Она не поняла, в какой момент день надломился и пошел наперекосяк. С самого утра, вопреки светлому расположению духа Фимочки, он упорно катился по наклонной – все предвещало скорую беду, и над темной макушкой сгущались тучи. Но дочь Орлова столь же упорно старалась не обращать на это внимания, надеясь, что ей чудится. Ан нет.
  Когда в дверь постучал дворецкий, Серафима, занятая вышивкой, пребольно проткнула пальчик тоненькой иглой. Крупная алая капля выступила на нежной подушечке, скользнула вниз и растеклась зловещей кляксой по безупречно-белой ткани. Вышивка была безнадежно испорчена.
  Плечи Серафимы устало опустились, когда она повернулась в сторону двери, отложив рукоделие в сторону.
  - Да? Войдите, - приложив  пораненный палец к губам, она поспешно слизнула кровь, тут же спрятав руку за спину, чтобы мужчина не заметил.
  - Ваше сиятельство? – сухопарый, чопорный слуга неспешно поклонился девушке, - Ваш отец желает Вас видеть.
  Он говорил с легким акцентом, происхождение которого Фима затруднялась определить, ровно как и возраст мужчины. Дворецкий просто появился в их доме, столь же внезапно, сколь исчез предыдущий. Молчаливый, он говорил всегда очень коротко и только по делу, а своим появлением мог прервать любую шалость. Даже младшенькая резвая Алевтина стушевывалась под пристальным, осуждающим взглядом. Вот и сейчас, Серафима нервно сжала ткань платья, и сглотнула, поднявшись с кресла. Укрывавший ее ноги плед соскользнул вниз, опав к ногам.
  - Я сейчас спущусь, - она спешно положила плед обратно, принявшись прибирать крупные локоны – отец терпеть не мог небрежность. Ему ненужно было даже что-то говорить – язвительной усмешки хватит с лихвой…
  Последний штрих – оправить юбки, и можно идти.
  У двери кабинета она застыла, глубоко вздохнув и набираясь храбрости – с детства запретная зона, святая святых, куда даже матери входить без разрешенья запрещалось. Тихонько стукнула, три робких раза и отступила на шаг, дожидаясь позволения войти.
  - Mon père?* Вы желали меня видеть?
_________________________
Мой отец*

Отредактировано Серафима Орлова (2014-06-19 05:04:44)

- Да, отец, конечно же, я осведомлена о положении дел в нашей стране и опечалена происходящим, - тихо произнесла Фима, потупив глаза, и надеясь лишь на то, что внутреннее волнение не выдало ее с головой, отразившись нежным румянцем на бледных щеках. Она прекрасно понимала, что ныне будущее Российской Империи терялось в неопределенности грядущего. Многие твердили, что для их Родины наступают темные времена, однако Серафима решительно отказывалась в это верить. Многострадальная Святая Русь многое претерпела, и войны, и лишения, но непокорнейший из народов велик духом своим, и потому все вынесет и все преодолеет.  Доброе сердце печалилось и болело лишь о здравии Государя, оттого, преклоняя колени в вечерней молитве, неустанно просило оно даровать многие лета заступнику народа русского.
А Алексей…
При одном упоминании имени Великого князя  девушку одолевало смущение чрезвычайно, особенно после недавней встречи. Нежная душа наполнялась теплом и светом, подобно цветку, распустившемуся среди крещенских морозов, но поймавшему ускользающее в кротком лучике солнца тепло последней весны. Впрочем, трогательные ее чувства – едва ли то, что желал видеть сейчас граф Орлов.
  Осторожно, немного пугливо подняв голову, Серафима взглянула на отца. Непроницаемое лицо оставалось бесстрастным, и холодные глаза, как чудилось Фимочке, внимательнейшим образом ее изучали.
  - Алексей милостью Божьей станет достойным правителем, встав во главе Империи, - девушка замолчала, не совсем понимая, что именно от нее требуется.
  - Отец, - медленно, и очень аккуратно подбирая слова, продолжила Серафима, - Вы желаете говорить со мной о политике…?

Отредактировано Серафима Орлова (2014-06-20 08:56:26)

Сказать, что Серафима удивилась, означало не сказать ничего.
Огромные изумрудные глаза распахнулись, казалось, став больше прежнего – подобная весть от отца была последним, что она могла бы ожидать услышать.
Тонкие пальчики невольно сжали подлокотники кресла, царапнув ногтями дерево.
Выйти замуж за Цесаревича? Это было сильнее всего того, что могла бы себе позволить девушка в самых смелых своих мечтах.
Слабое цитрусовое благоухание развеялось терпким ароматом табака, своею резкостью вернувшим Фиму к реальности.
Это было больше всего, на что когда-либо могла бы рассчитывать дочь господина Орлова. Это было сильнее всего, что она когда-либо желала. Желала до отчаянья, до помрачения ума.
Губы пересохли – девушка поспешно облизнула их, несколько нервно, и оправила выбившуюся прядку волос, внимательно посмотрев на сидевшего перед ней мужчину. Граф не являлся человеком, склонным к шуткам, во всяком случае дочери этой его стороны не наблюдали, а потому рассчитывать на то, что эти слова – лишь шутка не приходилось. Мужчина был абсолютно серьезен, лишь смягчал свои слова, словно бы говоря с неразумнейшим дитем.  Впрочем, именно так Серафима себя сейчас и ощущала.
- Отец мой, - тихо начала она, не отводя взгляда от столь же холодных, сколь красивых глаз, - Я плоть от плоти Вашей, кровь от Вашей крови. Я Ваша дочь, и Вам обязана всем, что имею: своим приходом в этот мир, своею жизнью, - ее плечи слабо дрогнули, опустившись, - Я сделаю так, как Вы прикажите, и осмелюсь лишь спросить – тверды ли Вы в своем намеренье? Я… Недостойная подобной чести.

Отредактировано Серафима Орлова (2014-06-21 17:42:26)

Девушка лишь поспешно кивнула, не поднимая головы, и смотря строго на свои коленки. Со стороны этот жест мог бы создать впечатление почтительной покорности, однако в реальности все обстояло куда как прозаичней: Серафима попросту боялась встречаться глазами с холодным, леденящим взглядом отца.
Сердце глухо колотилось в груди, ее собственное, а словно бы – чужое. Ей кажется, она совсем ничего не чувствует, ничего, кроме горящего плеча, кроме оплеухой оставленного отпечатка отцовской руки. Гнев графа грозил самыми неприятными, если не сказать болезненными последствиями для любого, осмелившегося его вызвать. Даже ненароком. Даже если под «любым» подразумевались его собственные дети. Маска вежливости и прекрасное лицо мужчины могли обмануть кого угодно, но не дочь, взиравшую на своего отца с младых лет, наблюдающую за ним год от года. И, наблюдая, научилась сопоставлять причину и следствие. Сопоставлять желания отца, свои действия и получившийся в итоге результат. Сейчас от нее требовалось одно – покорность, повиновение, согласие – картонное, бездушное, потому что ее мнение никого не волновало. Откажется – потащит за волосы. Не станет подчиняться - выкинет прочь, как ненужную вещь, и не вспомнит. Она слишком хорошо запомнила урок прошлых лет…
- Я прошу прощения за свою дерзость, отец. Я не смею сомневаться в Вашем решении… Это лишь обеспокоенность глупого дитя – не более, - осторожно коснувшись ладонью отцовской руки своими нежными пальчиками, Серафима почтительно поднесла ее к своим губам, оставив кроткой невесомостью печать своего поцелуя на фамильном перстне, - Я вся - покорность, продолженье Вашей воли. Я приложу все возможные и невозможные усилия, сделаю все, чтобы быть достойной тех ожиданий, кои Вы возложили на меня,  не омрачить репутацию и славу нашего рода. 
Она недостойна Цесаревича – это факт, не нуждающийся в доказательстве, очевидный даже Серафиме. И ей остается лишь молиться о том, чтобы отцовская затея удалось. Иначе участь ее будет полна страданий и бесчестья...

Отредактировано Серафима Орлова (2014-06-23 16:31:41)