Пари

Небольшая комната освещается яркой лампой, в углу отсвечивает красными всполохами искусственный камин, четыре кресла, обитые кожей, все повернуты в одну сторону. Пока они пустуют, но это не на долго - очень скоро на них усядутся зрители и невольный актёр, к своему большому неудовольствию вынужден будет играть роль полушута-полумага для этих важных господ. А вот и он сам перед стеной с большим вмонтированным в неё экраном – именно к ней обращены кресла. Долговязый, сутулый, в круглых очках ходит из стороны в сторону с болезненным выражением на лице, то и дело начиная ломать руки. Время от времени он начинает что-то тихо декламировать с такой страстью во всей своей фигуре и взгляде, что со стороны можно было бы подумать, что репетируется ария принца Датского. Но нет, это не оперная ария и не стихотворение – это вновь и вновь повторяемое описание его шедевра, его лучшего творения – самой совершенной машины. Доктор Хайрам Ллойд-Асплунд постоянно прокручивает на языке характеристики, технические подробности, хотя и помнит их, конечно же, наизусть, но – так нужно, так надёжней. Вот вот ему предстоит преподнести работу, которой он посветил всего себя, тем, от кого зависит дальнейшая судьба “Ланселота”. Беглый взгляд на часы – пора бы им и быть, опаздывать в такой момент – это на него не похоже.

    Дубовая дверь открывается и Хайрам останавливается столь резко, что чуть не летит кувырком, но тут же принимает подобающее положение. Тем временем его судьи, его менторы начинают входить в зал. Первым – фельдмаршал Робертс, начальник Имперского Генерального штаба: алый мундир, блестящие награды, вероятно, все, какие только есть в империи, благородные седины и усталый вид. Не мудрено – фельдмаршалу почти 80. Далее – его главный недруг, его страх, его мучитель – начальник Управления  перспективных разработок при главном квартирмейстерстве генерал Грей: мундир тоже красный, но эполеты поменьше, не слепят блеском золота знаки отличия, на лице непроницаемая маска вежливого внимания, но злобный взгляд выдаёт истинные мысли. Следом какой-то  пузан в дорогом пиджаке и с тяжёлым перстнем на пальце – вероятно один из промышленно-оружейных тузов. И наконец – Он: белые брюки, белый фрак, белые перчатки и цилиндр, которые он немедленно передаёт своему помощнику вместе с тростью, набалдашник которой венчает золотая львиная голова. “Это можно сказать его кредо: всегда быть в белом, как бы ни складывались обстоятельства вокруг”, - подумал Хайрам про принца Шнайзеля. Последним вошёл верный оруженосец принца – Роберт Кэнон: очень молодой, но старательно пытающийся казаться старше человек в шляпе-котелке, тёмных брюках и пиджаке, к нагрудному карману которого крепилась золотая ручка на золотой цепочке. “Который час?” - спросил принц. “Точно вовремя”, вынув из кармана серебряный брегет сказал Кэнон. “Тогда, пожалуй, начнём, господа”, - с этими словами Шнайзель опустился кресло. Остальные последовали его примеру, а Хайрам сперва запинаясь, но, уже довольно быстро исправившись заговорил о найтмере:

- Ваше Высочество, господа, разрешите мне представить вам машину подлинно нового поколения, машину, которая не просто совершеннее, чем любая нынешняя, но перевернёт все представления о ведении войны. Превратит наших доблестных солдат в Геркулесов и Ахиллов современности! Предыдущие найтмеры были большим шагом вперед, но наш заокеанский противник уже догоняет нас… Догонял, пока мы не сменили саму философию: если Сазерленд был превосходной боевой машиной, то Ланселот – высокоинтегрированная с пилотом боевая система, скорее костюм, нежели машина. Благодаря полной переработке систем управления и радикальному совершенствованию электроники нам… мне удалось добиться такой системы управления, при которой найтмер реагирует на каждое движение пилота, а управление становится интуитивно понятным, так, как всякому понятно как управиться со своей рукой или ногой. Увеличена скорость, многократно, и в первую очередь благодаря новой системе управления, повысилась маневренность. Внедрение не имеющей аналогов системы манипуляторов – по сути искусственных рук, интегрированных с настоящими руками пилота, позволяет решать широчайший круг задач: пользоваться любым оружием, например, могучим мечом, который даёт в руки нынешнему рыцарю благородство холодной стали. Сам меч, правда, титановый, ха-ха! Но брать в руки можно и не только оружие – всё, что только потребуется! Это, господа, уже не машина – это возможность дать любому британскому бойцу усилить свои естественный способности во много сотен раз – возможность дать его рукам силу рук древнего полубога! Помимо этого можно сказать и о целом ряде других выдающихся качеств машины…

     Далее последовал фантастический список цифр, яркая  презентация на настенном экране и, наконец, негромкие аплодисменты. Все присутствующие выглядели поражёнными.  “Вы позволите, господа, немного переговорить с доктором Ллойд-Асплундом наедине? У меня мало времени. Доклад графа меня весьма впечатлил, но оставил пару вопросов,  столь дилетантских, что мне было бы неловко задавать их в столь сведущем обществе. Очень скоро я верну его вам, чтобы вы смогли растерзать его своими вопросами специалистов,” сказал принц, и, не дожидаясь ответа, быстро встал, поманил доктора пальцев и оба они вышли в длинный, с красным ковром коридор.

- Что ж, доктор, а теперь скажите мне, что вы сделали?
- Новейший найтмер, тот, который на целую эпоху превосходит любую другую машину.
- Возможно это и так, но должны вы были сделать совсем иное. Я, как премьер-министр, отвечаю за готовность империи к Большой Войне. Когда был изобретён первый найтмер мы смогли выровнять возможности наших сухопутных сил и сил Союза Трёх Императоров, что, в сочетании с непревзойдённым флотом, давало нам стратегическое преимущество и гарантировало от войны. Теперь, когда они почти скопировали наши разработки, преимущество вот-вот утратится. Найтмер – сложнейшая машина, а его пилот – высочайший профессионал. Потерять найтмер – большая неприятность, потерять его пилота – почти катастрофа. Если начнётся Большая Война, то такие неприятности и катастрофы посыплется на нас как из рога изобилия. Современная тотальная война – война масс. Нам нужна массовая техника, простая в производстве, лёгкая в освоении. Вот что требуется империи, вот о чём я вас просил! А вы вместо этого сделали блестящую, бесспорно, но штучную машину, сложную до неприличия. Машину, которой сможет управлять только рыцарь Круга!
- Ваше Высочество, возможно вы недослышали, но я говорил, что управлять Ланселотом может любой британский солдат.
- Любой солдат? Прекратите Хайрам, вы не хуже меня знаете, что это не возможно!
- Солдат, да. Не то, что солдат – любой жалованный, бывший номер сможет пилотировать Ланселот после пары недель обучения не хуже, чем рыцарь на Сазерленде!
- Хайрам, я, конечно, понимаю ваши чувства, как конструктора, но это не повод для таких откровенно глупых заявлений.
- Ваше Высочество, позвольте… давайте пари!
- Пари?
- Да. Я обещаю, что я посажу в Ланселот солдата из жалованных и он после двух.. нет, одной недели обучения выиграет бой у рыцаря на Сазерленде! Если я проиграю, то обещаю, за две недели спроектировать для вас упрощённую версию Сазерленда, которую можно будет штамповать тысячами, а чертежи Ланселота сожгу…
-Ну, зачем же так радикально… А если вам повезёт? Чего вы хотите?
- Я хочу, чтобы этот необразованный ретроград – генерал Грей, ведь это он вас настроил против машины, это он всегда лез со своими безграмотными придирками, это он ничего не понимал, я хочу чтобы он извинился и публично признал Ланселот лучшей машиной из существующих, а его Управление больше не мешало мне работать. Никогда!
- Хорошо, хорошо. Пусть будет так – я принимаю пари. У вас две недели.
- Только, если можно, не привлекайте к этому Управление.
- Я отправлю вас в одиннадцатую зону – там есть небольшой флотский испытательный центр Адмирала Бартли – они окажут вам содействие. В целях секретности вам присвоят номер какой-нибудь военной части. Вы сможете отправиться туда с оборудованием, я полагаю, уже сегодня вечером. Кэнону будет поручено проработать детали.
- Благодарю вас, Ваше Высочество.
- Через две недели я буду у вас и мы проведем испытания. А теперь мне нужно идти, а вам – возвращаться, генерал Грей вероятно заждался вас…

   Спустя несколько часов, летя в брюхе громадного транспортника, Ллойд Асплунд думал о том, что же он натворил. Конечно, он обещал принцу невозможное! Эта его импульсивность когда-нибудь его погубит! Может быть попробовать отказаться от пари? Но честь, но престиж! Никогда! Но если он проиграет? Если придётся исполнить слово? Он уже представляет себе улыбочку генерала Грея, когда он будет переделывать этот устаревший Сазерленд, в точности как тот и просил! А что же Ланселот? Сжечь чертежи? Лучше уж сгореть вместе с ними! Хотя… С какой собственно стати он раскис? Ланселот – потрясающая машина, лучше любой другой – в этом он уверен. Технически она совершенна. Нужно только найти подходящую живую деталь и победа у него в кармане. Только где же её взять...? Эврика! Он сказал, что в кабине будет сидеть бывший номерной. Но он ничего не сказал о том, кем будет этот номерной!

- Сесиль!
- Да, сэр?
- Мне нужно, чтобы вы просмотрели все личные дела бойцов из числа жалованных в одиннадцатой зоне. Я хочу знать у кого из них лучшие результаты на тренажёре найтмера.
- Но сэр, я думала, что меня приставили к вам, чтобы помогать в работе...
- А я о чём прошу?!
- Разумеется сэр, но, вы представляете себе сколько там солдат!? Это же огромная цифра? Может она всё же слишком большая?
- Большая.. мм да, определённо, определённо она очень большая, именно по этому я это вам и поручил – у меня нет такого времени.
- Эххх, как скажете сэр.
К вечеру второго дня в Одиннадцатой зоне идеальный кандидат был найден.
- Вот он, вот он! Рядовой Куруруги. Его результаты лучшие, с большим отрывом.
“Успокойтесь, Сесиль”, - сказал Хайрам, хотя его собственное сердце громко застучало в груди. У жалованного были превосходные результаты – как у рыцаря.
- Да это то, что нужно!
Спустя 5 минут Ллойд-Асплунд вернулся из лаборатории и сиплым от волнения голосом поинтересовался:
- Где он, в какой части?
- Я нашла часть, сэр, и командир готов его отдать – упоминание имени принца сделало своё дело. Завтра мы встретимся с ним, и, я уверена, он вам подойдёт, не стоит так волноваться.
Но завтра случилось непредвиденное – часть рядового Куруруги была задействована в операции! В боевой операции! Это казалось немыслимым. Вновь, как недавно в ожидании презентации, Хайрам ходил туда сюда и то и дело поглядывал на сидящую на телефоне Сесиль. Ничего…, ничего…, ничего… Звонок! Лицо Сесиль вытягивается во время разговора.
- Ну, что там? Что?
- Сэр, сэр… они говорят, что рядовой Куруруги наш, но… он, он при смерти в результате ранения…
- Что!? Ну нет, так не пойдёт! Так быть не может! Не допущу! Мы едем туда, немедленно… лучших врачей, я дам любые разработки, я сам оперировать буду, но он мне нужен живым!
- Вы уве… будет сделано, сэр.
И вот, два с половиной часа спустя, после адской работы в которой доктор Ллойд-Асплунд вместе с десятком врачей боролся за жизнь рядового жалованного, можно было вздохнуть спокойно:
“Жив!” – кратко сообщил Хайрам Сесиль. “И пусть он теперь только попробует не подойти к машине!”
- Что с ним?
- Должен вскоре очнуться, а через пару дней – сможет учиться на Ланселоте.
- Позвольте, я кажется слышу стон!
- Вот как? Что-то рано! Он должен был пролежать в беспамятстве ещё часа три. Выносливый, видимо, – это хорошо, деталь должна работать надёжно!
- Пойдёмте! Пойдёмте к нему!
- Не торопитесь.
- Боже, какой у него вид!
- Да уж… Паршивый у тебя денёк, правда?! Профукал свой шанс отправиться на небеса, рядовой Куруруги?
Произнося эти слова, доктор Хайрам Ллойд-Асплунд был уже почти уверен – он выиграет пари!

Но вот из штабной палатки вышла принцесса. По правую руку – её верный рыцарь.
- Солдаты! Сегодня вы одержали славную победу. Но не время почивать на лаврах – долг зовёт! Противник хочет атаковать наши силы в портах Залива, уничтожить их, сбросить в море, истребив всех, кто попадётся. Хочет не допустить прибытия подкреплений из метрополии, ведь он понимает, что бороться со всей мощью империи – бессмысленная затея. Сегодня вы вашей стойкостью остановили врага. Остановили, но не обратили вспять. Завтра ваш долг, долг перед империей, перед теми бойцами, что стоят у берегов Залива, перед собственной честью сокрушительной атакой погнать врага назад! Как ваш командир я отдаю такой приказ. Я понимаю, что вы должны будете выйти завтра навстречу страшным испытаниям, но только так можно одержать победу.
Сказав это, принцесса вновь скрылась в шатре. Солдаты молчали. Вдруг кто-то воскликнул: “Гип-гип ура! Чёрт подери, мы сделали это сегодня, сделаем и завтра”. И вскоре многоголосое “Мы сделаем это!” понеслось над Эль-Хуфуфом. Так начался наш поход, наш великий поход который положил конец восстанию Махди.
С рассветом следующего дня мы вышли из Эль-Хуфуфа. Куда мы держали путь? На запад, к Эр-Рияду – одному из главных центров мятежа и тыловой базе для вражеских группировок, наступающих на восток. Вернее наступавших. Наша победа в Эль-Хуфуфе сделала своё дело – враг встал, не рискуя продолжать атаку. Войска в районе Джубайля и Даммама получили передышку, мы выиграли время, и первые части из Индии уже начали разгрузку в Кувейте, но, что ещё важнее, разлетевшаяся по всему Аравийскому полуострову весть о нашей победе изменила моральное состояние наших войск. Настал конец панике! Однако, всё это было ещё очень непрочным и могло измениться в любой момент, стоило нам сплоховать. Все смотрели на нас! А мы шли вперед через одну из самых ужасных пустынь мира. Расстояние от Эль-Хуфуфа да Эр-Рияда составляет порядка 250 километров – наши найтмеры могли преодолеть его менее чем за три часа, вот только без пехоты от них не было бы никакого толка – только пехота – королева поля боя может занимать территорию и прочно брать её под свой контроль. Для пехоты же 250 километров под испепеляющим солнцем (дневная температура в этих ужасных местах может доходить до 54 градусов) были настоящим испытанием. Пеший человек может и не рассчитывать пройти там больше 15 километров за сутки и не окончить день в состоянии крайнего истощения. Такие темпы были для нас совершенно неприемлемыми – принцесса желала отрезать врага, выдвинувшегося к морю, мы должны были опередить его. Кроме того, при нашем запасе продовольствия и линиях снабжения, которые постоянно перерезали вражеские разъезды на верблюдах, мы проели бы свои запасы уже на исходе первой недели подобного перехода… Война в пустыне требовала слишком много от неподготовленного человеческого существа. Война в пустыне должна была стать и стала войной моторов. Ни один солдат не вышел из Эль-Хуфуфа пешим – все мы погрузились во множество грузовиков, машин – буквально всего, что имело мотор и могло двигаться с приемлемой скоростью. За ночь к Эль-Хуфуфу подтянулись тылы полка найтмеров – утром вся его колёсная техника уходила из города набитой солдатами под завязку. Всё, что могло нас замедлить, было оставлено, всё, что не было необходимо, было брошено, раненные, пленные и их немногочисленная охрана – всё оставалось в Эль-Хуфуфе. Таким образом, мы начинали свой поход, имея всего лишь 31 найтмер и чуть больше 2000 бойцов – силы скорее рейда, чем полноценной атаки, но именно она в конечном итоге перевернула всё. План был, разумеется, рискован, но это был оправданный риск. И принцесса пошла на него.
В нашем командовании в тот момент сложилась довольно странная ситуация. Формально командующим был генерал Горт, который, однако, так и не вышел из комы до самого конца компании – только через месяц после неё он очнулся. Старшими офицерами в зоне были генерал-майоры Мэйфлауэр и Карлайл. Генерал Мейфлауэр был военным инженером, причём на протяжении всей своей долгой службы, которая к моменту начала восстания длилась уже 50 лет – генералу было без малого 70. В своём деле он был, надо полагать, хорош – большая часть дорог в этой зоне, которые можно было так назвать без зазрения совести, были именно его рук делом, но в том, что касалось других областей военного искусства, Мэйфлауэр был слабоват и сам знал это. Кроме того, это был человек от природы осторожный. Потому он твёрдо стоял на том, что в сложившейся ситуации лучшее решение – занять прочную, хорошо инженерно обеспеченную оборону вдоль побережья и ожидать прибытия подкреплений из метрополии – именно так и поступила вверенная ему дивизия, но начинанию принцессы Корнелии не препятствовал. Генерал же Карлайл был достаточно молодым ещё мужчиной 40 лет, который только за два месяца до начала восстания был переведён, как ему тогда казалось, в одну из самых спокойных зон, а до этого в силу своего происхождения почти всю службу провёл в придворном полку гвардейских гренадёров. Возможно именно это, а так же традиции его фамилии (а сам он был герцогом) и личные убеждения привели к тому, что он испытывал огромный пиетет к императорской династии, а решения младшей на тот момент по званию принцессы воспринимал как приказы. Принцесса требовала воздушной поддержки, переброски части сил от побережья к Эль-Хуфуфу нам на замену, а главное максимально быстрой переброски вслед за нами к Эр-Рияду прибывшего из Индии и выгружавшейся в Катаре и наиболее мобильных разведывательных подразделений из дивизий, остававшихся на побережье. Мы, конечно, не знали этого тогда, но принцесса, оценивая особенности местности и следуя новейшим положениям военной теории создавала не просто мобильный отряд для рейдов, а полноценное маневренное соединение, содержащее в себе достаточные силы найтмеров и тяжёлого оружия для штурма и пехоты для занятия территорий в глубине позиций врага, способное к самостоятельному наступлению. В итоге оно будет создано, а его действия, наши действия вызовут к жизни многие из тех идей, что сейчас считаются остриём прогресса в военном искусстве, но тогда всё это ещё только собиралось и налаживалось. Генерал-майор Карлайл выполнил все предписания принцессы, но это требовало времени, а мы не могли ждать – в кузовах автомобилей теряя сознание от жары мы, почти не встречая врага, стремительно продвигались к Эр-Рияду, чтобы через 4 с небольшим дня достигнуть его окраин. Только тогда мы и узнали, какое дополнительное и огромное значение получал наш поход.
Махди тоже не сидел сложа руки. По-видимому, он начал готовить эту свою атаку ещё до того, как получил известия о поражении под Эль-Хуфуфом, но  после него она стала особенно важной. Когда наступление махдистов приостановилось мы выиграли самое главное – время. Резервы из Индии уже высаживались в портах, но что куда важнее и опаснее для Махди всё ближе были 10 дивизий, посланных метрополией. Пусть они ещё далеко, но успеть взять порты до их прибытия у махдистов было уже мало шансов, а после того, как эти силы высадятся, ничто не спасёт Махди от военного поражения… Или всё же нет? Махди начинает поход на север – на Иерусалим, который был обставлен как религиозный – святой город должен быть в руках правоверных, но на самом деле преследовал совсем иные цели. Почти сразу же восстание стало пользоваться поддержкой наших врагов. Граница в этих пустынных землях – фикция. Она даже не везде обозначена, не говоря уже об охране. Караваны с оружием пошли с территории континентального блока к махдистам и чем дальше, тем современнее и мощнее становилось это оружие, и росли поставки, но этого было мало. Махди повёл свои войска на север, чтобы сблизиться с территориями континентального блока и их союзников, чтобы дать им повод и возможность вмешаться в конфликт, превратив его в нечто гораздо более серьёзное, чем восстание в колонии. И особую роль здесь играл Иерусалим. Когда стала рушиться Османская империя, а её территории наследоваться новыми державами, то вопрос Иерусалима встал со всей остротой. Горд и вся Палестина в итоге стали британскими, но на том условии, что Британия гарантирует безопасность в этом регионе и права всех религиозных и этнических групп на приобщение к святыням этих земель. Завоевание города Махди неизбежно привело бы к нарушению обещаний, некогда данных нашей дипломатией. Что могло быть после этого предполагать не хотелось, но в худшем из вариантов нам грозила чуть ли не Великая война – континентальный блок давно хотел рассчитаться с нами за наш успех в Японии и не упустил бы шанса отомстить. Подразделений же в Палестине и Трансиордании не было почти вовсе. Ближайшей к Иерусалиму была дивизия на Суэце, но дружные протесты адмиралтейства, министерства по делам колоний и доброй половины торговцев империи запрещали оставлять канал без защиты даже на день. Лишь только резкое ухудшение обстановки в Аравии могло заставить Махди отменить свои планы, а как раз это главным образом зависело от нашего небольшого отряда. В тот самый день, когда мы увидели в бинокли дома Эр-Рияда, передовые разъезды врага были замечены в районе древней Петры.
За счёт нашей скорости мы рассчитывали опередить врага и оказаться у почти необороняемого города. Частично наш расчёт оправдался: врага мы действительно опередили – хотя с воздуха и были замечены вражеские подразделения, отходящие назад с позиций у побережья, но почти все они были ещё довольно далеко от города. В чём то мы ошиблись: враг в городе всё же был, более того, его было довольно много, и он ждал атаки. В Эр-Рияде махдистов было не менее 20 000 человек с уже достаточно неплохим вооружением, отступающие части врага постоянно пополняли гарнизон, жители города поддерживали врага, узкие и петляющие улочки облегчали оборону, враг пусть и неумело, начал оборудовать оборонительные позиции. Город нужно было штурмовать и штурмовать как можно скорее – враг постоянно усиливался, но как только стало ясно, что в Эр-Рияде нас уже ждут, принцесса немедленно запретила атаку с хода. Нужен был план. А для плана нужна информация. Авиаразведка могла дать общее представление о положении, тем более, что самолёты могли ничего не опасаться – в воздухе у нас было полное превосходство, так как своей авиации у врага не было, но этого было мало для полноценного плана штурма. Вот здесь проявилась одна из черт принцессы Корнелии как полководца, которой она не изменяла никогда на протяжении всей компании: в сопровождении своего рыцаря она немедленно отправилась в своём найтмере на разведку на самый передний край и даже дальше. Сразу хочу оговориться, что здесь не было и тени глупой бравады – принцесса прекрасно понимала свою важность и для нашего отряда, и для аравийской компании, и вообще для империи. Не знаю, всегда ли были подобные вылазки достаточно безопасными. Но вот что я могу сказать точно, так это то, что Британская львица никогда не пряталась за спинами своих солдат, никогда не боялась врага, считала, что с передовой всегда виднее положение вещей, чем из штаба, и что именно благодаря этим непосредственным наблюдениям она всегда была в курсе событий, знала, как реагировать на быстро меняющуюся обстановку. Вот и тогда в самом скором времени план был готов. Правда, не могу не признаться, что первоначально он немало удивил нас: мы полагали, что пойдём всеми силами в решительную атаку. Вместо этого все наши найтмеры оставались на нашем правом фланге, не участвуя в штурме. Часть пехоты блокировала дорогу, по которой отступали отряды противника и лишь оставшаяся часть пехоты и артиллерия получили приказ начать бои за город, начиная с западных его окраин, действуя при этом осторожно, с возможно меньшими потерями и не ввязываясь в бои с сомнительным успехом, закрепляясь только там, где это было не слишком сложно. Столь нерешительная тактика показалась нам довольно странной, но мы уже тогда верили в нашего командира, и лишь немногие выражали сомнения в правильности принятых решений. Принцесса считает, что так будет правильно – этого вполне достаточно! Некоторые полагали, что мы не предпринимаем полномасштабного штурма потому, что ждём прибытия ещё одного полка найтмеров. Как показала практика, они были не вполне правы.
Я был в числе тех, кто штурмовал этот город, но не будем останавливаться подробно на моей скромной персоне. Скажу лишь что в этом бою я не получил и царапины – мне чертовски повезло, но я видел такие страшные раны, при воспоминании о которых меня передёргивает до сих пор. Мы вошли в город после короткого артиллерийского налёта под прикрытием его силы и поднятого песка и дыма, но всё равно ещё на подступах по нам ударили пулемёты и первые потери мы понесли уже тогда. Враг действовал так же неумело и так же ожесточённо, как и под Эль-Хуфуфом: иногда он сам покидал укрытия, чтобы броситься на нас, иногда в дыму и неразберихе вёл огонь по своим, сама система огня была непродуманной, но всё равно нам приходилось туго. Баррикады, борьба за дома в которых ты то и дело переходишь на ближний бой с противником, у которого может запросто быть ятаган, мины, некоторые из врагов, которые, будучи раненными, подрывали себя и всех вокруг гранатами – вот что такое был этот штурм. Мы действовали небольшими, чётко разграниченными в пространстве группами, специально подготовленными для штурма и имеющими в своём составе представителей всех необходимых военных специальностей. Пулемётчики, чтобы прижимать врага к земле и не дать ему высунуться, когда мы атакуем, и стальным шквалом косить его ряды в обороне. Снайперы, чтобы издалека выводить из строя вражеских командиров, солдат артиллерийских расчётов. Сапёров, чтобы убирать убийственные мины и проделывать проходы в завалах. Штурмовые винтовки, гранаты, миномёты – всё должно было быть у отряда с собой, чтобы можно было организовать полноценный и по всем правилам штурм каждого дома и каждой баррикады…
Мы прогрызались вперед, неся потери, и вот уже показалось, что скоро мы сможем закрепиться в непосредственной близости от центра города, когда раздался тот самый приказ, который я никогда не забуду. “Назад!” - принцесса скомандовала отступление! 
Мы даже не сразу поверили в этот приказ. Некоторые офицеры просили повторить команду. Кто-то попробовал даже спорить. Ответ принцессы был жёстким: скомандовано отступление, это приказ и он должен быть исполнен немедленно. И вот уже пулемётные очереди прикрывают отход, вот уже кидаются дымовые шашки, вот перебежками солдаты начинают отходить вдоль полуразрушенных зданий, вот артиллеристы стараются спасти орудие, но движутся слишком медленно, вот медик подхватывает стонущего раненного и, напрягая все силы, уносит его, ведь иначе ему грозит верная смерть. Враг быстро, быстрее, чем мы ожидали, понимает, что происходит, и начинает преследование. Дикие крики, оглушительная пальба, мы, подавленные, отступаем на окраину города, но безжалостный приказ велит уходить ещё дальше. Мы почти бежим по открытой всем ветрам и огню противника местности, за нами – орда, кто-то спотыкается и падает, кто-то падает для того, чтобы пустить по врагу ещё одну прицельную очередь из пулемёта, но это противника не останавливает. И тут… мимо меня, мимо истекающего кровью раненного, проносится сверкающая на солнце боевая машина. Они налетели, словно стальной ураган, с потрясающей скоростью прямо в гущу врага, сея смерть огнём своих пулемётов, они маневрируют с бешеным темпом, отрезая, разрывая, и стремительно врываясь в город. Артиллерия даёт сосредоточенные залпы. В небе показывается отсутствовавшая во время нашего штурма авиация. Враг издаёт вопли отчаяния. Через какой-нибудь час Эр-Рияд взят нашими войсками во главе с блистательной принцессой Корнелией.
Тогда я был в полном шоке, царившая вокруг неразбериха и необходимость бежать, стрелять, командовать, не давала возможности, чтобы поразмыслить над случившимся, но теперь, спустя время и, исследовав этот вопрос, я могу в общих чертах изложить план на эту битву нашего командира. Ещё когда мы только подходили к городу и поняли, что он готов к обороне, принцесса немедленно запретила атаку с хода. Найтмеры – наше главное оружие могли быть блокированы на узких улочках, имели бы трудности с преодолением баррикад, а кроме того, как я узнал, довольно уязвимы к минам. Можно было придать найтмеры пехоте, чтобы она шла впереди, пользуясь их поддержкой и расчищая путь, но это разобщило бы наши ударные силы, а главное убило бы важнейшее преимущество найтмера – его скорость, которую пришлось бы ограничить пехотными темпами. Тогда у принцессы зародился план: сохранить машины в резерве, перерезать линии снабжения врага, идущие на запад, к его отступающим от побережья силам, начать в обстановке секретности ложный генеральный штурм с привлечением только артиллерии и пехоты, а затем тактическое отступление. Враг, в силу своей фанатичной ненависти, необученности и необходимости восстановления связи с отступающими от портов войсками немедленно начал бы преследование, оставляя оборудованные позиции и подставляясь под сокрушительный контрудар найтмеров, при поддержке авиации. На плечах у бегущего противника мы должны были стремительно ворваться в город и занять его прежде, чем враг сможет остановиться. Всё было разыграно, как по нотам: атака укреплённого города, грозившая измотать наши силы, стоила всего лишь четырёх машин. Потери пехоты составили чуть больше трёх сотен убитыми и ранеными. Однако, куда больше тактического был стратегический успех – свыше 100000 вражеских солдат, отступавших от побережья, теперь были если ещё не обречены, то оказались в очень тяжёлом положении, тем более, что принцесса и не думала останавливаться. Это было ещё одной важной чертой нашего славного командующего  - она никогда не останавливалась на достигнутом – всякая победа была лишь предпосылкой и ключом к ещё более выдающейся победе.
Вот и теперь, почти сразу после того, как последние враги были пленены при попытке бежать из города на север, принцесса не стала задерживаться на главной площади, где радовались победе солдаты, а старейшины города лицемерно заверяли нас в своей преданности и ненависти к махдистам. Немедленно в одном из наиболее сохранившихся зданий с симпатичным внутренним двориком с пальмами и акациями были расстелены карты, налажена связь и начато импровизированное совещание. Я сам там, разумеется, не присутствовал, но кое-что из того, о чём там говорилось, я узнал в тот же вечер, а остальное по крупицам выяснил уже после компании. Ключевым вопросом по-прежнему оставалась бывшая приморская группа махдистов. Пусть теперь она и была отрезана от основных линий снабжения, полу-окружена и в значительной мере деморализована, но всё равно опасна. Можно было повернуть на северо-восток из Эр-Рияда и ударить этой группе в тыл, что в сочетании с пусть и очень медленным, но всё же начавшемся, наконец, фронтальном наступлении наших сил из портов принудит эту армию к капитуляции. В этом случае существовал определённый риск – пусть враг и деморализован, но всё равно, в какой-то момент мы можем оказаться перед лицом противника, столь превосходящего нас численно, что это не сможет не сказаться плачевно. Был и другой вариант – остаться в Эр-Рияде. Буквально с часу на час в город должны были прибыть 10-й маневренный полк королевского бронекорпуса и наиболее маневренные части из тех, что затребовала принцесса, а затем и другие подкрепления… Как вы полагаете, какой вариант выбрала принцесса Корнелия?
Никакой! Она не была бы нашей несравненной Британской Львицей, если бы не выдвинула свой собственный, по дерзости и перспективам превосходящий любой из предыдущих. Мы остаёмся в Эр-Рияде не больше, чем на день – ждём новый полк найтмеров. Если они не успеют до этого времени, то мы всё равно выступаем – они догонят нас на марше. Мы пойдём в атаку, но не на северо-восток, а на северо-запад, дальше вглубь вражеской территории – к Бурайде, окончательно уничтожая всякую надежду и всякое снабжение у отступающих махдистов, но идя при этом не назад, а вперед, отнимая территории, не давая собраться с силами и мыслями. И самое главное – чем дальше мы продвинемся на запад, тем больше вероятность, что Махди и его армия, идущая к Иерусалиму, не сможет не считаться с угрозой своим тылам и будет вынуждена повернуть назад…

Вопрос о снабжении становился всё более острым. Как только наши передовые части добрались до складов, последовали две новости: во-первых, склады были абсолютно пусты – то ли враг благополучно проел запасы, то ли спрятал или уничтожил их. Во-вторых, же инженеры рапортовали, что бетонная полоса будет вполне пригодна для посадки авиации, после небольших доработок и расчистки. К работе приступили немедленно: почти тысяча человек под охраной найтмеров дружно взялась за дело и уже к вечеру принцесса получила рапорт о том, что на следующий день можно принимать первых гостей с грузом. Принцесса объявила об этом в особом приказе с благодарностью за успешную и быструю ударную работу. Сам я там не был, но, по словам ребят, труд был действительно адским – под прямым палящим солнцем в сумасшедшую жару с утра и до вечера. Многие даже падали в обморок, а иных потребовалось отправить и в лазарет. Благодаря этим стоикам у нас теперь была взлётная полоса, а у бойцов появилась одна неожиданная, но очень важная возможность. Принцесса объявила, что уходящие в обратный путь самолёты смогут взять груз почты, которую за эту ночь все могут написать своим родным, близким и друзьям. Лагерь тогда не спал – все мысленно были не здесь, а в совсем других местах по разным концам нашей огромной империи, все писали. Писал и я письмо своей дорогой жёнушке. К сожалению, писал напрасно, но тогда, разумеется, ещё не знал этого.
От города до “аэропорта” было около 20 километров. И там и там была создана довольно приличная, хоть и строившаяся на скорую руку оборона. Пространство же между ними было так же пусто, как и весь окружающий ландшафт. “И до чего же, всё-таки, унылая местность!” - думал я, глядя из кузова грузовика на окрестности. Мне и ещё восьми десяткам солдат выпала задача в это утро составить что-то вроде импровизированного конвоя, который должен был сперва прибыть к взлётной с нашим скарбом, преимущественно состоящем из писем и трофеев, а затем, загрузившись, прибыть назад в Хаиль. Задание мне тогда казалось скучным, никто и предположить не мог того, что случилось тогда… В этот день принцесса получила архиважное сообщение, которое, узнай она его чуть раньше, вероятно изменило бы состав нашей автомобильной процессии, в пользу увеличения охраны и повышения бдительности. К тому моменту Иерусалим был окружен, все ожидали штурма – теперь же авиаразведка и тайные агенты сообщали – штурма не будет, будет осада. Почему? Потому, что более половины армии, возможно даже во главе с самим Махди, скрытно покинули предместья города. Никто точно не знал, куда они идут, но явно можно было сказать, что это юго-западное направление. Наш марш, наша скорость, наши усилия были не напрасными! Махди оценил угрозу своему тылу. Махди шёл сюда! Это услышала принцесса Корнелия в тот день, но мы, отбывающие утром в направлении складов, этого не знали.
Нельзя сказать, чтобы атака врага была совсем внезапной – наблюдательный пункт позиции у складов заметил их приближение и передал информацию нам, но времени среагировать уже почти не было. Вражеская кавалерия на верблюдах появилась из-за барханов и стремительно приближалась. Сперва они шли к взлётной и мы повернули к городу, затем появилась ещё одна группа, которая, напротив, держала направление на Хаиль. Мы замедлились, это и было им нужно. Враги быстро начали разворачиваться в нашу сторону. Я принял решение, которое посчитал единственно верным: в обороне у нас шансов не было – мы были малочисленны и почти безоружны – только пистолеты и винтовки, но мы могли попытаться оторваться от врага. Всё же машина быстрее верблюда! Мы повернём в направлении пустыни, и, за то время, пока они будут нас преследовать, из города выйдет подмога. Решение это было бы правильным, если бы верны были две предпосылки. Во-первых, старые грузовики оказались медленнее верблюдов, особенно на пересечённой местности. А во-вторых, подмога сразу прийти не могла. Враг организовал сразу несколько отвлекающих атак, в том числе и на нас, для того, чтобы небольшая кучка его диверсантов смогла заложить несколько мин на взлётную полосу. Мы потеряли один самолёт сгоревшим и один повреждённым в тот день и, что ещё хуже, загромоздили обломками бесценный аэродром. К счастью, благодаря бдительности охраны, мин успели разместить не много, да к тому же они сами были столь примитивными, что их быстро обезвредили, а что ещё важнее находчивые авиаторы сумели починить повреждённую машину чуть ли не из подручных материалов и, на честном слове и одном крыле увести её с взлётки. Врагу не удалось перерезать нам артерии, но вот мы в нашем конвое стали его жертвой…
Нас нагнали довольно быстро, но всё же мы отдалились от Хаиля достаточно, чтобы он исчез из глаз, равно как и аэродром. А потом началось нечто, сходное со старинными фильмами про ограбления дилижансов – махдисты прыгали с верблюдов прямо на грузовики с пистолетами и ятаганами в руках. Некоторые падали, некоторые гибли под нашими пулями, но в целом абордажная атака на колонну имела успех. Я подстрелил одного и ударом ноги сбросил из кузова второго, но тут меня чем-то, вероятно рукояткой пистолета, с силой ударили по затылку, и наступила тьма. Очнулся я, надо полагать, довольно быстро. Голова трещала, почему-то болел бок – может быть меня били ногами, во рту был привкус крови. Пробуждение моё не осталось незамеченным – на меня уставилось бородатое лицо с бородавкой над губой и злобно ухмыльнулось. Потом махдист достал из-за пояса нож и помахал им перед моей физиономией, что-то приговаривая. “Я пропал!” – так я подумал в тот момент. “Меня будут пытать! Самое важное – держаться достойно”…  Легко подумать! После того, что я видел в Эр-Рияде, не скрою, меня просто сковало страхом. В тот момент я не дал бы за свою жизнь и ломаного гроша, но всё же, как видите, спасся. Историю моего спасения солдаты потом перепевали на все лады и сделали её гораздо более героической, чем она была на самом деле. Я же должен сказать, что обязан жизнью исключительно Фортуне и, в какой-то степени, находчивости.
Приготовившись расстаться с жизнью я взглянул на небо: “Небо, небо, почему ты отдаёшь меня на растерзание поганым злодеям, почему не поможешь мне?” Мысленно заданный вопрос был риторическим, но тут я заметил на ясном и чистом голубом небосклоне несколько точек, которые быстро приближались. “Ангелы!” – в первую секунду подумал я и почти угадал. Это были не ангелы, это были Королевские ВВС!   Шесть самолётов приближались к нам на высокой скорости – их тип мне было не разобрать, но скоро всё стало ясно. Бомбардировщики! Они пронеслись прямо над нами, а затем откуда-то сзади, с конца колонны послышался грохот и гул. Меня бомбила собственная авиация! Только чудо спасло меня в тот момент от гибели, но даже тогда, когда стали рваться бомбы я не испытывал страха, скорее чёрное удовлетворение от мысли, что мои потенциальные мучители нашли свою могилу. 
Бомба оглушительно рванула слева от нашего грузовика – дальнейшее было как в старом немом кино – я ничего не слышал в течении некоторого времени. Сидевший надо мной бородатый махдист взлетел в воздух и полетел куда-то прямо надо мной, поверхность кузова, на которой я лежал, стала стремительно накреняться, а потом. Потом я буквально вылетел из падающей машины, весьма болезненно шлёпнулся на землю, к счастью это был мягкий песок и, прокатившись по нему несколько метров, застыл. Я сперва не находил в себе сил чтобы встать, это могло быть рискованным, а главное, телу категорически не хотелось этого делать. А потому агонию колонны грузовиков я наблюдал из положения лёжа и всё ещё почти что в тишине. Всё было охвачено огнём, затянуто дымом, кто-то стонал, что-то продолжало взрываться. Только тогда, когда слух окончательно вернулся ко мне я встал – это было, вероятно, через двадцать или даже тридцать минут после падения. Встал и медленно побрёл вдоль остатков грузовиков, надеясь найти выживших. Я сразу же подобрал с земли пистолет – не британский, а кого-то из махдистов, немецкой конструкции. Как хорошо, что меня не связали! А почему? Не успели? То здесь, то там мне попадались обгорелые и покорёженные тела махдистов, верблюдов и лошадей. Вид их был страшен, но на войне ты привыкаешь к этому. Они меня не интересовали – я искал пленных британцев. И скоро нашёл их. Лучше бы не находил! В конце уничтоженной колонны из кузова последнего грузовика высыпался его страшный груз – тела. Мои несчастные соотечественники были все как один мертвы, и причиной их смерти была не авиация – их истыкали ножами. Ранений было множество. У некоторых несчастных ножи так и торчали из тела. Страшное зрелище! Гадкое зрелище… А главное я постепенно осознал тот факт, что я выжил один, а чуть погодя и тот факт, что скорее всего выжил ненадолго. Я был один в пустыне! В тот момент я не знал, как далеко успел уйти враг с захваченным грузом и предполагал худшее. Впрочем, пойди я от колонны пешком в ту сторону, которая мне показалась, ведёт к Хаилю, я, скорее всего, заблудился бы и умер в пути, тем более, что моё состояние здоровья в тот момент было хуже, чем тогда казалось. Мною едва не овладело отчаяние. Я сел, прислонившись спиной к одному из перевернувшихся грузовиков и, признаться, в тот момент едва не заплакал. От обиды. Чёрт подери, не погибнуть под пытками махдистов, выжить под бомбами, только для того, чтобы пропасть в этой дьяволовой пустыне от жажды! Ну, нет! Меня охватила злость. Бешеная, нервическая. Я с силой ударил ногой по кузову. Как бы там ни было, решил я, но сдаваться не стану ни за что! Мой засохший труп найдут с гордо поднятой головой! Стоп! Найдут… Ну конечно, меня найдут! Ведь они же знают, что в колонне были британские пленные! Они обязательно будут искать выживших, или, хотя бы, должны будут оценить состояние колонны после бомбёжки. Меня обязательно найдут. Только вот… искать будут с воздуха, а значит нужно сделать что-то заметное – просто прыгающего и размахивающего руками человека могут и пропустить или даже принять за врага. Как же быть? Тут мне вспомнилась одна из историй Чижа об островах в карибском море. Потерпевшие крушение моряки тоже иногда оказываются в похожем положении, и нет лучше сигнала, чем огонь, чем что-то горящее, выложенное правильной геометрической формой или словом. Это не может не привлечь внимание!  Что можно выложить и поджечь? Почта! Письма и посылки, которые мы везли в аэропорт. Мне, признаться, тогда было немного стыдно от осознания того, что я собираюсь сжечь этот ценнейший груз, но голова тогда работала плохо, и других мыслей просто не было. Я кинулся к соответствующему грузовику, но уже в нескольких метрах от него понял, что опоздал – грузовик горел, как и его содержимое. Клочки бумаги, драгоценной бумаги вились над кузовом… Вдруг ветер швырнул что-то прямо мне в лицо. Это было письмо, чудесным образом целое – только в одном месте на конверте занялся было огонёк, но я тут же потушил его, а затем взглянул на конверт. Взглянул и ахнул – это было письмо принцессы Корнелии. Письмо её сестре. Удивительное письмо.
- Вы прочли его, да?
- Прочёл, к своему стыду. Не сразу. Но к исходу пятого часа бесплодных поисков средств к спасению я, чудовищно уставший с раскалывающейся головой  лёг прямо на песок и стал читать почти машинально, чтобы успокоить самого себя – я опять тогда начал падать духом…
- И что же там было?
- Я не стану вам рассказывать текста, хотя, так уж получилось, возможно, от стресса, что я запомнил его почти слово в слово. Это было бы против правил джентльмена. Но потом, похоже, когда я всё же выбрался из этой передряги и отдал письмо принцессе, она позволила мне пересказать текст в своих мемуарах, которые я собирался тогда и потом писать, но, как вы уже знаете, так и не написал. А потому кое-что вы, всё же, услышите.
То письмо поразило меня. Поразило той любовью, которой была проникнута буквально каждая его строка. Поразило той спокойной заинтересованностью, с какой принцесса Корнелия спрашивала у своей сестры Юфемии о её жизни. Поразило тем, как мало в этом письме было войны. Было недлинное описание природы, похвала нашему брату - солдату, несколько слов о долге – и всё. Ни строки о крови, ни строки о смерти, ни строки об отрубленных головах… Принцесса Юфемия была не в Пендрагоне, а в небольшом имении в Канаде. Её старшая сестра интересовалась как там погода, как ей нравится лес и знаменитые секвойи, по прежнему ли она любит плавать на лодке по пруду в парке, как обстоят дела с учёбой… Её высочество извинялась, что не сможет присутствовать на 14-летии своей “дорогой Юфи”, пока не разрешит некоторые трудности в Аравии. Я потом не удержался и спросил, почему в этом письме нет и слова о войне, о Махди?  Как можно называть те страшные битвы, из которых она выходила победительницей, покрывая себя и нас славой “некоторыми трудностями в Аравии”? Как можно отсюда, из нашего ада, задавать вопросы о праздничном торте? И наша Британская львица ответила мне, что это тоже её долг. Что в этих письмах и не должно быть ничего этого, более того, что она во многом и сражается здесь за то, чтобы её младшая сестра и такие, как она, никогда не видели и не слышали ни о чём подобном нашим каждодневным картинам. И, вспомнив пирамиду из голов, вспомнив запытанных пленных, вспомнив взрывы, вспомнив раненых, вспомнив всё, что я успел увидеть здесь, не смог не согласиться…
Это письмо очень помогло мне – самый его тон успокоил и придал уверенности. Несмотря на головную боль, я стал старательно размышлять, но сначала мысль не шла. Можно было поискать какие-то оставшиеся деревянные части от нашей колонны: из самих грузовиков, ящиков, но как их поджечь? Какой то огонь ещё теплился на обломках и его можно и нужно поддерживать, но выложить что либо из дерева и поджечь… каждую деревяшку? Первая превратится в пепел раньше, чем я сделаю половину работы! Можно попытаться облить их бензином, но как слить его из бензобаков? Ни трубки, ни чего-то в этом роде нет. Можно пробить бак, но тогда нужно найти ёмкость, которая была бы достаточно большой, чтобы в неё поместилось нужное количество бензина… Меж тем мне захотелось пить – что и не удивительно на такой жаре. Я немного осмотрелся и сразу же заметил прицепленную к чудом не перевернувшемуся грузовику цистерну с “Мочой бедуина” – неудавшимся экспериментом славного Джонни. Гадость, насколько я помнил, была чудовищная – странно, что её ещё не слили, но жажда была ещё чудовищней – она накатила как-то сразу вдруг и с такой силой, что даже этот напиток манил, как дорогое вино. Я подошёл, открыл краник и приник к струе, набрал полный рот – и, не сдержавшись, плюнул – какая всё же мерзость! И в этот самый момент прямо перед моим носом сверкнула вспышка. Что это!? Я отпрянул, чуть не упав, а в следующий момент догадался – это последствия моего плевка. Рядом со мной тлела, мерзко воняя, шина, а “Моча бедуина”, как-никак была спиртным и довольно крепким, так что я сам того не желая, изобразил глотателя огня из цирка… Эврика! Ну конечно! Я спасён! “Моча бедуина”, эта смешная неудача, эта несусветная дрянь спасёт мне жизнь. Цистерну можно отцепить и, поднатужившись подтащить туда, куда мне будет нужно, а затем полить горючей смесью из краника… что? Да вот хотя бы одежду махдистов! Её можно снять и выложить слово “HELP” – ‘эти огромные огненные буквы увидят обязательно.
Я немедленно принялся за работу. Двадцати с позволения сказать костюмов мне хватило на надпись – по четыре на каждую букву. Затем пришёл черед цистерны… И она оказалась куда тяжелее, чем я думал! Я толкал её по мягкому песку из последних сил, напоминая самому себе мифического Сизифа, я падал, я поцарапал лицо, с меня сошло семь потов от натуги и ещё семь от мысли, что жидкости может не хватить, но я это сделал! Сделал и стал ждать. Время тянулось медленно. Мучительно медленно – ведь теперь я сидел без дела. Я стал играть сам с собой в крестики нолики, чертя их палкой на песке, ещё раз перечитал письмо, как вдруг… Сперва я услышал шум, а только затем увидел – пара геликоптеров, стремительно летевших где-то у самого горизонта. В мгновение ока я поджёг заготовку и огненные буквы явственно возникли на песке. Они должны, должны это заметить! Нет, нет, не улетайте, нет! Заметили!!! Повернули!!! И вот, спустя пару минут они уже здесь, они зависли надо мной, спустили трап и по нему ко мне лезет боец в нашей славной британской униформе! “Ох и счастливчик же ты, приятель – мы и не чаяли увидеть здесь выживших! Если бы не приказ принцессы, то сюда и вовсе никто бы не полетел!” “Да, я действительно счастливчик – я единственный выживший. Спасибо вам! Вы сказали о приказе принцессы?”. “Да, она дала команду искать выживших – хотя все уверяли, что после такой бомбёжки их просто и быть не может. Мол, каждый солдат империи имеет право на то, чтобы его раньше времени не списывали со счетов. И мы тебя нашли!” Так принцесса Корнелия во второй раз спасла мою жизнь.
Потом мы прибыли на взлётку, где, как я отметил, уже базировалось не меньше десятка самолётов и ещё как минимум столько же геликоптеров. Оттуда – в Хаиль. Всё это я помню уже слабо – головная боль стала совсем нестерпимой, я пару раз проваливался в темноту. Но когда мы добрались до города, я взял себя в руки, встал и заявил, что перед тем, как отправиться в госпиталь, я должен видеть принцессу и кое-что ей передать. Меня сперва отговаривали, но, видя мою решимость, объявили, что “герой” (так меня почему-то стали называть сперва они, а потом и все в лагере, хотя я и сейчас не понимаю, что героического совершил) имеет право на маленькую блажь. Скоро я вошёл, немного пошатываясь в штабную палатку и увидел её, склонившуюся над картой. Я благодарил её от всего сердца, отдал письмо, тогда же состоялся и тот памятный разговор о его содержании. Потом я отправился в лазарет, причём принцесса поручила проводить меня своему рыцарю – сэру Гилфорду.
Следующие два дня у меня были совершенно безынтересным – лекарства и припарки, но одно меня немало удивило. Я сам предполагал, что всё моё приключение заняло несколько часов – самое большее пол дня, но нет. Оказалось, что меня нашли только к исходу второго дня с момента нападения на колонну! Видимо я пролежал в беспамятстве в грузовике куда больше, чем мне казалось. Меж тем, я лежал, а события шли. В тот день, когда я наконец встал с койки авиаразведка рапортовала – через два дня главные силы Махди непосредственно приблизятся к Хаилю. Близилась битва, которая, как это уже тогда стало понятно, должна была быть решающей в этой компании! Враг приближался, и это был уже совсем не тот враг, что раньше: по прежнему многочисленный и фанатичный он был гораздо лучше вооружён поставками континентального блока, да и нашими трофеями, в числе вражеских войск были бывшие солдаты и, что куда важнее офицеры армии Хиджаза, а во главе их стоял сам Махди! И вот против всего этого мы должны были выстоять. Выстоять и победить. За время моих злоключений к Хаилю дошли ещё кое-какие подкрепления, но всё равно нас было до обидного мало по сравнению с врагом – высадившиеся десять дивизий были ещё далеко, а в распоряжении принцессы Корнелии было всего 17 000 солдат и офицеров и примерно полторы сотни найтмеров. Да, в воздухе мы господствовали, но достаточно ли весом этот довод? После моих приключений я получил повышение – сразу через звание прыгнул в унтер-офицеры первого класса и был приставлен в качестве адъютанта к полковнику Уоллесу, а потому мне довелось присутствовать на том самом памятном военном совете и своими глазами видеть, как принималось решение, которое, я убеждён, и решило исход битвы в нашу пользу.
Штабная палатка была набита народом – там были все наши командиры, пара авиационных командиров, которые прилетели на наш импровизированный аэродром и прибыли сюда по случаю совета, в центре стоял огромный стол с картой – удивительно однообразной картой. Даже мне было понятно, что вокруг этого города на много миль кроме песчаной пустыни нет ничего. Все обступили принцессу, стоявшую во главе стола, и поочерёдно высказывались относительно перспектив обороны Хаиля. Где размещать блиндажи, где – завалы и баррикады, где – резервы. Постепенно даже заспорили, принцесса Корнелия тем временем изучала карту и молчала. Мой полковник Уоллес пытался продвигать идею обороны со значительным резервом, а его оппоненты – с сильной первой линией. И тут принцесса подняла руку - и все замолчали – стало ясно, что решение принято. Но никто тогда не ожидал, что решение будет таким!  Британская львица не желала сидеть как подсадная утка – мы выходили из города, выходили навстречу врагу!
Сперва это всем показалось невероятным, но лишь с первого взгляда. Город даёт много преимуществ, но отбирает одно – самое важное – манёвр! В Хаиле мы станем мишенью, точкой для приложения силы всей вражеской орды. Мы будем крепким орешком, но враг подтянет тяжёлое оружие, Махди подстегнёт фанатизм, и в какой-то момент мы захлебнёмся в волнах вражеских атак, хотя и нанесём ему страшные потери. Если же мы выйдем на простор, то враг будет вынужден играть по нашим правилам, атаковать на широком фронте, действовать на скорости и маневрировать, где неизбежно скажется его худшее командование. Обходы и охваты – вот что ждёт врага и это может в определённый момент разрушить всю его систему управления, снабжения и подорвать боевой дух. Наше лучшее оружие – найтмеры будут эффективны в этой ситуации как никогда. Это не будет наступление, скорее активная оборона, всегда готовая перерасти в него. В нескольких десятках километров от Хаиля есть участки небольших скал – там построит оборону наименее маневренная часть пехоты. Построит по всем правилам – на неё придётся первый удар врага. Это должны быть настоящие форты, готовые к круговой обороне со своим командным пунктом, фланкирующим и поддерживающим друг друга огнём, несколькими оборонительными линиями и небольшим резервом. Махдисты должны увязнуть в бою в этих пунктах прежде, чем с фланга ударят найтмеры, прорывая его ряды и врываясь в тыл!
Не знаю, все ли, кто был на совете, поддержали план, но не возражал никто – за время нашего похода мы поверили в особую звезду нашего полководца, все поверили, и теперь все шли как один.

Вскоре возле Медины собралась весьма сильная армия – подкрепления из метрополии, части, шедшие от побережья и наше войско, наконец, соединились, взяв город в кольцо. Но штурма не последовало. Да, от вражеской армии почти ничего не осталось: не меньше 100000 было по большей части уничтожено и частью сдалось нам под Хаилем, почти 70000 капитулировало под Иерусалимом, но у Махди ещё было что-то около 5000 отборных головорезов, а главное, всё ещё не до конца исчезнувший авторитет мессии. Он объявил, что в его поражении виноваты дьявольские силы, призванные Британской ведьмой, призвал всех правоверных на защиту святого города, где жил Пророк, и поклялся жестоко отомстить Британской империи вообще и лично принцессе Корнелии и императорскому дому. Он вооружил в Медине всех от женщин до стариков и детей, подстёгивая недовольных или просто не горящих энтузиазмом при помощи своих боевиков, которые запугивали, били, или даже убивали тех, кто не проявлял достаточного рвения. Таким образом, в Медине нас ждало почти 300000 вооружённых людей, пусть и их качество оставляло желать много лучшего. Подъездные пути, дороги, дома – буквально всё в городе минировалось, и было готово к взрыву.
Полагаю, однако, что и это не остановило бы наши войска, хотя, конечно, стоило бы нам дорого – этого, видимо, и хотел Махди – унести с собой как можно больше солдат на тот свет. И всё же, после непродолжительной рекогносцировки из генерального штаба пришло распоряжение: вместо штурма мы поведём планомерную осаду. По расчётам штабных спецов пусть взрывчатки в городе и было даже с профицитом, но вот продовольствия должно было хватить на два, самое большее три месяца, а затем начнётся просто голодный мор. Существовали определённые неудобства, связанные с тем, что формально мы теперь находились на территории другого государства – Хиджасского султаната (а султан был одним из самых верных сторонников махди), которое пусть и было нашим вассалом многие годы, но формально сохраняло независимость. Впрочем, что для немцев, что для русских было ясно, что реанимировать махдистское восстание уже невозможно, а потому можно было не опасаться ничего, кроме мелких дипломатических уколов – Континентальному блоку пришлось смириться с крахом. Генеральный же штаб, как я уже тогда заподозрил, а впоследствии получил тому подтверждения, и вовсе смотрел на ситуацию, как на огромный учебный полигон. В самом деле, что может быть лучше в смысле военного обучения, чем свозить солдат на войну – самую настоящую, но уже совершенно безопасную. Среди начавших осаду подразделений довольно скоро началась стремительная ротация кадров. Стратегически компания была уже, безусловно выиграна, а потому этот вариант представлялся тогда наилучшим, в том числе и вставшей уже во главе всех войск в Аравии Её Высочеству. Но так было только сначала. До катастрофы в Бостоне…
- Постойте, постойте, это, кажется, уже даже я помню! Взрыв в порту Бостона.
- Да.
- Погибло больше полутора сотен человек.
- 152, если быть точным, и ещё больше пяти сотен получили ранения и травмы, серьёзно пострадал комплекс Бостонского порта. Целый танкер, шедший из Кувейта, был гружён, как оказалось, не только нефтью, но и взрывчаткой. Взрыв был такой силы, что от громадного корабля почти ничего не осталось. И это было только начало…
- Да, я помню, тогда же была целая серия взрывов. Настоящий кошмар! Помню, как мы боялись за дочку.
- Тогда, в тот огненный месяц, по всей империи прогремело 12 взрывов, погибло почти 700 человек. Махди в своих радиообращениях злорадствовал по поводу каждого взрыва и неизменно подчёркивал, что его главной мишенью является императорская фамилия. Состоялось покушение на Его Высочество премьер-министра принца Шнайзеля. Благодушное настроение первых дней осады быстро исчезло, а принцесса и вовсе выглядела так, как никогда до этого. И нетрудно понять почему. Судите сами: мишенью была объявлена династия. Его Величество император Чарльз, принц Одиссей, принцесса Гвиневра и принц Кловис по сути безвыездно находились в Пендрагоне, а Пендрагон это весьма непростой город, и простым людям туда не попасть. Принц Шнайзель как премьер-министр превосходно охранялся, в чём Махди имел возможность убедиться, когда покушение провалилось без малейших шансов на успех. Кроме того, он уже тогда обладал репутацией человека блестящего ума и, без сомнения, хорошо позаботился о собственной безопасности. Принцесса Корнелия была окружена целой армией, верной ей, и великолепно владела найтмером. А принцесса Юфемия… принцесса Юфемия была далека от престола и власти, находилась в пансионе в Канаде, а главное, я не знаю точно как и кода, но этот мерзавец в открытую передал Её высочеству свою угрозу расправиться с её сестрой. Сэр Гилфорд отбыл из нашего лагеря. Тогда я не знал зачем, но догадывался, а теперь могу сказать, что он должен был добраться до пансиона и доставить принцессу под своей охраной поездом в Квебек, откуда самолёт должен был вывезти её в Пендрагон.
- Квебек, железная дорога… ведь вроде бы здесь тоже что-то было нечисто? Там, кажется, поезд сошёл с рельсов?
- Совершенно верно. В результате подрыва путей сошёл с рельсов поезд. Погибло 87 человек. Этот поезд, трудно уже теперь сказать почему, очевидно, пал жертвой случайности. Гибель готовилась его собрату, который должен был проследовать тем же маршрутом пятнадцать минут спустя – именно в этом поезде ехала принцесса Юфемия…
В нашем лагере, тем временем, настроения  были самые радужные – большинство бойцов откровенно бездельничало, ну, естественно, на сколько это позволено уставом, хотя, пожалуй, даже несколько больше. Все были убеждены, что всё, что от нас теперь требуется – это просто сидеть и ждать когда всё кончится – занятие скучное, но безопасное. Многие считали что нас – ветеранов пустынного похода скоро сменят новички из метрополии, а мы, наконец, покинем треклятую Аравию. Скорее всего, так оно бы и было, если бы не ряд непредвиденных обстоятельств и решений, которые не могли предполагать ни штабисты в метрополии, ни солдаты в пыльных окопах. Всё тот же неугомонный Джонни сочинил песенку на мотив студенческой песни вагантов, которую скоро стал распевать буквально каждый, даже из числа старших офицеров:

В аравийской стороне,
Около Медины,
Загораю на броне
У бронемашины.
До чего тоскую я,
Не сказать словами,
Плачьте ж, милые друзья,
Горькими слезами.
А вокруг палящий зной,
Как на сковородке,
И так хочется домой,
Как холодной водки.
Вот стою, считаю дни,
Сколько их осталось.
Сердце бедное стучит,
И в глазах усталость.

Кипяченая вода
Действует на нервы.
Надоели навсегда
Пресные консервы.
Столько месяцев и дней
Мы живем без женщин?
Эх, вернуться б поскорей
Без особых трещин.
И собрать своих друзей
На хмельну пирушку,
И ударить позвончей,
За здоровье, кружки.
Вот стою, считаю дни,
Сколько их осталось.
Сердце бедное стучит,
И в глазах усталость.

На бетонной полосе
Вечное движение,
От вращенья лопастей
Головокруженье.
Где ж ты, милый самолет?
Ждем тебя, как друга,
Дни и ночи напролет,
До потери слуха.
В небо головы задрав,
Молимся украдкой,
Чтобы ты не пострадал
В час своей посадки,
Вот стою, смотрю в окно,
Не видать родного,
Безотрадно полотно
Неба голубого.

Где ж ты, милый самолет,
Ждем тебя как друга,
Днем и ночью напролет,
До потери слуха...

И действительно, атмосфера ожидания царила вокруг. Новости о взрывах, конечно, доходили и до нас, но большинство, видимо, несколько зачерствело, обветрилось на пустынных ветрах – не могу сказать, чтобы многие сильно беспокоились по этому поводу. В тот день, когда мы узнали о катастрофе под Квебеком, это известие тоже не произвело особенного воздействия. Куда больше интереса вызвала история, которую передавали из уст в уста – поймали какого-то человека, который пытался пробраться в лагерь из осаждённой Медины! Кто он такой было неясно: одни утверждали, что диверсант, другие, что шпион, третьи, что просто беглец, не пожелавший больше оставаться в обречённом городе. Эти последние были ближе всего к истине, но доподлинно это историю тогда не знал никто, в том числе и я. Лишь много позже мне удалось, и то примерно, узнать как было дело.
Ночью в лагерь действительно прокрался человек, начавший путь из Медины. И он не был пойман, напротив, благополучно миновал все сторожевые посты и добрался до одного из топливных складов, после чего сам громкими криками привлёк внимание охраны и заявил, что либо он сейчас взрывает себя и топливо, либо сдаётся на том условии, что ему будет позволено переговорить с принцессой Корнелией. Его взяли, нацепили наручники и… обманули, вместо встречи с нашим командиром его посадили на гауптвахту, но скрыть всю эту историю от Её Высочества, разумеется, не могли, а она сама решила прийти к узнику. Версий дальнейшего я слышал несколько – привожу ту, которая мне кажется наиболее правдоподобной, но гарантировать её истинности я не могу. Пленник представился Али ад-Дином жителем Медины и “самым лучшим и ловким вором всей Аравии”. Он бежал из умирающего города, чтобы больше туда не возвращаться, для него это не составляло труда. Для него, но не для его старого отца, матери и ватаги братьев и сестёр. Они же остались там, остались, чтобы умереть. Сначала Али хотел сбежать в Египет, перебравшись через море, успокаивая совесть тем, что не в его силах спасти семью, а значит надо спасти хотя бы себя, но уже на пол пути к морю он не выдержал и вернулся назад. Он твёрдо решил или умереть со своими родными или найти способ спастись всем вместе. И, поразмыслив, как ему казалось, он нашёл этот способ. Всем в городе заправляла когорта фанатиков, безумно верящих в Махди и убивающая всех, кто осмеливался сказать что-то против. А что если они останутся без командующего, без знамени, без веры? Махди – вот кто утаскивает город за собой на тот свет. Если его не будет, то всё закончится. Что делать? Убить его сам Али не мог – слишком уж хороша была охрана, но мог сделать кое-что иное. Он знал то, чего не знал почти никто – где именно в городе находится Махди и предлагал план, безумный план. Его отпускают обратно в Медину, дав с собой подходящее средство связи, а он в свою очередь подтвердит местоположение самопровозглашённого мессии. Британские же войска за это время должны подготовить атаку – быструю, компактную, кинжальную с одной единственной целью – добраться до логова Махди, поймать его или убить и покончить с осадой!
Эта история и сейчас звучит странно, неправдоподобно, а уж как она звучала тогда, в изложении солдат, переходя из уст в уста, я полагаю, что вы можете себе представить, какой небылицей всё это звучало. Тем более, что никакого Али ад-Дина в нашем расположении больше не было. Я как раз размышлял над тем чистый ли это вымысел, или в этой истории есть действительное зерно, когда меня подозвал к себе майор Вайнрайт. Рядом с ним стоял солдат не из нашей части, который успел уйти ещё до того, как я поравнялся с майором. “Знаешь, кто это был?” -  прозвучал вопрос. “Нет, сэр!” – ответил я. Дальше майор объяснил мне, что это был вестовой из командного пункта с приказом от Её высочества всем офицерам из тех, что были участниками пустынного похода сразу после заката собраться у штабной палатки.  “А зачем, сэр?” – спросил я. “Не знаю. Приказ есть, а раз так, то мы должны быть на месте, хотя это и довольно странно. Вы должны быть готовы в нужное время,” – с таким напутствием я был отпущен обратно. Все оставшиеся часы я размышлял над тем, зачем нас собирают. Первой мыслью было – нас хотят наконец сменить и мы уберёмся отсюда. В самом деле, никто не заслужил этого так, как наши ветераны битв от Эль Хуфуфа до Хаиля. Но почему тогда только офицеры? Офицеров сменят, а солдат оставят? Нет, так быть не может! Возможно, верховное командование решило наградить всех офицеров памятной медалью? Но почему тогда в такой странной форме нас извещают об этом, словно о тайне? А может быть враг собирается, наконец, капитулировать и офицерам нужно усвоить условия обращения с пленными и весь порядок действий?
Так и не придя к какому-нибудь определённому мнению, я стоял вместе с остальными на нешироком плацу перед штабной палаткой. На лицах иных своих соседей я видел недоумение, у некоторых – напротив, было преотличное расположение духа, кто-то даже насвистывал вполголоса пресловутую песенку Джонни Чижа.
И тут вышла принцесса. Всё смолкло. Настала тишина, которая превратилась в довольно длинную паузу. Я не мог поверить своим глазам – принцесса Корнелия не решается начать, не может быть! И тут, она всё же начала:
“Господа. Вам, вероятно, неясно, зачем вас собрали здесь таким странным, почти конспиративным образом. По моему приказу здесь должны находиться офицеры тех частей, что прошли весь путь по пустыне и только они. Я отдала этот приказ потому, что уверена – вы те люди, на кого я могу полагаться в чём угодно. Вы заслужили уважение и славу, разбив одного из самых страшных врагов Британии из тех, что у неё были в последние годы. Империя благодарна вам. Здесь у меня приказ генерального штаба, согласно которому вы с завтрашнего вечера начинаете грузиться в самолёты и на суда и покидать район боевых действий. Вам на смену прибудут другие подразделения. Империя считает, что вы выполнили свой долг.”
На этом моменте речи толпа взорвалась аплодисментами, кто-то даже присвистнул от радости. Но принцесса ещё не окончила:
“Империя считает, что мы выполнили свой долг, но я не считаю, что выполнила его. Враг разбит, но не уничтожен. Перед нами город – осаждённый, но сопротивляющийся. Мы победили врага, но не уничтожили его. Пусть гибель Махди – вопрос времени, но это время для нас оплачивается страданиями тех, кто против своей воли заперт в Медине, кровью тех, против кого Махди направил свою месть. Господа. Пока мы сидели здесь в нерешительности, пока мы одевали лавры победителя, мы проглядели как война, казавшаяся нам завершённой, расширилась так, как никогда прежде. Мы проглядели, что эта война пришла к нам в дом! Взрывы гремели в Квебеке и в Бостоне, Александрии и Дохе, Бомбее и Перте. Мы пропустили войну туда, где её быть не должно. Мы надёжно держим в кольце Медину, но позволили миновать наш заслон страху. Мы громили дикие орды, но позволили махдистскому варварству показать свой оскал всему миру. Мы должны исправить эту ошибку! У нас есть здесь незавершённое дело! Мы не до конца исполнили свой долг! Ведь в чём он состоит, наш долг? В том, чтобы побеждать врага, чтобы ни одна брошенная перчатка не оставалась не поднятой? Чтобы честь империи была неприкосновенна? Да. В том, чтобы завоевывать место под солнцем, чтобы обеспечить благоденствие и богатство империи? Да. Но не это – главное. Главное, что каждый британский солдат должен помнить, это то, что он сражается здесь за то, чтобы его жена, его дети, вся славная британская нация и жалованные, присоединившиеся к нам, могли жить без страха, могли ходить по улицам, не оглядываясь, но с гордо поднятой головой. Махди посеял страх в сердцах жителей ваших родных городов. Он не смеет вновь бросать нам вызов, но отыгрывается на тех, кто не может дать ему сатисфакции.
Господа. У вас есть два варианта. Этой ночью я говорила с мужественным человеком, который, возможно ценой жизни, предоставил нам возможность завтрашним утром покончить с Махди и вместе с ним со всеми его наваждениями. Нам известно его местоположение. Это должен быть быстрый и чёткий удар – прорваться и взять. Здесь не требуется много людей – здесь требуется много самообладания. Вы – те в ком я уверена. Вы те, кто не побежал во время ночной атаки в Бурайде, вы те, кто выстоял под Хаилем. Этой ночью мы подготовим удар и покончим со всем этим. В то же время я понимаю, что город – одна большая ловушка, что потери неизбежны, что вы имеете, и право и возможность покинуть это пекло, и что генеральный штаб будет только рад продолжению осады. Те, кто считает, что их миссия окончена, могут собирать вещи и готовиться к отбытию – я не стану ничего с них требовать и приказывать. Те, кто считает, что долг нужно выполнять до конца, кто хочет положить конец Махди – пусть остаются у этой палатки, дорабатывают план атаки и готовятся к бою. Завтра я поведу их в Медину.”
Первые двадцать секунд после конца этой речи стояла гробовая тишина, а я боялся. Очень боялся, как в детстве, когда стащил конфету из коробки, которую должны были подарить бабушке. Боялся, что кто-нибудь сейчас повернётся и станет уходить. Мне, почему-то, я это чувствовал, стало бы тогда нестерпимо стыдно. Но нет. Никто не ушёл в тот вечер! Грянуло дружное: “Гип-гип ура Британской Львице! Мы идём заканчивать войну!” Полковник Уоллес прошёл мимо меня к штабной палатке. Он был в числе тех, кто разрабатывал план атаки, которая стала одним из самых ярких впечатлений за всю мою жизнь. 
В ту ночь не спал никто, в том числе и я – слишком велико было напряжение. Пока мы дрались с Махди за победу, пока исход компании висел на волоске, мало кто задумывался о том, какой опасности мы всё время подвергаемся – выбора не было, а наши действия, так же как и действия противника казались само собой разумеющимися. Теперь было не так. Отступать никто не собирался, конечно, особенно теперь, когда отказаться значило покрыть себя несмываемым позором перед всеми сослуживцами, но сама возможность альтернативы плохо действовала на нервы. Она заставляла задумываться о том, что нас ждёт впереди не с позиций конкретных действий, приказов, планов, а в более общем смысле. Все знали, что город превратился почти, что в одну огромную мину, все знали, что это – колоссальная ловушка, мышеловка. И все собирались ринуться в эту самую мышеловку, как только забрезжит солнце. Если на позициях под Хаилем вражеской атаки, боя, действия ждали чуть ли ни с нетерпением, то теперь всё было не так. Предчувствие (к сожалению, справедливое), что многие не переживут завтрашней битвы витало над нами, пусть бессильное сломить нашу решимость, но достаточное, чтобы сделать все лица серьёзными и сконцентрированными.
И лишь принцесса, казалось, вновь воспрянула к жизни. Все последние дни она выглядела не лучшим образом. А в тот день, как мне потом рассказывали,  и вовсе явно еле сдерживалась, чтобы не заплакать, стоя излишне прямо и закусив до крови губу, когда рассылал ординарцев с приказом нам на сбор. Лишь за час до речи она просветлела и чем дальше, тем увереннее, и даже будто веселее становилось её лицо. Причиной тому, как вы, видимо, уже догадались, был взрыв на железной дороге. Сама информация о взрыве была получена довольно быстро – о нём передавали во всех новостях, на радио, на телевидении, а уж высшее командование и подавно моментально было информировано о новом злодеянии Махди. А вот подробности запаздывали. Даже и в самой Канаде отнюдь не сразу смогли точно разобраться в случившемся, а уж до нас в Аравии подробности, конечно, доходили куда дольше. Крушение произошло в глухом лесу, довольно далеко от каких-либо центров цивилизации и связи, так что не удивительно, что Её Высочеству пришлось пережить несколько ужасных часов в полной уверенности, что её сестра стала одной из жертв теракта, пострадала, или даже погибла. Ординарец потом рассказывал мне, что когда его вызвали, он сперва подумал, что принцессе стало плохо – лицо у неё было серо-белое, а говорила она с ощутимым трудом произнося каждое слово.
К огромному счастью волнения оказались напрасными – как вы уже знаете, беда постигла другой поезд. Сообщение по железной дороге прервалось, и сэру Гилфорду пришлось составлять что-то вроде импровизированного конвоя, который, продравшись через лесное бездорожье, доставил принцессу Юфемию в Квебек, откуда она немедленно полетела в Пендрагон. А сэр Гилфорд полетел к местным военным, чтобы как можно скорее связаться с далёким, можно сказать находящимся на другой стороне земного шара адресатом при помощи их средств связи.
С этого момента Её Высочество стала приходить в себя. Но кое-какой след все эти треволнения оставили. Когда мы пошли в атаку я стал свидетелем напора столь яростного, что мне, признаться, даже стало немного не по себе. Я видел уже, конечно, Британскую Львицу в деле, помнил, кому обязан жизнью после Бурайды, но такого мне ещё видеть не доводилось. Стены зданий проламывались, словно картон, пулемёты превращали любого врага в решето прежде, чем я успевал толком его разглядеть, многотонная машина словно совершала диковинный танец смерти на улицах Медины и не было в том танце ни пауз, ни пощады. Впрочем, я несколько ушёл вперёд на волнах воспоминаний. Прежде всего нужно сказать о самом нашем плане. Махди, как выяснилось, располагался в здании у самой Мечети пророка – второй святыни исламского мира, где каждый день совершал проповедь. В известный час туда стекалось полгорода, а потому нам нужно было действовать ещё быстрее, чем мы полагали вначале. Атака должна была совершаться в высочайшем темпе, а потому в дело шли бронетранспортёры, геликоптеры и, конечно, найтмеры. Количественно силы были не велики – всего две тысячи человек и сотня найтмеров, из которых добираться до Махди должно было вдвое меньше, но это были лучшие из лучших и я был невероятно горд, что вошёл в их число. Атаку начинала пехота на БТРах с двух направлений, которые сходились в точке расположения  Масджид ан-Набави (или Мечети пророка). Их целью было закрепиться на окраинах, создать, по возможности, впечатление решительного штурма города, а главное, дать возможность для сколько-нибудь приемлемой работы сапёров, которые должны были разобраться с минами и дать зелёную улицу найтмерам и группе захвата. Как только на одном из направлений будет покончено с минами, туда немедленно устремляется пять десятков найтмеров (их пилотов принцесса отбирала сама), под началом Её высочества. С неба их поддерживают огнём геликоптеры, по земле за ними следуют на самых маневренных БМП и БТРах из тех, что есть около 300 солдат. Вместе они проносятся не ввязываясь в бой до места, пехота под прикрытием найтмеров выгружается, хватает Махди, а затем вся процессия на полной скорости устремляется обратно. Остальные же силы при поддержке артиллерии, должны будут сохранять коридор для отхода, прежде всего, не давая его минировать и баррикадировать. Всё должно было быть сделано не более чем за час. Атаковать предполагалось на рассвете по той причине, что в это время Махди будет участвовать в утренней молитве, к концу которой как-раз подоспеем мы и он не успеет сбежать. Из всех частей, которые не были предварительно оповещены ординарцами, в какой-то мере была задействована только артиллерия. И то были даны лишь квадраты для стрельбы (вдоль предполагаемых улиц, по которым будет двигаться группа захвата), но цель не сообщалась. Город периодически обстреливали и раньше, так что это не вызвало никаких дополнительных вопросов. Секретность должна была быть полная – если Махди заблаговременно предупредят, или он сам догадается об угрозе, то всё теряло смысл.
Рассвет в то утро был как и всегда в пустыне яркий, но с каким-то, как мне показалось, странным оттенком. Под лучами утреннего солнца песок становился красным, а в тот день так и вовсе багровым, словно на песке выступила кровь всех тех, кто прежде нас сражался и умирал в этой безвидной местности. Но прочь дурные мысли! Сегодня мы покончим со всем этим, сегодня мы пленим Махди, сегодня мы исполним свой долг и я с чистой совестью уеду отсюда навсегда. Так я размышлял, сидя в кузове бронеавтомобиля, и выглядывая в Щель бойницы. Машина, тем временем, набирая скорость, мчалась к древнему городу. Вокруг стаяла странная, подозрительная тишина, даже мы за счёт амортизации песка ехали почти бесшумно. Но вот – остановка, команда покинуть транспорт и быть в готовности к бою. Я выкарабкался из машины, огляделся: мы были прямо на окраине Медины. В рассветном свете город казался иллюстрацией к сказкам Шехерезады, а главное, выглядел на удивление мирно. Не было видно ни часовых, ни вообще людей. Только одинокая собака смотрела на нас с явным удивлением. Передовой БТР двинулся вперёд… БАБАХ! Страшный взрыв заставил руки невольно потянуться к ушам, заслоняясь от грохота. Бронированный корпус на моих глазах, как мне казалось, потрясающе медленно, взлетал в небо, чтобы начать потом крениться направо и упасть, снова произведя страшный шум. Секунду или две после этого не происходило ничего, как вдруг всё словно разом взорвалось звуками боя. По нам стали палить буквально отовсюду – из всех окон, из подворотен, с крыш. Лихорадочно зазвучали команды рассредоточиться, использовать боевые машины как прикрытие, приступить к штурмовым действиям. Неужто мы раскрыты, неужто нас уже ждут!? Эта мысль пульсировала в голове, заставляя всё тело нервически напрягаться. К чёрту её, к чёрту эту мысль-предательницу, сэр! Я начал палить из штурмовой винтовки. А подорванный БТР.. что ж, теперь мы знаем, где начинаются мины.
Сопротивление врага было сильным, но хаотичным, неорганизованным, а потому наши бравые парни довольно быстро сумели покинуть открытую местность и закрепиться. Вот только два дома, слева от возможного маршрута группы захвата вызывали наше беспокойство. Там явно сидели не просто горожане с розданным оружием, но куда более умелые бойцы. Дома нужно было проштурмовать, иначе засевшие там снайперы превратят сапёров на улице в швейцарский сыр. Однако, подступиться было очень трудно. При первых признаках приближения из домов открывался перекрёстный пулемётный огонь, а потом в направлении залёгших солдат кидались гранаты. Две атаки уже кончились ничем. Я лежал на земле, меняя магазин, когда рядом со мной показался майор Вайнрайт. “Ну, что ты думаешь об этих домах?” – спросил он. “Думаю, что следует начать одновременный штурм с двух направлений,” – ответил я. “Ну вот и займись этим, я дам тебе тридцать человек. Ты же у нас герой пустыни”. Я замялся. “Герой пустыни, сэр? Это сильное преувеличение!” – магазин был перезаряжен и эти слова я вынужден был почти что прокричать, чтобы перебить звук выстрелов из своей винтовки. “Преувеличение или нет, но ты превосходный солдат. Я в тебя верю. И верю в то, что мы вышвырнем этих чертей с той стороны дороги. А теперь прекратить пререкаться и быстро за дело” – с этими словами майор короткими перебежками добежал до группы бойцов в тридцати метрах от нас, а я с теми, кто оставался здесь, около обломков кирпичной стены, стал ждать сигнала. Вот майор Вайнрайт двинулся вперёд, вот ещё немного пыльной земли Медины осталось позади. А вот ожила и рация. В атаку! Я стремглав несусь к двери под какой-то, неведомой для меня арабской вывеской, чудом успеваю отбросить гранату, которая немедленно взрывается в воздухе в 15 – 20 метрах от меня, а затем приказываю одному из подоспевших солдат выломать к дьяволу дверь. Так уж получилось, что в здание я вошёл одним из последних – у части бойцов возникли проблемы с пересечением улицы, и их пришлось подбодрить крепким словцом и лично вернуться чуть назад.  Потому, когда я вбегал в дом первый этаж был уже зачищен и вовсю шли бои за второй. Почти взлетев по лестнице, я принял командование над обходным манёвром мимо коридора через цепочку связанных между собой комнат, отрядив в то же время восьмерых не давая противнику опомниться взять третий этаж. Один из махдистов спрятался в шкафу, и мне ужасно повезло, что когда он открывал дверь, то на него обрушился какой-то из элементов местного гардероба, иначе он успел бы пристрелить меня первым. Вот и окно, вот соседнее здание. Рация заговорила голосом майора Вайнрайта: “Как у вас там? Мы уже взяли свою цель. Не отставайте!” Запыхавшийся боец докладывает, что третий этаж чист. “Мы тоже закончили, сэр!” – ответил я. “Ну вот, а говорил не герой! Мы так скоро самому Махди… Постой, а куда это тянется этот полудохлый тип…” – на этом связь прервалась. А я стал свидетелем, как на моих глазах соседний дом сносит, разрывает на куски, разбрасывает по сторонам страшной силы взрывом.
В первый момент я просто отказывался верить. А потом мне стало жутко. Жутко от мысли, что этот дом тоже заминирован, и что бы я ни сделал сейчас, в это мгновение, спастись я уже не успею. Я ждал взрыва. Взрыва не было. Впоследствии оказалось, что дом и вправду тоже был минирован, но мы надёжно пристрелили того мерзавца у которого был радиодетонатор и никто не смог произвести подрыв. Мне повезло. Майору Вайнрайту и его ребятам – нет.
На улицу я выходил словно оглушённый. Мы всё же продвигались, мы всё же побеждали – это было видно, но вот цена, цена была высока. Форменная фантасмагория творилась вокруг. То громадный бородатый араб бросал оружие и со слезами умолял взять его в плен и увезти из города. То мальчишка, смуглый, лет 12, в спутанном халате внезапно доставал из-под полы этого халата блестящий чёрный пистолет и с диким криком убивал в упор выстрелом в голову одного из наших офицеров. Сапёры работали вовсю, но едва успевали. Враг явно понял, что мы прикрываем их и то и дело пытался помешать работе. Трое из десятка сапёров уже были ранены, один погиб. Время утекало. Из обрывков слов я понял, что на другом направлении всё обстоит ещё хуже – вся надежда теперь была на нас. Группа во главе с Её Высочеством уже выступила. Оставались считанные минуты.
Мин уже почти не осталось, но почти не осталось и сапёров. Лишь трое ещё были способны что-то делать, но вот в руку одного из них попадает пуля. Двое других переглядываются с видом отчаяния. Я понимаю, что им не успеть. И тут происходит то, чего я сам от себя не ожидал – я бросаюсь им на помощь. Когда то, ещё в давние времена моей интендантской службы, у нас были учения по разминированию – на случай, если вражеские диверсанты решат подорвать склад. Но я почти уже ничего не помнил. Что кинуло меня тогда туда, на дорогу, под прицел всех остававшихся махдистов, к мине, с которой я почти и не знал, как обращаться? Думаю, что смерть майора Вайнрайта, его слова обо мне и то, что я с такой лёгкостью мог оказаться среди мёртвых, а он – среди живых, что я чувствовал даже некоторую неловкость, словно бы смущение, что остался жив. Это странное чувство, к тому же, тогда у меня не было времени задумываться о чувствах, но это было так. Это было странно. Но не столь странно, как то, что мне удалось. Я сумел устранить две мины. Благо, их устройство было самым примитивным. Сапёры смотрели на меня со смесью ужаса и восхищения. А сзади уже приближались найтмеры. Вот я уже отползаю в сторону, а они начинают проноситься мимо меня, подавляя своей стремительной мощью. Я загляделся на это зрелище, совершенно напрасно загляделся – кто-то успел кинуть гранату, которая непременно оборвала бы мою жизнь, если бы не протянутая рука из одного из бронеавтомобилей на полной скорости проносившихся мимо нас. Как Джонни, а это был именно он, удалось втянуть меня в кузов, что для меня, что для него так и осталось загадкой. Двоим храбрым сапёрам повезло меньше – один был ранен, другой погиб. А я волею судеб присоединился к группе захвата, на всех порах мчавшейся к главной цели – Махди.
Кто-то сказал, что я участвовал в разминировании, и на этом основании мне, всё ещё немного ошалелому, была предоставлена возможность перебраться на место около водителя с довольно неплохим обзором. А посмотреть действительно было на что: по широкой улице неслась изрыгающая огонь лавина найтмеров – 10 групп по пять машин в каждой. Четыре позади нашего пехотного эскорта на БТРах, две по флангам, и четыре спереди. Пулемёты не смолкали ни на секунду – у каждой группы был свой заранее оговоренный сектор обстрела. Нижние этажи, верхние этажи, крыши – все покрывались огнём соответствующих групп. Впереди неслись геликоптеры, предупреждая обо всех неожиданностях, которые могут встретиться на пути, и изредка выпуская ракеты по наиболее серьёзным целям. Позади нас громыхали артиллерийские разрывы, словно силящиеся догнать наш отряд – они не давали противнику вновь закрепиться. Один раз найтмерам пришлось буквально на ходу проделывать проход в баррикаде, к счастью, единственной на нашем маршруте и сделанной на скорую руку. Мы мчались со скоростью не меньше 90 километров в час и вот, спустя каких-то десять минут, мы уже подъезжаем к колоссальному зданию мечети, высоченные минареты которой служили для нас отличным ориентиром. Как я потом узнал, эта громадина может вместить в себя свыше 600 000 человек! Но тогда я не думал об этом. Тогда, после команды приготовиться, после того, как наш стремительный бросок стал замедляться в преддверии цели, мной всё больше и больше овладевало возбуждение, хорошо знакомое охотникам – возбуждение ловца, готовящегося схватить добычу.
По команде мы начали выгрузку. Я, строго говоря, не должен был здесь быть и не имел точного представления, куда мне идти, а потому пристроился к тем бравым ребятам, которые выбрались из моего БТРа, ориентируясь на знакомую физиономию Чижа. Мы находились чуть не в самом центре города. Враг, занимавший оборону по периметру, не поспел за нами. Никто не стрелял. Вокруг царила тишина, но я уже не верил ей после событий начала атаки. Крепко сжимая штурмовую винтовку я, как мне казалось, был готов ко всему. Пока найтмеры занимали оборону вокруг нашего, с позволения сказать, плацдарма, пехотинцы начали прочёсывать окрестности мечети, каждое здание, одно за другим. Делалось это в вынужденной странной смеси старательности и спешки. Упустить Махди было нельзя, слишком долго копаться – тоже. Через семь минут вокруг нашей позиции стали появляться первые махдисты, довольно, впрочем, легко поражаемые. Но с каждой минутой их будет всё больше. К концу пятнадцатой минуты поисков начинает сказываться нервозность. Мы не имеем права, просто не можем его не схватить!
Я не был в числе того отряда бойцов, которые первыми нашли его. Надо полагать, это и к лучшему – мало кто из них выжил. Махди, когда его обнаружили в мечети, был не один. Его охраняла пара дюжин или около того бойцов, которые, вероятно, были из тех самых знаменитых арабских ассасинов. Сражались они великолепно. Я, уже позже, успел увидеть двоих из них, когда они буквально за несколько секунд положили восьмерых наших при помощи пистолетов, громадного палаша и метательных кинжалов. Их довольно быстро пристрелили, но представление я успел получить. У тех несчастных, что первыми обнаружили Махди, было мало шансов, но, к счастью, они успели сообщить о находке по рации. Это было на 23 минуте наших поисков у Масджид ан-Набави. Враг уже атаковал со всех сторон. Нужно было поймать Махди, но буквально каждый снятый с внешней линии обороны найтмер создавал дыру, в которою могли прорваться силы противника, или, что ещё хуже, успеть сбежать Махди со своими ассасинами. Времени было не просто мало – его уже почти что не осталось – коридор позади нас в любой момент мог стать непроходимым. И, кроме того, выяснилось, что Махди подготовил для нас ещё один, последний сюрприз. В подвалах мечети хранилось три трофейных найтмера, из числа тех, что были потеряны ещё во время начала восстания. И треклятые ассасины как то научились ими пользоваться. К огромному счастью эти дикари уже успели намалевать на этих машинах свои черные знамёна и мы, по крайней мере, не могли спутать их со своими. Но когда эта троица внезапно вылетела откуда-то из нижних помещений и, прикрывая своего мессию, пошла на прорыв к всё теснее обжимавшим нас махдистам я было уже решил, что мы его упустили. Так оно бы и случилась. Если бы у них на пути не встала принцесса. Бой найтмеров был красив и скоротечен. Пилоты из охраны Махди были чертовски ловкими ребятами, но одолеть Британскую Львицу в тот день не смог бы даже сатана! Один из трёх был молниеносно обойден и подбит в упор из орудия. Другой окончил так же после непродолжительного “вальса”, а третий успел выстрелить сам. Снаряд задел машину Её Высочества по касательной, однако, надо полагать, орудие из строя он вывел. Почему? Потому, что вместо того, чтобы им воспользоваться, принцесса пошла на таран. Одна исполинская махина просто проломила другой стенку, навалившись на неё всей массой и обе исчезли внутри одной из башен мечети. В этот момент Джонни толкнул меня в плечо. Я сразу понял его сигнал и рванулся вслед за ним к бегущим охранникам Махди, которых оставалось около десятка, плотной группой окружавшего своего господина. За нами и справа от нас бежали ещё наши солдаты – в этот самый момент пара ассасинов перед смертью и продемонстрировала свои способности. Ещё одного, каким то чудом  удалось подстрелить мне. Но оставшиеся, казалось, уж точно должны улизнуть – от периметра нашей обороны их отделяло уже не более семи десятков метров.
И в этот момент откуда-то из глубин мечети вылетел найтмер принцессы. Он не стрелял – не мог, а, может быть, не успевал даже этого, он просто рухнул прямо на пути бегущих своей тушей, превратив одного из стражей в лепёшку. Прочие замешкались буквально на несколько секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы мы их нагнали. Несколько очередей. И вот осталось только двое, уже не пытающихся никуда бежать, а лишь заслоняющих своими телами Махди и какую-то его спутницу, закутанную в паранджу.   
С трудом и скрипом открылся люк и Корнелия Британская вышла из полуразрушенного найтмера. У неё, вероятно, всё должно было сильно болеть после страшного удара, но внешне это было не заметно. Она выглядела гордо, она выглядела грозно, она выглядела прекрасно. Она встала, выпрямившись и откинув назад волосы. А к ней, отстранив руками ассасинов, медленным шагом направился Махди.
Я, наконец, смог разглядеть нашего главного врага. Вид его меня, признаться честно, удивил. Я ожидал увидеть человека смуглого, немолодого, с густой бородой, может быть в чалме, угрюмого и со взглядом безумца. Но нет,  Махди оказался отнюдь ещё не стар, почти белокож, борода у него была, но маленькая, вьющаяся. Был виден рот, скривившийся в усмешке, и зелёные, с хитрым и издевательским прищуром глядящие глаза.
Так же внезапно, как и начал движение, Махди остановился и взглянул принцессе прямо в глаза. Она ответила тем же. Это был настоящий поединок взглядов. Длился он чуть не минуту и я почти физически ощущал разлитое в воздухе напряжение. Казалось, что если кто-нибудь попробует сейчас встать между ними, то упадёт замертво. Пауза длилась и, когда я уже было, подумал, что он просто тянет время, Махди заговорил. “Чего ты хочешь от меня, британская ведьма, дочь самого шайтана? Зачем ты пришла сюда?” – спросил он насмешливо. “Я пришла сюда для того, чтобы арестовать изменника, преступника и лжеца и предать его суду!” – принцесса дала знак солдатам и те, взяли на прицел и уцелевших стражей, и Махди, и его спутницу. Махди как-то странно посмотрел на Её высочество в ответ, а его правый глаз будто бы блеснул, хотя, вероятно, это был просто солнечный блик, и мне почудилось от напряжения. “Ложь. Ты не хочешь меня пленить – ты хочешь меня убить. Очень хочешь,” – сказал Махди, воздев левую руку. “Как жаль, что я не знал о тебе тогда, когда всё только начиналось. Как жаль, что я только теперь нащупал твою слабость,” – Махди говорил как-то странно, словно спектакль на публику разыгрывал. В голосе была драма, а вот глаза – смеялись, и это было страшнее всего. “Ты победила меня. Сегодня всё окончится. Но вот ни убить, ни пленить меня ты не сможешь!” – сказал Махди уже куда более серьёзно и вновь воздел руку, на этот раз – правую. То, что произошло дальше, навсегда останется в моей памяти. Опуская руку, Махди сделал како-то быстрое движение и в руке и него возник револьвер. Мы все решили, что он собирается застрелить Корнелию. Всё происходило быстро. Очень быстро. Конечно же, по нему открыли огонь. Но ещё до того, как в тело Махди вонзились пули, он успел что-то коротко крикнуть по-арабски и… метко всадить пулю в лоб стоявшей справа от него фигуре в хиджабе. Этого не ожидал никто. Как мне потом пояснили это, вероятно, было его любимая жена, которую он, таким образом, спас от бесчестия и немедленно, согласно их поверьям, встретился с ней в райских кущах. Не могу сказать, чтобы это звучало убедительно, но, надо полагать, что так оно и было.
Тело Махди, пробитое несколькими десятками пуль рухнуло навзничь. Были застрелены и двое ассасинов. Принцесса сперва быстро, но затем всё медленнее, всё спокойнее приближалась к трупу Махди. Британская Львица взглянула сверху вниз на поверженного врага. “Он мёртв. Мы перевезём его в лагерь – я потом отдам приказ как с ним поступить. Но сперва это нужно кое-кому показать!” – с этими словами Её Высочество резко развернулась и направилась к ближайшему найтмеру из тех, что продолжали отбивать настырные атаки врага.
Спустя несколько минут тело Махди было привязано к корпусу найтмера, а полковник Уоллес, обладатель зычного баса, к тому же знающий немного по-арабски (он родился и много лет прожил в Александрии)  забрался на минарет и в громкоговоритель возвестил оттуда городу и всему миру: “Человек, называвший себя Махди, мёртв! Он не мессия, а лжец! Любой может увидеть его тело. Прекратите огонь и смотрите!” И огонь и в самом деле прекратился! Найтмер с телом лжемессии медленно поехал вдоль линии нашей обороны. То, что было дальше, с трудом поддаётся описанию. Нечеловеческий вой, плач, стенания. Многие застрелились прямо у нас на глазах. Кто-то ещё пытался стрелять по нам, но в целом всё было кончено. “Пора домой!” – громко сказал Джонни Чиж – мы исполнили долг.
В обратный путь наша колонна отправилась уже куда менее стройной, чем вначале. Предложение кого-то из офицеров немедленно начать принимать капитуляцию и брать в плен всех вооружённых бойцов не встретила поддержки. Нас было слишком мало для этой задачи. Смешно, если подумать: достаточно, чтобы победить, и слишком мало, чтобы принять капитуляцию. Кроме того, почти все наши недавние враги были, мягко скажем, не в себе. Им нужно было дать немного времени свыкнуться с мыслью, что Махди больше нет и нужно дальше начинать жить по-иному. Всем было ясно, что всё кончено. Это и сыграло с нами злую шутку. Мы попали под контрудар – контрудар тех, до кого ещё не дошла весть о смерти Махди. Мой дальнейший рассказ покажется несколько скомканным. Почему? Потому, что в том, самом последнем бою той войны, я довольно быстро получил ранение – единственное серьёзное ранение за всю компанию. Ирония, сэр, не правда ли? Скажу лишь вкратце. Я получил осколок мины в живот. Он чуть не разорвал мне желудок, к счастью, он прошёл чуть правее и застрял меду парой нижних рёбер, одно из которых сломал. Больших потерь не было – бой закончился очень быстро. Мы почти мгновенно оправились от неожиданности, прорвались к нашим ребятам, всё ещё удерживающим выход из Медины, а потом и до тех, кто по нам стрелял, дошло, что их мессия умер. Собственно, Махди и стал единственно серьёзной нашей потерей. Найтмер, везший его тело, последним уходил с площади перед мечетью, последним шёл и, единственный из всех, был подбит. Потом, когда через пять часов город стали наводнять солдаты, принимающие оружие и организовывающие капитуляцию по всем правилам, они обнаружили подбитую машину. Но тела Махди на ней уже не было. Надо полагать, его стащил какой-то фанатик, не пожелавший, чтобы оно досталось нам, и спрятал где-то в городе. Его, конечно, потом искали парни из наших частей, а потом и из Сикрет Сервис, но, насколько это известно мне, так и не нашли. Так что с тех самых пор, как полковник Уоллес поражал нас всех с минарета своим знанием арабского, о Махди больше никто не слышал.
В тот же вечер многие из наших бойцов стали отправляться восвояси. А я, я лежал в госпитале и сперва скрежетал по этому поводу зубами. Но именно там, в госпитале, я и встретил свою Кэти. Она была сестрой милосердия и так трогательно заботилась обо мне, была так мила и предупредительна, привносила столько света и веселья в мою не слишком весёлую палату, что я довольно скоро понял, что влюбился. Раненых было много, как много было и убитых. Наша атака Медины стоила нам 743 человека из 2000 и 31 найтмер. В соседней со мной палате лежал Джонни – ему тоже не повезло во время нашего возвращения. Он был вторым моментом, который скрашивал скуку. Вы перестукивались с ним как заправские заключённый. К слову о Джонни – он теперь знаменит и богат. К нам в госпиталь приезжали разные люди. В их числе был какой-то режиссёр, которому Чиж так красочно, живописно и артистично рассказал о нашем походе, что этот режиссёр предложил ему роль в каком-то приключенческом фильме про его родные Карибы. Так что Джонни и вправду разбогател, пусть и не так, как думал.
Он же надоумил меня перед тем, как покинуть госпиталь, взяться за мемуары. Ещё раньше Кэти взяла с меня слово, что я выйду в отставку, потому что “во второй раз она меня заново не соберёт”, даже раньше, чем обещание взять её в жёны. А по выходу в отставку бывалые солдаты всегда пишут мемуары – так сказал мне Джонни. Я, как вы знаете пробовал, наводил справки, выяснял. Здесь, правда, мне здорово помешал какой-то долговязый очкарик, который приехал вскоре после победы выяснять и обобщать опыт боевого применения найтмеров. Конструктор он, видите ли! Этот тип так достал несчастных раненых пилотов своими расспросами, что на меня у них уже просто не оставалось сил. Не знаю уж, что там построил этот изобретатель, но хотелось бы, чтобы что-то стоящее – нервов он ребятам вымотал изрядно.
Её Высочество навестила раненых, в том числе и над моей койкой постояла целых три минуты – она запомнила меня после моего чудесного возвращения из плена, а потом отбыла в Пендрагон. Там, в присутствии её венценосного отца, премьер-министра принца Шнайзеля и фельдмаршала Робертса ей было присвоено звание полного генерала. Я тоже получил повышение и стал вторым лейтенантом – как раз перед отставкой. Вскоре после этого я женился на Кэти, разменял с сестрой дом в Сиднее и, вместе с женой, поселился в её доме в Кейптауне. Там я и понял, что писательские таланты у меня отсутствуют полностью. А кроме того суета с переездом, поиски работы, рождение Дадли – в общем, так и не написал я мемуаров. Впрочем, сейчас, можно сказать, я их рассказал вам, сэр, так, как сумел.
- Вам обязательно нужно написать их. И опубликовать. Вы можете разбогатеть на этом в высшей степени интересном рассказе!
- Не думаю. Но, всё же вы правы, записать его стоит. Однако, уже время обеда. Завтрак мы пропустили, но пропускать ещё и обед я не намерен, нет, сэр!
- Последнее. А что произошло в Хиджазе недавно? Почему восстал султан?
- Ах да, конечно. Старый султан, как я говорил, был одним из самых истовых сторонников Махди. Его во время капитуляции нашли в городе. Он уверял, что Махди ещё вернётся, что он всех покарает, что Махди всё знает, что ему невозможно солгать и прочее подобное. В общем, он был в жалком состоянии, то и дело плакал, как малыш, и его поместили в жёлтый дом, а корону отдали его сыну, тогда ещё мальчишке, да и сейчас ещё, откровенно сказать, тоже. И вот, месяц назад старый султан сбежал из психушки и совершил переворот в Медине, тем более, что его сын не особенно и сопротивлялся. И объявил, что теперь Хиджаз – независимая страна. Да только, скажу я вам, у него не было и шанса. Особенно после того, как туда прибыла принцесса Корнелия.
После той нашей атаки, после всей нашей Аравийской компании, каждый британский солдат знает её в лицо и верит, что ей по силам одолеть воинство ада, если оно вылезет на поверхность…
- А сейчас она едет в одиннадцатую зону, в бывшую Японию?
- Да. И вот что, сэр, вы, теперь, надо полагать взяли свои неосторожные слова обратно.
- Безусловно. Стыдно и вспоминать.
- Да. Потому что, вот что я скажу, сэр: не знаю, что там творится в этой Японии, не знаю кто убил бедного принца Кловиса и что он замышляет, но помяните мои слова и пусть меня разорвёт, если это не так. Пока там Британская Львица – не видать этому типу победы! Помяните мои слова, сэр! 

Она сидела за огромным столом зеленого сукна - слишком большим и помпезным на ее вкус - она привыкла к армейской простоте и утилитарности. Огромное окно за ее спиной, обрамлённое тяжелыми гардинами красного бархата, днем просто затапливало комнату светом, но только не сейчас в предвечерний сумеречный час. В комнате царил полумрак - это было хорошо - так легче было думать, концентрироваться, составлять план, отделить главное от второстепенного.
Главным был, конечно, он - Зеро. Из-за него она здесь. Враг, убийца, бунтовщик, загадка, а еще - спаситель ее сестры. Мысли в голове проносились, словно молнии. План не шел. В который раз со злостью и стыдом Корнелия признавалась себе - она не понимает. Не понимает что происходит, не понимает его и его целей. Она привыкла сражаться с противником, которого можно увидеть: в бинокль с передовой позиции или на карте. Увидеть его сильные стороны - их нужно купировать, ослабить, обвить паутиной, увидеть его слабости - по ним нужно бить - быстро, решительно, смело, всеми силами, словно ударом шпаги повергая его так, чтобы подняться он уже не мог. Это было ее полководческое кредо. Она умела видеть, а за счет этого и предугадывать действия противника. Скорость - залог победы. И она была быстрее всех: и на поле боя в своей стремительной машине, и в штабной палатке, где решения принимались мгновенно, облекались в строгую форму приказов, доводились до всех и каждого, чтобы быть исполненными решительно и точно. Правила военного искусства не столь уж сложны и равны для всех. У всякого наступления и у всякой обороны есть цель. Война - продолжение политики. За счет знания военного дела, за счет ума ли, интуиции - не важно - в эту игру она умела играть хорошо. Она читала противника, а потом била. Но сейчас она не понимала ничего. Не понимала и тогда, когда многоумный брат Шнайзель попросил ее принять этот пост, а она самонадеянно согласилась.
Это казалось тогда не столь уж важным. Она прекрасно помнила этот момент, эту победу, которую они одержали в Аравии. Воздух пустыни колебался от зноя, солнце палило нещадно, так, что люди мгновенно покрывались испариной, а техника превращалась в раскалённую печь для тех несчастных, кто должен был сидеть во вместительных кузовах грузовиков и пехотных отсеках БМП. Все в точности так же как тогда – в прошлый раз. И люди те же, что и в прошлый раз – те, что готовы на все для победы, те, что не боятся шагнуть в самое пекло и в прямом и в переносном смысле. Они сделали это тогда, они сделали это теперь, они сделают это тогда, когда это снова потребуется ей и империи. Тогда в тот день, когда султан Хиджаза – старый враг, сгорел в своём сухопутном крейсере, когда она ворвалась огненным смерчем в его дворец, когда чуть позже её верные хайлендеры и йомены бросали перед ней чёрные и зелёные вражеские знамёна, а она ехала вперёд на белой арабской кобыле, ей не было дела до тайны Зеро. Казалось что Зеро, кем бы он ни был, преисполненный самоуверенности, ввяжется в бой, из которого  не сможет выйти победителем, не сможет устоять. Он, будет разгромлен и пойман….
И она побеждала: она крушила базы одиннадцатых в горах, она одолела его в том гетто, Сайтамо, кажется. Она побеждала, но с каждой такой победой понимала, что истинная их цена была равна нулю. Зеро. Это было похоже на бой с призраком, тенью, которую колотишь изо всех сил, протыкаешь насквозь, отсекаешь голову, а она лишь растворяется туманом, чтобы вновь возникнуть уже в другом месте такой, какой и была. И она, эта тень, этот призрак, едва не нанесла ей удар в самое сердце. Юфи была у него. В его руках. Он мог сделать с ней что хотел. Он её спас. Почему, почему же… Нет, подобные мысли ведут в никуда. Нужно выкинуть их, нужно избавиться, благо, ей – генерал-губернатору Зоны 11 есть чем заняться.
Тогда в самом начале, когда брат обратился к ней с просьбой на время оставить испытанную военную стезю “во имя мира, безопасности и прочности наших позиций на этих островах, стратегическую важность которых не мне тебе объяснять, во имя того, чтобы убийца Кловиса, кем бы он ни был, не достиг своей главной цели – не смог бы посеять панику. Одна твоя репутация поддержит порядок лучше, чем что либо иное.” она с трудом представляла себе тот объём рутинных, столь глупых и смешных, но совершенно неотложных обязанностей, которые лягут на её плечи. Подумать только сколько бумажек ложилось на этот зелёный стол! Она едва сдерживала смех, когда ей, обдумывающей планы поимки самого опасного террориста в современной британской истории, подсунули на подпись бумагу, воспрещавшую неконтролируемую торговлю рыбой в районе развалин старого порта – там, вроде как, свили гнездо браконьеры. И вот теперь этот ипподром Кловиса…
Кловис… Она не видела его уже давно – с тех самых пор, как он стал генерал-губернатором. Он мало выезжал за пределы своей зоны ответственности, а она, напротив, была везде, где только сражался британский солдат. Но она помнила его в детстве. Милого, немного смешного в своём стремлении вечно быть в центре внимания мальчишку, так походившего внешне и так несхожего внутренне со своим старшим братом. Шнайзель всегда был рассудительным, спокойным, уверенным – настоящий маленький лорд, а Кловис…На ум стали приходить милые истории шалостей маленьких принцесс и принцев… Лучше не думать об этом. Он уже тогда любил лошадей, любил краски и кисть и не изменил этим своим страстям до… До смерти. И этот ипподром…
Собственно, ипподром то в Новом Токио был – план города предусматривал буквально всё – не мог он не предусмотреть и одно из любимейших развлечений аристократии. Но брат находил его маленьким. Он лично распорядился о постройке нового – вдвое больше прежнего, сам участвовал в проектировании, сам должен был открывать его – теперь уже не откроет. Церемония предполагалась как настоящий праздник – и вот, время пришло, здание было окончено, и нужно было что-то решать. Ей, как генерал-губернатору, надлежит занять место Кловиса, надлежит улыбаться фальшивой улыбкой, надлежит говорить ободряющие слова, надлежит вспоминать о покойном.
Всё это она хотела бы делать в самую последнюю очередь, но разве дело в её желании? Не открывать этого несчастного ипподрома, значит показать слабость – маленькую, но недопустимую даже здесь. Из маленьких слабостей складывается большая уязвимость. Нужно ехать и…
В большую дверь тёмного морёного дуба осторожно постучали.
- Кто?
- Генерал-губернатор, к вам вице… боже, как же можно так говорить, вице-губернатор Юфемия. Можно?
На лице Корнелии появилась немного усталая улыбка.
- Юфи, я просила тебя говорить официально на протокольных мероприятиях, при генералах и нобилитете. Но совсем не обязательно делать это перед моей дверью. Войди.
Дверь открылась.
- До чего же у тебя тут темно!
Щёлк! Всё залил яркий свет, немного слепивший глаза после сумрака, почти уже ставшего темнотой.
- Я не помешала? Я зашла поговорить про завтрашние скачки.
- Я как раз думала об этом.
- Вот. У сестёр даже мысли схожие. Ты уже выбрала шляпку?
- Шляпку?
- Ну да! Это же традиция – леди приходят на скачки в шляпках. Они очень красивые. Они обычно с яркими перьями, как у райских птичек! И они обязательно должны быть в тон платью, которое…
- Юфи, я – генерал-губернатор Зоны 11, фельдмаршал британской армии – я буду произносить речь. Я не могу делать это в шляпе с перьями, как у райских птичек. Алый мундир британской армии…
- Ты носишь постоянно. Ты не только фельдмаршал и всё остальное. Ты – принцесса. А принцессы должны быть красивыми – это все знают. Пожалуйста! Я знаю, что я – твоя младшая сестрёнка, маленькая и глупенькая, и мысли у меня маленькие и глупенькие, но это же будет так здорово. Я уже выбрала платье – его, между прочим, братец Кловис придумал. Он нарисовал его на одной картине, а потом заказал такое же. Уверена, оно тебе подойдёт. Мне бы очень понравилось, если бы та его надела. И ему бы, я уверена, очень понравилось!
- Нет, Юфи, я не могу. Завтра я должна буду...
- Завтра ты должна будешь выглядеть лучше всех. Это же настоящий праздник! Пожалуйста! Я так долго подбивала тебе платье. Если не сейчас, то когда?
На милом личике Юфи мелькнуло выражение обиды. Мелькнуло, но тут же пропало. Она не умеет держать зла. Она... Боже, какой она на самом деле еще ребенок! Милый ребенок, верящий сказкам о прекрасных принцессах и смелых рыцарях. Или нет? То, как она вела себя в плену - это не было поведением ребенка. Корнелия, конечно же, постаралась выяснить все о тех страшных часах. Она еще наивная, но это пройдет со временем. И даже нельзя сказать, хочет ли она, чтобы это время пришло поскорее...
Юфи стояла молча, чуть выпятив губу, глядя на носок туфли, который она то и дело поворачивала туда-сюда. Ну как такой отказать? Нужно сказать ей что-нибудь ободряющее. У нее и так осталось слишком мало развлечений и появилось слишком много обязанностей. Вице-губернатор! И в самом деле, это смешно.
- Ты говоришь, это платье придумал Кловис?
- Да. Оно замечательное. У братца было чувство красоты, был талант.
- Ну хорошо. Я подумаю об этом. Завтра там будет очень много благородных господ, это важное дело, но, если его и в самом деле сделал Кловис... Я подумаю.
- Урааа! Ты не пожалеешь! Я помогу тебе с ним завтра. Я тоже кое что себе выбрала - оно розово-белое, нежное, как крем на пирожном, с шляпкой, а шляпка....
Корнелия вздохнула.
- Ой. Я, наверное, слишком много болтаю. Прости. Тебе, конечно, как всегда нужно работать, а я...
- А ты - то немногое, что у меня есть кроме работы и долга.
- Значит ты не сердишься на мои глупости?
- Без твоих милых глупостей меня бы уже погребло бы под слоем пресных бумаг.
- Да? Здорово. Но, наверное, мне все же пора идти. доброй ночи, Корни.
- Доброй ночи, Юфи.
Прошло несколько минут после ее ухода, но Корнелия все никак не могла сосредоточиться на насущных проблемах. Ложь оставила гадкий привкус во рту и в душе. Зачем она обманула Юфи? Конечно же, ни о каких шляпках и платьях не может быть и речи! Генерал-губернатор должен олицетворять строгую, непреклонную, исполненную достоинства силу Империи – особенно сейчас, в этой зоне. А платья… Платья это к Гвиневре. Когда то, давным-давно, словно бы в чьей-то чужой жизни, когда обе они ещё жили в Пендрагоне, её уже удивляло, как старшая сестра умудряется думать так много о такой ерунде. Уже тогда она могла потратить два часа времени, чтобы выбрать платье для выхода, который длился двадцать пять минут. Платья белые – для ясной погоды, платья темные – для чуть печальной загадочности, платья салатовые – для очарования юности, платья фиолетовые – потому, что это – любимый цвет, и он гармонирует с цветом её глаз… Прекрасная Роза Пендрагона. Она сама придумала для себя этот титул и скоро заставила всю столицу его запомнить. Она вытатуировала у себя на груди эту розу – неслыханно, а после любила повторять всё новым и новым гвардейцам и просто франтам, посещающим двор, что чтобы понюхать розу нужно встать на колени. Нет, она такой не будет!
Да и не только в этом дело. То – дела давно прошедшие. А теперь… Когда она вообще последний раз надевала платье? Без красного мундира она, верно, себя уже и в зеркале не узнает. Появиться на публике в чем-то другом было бы даже немного боязно…
Стоп. Чтоо?! Что такое она вообще думает? Ей… страшно одеть несчастное платье? Она боится появиться в нём на публике? Она не боится идти в атаку на пушки в своём найтмере, не боялась Махди, не боится Зеро, но не может совладать с платьем? На вторую принцессу Империи напал смех – нервический, злой, но помогающий, приносящий облегчение после всего этого напряжения последних дней. Стало легко-легко, почти покойно. Что ж, решено! Скачки она будет открывать непременно и обязательно исполнит просьбу младшей сестрёнки. Корнелия представила мордашку Юфи с широко распахнутыми глазами и солнечной улыбкой – какая она крепкая, её сестричка! После того, что с ней случилось, иной мог бы замкнуться, впасть в депрессию, или наоборот паниковать от каждого шороха. Юфи не изменилась вовсе. Приятно будет её порадовать.. Кроме того, удивление как ничто другое высвечивает истинные эмоции – поразите противника, ошеломите его – и вы сможете прочесть его намерения у него на лице. Шнайзель говорил это после первых своих выступлений в парламенте. Они ожидали увидеть неопытного робкого принца, а увидели… В общем, в этом тоже может быть своя польза. Местная знать по-прежнему должна находиться на подозрении. Зеро может быть кем угодно. Кто знает, вдруг завтра эта ничтожная малость пусть чуть-чуть выведет его из равновесия – этого уже может быть достаточно.

***

- Доктор! Так что же вы решили?
- Я уже сказал Сесиль – это пуста трата времени. Подумать только – тотализатор! Самые простые научные расчёты доказывают…
- Но доктор, ведь дело же не в выигрыше: гонка, кураж, интрига, дамы, машущие платками, смелые жокеи, жеребцы с бугрящимися мышцами и…
- А так же гвалт, толчея, проклятия, разочарование проигравших – а их всегда большинство, чудовищные травмы и главное – полная бес-смыс-лен-ность! Сесиль, я понимаю, что вам хочется посмотреть на смелых жокеев с бугрящимися мышцами, но у меня нет на это времени. Ни-ка-ко-го! И я понимаю, что нас туда пригласили в знак признательности и бла-бла-бла, но я был бы благодарен гораздо больше, если бы мне кто-нибудь дал хоть один день спокойной работы.
- У вас все дни такие!
- Возможно, но ещё один определённо не помешает. И поверьте, то, что я не приглашаю вас на конференцию по вопросам неевклидовой геометрии или физики атомного ядра – это отличный повод ответить мне взаимностью.
- Но сэр, я… Не поймите меня неправильно – вы знаете, я… мне нравится с вами работать, но… Но нельзя же проводить все дни копаясь в металле и проводах! Нужно быть всесторонне развитым человеком, как… энциклопедисты!
- Хорошо, только бога ради не мешайте! Следовательно Сузаку.
- Что Сузаку?
- Сузаку Куруруги будет сопровождать вас на этот праздник жизни и феерию пошлости. А я уж как-нибудь здесь, с железками и проводами.

***

Ширли Феннет проснулась от громкого звона. Будильник! Уже? Нет, не может быть! Она же только легла! Надо надавить на этот пыточный агрегат, надо... Стоп. Это не будильник! Это телефон! А время? Почти час ночи? Что ж....
- Алло, Милли, я слушаю.
- Да, это я! Как ты догадалась?
- А кто еще может мне позвонить в такое время? Ночь на дворе...
- Да? А сколько...
- Час ночи!
- Да, действительно, без пяти. Ну ладно, это не важно. Важно то, что у меня есть билеты на открытие ипподрома, на скачки. Хватит на весь студсовет!
- Билеты... Откуда?
- Дедовы связи. Завтра, все вместе, в 12 часов, только при параде! Красивое платье есть?
- Есть, наверное, но я…
- Ну? Как идея? Будешь?
- Я вообще люблю спорт, но....
- Вот и отлично! Тем более, что отказаться у вас все равно не получится - я уже записала посещение ипподрома в план мероприятий студсовета и всех обзвонила – ты была последняя.
- Милли, ты иногда просто невозможна....
- Я тиран и сумасброд, знаю, знаю. Ладно, завтра в 11 встретимся у монорельса. Не опаздывай! Хороших снов.

***

Утро выдалось на редкость ясным и солнечным. Только лёгкие перистые облака плавно путешествовали по небу, как огромные птицы, окрашенные рассветным восходящим солнцем во все оттенки красного, от густо багряного до нежно розового. Но мало кто в резиденции генерал-губернатора мог позволить себе насладиться картиной. Сама по себе резиденция была довольно необычным местом: исполненная в стиле имперской Неоготики, она в то же время была весьма современным зданием, одних лет со всем остальным комплексом Нового Токио, и в ней имелись все новейшие средства связи и коммуникации. А потому принцесса Корнелия могла ознакомиться с положением всех основных военных соединений Зоны 11 не покидая кабинета. Доклады не содержали ничего особенного,  но всё же их следовало просмотреть и отдать новый распоряжения командирам. Зеро был всё так же неуловим, да и как его ловить? Приметы? О, примет у него более чем достаточно: костюм, жестикуляция, даже обороты речи, но в реальности всё это не давало решительно ничего. От докладов пришлось перейти к постылым бумагам, и деловая канитель захватила Корнелию Британскую, чтобы уже не выпускать её из своих цепких объятий вплоть до 10 30. В 11 30 должна была начаться церемония открытия ипподрома имени его Высочества принца империи и генерал-губернатора Зоны 11 Кловиса Британского. Время привычно было рассчитано по минутам: 40 минут на торжественный выезд в экипаже – коляске с тройкой вороных лошадей. Весьма старомодная традиция на вкус фельдмаршала британской армии, привыкшего ценить всякое мгновение, но что поделать – репрезентация власти тоже важна, а публика любит подобное зрелище. 20 минут отводилось на приготовления – вдвое больше, против обычных 10 – этого должно быть достаточно.
Юфи пришла в 10. Её лицо просто сияло от радости, она не шла, а осторожно, но быстро перепрыгивала с одного фигурного квадрата на паркете на другой, словно играя в классы. Она была явно в восторге от своего платья нежно розового, кораллового оттенка с белой окантовкой. На голове у неё красовалась шляпка – крохотная, напоминающая корзинку с цыплятами: перья на ней имели жёлто-оранжевые цвета. От прыжков она то и дело норовила упасть и Юфи придерживала её рукой.
- Доброе утро, сестра! Ну что, как я тебе нравлюсь?
- Очень мило.
Корнелия улыбалась – тем более, что на скачущую Юфемию трудно было смотреть без улыбки, но внутренне немного напряглась, представив саму себя в подобном виде. Клоун с цыплятами, да и только!
- Ну что, начнём?
- Что начнём?
- Ну как же! Примерку, конечно! Надо посмотреть, оценить, может, придётся поменять какую-то деталь. Там всякое бывает.
Юфи говорила это с таким серьёзным видом, что Корнелия опять не смогла сдержать улыбки.
- Но разве не рано?
- Конечно нет! Я помогу, там…
- Юфи, подожди немного. У меня ещё есть дела. Я скоро закончу с ними, а ты позови пока что сэра Гилфорда и генерала Далтона – они мне понадобятся.
- Хорошо. Но ты не задерживайся, ладно! А сейчас, я мигом. – всё той же прыгающей походкой выбежала из комнаты. Генерал Далтон – один из самых доверенных её командиров жил в левом флигеле – так было проще. Корнелии сразу показалось, что резиденция непозволительно велика для неё и Юфи. А потому идея поселить там человека, с которым обсуждались все операции на островах, и чьим советом она дорожила - было очевидной идеей. К вящему ужасу слуг генерал въехал не один, а с целым отрядом сыновей. Гластонские рыцари все как один бывшие сироты привыкли к скромности и интерьер резиденции, и самоё её назначение поначалу заставляли их немного тушеваться, но теперь они, вроде бы обвыклись. А Гилберт… она уже с трудом представляла, как могла бы без него обходиться. Порой ему не нужно было даже слов – он понимал её по взгляду, по жесту, или вовсе предварял поручения и задания. Рыцарь… она даже и не могла сказать что именно он делал в первую очередь. Охранял её? Было более чем достаточно и обычной охраны, а когда его принцесса была в найтемере, то охрана требовалась тем, кто стоял у неё на пути – и то, помогла бы вряд ли. Советовал ей? Да, может быть – но нечасто. Сэр Гилфорд был от природы немногословен – не угрюм, но просто не считал нужным говорить просто так, как это делают все при дворе, да и вообще при общении с высокими персонами. Он умел слушать. И он был тем, на кого можно было в любой ситуации положиться… Сейчас, впрочем, дело представлялось несложным – охрана ложи для особых гостей на трибунах ипподрома. С другой же стороны здесь нужна была известная деликатность -  ровная стена солдат отделяющая аристократов от остальных зрителей - это не то, что все сейчас должны видеть…
К тому времени, как краткая инструкция и разбор плана безопасности были завершены, Юфи уже изнемогала перед дверями кабинета.
- Пойдём, пойдём скорей!
- Хорошо, хорошо, сейчас. Я только…
- В гардеробную! 
Юфи, сжав губы, взяла сестру за руку и быстро повела за собой.
- Сэр Гилфорд, сэр Далтон, отдайте последние распоряжения, если нужно, и подождите за дверью. Мы скоро выдвинемся.

***

В отличие от генерала Далтона, Гилберт Гилфорд решил оставаться в красном. Рыцарь – везде рыцарь. Тем более, что вид его, пожалуй, уже можно так сказать, друга ясно показывал ему правильность подобного выбора. Фрак на массивном корпусе сэра Далтона смотрелся почти столь же неестественно, как на осьминоге. Его волосы, что бы он ни делал с ними, продолжали стоять дыбом, а лицо с массивной челюстью, квадратным подбородком и шрамом отлично смотрелось бы с одеждой охотника, солдата, моряка, да в общем с любой формой вообще, но только не с галстуком-бабочкой.
- Зачем весь этот маскарад, Эндрю? Ты можешь надеть что угодно, но твоя физиономия просто кричит, что ты кто угодно, но только не мирный обыватель.
- Это ещё что! Я ещё цилиндр напялю, будто жирный кот из Новой Англии какой-нибудь! Но что уж поделать, нужно сократить количество красных мундиров в кадре. А то у зрителя может сложиться впечатление, что все командиры Британии не смогли найти себе занятия получше, чем делать ставки и глазеть на лошадей.
- Не любишь скачки?
- Нет. Зверь хорош диким – он таким создан. Лошадь штука полезная, но это – баловство, пережиток. Хотя кое на что я т мои ребята посмотреть не откажемся…
- Ты о чём?
- О её Высочестве. Никогда ещё не видел её в чём либо, кроме униформы – не хочу упустить такой шанс. И ребята, я думаю, тоже.
- То, что вы собрали этих сирот и сделали из них рыцарей заслуживает уважения, но разве такие речи благоразумны?
- Всё так же непреклонен, Гил?
- Есть вещи… Есть вещи, о которых лучше не говорить. По крайней мере так.
Гилберт Гилфорд почувствовал себя не в своей тарелке уже с утра, а теперь это стало и вовсе невыносимым. Он был взволнован. Непозволительно, постыдно взволнован. Он с её Высочеством уже много лет, он был с ней в горе и в радости, был во всех походах. Он не должен даже и думать так, как думает сегодня. Его не должно ни в коей мере волновать в чём будет одета принцесса – только безопасность, только порядок, только долг. Ему казалось, что сегодня он хорошо разъяснил это самому себе. Но теперь, после этого разговора с Эндрю. И кто его дёрнул задавать ненужные вопросы?! И что хоть там происходит за дверью? Последние пару минут оттуда то и дело доносились вздохи, возгласы и звуки, которые, по его мнению, пристало производить скорее мышам, чем принцессам Британии…С усилием, почти ощутимым физически он заставил себя в сотый раз мысленно прокрутить перед глазами план ипподрома и расположение постов охраны…

***

- Юфи, ты уверена, что мне надо надеть такое?
- Да, я уверена, что оно тебе очень подойдет.
Юфи говорила это уверенным и радостным голосом, но вот у ее старшей сестры уверенности не было вовсе. Это было уже шестое платье. И с каждым новым идея нравилась Корнелии все меньше. Генерал-губернатор зоны 11 привыкла к практичности военного костюма - даже фельдмаршальского, а тут... Ей казалось, что эта одежда - специальная уловка, призванная сковывать все движения: юбки были то безумно широки, то страшно узки, корсеты перехватывали дыхание, туфли были на таких каблуках, что она в них чувствовали себя канатоходцем. А эти попугайские цвета! А шляпки - финальное испытание удержать их, ведь некоторые были отнюдь не такими маленькими, на голове они неизменно проваливались. Когда шляпка после трех шагов (Следить за ногами! Проклятые каблуки! Не сметь падать!) снова оказалась на полу, Корнелии захотелось припомнить поточнее кое какие из высказываний солдат в горячке боя аравийской компании. Очередное платье - черное, припорошенное, словно инеем, серебряной окантовкой - вроде бы не попугайское, даже красивое, но...
- Юфи, тебе не кажется, что оно слишком открытое?
- Да всё нормально! Это – одно из лучших.
- Мм... Нет, это не пойдет.
И все продолжилось снова...
- Вот это как будто ничего...
- Ну же, давай скорей! Я помогу!
- Я сама. Ооох, этот корсет...
- Да нет же - это сюда!
Корнелия Британская чувствовали себя такой дурой, какой она не чувствовали себя уже очень давно. Она раскраснелась, она... Стыдно сказать, устала. Она корила себя за самую эту безумную и бессмысленную затею, и только желание не обидеть Юфи и сдержать слово останавливало ее от того, чтобы сейчас же снять с себя всю эту сбрую и забыть о ней раз и навсегда! Или не только это? Может быть, еще и желание доказать самой себе... что?
- Ну вот, наверное, это - то, что нужно.
Это было просто чудом - платье было из легкого фиолетового шелка, облегающее, но очень осторожно, словно бы деликатно, без излишней откровенности. Главное же - не было ненавистного корсета. К нему прилагались длинные белые перчатки с кружевной бахромой и шляпка - тоже фиолетовая, только тоном погуще, она напоминала охотничью, а из ее тульи торчали два небольших пера - черное, похожее на вороновое, и индигово синее. Да, это определенно было приемлемо. Вот только обувь... Ей, умелой фехтовальщице, удавалось держать равновесие, но само это ощущение, сама необходимость заботиться о том, чтобы ровно и твердо стоять на ногах, уже вызывало страшное раздражение.
- Юфи, ну неужели нет ничего, что не отрывало бы так сильно пяток от земли?
- Нет! Ну как ты не понимаешь… Хотя! Есть ещё сапожки. Они не совсем для такого случая, но…
Сапожки из тёмно коричневой кожи были предназначены для выездов на охоту, но внезапно, оказались вполне подходящими.
- Ну вот, теперь ты почти готова. Нужно ещё найти драгоценности, подобрать духи, а потом…
Корнелия едва сдержала стон. Сколько же это ещё может продлиться? Несчастные Гилфорд и Дарлтон стоят под дверью, словно часовые, а она… А сколько вообще уже прошло времени!? Со всей этой безумной катавасией она совершенно забыло про него. Часов в гардеробной не было – не удивительно. Гвиневра когда то говорила, что девушка нигде не бывает так счастлива, как в объятиях любовника и в гардеробной, а счастливым, как известно, часы ни к чему… Она сделал решительный шаг к двери и приоткрыла её…
- Ваше Высочество?
- Гилберт, сколько времени?
- 11 15, Ваше Высочество.
- Сколько!?
Ну всё! Больше никакого цирка! Опоздание немыслимо! А она… В этой карете, даже если исхлестать лошадей, что, бесспорно, убьёт всё впечатление… В пекло лошадей!
- Гилфорд, готов ли мой найтмер?
- Да, разумеется..
- Ваш тоже… А вы, Далтон? Мы отправляемся немедленно! Далтон, позаботьтесь о Юфемии – она тоже должна быть на месте и вовремя. Ну, что встали! Вперёд, вперёд немедленно!
Она шла огромными шагами, отбивая ритм. Да, они успеют. Натмеры – синоним слова скорость. А платье? Что же, оно не сможет так уж сильно ей помешать…
Вскоре после этого обыватели на Второй улице Виктории смогли наблюдать удивительное зрелище – тройку найтмеров, проносящихся на огромной скорости, будто бы прямо на них, на каждого из них, грозные, блестящие на солнце металлические борта, угрожающие обводы...  Первый! Второй! Третий! И вот они уже, бешено маневрируя, исчезли, подняв с обочин пыль и провожаемые потрясёнными взглядами. Лишь несколько зорких успели разглядеть на борту одного из них вензель принцессы.

***

Погода стояла отличная, небо было ясно-голубым и таким глубоким и бескрайним, что просто взглянув в эту ширь ты, словно бы, растворялся в ней. Только то и дело прочерчивающие воздух птахи немного разрушали это впечатление. Но всё равно контраст между вечными небесами и той страшной суетой, что царила вокруг, был огромен. Люди толпились, толкались, клубились на ипподроме: занимали места, делали ставки, встречались со знакомыми, делали прогнозы, сплетничали… Многие были преисполнены возбуждения – азарт распалял их, заставлял их лица краснеть и бледнеть, споря друг с другом о том, кто первым достигнет финиша. Но были здесь и те, кому было решительно наплевать на вопрос о победителе, и одним из них был лейтенант Сузаку Куруруги.
Признаться, когда доктор Ллойд объяснял ему, в чём заключается его задание, он ожидал немного другого. Не жаркого боя, конечно, но и не медленного фланирования по верхней галерее вместе с леди Сесиль. Они разглядывали происходящее внизу через маленькие театральные бинокли, даже, спасибо его спутнице, ели мороженное – Сузаку уже и забыл какой у него вкус. Не сказать, чтобы это ему не было по нраву – он очень, очень давно не чувствовал такого умиротворения, вот только на обязанности охраны это было совсем не похоже. Сузаку всё больше помалкивал, позволяя леди Сесиль рассказывать о скачках – её отец оказался большим любителем и знатоком этого спорта и не раз водил её на ипподром в детстве, но когда до открытия осталось всего несколько минут, всё же не выдержал – чувство долга взяло верх и он спросил:
- Сесиль, мы ведь здесь охранять должны?
- Да.
- Тогда ничего что мы просто отдыхаем тут?
Сесиль немного порозовела, но быстро нашлась:
- Это – скорее формальность. Стадион отлично охраняется полицией, спецслужбами, войсками – сейчас все на ногах из-за последних событий с Зеро. А мы… Это была скорее благодарность от командования, можно сказать… подарок. Просто свободных мест на трибунах не осталось и потому нас.. сэра Хайрама, строго говоря, пригласили таким образом. Только вот ему нет дела ни до чего, кроме исследований – в голосе ее послышалась обида - поэтому Ллойд и …
- К сожалению, не пришёл с нами, – закончил за неё Сузаку.
Сузаку хотел сказать что то ещё, но увидел, что его визави уже на него не смотрит. Лошадей заводили в загоны – скоро старт, и Сесиль, перегнувшись через перила, разглядывала их в бинокль. А Сузаку… Сузаку поймал себя на мысли, что разглядывает её. Обычно помощница Ллойда была одета в стандартную форму инженерного корпуса: коричнево-бежевая, строго функциональная – множество карманов и ремней, а на лице вечное выражение сосредоточенного внимания, как у ученицы отличницы. А их общий начальник обычно не давал ей и минуты покоя – миллион просьб, тысяча придирок, сотня окриков и так до тех пор, пока раздражение и обида не перевешивали восхищение гением и врождённую вежливость. Тогда, обычно, следовал маленький взрыв, после которого Ллойд Асплунд остепенялся на часок-другой. Но теперь…
Теперь она была кем угодно, только не скромной помощницей. Про её происхождение Сузаку ничего не знал и не спрашивал, боясь что тогда могут последовать такие же вопросы в ответ, а лгать ему ужасно не хотелось, ему претило, ему опротивело лгать… Но сейчас она выглядела роскошно. Очаровательная улыбка, грациозные движения, пышные формы, обычно скрываемые мешковатым мундиром, теперь подчёркивало красное платье, ещё и натянувшееся из-за наклона…
- Выглядите вы просто изумительно.
Она повернулась, немного резко, на лице застыло удивление и страшное смущение.
- Ну ты даёшь, Сузаку! Ну нельзя же вот просто так… Это неприлично!
- Я вовсе не хотел…
Сузаку, по правде сказать, не знал что и ответить, тем более, что стыдно ему стало вдвойне – перед Сесиль и перед той, о ком он забыл, впрочем, нет – ему, конечно, и следовало о ней забыть – эти безумные мысли… А он всё стоит и молчит, как последний идиот! Ну что же…
- Эй, это же… Сузаку! Ты чего тут делаешь?
Когда он повернул голову и увидел Милли Эшфорд, а за ней и остальных членов студсовета, то даже и не знал что чувствовал сильнее: удивление, или облегчение. Откуда? Но это точно были они. Милли и её командирский голос спутать было нельзя ни с чем – она шла вперёд, держа в правой руке сложенный зонтик от солнца и размахивая им, как тамбурмажор в такт шагам.
- А ты?
- У моей семьи здесь связи, вот и получила приглашение и решила всех привести сюда.
- Всех? Лелуш, Наннали?
- Привет.
- Удивлён что и вы пришли.
- Это я упросила! Бра.. Принц Кловис, когда я услышала, что открывают его ипподром, то сразу захотела посмотреть на скачки.
- Скачки? Но ведь ты же..
- Не вижу, да? Это ничего. Я помню, как выглядят лошади, я люблю их. У меня была своя лошадка, когда… раньше. А кто лидирует объявляют по громкоговорителю.
Наннали улыбнулась, мило и робко, и Сузаку пожалел, что не сможет смотреть вместе с ней. Он ведь на службе… Или сможет?
Но вдруг всё на ипподроме притихло. Довольно резко – Сузаку даже по привычке напрягся, прислушался и быстро окинул взглядом окрестность в ожидании угрозы. Но нет – ничего угрожающего не было. На церемонию открытия ипподрома прибыла генерал-губернатор…

***

"Успели!" - эта мысль была первой, когда Гилберт Гилфорд увидел парадный фронтон ипподрома: белого мрамора лошади, арки в римском стиле, колонны, кассы справа и слева, а над всем этим в маленькой нише часы, показывающие, слава Всевышнему, 11 25. Когда принцесса Корнелия буквально вылетела из гардеробной, то он странным образом, разволновался больше всех. "Она не могла, не должна была опоздать!" За все компании рыцарь Ее высочества не мог припомнить, чтобы он гнал найтмер так быстро - разве что только тогда, в Медине... Смешно, если вдуматься, вот только ему смешно не было. Далтон относился к этому как к забавному случаю, маленькая принцесса - как к игре, но он понимал, что это значит для Корнелии… Ерунда, но ерунда, которая способна выбить из седла, из колеи, а сейчас это может быть даже опасно.
Люк открывался словно бы медленнее, чем обычно. Гилберт соскочил на землю и в три шага уже стоял около найтмера с таким знакомым вензелем на борту…

***

По дороге она как заведённая повторяла речь – от всей этой суеты текст стал немного путаться – нужно было восстановить его в памяти до прежнего отточенного состояния. Ни в коем случае нельзя выдать волнения – его могут принять за свидетельство неудач в борьбе с мятежом, в борьбе с Зеро. В самом деле, какому безумному идиоту может прийти в голову, что Британская Львица волнуется из-за платья!
С этой мыслью, она хотела было выпрыгнуть из найтмера – люк открылся, как вдруг поняла, что что-то в платье попало в щель между креслом и основанием приборной доски. Вместо прыжка получился какой-то нелепый подскок, а она оказалась в итоге в весьма неловкой позе = одна нога на подножке, по которой забираются в машину, а другая ещё наверху. Главное – ничего не порвать в этом чёртовом одеянии – можно только представить каков будет позор, ведь времени на то, чтобы что-то менять нет ни секунды. Нужно аккуратно, обеими рукам, вот так… Не упасть бы ещё!
- Гилберт, вы здесь? Хорошо. Помогите – мой найтмер отказывается воспринимать свою хозяйку в этой сбруе…

***

Гилберт Гилфорд чувствовал, что лицо его становится одного тона с мундиром – зацепившийся подол платья задрался непозволительно высоко. Он пытался не смотреть на тот вид (самое же страшное  - ему очень хотелось туда взглянуть – он со жгучим стыдом это чувствовал), который ему открылся, но совсем не делать этого не мог – его помощь стала бы совсем бесполезной. Ну же! Ну же!!! Есть! Нежная ткань была высвобождена без ущерба, принцесса ловко спустилась вниз. А где Дарлтон и Юфи? Если он это видел, то… Гилберт Гилфорд протёр успевшие запотеть очки…

***

Ну и денёк! Как можно было потерять ещё две минуты на выгрузке из найтмера?! Ну что же, значит на трибуну нужно почти что бежать. Как же хорошо, что Юфи всё же нашла эти сапожки, в которых можно двигаться как человек, а не как корова на льду!
Перед входом в ВИП зону стояло двое охранников: один вытянулся по стойке смирно, а другой посмотрел на неё непонимающими глазами и потребовал было пропуск. Не узнал! Появившийся следом в проходе сэр Далтон разъяснил ему с кем он имеет дело. Хорошо бы этих громких разъяснений не слышали гости… Теперь лестница на верхний ярус. Десять ступенек. Двадцать. Вот она уже видит макушки сидящих. Так, замедлить шаг, перевести дыхание – она на месте, вовремя, вся так, как и должно быть. Спокойствие, уверенность, достоинство и… и будь она трижды проклята если ещё раз проделает что-то подобное!

***

Гилберт Гилфорд стоял на трибуне и слушал речь. Нет. Чушь, враньё – он не понимал ни слова, он смотрел. Он весь был взгляд, он пожирал глазами и запоминал, высекал в памяти этот образ, чтобы никогда уже не забыть его. “Непозволительно! Недопустимо! Безответственно! Глупо!” – внутренние крики долга и совести не могли ничего поделать с ним…
Это было странным образом похоже на горячку боя – пока они неслись сюда, пока была цель, был страх – смешной, но что из того, он словно бы не мог дать воли своим глазам, чуть подслеповатым, но сейчас видящим всё так чётко. Он будто бы не видел её, её красоты. Ей потрясающей, сияющей, покоряющей красоты. Но сейчас не мог её не видеть, не мог ни закрыться, ни заслониться от неё…
Впрочем, похоже, не он один. Можно было бы сказать, что чувства ослепили его, но нет, не только лишь это. Когда принцесса подходила к трибуне с пушистым цветком микрофона и видом на поле предстоящего ристалища, то стихали разговоры, поворачивались одна за другой головы, что молодые, что убелённые сединами и прореженные проплешинами. И это была не просто вежливость, не этикет, не заискивание. Все и в самом деле, так же, как и он, словно бы впервые смогли разглядеть её по-настоящему. Без ореола славы, грозной силы, воинственной ярости и имперского величия. Оно ушло и все увидели прекрасную… девушку… женщину… прекрасную принцессу, словно бы из старой и доброй сказки сошедшую. Он увидел.
Корнелия говорила об ипподроме, о заботе о благе и безопасности, и уровне жизни граждан, о Кловисе, что подарил городу этот комплекс, ставший ему посмертным монументом, но он слышал лишь обрывки фраз. Он признался себя в том, в чём не смел признаваться никогда, что гнал из ума и из сердца не один год. Он не смел и думать об этом. Он был верным оруженосцем грозной воительницы, копьём защитницы Британии, он не мог и не должен был говорить это даже самому себе, даже мысленно, но теперь он не мог не говорить этого. Сердце Гилберта Гилфорда стучало так, как оно стучало в самых яростных атаках аравийской компании и даже сильнее, отбивая только одно: “Люблю. Люблю! ЛЮБЛЮ!”

***

В это самое время на другом конце стадиона сердце одного почти случайно оказавшегося здесь человека отстукивало прямо обратное: “Ненавижу. Ненавижу! НЕНАВИЖУ!”. Он найдёт способ победить. Он всегда его находил и находит. Силами его новых Чёрных рыцарей, или его собственной потрясающей силой он найдёт его. Он победит и узнает ответ на тот вопрос, что так давно жаждет узнать. Он обязательно его узнает…

***

Милли Эшфорд сделала записку в своём мысленном блокноте – она всегда так делала, когда замечала что то интересное – так должен делать всякий журналист, а она… Впрочем, сейчас не об этом. Лулу. Он смотрел на принцессу так, будто съесть её готов. Она и правда красивая, а он молодой юноша, но… Не такой уж он и непробиваемый. Может быть у бедняжки Ширли даже есть ещё повод для надежды. Да, это определённо нужно занести в мысленный блокнот…

Конец.

Так уж вышло, что Киото стал самым японским городом во всей Японии, а вернее единственным таким городом. Здесь все было как тогда - в старые времена, во времена мира, во времена его счастья, здесь все еще жили не безликие одиннадцатые, а настоящие люди со своим собственным именем, без этой отвратительной печати рабства и...
Кого ты хочешь обмануть? Дело ведь совсем не в японцах, не в одиннадцатых, да и вообще не в этой треклятой политике. Просто британцы украли у тебя, лично у тебя, Гастона Гоша, твое счастье, а ты им за это мстишь. И не выдумывай всякой ерунды, не лги, не пудри мозги себе и остальным - это именно так...
Шагавший туда-сюда по комнате - большой и сравнительно прилично обставленной, но пребывающей в состоянии хаоса и покрытой слоем пыли и сигаретного пепла, человек резко встал.
Сколько уже лет прошло? Десять, не так ли? И после всех этих лет ты в е еще не успокоишься? Ты хочешь вести двойную жизнь, ты хочешь мстить, за ту, которой нет уже десять проклятых лет? Да. Он резко, словно бы кубок с вином опрокинул себе в горло чашку, стоявшую на столе (Как жаль, что там был всего лишь начавший остывать кофе!). Да и еще раз да! И тысячу раз да! Тем более, что если он перестанет, то и вовсе не будет знать что делает эта бездарная развалена Гастон Гош на этом свете.
Он был поэтом. Был - это верное слово. Десять лет, как муза не посещала его, десять лет, как все, что он ни писал, казалось страшной халтурой и ему и издателям. И десять лет, как он продолжает писать, хоть это ему и обрыдло, чтобы прикрыть ту истинную свою деятельность, которой он отдает все свои, подорванные беспрерывным курением силы. Он - доверенное лицо японского Сопротивления. Дааа... Если бы кто то сказал Гастону Гошу об этом лет эдак двадцать назад, то он от души бы посмеялся. Двадцать лет назад...
Гастон Гош родился в одном из предместий Парижа - города роскоши в ограбленной стране. Как бы он хотел родиться в эпоху пораньше: в славные времена Короля-солнце, или в годину свершений неостановимого корсиканца... Но нет. Он родился в стране, которую само ее население прозвало кастрированной Францией. После тех поражений, ужасных поражений 70-х годов прошлого столетия его родина потеряла все: колонии, престиж, богатство, а главное - самоуважение, и... Впрочем, к черту это - опять ты пытаешься думать о чем угодно, только не о себе!
Его всегда бросало из одного в другое: настроение, место, занятие. Он пытался учиться, подумывал стать профессиональным гимнастом, потом отдал всего себя автомеханике, потом - потом гоночная команда, в которой он работал, последовательно потеряла в авариях двух пилотов - Франсуа - с концами и Шарля - тому пришлось ампутировать обгоревшие ноги. Они разорились. А уже через месяц он служил в иностранном легионе.
В этот раз он, однако, себе не изменил и остался механиком и там. Легион. Он, конечно, был не тем, что раньше, но все же что-то от той прежней Франции в нем оставалось. Правительство республики использовало их как обычных наемников, ссужая другим государствам право пользоваться их штыками, но, черт возьми, у них была гордость, у них была боеспособность! А еще с ними Гастон Гош увидел мир. Где они только не были: в Африке, центральной и северной, в южной Азии, на островах с непроизносимыми названиями. Он... его тогда звали Красавчик Гастон, да уж, не то, что сейчас.
Он подошел к зеркалу, портер его от пыли - в противном случае все, что он видел, было смутное пятно, и едва сдержался, чтобы не плюнуть на собственную отраженную физиономию. До чего же он обрюзг! Тогда он был ловким, поджарым - каждую неделю он продолжал заниматься своими гимнастическими упражнениями, черные как смоль, волосы, крохотные элегантно подкрученные усы, глаза каре-желтые, про которую одна девушка сказала ему, что они похожи на глаза волшебника. А теперь?! Из зеркала на него смотрит отъетая харя с всклокоченной паркетной щеткой под носом, у него брюшко, как у самого распоследнего буржуа, он подумывает об очках. И все это в несчастных 45!
- Ты, развалина, как думаешь, можешь ты в этой жизни сделать еще хоть что то полезное? - спросил он свое отражение. То молчало.
- Да? Молчишь, вот как? Ты всегда молчишь... Ну и черт с тобой!
Гастон Гош в который раз поинтересовался у самого себя, а не едет ли у него крыша? И в который раз признав, что да, безусловно, едет, мгновенно забыл о своем конфликте с зеркалом. У него было занятие поинтереснее - он предавался воспоминаниям.
Служба в Легионе была не плоха, но, в конце концов, он оттуда почти сбежал. Он хорошо помнил этот контракт, который с ними подписало руководство одной из немецких колоний Северной Африки. У них там восстание, а местные, видите ли, еще помнят и боятся французов, так что... Ложь, конечно. Уж кому-кому, а могучему Рейху хватало сил для того, чтобы превратить восставших в пустынный прах. Дело было не в этом. Им дали наказ действовать пожестче, как быстро смекнул Гастон, для того чтобы потом вернуться - все в белом, как защитники и спасители от зверств французов. Хитро. И подло. Но хуже всего то, что в числе его товарищей было немало тех, кто был откровенно рад возможности куражиться над местными так, как вздумается. В первой же взятой ими деревне это проявилось в полной мере. И тогда он ушел. Разорвал контракт, остался без оплаты и даже должен неустойку, но он ушел. И оказался в Марселе в возрасте 24, без единого су в кармане. Ну почти. Он не знал что делать, куда идти, нанялся было грузчиком в порт, чтобы не околеть с голодухи, а по вечерам в крохотный съемной хибарке от скуки стал писать стихи тогда об Африке, о пустыне, о верблюдах и слонах - просто так, потому что захотелось. А дальше случилось чудо.
Он работал в потру, тащил... он уже и помнил что, но что то ужасно тяжелое, и, чтобы задать себе ритм, стал тихонько декламировать свое последнее стихотворение - "Ветер пустыни". Тут то его и заметил тот господин: низенький, худой, с лицом, напоминающий лицо обезьянки, вроде тех, что они подкормки вали в центральной Африке. Он попросил Гастона повторить ему, да по громче и почище то, что он бубнил себе под нос. Гастон тогда чуть не послал его: он был измотан, с него градом валил пот, а этот господин... Издевается он что ли? Кто знает, как бы все повернулось, ели бы он с вежливой улыбкой не ответил бы тогда, что немного занят. Господин рассмеялся звонким девичьим смехом, а потом заявил, что готов за это заплатить. И Гастон рассказал...
Господин оказался Рене Лебелем - издателем и литературным критиком и он... был в восторге от его стихов. Грузчиком после этого Гастон Гош проработал еще только день, а потом - потом пошла совсем другая жизнь. Не то чтобы он стал богатым, но и бедным он уж точно не был, он стал знаменитым - после первого сборника, опубликованного под псевдонимом, следующий уже носил его, Гастона Гоша подлинное имя. Он получил возможность вращаться в обществе. Там то он ее и встретил. Художницу. Музу. Жену. Лауру.
Он скосил взгляд на левую стену, на тот, очевидно, единственный предмет в его доме, на котором никогда не бывало пыли - на ее автопортрет. Самая ценная вещь для него – и самая бесполезная: этого лица он не смог бы позабыть, даже если бы захотел. Она, он всегда отдавал себе в этом отчёт, не была красавицей, но было в ней что-то чрезвычайно милое, что-то светлое. У неё была потрясающая улыбка – такая, от которой сразу становилось тепло и мирно, у неё были прекрасные глаза – зелёные, но не такие, как обычно, не салатные, не цвета свежей молодой травы, а малахитовые. Она была неловкой, нескладной – тем поразительнее было её преображение, когда она брала в руки кисть. Сам Гастон, когда писал, выглядел совершенно, до скуки обычно – можно было подумать, что он пишет письмо, или даже какую-нибудь формальную бумагу, а не стихотворение. Лицо было сосредоточенно-скорбным, а в целом абсолютно обыкновенным. У Лауры всё было иначе – она словно бы танцевала у холста: движения делались то быстрыми и резкими, то плавными и нежными, всё время уверенными, аккуратными, красивыми, да, да, красивыми… Он и заметил то её, когда она рисовала – и не смог уже пройти мимо. Это было на приёме у Лебеля – юбилей издательства, все сливки. Все бегали и суетились – он уже и не помнил почему. Все, но только не она. У него самого вот-вот был день рождения – 23 сентября Гастону Гошу исполнялся 31 год, и он пригласил её. Он и сам не знал, как набрался смелости пригласить совершенно ещё незнакомую девушку на свой день рождения, а ещё больше не понимал, почему она согласилась, но с этого всё и началось.
Он ухаживал за Лаурой Шарде почти год, а потом ещё почти год они прожили вместе в гражданском браке. Его это вполне устраивало, но когда Лаура сказала, что хочет ребёнка, а он, пусть и не сразу, согласился, то они решили что это нужно оформить, как подобает. А ещё как подобает отпраздновать! Он уже давно писал ей, в её честь, на её картины стихи – лучшие, что ему удавались, а она иногда рисовала свои впечатления, рисовала Африку, в которой никогда не была – получалось потрясающе похоже… нет, лучше, чем на самом деле. Она была импрессионисткой, её картины – одно целое впечатление, одна эмоция, как один глубокий вдох. Они… как же чудесно они жили тогда.
Медовый месяц они решили провести в Японии. Лауре всегда нравилось японское искусство, живопись, каллиграфия, она говорила, что мы оба найдём там новое вдохновение. А он говорил, что его вдохновение живёт рядом с ним, что Япония – другая сторона мира, что ехать туда не нужно. Боже, почему, ну почему он тогда не настоял на своём!!!
Он, может быт, и хотел бы сказать, что всё было полно зловещих предзнаменований, но нет, всё было буднично: перелёт на самолёте и на дирижабле, домик, который они сняли – Лаура сказала, что в отеле будет труднее работать. Домик этот – теперь его дом. Он купил его и живёт в нём уже 10 лет, хоть его и ненавидит. Нет, не было тогда ничего зловещего, ничего грозного. Гастон Гош был счастлив те две недели, что он провёл в Киото и вообще на Хонсю – Лаура никогда не могла подолгу усидеть на месте, ей всё было интересно, всё хотелось увидеть, попробовать и, конечно, изобразить. Она рисовала японские сады, дома со странными крышами, прудики с золотистыми рыбками и лотосами. А в конце, когда до отъезда оставалось по их плану уже всего ничего, объявила, что хочет нарисовать вид на Фудзи. Они чуть не поругались тогда – второй раз, когда он, треклятый дурак, мог остановить её. Если бы только он знал…
Она сказала, что это не займёт больше дня. Он остался – собирать вещи, сувениры, а ещё выяснять отношения с британским авиаперевозчиком, внезапно и совершенно случайно задерживающим рейс…Он никогда не забудет, как прощался с ней, как она быстро удалялась, а он смотрел в окно ей вслед. Больше Гастон Гош никогда не видел Лауры Гош, в девичестве Шарде.
Он не видел её ни среди раненных, когда метался по госпиталям, ни среди убитых – нигде. Ему говорили, что её больше нет, говорили, что ждать нечего, но он ждал. Он поселился в этой проклятой стране, он год не знал отдыха днём и не смыкал глаз по ночам, он надеялся. Он надеялся! Он отчаялся… И он решил мстить. Он… Он не станет вспоминать всё это снова – только не сейчас! Сейчас… Он взглянул на часы, те показывали 14 45. Да, сейчас! Настало время отправляться на вокзал.
Основной работой Гастона Гоша в японском Сопротивлении было налаживание контактов с зарубежными доброжелателями. Пусть Киото и отличался от остальной части 11 колониально Зоны Британии, но всё же ему, гражданину другого государства, европейцу, было много удобнее выезжать из страны и в неё возвращаться. Да и… не сказать, чтобы у него были в Европе такие уж хорошие связи – скорее даже наоборот, но всё же он чувствовал себя там совсем не так, как японец, оказавшийся там впервые. Повод для регулярных поездок был железный – Гастон Гош по-прежнему издавался во Франции, пусть уже и не был так популярен, как раньше. Это он знает, что в душе у него всё перевернулось и подёрнулось пеплом, для внешнего наблюдателя Гастон Гош живёт почти так же, как и жил. Разве что растолстел и несколько запустил себя – ну да с кем этого не случалось? Вроде бы он не вызывал подозрений, хотя, сказать откровенно, шпион из него был нулевой, так что он вполне мог и ошибаться. Но теперь всё было иначе – от него требовалось встретить на вокзале Киото инженера, да не просто инженера, а, как ему было сказано: “Блистательного военного конструктора и, возможно, лучшего специалиста в области найтмеров на всём Земном шаре!”. Найтмеры – основа британской сухопутной мощи, машина грозная и сложная, так что прибытие такого человека на острова – знак больших перемен. Хотя нет, Гастон Гош улыбнулся в усы, перемены уже начались раньше, это лишь ещё больше их подстегнёт.
Как же он радовался, когда был убит генерал-губернатор, как он радовался появлению Зеро! Вот, вот оно! По всему было похоже, что это – человек дела, человек, который – он почему-то был в этом убеждён, хочет того же, что и он – отомстить!
Гастон Гош готовился к этой встрече, как к празднику, если для него вообще ещё существует такая вещь, как праздник. Он чисто выбрился (чего не делал уже страшно давно), спрыснулся одеколоном, и, почти что гордо, покинул дом. Он и сам не мог сказать точно что именно вызвало такое воодушевление – вероятно тот факт, что найтмер – это признак решительного выступления, орудие войны, а не мелкого пакостничества, которым Сопротивление, по сути, пробавлялось до последнего времени.
Задача была проста. Поезд прибывал в 15 30. Он должен был к этому времени занять позицию около последнего вагона, и неспешно ходить туда и сюда вдоль него, негромко насвистывая мотив Марсельезы. Это должно было послужить кодовым сигналом – одновременно и заметным и не вызывающим в его случае никаких подозрений…
Долго Гастону Гошу ждать не пришлось - уже через минуту или две после прибытия поезда из вагона вышли четверо и, переглянувшись, направились в его сторону. Шли они быстро, но разглядел их достаточно хорошо. Вид четверки был примечательный: впереди всех бодрым шагом почти что маршировал молодой мужчина, скорее даже юноша, лет 20 или чуть больше этого. Он был среднего роста, спортивного вида, осанистый, с белозубой улыбкой, но главной его отличительной чертой, конечно, были волосы цвета... цвета спелой моркови. Такой яркой рыжины Гастону Гошу прежде видеть не доводилось. На нем была куртка коричневой кожи, с пятнами, по в ей видимости, оставленными машинным маслом, а на левой её стороне красовался значок в виде четырехлистного клевера, медный, скорее всего, но окислившийся до ровного зеленого оттенка. Следом за ним не шел, а, как бы это сказать... семенил маленький круглый субъект в джемпере, штанах с подтяжками и берете. Усы этого господина были словно бы, чьими то чужими, но загадочным образом украденными - они были большущими, да к тому же еще и, похоже, выкрошенными чем то наподобие охры - волосы у колобка были темными, а усы - красными.
Следующая пара шла чуть дальше и несколько медленнее: справа шла... молодая мадемуазель, которую, признаться, Гастон Гош не очень-то ожидал увидеть в числе прибывших: двигалась она пластично и грациозно, как кошка, и точно так же щурилась от внезапно просиявшего из-за облаков солнца. В белой курточке, белых штанах и сама блондинка, с сигариллой, длинной и тонкой, которую она немедленно закурила, и с чемоданчиком крокодиловой, похоже, кожи она выглядела, как приехавшая отдохнуть в хороший отель европейская леди. Впрочем, нет, цвет кожи у нее был немного смуглый, так что, скорее всего, живет она, а может и родилась в одной из колоний. Так или иначе, Гастон Гош решил, что она - спутница одного из инженеров, а то и самого конструктора и приготовился тактично не выдавать своего удивления (и даже легкого раздражения) от присутствия этой совершенно мирной барышни. Слева же шёл высокий, тощий, с кожей, напоминающей пергамент субъект. Более всего он был похож на высушенную на солнце рыбу, а глаза его – темные и глубокие, и вообще лицо не выражали ровным счётом ничего. Весь с головы до пят он был облачён в бежевато-белую хламиду, обыкновенно носимую арабами. Надо полагать, это и есть конструктор. Нужно…
- Здравствуйте! Гастон Гош? Я Патрик О’Коннел! – мистер огненная шевелюра достиг его своими большущими шагами и принялся с силой трясти руку. Вот ведь олух! Он бы ещё погроме назвал всем его имя и своё собственное. Гастон Гош поборол недопустимое желание сейчас же потребовать от него соблюдения конспирации. Он улыбнулся вымученно, а этот О’Коннел продолжал сжимать его правую руку своей пятернёй. Продолжая глупо улыбаться, он  с усилием выдернул руку (Невежливо? Плевать!), только для того, чтобы немедленно попасться уже низенькому.
- Здравствуйте, месье Гош.
Гастон не стал дожидаться, когда и этот перейдёт к рукопожатиям, а потому сразу же сделал несколько широких шагов в сторону приближавшейся второй пары.
Конструктор, вроде бы, как он помнил, был родом из Индии, а звали его… дьявол, он же повторил про себя это имя с сотню раз, чтобы не забыть, а теперь… Ну! Ннууу… Вспомнил!
- Добрый день, мсье Чаула, рад встрече. Надеюсь, что добрались без происшествий?
На лице у высушенного не дрогнул ни один мускул, зато справа послышался звонкий смешок.
- Месье Чаула? Боюсь, что такого вы встретите нескоро…
Гош обернулся.
- Доктор Ракшата Чаула, к вашим услугам.
Он чувствовал себя так глупо, что хотелось провалиться под землю. А хуже всего было то, что он не знал, что и ответить, а потому молчал, пауза длилась, и всё становилось ещё глупее.
- Я, простите, не знал…
- Разумеется.- ответила она это спокойно, вроде бы без обиды, но Гош всё равно ощущал себя неловко.
Только в этот момент он заметил, что наверху её лба, прикрываемое чёлкой, находится красное пятнышко – он позабыл, что именно оно означает, но знал, что женщины в Индии наносят себе подобный знак. Значит вот как выглядит “возможно, лучший специалист в области найтмеров на земном шаре”…
- Я думаю, что нам пора выдвигаться… Ваш багаж…
- Будет доставлен отдельно. Там много всякого не слишком удобоносимого: вес инструментов несколько тонн. С собой – лишь самое ценное.
- Чертежи, схемы, - понимающе, чуть понизив голос сказал Гастон Гош, кивнув головой в сторону кожаного чемоданчика.
- Нет-нет! Там серьги, одежда и, конечно, мой кальян - несравненное успокоительное. Чертежи же для меня, так уж вышло, не слишком важны…
Гош почувствовал что его лицо опять приобретает это идиотическое выражение к которому он, похоже, скоро уже привыкнет, но он решительно ничего не понимал.
- Не трудитесь. Думаю, нам и в самом деле не стоит больше задерживаться.
И Гастон Гош, еще не зная, что ощущает сильнее – смущение или удивление, направился к выходу с перрона, жестом пригласив вновь прибывших следовать за ним.

Граф Хайрам Ллойд-Асплунд стоял, склонившись, над экраном, на котором вращалась трехмерная модель его последнего творения, самого современного, самого совершенного найтмера - Ланселота, и негромко насвистывал себе под нос какую-то ерунду. Или не ерунду? Это было что-то из "Аиды" Верди... кажется? Впрочем, на самом деле никакой разницы не было - с таким же успехом это мог быть какой-нибудь новомодный мотив, или марш, или даже песенка про Шалтая-болтая. Важен был сам процесс звукоизвержения - он помогал сконцентрироваться. А еще оповещал всех, что доктор Ллойд-Асплунд занят, и его лучше не беспокоить... Сейчас был как раз такой момент. Он смотрел на обводы, размышлял об аэродинамике, о балансировке, о маневренности.. А еще о том, что ему очень повезло, что Сузаку Куруруги удалось выйти относительно сухим из воды после всей этой пренеприятной истории с убийством принца. Найти адекватную замену было бы очень трудно - живая деталь пришлась Ланселоту идеально в пору - он даже превышал прогнозируемые показатели. Опять же, вытащить его почти что с того света, чтобы почти сразу же его туда отправили снова - это было бы несколько глупо...
Теперь, впрочем, можно не опасаться ни за судьбу пилота, ни за судьбу самой машины - пари, заключенные с принцем Шнайзелем, было у Ллойда в кармане... Он вновь прокрутил модель - все казалось идеальным - очень плохо! Это означало, что нет идей. Машина была превосходна, но не существует такой машины, которую нельзя было бы улучшить, усовершенствовать! В очередной раз Хайрам подумал, что оказался в слишком уж тепличных условиях: пока он был вынужден сражаться с армейским квартирмейстерством, пока он то и дело получал критические замечания - его мозг работал не переставая. И ему всегда было чем заняться! А сейчас?
Ллойда-Асплунда многие считали странным: даже коллеги, не говоря уже об остальных. Например, он не любил выходных (над чем сам смеялся, периодически пытаясь убедить окружающих, что изнывает от усталости и мечтает об отпуске, ни на секунду при этом не прерывая работы) и не признавал праздников. Все это казалось ему в высшей степени бессмысленным: если человек любит свою работу и знает ее, то все это ему не нужно, а если не любит и не знает - то тут никакие праздники не помогут. И вообще, мозг, к сожалению или к счастью, не знает расписания: Архимед вывел свой знаменитый закон в ванной, Ньютон никак не мог ожидать падения знаменитого яблока. Самые великие мысли, как правило, приходят в самые не подходящие моменты. И уж точно не знают и не желают знать выходных!
Доктора Ллойда считали трудоголиком, что же, может быть и так. Люди поражались ему, не осознавая при этом, насколько это взаимно. Ллойд-Асплунд тоже то и дело поражался людям: их несуразностям, глупостям, нерациональностям, а иногда и вовсе, кажется, переставал их понимать. Он не понимал, как можно играть в лотерею, верить гадалкам, часами обсуждать сплетни, зачем курить табак, не понимал моды и не читал романов. А общество не могло взять в толк, почему граф империи, знаменитость, признанный гений - самый выдающийся британский ученый своей эпохи нигде не бывает, почему не ведет светской жизни?
Еще в самом начале его карьеры, когда он дорабатывал Сазерленд, а военная промышленность готовилась принять его в серию, принц Шнайзель - его покровитель, настоял на том, что в честь конструкторов и машины нужно устроить званый вечер. Этот самый вечер стал первым и последним для Ллойда-Асплунда.
Сперва все было довольно неплохо: поднимались бокалы, говорились здравицы, но потом, когда вечер плавно начал переходить в область светской беседы, все пошло наперекосяк. Главный виновник торжества сидел сосредоточенно и молча, как набоб, периодически то записывая что-то в маленький блокнот, то снова опуская его в карман. На вопросы он, впрочем, отвечал, но тоже не без специфики: когда леди Ева Стаутон спросила его что он думает о последней театральной постановке в Ковент-гарден (ценители по-прежнему ставили театр Старой Англии на первое место), то он честно признался что последний раз был в театре в возрасте 10 лет и нашел постановку "Красная шапочка" чрезвычайно скучной. Затем его спросили, что он думает о помолвке только что подходившей к нему леди Евы с лордом Честерфилдом, которая...
- Ничего не знаю об этом. Впервые слышу о лорде Честерфилде.
- Но как же!? Это же одна из самых влиятельных фигур палаты лордов. Не знать о нем...
- Известно ли вам расстояние от Земли до Солнца? Размеры Солнца и его объем?
- Но причем здесь...
- Я полагаю, что наше светило оказывает на нашу жизнь - всех нас, куда большее влияние, чем лорд Честерфилд, хоть и не состоит в палате лордов. Не знать о нем...
И так далее.
В какой-то момент уважаемые гости решили, что лучше будет общаться между собой – любая столь оживлённая и любопытная беседа, стоило добавить в неё графа Ллойда, незамедлительно вяла, будто цветы на морозе, или начинала казаться абсолютно пустой.
Другой в этой ситуации мог бы смутиться, или даже испугаться того, что может сказать общество. Но только не он. Он… вскоре молча ушёл, чтобы вернуться через час с небольшим с улыбкой, сделавшей бы честь чеширскому коту. На вопрос о том, что произошло граф Ллойд-Асплунд ни секунды не смущаясь, ответил, что ему пришло в голову как облегчить машину на 50 килограммов, при этом увеличив управляемость в горизонтальном манёвре, за счёт перебалансировки отсека пилота. Виконт Хардинг которому до крайности надоело всё это, решил получить то единственное, что ещё мог предложить ему этот вечер и предложил поднять новый тост за неутомимого изобретателя, не знающего отдыха, чей гений создаёт Британии решающее превосходство над схематичными и тугодумными Тевтонами, которые…
- Не думаю, что здесь можно быть таким уверенным. Господа в Германии почти догнали нас, они создали свою конструкторскую школу, почти создали.
- Но граф, всё же Британия несомненно превосходит этих проклятых…
- И уж точно нельзя недооценивать кого бы то ни было просто потому, что он человек не того сорта, про который вы привыкли думать презрительно. Талант, так уж вышло, не является дворянской привилегией, как не является и собственностью богачей…
С того самого дня за Хайрамом Ллойд-Асплундом  прочно закрепилась слава чудака, человека не от мира сего. А ведь когда то он мог стать первой звездой светской жизни. Он мог попытаться, по крайней мере, попытаться: ему покровительствовал сам всемогущий принц Шнайзель, он был, несомненно, выдающимся конструктором этих своих железных монстров, его прочили на место прежнего “гения от военной техники” – графа Эшфорда, создателя найтмеров, и не только в науке и технике, но и в придворной жизни, во влиянии на парламент, армию, самого императора. Но нет! Что за чудак. Так рассуждал свет.
Впрочем, дело было не только в этом – вообще в том, насколько он не умел, по мнению окружающих, пользоваться теми плодами своего труда и положения, которыми они, конечно, воспользовались бы немедленно. С того момента как Сазерленд пошёл в серию, Хайрам Ллойд-Асплунд стал получать отчисления с каждой машины, что вставала на вооружение Британского Королевского бронекорпуса. Ладно, светская жизнь – не все её любят. Но вот сладкий образ богатства, со вкусом меблированного поместья с симпатичным парком, дорогой автомобиль, стильная одежда…. Нет – граф Ллойд-Асплунд носил белый халат, очки в самой простой оправе, не имел поместья, да и вообще дома – его дом лаборатория, его дом – полигон. То один, то другой, то третий. Его дом – эллинг инженерного корпуса, где базируется в последнее время их скромный отряд.
Его привычки – самые простые. Он вообще испытывал порой раздражение от самой необходимости ухаживать за самим собой и самого себя обеспечивать. Нет, граф Хайрам не был грязнулей, не зарастал бородой, но всякий раз размышлял о том до чего несовершенная система человеческий организм, как много времени нужно затратить, чтобы обеспечить его минимальную работоспособность. Он не нуждался в мягких перинах, он установил себе график, который оставлял для самообеспечения достаточное время, минимально достаточное. Завтрак – яичница с беконом, обед – пудинг… Пудинг…
Граф Ллойд-Асплунд улыбнулся на мгновение, чтобы немедленно помрачнеть. Граф Пудинг – так она его называла. Граф П – это был его псевдоним, который он взял, будучи школьником, чтобы посылать свои работы на научные круглые столы и конференции. Что такое П? Первая буква, которая пришла ему на ум, после слишком уж избитой Х. И только она сообразила, что П – это, конечно Пудинг, который Ллойд непрестанно поглощает. Она… Ракшата…

***

Они знали друг друга можно сказать всегда, по крайней мере, столько, сколько себя помнили. Это и неудивительно – они росли вместе. Их положение не было равным, их судьба, казалось, предрешена была стать предельно несхожей, но что это значит для детей?
Субхас Чаула был дворецким в семье Ллойд-Асплундов, как и многие его предки до этого. Сколько именно? Он не помнил, как не помнил этого и сэр Фрэнсис Ллойд-Асплунд, всегда мало интересовавшийся генеалогией. Настолько живой, насколько это только возможно, он говорил, что стоит ему только задуматься обо всех этих предках и родословной, как ему кажется, что он сам бронзовеет и покрывается пылью пополам с паутиной. Вроде бы как в Индию перебрался ещё прадед, кажется? Или нет? Не важно. Сэр Фрэнсис вспомнил о всей этой “средневековой мишуре” только один раз – когда менял свой герб.
Гербом Ллойд-Асплундов было зелёное поле, рассечённое надвое синей полосой, что символизировало два берега, разделённые рекой (река текла в какой-то местности в Кармартеншире, что в Уэльсе – оттуда, вроде как, и происходило семейство). Фрэнсис Ллойд-Асплунд решил внести своё дополнение – над рекой, соединяя берега, должен был быть изображён мост…
Сэр Фрэнсис к тому времени был довольно известен в Индии: отставной военный инженер он ещё в годы службы прославился, наведя несколько переправ через бурные реки северной Бенгалии, а потом, став гражданским человеком, открыл строительное дело, главным образом связанное с укрощением водной стихии. Отводные каналы, плотины, шлюзы, и, конечно, мосты. Сэр Фрэнсис то и дело смеялся, говоря, что ему хватило сил, чтобы наладить переправу через добрую половину рек Бенгалии и Пенджаба (ничуть, между прочим, не хвастая), но он никак не может связать берега отстоящие друг от друга на ширину 3,5 дюймов (именно столько было между зелёными полями герба, согласно геральдическим записям). Тем не менее, он всё же добился своего – упорство входило в список его сильных сторон - сторон, которые передались его сыну.
Субхас Чаула был старше своего хозяина, а к тому времени, когда у сэра Фрэнсиса родился сын, ему и вовсе стало близиться к 60 и у самого него детей было немало: Раджани рожала уже пять раз, один, правда, неудачно – ребёнок оказался мёртвым, но двадцатилетний красавец Рабиндра, кроткая семнадцатилетняя Ситара, своенравная одиннадцатилетняя Чанда и весёлый маленький пятилетний Шанкар составляли его семью и его счастье. Он любил своих детей, любил жену Раджани, но, сказать по правде, был очень удивлён, когда она сказала ему что понесла пятого – Субхас считал себя слушком уже старым, негодным для этого. Больше всего он боялся, что ребёнок может получиться хилым, слабым из-за слабости отца. Если бы он только знал, что именно этот последний ребёнок, девочка, которой дали имя Ракшата – имя грозных титанов-демонов – чтобы придать силы и воли к жизни, превзойдёт всех его отпрысков!
Впрочем, конечно, он не мог и мечтать о том, что его дочь станет конструктором самых грозных машин войны своего времени. Хозяин хорошо относился к Субхасу, вообще между двумя семьями, пусть одна и слуги, а другая – господа, устанавливаются особые отношения, когда она так долго живут вместе. Все слуги в доме Ллойд-Асплундов были из семьи Чаула. Рабиндра, старший сын Субхаса был садовником, как когда то он сам, будучи старшим сыном своего отца, Ситара – прачка, Чанда – уборщица, а жена Раджани – повариха. Только маленький Шанкар ещё не был приспособлен к делу, когда родилась Ракшата, но отец был уверен, что работа найдётся и для них. Жить вместе, жить дружно, жить, делясь друг с другом радостями, и вместе решая проблемы – вот каков был девиз Субхаса Чаула, девиз, следование которому делало его, как он сам думал, самым счастливым человеком в Индии. Ракшата, почти наверняка провела бы всю свою жизнь в семье и в доме, где родилась, если бы не одно обстоятельство, погрузившее всех в тот момент, когда оно произошло в страшную печаль, но давшее ей впоследствии билет в иное будущее.
Сэр Френсис не слишком то любил  театр, а ещё меньше – балет, но, считая за долг всякого культурного человека время от времени там бывать, как правило неизменно разочаровываясь. Не раз он думал плюнуть на это бесполезное занятие, но всякий раз сдерживался – его и так считали странноватым в обществе: за его демократизм, за его сугубо технический склад ума, а в театр ходили все люди света… Как он сам потом говорил это, конечно, была судьба, веление небес (в которые он никогда не верил, но ему было приятно так думать в этом случае), что он не забросил этого занятия. Ведь именно там, в театре, он впервые увидел Анну Синклер, балерину, совсем ещё молодую, не подающую особых надежд, тонкую, как тростинка и с таким же тонким голоском под стать, увидел свою будущую жену.
Как человек рационально мыслящий, скептик по натуре, Фрэнсис Ллойд-Асплунд не верил в любовь с первого взгляда… ровно до того момента, когда влюбился сам. Влюбился и опешил: что же теперь делать – он уже любит её, а она его ещё даже не знает. Она не знает его, а он уже любит её стройную ножку, выписывающую менуэт, в её светлое личико, вроде тех, что раньше делали фарфоровым статуэткам. Привыкший ко всем проблемам подходить серьёзно и аналитически сэр Фрэнсис стал разрабатывать схему покорения сердца балерины. Что сделать? С чего начать? Цветы? Конфеты? Слишком избито! Комплименты? “Случайные” встречи у общих знакомых (а есть ли они)? Нет… Эврика! Он сделает музыкальную шкатулку, с танцующей балериной, с самой нежной музыкой, какую он только знает. Сделает и подарит ей…
Сработало! Конечно, всё было не так просто, не закончилось на шкатулке, но… сэр Фрэнсис завоевал внимание Анны, чтобы больше уже не терять его. Они поженились в ясные и жаркие июньские дни, а потом она родила ему сына – Хайрама. Беременность Анна переносила плохо, так плохо, что обычно спокойный (и ценивший это спокойствие) её новоявленный муж просто не находил себе места, похудел на 10 килограммов и едва не приобрёл отвратительную привычку грызть ногти, но вся обошлось. Ребёнок родился здоровый, мать быстро приходило в себя… Беда пришла вскоре после того, малышу исполнился год. Беда, которая не раз и не два приходила в разные дома Индии, но стала полной неожиданностью для семьи Ллойд-Асплундов. Змея. Змея как-то заползла в дом. Никто потом не смог объяснить, как это удалось этой гадине, никто не смог понять почему, во имя Всевышнего, её заметили так поздно? Только вот случилось так, как случилось: мать, пришедшая посмотреть на засыпающее в кроватке дитя, увидела, что к самому изголовью, минуя торшер, по тумбочке подползает кобра. Анна закричала, что было силы, надеясь напугать проклятую тварь, но та лишь сгруппировалась для прыжка. И тогда… тогда леди Ллойд-Асплунд схватила её руками, чтобы поскорее отшвырнуть от сына. Фрэнсис потом не раз задумывался напрасно это было или нет? Бросилась бы змея на его сына, если бы в последний момент не приняла на себя удар его мать? Ответа не было. Был только результат: змея была отброшена к стене, а Анна получила два едва заметных прокола на левой руке – следа от клыков. Она умрёт спустя пятнадцать минут, но тогда она ещё только упала. На шум прибежали мужчины: сэр Фрэнсис и Субхас Чаула. Увидев свою жену распростертой на пробковом полу, Фрэнсис Ллойд-Асплунд подскочил к ней не сразу заметив виновницу произошедшего. В результате, когда он наклонился к маленькой груди уже бывшей в беспамятстве Анны, чтобы услышать пульс, змея оказалась почти прямо перед его носом. От неожиданности, заслышав ее шипение и обернувшись, сэр Фрэнсис не смог сдержать вскрика. Кобра сжалась в пружину, она готовилась к броску. Но не успела его совершить - Субхас Чаула совершил свой на долю секунды раньше! Хозяина надо было спасать. Тот стоял на коленях в такой позе, что просто не успел бы увернуться. А он сам... В детстве у Субхаса был лучший друг - Рабиндра Сингх (именно в его честь он назовет своего первенца) - заклинатель змей. Сейчас его уже не было в Индии - он устроился в бывший в городе проездом цирк - решил посмотреть мир и уехал куда то в Австралию, и кто знает куда потом. Но до того он успел дать своему сгоравшему от страха и любопытства другу пару уроков...
Теперь настало время вспомнить их все: Субхас молнией метнулся через всю комнату, схватив змею на лету. Та от неожиданности ничего еще не успела сделать, но вот она напрягла свое упругое тело-шланг в его руке. Змея страшно злилась. И не менее страшно боялась. А это значило, что умелый человек мог воспользоваться этим страхом. Вот только Субхас Чаула не был таким человеком: когда потом хозяин спросил его, как ему все удалось, то ему нечего было ответить. Он ничего не помнил и ничего не понял, он вряд ли смог бы это повторить, но тогда действия словно бы сами собой всплывали в его памяти.
- Боги нашептали мне, - ответил он тогда.
- Подсознание под действием огромной дозы адреналина! - ответил хозяин и... так и не смог улыбнуться.
Эти вопросы он задал Субхасу на обратном пути из больницы, куда они доставили Анну. А вернее, как им сразу объяснили, ее уже начавшее остывать тело. Анна Ллойд-Асплунд погибла. Ее муж и ее сын - нет. С того дня Фрэнсис стал любить мальчика за двоих и тогда же пообещал отплатить за свое спасение верному слуге. В начале он предложил ему вольную жизнь: он купит ему дом в сельской местности, его семья поселится там и никогда больше не будет прислуживать. Ответом стал решительный отказ. Субхас искренне недоумевал за что его хотят прогнать из дома отцов и дедов, с глаз долой, почему бросают? Идея заглохла. Потом ему предложили денег - Субхас не взял. И в итоге из замысла с наградой так ничего и не вышло. Тогда не вышло, потому что сэр Фрэнсис имел хорошую память и строгую совесть, что самым прямым образом скажется на судьбе уже не родителей, но детей семейств Ллойд-Асплундов и Чаула.
Не удивительно, что после всей этой истории Фрэнсис Ллойд-Асплунд смотрел сквозь пальцы (и даже положительно) на то, что его сын целыми днями играет с маленькой дочкой дворецкого – Ракшатой. Он и раньше отличался большим демократизмом, особенно по сравнению со множеством нобилей, которые не делали себе труда даже запоминать имена слуг, ограничиваясь местоимениями и повелительным наклонением. Но теперь, когда его дорогой Анны не было, он был очень рад тому, что маленький Хайрам не стал угрюмым и нелюдимым ребёнком. Конечно, и чем дальше, тем больше это становилось заметным, в нём были странности (и отец отдавал себе отчёт в том, что он сам привил некоторые из них), но у кого их нет? Всё же ребёнок рос достаточно здоровым – только со зрением были некоторые проблемы, заставившие его с семи лет носить очки, немного сутул, малость неловок – ерунда. Главное, что он не чувствовал так болезненно, как сам сэр Фрэнсис, недостатка в Анне. И эта малютка, с которой Хайрам излазал весь дом и сад, помогла в этом больше всех. Время шло, маленький Хайрам начал подрастать, попутно становясь все несноснее: вместе со своей сообщницей он облазил весь чад, подвал и чердак, все углы и закоулки. Сэр Фрэнсис Ллойд-Асплунд понимал, что живет не во дворце, не в особняке, больше похожем на замок, как иные лорды и леди, но никогда не жаловался на недостаток места. За все годы не жаловался! Но теперь для его пятилетнего сына их явно не хватало. Когда его сын был еще совсем мал, то ему здорово помогла жена его верного дворецкого: и с кормлением, и с приборкой, но теперь требовалось что то более... основательное. Сэр Фрэнсис решил пригласить няню.
Няня сбежала к исходу второй недели. У миссис Блэкпул были отличные рекомендации, большой опыт, но, по ее собственным словам, ей еще в жизни не приходилось сталкиваться с такими.... с такой... системой ловушек, сделанных с поразительной для столь малых лет изобретательностью. Ко всему тому ей было сказано (и уплачено) за одного ребенка, а их было двое и таких, что они будто бы мысли читали друг у друга - так слаженно они действовали в набегах на буфет, ретирадах через сад и засадах под лестницей… Можно, конечно, было попытаться нанять другую няню, но сэр Фрэнсис решил что это – не выход. Сына должен воспитать он. Собственно, няня была призвана в первую очередь, нужно признаться себе в этом, не из-за шалостей мальчика, а из=за неуверенности отца: граф Ллойд-Асплунд чувствовал себя чудовищно некомпетентным для такого важного дела, как воспитание детей. Он не всегда хорошо понимал людей, не всегда чувствовал самого себя вполне уверенным, что его слова и мнение воспринимают как надо, что уж тут говорить о воспитании? Он не знал с чего начинать, не знал на что в первую очередь обращать внимание, и, что ещё хуже, не у кого было поинтересоваться, спросить… разве что у Субхаса, но… при всём своем демократизме сэр Фрэнсис понимал что требуется разное воспитание для сына графа и отпрыска слуги… Всё же он решил попробовать. Он  вспомнил Анну, подумал, как бы она поступила на его месте, а потом вспомнил самого себя в похожей в чем то ситуации, вспомнил про музыкальную шкатулку, ту самую, с кружащейся в танце балериной (теперь, каждый раз, когда он её включал, ему казалось что весь мир вокруг кружится в вальсе, исполненном тоски и любви). Вспомнил – и понял, что нужно делать. Он стал делать для Хайрама игрушки: конструктор – из нержавейки, со множеством шурупов и винтов, железную дорогу – с красными вагонами поезда-экспресса, игрушечный замок с настоящим подъёмным мостом на блока. Именно делать, а не покупать – делать так, чтобы вышло натурально, делать, потому что он понимал, как сделать хорошо, делать – и показывать и объяснять сыну, как сделано. Больше всего отец боялся, что мальчик не заинтересуется, что затея провалится, но результат не просто был хорошим – он превзошёл все ожидания отца. Сын стал бредить техникой, очень быстро – много быстрее, чем сам сэр Фрэнсис когда то, учиться… да всему, чему только мог. Больше того, скоро он стал не столько играть в отцовские игрушки, сколько разбирать и переделывать их, подчас перерабатывая их почти полностью. Что не менее удивительно, его вечная спутница осталась и здесь его помощницей и напарницей. Субхас Чаула не мог скрыть удивления когда маленькая дочурка стала путано объяснять ему и старшему из братьев как можно с помощью нехитрой механики автоматизировать процесс поливки кустов с цветами в саду! Но главное изумление ещё ждало его впереди.
Когда маленьком Хайраму стало близиться к 7, то сэр Фрэнсис стал пристально и внимательно подбирать ему школу. В итоге выбор был остановлен на частной Детской школе виконта Снайпса, считавшейся одной из лучших, если не лучшей, школой во всей зоне британской Индии. Это было элитное учебное заведение, строго говоря для детей из несколько более высоких слоёв общества. Но сэр Фрэнсис готов был быть щедрым для  того, чтобы его сын, мальчик, безусловно, талантливый, получил лучшее образование. Дела графа Ллойд-Асплунда старшего шли неплохо – о тратах он не слишком беспокоился. Он беспокоился о том, как воспримет мальчик новое окружение, как почувствует себя в этой новой среде? У него нет матери: что он будет чувствовать, когда будет слышать, как его сверстники говорят о своих? Лучше поговорить с сыном загодя. И он поговорил. Поговорил и встал перед неожиданной проблемой, проблемой, о которой, откровенно сказать, никогда не думал. Хайрам был готов охотно идти в школу, ничего не боялся и явно жаждал новых знаний и навыков, всё было отлично, кроме одного но – он наотрез отказался идти туда один.
- Сынок, пойми, я не смогу… я занят на работе, да и вообще это не вполне…
- Папа, ну конечно я не о тебе!
- А о ком?!
- О Ракшате.
Сэр Фрэнсис задумался. На первый взгляд это звучало дико. На второй – тоже. Индийская девочка, дочка слуги… немыслимо.
- Невозможно, - сказал он.
Никто не допустит. Это просто глупо… Но тут он вспомнил о том, что Субхас спас его жизнь, его и его мальчика, его сына. Вспомнил, как неразлучна была эта пара все эти годы, вспомнил о тех талантах, которые показывала маленькая девочка с грозным именем. Вспомнил о том, как он сам относится к снобам, к ретроградам, к косности. Взглянул в глаза сына, полные слёз и затаённой надежды. И ему стало неловко, почти что стыдно. Немыслимо?! Вот как?! Тем лучше! Пусть эти лицемеры проглотят нелюбимую микстуру! Какое ему дело до их мнения? Он – отец своего сына, он – должник Субхаса. Он это сделает, ему хватит денег – они тоже многое значат в этом мире, никак не меньше, чем протухшие традиции ретроградов. Он оплатит обучение Ракшаты Чаула.
В тот день Субхас Чаула был поражён, не зная, что и думать: девочка получит образование, достойное лордов высшего света, его младшая девочка! Его хозяин ответил ему, отплатил после всех этих лет. Вот только старый и мудрый индус чувствовал – она, его дочь, не просто уходит из особняка с портфелем за спиной, она уходит из семьи, её ждёт другая судьба. Время покажет, как он был прав.

***

Во времена давние и достославные жил в стране Эйре могучий муж и великий король Граймайд по прозвищу Сто Битв, ибо вся жизнь его была сражением. Мужеством и силой своей и храбростью своего Дома и дружины побеждал он часто, но врагов будто и не становилось меньше. Короли Ленстера и Коннахта, пришельцы из страны маленьких людей, морские бестии, приходящие с приливом и растворяющиеся в волнах с отливом - все они были врагами Граймайда. Сходились мужи, звенели мечи, свистели в воздухе стрелы не раз, не два и не два десятка раз на полях страны Эйре. Одолел король врагов своих в Ленстере, а следом за ними врагов в Коннахте, отбил атаку полумужей, отрезал голову предводителю их и повелел убираться навсегда в их землю дождей и туманов. Торжествовал Граймайд, но печатью скорби была отмечена радость - много, очень много доблестных бойцов пало в битве: тысяча и две сотни и три десятка и двое, с ними братья его младшие оба, а потом и дядя его, испытанный и верный, а еще зять его, племянник его и другие люди Дома его, и был он опечален.
Все ж пировал Граймайд, праздная победу свою, но тут прибыл посол к нему, да не с доброй вестью, а с горестной. От людей моря пришел посол, требуя покориться воле и силе их, платить им подать, да богов их чтить, если не хотят испытать огонь и отведать сталь. Без раздумий отказал ему король, гордый Граймайд Сто Битв, вытолкали пинками того посла вон, но, исполненный злобы и гнева, прошипел он, словно змей: “Попомнишь ты отказ гордый свой, когда придет в землю твою сила, какой прежде не видали ваши пустынные берега. Кровью ответите вы за оскорбление мое и чести нашей”. Так он сказал и был таков, а Граймайд умный и прозорливый, выждав чуть, окончил пир, проводил гостей с улыбкой радушной и дружеской, а когда вышел из высокого зала последний из них, то заплакал слезами отчаяния.
Не было воинов у него, чтобы биться, пали, победу неся над иными врагами, но нет их теперь.
Все же не мог он ответить иначе, выше свободу и честь оценя, чем самую жизнь.
В битве погибнуть он сам не страшился, звон топоров и мечей его слуху был мил.
Только вот сын у него подрастал - восприемник его королевству, да красотка жена остужала воинственный пыл.
Что с ними будет? Убьют их враги без пощади? Или в полон увезут на потеху своим королям? Нету участи горше!
Что ему делать? Бой принимать – значит всё, чего любишь лишиться, а отступать значит гордость презреть и нарушить обеты.
Что за король своей волей сдаёт королевство? Трус и предатель тогда он, в веках его имя презренно.
Всё ж Граймайд решил битву принять и на волю богов положиться – знать не допустят они супостатов победы.
Месяц прошёл в ожидании, бденьях упорных дозоров и к войне подготовке. А на тридцатый день враг с своим флотом явился.
Вышел на битву король, и была к нему благосклонна фортуна – десять он сжёг кораблей и рассеял противника войско.
Только не знал он того до последнего часа, что это – только лишь часть сил врага, что его отвлекала…
Один из воинов моря, умирая, чтобы задеть напоследок Граймайда не мечом, так уж словом, сказал ему правду: большая часть их людей под командой трёх королей и славнейших воителей их высадилась в Ленстере и подняла жителей его, недавно покорённых, пока король воевал здесь. Скоро пойдут они объединёнными силами на его исконные селения, на Дом его, на семью его, чтобы всех их предать мечу. Не желал верить славнейший герой страны Эйре в эти слова, но верные люди сообщили, что всё это – правда.
Не испытав на секунду радости от победы своей многотрудной, Граймайд отправился в Рощу святую за мудрым друидов советом.
Только на них он надеялся – больше не знал он что делать. Больше на сотни и тысячи было врагов, а его покидать стала вера.
Осень стояла, дубы, что росли в Роще священной от века Богов и героев, были в багрянце и золоте, Граймайд же был хмур и тёмен.
Стал он просить и молить, чтобы боги к горю его снизошли и явили бы чудо, чтобы спасли и умножили силу они страны Эйре.
Он умолял их, грозил им, что вражьих богов, вместо их почитать и задабривать будут – не шелохнулись дубы и ничто от того не менялось.
Граймайд поклонов и рук воздеваний проделал несчётно, щедрых даров обещал и поганых захватчиков крови.
День уж прошёл, но ничто не менялось, лишь только скрылось за тучами солнце, да месяц явился.
Чуть не отчаялся Граймайд, но был он упорен – дальше продолжил он речь и святое моленье.
Вот уж настало за вечером утро, солнце взошло, а потом добралось до зенита – всё он стоял, не оставив, не бросив моленья.
Но ничего и нигде в Роще святой не менялось.Мощно и глухо дубы, кроны сомкнувши стояли.
Так миновал день второй, будто и не бывало. Ноги свело королю и стучали от холода зубы.
Утром третьего дня, будто этого мало, хляби разверзлись небес – с градом гроза разразилась.
Так она шла от часа того и уже до полудня. Граймайд озяб и продрог, его силы иссякли.
Вот уж готов от моления он отказаться. Встал он с колен, чтобы прочь уходить, но секунду помедлил.
Думал проклясть он богов, ибо в час самых худший не помогли те ему и своим не почтили вниманьем.
К бою и к смерти готовился Граймайд могучий и не боялся он гнева богов, что себя показали глухими.
В это мгновенье из рощи, из самого центра, вышел старик с бородою седою и длинной.
Как он попал туда, как так прошёл незаметно? Граймайд сказать бы не смог даже и под присягой.
Молвил он: Граймайд, твои услыхали моленья друиды. Дать мы готовы тебе то, что просишь, да даже и больше.
Но ничего в этом мире людском не бывает бесплатно. Даже и боги берут свою жертву за то, что даруют.
Вручим тебе мы чудесную страшную силу, силу, что будет достойна и вместна королю страны Эйре.
Только тогда мы с тобой заключим договор, и условие будет такое: в ученики нам отдай ты любимого старшего сына.
Мальчик – то явно, великим со временем мужем станет и будет для нас он огромной удачей.
Редко когда короли отдают нам своих сыновей в обученье. Будет у нас ученик всем на зависть и диво.
Ты же получишь всю силу Священного леса, всё, что отдать тебе можем, получишь и станешь сильнейшим.
Воинов, равных тебе, во всём свете не будет – взглядом одним повергать станешь врагов, будто пикой.
Граймайд не сразу ответил и думал он долго. Как отказаться от сына, отдать в услуженье друидам?
Мальчик – отрада отца, и судьба королевства будет в руках у него находиться с известного срока.
Так же он должен с ним будет навеки проститься. Но отказать – это глупо – что делать с врагами?
Пусть он со мной поживёт до того, как он станет уже не юнцом, а мужчиной.
Сразу же после обряда его посвященья он вам будет выдан – я дам такой гиас.
Слово держи своё крепко, о доблестный Граймайд – знай, что безжалостны боги, когда обмануть их надеются люди.
Не угрожай мне, о старец, друид достославный – дай лучше силу мне, чтобы врагов победить за себя и за всю страну Эйре.
Старец взмахнул и воздел к небу очи, гром прогремел, и прорезали молнии небо.
Граймайд упал, будто гору ему положили на плечи. Но вот прошёл первый морок и смог он подняться.
Доблестный Граймайд, теперь ты иным стал и вскоре всех ты врагов победишь, силу свою лишь испробав.
Вот сидит птица – простой и живой сизый голубь. Ты посмотри на него, глядя прямо в глаза, и желай ему смерти.
Сделал так Граймад – и чудо – упал голубь мёртвым. Только лишь стоило птице блеск глаз уловить и увидеть.
Сила теперь короля и героя достойна – пусть будет достойна и верность. Час лишь придёт – я вернусь рассчитаться.
Так он сказал, тот друид седовласый, а после в дымке исчез, будто вовсе и не появлялся.
Медленно шёл, возвращаясь к войскам своим Граймайд. Он уж почти и не верил, что это ему не приснилось.
Мудрый друид, появившийся из ниоткуда и пропавший в тумане. Сила, что равных не знает, и обещание платы.
Сила? Пожалуй, её он проверит – вот ворона сидит и глядит с интересом на ветке кленовой.
Смотрит вороне в глаза он и хочет ей смерти. Блеск его глаз – и упала ворона на землю.
Значит не сон и не морок, а действительно чудо. Будет теперь чем ответить ему супостатам!
К воинам верным вернувшись, открылся им Граймайд, видя что дух их угас, затуманены лица.
Даже среди самых верных из рати ропот сомненья раздался и не было веры во взоре.
Прочие же так и вовсе над Граймайдом стали смеяться. Больше же всех был усерден в веселии Айфе.
Воин он был из могучих, но глуп был и горд он без меры. Стал он кричать, что король от тоски обезумел.
Граймайд послушал-послушал его дерзновенные речи, а после в очи взглянул, пожелав дерзновенному смерти.
Айфе и молвить тогда не успел – сразу замертво рухнул. Всё же тогда как один замолчали и стихли.
Ужас сковал их, но лишь на мгновенье. После же славу пели они королю и его потрясающей силе.
Более мы никого, ничего не боимся! Граймайд великий король и избранник он божий.
К славе, к единству, к победе ведёт страну Эйре.
Так они молвили в день тот туманный, а после шли без сомнений и страха они из сраженья в сраженье.
Люди морские ярились и дрались как волки, только победы ни разу и близко они не видали.
Шёл впереди всех, разя всех вокруг, сам прославленный Граймайд. Взгляд его бил и косил всех врагов, словно травы.
Отблеск, как молния быстрый, а формой похожий на птицу синих пронзительных глаз – тут же враг умирает.
Десять дал битв, десять было побед – вот какая удача!
Скоро бежать стали все при одном лишь его появленьи.
Граймайд Сто Битв стал великий король, всем врагам победитель и ужас.
Годы прошли – стал он править один надо всей страной Эйре.
Не было тех деревень и людей, кто его не склонился бы воле.
Славен был Граймайд-король, славно было правленье! Сам же гордился он больше всего своим сыном.
Рос мальчик статным и сильным, и ловким. Ум его был не по детски остёр и проворен.
О его красоте среди девушек всех расходились рассказы.
Вот уже скоро он станет не мальчиком – мужем.
Все ожидали с волненьем и радостью этого часа.
Больше же всех ждал отец, ведь он знал и боялся – явится тотчас друид за обещанной некогда платой.
Но как же так? Неужели не может сын выбрать, как ему жить, обречённый навеки к аскезе?
Должен уйти от людей и остаться вовек неженатым?
Нет! Не пойдёт! Он король и великий правитель!
Он не отдаст, не позволит! Друид ничего не получит!
Стал он хитрей и намного-намного с поры той власть укрепил он свою, нету счёта дружине.
Кто поперёк смеет стать его вольному слову? Нету таких и не будет во всей стране Эйре.
Так он решил, так решил гордый Граймайд – честь предавая во имя любви к обречённому сыну.
Вот и настал день заветный и час долгожданный: заполыхали костры и наполнились элем стаканы.
Граймайд сидел, возвышаясь на троне дубовом, хмурый лицом, и всё время к вину припадая.
Да, он решил! Только так он подумал – видит старик, всё таков же, как всех этих лет не бывало.
Медленно с тростью к нему приближается чинно и гордо.
Доблестный Граймайд, ты долго использовал силу, данную волей богов и друидов веленьем.
А ныне должен за всё и сполна ты теперь рассчитаться.
Вот он – твой сын – настоящий мужчина. Будет он лучшим из нас, как пройдёт обученье.
Что ты городишь, старик, ты же видишь – он воин. Воин, правитель, король – он таков по рожденью.
Нет, не отдам я вам сына, не ждите. Миром уйди, одарю каким хочешь подарком.
Что же я слышу сейчас, Граймайд грозный и сильный? Уж не предал ли ты данное верное слово?
Гиас ты взял пред Священною рощей что выдашь, чуть только день подойдёт, в обучение сына!
Мне не нужны ни меха, ни зерно и не деньги. Я  - человек не простой, а друид и богов ты не купишь подачкой.
Данную силу утратишь ты с той же секунды, как только, без своей платы покину я это селенье.
Ты угрожать мне пытался, старик пустословный?! Знай же – теперь мне своей предостаточно силы.
Верных мужей, крепких копий, коней – всех хватает.
Силой своей правлю я и продолжу правленье.
Сын же наследует мне, ну а ты – убирайся.
Глупо, опасно, гневить короля страны Эйре, поверь мне.
Молча старик повернулся и шаг уже сделал, но после вновь повернул голову и сказал, потрясая брадою.
Сила твоя обратится отныне навеки проклятьем. Все, что сберечь ты хотел, сам же ты и погубишь.
Власть вся твоя пропадет, пропадет твоя гордость.
Жалким изгнанником станешь один горевать и захочешь ты смерти.
Вот обещание мое и богов за попранную клятву.
Прежде чем Граймайд успел даже слово ответить, вспыхнуло что то вокруг ярким белым сияньем.
Видеть не мог ничего и никто в то мгновенье, в следующий миг старика же как будто бы и не бывало.
Новое чудо! Ну что же, пусть катится в бездну!
Пропадом он пропади - больше нету напасти!
Сына он все ж отстоял, остальное - не важно. Пусть подойдет он сейчас, слуги, кликните громко.
Мне разыщите его - я хочу с ним отведать из кубка.
Праздник сегодня великий настал для всего королевства! Вся земля Эйре пусть знает, что сын - мой преемник.
Лучшим из всех королем станет он, всех что были и будут!
Вот он идет уж, скорее его торопите! Он ведь не знает, какая беда угрожала все долгие годы! Я расскажу.
Ну, садись, поди ближе. С словом таким гордый Граймайд кубок рукой ухватил и поднес его сыну.
Взгляды их встретились лишь на мгновенье и только. Но в ту секунду свершилось друида проклятье.
Сильный высокий и крепкий не мальчик - мужчина, рухнул сын Граймайда чтобы вовек не подняться.
Взглядом отца сокрушен он безмолвно на пол был повержен. Все подались тут к нему, кто то вскрикнул - он умер!
В то же мгновение Граймайд постиг что случилось. Выполнил старец проклятый угрозу немедля!
Сила его, что победы ему приносила, стала сама по себе, не зависят от разума с волей.
Сына убил он, гордец, безвозвратно погиб в цвете сил от отцовской ошибки.
Волком завыл он и рухнул в тоске на сидение трона. Глаз – его враг, нужно срочно закрыть их.
Что с тобой Граймайд? Ты жив, повелитель? Король, что случилось?
Все вопрошали один за одним, он же молвил – я проклят.
Ну же, раздался в друг голос знакомый и милый. Что за напасть? Мы сейчас разберемся.
Это жена подходила к подножию трона, как вдруг увидала сына она распростёртое мёртвое тело.
Что ты наделал?! За что?! Что ты сделал?! Так она крикнула в ужасе, быстро поднявшись.
Милая, проклят я, страшен я, нет мне прощенья.
Что же случилось? Ты смерти сына причиной? Что не глядишь ты? Смотри и ответь мне!
Я не могу, я не смею. Не смеешь?! Убийца! Смотри же!
С возгласом этим она протянула изящную руку и ею мужу открыла глаза и сама в них взглянула.
В ту же секунду вновь рок совершился. Прекрасною птицей медленно пала она от проклятия мужа.
Все от велика до мала свою королеву любили. Слыла прекраснейшей девой она в стране Эйре когда то.
Да и сейчас красота её чуть лишь увяла: шёлк золотой у волос, розой алою губы.
Тут уже все, кто там был, похватали оружье. Кто то сказал что проклятый богами достоин лишь смерти.
Всё ж большинство оставалось тогда даже верной – Граймайд велик был и славен, водил он их в битвы.
Долгие годы они шли на смерть на врага по его только слову. Даже теперь не угасла ещё в него вера.
Но Граймайд сжался на троне и горестно плакал. Всё потерял он, что жизни давало бы смысл.
Монстр, чудовище он, он глупец и предатель, убийца!
Должен бежать он, скрываться, чураясь всем людям. Чтобы никто в целом свете не пал от проклятья.
Думая так, устрашённый собой, на глазах поседевший. Граймайд бежал без оглядки оттуда на север.
Кто то пытался его задержать и сражён был немедля взглядом его. Остальные страшились.
Позже пытались его отыскать но всё было напрасно. Знал лучше всех их король все укромные норы и лазы.
В недрах глубокой-глубокой пещеры во тьме и во мраке промозглом Граймайд сидел ожидая лишь смерти скорее.
Но он не мог умереть – не пускало к покою проклятье.
Граймайд не ел и не пил, он врос в камень холодный и мёртвый, но сам он жил, мукой совести вечной терзаем.
Стал он молить и просить, чтобы кто то снаружи в тьму и во мрак милосердный и храбрый спустился.
О досточтимый прохожий и путник помилуй! Муки прерви и убей недостойного радостей жизни.
Голос его был могучим как рёв шторма басом, порою даже сквозь толщи скалы и гранита наверх пробивался.
Только никто не спешил исполнять его просьбу. Люди боялись, страшились проклятья коснуться.
Годы же шли, про него уже все позабыли. Те же, кто шёл мимо скал, что южней Лимерика, думали тролль то к себе в страшный плен на потеху их манит.
Вот вам урок, господа, вот вам всем назиданье. Будь ты великий король, воин будь, всё ж держи своё слово!
Нет и не может ничто вам служить оправданьем, если вы дали его, но потом от него отступились.
Гиасс свой помни и чти, всякий вольный ирландец. Помни о Граймайда гордого страшной жестокой судьбине…

***

-Даа, ну и легенда! И это всё?
- Да… А в каком смысле?
- Ну, что сталось с несчастным Граймайдом?
- А! Ясно. Ну, легенда на этом обрывается, но есть три версии. Одна, самая скучная – он так и сидит в скалах и воет от тоски и ужаса безумия. В скалах Лимерика страшный ветер – он, порой, производит странные звуки и их…
- А другие версии?
- Ну, по второй версии его нашёл Святой Патрик, когда проповедовал в селениях Ирландии, отпустил ему грехи и тот умер с блаженной улыбкой христианином. Хмм, да. И есть третья.
- Какая?
- Будто пещеру Граймайда нашла одна из первых ирландских аббатис, ученица и духовная дочь Святого Патрика. Она была преисполнена добродетелей, добра и чиста душой. Жалость победила в ней осторожность и святые заповеди. Она убила Граймайда. Но проклятье не умерло! Да.. Вот она, сила Ирландии! Ха-ха! И оно перешло на неё.
- И губило людей?
- Нет, её святость его поборола, больше оно никого не убило, но дало ей странную силу. Впрочем, это всё только одна из версий – самая экзотическая и, наверное, самая старая. Мать её вычитала на стене какого то аббатства недалеко от нас. Немудрено, что им хотелось восславить свою аббатису. Мне она нравится потому, что это не так скучно, как в первой версии. А вторая… Знаете, у нас в Ирландии что ни произошло хорошего – всё приписывается святому Патрику. До того дошло, что думают, что и не было у нас других святых!
- Понимаю. Но ведь…
В эту минуту разговор был самым грубым образом прерван. В их по идее не слишком приспособленное для людей, но, тем не менее, вполне уютное помещение вошёл еще один человек. Вернее вошла.
- О’Коннел, Гош, не время рассиживаться. Работа не ждёт! Не самая интересная, большая, срочная и трудная – в общем, такая, какой обыкновенно и бывает работа. Нам нужно как можно быстрее собрать и испытать первый образец найтмера, пригодного для серийного производства. С классическим вооружением, - это было сказано сквозь зубы, будто выдавлено сквозь зубы, - так что у тебя, Патрик, теперь тоже куча дел.
С этими словами Ракшата Чаула вышла из обжитого оружейником контейнера и нетипичными для неё быстрыми и резкими шагами удалилась прочь.
Гастон Гош и Патрик О’Коннел поспешили приступить к делу, оба, впрочем, подумав, что их начальница определённо только что имела не самый приятный разговор – вид её был похож на вид чёрного штормового неба – молния и гром могли разразиться в любой момент.
И действительно в то самое время, когда только зазвучал зачин старого ирландского мифа Ракшата Чаула стояла посреди небольшого зала в японском стиле: перегородка из рисовой бумаги, почти полное отсутствие мебели – только циновка и низенький-низенький резной столик, на стенах – картины, изображающие, какая банальность, гору Фудзи, цветущую сакуру, замок Химедзи и, чуть в стороне, каллиграфический иероглиф в рамочке, означающий спокойствие. Ракшата не знала значения иероглифа, а если бы знала, то нашла бы его весьма ироничным – как раз спокойствия ей сейчас и не доставало. Её раздражала всё: сама манера вызова её сюда – прямо посреди важнейшей работы, как собаку по свистку, её раздражала обстановка – нарочитая, фальшивая, а больше всего её раздражала эта дешёвая конспирация, которую так любил её нынешний заказчик. Разговаривать приходилось, по сути, со стеной: собеседник сидел за перегородкой по-турецки, виден был только силуэт.
- Ракшата Чаула, вот вы и здесь. Думаю, что сейчас самое время поговорить о деле.
- А я так не думаю. Сейчас самое время это дело делать! А ваш нарочитый хватает меня прямо посреди важнейших разработок и…
- И настаивает, что вас хотят видеть здесь, как я ему и приказал. Вы блестящий конструктор, Ракшата, но вы здесь не стратег, не командующий. Вы должны помочь нам в нашей борьбе, а для этого дать нам то, что действительно необходимо, - в голосе звучала усталость и горечь.
- Я дам вам лучший найтмер из существующих. Что может быть для вас лучше? – сказала Ракшата, слегка пожав плечами.
- Десять найтмеров. Двадцать найтмеров. Тридцать найтмеров! Вот что может быть лучше!
- Но это, простите, уже не моя забота. Я руковожу не заводом гигантом, а маленькой группой профессионалов. Наш товар – штучный. Мы можем выковать вам один меч, но не целый арсенал. У нас просто не хватит ресурсов.
- Я знаю. Я говорю не о том. И ты знаешь, что не о том! Я хочу получить машину, которую можно будет запустить в серию. Пусть малую серию, пусть очень малую, чтобы сохранить завесу тайны. Но всё же серию. Ты решила сделать свой шедевр. Всякий мастер хочет сделать свой шедевр. Но только не за наш счёт. Мы в жизни не сможем повторить твое красное чудо, его оружие, которое вообще впервые увидело мир. В легендах хорошо, когда у самурая есть всесокрушающий меч, который рубит камень и сталь как шёлк и масло. Вот только мы не в легенде.
- А похоже. Скажите, зачем весь этот дешёвый маскарад? Мне прекрасно известно кто вы, мне это было подробно разъяснено теми, кто меня сюда отправил вам на помощь. Что это, страсть к эффектам, или чтобы в глаза не смотреть от стыда?
- Это неприемлемо! Я скрываю свою истинную личину, от этого зависит всё. Ты её знаешь, да. Но кто может подглядывать за нами сейчас? Что может быть в этот самый момент? Я не знаю. Не знаешь и ты, и те, кто тебя послал. Не эффекты – безопасность, вот ключ и вот основа! И о каком стыде ты говоришь?! Стыде! За что? Я сделал всё, что только был способен!
- Отнюдь. Я приехала помогать не вам лично и даже не вашему фронту, не забывайте, а всему народу Японии. Вы так и не свели меня с одной интригующей личностью…
- Зеро, - в голосе звучало раздражение, - нет, не свёл. Да это и вряд ли мне по силам.
- Вот как?
- Да. Он использует мои силы, но мне не подчиняется. Больше того, я уже и не знаю, кому подчиняется та группа под началом Канаме, скорее ему, чем нам, чем фронту. Я не могу ему приказать.
- Это не значит что я не могу с ним встретиться.
- Значит пока что! Вы должны выполнить свою работу. Я… требую… да, требую, чтобы все силы были брошены на создание упрощённой версии найтмера, с классическим огнестрельным оружием. Такого, который мы сможем пустить в серию. Только тогда у вас будет оборудование. Таково моё условие.
Повисло молчание. Только в левом углу комнаты, еще более электризуя атмосферу, жужжала нагло и беззаботно жирная чёрная муха.
- Воля ваша, я подчинюсь. У вас будет такой найтмер. Но, в таком случае, Алый лотос отправится к Зеро.
- Что?!
- Я не могу с ним встретиться лично, но не можете же вы запретить мне послать ему подарок, пококетничать… О, вижу, вам очень бы хотелось это сделать, господин…
- Не смейте произносить моё имя!
- Господин вы прирождённый, но вы смиритесь с этим. Таково моё условие.
Время потянулось медленно, как мёд, стекающий с ложки. Было видно как нервничает сидящий за ширмой, как он колеблется.
- Хорошо. Так мы решили. Я согласен. Серийный…
- Да, да, серийный обыкновенный найтмер. Я сделаю вам его очень быстро. Но в таком случае, становится очень важным вот что. Колесница – это хорошо, это важно. Ну куда важнее – возничий. У Арджуны была самая простая колесница, но возничим его был сам Кришна. Кто мог устоять против него? Иными словами, если убрать вашу любимую загадочность, то мне нужны пилоты. Лучшие пилоты. Я могла бы отобрать их…
- Пилоты будут. Я предвидел этот вопрос. Полковник, выйдите сюда, думаю, что пора вас представить.
Из-за ширмы вышел человек, удивительно высокий для японца, со строгими, рубленными чертами лица, сухого и внимательно-собранного. Волевой подбородок, строгая выправка, катана сбоку, цепкий взгляд.
- Полковник Кёсиро Тодо, к вашим услугам. Я и четверо моих ронинов… то есть четверо моих бойцов станем первыми пилотами новых машин.
- Расскажите о себе, полковник, - сказал голос из-за ширмы, видя то, что на лице Ракшаты поселилось недоверие.
- Полковник японской армии, 37 лет, имею боевой опыт.
- Ну что же так кратко! Скромность – благородна, но сейчас необходимо другое. Перед вам Кёсиро Тодо, лидер четырёх священных мечей, автор Чуда при Ицукусиме, первый меч сражающейся Японии!
- До чего же опять претенциозно! Не трудись в рекламе – всё видно и так. Какой бравый вид! Какой суровый взгляд! Какая сабля! Скажите мне, полковник, доводилось ли вам управлять найтмером? Или считаете катану надёжней? – спросила Ракшата голосом, преисполненным сарказма.
- Доводилось. Единственному в армии старой Японии.
- А вот это уже интересно. Мне казалось, что в армии Японии найтмеров не было. Продолжайте.
- Не было. Официально. А реально… реально мы были тогда друзьями Британии, почти союзниками. В это трудно теперь поверить. Император изменил курс нашей страны. Мы стали искать друзей на противоположной стороне. Но это было… строжайшим секретом. Долгое время никто, в том числе и среди армейских офицеров, не знал об этом. Никто не знал об этом… И нам в Японию секретно прислали пять найтмеров – для ознакомления. Британское правительство предполагало договориться с нашим о крупномасштабных партиях, которые мы должны были бы закупить. Сделка не состоялось, как нетрудно догадаться, в итоге, но у меня было три месяца. Наш испытательный отряд был переброшен на остров Итсукушима – он почти не населён и считается священным у нашего народа – на нём стоят великие храмы Синтоизма – нас никто не должен был побеспокоить. Мы занимались без перерыва. Я занимался без перерыва. Эта техника захватывает, она окрыляет человека. Я исследовал Глазго вдоль и поперёк. Узнал его силу. Узнал его слабость. И использовал позже, чтобы победить. Когда британцы высаживались – их, правда, было мало – остров хотели превратить в передовую базу снабжения, то я знал что делать. Знал об уязвимостях ходовой, о том, как вывести машину из равновесия, как заклинить пулемёт метким выстрелом, как прятаться от “глаз” и “ушей” найтмера. Меня называют Тодо Чудотворец, но я лучше всех знаю – никакого чуда не было – было следствие упорного труда и немного везения, как и всегда на войне. Да… это так. Но если вы ищете в Японии того, кто может управлять найтмером, то я – тот кто вам нужен!
- Хорошо. Вы одержите ещё не одну победу, обещаю. Радуйтесь, - это она сказала уже повернув голову и другим голосом, - у вас действительно есть хороший пилот, я погорячилась. Время не ждёт. Есть ещё вопросы, которые нужно обсудить именно сейчас?
Пауза.
- Полагаю, что нет.
Ракшата Чаула вышла молча.

До Ракшаты даже не сразу дошел смысл того, что только что взволнованным и гордым голосом прочитал Хайрам. А когда дошёл… Она побледнела, потом покраснела, а потом… потом заплакала. Это было непонятно, незаслуженно, несправедливо! Она работала не меньше, разбиралась не хуже, внесла вклад такой же, как и Он! А ее назвали “незначительной технической помощницей”! Но главным было даже не это – у нее вот так вот запросто, не останавливаясь на этом особо, украли мечту. Она рыдала и спрашивала у Хайрама только одно: “Что же мы будем делать? Что же мы будем делать?” А Хайрам Ллойд-Асплунд даже не сразу и понял что случилось и первые секунды сиял, как начищенный пенни, успев даже повторить, смакуя, “Помощник главного конструктора”. Лишь потом до него дошло – радужные перспективы ждут только его, только его, но никак не подругу, помощницу, единственную, кто до сих пор по-настоящему его понимал.
- Скажи… Они не могут так! Это наш общий труд! Скажи… Это несправедливо! А что мне делать, что?! Скажи, что ты не поедешь!
Она повторила это пять раз на разные лады, а он стоял молча, похожий на натянутую тетиву, у него шёл градом пот, он закрыл глаза, потом открыл их, а потом сказал.
- Ты права, так нельзя, так неправильно! Я напишу им снова! Я объясню! Я потребую! Им нужны таланты, специалисты! Я не поеду!
Так он сказал тогда – и она перестала плакать. Так он сказал тогда – и она сделала глубокий и судорожный вдох. Так он сказал тогда – и она сказала тихо-тихо “спасибо”. Так он сказал – и она поцеловала его, обняла, а потом заплакала снова – от радости. Так он сказал тогда – и она никогда не забудет этих слов. Этой лжи.
Впрочем, сперва ничто не предвещало неискренности. Близилась пора выпускных тестов - роковое письмо пришло в начале мая. Конечно, Ракшата и Хайрам не боялись их, да и подготовке уделяли не слишком много внимания - они могли сдать их блестяще с закрытыми глазами, но она стали поводом сменить тему разговоров. Но даже и это явно не помогало - не говоря о найтмерах они продолжали о них думать. Ракшата была мрачной - она чувствовали себя несколько виноватой перед Хайрамом, закрывшим по ее просьбе дорогу самому себе, а кроме того ее все еще не до конца покинула обида. Граф же Ллойд-Асплунд был более даже активен, чем всегда - лишь изредка надтреснутый голос выдавал внутреннюю борьбу. Тогда она почти любила его. А может быть и не почти - просто теперь не желает в это верить. Она подарила ему первый поцелуй – случайно на самом деле, но сама потом наполнила его значением в своих мыслях - мыслях молодой девушки... Вот начались итоговые тесты. Вот был сдан первый. Вот - второй. Вот - последний. Все - блестяще. Но что дальше? На выпуском вечере они сидели в стороне с серьезным чуть грустным видом. Хайрам сидел, будто на иглах, глаза у него странно выкатились - он говорил, что у него появилась идея - нужно поехать в Оксфорд! Их могут взять с такими результатами. Или нет... Наверное, все же лучше сперва подстраховаться и съездить в Калькутту - столицу Британской Индии - передать результаты тамошнему университету, чтобы точно создать "запасную площадку", а уж потом… Она не очень слушала - больше смотрела на него, думая о том, какой он стойкий, уверенный. Она ничего не подозревала. Она даже проводила его на следующее утро на вокзал - только чуть удивилась количеству взятых вещей! Она хотела поехать с ним - он отговорил, сказал что будет проще и дешевле, если он съездит один. Она вернулась в дом. Она поднялась к себе. Она только вечером обнаружила эту проклятую записку, предательскую записку, бывшую еще хуже, чем письмо из Управления. Письмо унизило ее. Записка - убила. Убила ее любовь, убила ее доверие, убила все, что до этого называлось Ракшата Чаула, кроме ума и упорства, а текст ее навеки был выжжен огненными буквами в ее сердце и памяти. Она вынула тогда ее из под подушки, когда ложилась - Он точно рассчитал, что когда она наденет его и прочтет, то Он будет уже далеко.

Милая Ракшата, когда ты возьмешь в руки эту записку, то рядом меня уже не будет – я буду далеко – на пути к нашей общей мечте. Надеюсь, что ты поймешь меня. Я много думал над тем последним письмом из Управления, над предложением, которое там было сделано. Сделано мне, не тебе, что явно несправедливо… Но отказаться? Отказаться, значит не достигнуть ничего, значит упустить шанс, великий подарок судьбы, упустить нам обоим. Я знаю, что логика и здравый смысл на моей стороне, когда сейчас я все же еду в Бостон. Я знаю в то же время, что ты не могла бы спокойно воспринять мои доводы, будь они не написаны на бумаге, стойкой и простой, но высказаны тебе в лицо. Я знаю, что не смог бы тогда с тобой спорить – не из неправоты – из жалости. Так же я могу написать, что отказ – это слабость, это ничто, а так… Я верю, что на месте мне удастся убедить в неправоте начальника Управления полковника Грея, а так же и всех остальных, что ты – блестящий конструктор и можешь и должна работать вместе со мной. Я верю, что ты присоединишься ко мне очень скоро, но только то, что я сейчас делаю, может превратить нашу мечту в реальность. Жди и попробуй сердиться на меня не слишком сильно.

Твой граф Пудинг.

Ее бросило в жар уже после первых строчек, потом она вскочила на ноги, а потом упала обратно. Впервые  жизни она была в такой ярости! И… ничего не могла сделать, даже сказать – некому! Она не могла уснуть той ночью, она сжимала зубы до скрипа, а потом. Потом она решила было поверить ему – с рассветом, который воспламенил в ее душе что то, напомнил о чём то, злость не ушла, не уменьшилась даже, но была еще надежда. Так прошёл почти месяц – в одном сплошном ожидании, письма, телеграммы, слова, чего нибудь. Месяц со сжатыми зубами надежды. А потом случилась катастрофа. Сэр Фрэнсис уехал на три недели в Австралию – там были заказы, а Ракшата… она была на взводе тогда, в постоянном напряжении. Наверное, именно потому так всё тогда получилось. Разговор с Рабиндрой. Последний рубеж между старой жизнью и новой. До этого момента они как то почти не пересекались, хоть и жили в одном доме, но теперь, когда хозяин уехал, Рабиндра нашел ее сам:
- Ракшата, я хочу поговорить с тобой.
- Не сейчас - я немного занята, - она читала книгу, а на самом деле думала о Хайраме.
- Нет, именно сейчас. Это касается тебя и семьи, твоего места в семье. Пока молодой хозяин был здесь - ты была с ним. Я мог думать об этом что угодно, но такова была воля и сэра Хайрама и сэра Фрэнсиса. Теперь же он уехал. Твоя... миссия по отношению к нему... компаньонки, помощницы - не знаю, как сказать правильнее, окончена. Теперь ты должна вернуться в семью.
- Я никуда из нее и не уходила, Рабиндра.
- Нет. Тебя все время не было. Ты не заботилась об отце. Ты не думала о семье. Ты вообще не думала о том, о чем положено думать индийской женщине. Все эти непрочные знания, все эти странные науки - они для них - не для нас. Так было, так есть и так должно быть и будет. Ты должна вести себя как индианка. Должна вернуться в семью и работать в ней. Мы не предаемся праздности! Есть много работы - в саду, на кухне, на уборке. Нам нужны все руки. Я прошу тебя оставить твои прежние странности и принять то, что должно и суждено.
- Рабиндра, я... наверное, я понимаю тебя. Я любила отца, люблю мать и семью, я готова вносить и свой вклад. Но "странности"? Это не странности - это я и есть, я не могу от себя отказаться! К тому же у меня впереди еще лежит будущее, которое я вижу именно в науке и ни в чем другом. Я...
- Тогда я властью главы семьи приказываю тебе отбросить эту возмутительную спесь, остепениться и вести себя так, как должно индийской женщине - дочери, сестре и будущей матери.
- Приказываешь? Вот как ты сказал? Но я не подчиняюсь твоим приказам! Мне жаль это говорить, Рабиндра, но сейчас ты просто глуп. А главное Хайрам… он скоро вернется, вернется за мной. И он волен отдавать здесь приказы, но никак не ты! - это последнее она смогла произнести лишь с некоторым трудом, после паузы - ей все труднее было самой верить в это. Ракшата всё больше раздражалась, сам разговор казался ей странным. Он и был странным, разговор по сути даже не между людьми – между двумя мирами, каждый из которых не мог понять другого.
- Да, я приказываю, а ты – подчинишься. Тебе очень многое было позволено, но теперь этому должно положить конец. Я…
- Я уже ответила тебе и больше повторять не стану. Отказаться от всего?! Подчиниться?! Я никогда не стану такой как ты! Я добьюсь много большего в жизни, чем ты можешь даже вообразить! Мы вместе добьёмся… с Хайрамом. И ты не смеешь мне приказывать! Я никогда не опущусь до уровня твоих приказов! – Ракшата почти кричала – по большей части от внутреннего надлома. Слишком многое в словах Рабиндры больно обжигало ее сердце, слишком похожа была на правду нарисованная им безрадостная перспектива. Она не хотела быть грубой, но в итоге случилось нечто много худшее – она унизила его. Он почувствовал себя униженным. На самом деле по внутреннему своему характеру Рабиндра Чаула был человеком гордым, но всю свою жизнь он смирял свою гордость: перед отцом, перед хозяевами, перед другими британцами. Он видел в этом часть естественного порядка вещей. Но столь же естественным в нем должно было быть и то, что младшие так же должны были смиряться перед ним. А сейчас… сейчас он пришёл в ярость! Кровь хлынула ему в голову, лицо раскраснелось, кулаки сжались, но, уже готовый пустить их в ход, он решил что может ударить сильнее иначе.
- Глупа ты! Ты, забывшая свое место. Я напомню тебе его, но прежде меня напомнит жизнь. Сэр Хайрам, говоришь ты?! Сэр Хайрам?! Уж не ставишь ли ты себя вровень с ним, с сыном нашего господина?! Уж не думаешь ли ты, что он сам считает тебя себе ровней?! – тут он громко и зло рассмеялся. Нет! Ты была для него чем то вроде игрушки, забавной обезьянки, помощницы в играх, тренировки для ума, но теперь он вырос… и бросил старую игрушку. Глупая, жалкая девчонка, он уехал и никогда не то что не вернётся за тобой – он о тебе не вспомнит. У него своя будущность, а у тебя – своя. И ты примешь её, добром или нет, нот примешь. И даже не я буду тому причиной, хоть я и могу по праву и по силе выбить из тебя всю твою дурь, но жизнь. Ты будешь мыть полы, посуду, туалет, всё, что ни потребуется, потому что ты не годна ни к какой более сложной работе. Ты пролетала в облаках свою пору учения, ты пошла по дороге, которая для тебя закрыта. Он может по ней идти и пойдёт, а ты… Ох и посмеется он над тобой, если все же вспомнит, доверчивая дура…
Она залепила ему пощёчину, звонкую, сильную – прямо по губам – лишь бы он замолк. Рабиндра побагровел. Он дотронулся до губы, размахнулся со всей силы и… не нанес удара.
- Я уже ударил тебя сильнее, чем могут ударить руки. Но это был последний раз, когда ты, недостойная, дотронулась до меня, последний раз, когда ты безнаказанно ударила мужчину. Я дам тебе два часа, чтобы свыкнуться с мыслью о своем истинном положении. Потом ты придешь ко мне, извинишься, скажешь какую работу ты готова выполнять на благо семьи. Если же нет, то я так отколочу тебя, что ты навсегда забудешь все свои бредни! – с этими словами Рабиндра круто развернулся, задев ногой стену, зло выругался и ушел. Ракшата осталась наедине с собой…
Она бежала в тот день, в тот час – сама не зная куда, хватая те немногие вещи, которые могла считать своими, без мыслей, почти без чувств, с редко капающими на пол слезами. Она не боялась угроз Рабиндры – она вообще не думала о них. Что толку их бояться? Много страшнее то, что он, похоже, прав. Хайрам… у него есть будущность, может быть даже великая будущность. Он уехал к своей мечте, а её, старую игрушку, оставил. Расставаться было жаль, конечно, как всегда жаль расставаться с любимой игрушкой, он написал ей записочку, чтобы она так не огорчалась (а больше всего не смущала его своим огорчением), а потом… А потом не было ничего. Потом он забыл о ней. Он ее предал! Он ее предал! И её жизнь теперь, когда идя вместе с ним, она увидела каков может быть мир, какова может быть наука, знание, все ее мечты – всё это теперь ничто. И удел Ракшаты Чаула теперь всю жизнь слушаться Рабиндру, который несравненно глупее её, вытирать пыль, убивать в уме и сердце ростки непозволительной мечты и ждать старости? Нет! Неееет! Бежать! Она и сама не знала тогда куда и зачем. В ту ночь Ракшата Чаула ночевала на улице. Больше она никогда не вернется в тот дом, в дом своей молодости, в дом графа Фрэнсиса и графа Хайрама Ллойд-Асплундов. Рабиндра не искал ее.
Месяц спустя, когда  вернулся старый граф, Рабинра сказал ему, что Ракшата решила уехать, чтобы самой искать счастья в жизни. Сэр Фрэнсис понял его так, будто она уехала дальше учиться – Рабиндра сказал ему, что Ракшата “решила продолжать свои старые занятия” и тоже не слишком интересовался ее судьбой. Много более его тогда заботил его собственный сын, от которого Ракшата с каким-то странным чувством последней исступленной надежды продолжала ждать письма, весточки, чего-нибудь…
Она чудом устроилась в автомастерскую – там же она и жила, там и спала в углу под старым, изъеденным мышами пледом. Иногда появлялись и мыши – но их она не боялась. Взяли ее не сразу, ей пришлось едва ли не умолять, но очень скоро владелец мастерской Гупта Брапхупадпа убедился, что руки у нее золотые, а еще более удивляла феноменальная память. Пару раз чуть не произошёл страшный скандал, когда она, вместо того, чтобы ремонтировать машину (при минимальных затратах для мастерской, самыми дешевыми запчастями) стала вносить свои усовершенствования, но довольно скоро оценил этот факт и даже поставил в рекламу возможность быстрого тюнинга по желанию заказчика. Ракшата стала приносить неплохой доход. Но Гупта не любил ее – он ее боялся: боялся ее “волшебной” памяти боялся ее удивительных для ее возраста знаний техники, а больше всего боялся того вида отчаяния в глазах, который постоянно не сходил с ее лица. Платил он ей мало, считая, что тот факт, что ей позволено жить в мастерской уже стоит половины денег – остального Ракшате хватало только на еду и чтобы подлатать одежду. Вскоре ей все же пришлось продать европейского покроя платья и купить на эти деньги сари – с помощью этой сделки удалось купить сразу два и новых! Теперь она стала похожа на то, на что,  может быть, менее всего хотела быть похожа – на обыкновенную индианку…
Письмо не приходило, время шло, а в сердце у молодой девушки кипела невидимая для посторонних внутренняя буря, разливался расплавленный металл, чтобы остывая выкристаллизоваться в ненависть – к Британии, к Британской Индии и ее порядкам, не оставлявшим ей ни дороги ни выбора, к самой себе – доверчивой дурочке, но главное – к нему, к предателю, к человеку, которые получит все, о чем она только ни мечтала, получит за работу, наполовину сделанную ею! Именно тогда она стала такой, какой оставалась и сейчас – холодной и безразличной снаружи, саркастичной, не прощающей ошибок – и другим и себе, грациозной, похожей на кошку – пушистую и мягкую на первый взгляд, но самую ловкую и очень хитрую хищницу на второй. Нет, не зря родители дали ей имя яростного демона, пусть эта ярость и никогда не видна глазам!
Она стала искать возможности отомстить, она стала истово искать возможности приложить все же свои таланты. И тут ей впервые за столь долгое время повезло. Гупта Брапхупада имел брата – его звали Рабиндра, так же как и её брата, но трудно было бы найти двоих людей менее схожих. Рабиндра Брапхупада был еще очень молод, чуть старше самой Ракшаты, был не из тех, кто мирится с судьбой, любил скорость и риск – он водил такси и там это показывал в полной мере. Часто он приезжал в мастерскую брата, чтобы отремонтировать свою машину, свое частное такси, по его собственным словам “старше гор Гималаев, старше океана, видевшую, наверно, первый рассвет этого”, после чего он всегда смеялся, показывая крепкие белые зубы. Гупта не любил этих визитов, не любил брата – он вообще мало что любил на свете и слишком многого боялся, особенно же рассказов про истинную работу брата – работу связного в подполье Сражающейся Индии. Она была там! Она слышала эти рассказы, она не спала нет нет! Она больше года прожила в мастерской. Ни весточки! Она больше года прожила в мастерской, и поняла, что больше не может так жить, что она должна сделать рывок к мечте! И в один из дней, когда отчаяние и гнев достигли пика, она прервала рассказчика, она решилась!
- Я хочу вступить в армию Сражающейся Индии!
- Ты? Ты нас слышала?!
- Вот как? Не бойся, Гупта. А ты… Наша дверь открыта всем, но подумай, девочка, это жизнь, ставшая одной сплошной опасностью и…
- Я не девочка!
-А кто же ты? - сказал Рабиндра Брапхупада с усмешкой.
- Я та, кто даст вам в руки оружие! Оружие, которое делало британцев непобедимыми. Оружие, с которым они не ждут столкнуться! Найтмеры! Найтмеры для Сражающейся Индии!

***

Гастон Гош стоял и любовался сверкающим, переливающимся огнями красным монстром, высившимся почти в центре ангара. В нем были и другие найтмеры – серо-черного окраса, немного меньше, но они были лишь фоном, как говорила Ракшата, лишь огранкой для истинного алмаза. Алый Лотос был готов к ключевым испытаниям – и очень вовремя, право слово! Фронт освобождения готовил что то большое – это не было проговорено, но буквально чувствовалось! К ним в ангар теперь каждый день, да что там – чуть не каждый час бегали посыльные. А кажется будто один – все запыхавшиеся, вежливые, деловитые, и, конечно, все на одно лицо. Вообще теперь сразу стало чертовски людно – командование фронта, а на самом деле даже не оно, а их таинственный спонсор, позаботилось о том, чтобы производство шло полным ходом. Всюду чем то были заняты рабочие, больше похожие на механических человечков, вроде тех, что отбивали время в настенных часах дома… Дом. Как давно он не был в нём? Как давно он понял, что больше не хочет в него возвращаться? Его считают едва ли не ударником – он вечно в работе, он руководит маленьким отрядом техников, компенсируя паршивое знание как английского, так и японского (особенно по части технических терминов) молниеносной и экспрессивной жестикуляцией, а отсутствие таланта – опытом и трудолюбием. Он спал, работал, ел, болтал со своим новым другом О’Коннелом – и снова, и снова, и снова. А старый, проклятый старый дом… Вернуться туда хоть раз – значит опять в паутину безвременной тоски. Сколько времени он провел там без цели и смысла, жирея, тупея, предаваясь отчаянию, вспоминая о том, что вернуть невозможно?! У него теперь есть дело, есть цель, есть чувство, что он не лишний человек на свете. Черт возьми, старина Гастон, да ты даже выглядеть стал лучше в последние дни – подтянулся, окреп – не мудрено при такой работе! И вот теперь…
- Все готовы?!
- Да!
Голос, послышавшийся из репродукторов со всех четырёх углов ангара, принадлежал пилоту машины – им к некоторому удивлению Гоша, был временно назначен безмолвный араб, так как штатный пилот – какой-то японский офицер до сих пор не мог прибыть. Голос великого молчальника предсказуемо оказался невыразительным и глухим, но сейчас это было не важно. Найтмер двинулся вперед! Со скоростью черепахи, это правда, но, по видимому, испытания ходовой придётся этим и ограничить – секретность не позволяла развернуться дальше. Но уже это было почти что чудом. А главное – испытание оружия, было еще впереди! Все, весь ангар, десятки глаз, смотрели неотрывно. Все… кроме Ракшаты Чаула! Гош никак не мог понять этого. Как же так?! Ракшата, как только прибыли необходимые детали, как только они были собраны в целую конструкцию, она тут же заявила, что всё так, как надо, что конструкция будет работать как часы. Строго говоря, она вообще не хотела никаких испытаний – сконцентрированная теперь всецело на поточном производстве массовой машины. Но вот… найтмер ало-золотого цвета достиг позиции, обозначенной красной же линией, вот замер, а потом…
Вспышка, озарившая всё ослепительным светом! Звон, грохот – настоящий удар грома, который следует, как ему и положено… за молнией! Разряд! Ещё, ещё, ещё! Сияющие змеи, огненные струи, извивающиеся, как живые, переливающиеся серебристым, белым и красным, бьющие… точно в цель! Раз за разом! Дальность, правда, у этого удара была ничтожная, но этого и не требовалось. Найтмер имел нечто вроде когтистой звериной лапы – специальной конструкции – в каждом когте медный и сакуродайтовый проводник.  Пять метров – это максимум, но, стоит только “лапе” захватить что либо, как шансов у цели не останется вовсе – всё будет выжжено, как старое дерево, которому не посчастливилось в грозу. Страшное оружие. Но не главное! Главное же ждало впереди…Вся противоположная стена ангара была покрыта отметками мишеней.
- Три! - прогремело над ангаром.
- Два!
- Один!
Новая вспышка была еще более яркой, чем предыдущие молнии, хотя и почти бесшумной, а главное – куда более продолжительной. Шаровая молния. Вот она проплыла – довольно быстро, хотя, сказать по правде, куда медленнее снаряда. Зато урон был впечатляющим – металл плавился, мишень была сожжена вся, так что даже не ясно было в какую ее часть пришлось попадание. Было ясно, что еще один выстрел туда же и в ангаре будет проплавлена дырка. Тем временем огненные шары населяли воздух жуткими призраками, разлилась характерная озоновая свежесть. А мишени исчезали одна за другой.
- Успех! Полный успех! – Гастон Гош и сам не заметил, как сказал это вслух.
- Точно так, хотя мне немного и жаль!
- Чего, Патрик?
- Так глядишь, скоро обычные пушки совсем пропадут – что мне тогда делать?!
- Тебе что, мало пушек на всей той орде?! – сказал Гош, махнув рукой в направлении стоящих железной стеной машин позади красного чуда.
- Да нет, хватит пока что, - ответил Патрик, взмахнув рыжей головой и смеясь.
- И вообще, гляди веселее! Ты что-то подобное в жизни видел? Нет?! Вот и я нет! А это сделали мы!
- И это он мне говорит! Слушай, Гош, что с тобой случилось? Я помню какой букой ты был, когда мы встречались на вокзале… Не то чтобы я жалуюсь, конечно… А вообще ты прав! Я такого тоже ещё не видел, даром что уже не первый найтмер с Ракшатой собираю. Ну теперь то мы зададим этим британцам! Японский фронт… Ха, да уж, японский: индианка, ирландец, француз, араб… Хотя, наверное, так и надо… Говорят скоро наша техника вступит в строй, в дело!
- Да, вроде бы как…
- Ох и хорош же будет сюрприз для британцев, когда на них понесется эдакая лавина! Иногда даже хочется тоже быть с ними – в кабине, не линии огня! Атаковать  их, врезаться в их ряды, как драгуны виконта Клэра!
- А кто это?
- Это командующий бригадой ирландских эмигрантов, на французской как раз таки службе, они сражались под знаменами Людовика XIV в начале XVIII столетия. Они покрыли себя незабвенной боевой славой на поле сражения при Рамилли, сражаясь с англичанами! В их рядах был и кто-то из моих давних предков – брат пра-пра-пра… уж и не помню сколько пра, не суть! Но их знает каждый настоящий ирландец! Про них даже песню сложили…
Гастон Гош в очередной раз подивился тому, сколько всякой всячины: легенд, песен, преданий – знает его новый друг. С тех пор, когда поэтический талант умер в нем самом, Гош терпеть не мог всего этого – и песен, и других стихов, и даже своих собственных. Но только не теперь. И это было еще одной из тех больших перемен, что случились с ним. Патрик О’Коннел после улыбки и просьбы не останавливаться, раз уж сказал А, то говорить и Б, негромко запел… Он пел негромко и печально, красивым, хоть и немного подрагивающим голосом. Гош не понял некоторых слов, особенно тех, что произносились не по-английски даже, а с отголоском того древнего наречия, которое и составляло некогда язык острова Эйре. Так оно продолжалось некоторое время. Гош стоял и слушал.
- Красиво. Но печально. Надо бы что то более воодушевляющее.Мы же всё же не на смерть отправляем тех, кто станет пилотами этих машин… Ну, или, по крайней мере, мне хотелось бы в это верить.
- Есть еще одна песенка… Уж она то повеселее!
- О чем же?!
- О британской армии!
- Вот как?! Неожиданно.
- Да. И она уж точно будет повеселее.
И Патрик запел снова, но уже совсем иначе – куда веселее, задорную и несколько хвастливую песню.
Гастон Гош прослушал один куплет, затем другой, а после понял, что начинает смеяться – искренним, не сатирическим, не горьким не горьким, как все последние годы, смехом, но искренним. Он протянул руку Патрику и пожал ее, когда тот окончил.
- Спасибо.
- За что?
- Да так… За бесплатную песню, - он снова рассмеялся.
- Да не за что. Меня, похоже, только за это держать и будут, как соловья. Сколько ни работаю с Ракшатой…
- А сколько?
- Да не мало уже...
- Э нет, не увиливай! Ты у нас, говоришь, теперь за соловья, тогда не замолкай, рассказывал все. Я ведь до сих пор из всех только про тебя что-то и знаю.
- Ну, - Патрик смущенно улыбнулся, - я и сам не так много знаю. Но ладно... С чего бы начать... Ну, первым с Ракшатой стал работать наш "квартирмейстер" - еще с Индии. Кстати, она его и наградила таким прозвищем. Сам он, даром что жуткий болтун, про себя как раз ничего толком не сбалтывает. Просто, мне кажется он из тех людей, кому мало их обычного места в жизни... Да и вообще таким на месте не сидится - этот пузатый мяч все время в движении. Знает миллион разных веселых историй, никогда не унывает, как и я, но, в отличие от меня скрытный. От него я про Ракшату ничего не узнал. А сам он... Вроде как британцы в Индии касты отменили, да только это во многом видимость - он из какой то из нижних - так Ракшата сказала. Мало бы что ему в жизни светило, ели бы он не был здесь. Я сам с ней стал работать лет пять назад. После той истории с начальником полиции - ну, ты помнишь. В общем я тоже сбежал на континент, а потом - потом я кое с кем познакомился. Они...что то вроде международной организации, для помощи таким как я, как ты, как Ракшата - для тех, кто борется.
- Это кто же? Они что, секретные? Странно это все звучит как то...
- Согласен, странно довольно таки. Но это правда. Они то меня и свели с нашим гением. Он свел. Я и до сих пор не знаю как его зовут - он велел себя звать... На французский как раз манер как то... А, комиссар! Вот этот самый комиссар - дело было в Антверпене - меня и свел с нею.
- А ты то как с ним встретился?!
- Я? Я ведь когда бежал, то, ну... Ну в общем не совсем самому мне это удалось - друг отца помог -он старшим помощником капитана тогда был на одном судне, на сухогрузе каком то. Скрытно меня пристроил с один из пустых ящиков - вот вроде как этот мой нынешний, видно уж судьба у меня жить в такой ерунде, а не в доме, как все нормальные люди. Довез меня до Антверпена, а когда разгружались, то бумажку всучил с адресом - там тебе мол помогут.
- И ты туда не задумываясь пошел!?
- А что мне было делать?
- И что?
- Да ничего особенного. Пришел - там квартира, мне какой то маленький такой очкарик открыл. Сказал что могу пока располагаться, показал где кровать, где сортир, а где кухня, а потом ушел. Я даже и спросить толком ничего не успел! А спустя часов так пять вместо него пришел уже комиссар. И в тот же день я влился в группу Ракшаты. Как сейчас помню до чего придирчиво она меня тогда рассматривала - будто не человека даже, а новую деталь - нет ли где брака! Но довольно скоро я привык. Есть что есть, есть где спать, есть с кем поболтать, есть над чем поработать, а главное - можно здорово всыпать британцам - что мне еще нужно?!
- Ну а сама Ракшата то как вышла на этого комиссара? Кто он такой, как выглядел? Это ж прям как масоны какие то получаются.
- Да не знаю я! Видно рано то на себя роль соловья примерял. Как выглядел... А вот никак. Не знаю, подбирают специально таких, или учат, да только ничего в нем примечательного не было: волосы темные, глаза темные, рост средний, руки..., ноги..., походка.... - да все обычное. Голос только, может быть - такой сухой, резкий, и, если так можно сказать, морозный какой то. Но он и не говорил то мне почти ничего, скорее наоборот - меня представлял: кто мол я такой, да откуда взялся. А Ракшата... Она, конечно, побольше меня знает обо всем этом. Я сам знаю только, что она родилась в Индии, там выросла, там построили найтмер - первый не британский! Что там вроде как, даже восстание какое то было, но неудачное, а потом она подалась в Европу, где я и влился в команду... А больше... Больше вроде и ничего.
- Чудно это все! Не понимаю я такого. Как можно выполнять указания неизвестно кого?! А какие цели у этого комиссара? Вдруг нас всех используют в темную? Вдруг...
- А разве у тебя сейчас не так? Вот мы в ангаре, размером с пол-квартала, собираем найтмеры. А ты знаешь кому это все принадлежит?
- Фронту освобождения Японии.
- Фронту... А у фронта такие возможности откуда? А?! Тоже ведь не знаешь? И я не знаю. Зато я знаю, что найтмеры, которые мы соберем в этом ангаре, доставят немало проблем Британской Ведьме, несмотря на всю ее славу. Мне этого достаточно!
- Ладно, ладно, не кипятись, - сказал Гош, хотя внутренне и подметил, что его новый друг только что вслух высказал то, что уже давно занимало его собственную голову. И не сказать, чтобы он разрешил все вопросы и сомнения, скорее наоборот.
- Да ничего.
- А что наш араб? Отчего он стал таким великим молчуном? Или это тоже тайна? Многовато их...
- Нет. Вот здесь твоя ошибка, старина. Это как раз не тайна, хотя и довольно мерзкая история. Только что было восстание на аравийском полуострове, которое так успешно подавила Британская Ведьма, прямо перед тем как ее перебросили сюда, на нашу голову. Так вот до него было еще одно, побольше нынешнего - уже несколько лет назад. Судьба у него была тоже печальная - шансов у этих несчастных арабов против Империи не было, хотя все начиналось довольно неплохо. Ну да что я тебе рассказываю - наверняка и сам знаешь, если здесь жил, в британской то колониальной зоне. Так вот, уже тогда, после ой первой аравийской компании нашего друга...ну, скорее коллегу, британцы взяли в плен.
Тогда многих взяли в плен - одних казнили, других отпускали, вот только Абу аль-Койсу не повезло. Тем первым восстанием руководил некто, представлявшийся как Махди - новый пророк, мессия. И именно Абу был тем, кто видел его последним. Я так понял, по крайней мере. Британцы убили этого вождя, а вот тело в суматохе потеряли, да так больше уже и не нашли. Абу уже тогда занимался электроникой, ни в чем таком замешан не был, жил у себя в доме в Медине. И надобно именно так случится, чтобы не то машина, не то найтмер, который вез тело Махди именно там и перевернулся... Когда бои окончились за наши электронщиком пришли из Сикрет Сервис, надо полагать, и забрали. Назад он больше уже не вернулся. Что они с ним делали я не знаю - пытали, похоже, а может и что то похуже. Только вот это уже не совсем обычный человек. Скорее даже не совсем человек. Он, как кажется, не испытывает эмоций, ему все безразлично, он почти раз учился разговаривать... Ты бы видел каким он был, когда Ракшата его привела. Больше на призрака похож: тощий, бледный... он и сейчас то тощий, ни на что не реагирует, посади его - так и будет сидеть: хоть час, хоть два, хоть три. Не спрашивай как он улизнул - он и сам теперь вряд ли помнит, он никогда не говорит ни о чем, что с ним было в промежутке от того дня в Медине и до самого момента его у нас появления. Вряд ли, конечно, он сам сбежал - скорее его выкрали... А может и "выбросили", когда поняли что он уже и на человека перестал быть похож. Откуда Ракшата его привела я тоже не знаю, но думаю, что от кого то, вроде помянутого выше комиссара. Я, если честно, сперва недоволен был - думаю: одна обуза будет. К работе такой не годен, только нас отвлекает жутью своей. Но с тех пор у него мозги вправились... немного. В каком то жутком смысле ему даже, наверное, все это на пользу пошло. До всего этого он был человек обычный - ничего особенного. А теперь... Он просто и не думает ни о чем другом, разучился как бы. Каким бы ни был отменным работник, каким бы дисциплинированным, а все равно он не сможет все время только о деле думать - обязательно влечется мысленно. А этот может! Подумает молча несколько ночей, покомбинирует эти провода со схемами - и готова. С ним только Ракшата то и умеет более менее переговариваться, чтобы он ответил...Ну вот, вроде представил всех...
А Гастон Гош стоял, будто поражений громом, от этой страшной истории, вспоминаю себя самого на десятилетие порабощенного одной мыслью. Но все! Этого больше не повторится! Он увидел, как чуть поодаль от них вновь стоит невозмутимый, как и всегда, араб. Не повторится!

Солнечный удар.

На часах было без пяти минут полдень – это он хорошо запомнил, солнце, впрочем, палило не так сильно, как обычно, небо было затянуто серо-молочной пеленой, а ветер с моря даже делал атмосферу довольно свежей. На набережной – строгой, широкой бетонной полосе у кромки моря, совсем не похожей на милые прогулочные променады, пахло рыбой, машинным маслом, бензином, а ещё морем – солёным, одновременно похожим и не похожим на родные берега залива у Вильгельмсхафена. Впрочем, это только теперь они стали казаться родными – по сравнению с этими местами, с этой Азией, любой европейский город покажется таковым. Так думал капитан Фридрих Кройц, глядя на воду, бывшую из-за облачности того же цвета фельдграу, что и его шинель, около берега города-порта, города-крепости, города-форпоста Циндао. Порой он и сам удивлялся, как это его занесло так далеко. Простой парень из небольшой баварской деревни, в паре десятков километров от Мюнхена он теперь жил и работал на противоположной стороне Земного шара! Это странно, это во многом трудно, но долг… Он мог бы в очередной раз довольно долго размышлять об этом, но тут ожила рация:
- Герр капитан, вас срочно просят в офицерский клуб!
- В чём дело, Карл? И нельзя ли тише!
- Прошу прощения герр капитан, не могу знать герр капитан, но дело срочное!
Эххх… Ну что ж, очередной конфиденциальный, без наших “дорогих во всех смыслах слова дорогой”, как любит выражаться господин контр-адмирал, друзей, совет офицеров? Что-то уж больно много энергии в голосе у Карла. Несносный мальчишка! Когда он, наконец, поймет что такое дисциплина?!  Он точно что-то недоговаривает! С этими словами капитан развернулся и быстро зашагал прочь от бетонной полосы, от моря, от неба – все разных оттенков серого цвета, к трёхэтажному зданию клуба.
Фридрих Кройц попал сюда уже после англо-японской войны, а значит и после того, как на базе появились многочисленные гости. Так что для него не было новостью, что большая часть совещаний, большая часть текучки, большая часть самых важных обсуждений проходит отнюдь не в помещении штаба, где неизбежно информацией придётся делиться и с этим Правительством империи Восходящего солнца в изгнании, но в офицерском клубе. Не сказать, чтобы это ему сильно не нравилось: были свои плюсы, были свои минусы. Офицерский клуб был уютнее, там можно было наплевать на многие формальности, там даже можно было пить пиво! Местное пиво, кстати говоря. Видимо, его отсутствие стало для немецких солдат и поселенцев такой мукой, что господа из  Кайзерлихмарине (а базой руководил именно флот, а даже не министерство колоний – здесь всё было военным, в том числе и пиво) сжалились над несчастными и построили небольшую пивоварню. Вкус у напитка был несравненно хуже, чем у доброго баварского, но это всё же что-то, а это всегда лучше, чем ничего! Помимо пива сама атмосфера была не слишком похожа на настоящую военно-штабную. Именно в этом и заключилось основное достоинство и основной же недостаток. Обсуждение шло спокойно, иногда прерывалось, иногда господа офицеры и вовсе отвлекались на посторонние вопросы: политику, спорт, женщин, воспоминания, шутки и что только ещё в голову взбредёт. Учитывая, что вся жизнь на базе шла как хорошие швейцарские часы, по строго и точно установленным не ими, но за много лет и много километров до них правилам, то это не было критично, но стоило только произойти чему то особенному, как собрание превращалось в форменный балаган, что не могло не приводить в ступор любого пехотного офицера, вроде Фридриха, усвоившего, кажется, чуть не с пелёнок важность дисциплины и субординации. Вот с этим как раз было туго – на базе Циндао был настоящий чёртов карнавал: флотские офицеры, во главе с комендантом базы контр-адмиралом Вальдер-Майеком, Армия японского правительства в изгнании была как-бы сама по себе, но они – пехота 113-й особой бригады были приписаны именно к ней, а над всеми ними стоял полномочный представитель Большого Генерального штаба, были свои чины от разведки, свои – от авиации, в общем – все и всё, что только можно. Немецкая армия и военная мысль славилась умением налаживать взаимодействие подразделений и родов войск, но сейчас, похоже, даже для неё это было слишком!
Всё это капитан Кройц думал уже тоже не один раз. Вообще вся жизнь на базе шла, как сказал бы его брат, в ритме рондо, т. е. круга по-итальянски – мысль, которую ты думаешь сегодня, ты почти непременно думал и вчера. Однако вот и знакомая дверь – тяжёлая, дубовая, надёжная и… чёрт возьми, даже из-за неё уже слышны крики и шум!
- Господа, Карл сообщил, что меня хотели здесь видеть. Что произошло?
- Как, вы ещё не в курсе?! Этот несносный юнец промолчал!
- Да, он и вправду…
- Мы получили добро, мы получили команду, Кройц! Мы наконец то её получили!
- Не может быть! Это точно? Уже столько раз расползались слухи, а потом…
- Никаких слухов! Телеграмма прямо из Берлина! Старик! Альберт Кемпф из разведки даёт нам добро, а окончательное решение остаётся за представителем Генштаба, который оценит обстановку и примет детальный план, если посчитает операцию выполнимой!
- И что же теперь?
- А он… Он, чёрт бы побрал, считает её выполнимой! Вы же знаете этого хлыща Гельмута! Он на всё готов, чтобы выбраться отсюда! У нас не готово ничего! Это будет провал, катастрофа!
- Возможно… Нам нужно всё это очень хорошо обсудить.
- Как же! Он уже убежал к японцам! Крепитесь, Фриц, мы начинаем “Солнечный удар”, хотите вы того, или нет!

***

Альберт Кемпф сидел за своим письменным столом и вновь перечитывал расшифровку очередного донесения из Японии, или, как теперь правильнее сказать, из Колониальной зоны 11 Британской империи. Он потёр седой висок, вздохнул – правильно ли он поступает? Стоят ли эти короткие строчки, сухие, но со следами скрываемого, скорее по привычке, чем по необходимости, торжества, того что он из-за них предпринял?
Младший – Дядюшке
Операция по внедрению в организацию 0, как вам известно, прошла успешно. К настоящему моменту подозрения устранены, а я получил доступ к целому ряду ценной информации, более того, стал исполнять в рамках организации обязанности координатора и секретаря. К сожалению, главную задачу – установление личности, мотивов и планов объекта 0 установить не удалось. Создаётся впечатление, что это не известно вообще никому, кроме него самого! Я, безусловно, следуя вашим указаниям, продолжу работу в этом направлении, но помимо этого считаю необходимым обозначить следующие пункты:
1. Организация 0 является вне всяких сомнений главной оппозицией и наиболее серьёзной угрозой для британского господства на территории Зоны 11.
2. Вне зависимости от личности и конечных планов объекта 0, его резкий антибританский настрой очевиден, почему его можно считать его нашим важнейшим естественным союзником.
3. Организация 0 за последнее время достигла внушительных успехов: из моих докладов вам уже известен ход сражения в горах Нариты, спецоперации на танкере, а так же прочих операций организации 0.
4. Организация 0 пользуется полной поддержкой со стороны значительных масс местного населения, готового открыто поддержать её борьбу, если будут созданы соответствующие условий.
Таким образом, я предлагаю приступить к реализации давно запланированного плана “Солнечный удар”. Лучшей возможности не представится! Всё, чего мы – я и агент Старший, смогли добиться за весь период работы, не идёт ни в какое сравнение с нынешними перспективами. Диверсионная деятельность, внезапные удары, массовое восстание – всё это обрушит тыл британцев в период реализации плана. Я гарантирую это. Если вы хотите, чтобы многолетняя работа не была напрасна, то сейчас – время действия.
В ожидании вашего решения и распоряжений, продолжая работу по вашим указаниям и плану, агент Младший

Альберт Кемпф вновь укорил себя за поспешность. Ты стареешь, негодяй, ты стал предсказуем, действуешь и думаешь по старым шаблонам – нет ничего хуже для разведчика. И ты перестал доверять своему чутью. В донесении всё было на месте, всё, как будто, было верно. Он даже уже отдал приказ! Но он по-прежнему сомневался! Он поступил так, как если бы в конце и в начале стояла подпись Старший. Если бы всё это было написано Фердинандом Ритте, а не его сыном Дитхардом. Дитхард – отличный агент, может быть даже лучший, чем его отец – с самого раннего детства его натаскивал блестящий профессионал. Но Фердинанд… до сих пор он вспоминал о своём лучшем друге и чем дальше, тем больше понимал, как ему его не хватает. Старик – так его прозвали, живая легенда, самый знаменитый и опытный человек в III вспомогательном отделе большого генерального штаба Германского рейха… Он всё чаще чувствовал себя усталым – такого никогда с ним не бывало раньше, годами не бывало. Или нет? Может просто всегда был кто-то на кого можно было опереться? Последний из старой когорты профессионалов высшей пробы… - может это не только повод для гордости, но и жуткий знак одиночества, знак, что не осталось больше никого? Может и так. Но сейчас это не повод для сомнений, для неуверенности, для того, чтобы не верить сыну своего лучшего друга только потому, что он на него не похож. Приказ будет подтверждён, операция Солнечный удар начнётся в срок, и да поможет нам Бог!

***

Он летел. Он не спешил, пока не спешил – вся настоящая работа… нет, всё настоящее веселье ещё впереди! Над Циндао висели облака, досаждая тем, кто внизу, но только не ему. Несколько минут назад его стремительная птица прошила облака и ушла выше. Барону Эриху Грюнхерцу всегда нравились такие моменты: словно библейское Вознесение, словно ты и не человек, а нечто иное, лёгкое и быстрое, как молния. А ещё это напоминало ему детство, когда он впервые был в театре (который живо любил и сейчас) и из-за поднявшихся тяжёлых серых кулис хлынул свет и началось действо. Так же было и здесь – брызнули яркие лучи, голубизна ударила в глаза, стало просторно и безгранично, только совсем высоко ещё оставались медленно плывущие парусники перистых облаков. Красота! Но пора и к делу.
- Сокол, как слышно?
- Слышу вас точно, господин.
- Когда ты уже научишься говорить как человек? Ладно Хироёси, готов к сегодняшней порции тошноты и смертельного риска?
- Готов, господин. Вы же знаете.
- Хха! Конечно знаю! Команда у нас одна, как всегда – “Делай как я!”. Если сможешь!
Стремительная ярко алая стрела, разрезавшая небо над заливом Жёлтого моря покачала крыльями, словно демонстрируя всем чёрного орла, держащего в клюве серебряную хвостатую комету, а потом одним рывком ухнула вниз, вращаясь и ускоряясь всё более и более. С секундной паузой за ним устремилась вторая стрела – белая, с большим красным кругом на правой стороне и древней маской самурая на левой. Вот она приблизилась к серой стене, казавшейся не менее прочной, чем стена крепости, пробила её и… Хироёси Хаябуса обнаружил, что его оставили в дураках… Снова! Какой стыд! Но как!? Никого кроме него под серой пеленой не было.
- Ха-ха-ха! Ты у меня на прицеле, камарад, а ты меня даже не видишь! Ну ничего. Помни одно – облачность, если ты умелый пилот, может дать тебе огромную выгоду. А теперь… погнали! Раз уж делать как я ты не можешь – сделай лучше! Сбей меня!
После этой фразы, этих слов, прозвучавших в наушниках самым весёлым тоном, Хироёси в очередной раз поймал себя на недозволенном – он вновь был зол на учителя!  Нет, барон Грюнхерц был великолепный пилот и настоящий сэнсэй, но эта его манера… оставлять в дураках, она порой… заставляла его забываться! Что ж, пока что ему удается вовремя ловить себя на этом и переплавлять злость в азарт и упорство. Вперёд!
А дальше был вихрь финтов, ловушки, ракеты, без зарядов, конечно, фотопулемёт – всё и сразу! Эрих Грюнхерц был счастлив, он занимался любимым делом, он закладывал вираж, от которого темнело в глазах, разворачивался буквально на пятке, делал кобру, скрипя зубами от перегрузок сводил прицел, терял ведомого ученика за скалой, торчащей, как клык из моря, лишь чтобы тут же снова найти и поймать на мушку. Он гнал! Конечно же, он опять гнал, он молниеносно сменил роли, сделав потенциального охотника жертвой! Впрочем, надо отдать малому должное – он лишь немногим уступал ему! Непросто, наверное, так следить за обстановкой с его то глазами-щёлками! Но пора кончать! Разворот! Залп! Форсаж! Залп!
- Туше, Сокол! Опять туше!
И наконец…
- Красная комета, ответьте базе!
- Эххх, чёрт! База, срываете охоту! Что там случилось!
- Простите, герр майор, но вам нужно срочно вернуться!
- В чём дело?
- Не могу знать, секретная информация!
- Вот как? Опять напустил на себя важности, павлин!? Карл, выкладывай начистоту, если хочешь чтобы я ещё раз хотя бы близко подпустил тебя к самолёту! – Эрих Грюнхерц внутренне смеялся этой самой страшной угрозе, но голос его звенел металлом.
- Нет, нет! То есть, так точно, герр майор, совещание в офицерском клубе, герр майор. Похоже мы начинаем, - это было сказано шепотом.
Неужели? Неужели, наконец, Солнечный удар?!
- Сокол, как слышно? Мы летим на базу! Там тебя, похоже, будут ждать важные новости. У тебя впервые появился шанс снова увидеть свои острова.

***

Фридрих Кройц чувствовал себя прескверно – он стоял, сжав зубы, стремясь одновременно не начать, как и все окружающие, шумно, сквернословя через фразу, обсуждать решения командования – это он считал недопустимым, но и не показать случайно, будто он может одобрить стиль командования, решения и методы этого… Слово было трудно подобрать. Когда Гельмут фон Шолль прибыл к ним в Циндао около года назад, нельзя сказать, чтобы он сразу ему не понравился, да и не только ему – многие были рады, заговорили о свежем ветерке, который долетел из Фатерлянда в наше захолустье. Удивительно молодой 28 летний подполковник, высокий, тонкий, с чёрными как вороново крыло волосами, крохотными усиками щёточкой под орлиным носом, ясными голубыми, почти даже синими глазами удивительно располагал к себе: вежливый, пунктуальный, образованный, происходящий из известной фамилии офицеров-аристократов. Даже сам его красивый и опрятный облик контрастировал с суровыми обветренными лицами здешних бывалых солдат. Фрау Юнгвель, бывшая в одном лице поварихой, официанткой и уборщицей в Офицерском клубе немедленно в него влюбилась – безнадежно, разумеется. Но скоро стали проявляться и недостатки, чем дальше, тем больше восстанавливавшие против новоприбывшего всех старожилов. Прежде всего, очень скоро выяснилось, что своё пребывание здесь Гельмут фон Шолль видел исключительно как ссылку, несправедливую опалу, последовавшую за какой-то тёмной интригой в Большом генеральном штабе, а своей главной задачей он видит ни что иное, как поскорее выбраться отсюда, из этого “Забытого богами и презренного людьми уголка в стране дикости на самом краю континента”, как он выражался. Гельмута крайне удивило то, что далеко не все относились к нему с должным, по его мнению, пониманием и сочувствием, более того, отнюдь не все офицеры, некоторые из которых, особенно флотские, находились здесь по 10 – 15 лет, были склонны соглашаться с его определением Циндао, как “Самого далёкого угла, куда могут засунуть талант на погибель, чтобы он уже никогда не смог выбраться оттуда на свет и на волю”. Второй причиной недовольства послужило отношение к японцам: мало кто в среде немецких командиров строил иллюзии и воздушные замки на предмет боеспособности Армии Империи Восходящего солнца в изгнании, но все считали своим долгом сделать всё, чтобы её увеличить, у многих были давно прикреплённые группы учеников-подопечных (и Фридрих Кройц не был здесь исключением). Никто не верил, в то, что эта Армия сможет вернуться на свои острова иначе, как с началом Великой войны, но все искренне надеялись, что ошибались. Все… кроме  Гельмута фон Шолля! Тот сразу же записал японцев в ужасных дикарей, более того, в причину своего падения. На одном из совещаний в Берлине он имел неосторожность в пух и прах раскритиковать положение и возможности Армии в Циндао, а его недруги смогли воспользоваться этим, и его, как главного критика, отправили “ разгребать эти Авгиевы конюшни, или, скорее, исполнять работу Сизифа”. Он называл их в глаза желтокожими ублюдками, обузой на шее Рейха, ничтожествами, чью страну европейская нация покорила меньше чем за неделю, и даже одиннадцатыми – на манер британцев, что более всего выводило их из себя. Это удивительным образом не вязалась с образом военного-интеллигента, отлично знающего кампании Фридриха Великого и Мольтке и цитирующего по памяти при случае стихи – уже одного этого было достаточно, чтобы оттолкнуть от него многих. Но окончательно всё решилось после того как из центра пришла радиограмма, назначавшая новоприбывшего главным ответственным за разработку операции Солнечный удар – плана высадки японских войск (при логистической и тайной прямой поддержке немецких). Гельмут фон Шолль взялся за работу с жаром, пылом и невероятной скоростью - казалось бы, похвально, даже превосходно. Если бы не два важных “но”. Во-первых, он даже не то чтобы спорил с кем то, ругал, громил – всё это было привычно для тех немолодых в массе своей мужчин, тянувших много лет военную лямку – у каждого был какой-нибудь фельдфебель хам, или что-нибудь в этом духе. Нет! Он их просто не замечал: он игнорировал и возражения, и советы, и предостережения с равным хладнокровным безразличием.  Почему? Потому что считал операцию заведомо обречённой на провал! Это и было то самое во-вторых, которое более всего настраивало против него всех без исключения на базе Циндао, а порой и заставляло люто ненавидеть. Да, после пары недель анализа, игр на картах и проработки разных вариантов плана Гельмут фон Шолль объявил, что выигрышных вариантов нет. И… ни на секунду не расстроился и не остановился! Он…
Да вот же он! Фридрих Кройц заметил в окно его, приближающегося своей пританцовывающей широкой походкой к Офицерскому клубу. И не он один – ругательства участились, зубы дисциплинированного Фрица сжались ещё сильнее. Дверь открылась без стука.
- Господа, я вижу, вы все заняты каким-то страшно интересным обсуждением – ваш шум слышен даже за пределами здания. Не потрудитесь ли вы ввести и меня в курс дела? – спросил Гельмут насмешливо.
Все молчали – кто-то от робости, кто то – от возмущения. Предвидя скорый взрыв – контр-адмирал давно уже желал высказать этому “молодому наглому прохиндею” все, что о нём думает, Фридрих Кройц решил начать первым:
- Мы обсуждали перспективы и детали предстоящего наступления, герр подполковник.
- Вот как? Неужели же одно это могло вызвать такой ажиотаж у столь опытных офицеров, как вы, господа? – насмешливый тон раскалял и без того напряжённую атмосферу докрасна.
- Мы считаем свои долгом заявить… - начал было контр-адмирал.
- Что я поступил просто ужасно, что это просто кошмарно, что я не поинтересовался Вашим авторитетным мнением, не так ли? Так вот, господа, - это было произнесено уже с ледяным спокойствием и холодной серьёзностью, - к большому для вас разочарованию, должен сообщить что действую я в строжайшем соответствии с приказами, полученными из, - тут Гельмут фон Шолль сделал небольшую паузу и раскрыл кожаную папку, которую держал за пазухой.
Все смотрели в одну точку, на то, как он извлекал оттуда одну за другой четыре бумаги.
- Одобрением и “зелёным светом” для оперативной работы из разведки – от герра Кемпфа из III вспомогательного отдела Большого генерального штаба, - первая бумага легла на небольшой столик у двери, - схожей радиограммой из штаба Кайзерлихмарине, одобряющей активизацию здешних мероприятий и подготовку плана Солнечный удар, а так же сообщающую о тех резервах, которые флот может для неё выделить, - господин контр-адмирал, ознакомьтесь, - прямым приказом из штаба командования Сухопутными силами на реализацию наработок по плану Солнечный удар, если разведка и флот дадут своё согласие. Наконец, только что я получил одобрение от наших многоуважаемых союзников, - это было произнесено с таким ядом и презрением в голосе, что его просто нельзя было не заметить, - господин премьер-министр Империи Восходящего солнца в изгнании, генералы и адмиралы и вся Армия, как меня уверили, “горит энтузиазмом в деле возвращения Родины и борьбы с проклятой Британией”.
Читавший радиограмму контр-адмирал Вальдер-Майек побагровел, его седые усы несолидно подрагивали при каждом прочитанном слове, наконец он смог сдавленным голосом произнести только одну претензию:
- Герр подполковник, - он сделал особый упор на этом, более низком, чем у него в армейской табели о рангах звании, - не соблаговолите ли вы объяснить мне, почему в радиограмме из штаба флота адресатом значитесь вы, не имеющий к нему никакого отношения, а не комендант военно-морской базы и старший из находящихся здесь офицеров?
- Не могу знать, герр контр-адмирал, вероятно, это связанно с тем, что они хотели, чтобы её получил офицер, который готовится к бою, а не боится его.
- Вы проклятый маленький нахал! Мы ещё посмотрим, кто тут выйдет победителем! Эти бумаги – это только бумаги, а мы здесь…
- Что я слышу? Вы отказываетесь подчиняться приказам командования? Это бунт?
- Нет, но…
- Превосходно, в таком случае я советую всем присутствующим ещё раз получше ознакомится с текстом этих документов, а после приступить к детальной проработке и подготовке к наступлению. Всем ясно? Все свободны! Кроме… Вас, Кройц, я попрошу помочь мне донести несколько карт до помещения штаба – с этого момента все совещания будут происходить, как и положено, там.
И вот Фридрих Кройц, неся под мышкой несколько длинных тубусов вышел из Офицерского клуба, оставляя позади полтора десятка разгневанных сослуживцев вместе с Гельмутом фон Шоллем, пребывавшем, очевидно, в самом лучшем расположении духа. С его лица не сходила улыбка, глаза смеялись, а потом он вовсе начал насвистывать на манер марша популярную песенку про Воздух Берлина. Наконец, прервав пение, он с любопытством взглянул на своего помощника.
- Не тяжело? Как вы думаете, Кройц, зачем я на самом деле вас вытребовал – уверяю, что донести эти карты я отлично мог бы и сам?
- Не могу знать, герр подполковник!
- Ну так предположите же, чёрт вас возьми, или я разочаруюсь и отнесу вас в моей мысленной классификации к тому же стаду старых баранов, которое мы только что покинули! А ведь вы не такой – вы умеете подмечать детали, а ещё умеете молчать, когда нужно – тоже ценный навык, ну так что, есть идеи?
- Полагаю, что вы хотите поговорить со мной о Солнечном ударе, вот только не могу понять зачем это вам нужно – вы, как правило, не часто жалуете чужое мнение… 
- И верно, и не верно, но в целом неплохо, Кройц. Я хочу, чтобы у меня был хотя бы один толковый командир, который будет понимать что к чему, когда моя небольшая партия начнёт приближаться к эндшпилю.
- Ваша партия?
- Ну, это можно так назвать. Вам известно как я оказался здесь, известно, что всё это – несправедливость от начала до конца, результат интриги… Мой отец – генерал-полковник фон Шолль – довольно значимая фигура в нашей армейской иерархии, что раньше мне помогало, но чуть больше года назад я столкнулся с оборотной стороной медали. У влиятельного человека – влиятельные враги, которые, желая навредить ему, нанесли удар по его сыну, по мне. И вот я здесь – вне цивилизации, на краю континента. Моё естественное желание, законное право – стремиться выбраться отсюда, любым доступным путём. И меня очень удивляет, что я, похоже, только один тут так считаю? Фридрих, это место – самый дальний чулан, куда могут засунуть с глаз долой, могила для таланта, тюрьма для ума, неужели вы думаете иначе?
- Я не был бы так категоричен, герр подполковник, здесь…
- Когда вы последний раз были в Германии, Кройц, сколько вы здесь?
- Я был… семь с половиной лет назад, с тех самых пор – я здесь.
- Семь с лишним лет! Я, верно. Сошёл бы с ума за это время! Здесь же нет ничего! Нет кино, нет театра, в библиотеке – ничего кроме карт и уставов, нет перспектив, нет нормальных улиц, здешнее пиво по вкусу – моча, я за год не смог найти здесь нормального куска свинины – только эта жуткая местная лапша, да армейский сухой паёк! Здесь нет европейских женщин, здесь вообще так мало нормальных лиц, а не этих жёлтых узкоглазых физиономий. Они одни уже сводят меня с ума ощущением вечного де жавю – так они похожи! Неужели вы не хотите домой, Кройц? Неужели вам здесь не тошно?
- Возможно.
- Тогда вы поймёте то, что я вам скажу теперь. Единственный билет отсюда, я очень скоро это понял – это осуществление Солнечного удара – после него нам просто нечего тут станет делать, не зачем нас всех здесь держать. Я с ходу взялся за планирование, я стал делать всё, но очень быстро обнаружил, что у Солнечного удара нет перспектив – почти все прорабатываемые варианты оканчивались заведомым проигрышем…
- И всё же вы были и остались главным сторонником Солнечного удара! Как?! Как можно настаивать на начале провального наступления? Я не понимаю.
- О, скоро поймёте! Это не самая большая загадка, уверяю вас. Как я уже сказал, моя цель выбраться отсюда. Только одно мешало мне, смущало и останавливало. В случае провала я смог бы вернуться в Германию, да, но карьере моей пришёл бы конец.
- Подождите, я начал понимать. Значит вам плевать будет операция победоносна или нет? Но ведь это подло! Жизни…
- Чьи жизни?! Этих жалких беглых японцев? О, я вижу, вам есть что сказать, но пока, сделайте милость, послушайте немного, можете считать это приказом. Знаете ли вы во сколько нам обходится эта Армия в изгнании? Почти сразу моими ценными союзниками стали многие офицеры в штабе Кайзерлихмарине, особенно интенданты. Вам известно сколько стоит одеть все эти несколько десятков тысяч, накормить, расселить, чтобы им не пришлось спать под луной, сколько стоят снаряды, пулемёты, оружие, обучение? Каждый год флот тратит на них столько денег, сколько хватило бы, чтобы заложить и построить тяжёлый крейсер, а они здесь уже 10 лет! И сколько были бы ещё, если бы не мои усилия?! Строгая логика войны, расчет элементарный, неужели вы не сможете понять этого. Жалость – вещь на войне вредная и опасная. Так вот, моим главным препятствием были перспективы бесславия и краха, клейма неудачника. Но недавние перемены в Зоне 11 всё изменили…
- Вы о Зеро?
- Не совсем. Конечно этот любопытный и загадочный субъект, именующий себя нулём, хотя, как мне кажется, в реальности несколько более крупная цифра, послужил катализатором, но дело не в нём. Главным для меня было то, что в Японию прибыла Корнелия Британская. Полагаю, вы о ней слышали?
- Да, разумеется. Она участвовала в нескольких кампания на Аравийском полуострове, одна из самых талантливых командиров Британии.
- Верно. Она – фельдмаршал, действительно блестящий командир – можете поверить мне в этом, член правящей императорской фамилии Британии и, возможно, самый перспективный их генерал. А теперь подумайте, странно ли, если никому не известный полковник проиграет такому профи? Есть ли его вина в том, что его одолела знаменитая Британская Львица, или же это скорее вина тех, кто его туда отправил? А? С этого  момента я мог избежать бесчестия неудачи, а значит, всё было решено. И вот теперь – готово.
- Я понимаю вас, - сказал Фридрих Кройц глухо, - но не понимаю что вам нужно от меня?
- Как я уже говорил. Мне нужен тот, кто будет знать что и как, когда всё будет подходить к концу. Один. А лучше несколько офицеров, которые сумеют, когда поражение станет неизбежным, быстро и организованно вывести те немецкие части, которые окажутся на островах, к средствам эвакуации и убраться оттуда, предоставив японцев своей судьбе.
- Но неужели нет шансов и способов победить?
- Отчего же, шанс есть всегда, в жизни, особенно в военной, случаются и чудеса, но предсказать их я не берусь. Вероятность поражения – 90% процентов. А победа… Да, если молодой и безвестный полковник одержит верх над Британской Львицей, то он сможет подняться… очень быстро и очень высоко подняться… Но это – из области мечтаний, не нужно тешить самого себя иллюзиями и лестью.
- Значит наши союзники, они будут обречены?
- Видите ли, Кройц, я не зря не только дождался одобрения из морского и сухопутного штаба, от разведки, но и взял сегодня четвертую бумагу в штабе у японцев. Они горят энтузиазмом! Они все: их премьер-министр, генералы и адмиралы, все войска – только и мечтают о высадке. Они мечтают снова очутиться на родном берегу, мечтают биться.
- Но не мечтают умереть?!
- Вы уверены? Можете ли вы себе представить, как им невероятно надоело находиться здесь, когда это выводит из себя нас, смотреть, как их родные острова, не меняя своего географического положения, уплываю всё дальше и дальше от них? Что их ждёт? Ещё год, два, десять этого сидения без смысла, а потом? У них – своя судьба, а у нас – своя.
- И все же шанс, надежда, возможность не чувствовать себя мясником на бойне…
- Ну, если это вас так волнует, то… Дольше всего я ждал подтверждения своим планам от Альберта Кемпфа из разведки. Получил их я только сейчас, после того как ему из японии пришло и новое донесение от одного из агентов. Не спрашивайте что и от кого – я всё равно не знаю. Но если бы там не было чего-то обнадёживающего, то вряд ли бы он передумал. Так что возможно наши шансы выше, чем я думаю, не зная всей полноты информации. Выше нос, Кройц. Вы как раз будете делать очень благородное дело – спасать жизни своих сослуживцев. Но это потом. А сейчас вы поможете донести мне карты в штаб, и боже вас сохрани подать там вид, намекнуть, тем более сказать прямо о том, о чём мы сейчас с вами беседовали – окажетесь на гауптвахте до самой развязки. Впрочем, вы же человек дисциплинированный и не глупый, вы же не станете так делать, не так ли?
- Если таков ваш приказ, герр подполковник, - ответил Фридрих Кройц после долгого молчания.
- Замечательно, я в вас не ошибся. Тогда вперед, капитан! – и с этими Гельмут фон Шолль бодро двинулся вперед, снова напевая про Воздух Берлина…
***
Альберт Кемпф зажмурился, а потом снова открыл глаза – свет лампы немного резал их. Взгляд его скосившись чуть вправо захватил небольшие и очень просто смотрящиеся в этом кабинете металлические часы с будильником – 1:40 ночи. В последнее время он мало спал – 4-х часов или около того могло быть достаточно. Говорят это порой свойственно старикам, что ж, ещё одно подтверждение напрашивающегося вывода. Пожалуй, это даже хорошо – ночью лучше работалось, было тихо, никто не мешал. Шум и суета – первые враги разведчика, большая помеха работе ума. А сейчас ему есть над чем поработать:
Младший – Дядюшке
Информирую вас, что объект 0 покидает территорию Нового Токио и в силу оперативной необходимости направляется на остров Сикинедзима (группа островов Идзу). В связи с этим прошу отложить претворение в действие плана Солнечный удар на неделю до его возвращения, так как в противном случае деятельность организации 0 во время вторжения может быть недостаточно активна и дискоординирована.
Вы настоятельно просите новой информации по связям объекта 0 и силам, стоящим за ним. Я говорил и повторю вновь – после долгой и кропотливой аналитической работы, наблюдений, а том числе после внедрения, я не могу дать на этот вопрос иного ответа, кроме как того, что объект 0 действует самостоятельно. Вы определённо недооцениваете силу и масштаб этой личности! Его информированность, магнетизм, а прежде всего феноменальная сила убеждения поражают! Я вне всякого сомнения продолжу разгадывать этот ребус, но не требуйте от меня того, что превышает мои возможности – теперь уже точно известно, что никто из членов организации 0, даже из ближнего круга не осведомлен о подоплёке действий и о личности объекта 0 . Более того, активизация работы по его разоблачению представляется сейчас, в условиях готовящейся операции, несвоевременной – нам не следует спугнуть такого ценного союзника. Причем, я уверен в этом, если наш союз окажется достаточно прочным, то раскрытие интересующей вас информации может произойти естественным путём. Сотрудничество Рейха, его разведки, и Зеро может продолжиться так же и после освобождения Японии…
Прежде всего, прошу вас, уменьшите долю скепсиса: вы за сотни и сотни километров не можете видеть этого человека, оценить в полном объёме того, что он делает, что ему удаётся делать! Скоро нас всех ждут великие перемены и свершения, агент Младший.

Что это? Это донесение разведчика, или поток сознания взволнованного мальчишки!? А эта просьба перенести срок операции – разве он не понимает, что это не возможно? Да ещё этот Зеро – куда это его понесло? На этих крохотных островах нет ничего, что могло бы привлечь внимание такого, как он… Впрочем, а каков он? На этот вопрос Альберт Кемпф к своему стыду не мог дать никакого ответа и сам.
Он уже много лет руководил группой “Иностранные армии Востока”, отвечавшей в рамках III вспомогательного отдела Большого генерального штаба за весь регион Восточной и Юго-Восточной Азии: Китай, Корею, Манчжурию, Тибет, Индокитай, Острова южных морей, а так же, конечно, и за Японию. Он хранил катану в качестве сувенира и напоминания на каминной полке, он бывал не раз и не два и в Японии: в Токио, Осаке, на Окинаве, бывал в джунглях британской Малайи, штурмовал скалы и пустыни на отрогах Гималаев… когда то, в боевую молодость. Сколько удивительных и жутких вещей он видел, сколько всего осталось в памяти неизгладимой отметиной! Он картографировал, находил контакты, замерял, подобно барометру, настроения всего того множества народностей и племен, для которых эта удивительная земля была домом, тайно перевозил оружие, людей, до сих пор помнил ту важную разницу, которая была в обращении и езде между лошадью, верблюдом и мулом. Да, сейчас разведка стала совсем другой. Он и теперь еще помнит кое-какие приемы боевых искусств, каждое утро делает дыхательную гимнастику, а ещё, пожалуй лучше всех в Германии, по крайней мере в её армии, разбирается в сортах чая. При этой мысли Альберт Кемпф позволил улыбнуться самому себе. Даа… Но много лет его работа уже была совсем не такой. Он никуда не ездил, но всё знал, ни с кем не заводил контактов, но вёл на крючке множество людей и организаций, он анализировал, он сидел, подобно пауку, прислушиваясь к малейшим колебаниям нитей. И он слышал. Как ему думалось, он слышал всё! Не всё! Он упустил самое важное! Когда они с Фердинандом Ритте буквально просканировали всю почву японских островов на предмет тех сил, которое могли содействовать антибританским планам, то не нашли там ничего, что хоть отдалённо напоминало бы самородок – одна только пустая и порченная порода, один только шлак. Фердинанд правда, взялся и из этого материала что то сделать, он всегда был таким - максималистом, кажется не верящим в самую возможность поражения, но для него то самого вся тогда было предельно ясно, перспектив нет…  И вдруг – этот Зеро, как гром среди ясного неба, как чёрт из табакерки, выпрыгнул, дёрнул его глумливо за усы и крикнул: “Ничего ты не знаешь бесполезный старый болван! Что ты знаешь, что ты можешь, если такая вот загадка может высочить прямо перед тобой, перед твоим носом, а ты не будешь иметь даже и малейшего предположения о её природе?” Одна мысль, впрочем, у Альберта Кемпфа была, одна уверенность, подсказываемая и чутьём и опытом – корни у феномена Зеро не японские. Не может из ничего вырасти гора, так не бывает на свете. Но вот кто стоит за ним, какие силы? Слишком мало информации, слишком мало зацепок! А этот Дитхард… Пора уже принимать решение. Пусть данных и мало, но это ничего не меняет.
В это самое мгновение в дверь постучали.
- А, 2 часа, как раз вовремя, впрочем, другого от вас было бы ожидать просто глупо. Проходите, присаживайтесь.
- Благодарю вас, герр Кемпф.
В комнату вошёл человек. Это можно было сказать определённо. Но на этом определённость оканчивалась: на нём была форма, но без погон и знаков различия, он был среднего роста, карие глаза, коротко подстриженные волосы. Лицо было, кажется, квинтэссенцией всех лиц вообще, он был одновременно похож на всех и ни на кого не похож, порой даже казалось, что у него на лице маска – так мало оно выражало. Голос был вежлив, спокоен, но сух, как старый пергамент.
- Присаживайтесь, не стойте. И благодарю, что пришли в такой час – мне так было намного удобнее, а вы, как я понимаю, привычны?
Человек сел, но не ответил ничего.
- Итак, вы, как командир особого разведывательно-диверсионного батальона Пруссия 700, должны быть уже осведомлены о начале операции Солнечный удар?
- Так точно, герр Кемпф.
- И что вы о ней думаете?
- Ничего, что было бы вне наших сил и нашей компетенции, герр Кемпф.
- То есть лёгкое дело? - Альберт Кемпф усмехнулся.
На лице у его собеседника не дрогнул ни один мускул, но вот глаза заблестели весёлым огнём.
- Вы, похоже, догадались, что я хочу подкинуть вам ещё работы? Не совсем вежливо с моей стороны, разве не так? Пожалуй, я поговорю с нужными людьми, чтобы от остальной работы вас освободили. Мосты и портовые краны – это, конечно, важно, но найдётся кому справиться с этим и без вас. Я же поручу вам кое что поважнее. На территории Зоны 11 находится наш агент высокого класса и уровня секретности, позывной – Младший. Сейчас он вошёл в доверие к одному из лидеров японского подполья, к Зеро. Полагаю, не нужно пояснять?
- Продолжайте, герр Кемпф.
- Задачей для вас и вашего отряда станет после высадки просочиться в район юго-западнее Нового Токио и встретить там его, а так же тех, кто будет с ним, прежде всего – Зеро. После чего вы скрытно доставите их в район высадки.
- Звучит слишком просто, чтобы вам понадобились мы.
- Верно. Дело в том, что стабильность агента находится под некоторым сомнением. Его нужно вывести из игры, его и Зеро нужно доставить к нашей Армии Империи Восходящего солнца в изгнании, если потребуется, то помимо их желания.
- Ясно, герр Кемпф.
- Думаю ещё не до конца. Зеро важен для нас как ценный союзник, но он не должен играть своей партии, только свою часть в нашем общем оркестре. Намекните ему на это, но мягко, чтобы он не сорвался с крючка. И ещё… установите его личность. Без грубости, без насилия, но установите. Вы – высококлассный профессионал, вы должны справиться. Тихая слежка, технические игрушки, снотворное, если понадобится, но мы должны окончить карнавал и сбросить маску. Я смогу что-то решать, мы сможем вести с ним предметные переговоры только после того, как будем знать, с кем имеем дело. Вопросы?
- Только один, герр Кемпф, где и когда?
- Скоро, на второй или третий день после высадки, она в свою очередь начнётся…
- Через полторы недели, если погода позволит.
- Координаты места я вам сообщу в ближайшие дни. Заходите ко мне на чай – лучшего вы не найдёте во всём Берлине, - Альберт Кемпф улыбнулся, показав всё ещё крепкие белые зубы.
- Как считаете нужным, герр Кемпф, как считаете нужным.
Человек встал, отдал честь и вышел из комнаты.