого была голова на плечах, было ясно, что война проиграна, он только оформил эту очевидную истину. Если смотреть непредвзято, то он ещё и спас немало людей от бесполезной смерти. Но, после того как всё было кончено, ему пришлось хорошо послужить новым хозяевам, восстанавливая экономику островов. Он выдал все планы, имевшиеся у прежнего правительства, относительно подрыва шахт по всей территории страны и затопления их морской водой, и всех, кто пытался претворить этот план в жизнь. За всё это генерал-губернатор, тогда ещё принц Кловис, утвердил его в качестве главы особого поселения Киото и с тех самых пор о нём почти ничего не слышно, но все в городе знают, что он есть, что он руководит жизнью города, что он знает всё что в нём происходит. Сколько же денег ему пришлось заплатить, или как хорошо от него скрываться, чтобы организовать такую вот военную мастерскую!
- Эй, Гош… Гастон, так кажется, найдётся закурить? – прервал его раздумья крик.
Кто это? Ну конечно, О’Коннел: Ракшата курит свой кальян, да её и нет сейчас здесь, Q тоже отстутствует, да ещё, похоже и несколько разобиделся – их так хорошо снабжали всем необходимым, что ему было просто нечего делать, а ждать что великий молчальник заговорит явно не приходилось. Ну да, точно, так и есть – вот она, огненная шевелюра, приближается к нему из облюбованного контейнера.
- Пожалуйста, - сказал Гош, протягивая сигарету.
- Спасибо, - быстро ответил О’Коннел, прежде чем жадно и нервно затянуться.
- Что то случилось?
- Да. То есть нет! То есть на самом деле… Гош, давайте начнём заново. Я, похоже, не очень то вам понравился, когда мы прибыли – не отпирайтесь, это было заметно по лицу. Больше того, вы меня тоже сперва не впечатлили. Даа… Но теперь, когда я увидел вас в деле, когда нам теперь предстоит вместе работать, наверное, нам стоит относиться друг к другу лучше, больше доверять. Так что признаюсь честно – я несколько грустен, потому что вспомнил об отце.
- Об отце? Ну что ж, давайте сначала. Только… если вы расскажете мне немного о… о всех, кто в команде: о себе, о Ракшате, об арабе, о… Если, конечно, вы можете.
- С Ракшатой Чаула я работаю уже не один год, но по прежнему знаю про неё мало, но даже то немногое, что знаю, пока не смогу вам сказать, простите. А вот про себя расскажу охотно, есть у меня такая слабость, люблю рассказать хорошую историю, а моя, как я думаю, пардон за нескромность, поинтереснее многих. Про Абу аль-Койса тоже расскажу. Но, чур вы, первый! И вот что, давайте ко мне, там будет поудобнее.
В контейнере оказалось тепло, но пустовато. О’Коннел поставил чайник на маленькую электроплитку и вытащил пару чашек.
- Я вряд ли сойду за рачительного хозяина, но, попробую компенсировать это дружеской атмосферой.
- Тепло тут у вас. Может, раз уж так, в карты сыграем? Давненько я не брал их в руки.
- Боюсь что их здесь нет.
- Ладно, тогда истории. Мне всегда было интересно как у Ракшаты собралась такая разношерстная команда: я – француз, Абу аль-Койс – араб, Q, похоже, индус, ты (Гастон решил, что пора бы перейти к менее формальному обращению) – британец и…
- Ирландец!
- Что?
- Ирландец, не британец!
- С самого острова?
- Да. Из славного города Лимерика.
- Этот тот, который…
- Да, со знаменитой поэзией лимериков! Местные хокку чем то на них похожи, только похуже – ритм не тот.
- Ты, помнится, начал говорить о своём отце…
- Да, отец… Наверное, стоит немного сказать о себе по порядку. Родился я, как уже сказал, в Лимерике, в семье Патрика О’Коннела – старшего, это мой отец, и Гвиневры Джинджер – это моя мать. Джинджер значит рыжая – фамильная черта, передающаяся от поколения к поколению, так что, как видишь, исключением я не стал. Она занимается историей, фольклором, легендами Ирландии – её духом. Вот – он показал на свою куртку и маленький значок на ней – клевер четырёхлистник, символ удачи, подарок матери. Она раскопала его где то, так что он жутко древний, и, наверное, жутко ценный, хотя я, конечно, ни за что с ним не расстанусь. А вот отец – он был совсем из другого теста. Он был рабочим на заводе в Дублине, на оборонной верфи. Высоченный, сильный – он мог гнуть кочергу руками, но ещё сильнее его тела был его дух. Он был одним из лидеров ирландского сопротивления.
- Сопротивления?
- Да. Но, чайник вскипел, я, на правах хозяина, должен его разлить, а пока ваш черед рассказывать о себе.
И Гастон Гош рассказал. Как умел. Не всё, но многое. Про всю свою буйную, безумную, из крайности в крайность жизнь.
Однако, до чего приятно было смотреть, как вежливое, но в целом не слишком заинтересованное выражение сошло с лица ирландца! Да, старина Гош, тебе есть о чём порассказать, есть чем удивить! Просто таки гордость распирает при всех этих удивленных “Неужели?! Да ну?! Вот это поворот!”, честное слово!
Но вот Гастон Гош окончил.
- Интересная у вас… у тебя была биография! Никогда бы не подумал, сказать по правде. Уж кто-кто, но поэт. Совершенно не похож. Кто угодно, но поэт? Ой, пардон…
- Ничего. Я и сам бы этому удивился. Да и поэт из меня на самом деле никакой в последние годы – одно притворство. Ну а теперь ты: что там твой отец?
Лицо Патрика О’Коннела, только что улыбающееся и светлое, резко потухло.
- Да тут и не о чем говорить по правде, - сказал он, прихлёбывая остатки чая, крепкого, чёрного ассама.
- Но всё же.
- Ладно. Если кратко, то так. Мой отец много лет помогал ирландской освободительной армии и…
- Я, сказать по правде, так и не понял, что это за армия такая, от кого она хочет освободить Иландию. От британцев?
- Ну конечно от британцев, от кого же ещё!
- Но ведь они… ведь вы живёте в одном государстве уже много веков.
- Ну и что?! Они – покорители, мы – покорённые. В прежние времена это уже было… тяжело для нас. Мы теряли себя, теряли культуру, теряли.. слишком многое. А после того, как столица империи была перенесена в Новый Свет, в Новую Англию, то стало совсем плохо. Множество Отколовшихся – так мы называем этих жалких предателей, этих беглецов, которые уехали с острова. Они…  Их много, почти четверть населения и, на самом деле, в чём то их можно понять. Не было работы, не было перспектив, не было ничего, что стоило бы упоминания. А там – новая жизнь. Там они британцы, не ирландцы, отказываясь от имени, отказываясь от прошлого, они устремились в Новый мир. А мы остались. В нашей бедной, сельскохозяйственной, скупленной британскими лордами под корень стране. Никаких производств. Ну, кроме Дублина. Так вот, мой отец был одним из тех, кто боролся против всего этого. Он выносил с завода пороха, заряды, чертежи, он готовил ирландские силы… Пока не пропал.
- Куда?
- Я не знаю. Он был очень сильным и ловким малым. Куда лучше меня, - Патрик неловко улыбнулся.
- И что же?
- То, что он много лет занимался своим делом. Он никогда не попался бы полиции – так я подумал. И оказался прав.
- Так ты всё же выяснил где он, куда он исчез?
- Нет. Но я выяснил кто его забрал. Когда отец пропал – я не знаю что со мной сделалось. Сперва вообще никто не знал, что и думать. А потом в местной газете напечатали: Патрик О’Коннел был арестован по обвинению в государственной измене и терроризме. У меня сердце ёкнуло, когда я прочитал об этом. А уж что с матерью сделалось! Вот только я сразу понял – что то тут не ладно. К нам никто не приходил – ни полиция, ни следователь, никто. Не было суда, никто ничего не знал, а уж у нас слухи и новости разлетаются быстрее птиц. Отец как в воду канул. Я поклялся тогда узнать в чём дело.
- И что?
- Я к тому времени уже умел кое-что. Отец, коль скоро он работал на военном заводе и руководил подпольем боевиков, позаботился о том. Чтобы обучить меня орудовать со всем что взрывается и стреляет. А я, после того, как взял свою клятву, позаботился о том, чтобы натренироваться как следует. Наш дом, к счастью, был в пригороде, так что мне трудно было добираться до леса, вешать там мишень и практиковаться, пока с ног не падал. Я научился с одного выстрела валить зайца и куропатку, выбивал шесть девяток шестью выстрелами. И во тогда я решил, что готов. Я уломал мать – это было непросто, ведь Ирландия – вся её жизнь, продать дом и уехать на континент. Поначалу, дом никто не желал покупать – проклятые слухи, в итоге пришлось снижать цену. Ну и отцовы друзья помогли. Так что она и сейчас живёт где-то в Скандинавии. Я писал ей… раньше, пока это не стало слишком опасно.
- А ты?
- А мне дом был больше ни к чему. Я отправился навестить начальника полиции Дублина.
- Вот как?
- Да, мы уже довольно давно вычислили где он обретается, но от этого не было толку… до поры до времени. До дня восстания, который неизвестно когда наступит, если наступит вообще, или вот до такого, как у меня.
- И что же? – Гастон Гош почувствовал, что странным образом беспокоится за судьбу молодого Патрика О’Коннела, хоть тот теперь и стоит прямо перед ним, живым доказательством, что всё обошлось хорошо.
- Я залез к нему в дом, оглушил слугу прикладом револьвера, а потом ворвался в спальню, вытолкал жену, запер дверь, объяснил кто я,  и потребовал объяснений.
- Довольно опрометчиво: жена могла вызвать помощь, а вы представились.
- Да, пожалуй, но тогда я об этом не думал. Да и прятаться я больше не собирался – я собирался драться: за Ирландию, за отца! У меня и дома то не было, в который я мог вернуться. А что касается жены. Опрометчиво. Глупо. Но я не смог пристрелить её. Просто не мог. И вытолкал, чтобы не мешалась.
- Ясно. Даже и не знаю, как сам бы поступил на вашем месте. И что он вам сказал?
- Он сказал, что моего отца арестовали трое: двое мужчин в серых пиджаках и один очень странный мальчишка, ошивавшийся с ними. Информатор, возможно. Разумеется, они были из разведки, из сикрет сервис. По крайней мере, их облик, а так же те полномочия, которые они ему предъявили по документу, подписанному, ты не поверишь, самим императором, не оставляют особой почвы для сомнений. Они не прибегали к помощи полиции – всё делали сами. Что для меня странно – как отец позволил себя арестовать двоим, всего двоим – не считать же мальчишку?! Не понимаю. И тогда не понимал. Я вообще, сказать честно, поначалу решил, что он меня дурит. Даже ударил его пару раз для острастки, теперь даже немного жалею – он совсем старый был, а я ему лицо раскровенил, он захныкал. Ну да ладно. В общем они взяли его… и увезли.
- Куда?
- Я не знаю. И он не знал? Из Ирландии. В Новую Англию, вероятно. Не знаю куда. А главное, не знаю зачем.
- И с тех пор…
- Да, я больше его не видел и не слышал о нём. И с тех пор я мщу британцам!
- Понимаю.
Гастон Гош решился. Он рассказал о том, почему сам здесь. О Лауре Шарде. О своей любви. О своей мести. Потом они долго молчали. Наконец, Гош решил прервать паузу.
- И как же выбрались оттуда?
- Чудом. Мне безумно повезло. В городе в тот день был большой пожар – все были там: тушили, следили за порядком. Покаудалось их вызвать, пока они протискивались через перекрытый центр города – я был уже далеко. Чистое везение, больше я себе такого не позволяю.
- Да. Везучий ты малый. И это, скажу я, очень неплохо, - Гастон Гош хлопнул собеседника по плечу. Может стаканчик пропустим после всех откровений?
- Нет. Забыл сказать - с тех самых пор я не пью.
- Не идёт в горло? Я бы скорее наоборот по такому случаю пропустил бы хороший стаканчик. И что, совсем теперь не пьёте?
- Ну, такой уж я взял гиас.
- Что, простите?
- Гиас. Ах да, это же наше, ирландское слово! Это… что то вроде зарока, обета, обычно, в замен на что-то хорошее. Случилось в вашей жизни какое то событие, вот как тут у меня, что вам повезло страшно – любой ирландец знает, ну или знал скорее – надо взять гиас.
- Это такая национальная традиция? Занятно, но, боже мой, разве это так уж важно на самом деле? Пейте смело!
- Нет. Если уж взялся, то отступать нельзя. Нужно быть мужчиной.
- Похвально конечно, но..
- А ещё у нас есть одна старая легенда на этот счёт. Как ты понял, я в этом почти что специалист, спасибо матери.
- Я был как ты уже понял, скажем так, связан с литературой… . То есть, формально я и сейчас связан, да это не то, совсем не то. Так что вот тому, старому мне, было бы любопытно послушать…
- А хватит ли нам времени? Кто знает, когда вернётся Ракшата, а с ней и работа? Впрочем, думаю, хватит: она довольно короткая...

Отредактировано Ohgi Kaname (2015-01-16 23:49:08)

+2

14

+ Часть 4

***

Во времена давние и достославные жил в стране Эйре могучий муж и великий король Граймайд по прозвищу Сто Битв, ибо вся жизнь его была сражением. Мужеством и силой своей и храбростью своего Дома и дружины побеждал он часто, но врагов будто и не становилось меньше. Короли Ленстера и Коннахта, пришельцы из страны маленьких людей, морские бестии, приходящие с приливом и растворяющиеся в волнах с отливом - все они были врагами Граймайда. Сходились мужи, звенели мечи, свистели в воздухе стрелы не раз, не два и не два десятка раз на полях страны Эйре. Одолел король врагов своих в Ленстере, а следом за ними врагов в Коннахте, отбил атаку полумужей, отрезал голову предводителю их и повелел убираться навсегда в их землю дождей и туманов. Торжествовал Граймайд, но печатью скорби была отмечена радость - много, очень много доблестных бойцов пало в битве: тысяча и две сотни и три десятка и двое, с ними братья его младшие оба, а потом и дядя его, испытанный и верный, а еще зять его, племянник его и другие люди Дома его, и был он опечален.
Все ж пировал Граймайд, праздная победу свою, но тут прибыл посол к нему, да не с доброй вестью, а с горестной. От людей моря пришел посол, требуя покориться воле и силе их, платить им подать, да богов их чтить, если не хотят испытать огонь и отведать сталь. Без раздумий отказал ему король, гордый Граймайд Сто Битв, вытолкали пинками того посла вон, но, исполненный злобы и гнева, прошипел он, словно змей: “Попомнишь ты отказ гордый свой, когда придет в землю твою сила, какой прежде не видали ваши пустынные берега. Кровью ответите вы за оскорбление мое и чести нашей”. Так он сказал и был таков, а Граймайд умный и прозорливый, выждав чуть, окончил пир, проводил гостей с улыбкой радушной и дружеской, а когда вышел из высокого зала последний из них, то заплакал слезами отчаяния.
Не было воинов у него, чтобы биться, пали, победу неся над иными врагами, но нет их теперь.
Все же не мог он ответить иначе, выше свободу и честь оценя, чем самую жизнь.
В битве погибнуть он сам не страшился, звон топоров и мечей его слуху был мил.
Только вот сын у него подрастал - восприемник его королевству, да красотка жена остужала воинственный пыл.
Что с ними будет? Убьют их враги без пощади? Или в полон увезут на потеху своим королям? Нету участи горше!
Что ему делать? Бой принимать – значит всё, чего любишь лишиться, а отступать значит гордость презреть и нарушить обеты.
Что за король своей волей сдаёт королевство? Трус и предатель тогда он, в веках его имя презренно.
Всё ж Граймайд решил битву принять и на волю богов положиться – знать не допустят они супостатов победы.
Месяц прошёл в ожидании, бденьях упорных дозоров и к войне подготовке. А на тридцатый день враг с своим флотом явился.
Вышел на битву король, и была к нему благосклонна фортуна – десять он сжёг кораблей и рассеял противника войско.
Только не знал он того до последнего часа, что это – только лишь часть сил врага, что его отвлекала…
Один из воинов моря, умирая, чтобы задеть напоследок Граймайда не мечом, так уж словом, сказал ему правду: большая часть их людей под командой трёх королей и славнейших воителей их высадилась в Ленстере и подняла жителей его, недавно покорённых, пока король воевал здесь. Скоро пойдут они объединёнными силами на его исконные селения, на Дом его, на семью его, чтобы всех их предать мечу. Не желал верить славнейший герой страны Эйре в эти слова, но верные люди сообщили, что всё это – правда.
Не испытав на секунду радости от победы своей многотрудной, Граймайд отправился в Рощу святую за мудрым друидов советом.
Только на них он надеялся – больше не знал он что делать. Больше на сотни и тысячи было врагов, а его покидать стала вера.
Осень стояла, дубы, что росли в Роще священной от века Богов и героев, были в багрянце и золоте, Граймайд же был хмур и тёмен.
Стал он просить и молить, чтобы боги к горю его снизошли и явили бы чудо, чтобы спасли и умножили силу они страны Эйре.
Он умолял их, грозил им, что вражьих богов, вместо их почитать и задабривать будут – не шелохнулись дубы и ничто от того не менялось.
Граймайд поклонов и рук воздеваний проделал несчётно, щедрых даров обещал и поганых захватчиков крови.
День уж прошёл, но ничто не менялось, лишь только скрылось за тучами солнце, да месяц явился.
Чуть не отчаялся Граймайд, но был он упорен – дальше продолжил он речь и святое моленье.
Вот уж настало за вечером утро, солнце взошло, а потом добралось до зенита – всё он стоял, не оставив, не бросив моленья.
Но ничего и нигде в Роще святой не менялось.Мощно и глухо дубы, кроны сомкнувши стояли.
Так миновал день второй, будто и не бывало. Ноги свело королю и стучали от холода зубы.
Утром третьего дня, будто этого мало, хляби разверзлись небес – с градом гроза разразилась.
Так она шла от часа того и уже до полудня. Граймайд озяб и продрог, его силы иссякли.
Вот уж готов от моления он отказаться. Встал он с колен, чтобы прочь уходить, но секунду помедлил.
Думал проклясть он богов, ибо в час самых худший не помогли те ему и своим не почтили вниманьем.
К бою и к смерти готовился Граймайд могучий и не боялся он гнева богов, что себя показали глухими.
В это мгновенье из рощи, из самого центра, вышел старик с бородою седою и длинной.
Как он попал туда, как так прошёл незаметно? Граймайд сказать бы не смог даже и под присягой.
Молвил он: Граймайд, твои услыхали моленья друиды. Дать мы готовы тебе то, что просишь, да даже и больше.
Но ничего в этом мире людском не бывает бесплатно. Даже и боги берут свою жертву за то, что даруют.
Вручим тебе мы чудесную страшную силу, силу, что будет достойна и вместна королю страны Эйре.
Только тогда мы с тобой заключим договор, и условие будет такое: в ученики нам отдай ты любимого старшего сына.
Мальчик – то явно, великим со временем мужем станет и будет для нас он огромной удачей.
Редко когда короли отдают нам своих сыновей в обученье. Будет у нас ученик всем на зависть и диво.
Ты же получишь всю силу Священного леса, всё, что отдать тебе можем, получишь и станешь сильнейшим.
Воинов, равных тебе, во всём свете не будет – взглядом одним повергать станешь врагов, будто пикой.
Граймайд не сразу ответил и думал он долго. Как отказаться от сына, отдать в услуженье друидам?
Мальчик – отрада отца, и судьба королевства будет в руках у него находиться с известного срока.
Так же он должен с ним будет навеки проститься. Но отказать – это глупо – что делать с врагами?
Пусть он со мной поживёт до того, как он станет уже не юнцом, а мужчиной.
Сразу же после обряда его посвященья он вам будет выдан – я дам такой гиас.
Слово держи своё крепко, о доблестный Граймайд – знай, что безжалостны боги, когда обмануть их надеются люди.
Не угрожай мне, о старец, друид достославный – дай лучше силу мне, чтобы врагов победить за себя и за всю страну Эйре.
Старец взмахнул и воздел к небу очи, гром прогремел, и прорезали молнии небо.
Граймайд упал, будто гору ему положили на плечи. Но вот прошёл первый морок и смог он подняться.
Доблестный Граймайд, теперь ты иным стал и вскоре всех ты врагов победишь, силу свою лишь испробав.
Вот сидит птица – простой и живой сизый голубь. Ты посмотри на него, глядя прямо в глаза, и желай ему смерти.
Сделал так Граймад – и чудо – упал голубь мёртвым. Только лишь стоило птице блеск глаз уловить и увидеть.
Сила теперь короля и героя достойна – пусть будет достойна и верность. Час лишь придёт – я вернусь рассчитаться.
Так он сказал, тот друид седовласый, а после в дымке исчез, будто вовсе и не появлялся.
Медленно шёл, возвращаясь к войскам своим Граймайд. Он уж почти и не верил, что это ему не приснилось.
Мудрый друид, появившийся из ниоткуда и пропавший в тумане. Сила, что равных не знает, и обещание платы.
Сила? Пожалуй, её он проверит – вот ворона сидит и глядит с интересом на ветке кленовой.
Смотрит вороне в глаза он и хочет ей смерти. Блеск его глаз – и упала ворона на землю.
Значит не сон и не морок, а действительно чудо. Будет теперь чем ответить ему супостатам!
К воинам верным вернувшись, открылся им Граймайд, видя что дух их угас, затуманены лица.
Даже среди самых верных из рати ропот сомненья раздался и не было веры во взоре.
Прочие же так и вовсе над Граймайдом стали смеяться. Больше же всех был усерден в веселии Айфе.
Воин он был из могучих, но глуп был и горд он без меры. Стал он кричать, что король от тоски обезумел.
Граймайд послушал-послушал его дерзновенные речи, а после в очи взглянул, пожелав дерзновенному смерти.
Айфе и молвить тогда не успел – сразу замертво рухнул. Всё же тогда как один замолчали и стихли.
Ужас сковал их, но лишь на мгновенье. После же славу пели они королю и его потрясающей силе.
Более мы никого, ничего не боимся! Граймайд великий король и избранник он божий.
К славе, к единству, к победе ведёт страну Эйре.
Так они молвили в день тот туманный, а после шли без сомнений и страха они из сраженья в сраженье.
Люди морские ярились и дрались как волки, только победы ни разу и близко они не видали.
Шёл впереди всех, разя всех вокруг, сам прославленный Граймайд. Взгляд его бил и косил всех врагов, словно травы.
Отблеск, как молния быстрый, а формой похожий на птицу синих пронзительных глаз – тут же враг умирает.
Десять дал битв, десять было побед – вот какая удача!
Скоро бежать стали все при одном лишь его появленьи.
Граймайд Сто Битв стал великий король, всем врагам победитель и ужас.
Годы прошли – стал он править один надо всей страной Эйре.
Не было тех деревень и людей, кто его не склонился бы воле.
Славен был Граймайд-король, славно было правленье! Сам же гордился он больше всего своим сыном.
Рос мальчик статным и сильным, и ловким. Ум его был не по детски остёр и проворен.
О его красоте среди девушек всех расходились рассказы.
Вот уже скоро он станет не мальчиком – мужем.
Все ожидали с волненьем и радостью этого часа.
Больше же всех ждал отец, ведь он знал и боялся – явится тотчас друид за обещанной некогда платой.
Но как же так? Неужели не может сын выбрать, как ему жить, обречённый навеки к аскезе?
Должен уйти от людей и остаться вовек неженатым?
Нет! Не пойдёт! Он король и великий правитель!
Он не отдаст, не позволит! Друид ничего не получит!
Стал он хитрей и намного-намного с поры той власть укрепил он свою, нету счёта дружине.
Кто поперёк смеет стать его вольному слову? Нету таких и не будет во всей стране Эйре.
Так он решил, так решил гордый Граймайд – честь предавая во имя любви к обречённому сыну.
Вот и настал день заветный и час долгожданный: заполыхали костры и наполнились элем стаканы.
Граймайд сидел, возвышаясь на троне дубовом, хмурый лицом, и всё время к вину припадая.
Да, он решил! Только так он подумал – видит старик, всё таков же, как всех этих лет не бывало.
Медленно с тростью к нему приближается чинно и гордо.
Доблестный Граймайд, ты долго использовал силу, данную волей богов и друидов веленьем.
А ныне должен за всё и сполна ты теперь рассчитаться.
Вот он – твой сын – настоящий мужчина. Будет он лучшим из нас, как пройдёт обученье.
Что ты городишь, старик, ты же видишь – он воин. Воин, правитель, король – он таков по рожденью.
Нет, не отдам я вам сына, не ждите. Миром уйди, одарю каким хочешь подарком.
Что же я слышу сейчас, Граймайд грозный и сильный? Уж не предал ли ты данное верное слово?
Гиас ты взял пред Священною рощей что выдашь, чуть только день подойдёт, в обучение сына!
Мне не нужны ни меха, ни зерно и не деньги. Я  - человек не простой, а друид и богов ты не купишь подачкой.
Данную силу утратишь ты с той же секунды, как только, без своей платы покину я это селенье.
Ты угрожать мне пытался, старик пустословный?! Знай же – теперь мне своей предостаточно силы.
Верных мужей, крепких копий, коней – всех хватает.
Силой своей правлю я и продолжу правленье.
Сын же наследует мне, ну а ты – убирайся.
Глупо, опасно, гневить короля страны Эйре, поверь мне.
Молча старик повернулся и шаг уже сделал, но после вновь повернул голову и сказал, потрясая брадою.
Сила твоя обратится отныне навеки проклятьем. Все, что сберечь ты хотел, сам же ты и погубишь.
Власть вся твоя пропадет, пропадет твоя гордость.
Жалким изгнанником станешь один горевать и захочешь ты смерти.
Вот обещание мое и богов за попранную клятву.
Прежде чем Граймайд успел даже слово ответить, вспыхнуло что то вокруг ярким белым сияньем.
Видеть не мог ничего и никто в то мгновенье, в следующий миг старика же как будто бы и не бывало.
Новое чудо! Ну что же, пусть катится в бездну!
Пропадом он пропади - больше нету напасти!
Сына он все ж отстоял, остальное - не важно. Пусть подойдет он сейчас, слуги, кликните громко.
Мне разыщите его - я хочу с ним отведать из кубка.
Праздник сегодня великий настал для всего королевства! Вся земля Эйре пусть знает, что сын - мой преемник.
Лучшим из всех королем станет он, всех что были и будут!
Вот он идет уж, скорее его торопите! Он ведь не знает, какая беда угрожала все долгие годы! Я расскажу.
Ну, садись, поди ближе. С словом таким гордый Граймайд кубок рукой ухватил и поднес его сыну.
Взгляды их встретились лишь на мгновенье и только. Но в ту секунду свершилось друида проклятье.
Сильный высокий и крепкий не мальчик - мужчина, рухнул сын Граймайда чтобы вовек не подняться.
Взглядом отца сокрушен он безмолвно на пол был повержен. Все подались тут к нему, кто то вскрикнул - он умер!
В то же мгновение Граймайд постиг что случилось. Выполнил старец проклятый угрозу немедля!
Сила его, что победы ему приносила, стала сама по себе, не зависят от разума с волей.
Сына убил он, гордец, безвозвратно погиб в цвете сил от отцовской ошибки.
Волком завыл он и рухнул в тоске на сидение трона. Глаз – его враг, нужно срочно закрыть их.
Что с тобой Граймайд? Ты жив, повелитель? Король, что случилось?
Все вопрошали один за одним, он же молвил – я проклят.
Ну же, раздался в друг голос знакомый и милый. Что за напасть? Мы сейчас разберемся.
Это жена подходила к подножию трона, как вдруг увидала сына она распростёртое мёртвое тело.
Что ты наделал?! За что?! Что ты сделал?! Так она крикнула в ужасе, быстро поднявшись.
Милая, проклят я, страшен я, нет мне прощенья.
Что же случилось? Ты смерти сына причиной? Что не глядишь ты? Смотри и ответь мне!
Я не могу, я не смею. Не смеешь?! Убийца! Смотри же!
С возгласом этим она протянула изящную руку и ею мужу открыла глаза и сама в них взглянула.
В ту же секунду вновь рок совершился. Прекрасною птицей медленно пала она от проклятия мужа.
Все от велика до мала свою королеву любили. Слыла прекраснейшей девой она в стране Эйре когда то.
Да и сейчас красота её чуть лишь увяла: шёлк золотой у волос, розой алою губы.
Тут уже все, кто там был, похватали оружье. Кто то сказал что проклятый богами достоин лишь смерти.
Всё ж большинство оставалось тогда даже верной – Граймайд велик был и славен, водил он их в битвы.
Долгие годы они шли на смерть на врага по его только слову. Даже теперь не угасла ещё в него вера.
Но Граймайд сжался на троне и горестно плакал. Всё потерял он, что жизни давало бы смысл.
Монстр, чудовище он, он глупец и предатель, убийца!
Должен бежать он, скрываться, чураясь всем людям. Чтобы никто в целом свете не пал от проклятья.
Думая так, устрашённый собой, на глазах поседевший. Граймайд бежал без оглядки оттуда на север.
Кто то пытался его задержать и сражён был немедля взглядом его. Остальные страшились.
Позже пытались его отыскать но всё было напрасно. Знал лучше всех их король все укромные норы и лазы.
В недрах глубокой-глубокой пещеры во тьме и во мраке промозглом Граймайд сидел ожидая лишь смерти скорее.
Но он не мог умереть – не пускало к покою проклятье.
Граймайд не ел и не пил, он врос в камень холодный и мёртвый, но сам он жил, мукой совести вечной терзаем.
Стал он молить и просить, чтобы кто то снаружи в тьму и во мрак милосердный и храбрый спустился.
О досточтимый прохожий и путник помилуй! Муки прерви и убей недостойного радостей жизни.
Голос его был могучим как рёв шторма басом, порою даже сквозь толщи скалы и гранита наверх пробивался.
Только никто не спешил исполнять его просьбу. Люди боялись, страшились проклятья коснуться.
Годы же шли, про него уже все позабыли. Те же, кто шёл мимо скал, что южней Лимерика, думали тролль то к себе в страшный плен на потеху их манит.
Вот вам урок, господа, вот вам всем назиданье. Будь ты великий король, воин будь, всё ж держи своё слово!
Нет и не может ничто вам служить оправданьем, если вы дали его, но потом от него отступились.
Гиасс свой помни и чти, всякий вольный ирландец. Помни о Граймайда гордого страшной жестокой судьбине…

***

-Даа, ну и легенда! И это всё?
- Да… А в каком смысле?
- Ну, что сталось с несчастным Граймайдом?
- А! Ясно. Ну, легенда на этом обрывается, но есть три версии. Одна, самая скучная – он так и сидит в скалах и воет от тоски и ужаса безумия. В скалах Лимерика страшный ветер – он, порой, производит странные звуки и их…
- А другие версии?
- Ну, по второй версии его нашёл Святой Патрик, когда проповедовал в селениях Ирландии, отпустил ему грехи и тот умер с блаженной улыбкой христианином. Хмм, да. И есть третья.
- Какая?
- Будто пещеру Граймайда нашла одна из первых ирландских аббатис, ученица и духовная дочь Святого Патрика. Она была преисполнена добродетелей, добра и чиста душой. Жалость победила в ней осторожность и святые заповеди. Она убила Граймайда. Но проклятье не умерло! Да.. Вот она, сила Ирландии! Ха-ха! И оно перешло на неё.
- И губило людей?
- Нет, её святость его поборола, больше оно никого не убило, но дало ей странную силу. Впрочем, это всё только одна из версий – самая экзотическая и, наверное, самая старая. Мать её вычитала на стене какого то аббатства недалеко от нас. Немудрено, что им хотелось восславить свою аббатису. Мне она нравится потому, что это не так скучно, как в первой версии. А вторая… Знаете, у нас в Ирландии что ни произошло хорошего – всё приписывается святому Патрику. До того дошло, что думают, что и не было у нас других святых!
- Понимаю. Но ведь…
В эту минуту разговор был самым грубым образом прерван. В их по идее не слишком приспособленное для людей, но, тем не менее, вполне уютное помещение вошёл еще один человек. Вернее вошла.
- О’Коннел, Гош, не время рассиживаться. Работа не ждёт! Не самая интересная, большая, срочная и трудная – в общем, такая, какой обыкновенно и бывает работа. Нам нужно как можно быстрее собрать и испытать первый образец найтмера, пригодного для серийного производства. С классическим вооружением, - это было сказано сквозь зубы, будто выдавлено сквозь зубы, - так что у тебя, Патрик, теперь тоже куча дел.
С этими словами Ракшата Чаула вышла из обжитого оружейником контейнера и нетипичными для неё быстрыми и резкими шагами удалилась прочь.
Гастон Гош и Патрик О’Коннел поспешили приступить к делу, оба, впрочем, подумав, что их начальница определённо только что имела не самый приятный разговор – вид её был похож на вид чёрного штормового неба – молния и гром могли разразиться в любой момент.
И действительно в то самое время, когда только зазвучал зачин старого ирландского мифа Ракшата Чаула стояла посреди небольшого зала в японском стиле: перегородка из рисовой бумаги, почти полное отсутствие мебели – только циновка и низенький-низенький резной столик, на стенах – картины, изображающие, какая банальность, гору Фудзи, цветущую сакуру, замок Химедзи и, чуть в стороне, каллиграфический иероглиф в рамочке, означающий спокойствие. Ракшата не знала значения иероглифа, а если бы знала, то нашла бы его весьма ироничным – как раз спокойствия ей сейчас и не доставало. Её раздражала всё: сама манера вызова её сюда – прямо посреди важнейшей работы, как собаку по свистку, её раздражала обстановка – нарочитая, фальшивая, а больше всего её раздражала эта дешёвая конспирация, которую так любил её нынешний заказчик. Разговаривать приходилось, по сути, со стеной: собеседник сидел за перегородкой по-турецки, виден был только силуэт.
- Ракшата Чаула, вот вы и здесь. Думаю, что сейчас самое время поговорить о деле.
- А я так не думаю. Сейчас самое время это дело делать! А ваш нарочитый хватает меня прямо посреди важнейших разработок и…
- И настаивает, что вас хотят видеть здесь, как я ему и приказал. Вы блестящий конструктор, Ракшата, но вы здесь не стратег, не командующий. Вы должны помочь нам в нашей борьбе, а для этого дать нам то, что действительно необходимо, - в голосе звучала усталость и горечь.
- Я дам вам лучший найтмер из существующих. Что может быть для вас лучше? – сказала Ракшата, слегка пожав плечами.
- Десять найтмеров. Двадцать найтмеров. Тридцать найтмеров! Вот что может быть лучше!
- Но это, простите, уже не моя забота. Я руковожу не заводом гигантом, а маленькой группой профессионалов. Наш товар – штучный. Мы можем выковать вам один меч, но не целый арсенал. У нас просто не хватит ресурсов.
- Я знаю. Я говорю не о том. И ты знаешь, что не о том! Я хочу получить машину, которую можно будет запустить в серию. Пусть малую серию, пусть очень малую, чтобы сохранить завесу тайны. Но всё же серию. Ты решила сделать свой шедевр. Всякий мастер хочет сделать свой шедевр. Но только не за наш счёт. Мы в жизни не сможем повторить твое красное чудо, его оружие, которое вообще впервые увидело мир. В легендах хорошо, когда у самурая есть всесокрушающий меч, который рубит камень и сталь как шёлк и масло. Вот только мы не в легенде.
- А похоже. Скажите, зачем весь этот дешёвый маскарад? Мне прекрасно известно кто вы, мне это было подробно разъяснено теми, кто меня сюда отправил вам на помощь. Что это, страсть к эффектам, или чтобы в глаза не смотреть от стыда?
- Это неприемлемо! Я скрываю свою истинную личину, от этого зависит всё. Ты её знаешь, да. Но кто может подглядывать за нами сейчас? Что может быть в этот самый момент? Я не знаю. Не знаешь и ты, и те, кто тебя послал. Не эффекты – безопасность, вот ключ и вот основа! И о каком стыде ты говоришь?! Стыде! За что? Я сделал всё, что только был способен!
- Отнюдь. Я приехала помогать не вам лично и даже не вашему фронту, не забывайте, а всему народу Японии. Вы так и не свели меня с одной интригующей личностью…
- Зеро, - в голосе звучало раздражение, - нет, не свёл. Да это и вряд ли мне по силам.
- Вот как?
- Да. Он использует мои силы, но мне не подчиняется. Больше того, я уже и не знаю, кому подчиняется та группа под началом Канаме, скорее ему, чем нам, чем фронту. Я не могу ему приказать.
- Это не значит что я не могу с ним встретиться.
- Значит пока что! Вы должны выполнить свою работу. Я… требую… да, требую, чтобы все силы были брошены на создание упрощённой версии найтмера, с классическим огнестрельным оружием. Такого, который мы сможем пустить в серию. Только тогда у вас будет оборудование. Таково моё условие.
Повисло молчание. Только в левом углу комнаты, еще более электризуя атмосферу, жужжала нагло и беззаботно жирная чёрная муха.
- Воля ваша, я подчинюсь. У вас будет такой найтмер. Но, в таком случае, Алый лотос отправится к Зеро.
- Что?!
- Я не могу с ним встретиться лично, но не можете же вы запретить мне послать ему подарок, пококетничать… О, вижу, вам очень бы хотелось это сделать, господин…
- Не смейте произносить моё имя!
- Господин вы прирождённый, но вы смиритесь с этим. Таково моё условие.
Время потянулось медленно, как мёд, стекающий с ложки. Было видно как нервничает сидящий за ширмой, как он колеблется.
- Хорошо. Так мы решили. Я согласен. Серийный…
- Да, да, серийный обыкновенный найтмер. Я сделаю вам его очень быстро. Но в таком случае, становится очень важным вот что. Колесница – это хорошо, это важно. Ну куда важнее – возничий. У Арджуны была самая простая колесница, но возничим его был сам Кришна. Кто мог устоять против него? Иными словами, если убрать вашу любимую загадочность, то мне нужны пилоты. Лучшие пилоты. Я могла бы отобрать их…
- Пилоты будут. Я предвидел этот вопрос. Полковник, выйдите сюда, думаю, что пора вас представить.
Из-за ширмы вышел человек, удивительно высокий для японца, со строгими, рубленными чертами лица, сухого и внимательно-собранного. Волевой подбородок, строгая выправка, катана сбоку, цепкий взгляд.
- Полковник Кёсиро Тодо, к вашим услугам. Я и четверо моих ронинов… то есть четверо моих бойцов станем первыми пилотами новых машин.
- Расскажите о себе, полковник, - сказал голос из-за ширмы, видя то, что на лице Ракшаты поселилось недоверие.
- Полковник японской армии, 37 лет, имею боевой опыт.
- Ну что же так кратко! Скромность – благородна, но сейчас необходимо другое. Перед вам Кёсиро Тодо, лидер четырёх священных мечей, автор Чуда при Ицукусиме, первый меч сражающейся Японии!
- До чего же опять претенциозно! Не трудись в рекламе – всё видно и так. Какой бравый вид! Какой суровый взгляд! Какая сабля! Скажите мне, полковник, доводилось ли вам управлять найтмером? Или считаете катану надёжней? – спросила Ракшата голосом, преисполненным сарказма.
- Доводилось. Единственному в армии старой Японии.
- А вот это уже интересно. Мне казалось, что в армии Японии найтмеров не было. Продолжайте.
- Не было. Официально. А реально… реально мы были тогда друзьями Британии, почти союзниками. В это трудно теперь поверить. Император изменил курс нашей страны. Мы стали искать друзей на противоположной стороне. Но это было… строжайшим секретом. Долгое время никто, в том числе и среди армейских офицеров, не знал об этом. Никто не знал об этом… И нам в Японию секретно прислали пять найтмеров – для ознакомления. Британское правительство предполагало договориться с нашим о крупномасштабных партиях, которые мы должны были бы закупить. Сделка не состоялось, как нетрудно догадаться, в итоге, но у меня было три месяца. Наш испытательный отряд был переброшен на остров Итсукушима – он почти не населён и считается священным у нашего народа – на нём стоят великие храмы Синтоизма – нас никто не должен был побеспокоить. Мы занимались без перерыва. Я занимался без перерыва. Эта техника захватывает, она окрыляет человека. Я исследовал Глазго вдоль и поперёк. Узнал его силу. Узнал его слабость. И использовал позже, чтобы победить. Когда британцы высаживались – их, правда, было мало – остров хотели превратить в передовую базу снабжения, то я знал что делать. Знал об уязвимостях ходовой, о том, как вывести машину из равновесия, как заклинить пулемёт метким выстрелом, как прятаться от “глаз” и “ушей” найтмера. Меня называют Тодо Чудотворец, но я лучше всех знаю – никакого чуда не было – было следствие упорного труда и немного везения, как и всегда на войне. Да… это так. Но если вы ищете в Японии того, кто может управлять найтмером, то я – тот кто вам нужен!
- Хорошо. Вы одержите ещё не одну победу, обещаю. Радуйтесь, - это она сказала уже повернув голову и другим голосом, - у вас действительно есть хороший пилот, я погорячилась. Время не ждёт. Есть ещё вопросы, которые нужно обсудить именно сейчас?
Пауза.
- Полагаю, что нет.
Ракшата Чаула вышла молча.

+1

15

Часть 5

***

Субхас Чаула умер, когда его младшая дочь вступила в свой последний год обучения. 13 сентября, вернувшись домой, Ракшата обнаружила рыдающую мать, а суровый Рабиндра сказал ей только одну фразу: “Тебя опять не было рядом”. Она всё поняла. Она была умной. Может быть даже слишком. Её мозг был всё время в работе. Не то чтобы она не грустила, нет. Но это было не слишком заметно окружающим – её всегдашние занятия не менялись и, тем более, не прекращались. Рабиндра, став главой семейства и приведя в дом с согласия сэра Фрэнсиса собственных жену и двоих детей и раньше считал её странной, ненормальной, не такой, какой положено быть порядочной индийской женщине. Теперь же он и вовсе решил что она, Ракшата, противопоставила себя семье: её традициям, её сплочённости, её взаимовыручке. Как она может как ни в чём не бывало ходить всюду с сыном хозяина и обсуждать эти непонятные, безумные вещи, когда умер отец? Когда мать не снимает траура, когда она тоже словно бы умерла сердцем? Непонимание легко превращается в неприятие… Рабиндра Чаула не понимал своей младшей сестры.
А Ракшата… Старшая школа была другой, не такой, как предшествующие классы. Дети, пусть и дети знати, становились настоящими лордами и леди, выбирали свою будущую сферу приложения усилий, с каждым месяцем становясь всё больше и больше похожими на нобилей, на офицеров, на богатых владетелей – на своих родителей. Ллойд почти не изменился, только вытянулся вверх, отчего его тощее и сутулое телосложение стало еще более заметным. И он стал еще более подслеповат. А Ракшата стала другой. Не маленькой индийской девчушкой, бегавшей хвостом за своим лучшим и единственным другом, но прехорошенькой небанальной красотой девушкой. Она научилась носить европейское, говорить и вести себя.. нет, не как леди, но и не как дочка слуги. Она видела, что взгляд то одного, то другого ученика задерживается на ней чуть дольше, чем раньше, становится чуть пристальнее. И… ничего. Совсем ничего. Она не интересовалась ими, а рискнувший было наследный герцог Сеймур – один из самых родовитых учеников школы, попытавшийся пойти дальше взглядов, получил отповедь и немедленно.
С этого самого момента начался новый этап школьных издевательств, впервые с тех самых давних пор младших классов. Джордж Сеймур был оскорблён. Джордж Сеймур был отвергнут. Он, любимец всей школы, самый важный её ученик! Он предложил ей себя! Предложил ей, ну, не руку и сердце, конечно – она ему не ровня, но своё покровительство, предложил ей жалованное гражданство! А она его отвергла… Так это не останется. Нет, ни за что! Скоро вся школа с его подачи потешалась над Ллойд-Асплундом и его “невестой”. Были сочинены песенки, дразнилки, даже заказаны значки. Всё попусту! Хайрам Ллойд-Асплунд и Ракшата Чаула просто не замечали этого.
Это были одни из самых лучших дней в их жизни: каждый неделя – новое открытие, каждая день – новый опыт, каждый час – новая тема для разговоров. Они были счастливы своим странным, непонятным другим и на других не похожим счастьем. Когда все обсуждали чей то новый костюм или платье, то они обсуждали как может быть устроен самый современный костюм для глубоководных работ, или костюм химзащиты. Когда все были в восторге от нового музыкального хита, то они измеряли скорость прохождения звука в разных средах и собирали свой собственный телефон. Они оккупировали библиотеку и подружились с библиотекарем. Они писали свои тесты и проверочные работы за считанные минуты, чтобы… побыстрее вернуться к обсуждению задач, которые их одноклассники не решили бы, даже если сидели бы над ней одной месяц. Они полгода упрашивали преподавателя биологии дать им на время микроскоп, а когда так и не смогла уговорить его, то сделали собственный. Они описывали животных, растения, минералы. Они участвовали почти в десятке школьных соревнований и олимпиад разом. Они тайно, под псевдонимом графа П писали сразу для нескольких научных журналов. Интересы их были обширны, а фантазия – безгранична.
И всё же больше всего их интересовала техника, инженерия. Когда школа была охвачена спорами относительно того, кто же победит в кубке по регби, то они несколько дней спорили о том, как можно наиболее просто и эффективно создать плотину на Ниле, узнали мнение сэра Франсиса Ллойд-Асплунда, раскритиковали его, а потом построили модель, испытанную в школьном парке на ручье, чтобы доказать свою правоту. Их дразнили мужем и женой – они пропадали где то вместе ночами, а они плевали на это, словно не слыша, и продолжали искать в телескоп комету Галлея и кольца Сатурна.
Тем были тысячи, миллионы, интересны – все. Везде есть простор для нового, нужда в нём. Везде есть место для мысли, величайшие загадки, сложнейшие головоломки, или, напротив, такие простые и очевидные ответы, что похожи на ключи, положенные на самое видное место, и именно по тому забытые. Они были как двое обжор, оказавшихся у стола с тысячей разных деликатесов и сладостей – глаза не в силах были охватить всего, руки – взять, но хотели ужасно. Может быть именно из за этого они так мало думали о будущем – настоящее занимало всё время, не давало скучать, очаровывало и не давало фантазии отвлечься на воздушные замки грядущего. Нет! Конечно, они много думали о будущем: о будущих технологиях, двигателях, приборах, полётах, о фразе этого безумного, как и они, русского, который сказал, что Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно сидеть в колыбели. Они думали обо всём, но только не о себе…
В середине последнего года их вдруг захватили найтмеры – о них тогда говорили все, как и об их изобретателе, сэре Эшфорде. Говорили как о венце современной технологии, залоге победы британского оружия. Могли ли Хайрам Ллойд-Асплунд и Ракшата Чаула пропустить подобное? Разумеется, нет! Ллойд так и вовсе стал грезить ими, а Ракшата… как и всегда помогла ему. Они создадут свой проект! Свой, который будет не хуже, но лучше, чем тот, который есть сейчас. Собирая по крупицам информацию о строго секретном техническом чуде, предполагая, домысливая, творя, они стали создавать его – свой найтмер. Кто вёл в этой работе? Кто внёс в неё больший вклад? Нельзя сказать. Но вот, спустя четыре месяца, когда всё прочее, вся громада тем и путей, словно бы вдруг растворилась, оставив одну, магистральную дорогу, спустя четыре месяца беспрерывного труда ума проект был готов. Аноним граф П готов был явить его миру, благо возможность представилась.
Военное ведомство объявило конкурс на лучшее предложение по рационализации конструкции найтмера, прежде всего его системы управления, крайне сложной, не слишком надежной и не дающей полностью использовать потенциал конструкции. К делу привлекались ведущие университеты империи, их технические и инженерные кафедры и подразделения, лаборатории и инженеры с крупнейших военных заводов. Понятно, что никто не рассчитывал, да даже и помыслить не мог, что в подобном состязании умов будет участвовать на равных команда, состоящая не из десятка многоопытных профессионалов, но из восемнадцатилетних мальчишки и девчонки. Но на их счастье конкурс по настоянию графа Эшфорда был открытым. "Мы ничего не потеряет от того, что позволим трудиться над проблемой любому уму, но может потерять ценную идею, свежий, не замыленный взгляд, если не позволим," - так сказал по этому поводу сам технический гений и автор найтмера и никто не решился ему перечить...

Таким образом, граф П тоже оказался в деле. Но была одна огромная разница между его проектом и любым другим, между его идеями и всеми остальными. Все пытались лишь усовершенствовать то, что уже было дано, все трепетали перед гением (и, что скрывать, положением графа Эшфорда при дворе) чтобы что то по настоящему менять в его оригинальном проекте. Косметические перемены не шли ни в какое сравнение с тем, что сделал аноним - граф П пересоздал найтмер заново! Что то оставил, что то улучшил, а что то поменял совсем, с поразительной подчас смелостью. Пояснения к чертежам и схемам, к цифрам и приложениям бурлили самой буйной фантазией: парашют системы катапультирования складывался для компактности по принципу крыльев насекомых, на смену громоздкой системе оптического обнаружения, со сложнейшими компенсаторами тряски и скорости, пришла эхолокация по примеру летучих мышей и тепловизор, комбинация которых давала идеальное целеуказание. Впрочем был и резервный визуальный канал на оптоволоконных кабелях вместо хрупких линз и зеркал. Новая балансировка, на 20% повысившая скорость, перекомпонованная проводка, усиленная гидравлика - все одним словом было сделано не как локальное усовершенствование, но как комплексная работа над ошибками предшественника, давшая в итоге новую машину!

Единственное, что бросалось в глаза, было то, что автор проекта на удивление слабо знает производственные и военно-промышленные реалии - проект был в чем то даже слишком революционен для имеющихся мощностей. Это наводило на странную, крайне странную мысль - граф П - человек не из этой среды, посторонний. Но это значило, что он делал свой гениальный эскиз просто на базе собственного ума! Нереально... Но, как бы там ни было, и блеск проекта, и странности автора настоятельно требовали личного знакомства. Графу П пора было перестать прятаться за маской анонима. По поручению сэра Эшфорда, следившего за ходом конкурса, главное квартирмейстерство имперских вооруженных сил послало по обратному адресу письмо уважаемому графу П. Письмо, которое перевернуло и определило всю жизнь Хайрама Ллойд-Асплунда и Ракшаты Чаула.

Уважаемый граф П, поздравляем вас с победой в конкурсе предложений по рационализации и усовершенствованию найтмера MkII, проводившемуся Королевским бронекорпусом имперской Британской армии. В то же время вынуждены сообщить вам, что для получения призового фонда, а так де в целях дальнейшей плодотворной работы, необходимо чтобы конструктор (или конструкторский коллектив), известный до настоящего времени, как "граф П" обнародовал для официальный имперских органов власти свое имя, сведения о занимаемой должности, или профессии, образовании, возрасте и, в том случае, если речь идет о научной организации, о месте ее размещения и источниках финансирования. Необходимо пояснить, что данная информация, исходя з стратегической ее важности для армии и Империи будет установлена в любом случае, так что возможности сохранить анонимность у вас не будет. Потому предлагаем вам не тянуть и произвести раскрытие добровольно, пока мы предоставляет вам подобную возможность, что само по себе явится хорошим заделом для последующего сотрудничества.

Руководитель Управления перспективных разработок главного квартирмейстерства имперской армии, полковник Грей

Довольно скоро в Управление пришел ответ, поразивший полковника Грея, сразу (и, как покажет практика, не случайно) настроивший его на очень напряженный лад, прозвучавший обещанием новой, долгой и очень трудной работы.

Уважаемый полковник Грей,

Считаю своим долгом в кратчайшие сроки уведомить вас, что под именем "графа П" в действительности скрываюсь я - граф Хайрам Ллойд-Асплунд, учащийся 18 лет, а так же моя помощница - нумерованная Ракшата Чаула, учащаяся 18 лет. Мы приняли давнее и обдуманное решение связать свою жизнь с наукой, а потому теперь чрезвычайно заинтересованы не столько выигрышем, сколько Вашими предложениями о сотрудничестве. Теперь, с готовностью внести свой вклад в дело укрепления обороны Британии и ее научно-технического развития и прогресса, ожидаем ваших предложений.

До настоящего времени известный как "граф П", искренне ваш Хайрам Ллойд-Асплунд

Ракшата Чаула потом часто вспоминала это время - время, когда они отправили свое ответное письмо. Время надежд, мечтаний, дерзких планов, время еще не знавшее разочаровании предательств, время в которое она, не зная что произойдет после, была более счастлива, чем когда либо. Даже теперь, когда горько, больно и глупо было об этом вспоминать, она не могла не признаться себе в этом.
Они сидели в двух небольших мягких креслицах, привнесенных из комнаты, на балконе особняка Ллойд-Асплундов. Вернее нет, не сидели, а поминутно вскакивали: чтобы сменить друг друга у приделанного к парапету телескопа, чтобы сходить в дом за чаем, чтобы поправить платье, а на самом деле по тому, что просто не могли усидеть на месте. Они были похожи на актеров водевиля, каждый в свой черед поднимающихся и произносит их страстную тираду, чтобы тут же уступить место другому. Звездное ясное небо, идеальное для наблюдений в это раз не привлекало их. Лишь легкий вечерний, или, скорее уже ночной ветерок немного остужал страсти.
Сейчас настал черед вскакивать Хайраму:
- Это все же удивительно! Нет! Это совершенно правильно, так и должно быть! Но чтобы уже сейчас... Понимаешь, Ракшата, мы уже сейчас из школы одним широким шагом ступаем в большую науку. Все наши планы! Все наши мечты! Теперь не будет ничего невозможного. Даже не просто в науку - в военные исследования, где вся мощь Империи будет стоять за нами. У нас будет лучшее в мире оборудование, мы увидим и сработаемся с лучшими умами Британии, а после и превзойдем их. Одно письмо! Подумать только, один конкурс, одно письмо. Случайность... Нет! Закономерность - случайностей не бывает на свете. Мы будем конструировать найтмеры!
Он немного запнулся от нехватки воздуха и сел. Теперь слово взяла Ракшата:
- Да. Мы будем конструировать найтмеры. Ты представляешь? Мы увидим их не в мыслях, не в чертежах - в металле. В тоннах металла. Который мы заставим научиться плясать силой своей мысли. Танец металлических исполинов! И ведь это не все. Столько удивительных вещей, столько мыслей, столько всего, что теперь можно будет не только обсуждать, не только читать об этом, или делать примитивная модели. Стоит только получить признание, стоит только, как сумел это сделать граф Эшфорд, и не будет закрытых дверей, не будет слишком смелых планов. Единственным лимитом станет наше воображение!
- Да.
Впервые за довольно долгое время они оба умолкли. Хайрам протер стекло в очках и пошел за чаем - без его тепла становилось довольно зябко, хотя ураган чувств грел всё равно. А Ракшата Чаула смотрела на звезды. Танец металлических исполинов! Кто бы мог подумать. Она - маленькая индийская девочка, получит такую великую силу. Ей вспоминался танец Шивы, созидающий и разрушающий миры. До этого, конечно, еще очень далеко, но к о сказал, что это невозможно? Кто знает до какого могущества и каких размеров дорастет их техника? Пару сотен лет назад никто не поверил бы что возможны те вещи, к огромны теперь все занимаются ежедневно. Ум, фантазия, знание безграничны, а техника придет... Они создадут такие вещи, каких еще не знал и не видел мир! Она и Он. Ракшата смотрела на возвращающегося Хайрама и думала... она и сама точно не знала о чем: о нем, о его таланте, о том, что они смогут создать вместе, о том, что ей даже приятнее будет творить что то вместе с ним, чем одной. А еще о том, почему она стала улыбаться в последние недели, когда слышала дразнилки и толки одноклассников про "жениха и невесту"... Но вот Он вернулся. И они вместе стали отыскивать спутники Юпитера через телескоп, сбиваясь в который раз от волнения и радостного предвкушения. Как же хорош был тот вечер! И еще несколько похожих вечеров тоже. А потом пришло второе письмо. Ответ, из-за которого едва не рухнул мир Ракшаты Чаула.

Уважаемый граф Ллойд-Асплунд, мы рады Вашему столь скорому и столь честному и открытому ответу. Управление и имперская армия в целом благодарит вас за столь активное желание послужить на пользу Британии. Как глава управления, с ведома и по просьбе лично графа Эшфорда, я имею честь пригласить Вас в исследовательский центр #5 Бостон, Новая Англия в качестве помощника Главного конструктора. Уверен, что наша совместная работа окажется в высшей степени плодотворной. В то же время должен с некоторым сожалением отметить, что работы, которые проводятся в центре #5 совершенно секретны и представляют обойдя огромную важность для безопасности Империи, а потому не может быть и речи о допуске на объект кого либо из нумерованных. Убежден, что роль вашей скромной помощницы, по видимому гасила исключительно технический, незначительный характер, и что она будет в полной мере компенсирована Вам работниками управления, имеющими несравненно больший опыт и лучший навык. Наконец, должен Вам сообщить, что предназначаемая Вам вакансия не может долго простаивать без критического ущерба для работы и исследований в целом, а потому мы ожидаем Вашего столь же быстрого, сколь и предыдущий, ответа и прибытия не позднее 15 июля сего года. Прилагаемый к письму Ваш приз должен, вне всякого сомнения, покрыть накладные расходы.

Руководитель Управления перспективных разработок главного квартирмейстерства имперской армии полковник Грей

Отредактировано Ohgi Kaname (2015-01-21 00:28:11)

+1

16

Часть 6

До Ракшаты даже не сразу дошел смысл того, что только что взволнованным и гордым голосом прочитал Хайрам. А когда дошёл… Она побледнела, потом покраснела, а потом… потом заплакала. Это было непонятно, незаслуженно, несправедливо! Она работала не меньше, разбиралась не хуже, внесла вклад такой же, как и Он! А ее назвали “незначительной технической помощницей”! Но главным было даже не это – у нее вот так вот запросто, не останавливаясь на этом особо, украли мечту. Она рыдала и спрашивала у Хайрама только одно: “Что же мы будем делать? Что же мы будем делать?” А Хайрам Ллойд-Асплунд даже не сразу и понял что случилось и первые секунды сиял, как начищенный пенни, успев даже повторить, смакуя, “Помощник главного конструктора”. Лишь потом до него дошло – радужные перспективы ждут только его, только его, но никак не подругу, помощницу, единственную, кто до сих пор по-настоящему его понимал.
- Скажи… Они не могут так! Это наш общий труд! Скажи… Это несправедливо! А что мне делать, что?! Скажи, что ты не поедешь!
Она повторила это пять раз на разные лады, а он стоял молча, похожий на натянутую тетиву, у него шёл градом пот, он закрыл глаза, потом открыл их, а потом сказал.
- Ты права, так нельзя, так неправильно! Я напишу им снова! Я объясню! Я потребую! Им нужны таланты, специалисты! Я не поеду!
Так он сказал тогда – и она перестала плакать. Так он сказал тогда – и она сделала глубокий и судорожный вдох. Так он сказал тогда – и она сказала тихо-тихо “спасибо”. Так он сказал – и она поцеловала его, обняла, а потом заплакала снова – от радости. Так он сказал тогда – и она никогда не забудет этих слов. Этой лжи.
Впрочем, сперва ничто не предвещало неискренности. Близилась пора выпускных тестов - роковое письмо пришло в начале мая. Конечно, Ракшата и Хайрам не боялись их, да и подготовке уделяли не слишком много внимания - они могли сдать их блестяще с закрытыми глазами, но она стали поводом сменить тему разговоров. Но даже и это явно не помогало - не говоря о найтмерах они продолжали о них думать. Ракшата была мрачной - она чувствовали себя несколько виноватой перед Хайрамом, закрывшим по ее просьбе дорогу самому себе, а кроме того ее все еще не до конца покинула обида. Граф же Ллойд-Асплунд был более даже активен, чем всегда - лишь изредка надтреснутый голос выдавал внутреннюю борьбу. Тогда она почти любила его. А может быть и не почти - просто теперь не желает в это верить. Она подарила ему первый поцелуй – случайно на самом деле, но сама потом наполнила его значением в своих мыслях - мыслях молодой девушки... Вот начались итоговые тесты. Вот был сдан первый. Вот - второй. Вот - последний. Все - блестяще. Но что дальше? На выпуском вечере они сидели в стороне с серьезным чуть грустным видом. Хайрам сидел, будто на иглах, глаза у него странно выкатились - он говорил, что у него появилась идея - нужно поехать в Оксфорд! Их могут взять с такими результатами. Или нет... Наверное, все же лучше сперва подстраховаться и съездить в Калькутту - столицу Британской Индии - передать результаты тамошнему университету, чтобы точно создать "запасную площадку", а уж потом… Она не очень слушала - больше смотрела на него, думая о том, какой он стойкий, уверенный. Она ничего не подозревала. Она даже проводила его на следующее утро на вокзал - только чуть удивилась количеству взятых вещей! Она хотела поехать с ним - он отговорил, сказал что будет проще и дешевле, если он съездит один. Она вернулась в дом. Она поднялась к себе. Она только вечером обнаружила эту проклятую записку, предательскую записку, бывшую еще хуже, чем письмо из Управления. Письмо унизило ее. Записка - убила. Убила ее любовь, убила ее доверие, убила все, что до этого называлось Ракшата Чаула, кроме ума и упорства, а текст ее навеки был выжжен огненными буквами в ее сердце и памяти. Она вынула тогда ее из под подушки, когда ложилась - Он точно рассчитал, что когда она наденет его и прочтет, то Он будет уже далеко.

Милая Ракшата, когда ты возьмешь в руки эту записку, то рядом меня уже не будет – я буду далеко – на пути к нашей общей мечте. Надеюсь, что ты поймешь меня. Я много думал над тем последним письмом из Управления, над предложением, которое там было сделано. Сделано мне, не тебе, что явно несправедливо… Но отказаться? Отказаться, значит не достигнуть ничего, значит упустить шанс, великий подарок судьбы, упустить нам обоим. Я знаю, что логика и здравый смысл на моей стороне, когда сейчас я все же еду в Бостон. Я знаю в то же время, что ты не могла бы спокойно воспринять мои доводы, будь они не написаны на бумаге, стойкой и простой, но высказаны тебе в лицо. Я знаю, что не смог бы тогда с тобой спорить – не из неправоты – из жалости. Так же я могу написать, что отказ – это слабость, это ничто, а так… Я верю, что на месте мне удастся убедить в неправоте начальника Управления полковника Грея, а так же и всех остальных, что ты – блестящий конструктор и можешь и должна работать вместе со мной. Я верю, что ты присоединишься ко мне очень скоро, но только то, что я сейчас делаю, может превратить нашу мечту в реальность. Жди и попробуй сердиться на меня не слишком сильно.

Твой граф Пудинг.

Ее бросило в жар уже после первых строчек, потом она вскочила на ноги, а потом упала обратно. Впервые  жизни она была в такой ярости! И… ничего не могла сделать, даже сказать – некому! Она не могла уснуть той ночью, она сжимала зубы до скрипа, а потом. Потом она решила было поверить ему – с рассветом, который воспламенил в ее душе что то, напомнил о чём то, злость не ушла, не уменьшилась даже, но была еще надежда. Так прошёл почти месяц – в одном сплошном ожидании, письма, телеграммы, слова, чего нибудь. Месяц со сжатыми зубами надежды. А потом случилась катастрофа. Сэр Фрэнсис уехал на три недели в Австралию – там были заказы, а Ракшата… она была на взводе тогда, в постоянном напряжении. Наверное, именно потому так всё тогда получилось. Разговор с Рабиндрой. Последний рубеж между старой жизнью и новой. До этого момента они как то почти не пересекались, хоть и жили в одном доме, но теперь, когда хозяин уехал, Рабиндра нашел ее сам:
- Ракшата, я хочу поговорить с тобой.
- Не сейчас - я немного занята, - она читала книгу, а на самом деле думала о Хайраме.
- Нет, именно сейчас. Это касается тебя и семьи, твоего места в семье. Пока молодой хозяин был здесь - ты была с ним. Я мог думать об этом что угодно, но такова была воля и сэра Хайрама и сэра Фрэнсиса. Теперь же он уехал. Твоя... миссия по отношению к нему... компаньонки, помощницы - не знаю, как сказать правильнее, окончена. Теперь ты должна вернуться в семью.
- Я никуда из нее и не уходила, Рабиндра.
- Нет. Тебя все время не было. Ты не заботилась об отце. Ты не думала о семье. Ты вообще не думала о том, о чем положено думать индийской женщине. Все эти непрочные знания, все эти странные науки - они для них - не для нас. Так было, так есть и так должно быть и будет. Ты должна вести себя как индианка. Должна вернуться в семью и работать в ней. Мы не предаемся праздности! Есть много работы - в саду, на кухне, на уборке. Нам нужны все руки. Я прошу тебя оставить твои прежние странности и принять то, что должно и суждено.
- Рабиндра, я... наверное, я понимаю тебя. Я любила отца, люблю мать и семью, я готова вносить и свой вклад. Но "странности"? Это не странности - это я и есть, я не могу от себя отказаться! К тому же у меня впереди еще лежит будущее, которое я вижу именно в науке и ни в чем другом. Я...
- Тогда я властью главы семьи приказываю тебе отбросить эту возмутительную спесь, остепениться и вести себя так, как должно индийской женщине - дочери, сестре и будущей матери.
- Приказываешь? Вот как ты сказал? Но я не подчиняюсь твоим приказам! Мне жаль это говорить, Рабиндра, но сейчас ты просто глуп. А главное Хайрам… он скоро вернется, вернется за мной. И он волен отдавать здесь приказы, но никак не ты! - это последнее она смогла произнести лишь с некоторым трудом, после паузы - ей все труднее было самой верить в это. Ракшата всё больше раздражалась, сам разговор казался ей странным. Он и был странным, разговор по сути даже не между людьми – между двумя мирами, каждый из которых не мог понять другого.
- Да, я приказываю, а ты – подчинишься. Тебе очень многое было позволено, но теперь этому должно положить конец. Я…
- Я уже ответила тебе и больше повторять не стану. Отказаться от всего?! Подчиниться?! Я никогда не стану такой как ты! Я добьюсь много большего в жизни, чем ты можешь даже вообразить! Мы вместе добьёмся… с Хайрамом. И ты не смеешь мне приказывать! Я никогда не опущусь до уровня твоих приказов! – Ракшата почти кричала – по большей части от внутреннего надлома. Слишком многое в словах Рабиндры больно обжигало ее сердце, слишком похожа была на правду нарисованная им безрадостная перспектива. Она не хотела быть грубой, но в итоге случилось нечто много худшее – она унизила его. Он почувствовал себя униженным. На самом деле по внутреннему своему характеру Рабиндра Чаула был человеком гордым, но всю свою жизнь он смирял свою гордость: перед отцом, перед хозяевами, перед другими британцами. Он видел в этом часть естественного порядка вещей. Но столь же естественным в нем должно было быть и то, что младшие так же должны были смиряться перед ним. А сейчас… сейчас он пришёл в ярость! Кровь хлынула ему в голову, лицо раскраснелось, кулаки сжались, но, уже готовый пустить их в ход, он решил что может ударить сильнее иначе.
- Глупа ты! Ты, забывшая свое место. Я напомню тебе его, но прежде меня напомнит жизнь. Сэр Хайрам, говоришь ты?! Сэр Хайрам?! Уж не ставишь ли ты себя вровень с ним, с сыном нашего господина?! Уж не думаешь ли ты, что он сам считает тебя себе ровней?! – тут он громко и зло рассмеялся. Нет! Ты была для него чем то вроде игрушки, забавной обезьянки, помощницы в играх, тренировки для ума, но теперь он вырос… и бросил старую игрушку. Глупая, жалкая девчонка, он уехал и никогда не то что не вернётся за тобой – он о тебе не вспомнит. У него своя будущность, а у тебя – своя. И ты примешь её, добром или нет, нот примешь. И даже не я буду тому причиной, хоть я и могу по праву и по силе выбить из тебя всю твою дурь, но жизнь. Ты будешь мыть полы, посуду, туалет, всё, что ни потребуется, потому что ты не годна ни к какой более сложной работе. Ты пролетала в облаках свою пору учения, ты пошла по дороге, которая для тебя закрыта. Он может по ней идти и пойдёт, а ты… Ох и посмеется он над тобой, если все же вспомнит, доверчивая дура…
Она залепила ему пощёчину, звонкую, сильную – прямо по губам – лишь бы он замолк. Рабиндра побагровел. Он дотронулся до губы, размахнулся со всей силы и… не нанес удара.
- Я уже ударил тебя сильнее, чем могут ударить руки. Но это был последний раз, когда ты, недостойная, дотронулась до меня, последний раз, когда ты безнаказанно ударила мужчину. Я дам тебе два часа, чтобы свыкнуться с мыслью о своем истинном положении. Потом ты придешь ко мне, извинишься, скажешь какую работу ты готова выполнять на благо семьи. Если же нет, то я так отколочу тебя, что ты навсегда забудешь все свои бредни! – с этими словами Рабиндра круто развернулся, задев ногой стену, зло выругался и ушел. Ракшата осталась наедине с собой…
Она бежала в тот день, в тот час – сама не зная куда, хватая те немногие вещи, которые могла считать своими, без мыслей, почти без чувств, с редко капающими на пол слезами. Она не боялась угроз Рабиндры – она вообще не думала о них. Что толку их бояться? Много страшнее то, что он, похоже, прав. Хайрам… у него есть будущность, может быть даже великая будущность. Он уехал к своей мечте, а её, старую игрушку, оставил. Расставаться было жаль, конечно, как всегда жаль расставаться с любимой игрушкой, он написал ей записочку, чтобы она так не огорчалась (а больше всего не смущала его своим огорчением), а потом… А потом не было ничего. Потом он забыл о ней. Он ее предал! Он ее предал! И её жизнь теперь, когда идя вместе с ним, она увидела каков может быть мир, какова может быть наука, знание, все ее мечты – всё это теперь ничто. И удел Ракшаты Чаула теперь всю жизнь слушаться Рабиндру, который несравненно глупее её, вытирать пыль, убивать в уме и сердце ростки непозволительной мечты и ждать старости? Нет! Неееет! Бежать! Она и сама не знала тогда куда и зачем. В ту ночь Ракшата Чаула ночевала на улице. Больше она никогда не вернется в тот дом, в дом своей молодости, в дом графа Фрэнсиса и графа Хайрама Ллойд-Асплундов. Рабиндра не искал ее.
Месяц спустя, когда  вернулся старый граф, Рабинра сказал ему, что Ракшата решила уехать, чтобы самой искать счастья в жизни. Сэр Фрэнсис понял его так, будто она уехала дальше учиться – Рабиндра сказал ему, что Ракшата “решила продолжать свои старые занятия” и тоже не слишком интересовался ее судьбой. Много более его тогда заботил его собственный сын, от которого Ракшата с каким-то странным чувством последней исступленной надежды продолжала ждать письма, весточки, чего-нибудь…
Она чудом устроилась в автомастерскую – там же она и жила, там и спала в углу под старым, изъеденным мышами пледом. Иногда появлялись и мыши – но их она не боялась. Взяли ее не сразу, ей пришлось едва ли не умолять, но очень скоро владелец мастерской Гупта Брапхупадпа убедился, что руки у нее золотые, а еще более удивляла феноменальная память. Пару раз чуть не произошёл страшный скандал, когда она, вместо того, чтобы ремонтировать машину (при минимальных затратах для мастерской, самыми дешевыми запчастями) стала вносить свои усовершенствования, но довольно скоро оценил этот факт и даже поставил в рекламу возможность быстрого тюнинга по желанию заказчика. Ракшата стала приносить неплохой доход. Но Гупта не любил ее – он ее боялся: боялся ее “волшебной” памяти боялся ее удивительных для ее возраста знаний техники, а больше всего боялся того вида отчаяния в глазах, который постоянно не сходил с ее лица. Платил он ей мало, считая, что тот факт, что ей позволено жить в мастерской уже стоит половины денег – остального Ракшате хватало только на еду и чтобы подлатать одежду. Вскоре ей все же пришлось продать европейского покроя платья и купить на эти деньги сари – с помощью этой сделки удалось купить сразу два и новых! Теперь она стала похожа на то, на что,  может быть, менее всего хотела быть похожа – на обыкновенную индианку…
Письмо не приходило, время шло, а в сердце у молодой девушки кипела невидимая для посторонних внутренняя буря, разливался расплавленный металл, чтобы остывая выкристаллизоваться в ненависть – к Британии, к Британской Индии и ее порядкам, не оставлявшим ей ни дороги ни выбора, к самой себе – доверчивой дурочке, но главное – к нему, к предателю, к человеку, которые получит все, о чем она только ни мечтала, получит за работу, наполовину сделанную ею! Именно тогда она стала такой, какой оставалась и сейчас – холодной и безразличной снаружи, саркастичной, не прощающей ошибок – и другим и себе, грациозной, похожей на кошку – пушистую и мягкую на первый взгляд, но самую ловкую и очень хитрую хищницу на второй. Нет, не зря родители дали ей имя яростного демона, пусть эта ярость и никогда не видна глазам!
Она стала искать возможности отомстить, она стала истово искать возможности приложить все же свои таланты. И тут ей впервые за столь долгое время повезло. Гупта Брапхупада имел брата – его звали Рабиндра, так же как и её брата, но трудно было бы найти двоих людей менее схожих. Рабиндра Брапхупада был еще очень молод, чуть старше самой Ракшаты, был не из тех, кто мирится с судьбой, любил скорость и риск – он водил такси и там это показывал в полной мере. Часто он приезжал в мастерскую брата, чтобы отремонтировать свою машину, свое частное такси, по его собственным словам “старше гор Гималаев, старше океана, видевшую, наверно, первый рассвет этого”, после чего он всегда смеялся, показывая крепкие белые зубы. Гупта не любил этих визитов, не любил брата – он вообще мало что любил на свете и слишком многого боялся, особенно же рассказов про истинную работу брата – работу связного в подполье Сражающейся Индии. Она была там! Она слышала эти рассказы, она не спала нет нет! Она больше года прожила в мастерской. Ни весточки! Она больше года прожила в мастерской, и поняла, что больше не может так жить, что она должна сделать рывок к мечте! И в один из дней, когда отчаяние и гнев достигли пика, она прервала рассказчика, она решилась!
- Я хочу вступить в армию Сражающейся Индии!
- Ты? Ты нас слышала?!
- Вот как? Не бойся, Гупта. А ты… Наша дверь открыта всем, но подумай, девочка, это жизнь, ставшая одной сплошной опасностью и…
- Я не девочка!
-А кто же ты? - сказал Рабиндра Брапхупада с усмешкой.
- Я та, кто даст вам в руки оружие! Оружие, которое делало британцев непобедимыми. Оружие, с которым они не ждут столкнуться! Найтмеры! Найтмеры для Сражающейся Индии!

***

Гастон Гош стоял и любовался сверкающим, переливающимся огнями красным монстром, высившимся почти в центре ангара. В нем были и другие найтмеры – серо-черного окраса, немного меньше, но они были лишь фоном, как говорила Ракшата, лишь огранкой для истинного алмаза. Алый Лотос был готов к ключевым испытаниям – и очень вовремя, право слово! Фронт освобождения готовил что то большое – это не было проговорено, но буквально чувствовалось! К ним в ангар теперь каждый день, да что там – чуть не каждый час бегали посыльные. А кажется будто один – все запыхавшиеся, вежливые, деловитые, и, конечно, все на одно лицо. Вообще теперь сразу стало чертовски людно – командование фронта, а на самом деле даже не оно, а их таинственный спонсор, позаботилось о том, чтобы производство шло полным ходом. Всюду чем то были заняты рабочие, больше похожие на механических человечков, вроде тех, что отбивали время в настенных часах дома… Дом. Как давно он не был в нём? Как давно он понял, что больше не хочет в него возвращаться? Его считают едва ли не ударником – он вечно в работе, он руководит маленьким отрядом техников, компенсируя паршивое знание как английского, так и японского (особенно по части технических терминов) молниеносной и экспрессивной жестикуляцией, а отсутствие таланта – опытом и трудолюбием. Он спал, работал, ел, болтал со своим новым другом О’Коннелом – и снова, и снова, и снова. А старый, проклятый старый дом… Вернуться туда хоть раз – значит опять в паутину безвременной тоски. Сколько времени он провел там без цели и смысла, жирея, тупея, предаваясь отчаянию, вспоминая о том, что вернуть невозможно?! У него теперь есть дело, есть цель, есть чувство, что он не лишний человек на свете. Черт возьми, старина Гастон, да ты даже выглядеть стал лучше в последние дни – подтянулся, окреп – не мудрено при такой работе! И вот теперь…
- Все готовы?!
- Да!
Голос, послышавшийся из репродукторов со всех четырёх углов ангара, принадлежал пилоту машины – им к некоторому удивлению Гоша, был временно назначен безмолвный араб, так как штатный пилот – какой-то японский офицер до сих пор не мог прибыть. Голос великого молчальника предсказуемо оказался невыразительным и глухим, но сейчас это было не важно. Найтмер двинулся вперед! Со скоростью черепахи, это правда, но, по видимому, испытания ходовой придётся этим и ограничить – секретность не позволяла развернуться дальше. Но уже это было почти что чудом. А главное – испытание оружия, было еще впереди! Все, весь ангар, десятки глаз, смотрели неотрывно. Все… кроме Ракшаты Чаула! Гош никак не мог понять этого. Как же так?! Ракшата, как только прибыли необходимые детали, как только они были собраны в целую конструкцию, она тут же заявила, что всё так, как надо, что конструкция будет работать как часы. Строго говоря, она вообще не хотела никаких испытаний – сконцентрированная теперь всецело на поточном производстве массовой машины. Но вот… найтмер ало-золотого цвета достиг позиции, обозначенной красной же линией, вот замер, а потом…
Вспышка, озарившая всё ослепительным светом! Звон, грохот – настоящий удар грома, который следует, как ему и положено… за молнией! Разряд! Ещё, ещё, ещё! Сияющие змеи, огненные струи, извивающиеся, как живые, переливающиеся серебристым, белым и красным, бьющие… точно в цель! Раз за разом! Дальность, правда, у этого удара была ничтожная, но этого и не требовалось. Найтмер имел нечто вроде когтистой звериной лапы – специальной конструкции – в каждом когте медный и сакуродайтовый проводник.  Пять метров – это максимум, но, стоит только “лапе” захватить что либо, как шансов у цели не останется вовсе – всё будет выжжено, как старое дерево, которому не посчастливилось в грозу. Страшное оружие. Но не главное! Главное же ждало впереди…Вся противоположная стена ангара была покрыта отметками мишеней.
- Три! - прогремело над ангаром.
- Два!
- Один!
Новая вспышка была еще более яркой, чем предыдущие молнии, хотя и почти бесшумной, а главное – куда более продолжительной. Шаровая молния. Вот она проплыла – довольно быстро, хотя, сказать по правде, куда медленнее снаряда. Зато урон был впечатляющим – металл плавился, мишень была сожжена вся, так что даже не ясно было в какую ее часть пришлось попадание. Было ясно, что еще один выстрел туда же и в ангаре будет проплавлена дырка. Тем временем огненные шары населяли воздух жуткими призраками, разлилась характерная озоновая свежесть. А мишени исчезали одна за другой.
- Успех! Полный успех! – Гастон Гош и сам не заметил, как сказал это вслух.
- Точно так, хотя мне немного и жаль!
- Чего, Патрик?
- Так глядишь, скоро обычные пушки совсем пропадут – что мне тогда делать?!
- Тебе что, мало пушек на всей той орде?! – сказал Гош, махнув рукой в направлении стоящих железной стеной машин позади красного чуда.
- Да нет, хватит пока что, - ответил Патрик, взмахнув рыжей головой и смеясь.
- И вообще, гляди веселее! Ты что-то подобное в жизни видел? Нет?! Вот и я нет! А это сделали мы!
- И это он мне говорит! Слушай, Гош, что с тобой случилось? Я помню какой букой ты был, когда мы встречались на вокзале… Не то чтобы я жалуюсь, конечно… А вообще ты прав! Я такого тоже ещё не видел, даром что уже не первый найтмер с Ракшатой собираю. Ну теперь то мы зададим этим британцам! Японский фронт… Ха, да уж, японский: индианка, ирландец, француз, араб… Хотя, наверное, так и надо… Говорят скоро наша техника вступит в строй, в дело!
- Да, вроде бы как…
- Ох и хорош же будет сюрприз для британцев, когда на них понесется эдакая лавина! Иногда даже хочется тоже быть с ними – в кабине, не линии огня! Атаковать  их, врезаться в их ряды, как драгуны виконта Клэра!
- А кто это?
- Это командующий бригадой ирландских эмигрантов, на французской как раз таки службе, они сражались под знаменами Людовика XIV в начале XVIII столетия. Они покрыли себя незабвенной боевой славой на поле сражения при Рамилли, сражаясь с англичанами! В их рядах был и кто-то из моих давних предков – брат пра-пра-пра… уж и не помню сколько пра, не суть! Но их знает каждый настоящий ирландец! Про них даже песню сложили…
Гастон Гош в очередной раз подивился тому, сколько всякой всячины: легенд, песен, преданий – знает его новый друг. С тех пор, когда поэтический талант умер в нем самом, Гош терпеть не мог всего этого – и песен, и других стихов, и даже своих собственных. Но только не теперь. И это было еще одной из тех больших перемен, что случились с ним. Патрик О’Коннел после улыбки и просьбы не останавливаться, раз уж сказал А, то говорить и Б, негромко запел… Он пел негромко и печально, красивым, хоть и немного подрагивающим голосом. Гош не понял некоторых слов, особенно тех, что произносились не по-английски даже, а с отголоском того древнего наречия, которое и составляло некогда язык острова Эйре. Так оно продолжалось некоторое время. Гош стоял и слушал.
- Красиво. Но печально. Надо бы что то более воодушевляющее.Мы же всё же не на смерть отправляем тех, кто станет пилотами этих машин… Ну, или, по крайней мере, мне хотелось бы в это верить.
- Есть еще одна песенка… Уж она то повеселее!
- О чем же?!
- О британской армии!
- Вот как?! Неожиданно.
- Да. И она уж точно будет повеселее.
И Патрик запел снова, но уже совсем иначе – куда веселее, задорную и несколько хвастливую песню.
Гастон Гош прослушал один куплет, затем другой, а после понял, что начинает смеяться – искренним, не сатирическим, не горьким не горьким, как все последние годы, смехом, но искренним. Он протянул руку Патрику и пожал ее, когда тот окончил.
- Спасибо.
- За что?
- Да так… За бесплатную песню, - он снова рассмеялся.
- Да не за что. Меня, похоже, только за это держать и будут, как соловья. Сколько ни работаю с Ракшатой…
- А сколько?
- Да не мало уже...
- Э нет, не увиливай! Ты у нас, говоришь, теперь за соловья, тогда не замолкай, рассказывал все. Я ведь до сих пор из всех только про тебя что-то и знаю.
- Ну, - Патрик смущенно улыбнулся, - я и сам не так много знаю. Но ладно... С чего бы начать... Ну, первым с Ракшатой стал работать наш "квартирмейстер" - еще с Индии. Кстати, она его и наградила таким прозвищем. Сам он, даром что жуткий болтун, про себя как раз ничего толком не сбалтывает. Просто, мне кажется он из тех людей, кому мало их обычного места в жизни... Да и вообще таким на месте не сидится - этот пузатый мяч все время в движении. Знает миллион разных веселых историй, никогда не унывает, как и я, но, в отличие от меня скрытный. От него я про Ракшату ничего не узнал. А сам он... Вроде как британцы в Индии касты отменили, да только это во многом видимость - он из какой то из нижних - так Ракшата сказала. Мало бы что ему в жизни светило, ели бы он не был здесь. Я сам с ней стал работать лет пять назад. После той истории с начальником полиции - ну, ты помнишь. В общем я тоже сбежал на континент, а потом - потом я кое с кем познакомился. Они...что то вроде международной организации, для помощи таким как я, как ты, как Ракшата - для тех, кто борется.
- Это кто же? Они что, секретные? Странно это все звучит как то...
- Согласен, странно довольно таки. Но это правда. Они то меня и свели с нашим гением. Он свел. Я и до сих пор не знаю как его зовут - он велел себя звать... На французский как раз манер как то... А, комиссар! Вот этот самый комиссар - дело было в Антверпене - меня и свел с нею.
- А ты то как с ним встретился?!
- Я? Я ведь когда бежал, то, ну... Ну в общем не совсем самому мне это удалось - друг отца помог -он старшим помощником капитана тогда был на одном судне, на сухогрузе каком то. Скрытно меня пристроил с один из пустых ящиков - вот вроде как этот мой нынешний, видно уж судьба у меня жить в такой ерунде, а не в доме, как все нормальные люди. Довез меня до Антверпена, а когда разгружались, то бумажку всучил с адресом - там тебе мол помогут.
- И ты туда не задумываясь пошел!?
- А что мне было делать?
- И что?
- Да ничего особенного. Пришел - там квартира, мне какой то маленький такой очкарик открыл. Сказал что могу пока располагаться, показал где кровать, где сортир, а где кухня, а потом ушел. Я даже и спросить толком ничего не успел! А спустя часов так пять вместо него пришел уже комиссар. И в тот же день я влился в группу Ракшаты. Как сейчас помню до чего придирчиво она меня тогда рассматривала - будто не человека даже, а новую деталь - нет ли где брака! Но довольно скоро я привык. Есть что есть, есть где спать, есть с кем поболтать, есть над чем поработать, а главное - можно здорово всыпать британцам - что мне еще нужно?!
- Ну а сама Ракшата то как вышла на этого комиссара? Кто он такой, как выглядел? Это ж прям как масоны какие то получаются.
- Да не знаю я! Видно рано то на себя роль соловья примерял. Как выглядел... А вот никак. Не знаю, подбирают специально таких, или учат, да только ничего в нем примечательного не было: волосы темные, глаза темные, рост средний, руки..., ноги..., походка.... - да все обычное. Голос только, может быть - такой сухой, резкий, и, если так можно сказать, морозный какой то. Но он и не говорил то мне почти ничего, скорее наоборот - меня представлял: кто мол я такой, да откуда взялся. А Ракшата... Она, конечно, побольше меня знает обо всем этом. Я сам знаю только, что она родилась в Индии, там выросла, там построили найтмер - первый не британский! Что там вроде как, даже восстание какое то было, но неудачное, а потом она подалась в Европу, где я и влился в команду... А больше... Больше вроде и ничего.
- Чудно это все! Не понимаю я такого. Как можно выполнять указания неизвестно кого?! А какие цели у этого комиссара? Вдруг нас всех используют в темную? Вдруг...
- А разве у тебя сейчас не так? Вот мы в ангаре, размером с пол-квартала, собираем найтмеры. А ты знаешь кому это все принадлежит?
- Фронту освобождения Японии.
- Фронту... А у фронта такие возможности откуда? А?! Тоже ведь не знаешь? И я не знаю. Зато я знаю, что найтмеры, которые мы соберем в этом ангаре, доставят немало проблем Британской Ведьме, несмотря на всю ее славу. Мне этого достаточно!
- Ладно, ладно, не кипятись, - сказал Гош, хотя внутренне и подметил, что его новый друг только что вслух высказал то, что уже давно занимало его собственную голову. И не сказать, чтобы он разрешил все вопросы и сомнения, скорее наоборот.
- Да ничего.
- А что наш араб? Отчего он стал таким великим молчуном? Или это тоже тайна? Многовато их...
- Нет. Вот здесь твоя ошибка, старина. Это как раз не тайна, хотя и довольно мерзкая история. Только что было восстание на аравийском полуострове, которое так успешно подавила Британская Ведьма, прямо перед тем как ее перебросили сюда, на нашу голову. Так вот до него было еще одно, побольше нынешнего - уже несколько лет назад. Судьба у него была тоже печальная - шансов у этих несчастных арабов против Империи не было, хотя все начиналось довольно неплохо. Ну да что я тебе рассказываю - наверняка и сам знаешь, если здесь жил, в британской то колониальной зоне. Так вот, уже тогда, после ой первой аравийской компании нашего друга...ну, скорее коллегу, британцы взяли в плен.
Тогда многих взяли в плен - одних казнили, других отпускали, вот только Абу аль-Койсу не повезло. Тем первым восстанием руководил некто, представлявшийся как Махди - новый пророк, мессия. И именно Абу был тем, кто видел его последним. Я так понял, по крайней мере. Британцы убили этого вождя, а вот тело в суматохе потеряли, да так больше уже и не нашли. Абу уже тогда занимался электроникой, ни в чем таком замешан не был, жил у себя в доме в Медине. И надобно именно так случится, чтобы не то машина, не то найтмер, который вез тело Махди именно там и перевернулся... Когда бои окончились за наши электронщиком пришли из Сикрет Сервис, надо полагать, и забрали. Назад он больше уже не вернулся. Что они с ним делали я не знаю - пытали, похоже, а может и что то похуже. Только вот это уже не совсем обычный человек. Скорее даже не совсем человек. Он, как кажется, не испытывает эмоций, ему все безразлично, он почти раз учился разговаривать... Ты бы видел каким он был, когда Ракшата его привела. Больше на призрака похож: тощий, бледный... он и сейчас то тощий, ни на что не реагирует, посади его - так и будет сидеть: хоть час, хоть два, хоть три. Не спрашивай как он улизнул - он и сам теперь вряд ли помнит, он никогда не говорит ни о чем, что с ним было в промежутке от того дня в Медине и до самого момента его у нас появления. Вряд ли, конечно, он сам сбежал - скорее его выкрали... А может и "выбросили", когда поняли что он уже и на человека перестал быть похож. Откуда Ракшата его привела я тоже не знаю, но думаю, что от кого то, вроде помянутого выше комиссара. Я, если честно, сперва недоволен был - думаю: одна обуза будет. К работе такой не годен, только нас отвлекает жутью своей. Но с тех пор у него мозги вправились... немного. В каком то жутком смысле ему даже, наверное, все это на пользу пошло. До всего этого он был человек обычный - ничего особенного. А теперь... Он просто и не думает ни о чем другом, разучился как бы. Каким бы ни был отменным работник, каким бы дисциплинированным, а все равно он не сможет все время только о деле думать - обязательно влечется мысленно. А этот может! Подумает молча несколько ночей, покомбинирует эти провода со схемами - и готова. С ним только Ракшата то и умеет более менее переговариваться, чтобы он ответил...Ну вот, вроде представил всех...
А Гастон Гош стоял, будто поражений громом, от этой страшной истории, вспоминаю себя самого на десятилетие порабощенного одной мыслью. Но все! Этого больше не повторится! Он увидел, как чуть поодаль от них вновь стоит невозмутимый, как и всегда, араб. Не повторится!

+1

17

И, наконец, завершение истории!

+ Конец

***

Граф Хайрам Ллойд-Асплунд сидел, склонившись, над столом с горящей лампой по левую руку в довольно странном, непривычном для самого себя состоянии. Он был слишком уставшим, чтобы работать, но не шел и сон. Похоже, что в я эта история с заложниками, попавшей в плен принцессой, объявившимся "орденом черных рыцарей" (Вот уж нелепость! Он и в империи то рыцарей считал скорее странной бутафорией, этаким воспоминанием общеимперского масштаба, с минимальной пользой, но большими расходами и еще большим пафосом, а тут уже и японские (!) террористы (!) норовят себя так назвать! Хоть бы уж самураями, или воинами Микадо - копирование редко когда доводит до добра - это он знал как конструктор - нужно иметь смелость думать своей головой.) все же на нем сказалась. Организм напрягся, нервы повысили чувствительность, адреналин прилил, когда его детище отправилось на штурм комплекса по подземным коммуникациям, куда враг успел даже пушку поставить. А уж потом, когда прогремел взрыв, когда здание этого несчастного отеля начало оседать под собственным весом вниз... Он тогда похолодел от мысли, что Ланселот погиб, что погибло то, чем он жил все последние годы, что проиграно пари, что этот полезный и довольно забавный дурачина Куруги все же свернул себе шею... Но нет! Вывел! Вытянул! Успел! И даже заслужил похвалу! Горечь сменилась радостью, а та в свою очередь - нынешним состоянием ни туда ни сюда. В очередной раз на Хайрама накатило раздражение самим собой, а вернее сказать - своим организмом. До чего же все в сущности глупо! Обыватели не устают повторять: какая же это удивительная и загадочная штука - человек! Разум - да, возможно, а вот все остальное... Не раз и не два думал Ллойд-Асплунд о том, что эволюция - столь надежный, безотказный естественный отбор создал в этот раз какого то разбалансированного недоделка. Разум - лучший в живой природе, а что же ловкость? Что сила? Что выносливость? Создай не кто нибудь, а он сам, к примеру, найтмер с самой совершённой внутренней электронно-вычислительной начинкой, но медленный, со слабой гидравликой, плохой устойчивостью и картонной броней, то его бы справедливо разгромили в пух и прах, уволили, а то и отправили к врачу, как резко и внезапно поглупевшего. И если у эволюции, впрочем, было железное оправдание - она - слепая, неразумная сила, то вот у Творца, ответственного за сей "шедевр" по мнению креационистов его не было. Глаза не видят дальше своего носа без очков, невозможно даже заснуть, когда того желаешь - и вот это вот "венец творения". Халтура! С этой мыслью граф видно заснул, все же, на пятнадцать минут, а проснувшись, потерев затекшую руку, скоро поймал себя на том, что предается занятию еще более нетипичному для него и более бесполезному, чем сетования на несовершенство человеческого организма - воспоминаниям. Вспоминался, как на зло, один из самых мерзких периодов всей его жизни, периодов, когда он только волевым усилиям не позволил себе скатиться к отчаянию. Даже теперь он не до конца еще мог смотреть на это с отстранен нам спокойствием - в душе начинало что то дергаться, словно маленький зверек беспокойно возиться.
Вот он, молодой и наивный, садится на призовые деньги, выигранные вместе с первым местом в конкурсе на усовершенствование найтмера, на поезд в Дели, с неспокойной совестью, но большими надеждами, вот уже в самолет в Калькутте, а вот настала пора садиться и самолету, прибывшему после дозаправки на Гавайских остовах в Бостон. Хайрам Ллойд-Асплунд о многом успел подумать за время этой поездки: и о том, что он поступил некрасиво по отношению к ней, к Ракшате, но правильно, что это - и для ее блага тоже, что и она и отец очень скоро будут им гордиться, а его имя прогремит на всю Британию, что он пожмет руку самому графу Эшфорду и нужно немедленно будет изложить ему... все! И вот таким - немного рас трепальным, восторженным и уже почти счастливым он оказался в огромном аэропорту, где, сказать по правде, даже немного потерялся. Еще из Калькутты он отправил срочную телеграмму с просьбой его встретить. Однако далеко не сращу ему удалось найти выход из этого величественного инженерного сооружения - главных воздушных ворот империи, еще больше расплавлявших его воображение, а тем более найти присланный за ним автомобиль. Сердце стучало, в висках гудело, он мысленно готовил речь, призванную сращу поставить себя, а так же уже намекнуть и на то, что его все же беспокоит судьба его помощницы. Дороги он не видел - стекла на задних сиденьях были затемнены, впрочем, он и так тогда ничего не смог бы запомнить... И вот - проходная, территория, напоминающая странную смесь завода, университета и военной базы, вот длинные коридоры с бежевыми стенами, лифт, снова коридор, строгая обитая чем то черным дверь с табличкой, кабинет с довольно простой, очень строгой, но льготной мебелью, искусственный камин, одна из стен представляла собой большущий экран, сейчас, впрочем, не горящий, стол с письменными принадлежностями, за столом - хозяин кабинета. Человек, вставший из за стола, был невысок, жилист, странным образом, казалось, состоял из одних только углов, губы у него были тонкими, руки - цепкими, движения - резкими. С серого цвета глазами и волосами, очень подходившими к его фамилии, полковник Грей сразу как то не понравился Хайраму. Как оказалось, не зря. Как оказалось, взаимно.
- Здравствуйте, сэр. Полковник Грей, если не ошибаюсь? Я...
- Я знаю кто вы, - сказал тот с неприятный улыбкой-оскалом.
- Да? Очень хорошо, я бы....
- Вы бы присели для начала, - сказал полковник, жестом указав на мягкое кресло у фальшивого камина. Сам же он, однако, остался стоять.
- Спасибо.
- Вы, надо думать, прибыли сюда в ожидании получить здесь должность... заместителя генерального конструктора - так он вам прочил...
- Кто?
- Граф Эшфорд, разумеется. Да...
- Могу ли я видеть графа...
- Но сейчас, должен вас немного огорчать: вы, вероятно, не слышали о наших последних переменах?
- Нет, сэр.
- Что ж, не удивительно для провинциала. Пока вы добирались до нас, доктор Эшфорд... нас оставил...
- Он умер?!
- Что? Ах нет! - полковник вновь хищно улыбнулся. Напротив, он зажил новой жизнью - вне света, вне двора, вне армии. Не могу знать, хотя и догадываюсь, что послужило причиной его опалы. Конечно эти его безумства, его амбиции, его нежелание слушать разумного совета в погоне за своими химерами... Как бы там ни было, сейчас в управлении нет генерального конструктора. Нам требуется реорганизовать нашу работу, требуется обновить кадры, а это значит что вы...
Хайрам Ллойд-Асплунд не верил своим ушам. Что сталось с Эшфордом? Что это все значит? Но так ли это важно, если... Невозможно! Немыслимо! Так не бывает в жизни! Все эти мысли пронеслись в голове за секунды, и он сказал:
- Значит, что вы назначите генеральным конструкторов меня? - глаза его горели даже за стеклом очков, голос стал чуть хриплым от волнения.
- Нет! Что?! Нет, ну каков наглец! Или глупец? - полковник Грей захохотал кашляющим смехом. Молодой человек, не знаю, что вы себе взяли в голову, но это - наивные глупости. Может быть, при Эшфорде они и пришлись бы здесь ко двору, но при мне - никогда!
- Я... Я..., - слов не было, они куда то пропали.
- Вы - недообразованный провинциал без связей и имени. Работать здесь, на сверхсекретном, на стратегическом производстве? Я здесь все поменяю и очень скоро. Никаких "гениев" с их метаниями и полным игнорированием практики, устава, документов, условий. Вам, молодой человек, я могу, впрочем, сделать подарок невиданной щедрости - управление оплатит ваше обучение в Кембриджском университете, чтобы, когда-нибудь, спустя время, набравшись опыта, вы смогли бы вернуться сюда в эти стены как полезный работник.
- Но как же… как же так?! Мой проект…
- Ваш проект неплох, здесь спорить трудно, не знаю как вам удалось его создать – всякие вещи случаются, но в нем хватает и недостатков, причем как раз вызванных теми незаполненными пробелами отсутствия опыта и фундаментальных знаний.
- Я должен, как вы не понимаете, я должен здесь работать! Я уехал, я всех оставил, я обманул… Я… у меня столько идей, столько проектов, мыслей… Вы должны… И не только ради моих талантов – ради развития, ради усиления военной мощи Британии, - слова сыпались из него, как крупа из порванного мешка, он толком и не понимал что говорит. Просто… просто он не мог молчать, у него внутри что-то скрутило, будто его отжимали для сушки, а слова лились и вытекали… Он был раздавлен тогда, но полковник Грей не меняя выражения лица, не делая ни скидок, ни пауз, продолжил:
- Вы, прежде всего, должны взять себя в руки, должны покинуть этот кабинет, а перед этим сделать выбор: либо вы продолжаете это мальчишеское поведение, в каком случае больше не вернетесь сюда никогда, либо отправляетесь на учебу – я, будь это строго в моей компетенции, может быть и не был бы столь щедр, однако граф Эшфорд оставил средства с соответствующей пометой незадолго до ухода. Он, очевидно, переоценивал вас, но мы в управлении готовы исполнить его последние распоряжения, в том числе и это. Итак, ваш ответ?
- Да, - это слово далось ему труднее любого другого слова, сказанного в жизни. Оно звучало глухо и неуверенно, но, впрочем, в нем еще слышен был отзвук надежды.
- Превосходно. В таком случае прошу вас более не отвлекать меня от работы и покинуть кабинет. Я отдам распоряжения – с началом нового курса вас примут на обучение.
- Но что мне делать до этого?
- Меня это не касается. До свидания.
Так все и окончилось в тот день. Как же он был зол! Как же ему было обидно! Но более всего его мучил стыд: что ему теперь делать, вернуться? Что сказать отцу? Что сказать Ракшате? Он не знал ответа на эти вопросы, он не знал даже что сказать самому себе. Дальше последовал самый ужасный месяц в его жизни, целый месяц, когда он, продолжая жить в Бостоне, поселившись в самом дешевом мотеле – не только из экономии, но и в наказание самому себе, не решался ни позвонить, ни написать назад, домой. Это был месяц больше похожий на бред, когда в голове рождались самые фантастические проекты – разные, на любой вкус: проекты найтмеров, проекты мостов и плотин, проекты самолетов и дирижаблей, даже план обводнения Сахары – все они проносились химерами, прекрасными фантомами, чтобы разбиться о грубую стену реальности. Он слонялся по городу, то и дело выходя то к одному, то к другому отделению почты, он то и дело натыкался взглядом на телефон у себя в номере. Главным было даже не то, что он скажет или напишет, главным было заставить самого себя поверить в то, что еще не все потеряно, хотя он сам и думал иначе. Вспоминая лицо и повадки полковника Грея Хайрам Ллойд-Асплунд не верил в то, что тот когда бы то ни было примет его в Управление перспективных разработок. Все же он написал письмо – и отцу и Ракшате, вот только как он узнает потом, читал его только сэр Фрэнсис – его коллега, его подруга, его… ему трудно и тогда и сейчас сказать кто… Она не прочла его, за три дня до этого навсегда покинув их некогда общий дом. Позже он будет часто думать об этом, корить себя за то, что не принудил самого себя справиться с внутренними бурями раньше, но тогда Ллойд-Асплунд не знал, да еще и не очень думал об этом. Отец прислал немного денег, он сам не был расстроен совершенно, но понимал, что сын его видит в произошедшем никак не победу, но напротив крах и конец, а потому почти ничего у него не спрашивал, да и вообще писал покороче…
Потом было два года… Они были получше, того страшного месяца, но не намного. Он учился. Учился почти исступленно, так, чтобы обязательно обратить на себя внимание, так, чтобы быть безоговорочно лучшим, так, чтобы с каждым днем пусть чуть-чуть увеличивать свой шанс. Это было одновременно и похоже на школу и не похоже на нее. Там он был с ней. Здесь – один. Более того, как он скоро всё же узнал – один навсегда. Она ушла, она бежала. А он… Хайрам узнал об этом уже только на втором месяце обучения. Он отважился  что-то написать Ракшате, только на втором месяце учёбы, только тогда он решился спросить при звонке у отца, который, как оказалось, знал странным образом не намного больше его – только то по сути, что в особняке её больше не было. И уж совсем поздно, после странного и долгого разговора с Рабиндрой они узнали правду – сперва отец, потом он. Старый сэр Френсис даже порывался выгнать его из дома, прогнать и не пускать на порог, но сжалился над всем семейством, над столько лет бывшей рядом, больше, чем просто рядом семьёй Чаула, для которой этот очередной удар мог бы стать последним. Да и Ракшату это бы не вернуло. Хайрам не знал что делать, не знал что думать… Вернее, знал, но очень не хотел. Из последних сил он убедил себя, что это – не его вина: вина Рабиндры, вина злого случая, вина всей системы сегрегации и неравенства номерных и британцев, но не его. Его просто там не было! Он… Он чувствовал. Что если потащит за собой, в себе, ещё и этот груз, то сил его уже не хватит. Хайрам Лллойд-Асплунд сжал зубы, убрал все посторонние мысли, убил и заместил в себе самом всё, что мешало работе ума, что подтачивало силы. И именно там, в стенах университета он стал тем, кем был и теперь: он стал трудоголиком, он стал тем самым саркастическим, вечно не попадающим в общую струю – в разговоре, в поведении, в жизни, но в то же время и неунывающим, подзадоривающим самого себя субъектом, с лозунгом: “Есть задача – реши! Не можешь решить – всё равно реши!”. У него не было друзей, не было хобби, он не занимался спортом, не коллекционировал марки и монеты, он заваливал собственную комнату схемами и чертежами, он ждал момента. И он дождался…
В один из дней, ближе к экзаменам второго курса Кембридж посетил недавно ставший премьер министром – самым молодым со времён Питта Младшего, принц Шнайзель Британский. После небольшого, но яркого выступления в конференц зале принц, сопровождаемый сонмом профессоров, репортёров, охраны, а так же совсем еще молодым – моложе многих студентов секретарём, направился было к выходу, когда его окликнул явно немного взволнованный, но всё же уверенный голос:
- Ваше Высочество, пожалуйста, вы не могли бы уделить минуту?
Обернувшаяся процессия с удивлением обнаружила, что незапланированной помехой был тощий и длинный очкарик студент. Репортёры дружно развернулись, кто то из преподавателей зашикал, охрана напряглась, а секретарь, явно старающийся выглядеть много старше и увереннее, чем на самом деле, стал приближаться к наглецу, перегораживая пространство между ним и принцем, с явным намерением высказать ему явное неудовольствие. Проще говоря на несчастного готова была обрушиться небольшая людская лавина, как вдруг короткий жест рукой и несколько слов, сказанных с приветливой белозубой улыбкой остановили её.
- Возможно, мог бы. Это зависит от вас и вашего дела. Что вам угодно?
Хайрам Ллойд-Асплунд подошёл ближе,  краснеть и мямлить он отучился навсегда, но совсем не волноваться, конечно, не мог.
- Я бы хотел обратиться к вам с просьбой. Во время вашей небольшой лекции вы говорили о важности поддержания обороноспособности империи, о том что мир любит силу и презирает слабость, что Британия должна помнить и гордиться теми, кто обороняет её широко раскинувшиеся рубежи. Вы ведь помните всё это?
- Разумеется, - сказал принц, вновь улыбнувшись. Трудно забыть то, что говорил только что, а еще труднее забыть то, что искренне полагаешь правильным.
- Тогда я прошу вас, - он медленно – чтобы было видно охране – достал из-за спины пачку листов, - передайте эти планы и чертежи полковнику Грею в Управлении перспективных разработок главного квартирмейстерства – они пригодятся, они обязательно будут полезными. Это – плод непрерывного труда без малого двух лет.
- Вот как? Несколько неожиданно. Да… А вы, надо сказать, неплохо осведомлены об устройстве и даже о руководстве этой сферы. Это явно не может быть случайным. Думаю, что лучше вам будет объясниться более обстоятельно. И, - принц извиняющимся, но в то же время лукавым взглядом обвёл свиту, - приватно. Кэнон!
- Да, Ваше Высочество?
- У нас ведь есть десять минут, не так ли?
- Если вам угодно.
- Хорошо. Ты определённо на своём месте, если так теперь отвечаешь на такие вопросы… Прошу извинить, господа, дело представляется важным… и довольно любопытным.
Расчёт оказался точен – как реальный полковник Грей помешал ему, так же теперь помогло ему его  имя. Он заинтересовал принца! Хайрам Ллойд-Асплунд был почти счастлив, когда за ними – им, принцем Шнайзелем и его секретарём затворилась дверь одной из кафедр, ближайшей к конференц залу, откуда, предварительно были изгнаны все ее постоянные обитатели.
- Итак, а теперь, я полагаю, вы можете рассказать мне, откуда вам известно имя генерала Грея, чем вы занимаетесь сами, а так же – что вы хотите от меня, - с этими словами принц сделал короткий кивок Кэнону, после чего тот достал из кармана пиджака ручку на золочёной цепочке, маленький блокнотик и приготовился записывать.
Принц смотрел мягко, скорее с любопытством, но в то же время Хайрам прекрасно понимал что это – не только беседа, но и своеобразный вариант допроса. Что ж, отлично. Это ни в коей мере не может смутить человека, собирающегося сделать что и он – сказать правду. Он рассказал всё, чуть не всю историю своей жизни. Принц сдержанно кивал, изредка задавал вопросы, но больше молчал. Времени прошло явно куда больше десяти минут. Наконец Хайрам кончил.
- Вот моя… история. Вот… Я надеюсь, что теперь вы понимаете, почему для меня так важно, чтобы вы передали эти чертежи?
- Понимаю. Но я не сделаю этого… У меня слишком мало времени, надеюсь, что вы понимаете.
Это было похоже на удар под дых, свет стал плясать в глазах огоньками, во рту почувствовался гадкий привкус желчи, привкус поражения – полного, окончательного.
- Я понимаю, Ваше Высочество, - сказал Хайрам тихо.
- Прекрасно. А потому вы сделаете это сами.
- Что?!
- Не стоит так удивляться. Тем более, что это может быть несколько преждевременно. Я походатайствую перед полковником Греем – так уж вышло, что он наш общий знакомый, и он, я полагаю, не откажет мне в том, чтобы вас принять. Чтобы он там не думал, но нам, Империи, нужен новый генеральный конструктор – наш прогресс после ухода графа Эшфорда… удручает, а ситуация требует чтобы мы были сильными. Но есть и кое какое но…,  - принц сделал паузу.
- Спасибо, Ваше Высочество. Я не стану говорить вам, что не подведу – вы сами, как мне кажется, уже поняли, что это: наука, технология, найтмеры – для меня всё. И что все силы, какие у меня есть будут направлены в дело. Что же до но…
- Вы должны так или иначе закончить обучение. Вы – студент второго курса, пусть и очень талантливый, пусть необычный, но всё же – вы должны окончить начатое. Я дам вам возможность – здесь этого не любят, но всё же – сдать вам экзамены за последующие курсы экстерном. Если вы справитесь, то…
- Справлюсь. Уж с этим – справлюсь.
- Во вторых, как бы там ни было, но вам придётся найти общий язык с полковником Греем. При массе недостатков он – довольно ценный кадр, убрать его – значит разрушить всю работу управления. Подозреваю, что вы будете для него как бельмо на глазу, он несомненно попытается вас выжить. Я не дам ему этого сделать, если, конечно, ваши успехи и результаты будут соответствовать вашим талантам и обещаниям, но вот пообещать, что его отношение не скажется на ваших условиях работы я не могу…
- Ваше Высочество, полковник Грей не станет для меня проблемой. Для меня вообще ничто не станет проблемой, когда я смогу заняться своим делом, своими изысканиями. Всё остальное уйдёт на второй план в тот же день и в ту же минуту.
- Ну вот и отлично. Тогда вы и сами выбьете из рук полковника все его козыри: провинциальность и отсутствие связей – за вас будет просить и весьма настойчиво второй принц Империи, недостаток образования – вы устранили его. А молодость… Молодость – это, конечно, самый сложный недостаток – его быстро устранить не выйдет, - принц снова улыбнулся. Впрочем, мне, например, он никогда не мешал, полагаю и вам будет простителен. В конце концов, если не давать шанса молодым, то как вообще что-то будет двигаться вперед? Что ж, мне всё же нужно ехать, не так ли, Кэнон.
- К сожалению да, Ваше Высочество.
- Да. Но, думаю, можно считать, что мы с вами договорились. Я буду следить за вашими успехами.
Да… Так оно было тогда, так окончилась чёрная полоса его жизни и началась… белая? Возможно. Новая. Он сдал всё, сдал с такой скоростью и блеском, что настроенные резко и недовольные всей этой историей профессора стали считать его почти что за равного, а некоторые и вовсе за глаза, как он довольно скоро услышал, называть гением, новым Ньютоном, или, по крайней мере, новым Эшфордом. Он был принят в Управление, а вскоре после первых месяцев работы стал генеральным конструктором по настоянию принца Шнайзеля, действительно не выпускавшим его более из своего внимания. Полковник Грей был похож на человека, которому под самый нос сунули что-то тухлое, не скрывал своей ненависти, но не мог ничего сделать кроме тысячи и одной мелкой придирки, которые раздражали, но не могли сдержать Хайрама Ллойд-Асплунда. Он творил! Он работал день и ночь, он не просто мыслил, выдумывал, рассчитывал, но и строил, тестировал, он был счастлив, он бредил ночами, он был почти не в своём уме, отбросив всё остальное, он не мог и не желал заниматься ничем другим больше, чем пол часа. Он создал его! Он создал Сазерленд – свой найтмер, новый найтмер, который пошёл в серию, чтобы стать основой атакующей мощи Королевского бронекорпуса и Британской императорской армии. И тут же понял, что ему этого мало. Уже тогда в его уме зародилось видение будущего, видение нового, революционного, прорывного… Видение белой молнии: маневренной, убийственной, идеально управляемой – Ланселота. Пусть никто не понимал его, пусть слишком скоро даже для аппетитов военного лобби генеральный конструктор захотел создать новую массовую крупносерийную машину, пусть и принц, и произведенный за успех Сазерленда в генералы полковник Грей видели новую, необходимую машину совсем не так – всё не важно! Он видел. И он нырнул в новую работу в погоне за новой мечтой как в омут – с головой.
Но была ещё одна мысль, посещавшая его разум. Не совсем даже мысль – воспоминание. В какой то момент он поделился им даже и с принцем Шнайзелем. Ракшата. Где она? Что она? Хайрам Ллойд-Асплунд несколько раз говорил принцу о своей “помощнице”, её талантах, её исчезновении. Принц понимал его – и некоторый стыд, и любопытство, и опасения. Говорил, что это – действительно печальная история и пример. Когда Империя очень много недополучила из-за своих предрассудков и предубеждений, но… ничего конкретного. Вроде бы её должны были искать… Вроде бы даже в какой то момент напали на её след. А Хайрам… и ждал и боялся этого момента. Что сказать тогда? Что сделать? О чем просить? Когда то они были самыми близкими людьми друг для друга, но теперь… А потом он узнал о восстании в Бомбее, о том, что у восставших есть найтмеры – не трофейные, своей конструкции! И он сразу понял кто его создал. Он не мог знать этого, но был убеждён еще за неделю до того, как после разгрома восстания опасения подтвердились. В документах повстанцев нашли имя Ракшаты Чаула. Документы, но не её саму. Она бежала, она каким то образом бежала в Европу! Теперь они – враги… Это было странно, страшно, но… чудовищным образом несло и некоторое облегчение – больше не нужно было думать о том, как объясняться, что делать, если вновь они встретятся. А теперь. Теперь вместо них будет говорить огонь и сталь, если встретятся их машины. Этот разговор был Хайраму куда более по душе. В тот же день он, пусть и не сразу, с большим внутренним усилием, словно зверь, вырывающий ногу из капкана, всё же признал – они никогда больше не будут работать вместе, мыслить и делать в унисон. Они – по разную сторону баррикад. Только тогда Хайрам Ллойд-Асплунд ответил согласием на предложения принца прислать ему свою помощницу, талантливую, дисциплинированную, исполнительную – лучшую, что можно будет найти – принц обещал это, а он знал цену слова. И действительно, мисс Круми, или леди Сесиль оказалась очень милой девушкой, честной, не без проблесков таланта, трудягой, удивительной для своего возраста и происхождения, но…, но…, но… Он прибудет в Бомбей, он разберет эти машины по винтику, он найдёт их отличными, хоть и не лишёнными недостатков, которые он мог бы изящно выправить. Ракшата. Он старался не выпускать её из вида, уверенный, что и она поступает так же…
И вот теперь, здесь, в одиннадцатой Зоне, после всех происшедших безумств, после появления Зеро и его чёрных рыцарей, по сути открыто бросивших Британии перчатку… Он ждал её здесь, он не веривший ни во что, ни в какую мистику, судьбу, предвидение, странным образом был уверен что они скоро встретятся… Он и его Ланселот должны быть готовы к этой встрече.

***

И вот она снова стоит перед ширмой из рисовой бумаги. Снова всё вокруг кажется ей глупым и наигранным, снова подступает к горлу ком раздражения, но, - тут она позволила себе улыбнуться, мысленно, конечно, как и всегда, всё же события развиваются именно так, как она и хотела.
- Таким образом, я и все мы во Фронте освобождения довольны вашей работой. Вы многое сделали для освобождения земель Страны восходящего солнца от агрессоров и врагов! Мы сейчас же начнём распределение найтмеров по боевым частям.
- Алый лотос?
- Будет передан Зеро, как мы и договорились, - сказал голос из-за ширмы, резко сникнув. Так же как и десять обычных машин. Остальные тридцать будут распределены так, чтобы…
Она уже не особенно слушала дальше. Внутри разливалось приятное тепло – ощущение победы. Алый лотос передан Зеро! Зеро – самому активному, самому стоящему, самому перспективному из них всех здесь. И главное – Зеро уже сталкивался с ним! И с его белым найтмером, новейшим найтмером ,а значит может столкнуться и вновь. Они сойдутся! И тогда она докажет ему, докажет! Она докажет Хайраму, что она – конструктор ничуть не хуже его… Лишь теперь на её лице показалась лёгкая улыбка – тень тени тех чувств, что происходили у неё внутри. Она, наверное, могла бы быть отличным разведчиком… Впрочем, может быть и нет – всё же разведчик должен не только скрывать свои эмоции под маской сдержанного безразличия, уверенного спокойствия, строгого достоинства, но и играть, изображать другие, вводить врага в заблуждение. Это – не для неё.
- Мы получили сообщение о том, что британцы во главе с генерал-губернатором Корнелией готовят новые операции против нас. Раздраженные событиями с захватом заложников, а ещё более с объявлением этих “Чёрных рыцарей”, про которых, ещё раз вам повторю, нам ничего не известно, что, конечно, недопустимо, британцы предпримут всё, чтобы ударить нас побольнее. Вероятнее всего это будет какая-то из оставшихся наших горных баз. Основной отряд ваших машин под командованием полковника Тодо будет отправлен как подкрепление в горы Нариты, к нашему боевому штабу. Примерно такова диспозиция. Есть ли у вас вопросы?
- Нет.
- Тогда я надеюсь, вы сделаете всё, чтобы продолжить и ускорить производство.
- Как и вы. До свидания.
Ракшата Чаула вышла из здания. Солнце было в зените, но на земле было не слишком светло – лишь отдельные снопы яркого света прорывались через пелену быстро текущих по небу серо-синих облаков. Ракшата смотрела на них спокойно, думая о том, что природа всё же, пока что приводит в движение большие силы, чем человек. Но всё ещё впереди…
Она вновь улыбнулась, закуривая сигариллу. Пока что не идя к машине, которая должна была вновь отвезти её к ангару, в рекордные сроки ставшему военно-производственным комплексом, она позволила себе маленькую паузу в круговерти последних дней. Только что, прямо до этого разговора со стенкой, Тодо представил её своих напарников. Подумать только, они все поклялись перед ней сражаться так, чтобы не посрамить чести её и её машин! Она вспомнила о Хайраме, её враге, её сопернике, её… ком же на самом деле?
Эти глупцы, эти живые винты думают, что это они сражаются… Ха! Это мы сражаемся! Или нет, не так! Мы танцуем танец металлических исполинов, дарим друг другу ярко-оранжевые, ало-золотые цветы разрывов, в обрамлении чёрного дыма. Грация, пластика, напор, никто не хочет уступать, да и зачем – нет ничего на всём свете, на что мы могли бы променять этот танец! Года пройдут, сменятся стороны, мир рухнет, может быть, его разрушим мы, но до самого конца мы будем танцевать его. Он – наша жизнь. И, так уж вышло, что на свете есть всего двое мастеров, умеющих исполнять его как следует. А потому мы всегда будем встречаться, всегда будем друг напротив друга. Я и он!

+1

18

Новый рассказ -

Солнечный удар

http://photo.rock.ru/img/V8rrY.jpg

Сюжет: Остатки сил японской императорской армии последние семь лет находятся на положении гостей в Китае, на базе Немецких вооружённых сил. Стагнация, разложение, невозможность что-либо исправить с текущим положением их страны неожиданно прерывается дерзким планом нового командующего немецкого штаба. Готовится военная операция, такая неприятная для 11ой зоны - Зеро и его мятеж набрал значительные обороты...

В ролях: Сузаку Куруруги, Юфемия Британская, Корнелия Британская, Дитхард Рид, британская армия, японская императорская армия, гордые немцы и многие другие...

Часть 1

Солнечный удар.

На часах было без пяти минут полдень – это он хорошо запомнил, солнце, впрочем, палило не так сильно, как обычно, небо было затянуто серо-молочной пеленой, а ветер с моря даже делал атмосферу довольно свежей. На набережной – строгой, широкой бетонной полосе у кромки моря, совсем не похожей на милые прогулочные променады, пахло рыбой, машинным маслом, бензином, а ещё морем – солёным, одновременно похожим и не похожим на родные берега залива у Вильгельмсхафена. Впрочем, это только теперь они стали казаться родными – по сравнению с этими местами, с этой Азией, любой европейский город покажется таковым. Так думал капитан Фридрих Кройц, глядя на воду, бывшую из-за облачности того же цвета фельдграу, что и его шинель, около берега города-порта, города-крепости, города-форпоста Циндао. Порой он и сам удивлялся, как это его занесло так далеко. Простой парень из небольшой баварской деревни, в паре десятков километров от Мюнхена он теперь жил и работал на противоположной стороне Земного шара! Это странно, это во многом трудно, но долг… Он мог бы в очередной раз довольно долго размышлять об этом, но тут ожила рация:
- Герр капитан, вас срочно просят в офицерский клуб!
- В чём дело, Карл? И нельзя ли тише!
- Прошу прощения герр капитан, не могу знать герр капитан, но дело срочное!
Эххх… Ну что ж, очередной конфиденциальный, без наших “дорогих во всех смыслах слова дорогой”, как любит выражаться господин контр-адмирал, друзей, совет офицеров? Что-то уж больно много энергии в голосе у Карла. Несносный мальчишка! Когда он, наконец, поймет что такое дисциплина?!  Он точно что-то недоговаривает! С этими словами капитан развернулся и быстро зашагал прочь от бетонной полосы, от моря, от неба – все разных оттенков серого цвета, к трёхэтажному зданию клуба.
Фридрих Кройц попал сюда уже после англо-японской войны, а значит и после того, как на базе появились многочисленные гости. Так что для него не было новостью, что большая часть совещаний, большая часть текучки, большая часть самых важных обсуждений проходит отнюдь не в помещении штаба, где неизбежно информацией придётся делиться и с этим Правительством империи Восходящего солнца в изгнании, но в офицерском клубе. Не сказать, чтобы это ему сильно не нравилось: были свои плюсы, были свои минусы. Офицерский клуб был уютнее, там можно было наплевать на многие формальности, там даже можно было пить пиво! Местное пиво, кстати говоря. Видимо, его отсутствие стало для немецких солдат и поселенцев такой мукой, что господа из  Кайзерлихмарине (а базой руководил именно флот, а даже не министерство колоний – здесь всё было военным, в том числе и пиво) сжалились над несчастными и построили небольшую пивоварню. Вкус у напитка был несравненно хуже, чем у доброго баварского, но это всё же что-то, а это всегда лучше, чем ничего! Помимо пива сама атмосфера была не слишком похожа на настоящую военно-штабную. Именно в этом и заключилось основное достоинство и основной же недостаток. Обсуждение шло спокойно, иногда прерывалось, иногда господа офицеры и вовсе отвлекались на посторонние вопросы: политику, спорт, женщин, воспоминания, шутки и что только ещё в голову взбредёт. Учитывая, что вся жизнь на базе шла как хорошие швейцарские часы, по строго и точно установленным не ими, но за много лет и много километров до них правилам, то это не было критично, но стоило только произойти чему то особенному, как собрание превращалось в форменный балаган, что не могло не приводить в ступор любого пехотного офицера, вроде Фридриха, усвоившего, кажется, чуть не с пелёнок важность дисциплины и субординации. Вот с этим как раз было туго – на базе Циндао был настоящий чёртов карнавал: флотские офицеры, во главе с комендантом базы контр-адмиралом Вальдер-Майеком, Армия японского правительства в изгнании была как-бы сама по себе, но они – пехота 113-й особой бригады были приписаны именно к ней, а над всеми ними стоял полномочный представитель Большого Генерального штаба, были свои чины от разведки, свои – от авиации, в общем – все и всё, что только можно. Немецкая армия и военная мысль славилась умением налаживать взаимодействие подразделений и родов войск, но сейчас, похоже, даже для неё это было слишком!
Всё это капитан Кройц думал уже тоже не один раз. Вообще вся жизнь на базе шла, как сказал бы его брат, в ритме рондо, т. е. круга по-итальянски – мысль, которую ты думаешь сегодня, ты почти непременно думал и вчера. Однако вот и знакомая дверь – тяжёлая, дубовая, надёжная и… чёрт возьми, даже из-за неё уже слышны крики и шум!
- Господа, Карл сообщил, что меня хотели здесь видеть. Что произошло?
- Как, вы ещё не в курсе?! Этот несносный юнец промолчал!
- Да, он и вправду…
- Мы получили добро, мы получили команду, Кройц! Мы наконец то её получили!
- Не может быть! Это точно? Уже столько раз расползались слухи, а потом…
- Никаких слухов! Телеграмма прямо из Берлина! Старик! Альберт Кемпф из разведки даёт нам добро, а окончательное решение остаётся за представителем Генштаба, который оценит обстановку и примет детальный план, если посчитает операцию выполнимой!
- И что же теперь?
- А он… Он, чёрт бы побрал, считает её выполнимой! Вы же знаете этого хлыща Гельмута! Он на всё готов, чтобы выбраться отсюда! У нас не готово ничего! Это будет провал, катастрофа!
- Возможно… Нам нужно всё это очень хорошо обсудить.
- Как же! Он уже убежал к японцам! Крепитесь, Фриц, мы начинаем “Солнечный удар”, хотите вы того, или нет!

***

Альберт Кемпф сидел за своим письменным столом и вновь перечитывал расшифровку очередного донесения из Японии, или, как теперь правильнее сказать, из Колониальной зоны 11 Британской империи. Он потёр седой висок, вздохнул – правильно ли он поступает? Стоят ли эти короткие строчки, сухие, но со следами скрываемого, скорее по привычке, чем по необходимости, торжества, того что он из-за них предпринял?
Младший – Дядюшке
Операция по внедрению в организацию 0, как вам известно, прошла успешно. К настоящему моменту подозрения устранены, а я получил доступ к целому ряду ценной информации, более того, стал исполнять в рамках организации обязанности координатора и секретаря. К сожалению, главную задачу – установление личности, мотивов и планов объекта 0 установить не удалось. Создаётся впечатление, что это не известно вообще никому, кроме него самого! Я, безусловно, следуя вашим указаниям, продолжу работу в этом направлении, но помимо этого считаю необходимым обозначить следующие пункты:
1. Организация 0 является вне всяких сомнений главной оппозицией и наиболее серьёзной угрозой для британского господства на территории Зоны 11.
2. Вне зависимости от личности и конечных планов объекта 0, его резкий антибританский настрой очевиден, почему его можно считать его нашим важнейшим естественным союзником.
3. Организация 0 за последнее время достигла внушительных успехов: из моих докладов вам уже известен ход сражения в горах Нариты, спецоперации на танкере, а так же прочих операций организации 0.
4. Организация 0 пользуется полной поддержкой со стороны значительных масс местного населения, готового открыто поддержать её борьбу, если будут созданы соответствующие условий.
Таким образом, я предлагаю приступить к реализации давно запланированного плана “Солнечный удар”. Лучшей возможности не представится! Всё, чего мы – я и агент Старший, смогли добиться за весь период работы, не идёт ни в какое сравнение с нынешними перспективами. Диверсионная деятельность, внезапные удары, массовое восстание – всё это обрушит тыл британцев в период реализации плана. Я гарантирую это. Если вы хотите, чтобы многолетняя работа не была напрасна, то сейчас – время действия.
В ожидании вашего решения и распоряжений, продолжая работу по вашим указаниям и плану, агент Младший

Альберт Кемпф вновь укорил себя за поспешность. Ты стареешь, негодяй, ты стал предсказуем, действуешь и думаешь по старым шаблонам – нет ничего хуже для разведчика. И ты перестал доверять своему чутью. В донесении всё было на месте, всё, как будто, было верно. Он даже уже отдал приказ! Но он по-прежнему сомневался! Он поступил так, как если бы в конце и в начале стояла подпись Старший. Если бы всё это было написано Фердинандом Ритте, а не его сыном Дитхардом. Дитхард – отличный агент, может быть даже лучший, чем его отец – с самого раннего детства его натаскивал блестящий профессионал. Но Фердинанд… до сих пор он вспоминал о своём лучшем друге и чем дальше, тем больше понимал, как ему его не хватает. Старик – так его прозвали, живая легенда, самый знаменитый и опытный человек в III вспомогательном отделе большого генерального штаба Германского рейха… Он всё чаще чувствовал себя усталым – такого никогда с ним не бывало раньше, годами не бывало. Или нет? Может просто всегда был кто-то на кого можно было опереться? Последний из старой когорты профессионалов высшей пробы… - может это не только повод для гордости, но и жуткий знак одиночества, знак, что не осталось больше никого? Может и так. Но сейчас это не повод для сомнений, для неуверенности, для того, чтобы не верить сыну своего лучшего друга только потому, что он на него не похож. Приказ будет подтверждён, операция Солнечный удар начнётся в срок, и да поможет нам Бог!

***

Он летел. Он не спешил, пока не спешил – вся настоящая работа… нет, всё настоящее веселье ещё впереди! Над Циндао висели облака, досаждая тем, кто внизу, но только не ему. Несколько минут назад его стремительная птица прошила облака и ушла выше. Барону Эриху Грюнхерцу всегда нравились такие моменты: словно библейское Вознесение, словно ты и не человек, а нечто иное, лёгкое и быстрое, как молния. А ещё это напоминало ему детство, когда он впервые был в театре (который живо любил и сейчас) и из-за поднявшихся тяжёлых серых кулис хлынул свет и началось действо. Так же было и здесь – брызнули яркие лучи, голубизна ударила в глаза, стало просторно и безгранично, только совсем высоко ещё оставались медленно плывущие парусники перистых облаков. Красота! Но пора и к делу.
- Сокол, как слышно?
- Слышу вас точно, господин.
- Когда ты уже научишься говорить как человек? Ладно Хироёси, готов к сегодняшней порции тошноты и смертельного риска?
- Готов, господин. Вы же знаете.
- Хха! Конечно знаю! Команда у нас одна, как всегда – “Делай как я!”. Если сможешь!
Стремительная ярко алая стрела, разрезавшая небо над заливом Жёлтого моря покачала крыльями, словно демонстрируя всем чёрного орла, держащего в клюве серебряную хвостатую комету, а потом одним рывком ухнула вниз, вращаясь и ускоряясь всё более и более. С секундной паузой за ним устремилась вторая стрела – белая, с большим красным кругом на правой стороне и древней маской самурая на левой. Вот она приблизилась к серой стене, казавшейся не менее прочной, чем стена крепости, пробила её и… Хироёси Хаябуса обнаружил, что его оставили в дураках… Снова! Какой стыд! Но как!? Никого кроме него под серой пеленой не было.
- Ха-ха-ха! Ты у меня на прицеле, камарад, а ты меня даже не видишь! Ну ничего. Помни одно – облачность, если ты умелый пилот, может дать тебе огромную выгоду. А теперь… погнали! Раз уж делать как я ты не можешь – сделай лучше! Сбей меня!
После этой фразы, этих слов, прозвучавших в наушниках самым весёлым тоном, Хироёси в очередной раз поймал себя на недозволенном – он вновь был зол на учителя!  Нет, барон Грюнхерц был великолепный пилот и настоящий сэнсэй, но эта его манера… оставлять в дураках, она порой… заставляла его забываться! Что ж, пока что ему удается вовремя ловить себя на этом и переплавлять злость в азарт и упорство. Вперёд!
А дальше был вихрь финтов, ловушки, ракеты, без зарядов, конечно, фотопулемёт – всё и сразу! Эрих Грюнхерц был счастлив, он занимался любимым делом, он закладывал вираж, от которого темнело в глазах, разворачивался буквально на пятке, делал кобру, скрипя зубами от перегрузок сводил прицел, терял ведомого ученика за скалой, торчащей, как клык из моря, лишь чтобы тут же снова найти и поймать на мушку. Он гнал! Конечно же, он опять гнал, он молниеносно сменил роли, сделав потенциального охотника жертвой! Впрочем, надо отдать малому должное – он лишь немногим уступал ему! Непросто, наверное, так следить за обстановкой с его то глазами-щёлками! Но пора кончать! Разворот! Залп! Форсаж! Залп!
- Туше, Сокол! Опять туше!
И наконец…
- Красная комета, ответьте базе!
- Эххх, чёрт! База, срываете охоту! Что там случилось!
- Простите, герр майор, но вам нужно срочно вернуться!
- В чём дело?
- Не могу знать, секретная информация!
- Вот как? Опять напустил на себя важности, павлин!? Карл, выкладывай начистоту, если хочешь чтобы я ещё раз хотя бы близко подпустил тебя к самолёту! – Эрих Грюнхерц внутренне смеялся этой самой страшной угрозе, но голос его звенел металлом.
- Нет, нет! То есть, так точно, герр майор, совещание в офицерском клубе, герр майор. Похоже мы начинаем, - это было сказано шепотом.
Неужели? Неужели, наконец, Солнечный удар?!
- Сокол, как слышно? Мы летим на базу! Там тебя, похоже, будут ждать важные новости. У тебя впервые появился шанс снова увидеть свои острова.

***

Фридрих Кройц чувствовал себя прескверно – он стоял, сжав зубы, стремясь одновременно не начать, как и все окружающие, шумно, сквернословя через фразу, обсуждать решения командования – это он считал недопустимым, но и не показать случайно, будто он может одобрить стиль командования, решения и методы этого… Слово было трудно подобрать. Когда Гельмут фон Шолль прибыл к ним в Циндао около года назад, нельзя сказать, чтобы он сразу ему не понравился, да и не только ему – многие были рады, заговорили о свежем ветерке, который долетел из Фатерлянда в наше захолустье. Удивительно молодой 28 летний подполковник, высокий, тонкий, с чёрными как вороново крыло волосами, крохотными усиками щёточкой под орлиным носом, ясными голубыми, почти даже синими глазами удивительно располагал к себе: вежливый, пунктуальный, образованный, происходящий из известной фамилии офицеров-аристократов. Даже сам его красивый и опрятный облик контрастировал с суровыми обветренными лицами здешних бывалых солдат. Фрау Юнгвель, бывшая в одном лице поварихой, официанткой и уборщицей в Офицерском клубе немедленно в него влюбилась – безнадежно, разумеется. Но скоро стали проявляться и недостатки, чем дальше, тем больше восстанавливавшие против новоприбывшего всех старожилов. Прежде всего, очень скоро выяснилось, что своё пребывание здесь Гельмут фон Шолль видел исключительно как ссылку, несправедливую опалу, последовавшую за какой-то тёмной интригой в Большом генеральном штабе, а своей главной задачей он видит ни что иное, как поскорее выбраться отсюда, из этого “Забытого богами и презренного людьми уголка в стране дикости на самом краю континента”, как он выражался. Гельмута крайне удивило то, что далеко не все относились к нему с должным, по его мнению, пониманием и сочувствием, более того, отнюдь не все офицеры, некоторые из которых, особенно флотские, находились здесь по 10 – 15 лет, были склонны соглашаться с его определением Циндао, как “Самого далёкого угла, куда могут засунуть талант на погибель, чтобы он уже никогда не смог выбраться оттуда на свет и на волю”. Второй причиной недовольства послужило отношение к японцам: мало кто в среде немецких командиров строил иллюзии и воздушные замки на предмет боеспособности Армии Империи Восходящего солнца в изгнании, но все считали своим долгом сделать всё, чтобы её увеличить, у многих были давно прикреплённые группы учеников-подопечных (и Фридрих Кройц не был здесь исключением). Никто не верил, в то, что эта Армия сможет вернуться на свои острова иначе, как с началом Великой войны, но все искренне надеялись, что ошибались. Все… кроме  Гельмута фон Шолля! Тот сразу же записал японцев в ужасных дикарей, более того, в причину своего падения. На одном из совещаний в Берлине он имел неосторожность в пух и прах раскритиковать положение и возможности Армии в Циндао, а его недруги смогли воспользоваться этим, и его, как главного критика, отправили “ разгребать эти Авгиевы конюшни, или, скорее, исполнять работу Сизифа”. Он называл их в глаза желтокожими ублюдками, обузой на шее Рейха, ничтожествами, чью страну европейская нация покорила меньше чем за неделю, и даже одиннадцатыми – на манер британцев, что более всего выводило их из себя. Это удивительным образом не вязалась с образом военного-интеллигента, отлично знающего кампании Фридриха Великого и Мольтке и цитирующего по памяти при случае стихи – уже одного этого было достаточно, чтобы оттолкнуть от него многих. Но окончательно всё решилось после того как из центра пришла радиограмма, назначавшая новоприбывшего главным ответственным за разработку операции Солнечный удар – плана высадки японских войск (при логистической и тайной прямой поддержке немецких). Гельмут фон Шолль взялся за работу с жаром, пылом и невероятной скоростью - казалось бы, похвально, даже превосходно. Если бы не два важных “но”. Во-первых, он даже не то чтобы спорил с кем то, ругал, громил – всё это было привычно для тех немолодых в массе своей мужчин, тянувших много лет военную лямку – у каждого был какой-нибудь фельдфебель хам, или что-нибудь в этом духе. Нет! Он их просто не замечал: он игнорировал и возражения, и советы, и предостережения с равным хладнокровным безразличием.  Почему? Потому что считал операцию заведомо обречённой на провал! Это и было то самое во-вторых, которое более всего настраивало против него всех без исключения на базе Циндао, а порой и заставляло люто ненавидеть. Да, после пары недель анализа, игр на картах и проработки разных вариантов плана Гельмут фон Шолль объявил, что выигрышных вариантов нет. И… ни на секунду не расстроился и не остановился! Он…
Да вот же он! Фридрих Кройц заметил в окно его, приближающегося своей пританцовывающей широкой походкой к Офицерскому клубу. И не он один – ругательства участились, зубы дисциплинированного Фрица сжались ещё сильнее. Дверь открылась без стука.
- Господа, я вижу, вы все заняты каким-то страшно интересным обсуждением – ваш шум слышен даже за пределами здания. Не потрудитесь ли вы ввести и меня в курс дела? – спросил Гельмут насмешливо.
Все молчали – кто-то от робости, кто то – от возмущения. Предвидя скорый взрыв – контр-адмирал давно уже желал высказать этому “молодому наглому прохиндею” все, что о нём думает, Фридрих Кройц решил начать первым:
- Мы обсуждали перспективы и детали предстоящего наступления, герр подполковник.
- Вот как? Неужели же одно это могло вызвать такой ажиотаж у столь опытных офицеров, как вы, господа? – насмешливый тон раскалял и без того напряжённую атмосферу докрасна.
- Мы считаем свои долгом заявить… - начал было контр-адмирал.
- Что я поступил просто ужасно, что это просто кошмарно, что я не поинтересовался Вашим авторитетным мнением, не так ли? Так вот, господа, - это было произнесено уже с ледяным спокойствием и холодной серьёзностью, - к большому для вас разочарованию, должен сообщить что действую я в строжайшем соответствии с приказами, полученными из, - тут Гельмут фон Шолль сделал небольшую паузу и раскрыл кожаную папку, которую держал за пазухой.
Все смотрели в одну точку, на то, как он извлекал оттуда одну за другой четыре бумаги.
- Одобрением и “зелёным светом” для оперативной работы из разведки – от герра Кемпфа из III вспомогательного отдела Большого генерального штаба, - первая бумага легла на небольшой столик у двери, - схожей радиограммой из штаба Кайзерлихмарине, одобряющей активизацию здешних мероприятий и подготовку плана Солнечный удар, а так же сообщающую о тех резервах, которые флот может для неё выделить, - господин контр-адмирал, ознакомьтесь, - прямым приказом из штаба командования Сухопутными силами на реализацию наработок по плану Солнечный удар, если разведка и флот дадут своё согласие. Наконец, только что я получил одобрение от наших многоуважаемых союзников, - это было произнесено с таким ядом и презрением в голосе, что его просто нельзя было не заметить, - господин премьер-министр Империи Восходящего солнца в изгнании, генералы и адмиралы и вся Армия, как меня уверили, “горит энтузиазмом в деле возвращения Родины и борьбы с проклятой Британией”.
Читавший радиограмму контр-адмирал Вальдер-Майек побагровел, его седые усы несолидно подрагивали при каждом прочитанном слове, наконец он смог сдавленным голосом произнести только одну претензию:
- Герр подполковник, - он сделал особый упор на этом, более низком, чем у него в армейской табели о рангах звании, - не соблаговолите ли вы объяснить мне, почему в радиограмме из штаба флота адресатом значитесь вы, не имеющий к нему никакого отношения, а не комендант военно-морской базы и старший из находящихся здесь офицеров?
- Не могу знать, герр контр-адмирал, вероятно, это связанно с тем, что они хотели, чтобы её получил офицер, который готовится к бою, а не боится его.
- Вы проклятый маленький нахал! Мы ещё посмотрим, кто тут выйдет победителем! Эти бумаги – это только бумаги, а мы здесь…
- Что я слышу? Вы отказываетесь подчиняться приказам командования? Это бунт?
- Нет, но…
- Превосходно, в таком случае я советую всем присутствующим ещё раз получше ознакомится с текстом этих документов, а после приступить к детальной проработке и подготовке к наступлению. Всем ясно? Все свободны! Кроме… Вас, Кройц, я попрошу помочь мне донести несколько карт до помещения штаба – с этого момента все совещания будут происходить, как и положено, там.
И вот Фридрих Кройц, неся под мышкой несколько длинных тубусов вышел из Офицерского клуба, оставляя позади полтора десятка разгневанных сослуживцев вместе с Гельмутом фон Шоллем, пребывавшем, очевидно, в самом лучшем расположении духа. С его лица не сходила улыбка, глаза смеялись, а потом он вовсе начал насвистывать на манер марша популярную песенку про Воздух Берлина. Наконец, прервав пение, он с любопытством взглянул на своего помощника.
- Не тяжело? Как вы думаете, Кройц, зачем я на самом деле вас вытребовал – уверяю, что донести эти карты я отлично мог бы и сам?
- Не могу знать, герр подполковник!
- Ну так предположите же, чёрт вас возьми, или я разочаруюсь и отнесу вас в моей мысленной классификации к тому же стаду старых баранов, которое мы только что покинули! А ведь вы не такой – вы умеете подмечать детали, а ещё умеете молчать, когда нужно – тоже ценный навык, ну так что, есть идеи?
- Полагаю, что вы хотите поговорить со мной о Солнечном ударе, вот только не могу понять зачем это вам нужно – вы, как правило, не часто жалуете чужое мнение… 
- И верно, и не верно, но в целом неплохо, Кройц. Я хочу, чтобы у меня был хотя бы один толковый командир, который будет понимать что к чему, когда моя небольшая партия начнёт приближаться к эндшпилю.
- Ваша партия?
- Ну, это можно так назвать. Вам известно как я оказался здесь, известно, что всё это – несправедливость от начала до конца, результат интриги… Мой отец – генерал-полковник фон Шолль – довольно значимая фигура в нашей армейской иерархии, что раньше мне помогало, но чуть больше года назад я столкнулся с оборотной стороной медали. У влиятельного человека – влиятельные враги, которые, желая навредить ему, нанесли удар по его сыну, по мне. И вот я здесь – вне цивилизации, на краю континента. Моё естественное желание, законное право – стремиться выбраться отсюда, любым доступным путём. И меня очень удивляет, что я, похоже, только один тут так считаю? Фридрих, это место – самый дальний чулан, куда могут засунуть с глаз долой, могила для таланта, тюрьма для ума, неужели вы думаете иначе?
- Я не был бы так категоричен, герр подполковник, здесь…
- Когда вы последний раз были в Германии, Кройц, сколько вы здесь?
- Я был… семь с половиной лет назад, с тех самых пор – я здесь.
- Семь с лишним лет! Я, верно. Сошёл бы с ума за это время! Здесь же нет ничего! Нет кино, нет театра, в библиотеке – ничего кроме карт и уставов, нет перспектив, нет нормальных улиц, здешнее пиво по вкусу – моча, я за год не смог найти здесь нормального куска свинины – только эта жуткая местная лапша, да армейский сухой паёк! Здесь нет европейских женщин, здесь вообще так мало нормальных лиц, а не этих жёлтых узкоглазых физиономий. Они одни уже сводят меня с ума ощущением вечного де жавю – так они похожи! Неужели вы не хотите домой, Кройц? Неужели вам здесь не тошно?
- Возможно.
- Тогда вы поймёте то, что я вам скажу теперь. Единственный билет отсюда, я очень скоро это понял – это осуществление Солнечного удара – после него нам просто нечего тут станет делать, не зачем нас всех здесь держать. Я с ходу взялся за планирование, я стал делать всё, но очень быстро обнаружил, что у Солнечного удара нет перспектив – почти все прорабатываемые варианты оканчивались заведомым проигрышем…
- И всё же вы были и остались главным сторонником Солнечного удара! Как?! Как можно настаивать на начале провального наступления? Я не понимаю.
- О, скоро поймёте! Это не самая большая загадка, уверяю вас. Как я уже сказал, моя цель выбраться отсюда. Только одно мешало мне, смущало и останавливало. В случае провала я смог бы вернуться в Германию, да, но карьере моей пришёл бы конец.
- Подождите, я начал понимать. Значит вам плевать будет операция победоносна или нет? Но ведь это подло! Жизни…
- Чьи жизни?! Этих жалких беглых японцев? О, я вижу, вам есть что сказать, но пока, сделайте милость, послушайте немного, можете считать это приказом. Знаете ли вы во сколько нам обходится эта Армия в изгнании? Почти сразу моими ценными союзниками стали многие офицеры в штабе Кайзерлихмарине, особенно интенданты. Вам известно сколько стоит одеть все эти несколько десятков тысяч, накормить, расселить, чтобы им не пришлось спать под луной, сколько стоят снаряды, пулемёты, оружие, обучение? Каждый год флот тратит на них столько денег, сколько хватило бы, чтобы заложить и построить тяжёлый крейсер, а они здесь уже 10 лет! И сколько были бы ещё, если бы не мои усилия?! Строгая логика войны, расчет элементарный, неужели вы не сможете понять этого. Жалость – вещь на войне вредная и опасная. Так вот, моим главным препятствием были перспективы бесславия и краха, клейма неудачника. Но недавние перемены в Зоне 11 всё изменили…
- Вы о Зеро?
- Не совсем. Конечно этот любопытный и загадочный субъект, именующий себя нулём, хотя, как мне кажется, в реальности несколько более крупная цифра, послужил катализатором, но дело не в нём. Главным для меня было то, что в Японию прибыла Корнелия Британская. Полагаю, вы о ней слышали?
- Да, разумеется. Она участвовала в нескольких кампания на Аравийском полуострове, одна из самых талантливых командиров Британии.
- Верно. Она – фельдмаршал, действительно блестящий командир – можете поверить мне в этом, член правящей императорской фамилии Британии и, возможно, самый перспективный их генерал. А теперь подумайте, странно ли, если никому не известный полковник проиграет такому профи? Есть ли его вина в том, что его одолела знаменитая Британская Львица, или же это скорее вина тех, кто его туда отправил? А? С этого  момента я мог избежать бесчестия неудачи, а значит, всё было решено. И вот теперь – готово.
- Я понимаю вас, - сказал Фридрих Кройц глухо, - но не понимаю что вам нужно от меня?
- Как я уже говорил. Мне нужен тот, кто будет знать что и как, когда всё будет подходить к концу. Один. А лучше несколько офицеров, которые сумеют, когда поражение станет неизбежным, быстро и организованно вывести те немецкие части, которые окажутся на островах, к средствам эвакуации и убраться оттуда, предоставив японцев своей судьбе.
- Но неужели нет шансов и способов победить?
- Отчего же, шанс есть всегда, в жизни, особенно в военной, случаются и чудеса, но предсказать их я не берусь. Вероятность поражения – 90% процентов. А победа… Да, если молодой и безвестный полковник одержит верх над Британской Львицей, то он сможет подняться… очень быстро и очень высоко подняться… Но это – из области мечтаний, не нужно тешить самого себя иллюзиями и лестью.
- Значит наши союзники, они будут обречены?
- Видите ли, Кройц, я не зря не только дождался одобрения из морского и сухопутного штаба, от разведки, но и взял сегодня четвертую бумагу в штабе у японцев. Они горят энтузиазмом! Они все: их премьер-министр, генералы и адмиралы, все войска – только и мечтают о высадке. Они мечтают снова очутиться на родном берегу, мечтают биться.
- Но не мечтают умереть?!
- Вы уверены? Можете ли вы себе представить, как им невероятно надоело находиться здесь, когда это выводит из себя нас, смотреть, как их родные острова, не меняя своего географического положения, уплываю всё дальше и дальше от них? Что их ждёт? Ещё год, два, десять этого сидения без смысла, а потом? У них – своя судьба, а у нас – своя.
- И все же шанс, надежда, возможность не чувствовать себя мясником на бойне…
- Ну, если это вас так волнует, то… Дольше всего я ждал подтверждения своим планам от Альберта Кемпфа из разведки. Получил их я только сейчас, после того как ему из японии пришло и новое донесение от одного из агентов. Не спрашивайте что и от кого – я всё равно не знаю. Но если бы там не было чего-то обнадёживающего, то вряд ли бы он передумал. Так что возможно наши шансы выше, чем я думаю, не зная всей полноты информации. Выше нос, Кройц. Вы как раз будете делать очень благородное дело – спасать жизни своих сослуживцев. Но это потом. А сейчас вы поможете донести мне карты в штаб, и боже вас сохрани подать там вид, намекнуть, тем более сказать прямо о том, о чём мы сейчас с вами беседовали – окажетесь на гауптвахте до самой развязки. Впрочем, вы же человек дисциплинированный и не глупый, вы же не станете так делать, не так ли?
- Если таков ваш приказ, герр подполковник, - ответил Фридрих Кройц после долгого молчания.
- Замечательно, я в вас не ошибся. Тогда вперед, капитан! – и с этими Гельмут фон Шолль бодро двинулся вперед, снова напевая про Воздух Берлина…
***
Альберт Кемпф зажмурился, а потом снова открыл глаза – свет лампы немного резал их. Взгляд его скосившись чуть вправо захватил небольшие и очень просто смотрящиеся в этом кабинете металлические часы с будильником – 1:40 ночи. В последнее время он мало спал – 4-х часов или около того могло быть достаточно. Говорят это порой свойственно старикам, что ж, ещё одно подтверждение напрашивающегося вывода. Пожалуй, это даже хорошо – ночью лучше работалось, было тихо, никто не мешал. Шум и суета – первые враги разведчика, большая помеха работе ума. А сейчас ему есть над чем поработать:
Младший – Дядюшке
Информирую вас, что объект 0 покидает территорию Нового Токио и в силу оперативной необходимости направляется на остров Сикинедзима (группа островов Идзу). В связи с этим прошу отложить претворение в действие плана Солнечный удар на неделю до его возвращения, так как в противном случае деятельность организации 0 во время вторжения может быть недостаточно активна и дискоординирована.
Вы настоятельно просите новой информации по связям объекта 0 и силам, стоящим за ним. Я говорил и повторю вновь – после долгой и кропотливой аналитической работы, наблюдений, а том числе после внедрения, я не могу дать на этот вопрос иного ответа, кроме как того, что объект 0 действует самостоятельно. Вы определённо недооцениваете силу и масштаб этой личности! Его информированность, магнетизм, а прежде всего феноменальная сила убеждения поражают! Я вне всякого сомнения продолжу разгадывать этот ребус, но не требуйте от меня того, что превышает мои возможности – теперь уже точно известно, что никто из членов организации 0, даже из ближнего круга не осведомлен о подоплёке действий и о личности объекта 0 . Более того, активизация работы по его разоблачению представляется сейчас, в условиях готовящейся операции, несвоевременной – нам не следует спугнуть такого ценного союзника. Причем, я уверен в этом, если наш союз окажется достаточно прочным, то раскрытие интересующей вас информации может произойти естественным путём. Сотрудничество Рейха, его разведки, и Зеро может продолжиться так же и после освобождения Японии…
Прежде всего, прошу вас, уменьшите долю скепсиса: вы за сотни и сотни километров не можете видеть этого человека, оценить в полном объёме того, что он делает, что ему удаётся делать! Скоро нас всех ждут великие перемены и свершения, агент Младший.

Что это? Это донесение разведчика, или поток сознания взволнованного мальчишки!? А эта просьба перенести срок операции – разве он не понимает, что это не возможно? Да ещё этот Зеро – куда это его понесло? На этих крохотных островах нет ничего, что могло бы привлечь внимание такого, как он… Впрочем, а каков он? На этот вопрос Альберт Кемпф к своему стыду не мог дать никакого ответа и сам.
Он уже много лет руководил группой “Иностранные армии Востока”, отвечавшей в рамках III вспомогательного отдела Большого генерального штаба за весь регион Восточной и Юго-Восточной Азии: Китай, Корею, Манчжурию, Тибет, Индокитай, Острова южных морей, а так же, конечно, и за Японию. Он хранил катану в качестве сувенира и напоминания на каминной полке, он бывал не раз и не два и в Японии: в Токио, Осаке, на Окинаве, бывал в джунглях британской Малайи, штурмовал скалы и пустыни на отрогах Гималаев… когда то, в боевую молодость. Сколько удивительных и жутких вещей он видел, сколько всего осталось в памяти неизгладимой отметиной! Он картографировал, находил контакты, замерял, подобно барометру, настроения всего того множества народностей и племен, для которых эта удивительная земля была домом, тайно перевозил оружие, людей, до сих пор помнил ту важную разницу, которая была в обращении и езде между лошадью, верблюдом и мулом. Да, сейчас разведка стала совсем другой. Он и теперь еще помнит кое-какие приемы боевых искусств, каждое утро делает дыхательную гимнастику, а ещё, пожалуй лучше всех в Германии, по крайней мере в её армии, разбирается в сортах чая. При этой мысли Альберт Кемпф позволил улыбнуться самому себе. Даа… Но много лет его работа уже была совсем не такой. Он никуда не ездил, но всё знал, ни с кем не заводил контактов, но вёл на крючке множество людей и организаций, он анализировал, он сидел, подобно пауку, прислушиваясь к малейшим колебаниям нитей. И он слышал. Как ему думалось, он слышал всё! Не всё! Он упустил самое важное! Когда они с Фердинандом Ритте буквально просканировали всю почву японских островов на предмет тех сил, которое могли содействовать антибританским планам, то не нашли там ничего, что хоть отдалённо напоминало бы самородок – одна только пустая и порченная порода, один только шлак. Фердинанд правда, взялся и из этого материала что то сделать, он всегда был таким - максималистом, кажется не верящим в самую возможность поражения, но для него то самого вся тогда было предельно ясно, перспектив нет…  И вдруг – этот Зеро, как гром среди ясного неба, как чёрт из табакерки, выпрыгнул, дёрнул его глумливо за усы и крикнул: “Ничего ты не знаешь бесполезный старый болван! Что ты знаешь, что ты можешь, если такая вот загадка может высочить прямо перед тобой, перед твоим носом, а ты не будешь иметь даже и малейшего предположения о её природе?” Одна мысль, впрочем, у Альберта Кемпфа была, одна уверенность, подсказываемая и чутьём и опытом – корни у феномена Зеро не японские. Не может из ничего вырасти гора, так не бывает на свете. Но вот кто стоит за ним, какие силы? Слишком мало информации, слишком мало зацепок! А этот Дитхард… Пора уже принимать решение. Пусть данных и мало, но это ничего не меняет.
В это самое мгновение в дверь постучали.
- А, 2 часа, как раз вовремя, впрочем, другого от вас было бы ожидать просто глупо. Проходите, присаживайтесь.
- Благодарю вас, герр Кемпф.
В комнату вошёл человек. Это можно было сказать определённо. Но на этом определённость оканчивалась: на нём была форма, но без погон и знаков различия, он был среднего роста, карие глаза, коротко подстриженные волосы. Лицо было, кажется, квинтэссенцией всех лиц вообще, он был одновременно похож на всех и ни на кого не похож, порой даже казалось, что у него на лице маска – так мало оно выражало. Голос был вежлив, спокоен, но сух, как старый пергамент.
- Присаживайтесь, не стойте. И благодарю, что пришли в такой час – мне так было намного удобнее, а вы, как я понимаю, привычны?
Человек сел, но не ответил ничего.
- Итак, вы, как командир особого разведывательно-диверсионного батальона Пруссия 700, должны быть уже осведомлены о начале операции Солнечный удар?
- Так точно, герр Кемпф.
- И что вы о ней думаете?
- Ничего, что было бы вне наших сил и нашей компетенции, герр Кемпф.
- То есть лёгкое дело? - Альберт Кемпф усмехнулся.
На лице у его собеседника не дрогнул ни один мускул, но вот глаза заблестели весёлым огнём.
- Вы, похоже, догадались, что я хочу подкинуть вам ещё работы? Не совсем вежливо с моей стороны, разве не так? Пожалуй, я поговорю с нужными людьми, чтобы от остальной работы вас освободили. Мосты и портовые краны – это, конечно, важно, но найдётся кому справиться с этим и без вас. Я же поручу вам кое что поважнее. На территории Зоны 11 находится наш агент высокого класса и уровня секретности, позывной – Младший. Сейчас он вошёл в доверие к одному из лидеров японского подполья, к Зеро. Полагаю, не нужно пояснять?
- Продолжайте, герр Кемпф.
- Задачей для вас и вашего отряда станет после высадки просочиться в район юго-западнее Нового Токио и встретить там его, а так же тех, кто будет с ним, прежде всего – Зеро. После чего вы скрытно доставите их в район высадки.
- Звучит слишком просто, чтобы вам понадобились мы.
- Верно. Дело в том, что стабильность агента находится под некоторым сомнением. Его нужно вывести из игры, его и Зеро нужно доставить к нашей Армии Империи Восходящего солнца в изгнании, если потребуется, то помимо их желания.
- Ясно, герр Кемпф.
- Думаю ещё не до конца. Зеро важен для нас как ценный союзник, но он не должен играть своей партии, только свою часть в нашем общем оркестре. Намекните ему на это, но мягко, чтобы он не сорвался с крючка. И ещё… установите его личность. Без грубости, без насилия, но установите. Вы – высококлассный профессионал, вы должны справиться. Тихая слежка, технические игрушки, снотворное, если понадобится, но мы должны окончить карнавал и сбросить маску. Я смогу что-то решать, мы сможем вести с ним предметные переговоры только после того, как будем знать, с кем имеем дело. Вопросы?
- Только один, герр Кемпф, где и когда?
- Скоро, на второй или третий день после высадки, она в свою очередь начнётся…
- Через полторы недели, если погода позволит.
- Координаты места я вам сообщу в ближайшие дни. Заходите ко мне на чай – лучшего вы не найдёте во всём Берлине, - Альберт Кемпф улыбнулся, показав всё ещё крепкие белые зубы.
- Как считаете нужным, герр Кемпф, как считаете нужным.
Человек встал, отдал честь и вышел из комнаты.

+1

19

http://photo.rock.ru/img/dEi47.jpg

Часть 2

***

Эрих Грюнхерц стоял в позе внешне расслабленной, но внутренне был весь напряжён – он с огромным трудом сдерживал смех. Самый вид Премьер-министра правительства империи Восходящего солнца в изгнании Атсуши Савасаки вызвал во всём его теле спазмы хохота. Маленький, с непропорционально большой головой, один в один напоминающей перевёрнутую грушу, он был бы смешон уже этим. Но он ещё и говорил! Да, преисполненные пафоса и патетики речи были любимым занятием премьера. С другой стороны, а что, в сущности, ему оставалось? Премьер-министр без государства… Одно время, как слышал барон Грюнхерц его и вовсе хотели убрать в тень за ненадобностью. Все японцы на базе Циндао были солдатами, в известном смысле вне зависимости от своего желания – каждый мужчина беженец становился им, подчиняясь военной дисциплине и получая свою винтовку, которая с этого момента становится его вечной спутницей на множестве тренировок. Истинная власть находилась в руках генералов и адмиралов, многие из которых к тому же были представителями старого японского нобилитета, аристократии, с такой родословной, что увлекавшаяся составлением семейного древа покойная бабушка Эриха, должно быть, до срока удавилась бы от тоски и зависти.
И  всё же Савасаки оставался на своём формально главном посту, по прежнему, в том числе и в этот самый момент, произнося речи, держа левую руку на груди. До чего же он всё же нелепо смотрится в своём гражданском костюме на фоне добрых двух десятков мундиров с золочёными эполетами! Да и сами эти попугаи… неужто они не понимают, сколь мало сейчас зависит от их мнения? Берлин приказал наступать? Значит всё уже решено и всё, что выпало на их долю – это более или менее благосклонно прокомментировать этот факт…
Однако, вот он, похоже, наконец, и окончил, а это значит, что теперь настало время профессионалов – его время.
- Господа, вы, без сомнения знаете нашего дорогого друга и одного из самых выдающихся пилотов современности – майора Эриха Грюнхерца, известного также как барон Красная комета.
Боже, может вообще этот несчастный японец не быть таким напыщенным!? Его в жизни никто так  претенциозно не представлял!
- Сейчас именно ему выпала честь познакомить нас с наработками плана воздушной атаки, предлагаемого нашими немецкими союзниками….
Предлагаемого, как же! Ещё скажи, что вы можете от него отказаться.
- Я нахожу этот план… чрезвычайно хорошо проработанным, а потому думаю, что у командования Армии империи в изгнании не будет возражений относительно его генеральной линии – только уточнения и пожелания… За сим передаю слово барону Грюнхерцу.
Эрих Грюнхерц двинулся на середину комнаты. Проходя мимо зеркала, висевшего на стене слева, он на долю секунды скосил взгляд, чтобы проверить всё ли в порядке. На него смотрело, улыбаясь немного самоуверенной белозубой улыбкой, молодое белокурое лицо, гладко выбритое, с карими с золотом глазами и римским носом. Ничего, неплохо, только орден Красного орла на шее опять немного скосился набок. Чёрт бы побрал! Поправлять неудобно, только лишнее внимания привлечет. А раз так, то сразу к делу:
- Господа, меня вам только что представили, так что не буду тратить на это время и сразу перейду к диспозиции и плану. Мы переходим к акттвным действиям по оперативному плану Солнечный удар, предполагающий высадку на японские острова. По понятным причинам как наиболее географически близкий, а так же и по ряду других причин целью атаки станет остров Кюсю, а именно его северо-западная часть севернее Фукуоки. Авиация играет особую роль – это и мощное средство поддержки сухопутного компонента высадки, и средство противодействия авиации противника, но прежде всего – важнейшее средство оперативного манёвра, позволяющее десантировать ряд подразделений в стратегически важных точках острова. Приоритетная цель, как известно, это мост и туннели Каммон между городами Китакюсю и Симоносеки, связывающие остров с соседним Хонсю. Нельзя допустить, чтобы они остались в распоряжении противника, что даст ему возможность перебросить значительные резервы в зону высадки в короткий срок! Потому основные силы воздушного десанта будут направлены именно в эту точку. И силы это будут довольно значительные: с нашей стороны это три авиаэскадры – свыше половины воздушных сил, задействованных в атаке. Это Jagdgeschwader под моим командованием, которая будет осуществлять общее прикрытие, Kampfgeschwader под руководством под руководством майора Кюгеля, которая займётся ударами по объектам на южной оконечности Хонсю, а так же Zerstörergeschwader майора Хайендорфа, которая будет осуществлять непосредственную поддержку, так как радиус действия наших штурмовиков исключает их участие в операции. Собственно десантные операции будут осуществляться силами японской авиации, то есть вашими силами, господа… - он сделал небольшую паузу, вглядываясь в лица: выражения были разные – у одних суровая решимость, у других взволнованное беспокойство, а у третьих и вовсе какая то непонятная гамма чувств тем более трудная для распознавания европейцем, что отображалась она бледно жёлтых лицах азиатской аристократии.
- Пять хико-сэнтай, простите мне, если вновь произнёс неправильно, две истребительные, две транспортные и одна особая, поплавковой морской авиации в едином с нами строю перейдут в наступление. (Боже, кому это пришло в голову – эти поплавковые самолёты – поршневые, да ведь это просто подсадные утки в современном маневренном бою!) Руководство истребительной хико-сэнтай-1, а так же общее руководство воздушной атакой японских сил будет возложено на барона Хироёси Хаябуса, полковника армейской авиации Армии империи Восходящего солнца в изгнании. Общее руководство…  - на майора Люфтваффе Эриха Грюнхерца.
Эрих имел некоторые основания гордиться собой – всё же под его началом оказывались достаточно крупные силы, но всё его внимание было направлено на молодого японского офицера, стоявшего чуть поодаль, к которому теперь были обращены и взгляды большинства генералов – на своего ученика. Забавно, в очередной раз подумал Эрих, до чего же мы, чёрт возьми, похожи и в то же время, до чего отличаемся! Мы оба пилоты, признанные в своей нации если не лучшими, то одними из лучших, оба бароны, нам обоим по 28 лет, мы даже оба любим театр, только я – европейский, а он японский – кабуки. Но в остальном… Барон Грюнхерц… мой отец, пожалуй, вообще позабыл что такое быть знатью – несколько поколений на военной службе, причём без особого успеха, настоящая школа подчинения, смирения и субординации, а вот Хироёси… Его дед – адмирал Исоруку Хаябуса был одним из главных людей в империи – командующий 1-м флотом, начальник Военно-морского штаба. Он погибнет в первые часы британской атаки, когда его корабль будет буквально разорван на куски могучими снарядами линкоров. Его отец – Хисикари Хаябуса оказался несколько более везучим, он и сейчас ещё жив, вот только находится очень далеко отсюда – посол империи в Берлине, он и сейчас сохранил эту свою должность, пусть теперь те, кого он представляет, это всего лишь кучка беглецов, хотя бы и вооружённых. Хироёси… низенький, маленький, впрочем, как почти все японцы, глаза-щёлки, чуть припухлые щёки, но с каким достоинством он держится в любой ситуации! Эрих Грюнхерц самого себя считал тем ещё раздолбаем, вечным мальчишкой, который однажды влюбился в небо, а потом началась безумная кутерьма. А вот полковник Хироёси Хаябуса был воплощением дисциплинированного солдата: приказ – закон, приказ – неизбежность, приказ – ты можешь не сомневаться, что он выполнит его дословно и дотошно. Как ни пытался барон Красная комета привить своему ученику чуть больше самостоятельности и инициативы в небе, но ничего не менялось. Странно если вдуматься - он – майор, учит полковника и командует им – издержки нынешнего положения Японии.
- Господа!
В дверях показался новый человек, у которого сперва был виден лишь абрис фигуры – сильный солнечный свет из окна в коридоре, позади двери не давал разглядеть больше, однако сам голос не оставлял  сомнений - Гельмут фон Шолль собственной персоной. Эрих не относился к числу тех, кто ненавидел представителя штаба, но что то в его манере поведения его раздражало. И тем более он не желал его видеть сейчас, когда ему ещё предстояло изложить в точности основные положения плана – присутствие фон Шолля могло сбить его. Выбирать, впрочем, не приходилось.
- Господа! Я вижу, что вы уже приступили к обсуждению деталей атаки? Или нет? Или вы заслушивали до самого сего момента речь многоуважаемого господина премьер-министра, я угадал? Ваше превосходительство, господин Савасаки, думаю лучше будет всё же придержать ваше красноречие до того момента, как наши объединённые победоносные армии закрепятся на японской почве. – несчастный японец покраснел, как рак.
- Вообще то, мы уже начали практическую часть и…
- Понимаю, майор, прошу прощения, что прервал, но думаю, имеет смысл обратить внимание господ офицеров на то, как будут соотноситься и сопрягаться воздушная и морская атаки. Итак…
С этими словами фон Шолль продвинулся вперёд от двери, как то ловко и незаметно оттеснив в сторону Эриха, что тот даже удивился его проворству. Тем временем на резном столе красного дерева с драконом, парящим над горными вершинами – настоящее произведение искусства эпохи Мейдзи, вывезенное кем то из родового гнезда, раскладывалась карта острова Кюсю и прилегающего района Жёлтого моря.
- Итак, господа, остров Кюсю, полагаю. Вы его знаете лучше меня, но всё же - третий по величине остров Японского архипелага, площадь около 40,6 тыс. км², берега сильно изрезанные за исключением восточных, что создаёт целый ряд естественных природных бухт, где могут произвести высадку при помощи специальной техники наши передовые отряды. Рельеф горный - равнины распространены лишь на западе и северо-западе Кюсю – ещё одна удача, так как у нас всё равно нет выбора – атаковать мы можем только с запада, по прямой от базы Циндао, следуя через Жёлтое море и небольшую часть Восточно-китайского. Почему? Потому что почти все транспортные средства редставлены маломореходными баржами, катерами, переоборудованными гражданскими судами и прочей разношерстной флотилией, которая добралась сюда от тех же берегов 10 лет назад в атмосфере хаоса и спешки…
- Хочу напомнить, что условия тогда…
- Да, да, никто не ставит это под сомнение, но всё же сейчас это для нас мола что меняет. Для того, чтобы высадка имела успех, закрепление было прочным, а снабжение –достаточным нам необходимо в первый же день операции овладеть крупным портом, каковым станет… - фон Шолль сделал паузу, словно конферансье в кабаре, - порт Фукуока, крупнейший на острове. Первый отряд высаживающихся достигнет побережья севернее города, между Фукуокой и рекой Онга, произведёт высадку с бронекатеров, и боевых барж, при помощи плавающей техники и лодок в одной из бухт – мы не оговариваем какой именно – это будет зависеть от погодных условий и разведданных авиации относительно передвижений противника. Затем бойцы стремительно продвигаются к югу и при поддержке авиации начинают штурм окраин города, одновременно с этим к Фукуоке подходит вторая, остнованя волна сил десанта, поддерживаемая всеми тяжёлыми кораблями ВМФ армии Японии, т. е. двумя: тяжёлым крейсером Аоба и линкором Хюга. Комбинированная атака должна стать ключом к успеху. Одновременно с этим произойдёт воздушная высадка 4500 десантников к северу от реки Онга в районе Китакюсю и, что самое главное, мостов и тоннелей Каммон. Их необходимо захватить любой ценой, так как это – единственный путь для подкреплений. Почти все британские силы находятся на главном острове архипелага – на Хонсю, особенно теперь, в связи с активизацией японского подполья. Если мост или тоннель нельзя будет захватить, то его во всяком случае нужно вывести из строя.
- Но герр фон Шолль, как же в этом случае будет развиваться наступление наших войск на Токио?
- Никак. Но, по крайней мере, это позволит нам прочно занять Кюсю, перебросить туда авиацию, а значит найти средство против главной угрозы нашим планам – британского флота. На наше счастье непосредственно на территории Зоны 11…
- Вы хотели сказать оккупированной Японии?
- Возможно. Так вот, на территории Зоны 11нет ни одной крупной военно-морской базы Британского  Royal Navy, зато они есть на территории Гонконга, где находятся эскадры крейсеров и эсминцев, а в Сингапуре и на Гавайских островах базируются мощнейшие комплексные силы, включающие свыше десятка линкоров, четыре авианосца, множество крейсеров, эсминцев, подводных лодок и иных судов. Их приход будет означать  только одно – наше неизбежное поражение. Единственная возможность – противопоставить флоту авиацию. Эти соединения будут добираться до Кюсю довольно долго, а это значит, что у нас будет возможность стремительно зачистить остров, занять аэродромы, перевести на них наши ВВС и начать немедленное патрулирование акватории…
- А что британские ВВС станут делать в это время?
- Полагаю, что ими займутся наши друзья на островах. По нашим агентурным данным готовится серия диверсий и даже атак, которая не даст британцам подняться в небо. Так или иначе, но нам потребуется вся наша сила и все наши навыки, чтобы мы смогли достичь успеха. Есть ли какие либо вопросы, господа, по общим положениям плана? Если нет, то я перейду к временным отсечкам и наряду сил на основных направлениях. Герр майор, думаю, что вам стоит сейчас проинструктировать пилотов, раз уж так вышло, что я вас в некотором роде подменил.
- Так точно, - ответил Эрих, внутренне кипя от злости, развернулся на каблуках и вышел из комнаты.
Спускаясь по лестнице он думал – что за чёртова манера, как можно быть таким… таким… Он не сразу заметил, что спускается не один – вместе с ним по небольшой лестнице с металлическими кованными перилами шёл Хироёси Хаябуса.
- Что ж, вот ты и дождался своего часа, я знаю как давно и как сильно ты этого ждал, так ведь, Скол?
- Да.
Односложность ответа не понравилась Эриху.
- Волнуешься? Скажу тебе вот что – в небе может случиться всё, но, чёрт возьми, ты лучший из всех пилотов, с кем мне приходилось латать. Тебе ли волноваться?  И вообще, веселей – небо не любит хмурых!
- Я не волнуюсь, герр Грюнхерц, сенсей. Я концентрируюсь. И я вспоминаю. Я жил на Кюсю.
- Где?
- В Нагасаки.
- Да. Представляю себе что ты сейчас чувствуешь… относись к этому как к возвращению в родной дом после долгого путешествия.
- Я несу туда меч. Я должен истребить оккупантов, но мысль о том, что перед этим мне может быть придётся отбомбиться по улицам, где я рос, угнетает меня.
Эрих хотел сказать что-то ободряющее, но промолчал – что тут, в самом деле, скажешь? Тем временем они вышли на плац, где проходила последняя тренировка воздушных десантников – они учились быстро сматывать стропы и отстёгивать парашют.
- Солдаты! – голос Хироёси неожиданно громко разнёсся над войсками.
Все встали как один, а затем начались какие то тараканьи бега – все молниеносно заметались и буквально через несколько секунд два лётчика уже взирали на ровный строй. Их пожирали глазами. Казалось, самый вид бойцов молча вопрошал: что желает нам сказать господин полковник?
Эрих ожидал новой речи, длинной, пышной, в духе премьер-министра Савасаки. Но нет…
- Солдаты, готовы ли вы вернуться в страну Микадо? Вернуться домой?! Вернуть всё, что оставили: дома, родные места, друзей, родных, жён и детей? Если нет, то у вас остаются последние дни, чтобы быть достойными предстоящей нам битвы. Я и мой сенсей – майор Грюнхерц будем с вами в воздухе, а это значит, что ваша судьба будет решаться на земле. Я клянусь, что сделаю всё, чтобы каждый из вас сумел долететь, сумел приземлиться, сумел ощутить под ногами землю Японии прежде, чем умереть. Я, барон Хаябуса, сын, внук и правнук храбрых самураев, слуг императора, клянусь вам в этом! А остальное – в ваших руках…
Эрих Грюнхерц смотрел на них, на эти непохожие на него самого лица, маленькие круглые блины. И он видел как весь строй как один человек внутренне повторял для себя эту клятву. И мысленно поклялся уже самому себе – я тоже сделаю всё. Это – не его война. Это – не его судьба. Он не родился и никогда не был на Кюсю. Для него это всё – часть его вечной борьбы с небом и вечной любви к нему. Но он тоже внутренне поклялся сейчас – он сделает всё, чтобы его ученик сумел сдержать своё смелое обещание…

***

Фридрих Кройц давно не чувствовал себя так мерзко. И дело было не в качке, которая мучала и выводила из себя, не в той страшной опасности, к которой он сейчас плыл на встречу на судёнышке столь утлом, что он и вовсе был удивлён, что оно ещё не потонуло под ударами волн, а ведь ему ещё предстояло, быть может, выдержать удары снарядов! Дело было в той тайне, в том страшном и грязно секрете, который он нёс в себе все последние дни, который был похож на опухоль – от него было трудно дышать, от него ломало всё тело. Капитан Кройц считал себя честным солдатом: за все годы он не извлёк из службы никакой нечестной выгоды, он был исполнителен, упорен, точно исполнял предписанное, заботился о подчинённых и полагал, что всё это даёт ему право на самоуважение. А сейчас… Он смотрел на лица своих соседей в штурмовом бронекатере: и у немцев в сером, и у японцев в зелёно-буром они светились энтузиазмом, решительностью, готовностью действовать. Они верили в него, верили ему, а он вглядывался в эти лица, понимая, что он предаёт их всех, каждого из них: и вон того молодого паренька с жёлтыми, как цыплёнок волосами, что стоит у борта, и упитанного усача, который пытается в третий раз так рассказать японскому бойцу анекдот по-немецки, чтобы тот его понял, и самого этого японца – на удивление высокого, нервно, с нетерпением вглядывающегося в горизонт. Они плывут на смерть. Он ведёт их на смерть. И не ужно оправданий, что так было и так будет всегда – да, солдаты всегда идут на смерть, но только для того, чтобы поймать синюю птицу-недотрогу победу! А здесь он – соучастник того преступления, которое лишило их всякого шанса. Он – мясник, который, сохраняя уверенный и благостный вид, даже говоря какие то слова ободрения – вот подлость, гонит стадо на бойню…
Он взглянул на часы – почти 18 30, а это значит, что вот-вот должен показаться берег японских островов, будь они трижды прокляты…
- Солдаты! – он воскликнул это по-немецки, а лейтенант японских сил начал быстро переводить.
- Мы приближаемся к берегу Японии. Мне понятно (Ни черта оно тебе не понятно, предатель!) отношение наших японских союзников к этой земле, но специально для них считаю нужным повторить ещё раз – сейчас это территория, занятая противником. Всякая сентиментальность, несобранность, всякая задержка и излишняя жалость и осторожность должны быть отброшены до окончания боёв, - он говорил это громко, но не своим, а каким-то деревянным, скрипучим голосом.
Катер шёл с большой скоростью – около 45 узлов, а может быть даже и чуть больше. До 70 миллиметров брони, две башни с 88-мм пушками, пара зениток и один торпедный аппарат с двумя трубами – довольно неплохая боевая машина, для своего размера, разумеется, но вот мореходность. Вода то и дело перехлёстывает через борт мириадами брызгов, бьёт в лицо, словно залепляя Фридриху Кройцу одну за другой звонкие пощёчины. Таких катеров сейчас много, что то около двух дюжин сейчас идёт в направлении отмелей и пляжей к северу от Фукуоки, а так же три тральщика, превращённых в транспорты, два старых рыболовных судёнышка с приделанными пулемётными точками, а так же единственный эсминец из трёх, остававшихся в распоряжении армии в изгнании. Всего на эти судёнышки, на эту “комариную эскадру”, как метко окрестил её контр-адмирал Вальдер-Майек, было погружено 15 лёгких орудий, три плавающих броневика, два БТРа и ещё 3000 солдат, его солдат, которые и составляли первую волну, силу, которой надлежало нанести первый удар по противнику. Вот только это был удар почти что в пустоту…
- Вам известно, что согласно данных авиаразведки в зоне высадки не наблюдается противника, но это не значит, что можно позволить себе расслабленность и медлительность. Скорость – залог победы! (Лжец! Какой ещё победы!) Чем быстрее мы выгрузимся, выдвинемся и нанесём с тыла удар по Фукуоке, тем легче будет нашим товарищам, которые в это время начнут сражаться в порту. Кроме того, у нас появляется возможность действовать скрытно – если мы быстро, без шума, не привлекая внимания, сможет всё сделать, то наш удар станет по истине сокрушительным. Итак, господа, таким образом…
Тут он прервался, потому что понял – все, как один человек перестали смотреть на него, а глядели за его спину, сквозь. В первый момент это было довольно жутко – он словно бы в одночасье стал призраком, лишившись физического тела, превратился в прозрачного духа, но в следующее мгновение он понял причину. Земля. Они увидели берег! Фридрих Кройц обернулся и… не увидел ничего особенного, только тоненькую жёлто-зелёную полоску на горизонте. Вскоре он утратил к ней интерес, как и почти все серые мундиры на судне, но только не японцы. Они смотрели, напоминая собаку, давно не видевшую хозяина, но внезапно учуявшую его запах. Если бы кто смог бы провести прямые линии от каждого взгляда, то они, наверное, сошлись бы в одной точке. Капитан Кройц умолк и больше уже не продолжал своей речи – в самом деле, зачем – всё и так уже было сто раз сказано, каждый знает то место, в этой партии, когда ему нужно будет вступить в оркестр и когда окончить. Он же сам чувствовал себя хуже почти что с каждым словом…
С детства Фридрих презирал ложь и лжецов – так учил его дед и отец, так учила его матушка Церковь, в лице пастора Фогеля, так верил и видел он сам. Ложь – это подлость, это слабость, это увиливание от собственного долга, от раскаяния, от кары, это – худшее из изобретений и самое страшное оружие дьявола. Сейчас он смотрел на это уже не так экзальтированно, как в детстве и юности, но не врал никогда, раз и навсегда запретив это себе ещё с восьми лет. Он и в солдаты то пошёл, потому как считал это занятие самым честным: никаких заказчиков, лавочников, еврейства, жажды нажиться – одна только строгая служба, долг, не вызывающий разночтений, приказ, который нужно выполнить, смерть, которой нужно глядеть в лицо прямо. Пулям не солжёшь, дорогу, которую нужно пройти за один переход, не сделаешь короче обманом, винтовка не станет чище, если ты обманешь командира, а ценой будет твоя же шкура. А сейчас. Он вроде бы не врал, он просто молчал… Просто. Просто… Он плыл уже почти целый день через море, где не было ничего: вода, действительно желтоватая от песка китайских рек, небо без единой тучи – обманчивое благополучие если верить синоптикам с базы, да их же катера и больше ничего. Мысль об обмане крутилась голове, скакала ,прыгала, не желая ни убираться, ни забываться, ни слабеть, дел не было и это мучительно рондо, этот круг, сверлящий голову поворачивался снова и снова… Мучительный круг. Никогда ещё Фридрих Кройц так не ждал атаки. Она очищает голову, убирает всё лишнее. Когда ты сражаешься, то не думаешь ни о чём ещё. Берег Японии рос, простенький не похожий на эпическую гравюру, которую так любили генералы из Армии в изгнании берег. Так всегда и бывает на войне.
- Капитан, по плану мы должны стрелять ряд целей на берегу, но учитывая тот факт, что они не заняты противником… Учитывая скрытность… В общем, стоит ли нам открывать огонь?
- То что врага не видно отнюдь не обязательно значит что его нет. Соблюдать план. Здесь нет ценных объектов, которые могли бы послужить ускорению высадки. Открыть огонь.
Зачем? Зачем он это приказал? Потому, что действительно так думает? Или потому что надеется в грохоте орудий позабыть о том, что гложет его изнутри? Солгав однажды, покривив против истины остановиться трудно. Неужто он уже начал лгать и самому себе?
Несколько резких команд: снаряд заряжается, орудие наводится, залп! Гремит выстрел. А потом, спустя несколько десятков секунд на остальных катерах не видя никаких новых команд от старшего офицера, так же приступили к выполнению первых мероприятий у вражеских берегов по плану Солнечный удар. И на двух десятках катеров: снаряд заряжается, орудие наводится, залп! Снаряд заряжается, орудие наводится, залп! Берег Японии, берег Кюсю ещё минуту назад ничем не примечательный засиял огнями разрывов. Там, здесь, вон там, а потом снова здесь. Фридрих Кройц вспомнил, как изображался взрыв снаряда на старой гравюре, изображавшей японо-китайскую войну конца прошлого столетия – каждый из них выглядел как ярко-алая распускающаяся хризантема. Жизнь была прозаичнее, но звучнее, грохот оглушал и отдавался, казалось, во всём теле, проходя через икры, стопы, пальцы и уходя в палубу. Вечерело, солнце начало заходить, последние яркие лучи его спорили со взрывами и их огнём – в них было меньше силы, меньше наглости, но больше вечного постоянства. Фридрих Кройц чувствовал, что стал участником чего то огромного. А потом… а потом началась рутина войны: одновременно тяжёлая и долгожданная для него. Он командовал где и в какой момент снизить ход катерам, когда спускать резиновые лодки и отгружать плавающие броневики для огневой поддержки, а потом и сам спрыгнул в мелкую воду у самой кромки прилива и быстро зашагал по земле, одновременно вражеской и своей для более чем полутора тысяч из тех людей, кто высаживался сейчас вместе с ним. Противника не было, никого не было, кроме чаек, напуганных пальбой и круживших в испуге над морем и землёй, испуская резкие крики.
Спустя час двадцать минут в густых сумерках, почти что уже в темноте, отряд капитана Кройца подходил к северо-восточной окраине Фукуоки. За это время они успели один раз вступить в перестрелку с противником – на маленькой дорожной развязке обнуружился полицейский наряд. Трёх человек буквально изрешетили пулями – секретность была прежде всего. Конечно, о стратегической секретности речи уже не шло – британцы отлично знали, что высадка состоялась, а вот тактическая секретность была ещё вполне достижима – нельзя было дать узнать, сколько человек и откуда собираются обрушиться на крупнейший город на юге Японского архипелага. Фридрих Кройц был и без того хмур – каждая улыбка, каждый возглас восторга и радости из уст его японских подчинённых вызывал у него что то напоминавшее зубную боль. А теперь он и вовсе был в смятении, в самом настоящем смятении, чего с ним не бывало, кажется, ещё никогда. Он смотрел в лицо убитого полицейского – японец. Он тоже был японцем, только вот он остался по эту сторону моря, кто знает, по своей воле, или по воле рока? Он пошёл на службу к британцам, опять же, кто знает, с радостью, заискивая перед новыми хозяевами, или же потому, что должен был кормить семью? А может быть потому, что хотел бороться с преступностью, с бандами, с якудзой? Теперь уже не спросишь – молодой ещё парень, годящийся, по видимому, Кройцу в сыновья, лежит с тремя дырками в груди, перебитой выстрелом из винтовки коленом, почти оторванной правой кистью и смотрит в небо синими глазами. Его убили другие японцы. По команде немца. А зачем? Зачем, чёрт раздери, если всё равно всё за ранее обречено на провал? Какого чёрта погиб этот полицейский, своего его коллег, какого чёрта будут гибнуть его люди, будет рисковать жизнью он сам? Потому что так приказали. А кто? А почему? Ему был слишком хорошо известен ответ на этот вопрос. Впервые в жизни Фридрих Кройц презирал полученный приказ, задумывался о том, как он возник и презирал его. Человек, без раздумий и сожалений подчинявшийся приказам уже двадцать один год! Японцы воюют за Отчизну, за надежду снова обрести её, не быть изгнанниками. А он? Он вспомнил о своём брате в далёкой Германии, о его музыке, задумался о том, что он, наверное, слыхом не слыхивает там обо всей этой кутерьме. Вот за это, вдруг осенило его, вот за это он здесь и воюет, чёрт возьми! Он припомнил старую, но всё ещё известную каждому немецкому солдату песню Стража на Рейне и начал напевать её себе под нос…
- Герр капитан, мы вышли на позицию, наблюдаем в бинокль импровизированные позиции противника.
- Кто? И какова численность?
- Полиция, до полусотни, солдаты – чуть меньше трёх сотен навскидку. Пара пулемётов, баррикады из песка – ничего серьёзного. Большая часть – одиннадца… в смысле японцы. Строго говоря, похоже все, кроме офицеров. Их боевой дух вряд ли высок и…
- В атаку! Три роты обходят слева, под прикрытием огня орудий, при поддержке БТРа, а остальные начинают наступление по фронту. Стреляйте поверх баррикад, не давайти им подняться, а группа обхода выйдет им в тыл и завершит дело. И ещё… крикните им в мегафон, чтобы они сдавались. Мы не причиним им вреда если… Матерь божья, что за дерьмо!!!
Колоссальной силы взрыв превратил трёхэтажный дом по правую руку от них в огромную груду обломков, кирпичи летели во все стороны, подобно камням, выпущенным из древней баллисты, грохот заглушил всё, а вспышка ослепила. Линкор – догадался Кройц, это он начал садить своим главным калибром по окраине города, чтобы не пустить в него предполагаемые подкрепления! Фридрих Кройц служил давно, видел многое, в том числе и линкоры в Вильгельмсхаффене – весь Флот открытого моря – грозное, но прекрасное зрелище, но вот видеть их главный калибр в действии ему ещё не доводилось. Атаковать было уже почти некого – полицейских разметало, солдаты бросали оружие, пару британцев, пытавшихся подняться, пристрелили, одного, отдававшего охрипшим голосом команды, забили прикладами сами его подчинённые. Страшная смерть.
- Мы сдаёмся. Мы сдаёмся! Не стреляйте!
- Что с ними делать, герр капитан?
- Пока связать – у нас нет на них времени. Мы должны двигаться к порту.
Свет в городе почти пропал, карта незнакомого места была едва видна при дёргающемся свете карманного фонаря, повороты мелькали, улицы путались, а нужно было спешить. Или уже не нужно? За десять минут продвижения бегом они убили пару десятков солдат и полицейских, подбили бронированный полицейский автомобиль, вооружённый… водомётом. Ерунда! Но вот виднеются краны порта. Ближе. Ещё ближе.
- Герр капитан, приближаются солдаты, до полка при поддержке бронетехники.
Наконец то!
- Приготовиться к обороне! Вышибить двери, окна из зданий справа и слева по улице, занять позиции. Пушки укрыть в переулках – мы выкатим их внезапно. Миномёты – заряжай! Товьсь! И…
- Герр капитан, они передают нам какой то сигнал… они… Да ведь это же наши!
- Не может быть?
- Может! Смотрите, и форма наша!
Но неужели всё кончится так просто? Когда капитан Кройц со своими солдатами добрался до порта, то он застал там только следы боя, а скорее даже не боя, а обстрела. Пленных сортировали, кого то даже тут же освобождали, после изъявления желания сражаться за свободную Японию. Шла разгрузка, на горизонте виднелась громада линкора Хюга. Над городом быстро и резко прошли самолёты – около дюжины. Свои? Вражеские? Видны были только следы от двигателей.
- Герр Шолль? – Фридрих Кройц не без удивления уставился на известную всем на базе Циндао фигуру – подтянутую, деловую, довольную.
-Так точно, капитан! – произнёс тот в ответ с преувеличенной бодростью рапортующего рядового и тут же рассмеялся.
- И вы здесь?
- Ну разумеется, Кройц! Как же я мог вас всех оставить, а? Думали что я – тыловая крыса? Что я только и могу, что сидеть там, в безопасности и командовать вами, настоящими солдатами? Так? Ну, признавайтесь?! Да, Кройц, я здесь, а вон там, в здании дирекции порта сейчас идёт историческое событие. Да да!
- Какое?
- Премьер-министр Японии Атсуши Савасаки произносит речь, в которой объявляет, что отныне и во веки веков Япония, изгнанная, оккупированная и униженная, возвращается в свои права… Пусть и не без помощи своих скромных немецких друзей! Ха-ха! Да… Ради такого случая и момента я оказал ему ещё одну небольшую услугу, кроме того, что разработал план битвы – я лично написал ему его речь! В самом деле, японский народ и так достаточно страдал, чтобы сразу же иметь дело с красноречием своего премьера!
- Вы выглядите очень довольным? Неужели… Неужели у нас есть шанс?
Он думал об этом уже давно – с того самого момента, когда понял, что город взят, что всё кончено, что первая их битва окончилась успехом так быстро, что он почти что не успел ничего сделать. Когда он видел лица сдающихся в плен, когда в памяти вставала картина с британцем, забиваемым прикладами своими… Может это всё не зря? Может быть мудрец фон Шолль что то не рассчитал там в уже довольно неблизком Циндао? Может шанс на самом деле есть?
- О чём это вы, Кройц? Ааа, о победе? Боюсь вас разочаровать, но всё по прежнему. И да, я очень признателен вам, что вы бережете наших солдат – в вашем подразделении в потерях числятся только двое немцев, и то раненых разлетающимися обломками дома после удара из 305-миллиметровок Хюги. Значит, похоже, я не ошибся, выбирая вас, как человека, который прикроет наш отход. Вы удивлены? Напрасно. Это здесь все прошло так просто, что вызывает скуку, а вот у наших товарищей севернее всё куда веселее: воздушный десант почти сорван – несколько сотен человек вообще унесло в море чёртовым ветром, который вдруг там разыгрался и их пришлось списть сразу. Внизу – сильное сопротивление, контратаки. Мы взорвали туннели – японские генералы были в ярости. Скоро я порадую их ещё раз – похоже, что нам придётся взорвать мост – иначе британские пилоты найтмеров приедут поздравить нас с успешной высадкой уже часов через пять! В воздухе творится настоящий шабаш и ад – британская авиация почему-то не пожелала оставаться прикованной к земле, всё это хвалёное японское подполье или проспало наше появление, или вообще не существует. Мы уже потеряли двадцать процентов наших воздушных машин, правда и противник несёт серьёзный урон, но вот когда к нам на огонёк пожалуют британские линкоры, то каждый самолёт будет на счету, чтобы доставить им наш бронебойный привет! Ха-ха!
Тут вдруг Гельмут фон Шолль резко посерьёзнел.
- Нам предстоят очень тяжёлые бои, Кройц. По настоящему тяжёлые. И я хочу, чтобы мы не оставили в том аду, которые скоро здесь разразиться ни одного солдата в сером, ясно, ни одного, Кройц! И вот тогда вам придётся потрудиться так, как может быть никогда в жизни. А пока радуйтесь победе, отдыхайте. И, если хотите, включите радио, послушайте этого болвана узкоглазого, право слово, его речь не так плоха в этот раз – всё же её написал европеец.
Гельмут фон Шолль ушёл, вокруг толпились японцы, выкрикивая лозунги, с безумными счастливыми глзами – они опять хозяева у себя дома, или они так думают… А Фридрих Кройц смотрел на небо. Что там? Зарнца? Вроде скоро обещали бурю – один из замыслов операции был успеть высадиться при ясной погоде, а потом использовать помощь бури, которая затруднит британскому флоту его подход, позволит выиграть время… Или всё же это пожар, это огонь битвы у моста Каммон? Небо… Небо, прости мне мои прегрешения.

http://photo.rock.ru/img/me3he.jpg

Отредактировано Ohgi Kaname (2015-03-01 23:05:25)

+1

20

http://photo.rock.ru/img/0Fl5d.jpg

Часть 3

***

- Красная комета, вызываю красную комету! Главный, как слышно?
- Что там у тебя, Кюгель?
- Наши радары засекли неопознанные цели, по-видимому, противник.
- И что теперь?
- Это не предусмотрено планом. Какого чёрта они там делают, Эрих!? Нас уверяли, что японское сопротивление выведет их из строя как минимум на несколько часов! Нам сейчас заходить на бомбардировку, японцам – начинать десантирование. Если в этот момент нас атакуют…
- Предлагаешь ударить первым? А план… Впрочем ты прав, к чёрту план – и так уже слишком многое полетело в тартарары! Всем машинам Jagdgeschwader, всем машинам Jagdgeschwader! Перестроиться из положения эскорт в положение атака! Gruppe I – подняться на полтысячи вверх, прикрывать нас, остальные: Gruppe II, III, IV  – набор скорости и за мной. Остальные соединения – продолжать придерживаться плана!
По своему Эрих Грюнхерц был даже рад произошедшему – с самого начала всей этой кутерьмы он чувствовал, буквально ощущал кожей, что что-то идёт не так, а чутью он привык доверять. Прежде всего, подвели проклятые синоптики! Нет, в начале всё было достаточно хорошо – всё Желтое море прошли без малейшего сбоя, небо было кристальной ясности – вообще никаких облаков, виднелась почти полная луна, а под конец начали появляться отдельные звёзды. Эрих любил летать по ночам – в этом было что-то, напоминавшее магию, сказки, перечитываемые и затираемые до дыр в детстве про ковёр самолёт, который уносит храброго героя в иные земли. Он, наверное, никогда до глубокой старости не забудет своего первого ночного полёта – с ним тогда ещё был инструктор – майор… Как же его звали? Вроде бы, тогда как раз прислали нового, а уже через две недели он выпустился. Как же его звали? Не важно – тем более что тогда он не замечал его, не замечал вообще ничего и ни о чём не думал. Руки держали штурвал, послушно нажимали все нужные тумблеры, а вот сознание… Сперва, это было вскоре после взлёта с аэродрома Варнемюнде, он то и дело смотрел вниз, где виднелись огни Ростока – не слишком крупного портового города, смотревшегося, однако, просто потрясающе, будто сияющая расплавленным золотом диадема, от которой крохотными золотыми жуками расползались корабли. Где то далеко, у самого горизонта отражались в облаках отблесками далекого зарева огни Берлина. Это была красота, сотворённая руками человека. А потом… Потом они полетели над водами Балтики – тёмными, холодными, пустыми, берег пропал, осталось только небо: бескрайнее, испещрённое звёздами, которые он видел ярче ,чем когда либо в жизни. Незабываемая красота…
Но в этот раз ночной полёт не задался – в сотне километров от побережья Японии стали всё чаще встречаться зоны облачности, а вскоре она стала сплошной. Весь импровизированный воздушный флот вторжения попал в тот самый атмосферный фронт, который по предварительным раскладам должен был прикрыть его отход! По кабине упруго били капли дождя, видимость моментально стала аховой, самым естественным желанием было подняться повыше – над облаками, к прекрасным звёздам. Желание, которое всё время приходилось подавлять. Здоровенные пузатые транспортники не могли осилить такую же высоту, как и его красная птица, а отрываться от них – значит терять видимость, значит фактически завалить задачу по эскортированию. А ведь позади ещё гидросамолёты-тихоходы тащились на своих поршневых!
Эрих Грюнхерц не увидел того момента, когда под ним вместо водной глади оказалась не слишком гостеприимная японская земля – тучи помешали и здесь, пришлось ограничиться только приборами, а вскоре, буквально через минуту или две взволнованный голос майора Кюгеля, командира Kampfgeschwader взорвал эфир. Теперь уже и сам Эрих видел то, что только что было доступно только более мощным радарам бомбардировщиков – красные отметки, противника! Одна, две… пять, восемь… Двенадцать! Шайссе! Сколько же их?! Не важно. В атаку!
- Сокол, вызываю сокола!
- Да, Грюнхерц, сэнсей.
- Отставь… Прекрати уже эти китайские церемонии, Хироёси, мать твою! Видишь тоже что и я на радаре?
- Так точно, Красная комета!
- Тогда смекай: я иду в атаку с тремя Gruppe и ещё одной в резерве. Твоя задача – нипочём не подпустить британцев к десантникам!
- Принято. Они не пройдут.
- Тогда отбой, Хаябуса, мне сейчас может стать не до командирских обязанностей, так что в экстренном случае оставляю тебя за главного.
- Красная комета, Красная комета, Эрих! Разумно ли это – доверять всё японцу? – оказалось что он говорил по открытому каналу и командующий Zerstörergeschwader майор Хайендорф решил высказать свои опасения. И тоже в открытом режиме, чёрт бы побрал!
- Майор, отставить обсуждение. Полковник Хаябуса – опытный пилот и командир, я полагаю его готовым принять командование. А недоверие к союзнику – последнее, чего нам только сейчас не хватает!
- Понял тебя, Эрих, как знаешь, Грюнхерц, кто я такой чтобы с тобой спорить, - сказано это было без удовольствия, но всё же по интонации было понятно, что оспаривать приказ больше не будут.
Тем временем, радар показал облучение лучом наведения противника, а по радио посыпались какие-то вопросы и предупреждения по-английски – Эрих не вслушивался, да и не очень их понимал. Но вскоре произошло то, что было красноречивее любых слов – радар засёк пуск ракет передовым вражеским истребителем, а через считанные доли секунды его сопровождение повторило его. Нужно ответить на приветствие британских джентльменов:
- Jagdgeschwader, ракетный залп по противнику! По одной ракете с истребителя, огонь!
Ракеты нужно было немного поэкономить – из-за дальнего перелёта часть узлов подвески была занята дополнительными подвесными баками топлива, что оставляло меньше места для вооружения. Тем более, что и такого залпа чуть более чем сотни самолётов должно хватить с избытком.
Сколько ракет сейчас несётся в их сторону? Трудно сказать… В последний момент он насчитал чуть больше двадцати красных точек на экране – вражеских самолётов, каждый из которых мог нести по шесть ракет, хотя, конечно, вряд ли они решили потратить всё одни залпом. Всё равно – штук шестьдесят летящих со скоростью немного медленнее пули орудий смерти сейчас приближаются к его бойцам и к нему самому. И… ничего пока нельзя сделать. Этот момент в воздушном бою был единственным, который барон Красная комета не любил. Момент, когда каждый, вне зависимости от своих навыков, смелости, хитрости, превращался в подсадную утку, а дело вершил его величество случай. Будут выпущены тепловые ловушки-фантомы – не сейчас – ещё рано, так они пропадут до подхода ракет, а через, примерно, минуты полторы, будет манёвр уклонения с перегрузкой, от которой глаза полезут на лоб, но всё равно всё это запросто может оказаться тщетным. Война человека против человека – та же борьба, тот же спорт. Война против безжалостной холодной машины – совсем иное дело.
- Приготовиться к отражению ракетной атаки! 10.., 9…, 8…, 7… Пустить ловушки! 5…, 4…, 3…, 2… Начать манёвр!
Вот они! В соседнем тёмном облаке словно в норе завозился огневостый злобный зверь, освещая её изнутри – вот-вот он оттуда выскочит! Есть! Ракета! Прямо на него! Шайссе! Влево вниз! Финт вправо,  ловушку – в воздух! И ещё финт влево! Фууухх! Ракета клюнула на приманку! Теперь можно выпрямить машину, вернуть подступивший куда-то к горлу желудок на место вместе с вертикальным положением и оглядеться!
Повезло не всем. Кто-то ещё продолжал вертеться, как танцор тарантеллы, кто-то начал выходить из манёвров и пике, а вот несколько других… Вскрик и звон в эфире, вспышка справа и чуть выше – ракета разнесла самолёт с номером JA-086 на клочки буквально в тридцати метрах от него. У пилота не было шансов, мелкие полыхающие обломки издевательски празднично посыпались вниз. Кто это был? JA-086, его звали Ганс и он был рыжий весельчак, кажется… Или у того был номер JA-089? Не время сейчас об этом! Красные точки на радаре всё ближе, а их самих, похоже, где-то вполовину меньше! Настоящий воздушный бой начинается!
- Сокол, что у вас? Я цел, иду в атаку!
- Принято, Красная комета. Один молодой пилот по глупости схватил одну из причитавшихся вам ракет на излёте – в остальном – порядок. Через пять минут начинаем выброску десанта согласно плану!
- Кюгель, Хайендор, на связь!
- Всё путём, Эрих!
- Моя Kampfgeschwader через две минуты оторвётся и уйдёт севернее, в новых условиях прошу прикрытия!
- Есть прикрытие, Отто! Gruppe I, направляйтесь на вашем эшелоне на север, прикрывайте бомбардировщики! Остальные истребители – в атаку за мной!
- Принято, герр майор!
Красные точки ближе… ближе… Вот слева… Нет, это всего лишь странно подсвеченная кромка облака! Вот!
Дальше всё было быстро, чётко и просто, как на учениях. Эрих Грюнхерц был наслышан об умении британских пилотов и этого противника уважал, но в этот раз ему попался то-ли ещё сущий сосунок, то-ли подранок после ракетной атаки. Быстрый разворот с набором высоты, короткий залп заставил его дёрнутся и отвернуть, снизив скорость и подставив брюхо с баками – слишком резкий манёвр – типичная ошибка. Точный выстрел – враг горит. Враг подбит. Враг падает! Что пилот? Нет времени смотреть! На него самого заходят сразу двое – ведущий и ведомый и эти явно ребята покрепче. Ракета! Дьявол, дьявол! Вниз! Они начали стрелять из пушек! Тучи, облачность, внезапно выросшая тёмная громада горы чуть ниже, крутой выход из пике, ловушка (предпоследняя!!!), огонь. Одна ракета – в гору, одна – сбита! Но эти двое ещё на хвосте! Почему манёвр словно бы с недоходом? И где, побери его все черти, ведомый, где прикрытие? Неужели Фрица уже сбили? Он не видел его с момента захода на первую цель. Баки с дополнительной горючкой – вот что замедляет его! И к тому же существенно повышает шансы вспыхнуть факелом от первого попадания! Сбросить их? Или… Эта мысль, этот приём раньше уже приходил ему на ум, но он считал его слишком дерзким, слишком рискованным. А теперь… Когда ж и проверить его, как не в бою! Ххха! Манёвр вправо с разворотом, ракету на ведущего – пли – ушёл! Они совсем рядом – прямо позади. Отлично! Стравить топливо из подвесных баков: 70%, 50%, 30%, 10%... и… Форсаж!
Огненная струя вырывается из сопла самолётного двигателя Эриха Грюнхерца, воспламеняя позади него керосин, обратившийся мелкой взвесью в воздухе, хорошо снабжённой кислородом, как окислителем. Огромный огненный всполох-шар! Он взметнулся и раскатился во все стороны. Он был последним, что видел британский ведущий – из этого шара вылетел уже полыхающий остов самолёта. Его ведомый потерял ориентацию, чересчур резко крутанул штурвал вниз и чиркнул брюхом верхушку дерева на тёмном склоне… Победа!!! Третий сбитый! А теперь – наверх, к остальным.
- Фриц, ты ещё здесь?
- Так точно, герр майор!
- Где тебя носят черти?!
- Я был повреждён ракетами – моя скорость сейчас не чета вашей, я отстаю.
- Понял, Фриц, не отстань совсем!
Гора стала вновь скрываться облаками…
- Красная комета, красная комета, говорит Сокол. Приступили к высадке десантников..
- Отлично, Хироёси!
- Нет, майор… Эрих, их сносит ветром в океан!
- Что?!
- Так точно… погода… Но мы продолжим операцию – это наш долг! – голос стал странным, прорывающимся через помехи. Шайссе! Признаться, возможность такой проблемы не приходила в голову Эриху Грюнхерцу, а что ещё хуже – он понятия не имел как её решать!
- Продолжайте, Сокол! И помоги вам бог!
- Есть!
- Красная комета!
- Что у тебя, Отто?!
- Нас атакуют превосходящие силы противника, мы несём потери!
- Откуда?! План…
- Ты ещё не понял, Эрих? План полетел к чёрту! Их здесь больше полусотни! И они продолжают прибывать!
- Понял тебя, Отто! Gruppe II, поддержите майора Кюгеля!
- …мы не продержимся… мало… Этого мало, Эрих! Нам нужна вся твоя  Jagdgeschwader!
- Никак нет! Я должен охранять средства десанта до конца высадки!
- Они уже почти закончили её!
- Отставить пререкания, майор Кюгель, выполнять приказ!
- Эрих, неужели ты бросишь нас ради сраных узкоглазых?!
- Отставить засорять эфир! Отто, ещё раз…
Вдруг в рации что-то резко ухнуло, щёлкнуло и смолкло, а через несколько секунд раздался новый голос – взволнованный, напуганный.
- Говорит Обер-лейтенант Крамер. Майор Кюгель ранен вражеской очередью, самолёт повреждён, мы…фшш…попытаемся…шшшхш…
- На связь, Крамер! На связь! Чёрт дери, Крамер, на связь!!!
Это было паршиво. Очень паршиво. Нужно… Атака сверху! Бочка, кобра, атака! Подбит! Так, так, гада! Так! Ещё раз! За Отто Кюгеля, и за всех прочих!!! Белый купол парашюта… Нет, не сбивать, нужно чтить законы неба, нужно быть благородным… Какое к чёрту благородство!
- Сокол! Что там с высадкой?!
- Последние солдаты выбросятся через пару минут. Один транспортник подбит пустым, ещё один… не совсем. Но в целом – мы ещё легко отделались.
- Мне нужно помочь частям Кюгеля! Ты обеспечишь оборону своими силами в течении этих двух минут?
- Так точно!
- Превосходно. Jagdgeschwader, всем машинам! Те, кто не связан боем, максимально быстро идём на север – ребятам на бомберах нужна наша помощь!
Ну же, ну… Быстрее, форсаж, форсаж! Эрих Грюнхерц летел уже почти над узкой полосой воды пролива между Кюсю и Хонсю, как вдруг… Зенитка! Дьявол, а он ещё низко – может задеть! Набор высоты! Быстрее, быстрее! Что там ещё гудит?! Ракета?!! Откуда? Вот враг – он сбит – похоже Фриц постарался – молодец! Ловушка! Не сработала!!! Шайссе! Влево, ещё левее! НЕТ, НЕ УСПЕТЬ! КАТАПУЛЬТА!!!
Пиропатроны сработали как надо, пара секунд без верха и низа, резкий рывок раскрывающегося парашюта, но он успел, он успел увидеть, как его любимую ярко-алую птицу поглощает еще более ярко-алый огонь взрыва. Как жаль! Но.. он жив. Он жив!
Вот только не сносит ли его в море, подобно несчастным японцам? А ведь это – почти верная смерть… Пока он летел, сражался, убивал и кружился валькирией в облаках – страха не было. А сейчас, когда он висел на стропах – липкий страх, холодный и липкий страх сковали его ледяными обручами. Ниже, всё ниже, а море – вот уже оно. Нет. Нет! НЕТ! ДА! Он всё же на земле – на скале, метрах в пяти от резкого склона, высотой метров пять и воды, вспениваемой ветром. Эрих Грюнхерц огляделся. Он был сбит. Второй раз в жизни. Ну что ж – не беда. Плохо только то, что там наверху командование оказалось нарушено… Он кинул взгляд наверх: белые купола, один за одним, медленно, будто бы нарочито медленно на фоне мечущихся точек и стрел самолётов, спускался последний отряд воздушного десанта. А на земле уже шёл бой.
К нему кто-то бежал – свой похоже, судя по форме. Да, бой, похоже был горячий. Хотя, почему был? Вон две оплавленные чёрные дыры в земле – похоже, это то, что осталось от тоннелей. А вот и мост – красивый, лёгкий, но.. бой там явно не из лёгких. А это ещё что за дьявол? Вот как, похоже, выглядят эти самые найтмеры, про которые столько слов и слухов. Любопытно, что…
Эрих Грюнхерц не знал, что мост, тот самый мост, на который он смотрел, тот самый мост Каммон, который по плану надлежало прочно занять, десантники вот уже двадцать минут пытались уничтожить. Британца контратаковали. Многие десантники были убиты. Многие – ещё во время сражений за городок Китакюсю и у тоннелей. Многие – неизвестно где сгинули, взятые морем и небом. Они не коснулись ногами японской земли – печальная участь. Но мост! Майор Ямагути Нараке не знал что делать – найтмеры, почти десяток были страшной силой и двигались очень быстро. Своим лёгким оружием десантники уничтожили только один. Нужно было покончить с мостом… Никто не слышал крика: “Банзай!!!”, который разорвал кабину подбитого бомбардировщика японских ВВС, никто не видел лица пилота и не вспомнил его имени – номер так и не смогли распознать на обломках, да их осталось очень мало и никто особенно не искал. С этого момента его звали Герой, ведь он уничтожил мост Каммон. Его самолёт просто снёс пролёт моста, а потом раздался взрыв – сдетонировали ещё не израсходованные почти бомбы и остатки топлива. Взрывная волна опрокинула Эриха Грюнхерца назад, он попытался ухватиться за что-то рукой, но схватил пустоту, а потом покатился по склону вниз. Потом стало темно. Он очнётся спустя три часа со страшной болью в голове. Первая битва за Японские острова будет к тому времени кончена.

http://photo.rock.ru/img/Dos52.jpg

+1


Вы здесь » Code Geass » Личные темы » Личная тема Огги